Nadin-ka:
Иван Козлов
КИЕВ
О Киев-град, где с верою святою
Зажглася жизнь в краю у нас родном,
Где светлый крест с Печерскою главою
Горит звездой на небе голубом,
Где стелются зеленой пеленою
Поля твои в раздольи золотом,
И Днепр-река, под древними стенами,
Кипит, шумит пенистыми волнами!
Как часто я душой к тебе летаю,
О светлый град, по сердцу мне родной!
Как часто я в мечтах мой взор пленяю
Священною твоею красотой!
У Лаврских стен земное забываю,
И над Днепром брожу во тьме ночной:
В очах моих все русское прямое —
Прекрасное, великое, святое.
Уж месяц встал; Печерская сияет;
Главы ее в волнах реки горят;
Она душе века напоминает;
Небесные там в подземелье спят;
Над нею тень Владимира летает;
Зубцы ее о славе говорят.
Смотрю ли вдаль — везде мечта со мною,
И милою всё дышит стариною.
Там витязи сражались удалые,
Могучие, за родину в полях;
Красою здесь цвели княжны младые,
Стыдливые, в высоких теремах,
И пел Баян им битвы роковые,
И тайный жар таился в их сердцах.
Но полночь бьет, звук меди умирает;
К минувшим дням еще день улетает.
Где ж смелые, которые сражались,
Чей острый меч, как молния, сверкал?
Где та краса, которой все пленялись,
Чей милый взгляд свободу отнимал?
Где тот певец, чьим пеньем восхищались,
Ах, вещий бой на всё мне отвечал!
И ты один под башнями святыми
Шумишь, о Днепр, волнами вековыми!
1828
Nadin-ka:
Эмиль Верхарн
То – Лондон, о мечта! чугунный и железный,
Где стонет яростно под молотом руда,
Откуда корабли идут в свой путь беззвездный –
К случайностям морей, кто ведает куда!
Вокзалов едкий дым, где светится мерцаньем,
Серебряным огнем, скорбь газовых рожков,
Где чудища тоски ревут по расписаньям
Под беспощадный бой Вестмистерских часов.
Вдоль Темзы – фонари; не парок ли бессонных
То сотни веретен вонзились в темь реки?
И в лужах дождевых, огнями озаренных,–
Как утонувшие матросов двойники.
И голоса гуляк, и жесты девки пьяной,
И надпись кабака, подобная Судьбе,–
И вот, внезапно Смерть в толпе, как гость незваный…
То – Лондон, о мечта, влачащийся в тебе!
Эмиль Верхарн
Перевод В. Брюсова
29 ноября 1903, 18 августа 1905
Nadin-ka:
Михаил Дмитриев
МОСКОВСКАЯ ЖИЗНЬ
Вам ли описывать нашу Москву? – Вы в Москве чужеземцы!
Где ее видели вы? – На бале, в театре и в парке!
Знаете ль вы, что Москва? – То не город, как прочие грады;
Разве что семь городов, да с десятками сел и посадов!
В них-то что город, что норов; а в тех деревнях свой обычай!
Крепости мрачны везде; их высокие стены и башни
Грозны, как силы оплот, и печальны, как воли темница;
Кремль же седой наш? старик – величав, а смотрите, как весел!
Где его рвы и валы? – Да завалены рвы под садами;
Срыты валы – и на них, как зеленая лента, бульвары.
Вместо кипучей жизни столиц, паровой и машинной,
В нашей Москве благодатной – дышит несколько жизней:
Пульс наш у каждого свой; не у всех одинаков он бьется!
Всякий по-своему хочет пожить; не указ нам соседи!
Любим мы русский простор; и любим домашнюю волю!
Там, на Кузнецком мосту, блеск и шум, и гремят экипажи;
А за тихой Москвою-рекой заперты все воротa!
Там, на боярской Тверской, не пробил час привычный обеда;
А на Пресне, откушав давно, отдохнули порядком,
И кипит самовар, и сбираются нa вечер гости!
