alen-yshka:
28.12.16 11:43
Tekila-love:
28.12.16 12:41
Peony Rose:
28.12.16 12:56
ikp:
28.12.16 13:43
Ирэн Рэйн:
28.12.16 18:08
ishilda:
28.12.16 22:21
kanifolka:
29.12.16 00:06
lor-engris:
29.12.16 09:39
Ch-O:
29.12.16 14:00
Марфа Петровна:
29.12.16 17:20
lor-engris:
30.12.16 19:46
Ch-O:
31.12.16 09:17
lor-engris:
01.01.17 12:12
lor-engris:
02.01.17 02:13
орога до съемной квартиры слилась для Кати в один холодный липкий ужас. Холодный – потому что за ночь действительно похолодало. Липкий – потому что, боясь встретить кого-либо из знакомых, Катя бежала изо всех внезапно появившихся сил, не замечая ни дурноты, ни боли, ни озноба. Осталось лишь полубредовое ощущение: каждый прохожий (а в семь утра на работу спешили многие) знает, кто она, что она и откуда бежит. И что из этой безликой толпы в теплой зимней одежде вот-вот вынырнет чье-нибудь знакомое лицо...
Знакомое? В чужом районе? Города с миллионным населением? Смешно.
Загнанная Катя не отдавала себе отчета в этом «смешно». В какой-то момент исчезло и полубредовое ощущение. Она понимала только, что надо забиться в съемную нору. Добежать или добрести. Доковылять, доползти. Остальное после.
Пять километров напрямик. Дыхание вырывалось из горла надсадным сипом. Можно было, конечно, забраться в переполненный автобус, в самый дальний угол. Но в автобусе – люди…
Катя звонила в дверь, била ее, жесткую, руками и ногами, пока из квартиры не выскочила перепуганная Жанна и не затащила внутрь. Вид у Кати был потрепанный, но относительно приличный (этим озаботилась сердобольная женщина в туалете клуба), только окаменевшие от усталости ноги больше не желали держать. Жу тормошила ее, шлепала по щекам. Потом, видимо, что-то сообразив, прижимала к своей теплой пижамной груди Катину голову и растерянным шепотом просила поплакать, мол, станет легче.
А она совсем не могла плакать, только смотрела вперед остановившимся взглядом и стонала, как раненое животное. В ванной – «Катя, Катюша, ты только не закрывайся!» – включила горячую воду и первым делом содрала с себя то, что раньше было строгим темно-синим платьем, а теперь больше напоминало наряд проститутки с разрезами (разрывами?) по бокам.
Катя долго и упорно кромсала ткань маникюрными ножницами, чудом не исколов руки и не порезавшись. Ломая ногти и царапая кожу, раздирала на мелкие клочки испачканное белье, оттягивая этой никому не нужной расправой над вещами самый грязный и позорный момент.
Зачем? Давно ведь не маленькая. Не девочка. И больше не…
Вода лилась. Требовалось смыть с себя это, что бы оно ни было.
Но едва Катя, переборов омерзение, забралась в ванную и развела бедра, как ее затрясло изнутри сухими рвотными спазмами. Теперь никакая боль не заставила бы к себе прикоснуться.
...Горячий крепкий чай без вкуса, полную кружку залпом – лишь бы и вправду не заболеть. От еды она отказалась: любой запах съестного тревожил и без того измученный желудок.
– Кать, – осторожно позвала Жанна.
Время близилось к вечеру. Последние в этом году пары Жу прогуляла, чего ее соседка, выбравшаяся из ванной всего каких-то десять минут назад, знать не могла.
– У?
– Давай в милицию? Ты же без сумки вернулась, а ты без нее из дома не выходишь. Значит, ограбили. Хотя бы так. Катюшка... Ну не молчи!
Не отрывая взгляда от черной чайной гущи на дне кружки, Катя отрицательно мотнула склоненной головой.
– Кать, надо хотя бы к врачу. Ты же понимаешь?..
– У меня ничего не болит, – равнодушно откликнулась та. И уточнила: – Не настолько, чтобы куда-то идти.
– А-а-а… вдруг ты?..
– Я на таблетках, – терпеливо разъяснила Катя, не дожидаясь, пока блеяние соседки переродится в более внятную мысль. – Не забеременею.
Откуда взялась эта непонятная прозорливость? Какое-то ненормальное хладнокровие на грани отупения. Вся желчь и все слезы жалости к себе вышли еще в ванной, когда она зажимала рот ладонью, чтобы не закричать в голос, и бессильно бодала лбом старый потрескавшийся кафель. Осталось только понимание очевидного: в милицию идти нельзя.
