Клуб "Оформим рифмами любовь"

Vlada:

 » Вечер таджикской поэзии (начало)

Вступление http://www.centralasia-travel.com/ru/countries/tadjikistan/culture Культурное наследие Таджикистана Это очень интерсный сайт
Добрый вечер! Сегодня у нас вечер ТАДЖИКСКОЙ ПОЭЗИИ. Чтобы окунуться в эту древнюю культуру, предлагаю посмотреть народный танец
http://www.youtube.com/watch?v=hvP584Uo_C8 Таджикский танец
**
Эту поэзию принято в современной науке называть «ирано-таджикской», что выявляет роль двух ветвей иранской народности в ее создании. Первоначально она возникла на территории Средней Азии и Хорасана в среде так называемых «восточных иранцев» (таджиков), затем распространилась также на территории Ирана, в среде «западных иранцев» (персов, ныне именуемых «иранцами»). Таким образом, до XV века эта литература является общим наследием современной таджикской нации и иранской нации. После XVI века литературное развитие обоих пародов таджиков и персов сохранило взаимосвязи, но проходило, однако, отдельно для каждого из них.
Существуют две легенды о происхождении этой поэзии. По одной из них венценосный баловень судьбы шах Бахрам Гур Сасанид (V в.), объясняясь в любви со своей отрадой сердца — Диларам, заговорил стихами. Иначе повествует о создании первого Рубаи (четверостишия) другая легенда. Юноша бродил по узким улочкам и переулкам Самарканда. Внезапно он услышал странную песенку, которую пел мальчик, игравший с товарищами в орехи: Катясь, катясь, докатится до лунки он. Восхищенный детским стишком, юноша и но заметил, как он, беззвучно шевеля губами, сам стал складывать мелодичные Рубаи о красотах Самарканда и о прелести родного дома в горах Зарафшана. Этим юношей был Рудаки, основоположник классической поэзии на языке фарси. Каждое из этих сказаний представляет собою, как и всякая легенда, но образному выражению Баратынского, обломок старой правды. Предание о дворцовом происхождении поэзии отражает реально-исторический факт расцвета раннесредневековой поэзии (не на фарси, а на среднеиранских языках) под покровительством могущественной династии Сасанидов (III—VII вв.), имевшей своих придворных певцов-музыкантов (самый известный — Барбад, имя которого стало нарицательным).Не менее реальные факты выражает и вторая легенда, о народном происхождении классической поэзии. В арабоязычных исторических хрониках зафиксирован в сообщении о 789 годе следующий любопытный факт: жители Балха изобразили бегство надменного арабского военачальника от восставших горцев Хатлана (ныне Кулябская область) в насмешливой песне. Это — первое известное нам фольклорное стихотворение на фарси. И в легенде, и в точно датированном факте содержится глубокий исторический смысл о самой сути становления классической поэзии. Вторжение войск Арабского халифата в VII веке в Иран, а позже и в Среднюю Азию, нанесло сокрушительный удар по древней иранской культуре. Огнем и мечом были насаждены новая религия завоевателей — ислам и арабский язык. Местная аристократия приспособилась к завоевателям, теряя не только былую честь и сословную спесь, но и родную речь.
Для иранской словесности наступили «века молчания», названные так последующими историками. Литература словно перестала существовать: многие из старинных сочинений сжигались завоевателями, как богопротивные, а новые — не сочинялись. II все же иранская литература не исчезла полностью, она пребывала лишь и иноязычном состоянии. Так длилось до IX века. Образованные слои иранцев, «адибы»— писатели, сумели освоить новую для них, арабскую традицию, воспринять наиболее ценные элементы арабской поэтической культуры. Вместе с тем эти писатели сумели уберечь и сохранить многие самобытные черты древней иранской традиции. В основном это была романтизация старины, питавшая чувство культурного превосходства над завоевателями
Вклад писателей-иранцев, писавших по-арабски, был столь значителен и существен, что обусловил новый этап развития в арабской поэзии, который был непосредственно связан с расцветом феодализма в Арабском халифате, ростом городов, расширением заморской торговли и международных сношений. Таким образом, иранская поэзия, первоначально выступившая в арабоязычном облачении, не только подняла на новую высоту арабскую литературу, неотъемлемой частью которой она и является, но подготовила предпосылки для последующего возникновения литературы уже на родном языке — фарси. Аристократия во главе с монархом оценили роль поэзии, пользовавшейся огромной популярностью в народе, как средство укрепления своего могущества и влияния. Все это объективно открывало широкий доступ демократическим идеям и мотивам в раннюю классическую литературу, несмотря на ее в основном дворцовое бытование.
Источник: "Ирано-таджикская поэзия" (БВЛ, т.21) (1974) Предисловие: И.Б. Брагинский
***

Жанры:
Большая сложность и в то же время немалая притягательность персидско-таджикской поэзии – в существовании строго обусловленных канонических форм. Их надо было соблюдать еще точнее, чем нормы итальянского сонета. Поэт зажат традицией в такие тесные рамки, что для самовыражения у него остается только одно средство – талант.