Много у нас есть чудес, и редкостей царских палата;
Веселы бaлы зимой и роскошны богатых обеды;
Живы у нас по летам и по рощам и в парке гулянья;
Но не узнаешь семьи, не сроднясь, не вошедши
в ту семью:
Так не узнаешь Москвы, не привыкнувши к жизни московской!
Что же вините вы нас, что лицом мы на вас не похожи?
Есть на московских на всех, говорят, отпечаток особый!
То ли нам ставить в укор, что у нас есть свой нрав и обычай?
Вы на монете глядите сперва: сохраняет ли штемпель;
Мы – настоящий ли вес; да посмотрим, какая и проба!
17 июля 1845 г.
Nadin-ka:
Альфред де Мюссе
МАДРИД
Мадрид, Испании столица,
Немало глаз в тебе лучится,
И черных глаз, и голубых,
И вечером по эспланадам
Спешит навстречу серенадам
Немало ножек молодых.
Мадрид, когда в кровавой пене
Быки мятутся по арене,
Немало ручек плещет им,
И в ночи звездные немало
Сеньор, укрытых в покрывало,
Скользит по лестницам крутым.
Мадрид, Мадрид, смешна мне, право,
Твоих красавиц гордых слава,
И сердце я отдам свое
Средь них одной лишь без заминки:
Ах, все брюнетки, все блондинки
Не стоят пальчика ее!
Ее суровая дуэнья
Лишь мне в запретные владенья
Дверь открывает на пароль;
К ней даже в церкви доступ труден:
Никто не подойдет к ней, будь он
Архиепископ иль король.
Кто талией сумел бы узкой
С моей сравниться андалузкой,
С моей прелестною вдовой?
Ведь это ангел! Это демон!
А цвет ее ланиты? Чем он
Не персика загар златой!
О, вы бы только посмотрели,
Какая гибкость в этом теле
(Я ей дивлюсь порою сам),
Когда она ужом завьется,
То рвется прочь, то снова жмется
Устами жадными к устам!
Признаться ли, какой ценою
Одержана победа мною?
Тем, что я славно гарцевал
И похвалил ее мантилью,
Поднес конфеты ей с ванилью
Да проводил на карнавал.
Перевод Б. Лившица
Nadin-ka:
МИРЗА ГЕЛОВАНИ
(1917–1944)
С грузинского
НЕ ПИШИ
Ты не пиши мне, что расцвел миндаль,
Что над Мтацминдой небо, как атлас,
Что Грузии приветливая даль
Согрета солнцем ласковым сейчас.
Что Ортачала, как и ты, с утра
Надела платье из степных цветов
И что вздыхает гордая Кура,
Когда Метехи видит средь садов.
С огнем я этой ночью воевал,
И все казалось мне в дыму атак,
Что за спиной Тбилиси мой стоял
И так смотрел!
И улыбался так!
А в Ортачала расцветал миндаль,
Диск солнца плыл по черепицам крыш,
И ты пришла. И только было жаль,
Что вдалеке, любимая, стоишь.
Ты не пиши… Ведь знаю я и сам,
Что весь в цветах лежит проспект Шота
И кто-то ходит ночью по полям,
Их одевая в летние цвета.
И знаю, знаю, что сиянье дня
Хранишь ты в сердце трепетном своем,
И если пуля обойдет меня,
И если весны встретим мы вдвоем,
Тогда скажу я то, о чем молчал:
Что я навек пришел к глазам твоим,
А тот, кто солнце в битве отстоял,
Имеет право
любоваться им.
‹1943›
Nadin-ka:
Александр Трибушной
СУДАК
Всегда спешу я в эту сказку,
Какой в Крыму мы не найдём,
Где ветром солнечным обласкан,
Меня встречает Меганом.
Он на руках своих могучих
Меня подъемлет в облака,
Где я оттуда вижу кручи
И дивный берег Судака.
Где поэтическим узором
С времён тех сурожских, седых
Бог подарил нам эти горы
И крепость древнюю на них.
Где у её лежит подножья
Лучами света залита
На ложе девичье похожа
Песчаных пляжей лепота.