Кто ее ждет в милиции? А в больнице кто ждет? Очередная дура, позволившая себя напоить. Лишняя головная боль. Она ведь даже не была девственницей. Кто поверит, что всё не случилось добровольно? Что она не сама спровоцировала... Мысли путались, перед глазами проносились унизительные картинки и еще более унизительные осуждающие взгляды, шепотки за спиной. Прошлое хаотично мешалось с настоящим и возможным будущим. Горячее дыхание на коже, люди в белых халатах... Милиция, допросы, убитые новостью родители. Им же сообщат!
Всё, всё... Она не поедет домой. Без денег, без телефона, без паспорта – он тоже был в сумке.
Паника вновь подступала к горлу, чья-то мертвецки холодная рука на шее ощущалась почти физически. О чем думать, как жить, что говорить? Как?.. Снова начинало трясти.
– Катюша. – Жанна попыталась взять ее за руку, и Катя отшатнулась. Уставилась дикими глазами. – Прости, прости, прости! Я не знаю, как тебе помочь, но мы что-нибудь обязательно придумаем. Ты только...
– Не надо. – Лужина прижала холодные ладони к лицу и с силой отвела волосы назад, будто собиралась снять ногтями скальп. – Не надо ничего делать, Жан. Пожалуйста. Я, понимаешь... Мне на себя противно! Это как отравиться. В желудке что-то гниет и болит, а наружу не хочет. Не трогай меня сейчас, ладно? Пойду спать. Спасибо за чай.
Поднимаясь из-за стола, Катя, точно из прошлой жизни, вспомнила, что подаренная Костей банковская карточка по-прежнему спрятана в книге. И мысленно застонала, когда в спину ударил вопрос Жу, заданный впрочем без особой надежды:
– Раз не хочешь в милицию, может, хоть с парнем своим поговоришь?
Пальцы, вцепившиеся в дверной косяк, побелели.
– С моим парнем? – тупо переспросила Катя. – Поговорить?
Жанна восприняла это как хороший знак и продолжила увереннее:
– Я понимаю, тебе сейчас плохо, но нельзя носить такое в себе, Кать. Ты же ни в чем не виновата! Как бы там всё ни происходило. – Она в сердцах шлепнула ладошкой по скатерти. – А я знаю тебя. Сама этого подонка придушила бы! Катя! Здесь нельзя давать советы, но… ты умная, серьезная, ты не истеричка. Поговори с человеком, которому доверяешь. Слышишь? Ты ему как себе доверяешь, я это чувствую. Если действительно любит, то поймет и…
– А если не любит? – тихо спросила Катя. – Если не любит, что тогда?
У себя в комнате она не стала включать свет. Забралась под одеяло, свернулась клубком, в спасительную «позу эмбриона», которая ни черта не спасала теперь.
Нужно было срочно что-то придумывать: с телефоном, с документами. Что-то врать родителям, лишь бы не вздумали приехать. Если решат, что с ней что-то неладно... Катя заскулила от отчаяния, потому что не видела выхода, а найти его требовалось немедленно, иначе...
Как смотреть отцу в глаза? А маме? Ее же отпустили одну только потому, что были уверены: с ней ничего не случится, а теперь... Что делать? К кому идти?! Если идти к кому-то, придется все объяснять. Легче умереть… Сам факт произошедшего в клубе пугал меньше, чем необходимость возвращать потерянные документы и, следовательно, с кем-то об этом произошедшем говорить.
Костя... Лужина до хруста вцепилась зубами в подушку, сдерживая тоскливый вой. Ударилась затылком об стену, чтобы почувствовать новую боль, услышать звон в ушах и не сойти с ума. Мысль о Рязанском сливала всё остальное – скользкое, смердящее и ядовитое, что теперь помоями бурлило в душе, и теплое, доброе прошлое, что вмиг отодвинулось на второй план, – в одну непроглядную черноту и безысходность. Воронка засасывала, дальше не было ничего. Пустота.
Он не примет ее. Ни один нормальный мужчина не принял бы.
Он ее бросит. Зачем она ему – такая? Сломанная. Грязная. Прикоснуться противно.
Она не сможет ему лгать, но даже если сможет... Костя не простит лжи.
Она потеряет его. Она уже его потеряла. Дура. Дура. Дура!
«Все кончено», – поняла Катя и провалилась в глубокий обморок.