Царица персидско-таджикской поэзии – газель. Это стихотворение, преимущественно лирическое, состоящее из двустиший – бейтов, которые связаны между собой рифмой. Рифма обязательна в каждом втором стихе и проходит через все произведение. Иногда вслед за рифмой идет редиф – слово, выполняющее роль припева.
Как правило, в заключительный бейт газели автор включал свое имя.
Этот бейт содержал мораль стихотворения. Например, у Хафиза:

Будь же радостен и помни, мой Хафиз:
Прежде сгинешь ты, прославишься потом.
(Перевод А. Кочеткова)

Очень популярна была касыда – аналог европейской оды. По форме она практически не отличалась от газели. Только газель была по содержанию лирической, а касыда воспевала или высмеивала кого-нибудь.
Касыда могла превысить норму в 12 бейтов, почти обязательную для газели. (Точнее, газель, как предполагают, – это только обособившееся вступление к касыде.)
В древней персидско-таджикской классике существовал и жанр поэмы – маснави. Признанным корифеем маснави был Руми.
Благодаря Хайяму во всем мире стала известна форма рубаи. Это стихотворение, обычно афористичное, в котором рифмуются первая, вторая и четвертая строка, иногда рифмуются все четыре строки. Например:

Я вчера наблюдал, как вращается круг,
Как спокойно, не помня чинов и заслуг,
Лепит чаши гончар из голов и из рук,
Из великих царей и последних пьянчуг.
(Перевод Г. Плисецкого)

Считают, что бейт как самостоятельная форма в персидско-таджикской поэзии не встречается. Он лишь входил в состав газели или касыды. Но многие из бейтов цитировались более поздними поэтами и стали известны нам в разрозненной форме (именно таким образом дошли до нас некоторые бейты Рудаки).
Для персидско-таджикской поэзии характерны муназирэ (произведение, написанное в виде спора между двумя персонажами), а также назирэ, которую известный советский востоковед Е.Э. Бертельс определил как «своеобразный ответ на какое-нибудь произведение предшественника или современника».
«…Берясь за такое произведение, – продолжает Бертельс, – поэт должен заполнить промежуток между заранее намеченными узловыми точками и совершенно по-новому ввести иную мотивировку действий своих героев, изменить их характер и психологию. Понятно, что чем художественнее образец, тем труднее будет задача соревнующегося, ибо если психологическая мотивировка оригинала глубока и убедительна, то всякое отклонение от нее, если только „отвечающий“ по своему таланту не будет равен предшественнику, окажется лишь ухудшенной редакцией оригинала»*.
Назирэ как литературная форма чужда русской поэтической традиции. Но переводы стихов персидско-таджикских поэтов или отклики и вариации на восточные темы стали органической частью русской поэзии. Такие отклики есть у Жуковского и Пушкина, Фета и Есенина.

...

rayon:

 » Абу Абдаллах Джафар Рудаки / Фирдоуси (стихи)

Здравствуйте, девочки!

Очень надеюсь, что вам будет интересно!!

Влада, спасибо, особенно за ссылку!!

Я продолжу

Абу Абдаллах Джафар Рудаки (Абульхасан Рудаки) (род. около 860 г. – ум. В 941 г.)

То, что в IX веке лишь намечалось, нашло блестящее развитие в творчестве «Адама поэтов», признанного основоположником классической поэзии на фарси Рудаки. Под его влиянием творила плеяда поэтов, сосредоточенных в двух крупнейших литературных центрах — среднеазиатском (Бухара и Самарканд) и Хорасанском (Балх и Мери)* писавших на фарси, а частично и по-арабски.
Судьба Рудаки как бы символизирует путь возникновения и становления поэзии на фарси, борьбу в ней двух тенденций: народной и аристократической.