Вокруг от красок изобилья
Здесь я себя не узнаю,
Где обрела как будто крылья
Душа моя в земном раю.
Где голубым своим нарядом
Щедрей дворцовых всех палат
Здесь пояснить нам море радо,
Каков он жизни аромат
Nadin-ka:
Владислав Ходасевич
«Нет ничего прекрасней и привольней...»
Нет ничего прекрасней и привольней,
Чем навсегда с возлюбленной расстаться
И выйти из вокзала одному.
По-новому тогда перед тобою
Дворцы венецианские предстанут.
Помедли на ступенях, а потом
Сядь в гондолу. К Риальто подплывая,
Вдохни свободно запах рыбы, масла
Прогорклого и овощей лежалых
И вспомни без раскаянья, что поезд
Уж Мэстре, вероятно, миновал.
Потом зайди в лавчонку banco lotto*,
Поставь на семь, четырнадцать и сорок,
Пройдись по Мерчерии, пообедай
С бутылкою «Вальполичелла». В девять
Переоденься, и явись на Пьяцце,
И под финал волшебной увертюры
«Тангейзера» — подумай: «Уж теперь
Она проехала Понтеббу». Как привольно!
На сердце и свежо и горьковато.
* Лотерейная контора (ит.).
Peony Rose:
Расул Гамзатов
***
Мне ль тебе, Дагестан мой былинный,
Не молиться,
Тебя ль не любить,
Мне ль в станице твоей журавлиной
Отколовшейся птицею быть?
Дагестан, все, что люди мне дали,
Я по чести с тобой разделю,
Я свои ордена и медали
На вершины твои приколю.
Посвящу тебе звонкие гимны
И слова, превращенные в стих,
Только бурку лесов подари мне
И папаху вершин снеговых!
Nadin-ka:
Мария Хамзина
ТУНИС
Господь смеялся, тебя рассыпав песком по блюду,
Глас муэдзина такой же резкий, как крик верблюда…
Прошиты нитью огня и крови твои пустыни…
Но солнце сядет, глаза закроет, песок остынет.
Хамсины бьются тревожной стаей в дома и стены,
Османы пали, нет Византии и Карфагена,
Но время дышит, и рвутся к небу его знамена,
С орлом и гласом: «О Цезарь, Ave! За легионы!»
И даже вечность закатом алым в песок впиталась,
Ушли народы, могилы стерлись, страна осталась.
И только ночью, когда шакалы молитвы лают,
Пустыня Богу песок в ладони пересыпает.
И только время увидит это, ветра поманит,
И закружится песок над Грецией и Ла-Маншем,
Заплачут дети, которым вечность под веки ляжет,
Во сне увидев, как легионы встают на марши.
Вздохнет пустыня, прореху в памяти залатает,
И белый мальчик во сне заплачет над Эль – Кантави.
Nadin-ka:
Дон Аминадо
ПАРИЖ
1
Горячий бред о том, что было.
И ураган прошедших лет.
И чья-то бедная могила.
И чей-то милый силуэт.
И край, при мысли о котором
Стыдом, печалью и позором
Переполняется душа.
И ты, которая устало
В мехах московских утопала,
Красою строгою дыша.
И дом, и скрип зеленой ставни.
И блеск оконного стекла.
И сон, и давний, и недавний.
И жизнь, которая текла.
И нежность всех воспоминаний,
И мудрость радости земной.
И все, что было ранней-ранней
Неповторимою весной.
И то, чем жизнь была согрета
И от чего теперь пуста,
Я все сложил у парапета
Резного Сенского моста.
2
Не ты ли сердце отогреешь
И, обольстив, не оттолкнешь?!
Ты легким дымом голубеешь
И ты живешь и не живешь.
Ты утончаешь все движенья,
Облагораживаешь быль.
И вечно ищешь достиженья,
Чтоб расточить его, как пыль.
Созревший, сочный и осенний,
Прикосновений ждущий плод,
Ты самый юный и весенний.
Как твой поэт, как твой народ.
Латинский город, где кираса
Не уступает канотье.
Где стансы Жана Мореаса
Возникли в сумерках Готье.