--------
Сутки она провела как в тумане. Пила безвкусный чай, который исправно заваривала Жанна, слушала, как Жу хорошо поставленным голосом будущего педиатра докладывает Катиной маме по телефону о ходе «лечения». Катя пообещала соседке, что расскажет родителям правду, когда найдет в себе мужество. Жалкая, неуклюжая ложь. Как и то, что Катин телефон «сломался» от старости: вызовы принимает, а на нажатие клавиш не реагирует. Мало ли, какие бывают поломки?
В обмен на укрывательство Катя, стиснув зубы, согласилась сходить вдвоем в студенческую поликлинику медицинского университета, где полноватая усталая женщина средних лет осмотрела ее и, не занося ни в какие ведомости, посоветовала отдыхать и набираться сил.
«Время лечит», – сказала женщина и велела подождать в коридоре, а заодно и позвать Жанну, которую, судя по всему, неплохо знала.
Катя вышла в коридор, где толклись немногочисленные студенты в белых халатах и без, села на свободный кривоватый стул, зажала ладони между коленями, зажмурила веки и стала считать про себя. Жу вышла из кабинета на счет девяносто восемь.
Вместе они выдержали предновогодний визит Матильды Сергеевны, которая очень удивилась, однако позволила «приболевшей» квартирантке остаться до начала семестра без дополнительной платы. А на следующее утро Жанна с Манюней уехала на праздники домой, из сострадания оставив Кате свой ноутбук и интернетную флешку.
Страницы загружались медленно, и Лужина бездумно водила пальцем по гладкому прямоугольнику «мышки». Последний раз Катя заходила в соцсети в сентябре, когда добавляла в список друзей новых товарищей по учебе. Теперь другого пути не было: она должна узнать... Нет, подозревать в чем-то одногруппников ей и в голову бы не пришло. Та же раздухарившаяся Зойка вполне могла оказаться на Катином месте! А Максим, если бы знал, кто такой этот Дмитрий, ни за что бы не позволил ее... изнасиловать.
Так странно: произнести наконец ужасное слово. Пусть мысленно, но озвучить.
Легче не стало, однако искусанные Катины губы с болезненной ранкой в правом уголке внезапно сами собой растянулись в подобии улыбки.
А почему, собственно, слово ужасно? Оно дает возможность почувствовать себя жертвой и уйти от моральной ответственности. Жертва всегда страдает, насильник априори виноват. Но что если она – не жертва? Кто может с точностью утверждать, что, находясь под действием неизвестной кислой дряни, она не дала своего согласия? Что такого особенного произошло? Кто придумал, что невменяемое состояние «жертвы» может послужить ей достаточным оправданием?
А если (Катя закрыла лицо руками и прижала пальцами глазные яблоки, пока не дождалась появления мерцающих точек) она сама... напрашивалась? Никогда раньше она не допивалась до такой степени, чтобы потом ничего не помнить. Кто знает, как она могла себя повести?
Тем более думая о Рязанском. Боже.
– Меня трахнули, – доверительно сказала Катя «уснувшему» от долгого ожидания экрану компьютера. – Меня, – она начала смеяться, – меня вы-е-*а-ли, как последнюю... Меня...
Катерина поочередно хохотала и плакала, не замечая щелчка «входящего сообщения».
--------
Дмитрий окликнул ее в коридоре университета.
Катя спешила на встречу с Зоей: забрать дорожную сумку, которую накануне похода в клуб отвезла к подруге. Оттуда проще было добраться до вокзала.
Зойка, по ее словам, терялась в догадках, искала Катю, звонила ей, не дозвонилась и в конце концов оставила сообщение. Договорились встретиться завтра днем на факультете, куда Немову в качестве старосты вызвали вместо перепившего Мандрика. Версия – не подкопаешься.
Катя и не подкапывалась: ей нужно было поскорее забрать сумку и вернуться в свою нору. Никого не видеть, не слышать. Но сначала – зайти в любой салон сотовой связи, где не требуют паспорт, и купить самый дешевый мобильник. Надо же откуда-то отправлять эсэмэски родителям...
А в маршрутке, когда попросили передать за проезд, едва на пол не хлопнулась от страха, стыдобища. Почему в мире столько людей? Почему им надо передавать за проезд?!
Господи, спаси, прошу тебя...
И вот – громкий оклик: «Катюша!».
Катя снова чуть не падает и прирастает к полу.
Недавний герой-любовник вальяжно подходит к ней.
Уверенный в себе, ухоженный мерзавец. За плечами – рюкзак.