В стихах Рудаки мы встречаем воспоминания о его пышной жизни при дворе и горькие сетования на то, что в старости для него наступило время «посоха и сумы». Наряду с восхвалениями венценосцев-покровителей, в его творениях слышны и жалобы, звучит разочарование, постигшее поэта в его попытках «смягчить сердца, что тверже наковальни». Средневековые летописцы сохранили известия о том, что Рудаки подвергся опале, был изгнан из дворца Саманидов и ослеплен (по этой версии он не был слепым от рождения). Причина его изгнания неизвестна. Можно лишь предполагать, что немалую роль сыграло его сочувственное отношение к одному из народных мятежей в Бухаре, связанному с еретическим, так называемым карматским движением, участники которого проповедовали имущественное равенство. Опальный, но по-прежнему любимый своими земляками — простыми крестьянами, великий поэт умер в родном селении. Здесь, уже в советскую эпоху, была обнаружена его могила и воздвигнут мавзолей.
До нас дошли только отдельные фрагменты, обрывки и разрозненные двустишия Рудаки, но и они убедительно говорят о его поэтическом гении. Из-за разрозненности и краткости фрагментов мы не видим ни стройности композиции, ни занимательности сюжета — всего того, что может проявиться лишь в законченном произведении. Однако подобно тому как по обломкам скульптуры мы угадываем гений Фидия, так и творческую индивидуальность действительно великого поэта мы можем представить себе иногда лишь по одной строке. Мы узнаем Рудаки по глубокой человечности, по неповторимой эмоциональной выразительности, по чудесному гранению слова и неожиданному повороту образа и настроения. Взять хотя бы такое двустишие:

Поцелуй любви желанный — он с водой соленой схож:
Тем сильнее жаждешь влаги, чем неистовее пьешь.

Или такая «маленькая драма», уместившаяся в четырех строках:

Пришла... «Кто?» — «Милая».— «Когда?» — «Предутренней зарей».
Спасалась от врага... «Кто враг?» —«Ее отец родной».
И трижды я поцеловал... «Кого?» — «Уста ее».
«Уста?» — «Нет».— «Что ж?» — «Рубин».— «Какой?» — «Багрово-огневой».

В богатом по содержанию творчестве этого «многоголосого соловья» (как он сам себя называл), писавшего в различных жанрах, особенно примечательны философская глубина мысли и непосредственность восприятия природы. Именно в творчестве Рудаки сформировались такие основные жанры и формы персидско-таджикской литературы, как месневи, касыда, китъа, рубаи, лирические стихотворения любовного содержания. Он заложил основы жанра газели, доведенного до совершенства Саади, Хафизом и Камолом. Стихи Рудаки пронизаны верой в силу человеческого разума, мудростью житейского опыта, призывом к овладению знаниями, совершению добра и правосудия.Лаконизм, доступность образов, простота поэтических средств художественного изображения характеризуют созданный им (и его современниками) хорасанский литературный стиль, известный в истории литературы и как стиль Рудаки.
Наиболее значительным в поэзии Рудаки было своеобразное открытие природы и человека. Для творчества всей плеяды поэтов, окружавших Рудаки, характерно почти полное отсутствие религиозных мотивов, мистических образов и горячее пристрастие к доисламским мотивам и сюжетам, в частности к героям богатырского эпоса (отсюда и многочисленные попытки составить «Шax-наме»).


Ветер, вея от Мульяна, к нам доходит.
Чары яр моей желанной к нам доходят…
Что нам брод Аму шершавый? Нам такой,
Как дорожка златотканая, подходит.
Смело в воду! Белоснежным скакунам
По колена пена пьяная доходит.
Радуйся и возликуй, о Бухара:
Шах к тебе, венчанная, приходит.
Он как тополь! Ты как яблоневый сад!
Тополь в сад благоухания приходит.
Он как месяц! Ты как синий небосвод!
Ясный месяц в небо раннее восходит.
Перевод Ильи Сельвинского

Я поняла, что среди переведенных стихов меня не всегда удовлетворяет перевод того, что я знаю и люблю в оригинале... Наверное, это нормально))) Вот, например, ничто, увы, не может передать красоту стихотворения "Бӯи ҷӯи Мӯлиён ояд ҳаме" («Ветер, вея от Мульяна, к нам доходит»). А в целом переводы очень достойные, некоторые особенно понравились!

***
Зачем на друга обижаться? Пройдет обида вскоре.
Жизнь такова: сегодня радость, а завтра - боль и горе.
Обида друга - не обида, не стыд, не оскорбленье;
Когда тебя он приласкает, забудешь ты о ссоре.
Ужель одно плохое дело сильнее ста хороших?
Ужель из-за колючек розе прожить всю жизнь в позоре?
Ужель искать любимых новых должны мы ежедневно?
Друг сердится? Проси прощенья, нет смысла в этом споре.


Рубаи

* * *
Владыки мира все скончались, и ныне горсть земли они.
Пред смертью головы склонили и в вечность отошли они.
Скопили тысячи сокровищ и наслаждались высшей славой.
И что же! К дню своей кончины лишь саван донесли они.

* * *
Однажды время мимоходом отличный мне дало совет
(Ведь время, если поразмыслить, умней, чем весь ученый свет)
«О Рудаки, – оно сказало, – не зарься на чужое счастье.
Твоя судьба не из завидных, но и такой у многих нет».