Где под часовенкой старинной
Дряхлеет сердце короля.
Где сумасшедшею лавиной
Чрез Елисейские поля
В Булонскии лес, зеленый ворот,
Стесненный пряжкой Этуаль,
Летит, несется, скачет город,-
Одна певучая спираль.
3
И я с тобою, гость случайный,
Бегу, чтоб только превозмочь
Мою окутанную тайной
И неизвестностию ночь.
Чтоб размотать на конус пиний
Тоскливых дум веретено,
Чтоб выпить этот вечер синий,
Как пьют блаженное вино.
Благословить моря и сушу
И дом чужой, и отчий дом,
И расточить больную душу
В прозрачном воздухе твоем.
1920
Peony Rose:
Инна Ряховская
МОЦАРТ
(Воспоминание о Зальцбурге)
Юлии
Поедем-ка к Моцарту в Зальцбург!
В предутренней мгле золотой
Из кружева венского вальса –
В уют над неспешной рекой.
В старинной гостиничке светлой,
Где дух векового жилья,
Уснём под «Волшебную флейту»
И майскую трель соловья.
Сквозь пепел и кровь лихолетий,
Чуму, чей творец – человек,
Оплакав всех сгинувших в нетях, –
Назад, в восемнадцатый век.
Здесь помнит булыжник стремленье
Его торопливой ноги.
Прислушайся: там, в отдаленье
Еще затихают шаги…
Вот букли седые мелькнули,
И золотом шитый камзол…
В окне занавеска взметнулась
И скрипки пронзительный зов.
Любимая «Сороковая»
Сияющей грацией нот,
Ликуя, скорбя и прощая,
Утешит: «Поверь: всё пройдет…»
… На плавных legato качнуться,
Над нежным piano взгрустнуть,
Со scherzo бравурным рвануться –
Все створки души распахнуть…
Что знал он такое – воздушный
Юнец, золотое дитя,
Что горло слезами нам душит
Почти три столетья спустя;
Что смог уводить за пределы
В серебряный дым, в высоту,
Изринуть из бренного тела, –
Вновь ввергнуть в земную тщету?..
Ты слышишь: вот скрипка, валторна,
Вот дудочка, флейта, свирель…
Смеется и плачет, и стонет –
И молит любви менестрель.
И влившись в воздушные хоры,
Став небом, цветами полей,
Плывёт белоснежным аккордом
Над замком на древней скале.
Nadin-ka:
Дон Аминадо
ФРАНЦИИ
В эти дни, когда клики: "Осанна!"
Заглушаются криком: "Распни!",
Позабытый рассказ Мопассана
Воскрешают невольно они.
Как далеко умел он провидеть,
Как обид не хотел он забыть!
Как он страстно умел ненавидеть,
Как безумно и нежно любить!
Горечь скорби душа сберегала,
Сладость мести таила она!
Страстным бунтом восставшего Галла
Эта жуткая книга полна!
И тому, кто тревожную совесть
Не распродал по сходной цене,
Пусть напомнит печальная повесть
О жестокой минувшей войне!
...И, как ныне, лихие драгуны,
Совершали набеги - тогда!
Как теперь полудикие гунны,
Обращали во прах города!
Вот один во враждующем стане -
Престарелый печальный аббат:
Лента крови на черной сутане,
Но священник трезвонит в набат!
Вам прекрасные девушки в Лилле,
Содрогаясь, расскажут о том,
Как их наглые швабы любили,
Как бросали солдатам потом!
И рубцы, и кровавые шрамы
Вам расскажут о муках людей,
Защищавших священные храмы,
Где кормили враги лошадей!
Не осталось у Франции милой
Бледных лилий, не смятых ногой,-
И рыдает поэт над могилой,
Над могилой ее дорогой!
Но души просветленной - "Осанна!"
Заглушить бесноватых: "Распни!"
...Слаще яда строка Мопассана
Для любви в эти жуткие дни!..
1914
Nadin-ka:
Дон Аминадо
ПУТЕШЕСТВИЕ В ШВЕЙЦАРИЮ
Переехали границу.