– Ну, здравствуй, принцесса.
Он обнимает ее за талию, а она не может пошевелиться.
– Я по тебе скучал.
Поцелуй горячих губ мажет по щеке, резкий запах парфюма врезается в ноздри. Ощущается даже горький привкус во рту. Катерина дрожит.
– Пойдем-ка, малыш. Поговорим. Тут недалеко есть одно тихое местечко…
– Отпусти, – хрипит Катя. – У меня встреча.
– Знаю, – снисходительно кивает Дмитрий. – Со мной. Я тут у тебя кое-что позаимствовал на днях, надо бы вернуть хозяйке. Или уже неактуально? Взгляни-ка.
Он сбрасывает с плеч лямку рюкзака, нарочито медленно тянет за декоративный «язычок» молнии. Из темных недр выглядывает ручка Катиной потерянной сумки.
– Сволочь! Отдай!
– Тихо, тихо, остынь. – Он вновь хватает ее за пояс, щиплет больно. – Говорю же: пришел вернуть, мне чужого не надо. Пойдем поболтаем. Успеешь еще расцеловаться со своей Занозой.
Катя всё понимает и покорно плетется вслед за Дмитрием к полузаброшенной аудитории №201.
По официальной версии, помещение не соответствовало каким-то техническим требованиям, и там складировали хлам вроде пришедших в негодность парт и пособий в надежде когда-нибудь их использовать. Но особо наглые студенты давно придумали, как не давать аудитории простаивать.
Дмитрий отпирает дверь своим ключом, гостеприимно ее распахивая:
– Прошу, мадемуазель.
– Нет! – Катя отступает на шаг. Инстинкты в один голос велят бежать, но разум возражает: в рюкзаке Дмитрия лежит ее сумка. – Ты не станешь... опять...
– Спокойно. – Он разводит руками, демонстрируя самые мирные намерения. Улыбается задорной мальчишеской улыбкой. – На этот раз всё будет исключительно на трезвую голову, Катюша, и строго по твоему согласию. Проходи, не бойся. Не захочешь – всегда сможешь уйти. Сумочку твою верну в любом случае. Зачем она мне сдалась?
– Я не верю тебе... Ты...
– Проходи, – с нажимом повторяет Дмитрий.
Лужина подчиняется.
Он проходит следом и бесшумно запирает дверь, прицепив на ту снаружи мятую бумажную табличку «Ремонт», которая валялась прямо у выхода. Поясняет буднично:
– Чтобы никто нас не побеспокоил.
Пока он возится с дверью, Катя отбегает подальше, к давно немытому окну. Теперь ее и Дмитрия разделяет целый бастион из разломанных парт с ходуном ходящими крышками и трехногих стульев. Правда, остается лазейка между преподавательским столом и доской.
– Да не прячься ты! – хохочет Дмитрий. – Насиловать не буду, сказал же. Сама на коленях приползешь, а я еще подумаю. Обдурили насчет тебя, – признается, по-прежнему смеясь. Эха в маленькой аудитории из-за кучи хлама не слышно совсем. – Не целка. Тугая, конечно, но уже не девочка. Кто-то успел раньше меня, а это уже другой тариф.
Катя стоит спиной к окну, держится обеими руками за подоконник. Смотрит широко распахнутыми глазами и чуть покачивается под давлением эмоций.
– Ладно, забирай. – Сумка описывает дугу и падает перед Катей, а Дмитрий садится прямо на преподавательский стол и картинно покачивает ногой в светлом ботинке. – Проверь, всё ли на месте, а то еще заявишь на меня. Нам с тобой проблемы не нужны, верно?
Катя рваным движением подхватывает с пола сумочку, роется в ней, чуть не плача от наивного счастья. Кошелек со всеми сбережениями, паспорт, отключенный мобильник, аккуратно сложенный вдвое билет на поезд. Даже мелочь в боковом отделе – всё на месте.
– Зачем? – с тоскливым недоумением спрашивает Лужина. Она и впрямь не может уловить смысл сложной операции в клубе. – Почему именно я? Зачем Зойка?..
– Иди сюда. – Дмитрий манит Катю согнутым пальцем. Его предвкушающая улыбка не предвещает ничего хорошего. Как в плохом фильме, когда внезапная смена музыки на гнетущую оповещает зрителя о том, что сейчас с героями произойдет какая-нибудь гадость. – Не бойся. Просто посмотри. Уверен, тебе понравится. Ты там такая горячая. Буквально просишь...