* * *
Сквозь оболочку мира глаз твой не видит жизни сокровенной,
Так научись глазами сердца глядеть на таинства вселенной;
На все, что зримо и телесно, гляди открытыми глазами,
Но сердце научи увидеть изнанку видимости бренной.

* * *
Все тленны мы, дитя, таков вселенной ход.
Мы – словно воробей, а смерть, как ястреб, ждет.
И рано ль, поздно ли – любой цветок увянет,
– Своею теркой смерть всех тварей перетрет.

* * *
Пришла… «Кто?» – «Милая». – «Когда?» – «Предутренней зарей».
Спасалась от врага… «Кто враг?» – «Ее отец родной».
И трижды я поцеловал… «Кого?» – «Уста ее».
«Уста?» – «Нет». – «Что ж?» – «Рубин». – «Какой?» – «Багровоогневой».

* * *
Слепую прихоть подавляй – и будешь благороден!
Калек, слепых не оскорбляй – и будешь благороден!
Не благороден, кто на грудь упавшему наступит.
Нет! Ты упавших поднимай – и будешь благороден!

* * *
Кыт’а

Как тебе не надоело в каждом ближнем видеть скрягу.
Быть слепым и равнодушным к человеческой судьбе!
Изгони из сердца жадность, ничего не жди от мира,
И тотчас безмерно щедрым мир покажется тебе.
Перевод В.Левина

Ялла - Касыда на приход весны: http://1000plastinok.net/Yalla/Litso_vozlyublennoi_moei_1983/01-Kasyda_na_prihod_vesny.html

***
К концу X века в результате крайнего обострения внутренних противоречий (народные движения против местной феодальной знати и выступления феодалов-аристократов против центральной власти) начался закат, а затем и распад Саманидского государства. Сложившаяся обстановка не благоприятствовала развитию литературы. И тем не менее конец X — начало XII века — наиболее блестящий период в развитии классической поэзии.
Виднейшим представителем этого периода является

Фирдоуси, выразивший в своей «Шах-наме» («Книга царей») знамение эпохи — воскрешение античности, родной старины. Для Фирдоуси, в отличие от Рудаки, специфично внимание не к человеку вообще, а к необычной, г е р о и ч е с к о й л и ч н о с т и.

Абдулькасым Фирдоуси (около 940–1020 или 1030) родился в городе Тус (область Хорасан в Восточной Персии), в семье дихкана, помещика. Предположительно, поместья Фирдоуси были невелики, положение их владельцев после войн было достаточно тяжелым. Поэт получил хорошее образование, владел обеими литературными языками – арабским и фарси, возможно, был знаком и с домусульманским староиранским языком – пехлеви, или среднеперсидским.
Воспитанный на древних сказаниях иранских народов, знаток и страстный поклонник родной культуры, Фирдоуси не мог не заметить, что государство Саманидов клонится к упадку, не мог не переживать это глубоко и мучительно. Он искал причины надвигающегося краха, и ему казалось, что он отыскал и разгадал их. Подкрепление своих мыслей поэт находил в многочисленных старинных письменных и устных преданиях о сказочных и действительно живших иранских царях. Мораль всех этих преданий одна: если властелин был справедливым — все было хорошо, если нет — страну постигали бедствия. Особенно убедительными казались поэту народные предания о сказочном иранском богатыре Рустаме, который в течение нескольких веков, как неприступная крепость, стоял на страже родины, объединяя вокруг себя всех богатырей, готовых на смерть ради спасения родной земли от постоянных набегов туранцев (во времена Фирдоуси под ними понимались предки тюркских кочевников, угрожавших Саманидскому государству).
Так была задумана Фирдоуси его эпопея об иранских царях и богатырях, которая, казалось ему, поможет феодалам и царю понять горькую истину.
При всем различии великих поэтов того времени им свойственны некоторые общие черты: любовь к родине и к родному языку, острая постановка этических вопросов, идея справедливого властителя, сочувствие трудящимся людям, вольнодумство и культ разума.