Чтоб отметить первый рейс,
честно вставили в петлицу
Настоящий эдельвейс.
Осмотрели лигу Наций,
Три фонтана и тюрьму.
Дети страшно веселились,
Неизвестно почему.
Съели плитку шоколада
По фамилии Сюшар
И, как бешеное стадо,
Напихались в автокар.
Гид, подлец, на каждом спуске
Тыкал пальцем на Монблан.
Вообще, плевал на русских,
А смотрел на англичан.
Так что, брошенные гидом,
Были мы принуждены
Сами радоваться видам
Сей божественной страны.
Вышли. Стали. Посмотрели.
Явь ли это или сон?
Справа сосны, слева ели,
А внизу стоит Шильон.
Тихо тронули рукою
Звенья цепи роковой,
На которой он врашался,
Этот узник молодой.
Повздыхали. Помечтали.
Вышел сторж невзначай...
Мы мучительно считали,
Сколько ж дать ему на чай.
И, не давши ни сантима,
Вышли с детками гуськом,
Помахав, проехав мимо,
Из любезности - платком.
Peony Rose:
Владимир Бенедиктов
Италия
Есть дивный край: художник внемлет
Его призыв и рвется в путь.
Там небо с жадностью объемлет
Земли изнеженную грудь.
Могущества и страсти полны,
Нося по безднам корабли,
Кругом, дробясь, лобзают волны
Брега роскошной сей земли,
К ней мчатся в бешенных порывах;
Она ж, в венце хлопот стыдливых,
Их ласки тихо приняла
И морю место в двух заливах
У жарких плеч своих дала.
С одной руки - громадной стройной
Подъемлясь, Генуя спокойно
Глядит на зеркальный раздол;
С другой - в водах своих играя,
Лежит Венеция златая
И машет веслами гондол.
Страна любви! Сребристой пены
Живой каймой обведена
Поет, и голосом сирены
Чарует внемлющих она.
Красавица! - Вот волны Бренты:
У ней на персях дан им бег;
По этим персям вьются ленты
Игриво сыплющихся рек.
Волшебный стан! - Змееобразным
Он Тибра поясом обвит,
И вечный Рим замком алмазным
На этом поясе горит;
А здесь - все юный и прекрасный,
Лежит в одежде древних стен
Неаполь, как любовник страстный,
У царственных ее колен;
С ним и соперник здесь опасный,
Везувий, пышит и бурлит,
Иль, кроя умысел ужасный,
Коварно тухнет и молчит.
А тут - к ногам богини чудной
Повержен остров изумрудной,
И, щедрых нив дарами полн,
Он жертвенным простерся храмом
С возженным Этны фимиамом
Над зыбью средиземных волн.
Заветный край! Тобою дышит
Сын вдохновенного труда,
И сердце зов приветный слышит -
Небесный зов: туда! туда!
1839
Nadin-ka:
Пётр Полевов
Пою тебе, моя Казань
В краю лесных болот и полноводных рек,
Нехоженых дорог, где глухомань,
Была заложена,
Как крепость сложена,
Столица ханская Казан, Казань.
От Золотой Орды, до настоящих дней,
Менялся облик твой, немало раз,
И обновлённая,
Ввысь устремлённая,
Стал символ города, двукрылый барс.
Преданья старины, курай и шурале,
Родная песня на татарском языке,
И прошлое хранит,
Здесь выбитый гранит,
Про Кул-Шариф и башню Сююмбике.
И молодая, и тысячелетняя...
Вся в ожиданьи, новых перемен,
Как долго, был мечтой,
Подземный город твой,
Казанских линий, метрополитен.
И судьбы многие, с тобою связаны,
Переплелись ничем, не разорвать,
Мы любим отчий край,
Где песни пел Тукай,
Чтобы любовь свою потомкам передать.
В краю больших озёр и полноводных рек,
Где полумесяцем, сияет грань,
В сердцах хранимая,
Неповторимая,
Стоит красавица, Казан, Казань.
Пётр Полевов 27.10.2008.