Он смеется и вынимает из кармана брюк тонкий белый телефон. Аккуратно кладет на стол, а сам отходит на несколько шагов.
– На, держи. Только учти: разобьешь – хуже будет. Он нормальных денег стоит, долго не расплатишься, а копий видюшки у меня много.
– Не буду я ничего смотреть! – срывается на крик Катя.
Всё напряжение, которое накопилось в ней, страх и отвращение к себе и своему телу, невозможность банально сходить в туалет, не взвиваясь на потолок от невыносимой боли, – всё выплескивается в этом вопле:
– Чего тебе надо?! Ты же получил, что хотел! Что еще?! Девственность зашить обратно?!! Ненавижу!!! Пошел ты!.. Сволочь! Тварь! Отпусти ме...
Она резко умолкает: сквозь звон в ушах и мутную пелену ярости прорывается женский стон. Ее стон. И жалобный всхлип. Бессвязное бормотание.
«Плачет» телефон Дмитрия. Звук выставлен на полную громкость, и окаменевшая от ужаса Катерина слышит характерные шлепки, довольный мат и пошлые комментарии от кого-то третьего.
Она не помнит, как подходит к пыльному столу и берет в руки адскую машину с недостающим обломком ее памяти. Смотрит, чувствуя, как корчится в агонии пустой желудок, но не может отвести взгляда. Лица парня на видео не разглядеть, его голос явно изменен в специальной программе, хотя понять кто это не составляет особого труда. А вот существо женского пола, дергающееся под ним... Женское тело с наполовину оголенной грудью и в разорванном платье, задранном до самых бедер.
– Красота какая, – мурлычет на ухо реальный Дмитрий, тиская реальную Катину грудь. – Ты так мило ломалась, даже под кайфом. «Ну не надо, Костя», – с придыханием передразнивает он, просовывая ладонь ей в джинсы. Те стали значительно свободнее после двух дней голодовки, Дмитрию даже не приходится расстегивать молнию. – Сладенькая девочка, только совсем сухая... Что, не возбуждает? А вот меня – очень даже. Наставим твоему Косте рога? Ты же хочешь… Что тебе терять, а, Катенька? Ка-тю-ша...
Удар пяткой чудом попадает в цель – на острый носок светлой туфли. Недостаточно сильный, чтобы дезориентировать, однако Дмитрий вскрикивает, а когда пытается выдернуть руку из Катиных джинсов, его царапает еще и «молния». Плоский телефон встречается с заплеванным полом и разбивается на части. Это глупое секундное промедление стоит Кате свободы.
– Сука! – Дернув ее за волосы с такой силой, что посыпались искры из глаз, Дмитрий нагибает Катю над столом, буквально впечатывая ее животом в столешницу и наваливаясь сверху неожиданно мясистым телом. – Хотел же по-хорошему... Ну, ничего, ничего, дальше будет добровольно, – пыхтя, приговаривает он. – Ты, шлюшка подзаборная, еще умолять меня будешь… О-ох, бл*дь…
Долго, долго. Ритмичные толчки и сопровождающая каждый из них острая боль сливаются в дурную бесконечность. Слишком долго. Слишком плохо, чтобы быть похожим на правду.
Кончив ей на поясницу, Дмитрий заботливо плюет сверху.
Полумертвая Катя не шевелится: не может. Но вместе с ней сотрясается крупной дрожью стол.
– Значит, так. – Она слышит, как он застегивает брюки. – За свое молчание хотел содрать пару сотен «баксов», вторую половину взять натурой. Но раз по-хорошему не понимаешь... Тогда с тебя «пятьдесят рублей» и семестр натурой, в этой аудитории. Всё понятно? Если вдруг станет непонятно и ты захочешь на меня куда-нибудь заявить, порнушка улетит прямо на стол к ректору. Ты на столах вообще хорошо смотришься, я заметил. – Смачного шлепка по бедру Катя почти не чувствует. – Но перед этим на свою доченьку полюбуются родители – и все остальные контакты, которые были в твоем телефоне. Их копий у меня тоже хватает, так что советую быть послушной девочкой и зря не трепаться. Твой рот нам пригодится для кое-чего другого.
– Не надо, – сдавленным шепотом умоляет Катя.
Ей удается кое-как соскрести себя со столешницы и даже натянуть джинсы, с третьей попытки застегнув пуговку.
– Пожалуйста, не надо. Я... Я обязательно найду деньги, я заплачу...
– Конечно, заплатишь, Катюша, – соглашается Дмитрий. – Прямо сейчас на колени встанешь и начнешь платить. Частями. Губки-то у тебя нежные, рабочие...