Выложу несколько отрывков из «Шах-наме» (часть о «Рустаме и Сухрабе) Они длинные, поэтому что-то спрячу под спойлер (прочитаете, если будет интересно )

Рустам и Сухраб
Перевод В.Державина

Теперь я о Сухрабе и Рустаме
Вам расскажу правдивыми устами.
Когда палящий вихрь пески взметает
И плод незрелый на землю собьет, –
Он прав или не прав в своем деянье?
Зло иль добро – его именованье?
Ты правый суд зовешь, но где же он?
Что – беззаконье, если смерть – закон?
Что разум твой о тайне смерти знает?..
Познанья путь завеса преграждает.
Стремится мысль к вратам заветным тем.
Но дверь не открывалась ни пред кем.
Не ведает живущий, что найдет он
Там, где покой навеки обретет он.
Но здесь – дыханье смертного конца
Не отличает старца от юнца.
Здесь место отправленья в путь далекий
Влачимых смертью на аркане рока.
И это есть закон. Твой вопль и крик
К чему, когда закон тебя настиг?
Будь юношей, будь старцем седовласым –
Со всеми равен ты пред смертным часом.
Но если в сердце правды свет горит,
Тебя в молчанье мудрость озарит.
И если здесь верна твоя дорога,
Нет тайны для тебя в деяньях бога.
Храни свой светоч и, когда уйдешь,
С собой плоды познанья унесешь…
Здесь расскажу я про отца и сына,
Как в битву два вступили исполина.
Рассказ о них, омытый влагой глаз,
Печалью сердце наполняет в нас.

Поединок Сухраба с Гурдафарид

Дочь Гаждахамова Гурдафарид,
Увидев, что Хаджир бесславно сбит,
От горя в исступленье застонала
И яростью и гневом запылала.
Хоть юной девушкой была она, –
Как витязя, влекла ее война.
Отцов-богатырей была в ней сила,
Она в боях мужей копьем разила.
Такой был ей из-за Хаджира стыд,
Что потемнели лепестки ланит.
Она мгновенья медлить не хотела,
Кольчугу, налокотники надела
И, косы уложивши над челом,
Их под булатный спрятала шелом.
Она, как грозный всадник, красовалась
На скакуне: как вихрь, она помчалась,
И пыль над степью облаком взвила,
И так к войскам Турана воззвала:
«Кто в верховом бою у вас искусен?
Кто вождь у вас? Смелей выходит пусть он!
Пусть доведется испытать киту
Моих ударов мощь и быстроту!»
Смотри: никто из воинов Турана
Не вышел с ней на бой в простор майдапа.
Ее Сухраб увидел издали,
Как в облаке, летящую в пыли.
Сказал он: «Вот еще онагр несется!..
В петлю мою сейчас он попадется!»
Кольчугу он и чинский шлем надел,
Навстречу ей, как ветер, полетел.
Гурдафарид свой лук тугой схватила
И молнией стрелу в него пустила.
Когда стрелу пускала в высоту,
Она орла сбивала на лету.
Хоть стрелы вихрем с тетивы летели,
Они задеть Сухраба не сумели,
Их отражал Сухраба щит стальной.
Позорным он почел подобный бой,
Сказал он: «Хватит! Кровь должна пролиться!»
И на врага помчался, словно птица.
Увидев – жаждой битвы он горит, —
Оставила свой лук Гурдафарид
И поскакала, по полю петляя,
Копьем своим Сухрабу угрожая.
Великим гневом возгорел Сухраб,
Бой сразу кончить захотел Сухраб.
Он мчался, издавая львиный рык,
И, как Азаргушасп, ее настиг,
Копьем ударил в стягивавший туго
Кушак, разорвалась ее кольчуга, —
И словно бы човганом – не копьем,
Как мяч, ее он вскинул над седлом.
Гурдафарид рукой в седло вцепилась,
Другой рукой за меч свой ухватилась
И разрубила пополам копье,
И плотно села на седло свое,
И вихрем улетела в туче праха.
Ловка была она, не знала страха.
Сухраб за нею вслед погнал коня;
Он гневом омрачил сиянье дня.
Вот он настиг. И за ее спиною
Привстал и шлем сорвал с нее рукою.
Взметнулись косы, по ветру виясь,
От шлема тяжкого освободясь.
И понял витязь, полон изумленья,
Что с женщиною вышел он в сраженье.
Сказал: «Подобных девушек Иран
Сегодня шлет на боевой майдан!..
Их витязи, когда коней пускают,
Над степью пыль до облак подымают.
Но коль в Иране девы таковы,
То каковы у них мужчины-львы?»
Тут он аркан свой черный вслед метнул ей
И стан петлею туго захлестнул ей.
Сказал ей: «Луноликая, смирись
И не пытайся от меня спастись!
Хоть много дичи мне ловить случалось,
Такая лань впервые мне попалась!»
Увидев, что беда ей предстоит,
Открыла вдруг лицо Гурдафарид.

Смерть Сухраба от руки Рустама

Сойти с коней им время наступило,
Беда над головами их парила.
И в рукопашной вновь они сошлись,
За пояса всей силою взялись.
Сказал бы ты, что волей небосвода
Сухраб был связан – мощный воевода.
Рустам, стыдом за прошлое горя,
За плечи ухватил богатыря,
Согнул хребет ему со страшной силой.
Судьба звезду Сухрабову затмила.
Рустам его на землю повалил,
Но знал, что удержать не хватит сил.
Мгновенно он кинжал свой обнажил
И сыну в левый бок его вонзил.
И тяжко тот вздохнув перевернулся,
От зла и от добра он отвернулся.
Сказал: «Я виноват в своей судьбе,
Ключ времени я отдал сам тебе.
А ты – старик согбенный… И не диво,
Что ты убил меня так торопливо.
Еще играют сверстники мои,
А я – на ложе смерти здесь – в крови.
Мать от отца дала мне талисман,
Что ей Рустам оставил Тахамтан.
Искал я долго своего отца, —
Умру, не увидав его лица.
Отца мне видеть не дано судьбою.
Любовь к нему я унесу с собою.
О, жаль, что жизнь так рано прожита,
Что не исполнилась моя мечта!
А ты, хоть скройся рыбой в глубь морскую,
Иль темной тенью спрячься в тьму ночную,
Иль поднимись на небо, как звезда,
Знай, на земле ты проклят навсегда.
Нигде тебе от мести не укрыться,
Весть об убийстве по земле промчится.
Ведь кто-нибудь, узнав, что я убит,
Поедет и Рустаму сообщит,
Что страшное случилось злодеянье.
И ты за все получишь воздаянье!»
Когда Рустам услышал речь его,
Сознанье омрачилось у него.
Весь мир померк. Утративши надежду,
Он бился оземь, рвал свою одежду.
Когда над станом шум воинский встал,
Сухраб Рустаму скорбному сказал:
«Я умираю. Все переменилось.
Ты окажи моим туранцам милость.
О всем, что сталось, шаху возгласи,
Чтоб войск на нас не слал он – ты проси.
Я сам хотел завоевать Иран,
Из-за меня поднялся весь Туран.
Прошу – ты с ними обратись достойно,
И пусть они домой уйдут спокойно.
Туранских поднял я богатырей,
Пред ними клялся я душой своей, —
Я обещал им, что себя прославлю,
Кавуса же на троне не оставлю.
Но как я мог предвидеть, что в бою
Ты, мой отец, решишь судьбу мою?
Теперь, отец, внемли мое веленье:
Хаджира здесь держу я в заточенье.
Я тосковал душою о тебе,
Расспрашивал его я о тебе,
Но правды не услышал от Хаджира,
Его сотри ты со скрижали мира.
Он – лживый – нас с тобою разлучил,
Он жизнь мне и надежду омрачил.
Отцовским огражденный талисманом,
Я мчался, верил – встречусь с Тахамтаном.
Что ж, небосвод решил судьбу мою,
Что буду я отцом убит в бою.
Так, видно, суждено мне на роду:
Как молния приду, как вихрь уйду».
От скорби захватило дух в Рустаме,
Пылало сердце, тмился взор слезами.
Как пыль, взвился, вскочил он на коня,
Помчался, полон горя и огня.


Есть советский фильм «Рустам и Сухраб» (Таджикфильм, 1971 г.):
http://www.youtube.com/watch?v=nSr0nboN_l0 (1.14.19-я мин – поединок (конец))

...

Vlada:

 » Авиценна / Носир Хисроу / Омар Хайям (стихи)

Привет! Рэй, молодец, мы читаем!
**
Авиценна (980-1037) - выдающийся среднеазиатский ученый, философ, врач. Настоящее его имя Абу Али Хусейн Ибн Абдаллах Ибн Сина
Газели.
Прекрасно чистое вино, им дух возвышен и богат,
Благоуханием оно затмило розы аромат.

Как в поучении отца, в нега горечь есть и благодать,
Ханжа в вине находит ложь, а мудрый – истин щедрый клад.

Вино разумным не во вред, оно – погибель для невежд,
В нем яд и мед, добро и зло, печалей тень и свет услад.

Наложен на вино запрет из за невежества невежд,
Безверием расколот мир на светлый рай и мрачный ад.

Какая на вине вина за то, что пьет его глупец,
Напившись, пустословить рад и, что ни скажет, невпопад.

Пей мудро, как Абу Али, я правдой истиной клянусь:
Вино укажет верный путь в страну, истин ветроград.

***
Десять признаков есть у души благородной,
Шесть ее унижают. Быть нужно свободной

Ей от подлости, лжи и от зависти низкой,
Небрежения к близким, к несчастью и боли народной.

Коль богат, то к друзьям проявляй свою щедрость,
Будь опорою им и звездой путеводной.

А впадешь в нищету – будь и сильным и гордым,
Пусть лицо пожелтеет в тоске безысходной.