Она протестующе мотает головой и двумя пальцами изо всех сил щиплет себя за запястье в надежде проснуться. Сжимает кожу, тянет, царапает. Но кошмар продолжается.
– Что, не хочешь? – с ласковой укоризной, как нянечка в детском саду, уточняет он. – Значит, будем звонить маме. Или лучше папе? Или бабушке Ире?
– Нет! Нет...
– Тогда на колени. Вот умничка. – Он треплет ее по белой щеке и кладет правую руку себе на ширинку. – Можешь положить в кассу своей первый рубль.
--------
В большом, постоянно строящемся городе довести до конца все стройки практически нереально. Многие дома так и остаются серыми, голыми и слепыми, а снизу гордо реет на ярком транспаранте их глянцевый проектный вид и громкая дата сдачи в эксплуатацию.
Пробраться на такую заброшенную стройку не составило особого труда. Сложнее оказалось подняться без лифта на двадцатый этаж, и теперь Катя, запрокинув голову в сизое небо, хрипела на самом краю крыши. Она больше не боялась высоты.
В этом жесте отчаяния не было ничего красивого, просто шансов выжить после падения с двадцатого этажа на строительный мусор было в десятки раз меньше, чем после попытки перепилить себе вены, повеситься или отравиться. И меньше мучений. Оптимальный вариант.
«Теперь вместо одного траурного фото в универе будут ставить два», – подумала Катя, бесстрашно глядя вниз. Голова кружилась лишь от истощения и усталости.
Она не хотела умирать вот так. Никак не хотела. И смысл бороться видела. Не знала только, откуда достать сил на эту борьбу за внешне благополучную отличницу Катю Лужину. За красивую и удобную для многих оболочку, содержимого которой больше нет.
Она пуста. Ее уже выели сегодня, а скоро раздавят и остатки скорлупы.
Спешить было некуда, и Катя восстанавливала дыхание. Рядом по обе стороны от нее валялись злополучная черная сумка через плечо и телефон, который Лужина зачем-то включила, едва поднявшись на крышу. Надеялась, что ей позвонят и найдут те самые силы? Смешно.
– Теперь я понимаю тебя, Рита Зорина, – вполголоса заметила Катя. – Напиться действительно было бы проще. Не верю, что ты прыгнула сама. На той фотографии у тебя такое детское лицо... Уверенное в том, что этот мир хороший и добрый. Такие даже не думают о самоубийстве, я знаю. Может, тебя тоже довели? Статья сто десятая у-ка эр-эф – «Доведение до самоубийства», наказывается лишением свободы сроком до пяти лет... Зря ты не оставила записку, Рита Зорина. А я написала. Кому надо, тот поймет. Может, после этой записки кому-то повезет больше, чем нам. Родители, конечно, будут в шоке, и... Рит, мне, правда, жалко их! Я всё понимаю: дочь-потаскуха лучше, чем мертвая дочь. Сестра-потаскуха, подруга-потаскуха. Хотя есть ли у меня подруги? Разве что Жанна. Если бы я не пошла в этот чертов клуб...
Катя дернула с волос шапку и спрятала в ней лицо.
– Ладно, ладно. Смысл теперь рыдать? Живой всегда лучше мертвого. Но я не знаю, как с этим жить! Я не смогу! Если бы он любил меня, хоть немножко... Если бы... почувствовал, что меня скоро не будет, Рит, я бы осталась. Вытерпела бы всё, просто потому, что любящим друг друга людям необязательно жениться и быть вместе. Достаточно знать, что он, твой человек, в порядке...
Возвышенный предсмертный монолог прервал писклявый звук смс-сообщения, а спустя буквально пару секунд – второго. Катя боялась открывать мигающий на экране конвертик с цифрой «два». Вдруг это Митя Спиридонов назначает ей встречу? Или еще хуже – оператор уведомляет об отрицательном балансе...
Большой палец дрогнул, нажимая кнопку.
Катя вчиталась в текст первой эсэмэски о пропущенном вызове, поспешно распаковала вторую... и с протяжным стоном рухнула на спину. Опомнившись, она испуганно отползла от края крыши, подтянула колени к груди. И разревелась в голос от недоверчивого, невыносимо острого, болезненно-радостного облегчения.
Прежде чем окончательно погаснуть, экран прощально мигнул коротким посланием от неизвестного номера:
Жива? Перезвони. Р.
Ch-O:
02.01.17 07:19