Краток век, каждый вздох наш быть может последний,
Не терзайся о мире заботой бесплодной,

Смерть играет без устали в нарды: мы шашки,
Мир – доска, день и ночь, как две кости, в руках небосвода.

Носир Хисроу (Насир Хосров) (1003–1123) Абу Муин Насир ибн Хусрау ибн Фарис ал-Кабадияни ал-Марвази— персидский философ и поэт. Родился в Кубадияне в Таджикистане. Жил в Балхе и Газне при дворе газневидских султанов. После сельджукского завоевания жил в Мерве. Свои путешествия по многим странам от Магриба до Индии описал в «Книге путешествий». В Египте был обращён в исмаилизм и стал проповедником этого учения у себя на родине. После преследований укрылся в Ямгане в горах Памира. Ему принадлежит диван стихотворений (11 тысяч бейтов). Один из самых загадочных и великих людей горного Таджикистана, чье имя и святость дошли в преданиях народа до наших дней из глубины старины,—это солнцеподобный Шох-Насир-и Хосров. Пройденный им путь—наглядный пример тому, что может сделать судьба с человеком всего лишь за одну прожитую жизнь.

Read more: http://www.comunicom.ru/ru/dostoyanie/486-nosiri-khosrov.html#ixzz1xhYWcjrq
* * *
В тени чинары тыква подросла,
Плетей раскинула на воле без числа,
Чинару оплела и через двадцать дней
Сама, представь себе, возвысилась над ней.
«Который день тебе? И старше кто из нас?» -
Стал овощ дерево испытывать тотчас.
Чинара скромно молвила в ответ:
«Мне двести… но не дней, а лет!»
Смех тыкву разобрал: «Хоть мне двадцатый день,
Я – выше!… А тебе расти, как видно лень?…»
«О тыква! – дерево ответило, – с тобой
Сегодня рано мне тягаться, но постой,
Вот ветер осени нагонит холода, -
Кто низок, кто высок – узнаем мы тогда!»

Омар Хайям
Глубокие философские раздумья, признание принципа детерминизма во вселенной, жизнерадостное свободомыслие, дух рационализма характерны для всемирно признанного поэта Омара Хайяма.Он был и крупным ученым: астрономом, математиком, соавтором самого точного календаря, открывателем бинома, который спустя много веков был вновь открыт Ньютоном. Хайям писал математические и философские трактаты, по мировую известность завоевал именно своими стихотворными миниатюрами — лирическими четверостишиями.Вольнолюбивая мысль в иранской литературе средних веков находила себе гораздо лучшее убежище в поэзии, чем в прозе. В стихотворении легче было скрыться за поэтической вольностью, полунамеком, иногда нарочито сложными и туманными образами. Кроме того, стихи, особенно короткие, легко запоминавшиеся рубан, были прекрасным средством распространения вольнодумной мысли, тем более что автор их часто оставался неизвестен. Стих выпущен на волю, подхвачен, переходит из уст в уста, остановить его невозможно, а автора не найти. Правда, это привело к тому, что спустя много столетий порой нет возможности точно сказать, какие именно четверостишия принадлежат тому или иному автору, в частности самому Хайяму, а какие созданы в подражание ему.
Рубаи
* * *
Без нас пройдут года, а мир пребудет.
Исчезнем без следа, а мир пребудет.
Нас прежде не было, а мир плодился.
Уйдем — и навсегда, а мир пребудет.

* * *
Откуда мы пришли? Куда свой путь вершим?
В чем нашей жизни смысл? Он нам непостижим.
Как много чистых душ под колесом лазурным
Сгорает в пепел, в прах,— а где, скажите, дым?

* * *
О, не растите дерева печали...
Ищите мудрость в солнечном начале:
Ласкайте милых и вино любите!
Ведь не навек нас с жизнью обвенчали.

* * *
Росток мой — от воды небытия,
От пламени скорбей — душа моя,
Как ветер, я кружу, ищу по свету —
Где прах, в который превратился я.

* * *
Я в этот мир пришел,— богаче стал ли он?
Уйду,—великий ли потерпит он урон?
О, если б кто-нибудь мне объяснил, зачем я,
Из праха вызванный, вновь стать им обречен.

* * *
Кто посетил сей мир, тому печаль понятна:
Вернуться должен он в небытие обратно.
Блажен душою тот, кто мир покинул рано,
А кто не приходил совсем — блажен стократно.

...

Мирна:

Спасибо Леди, очень интересно.



А это произведение мне Фантазию напомнило. Здорово!
С

...

rayon:

 » Саади Ширази / Джалалиддин Руми (стихи)

Влада
Далее

XII век в истории ирано-таджикской классической поэзии можно охарактеризовать как «век крайностей»: с одной стороны, придворная поэзия безудержного панегирика, с другой — мистическая, суфийская поэзия созерцания и отчаяния.


XIII—XV века были завершающим периодом персидско-таджикской классической поэзии.
В XIII веке на Среднюю Азию и Иран обрушилось великое бедствие — нашествие орд Чингисхана. Творческая деятельность в старых литературных центрах ослабла. Многие одаренные поэты, творившие на фарси, были вынуждены жить вдали от родины, но оставались верны родному языку: Джалалиддин Руми — в Малой Азии; Амир Хусроу — в Северной Индии, Камол Худжанди — в Южном Азербайджане.

Поэзии, особенно начиная с XIII века, свойствен суфийский характер, проявлявшийся, однако, в прямо противоположных формах: либо ортодоксальной благочестивости с большой долей ханжества и лицемерия, либо оппозиционной мистики, которая, наряду с рационалистическим мироощущением, явилась выражением гуманистической идеи, направленной против исламской ортодоксальности и канонизированного правоверия.

Именно мистика и рационализм придавали философскую глубину поэзии XIII—XIV веков, двум ее направлениям: философско-дидактическому, апеллировавшему преимущественно к рассудку, и философско-лирическому, обратившемуся к чувству. Первое направление преобладало у Саади, второе — у Джалалиддина Руми, однако в их разножанровом творчестве уживались и переплетались оба эти направления.

Саади Ширази

Саади (ок. 1181—1291, Шираз, юг Ирана) прожил долгую жизнь, целое столетие. Как-то он сам сказал, что человеку нужно прожить две жизни: в одной искать, заблуждаться, снова искать, а в другой претворять накопленный опыт. Так он и поступил: первые полвека своей жизни провел в странствиях и исканиях. Когда чингисхановские орды приблизились к его городу, он покинул родной дом и отправился бродить по свету. Где только не побывал Саади: в Аравийской пустыне, в Азербайджане и Сирии, в Египте и Марокко. Он сражался с крестоносцами, попал в плен, чуть не погиб, но спасся и вновь скитался но городам и пустыням, подвергался бесчисленным опасностям. Одолев все трудности, Саади пожилым человеком вернулся в свой Шираз, владетель которого золотом откупился от монгольских захватчиков. Умудренный опытом, снискавший огромное уважение своими познаниями и стихами, Саади вторые полвека провел, пребывая в покое. Тогда-то он и написал свои знаменитые книга о том, как нужно жить,— прозаическо-поэтическое собрание новелл «Гулистанy» («Цветущий сад») и многочастное маснави — поэму «Бустан» («Плодовый сад»). Казалось бы, он стал претворять свой опыт в жизнь.
Но тут-то и сказался просчет великого поэта. Истина действительно постигается в лишениях и борьбе, как и было в «первой жизни» Саади. Но и для того, чтобы истину эту сделать достоянием людей, нужно проповедовать ее не в состоянии покоя, а в состоянии непрекращающейся борьбы. Однако «вторая жизнь» Саади — это покой, примирение с обстоятельствами, иногда и приспособление к ним. Все это и определило неразрешимые противоречия в этих двух его «учебниках жизни».
То, отражая настроения своей «первой жизни», подкрепляя свои мысли накопленным им самим житейским опытом, он призывает к мужеству, упорству, труду и, главное, к правде, только к правде. То, выражая настроения усталости и стремления к покою, он сбивается на призывы к приспособленчеству, к благочестию, а порой и к хитрости.
Но будем справедливы к великому старцу, шейху, как зовут его на Востоке. В его книгах преобладают идеи мужества и правды, и даже там, где on отступает от них, его устами говорит мудрый и многоопытный муж, который, видя, что обух монгольского ига плетью не перешибешь, учит, как обойти, перехитрить врага.
Саади разработал художественную концепцию гуманизма и впервые не только в поэзии на фарси, но и в мировой изящной словесности создал самый термин «гуманизм» («человечность» — «адамийат»), выразив его в прекрасной поэтической формуле, ставшей всемирно известной в нашу эпоху:

Все племя Адамово — тело одно,
Из праха единого сотворено.

Коль тела одна только ранена часть,
То телу всему в трепетание впасть.

Над горем людским ты не плакал вовек, —
Так скажут ли люди, что ты человек?
(из "Гулистана")

===

О караванщик, сдержи верблюдов! Покой мой сладкий, мой сон уходит.
Вот это сердце за той, что скрутит любое сердце, в полон уходит.
Уходит злая, кого люблю я, мне оставляя одно пыланье.
И полыхаю я, словно пламень, и к тучам в дымах мой стан уходит.
Я о строптивой все помнить буду, покуда буду владеть я речью.
Хоть слово – вестник ее неверный – едва придет он и вон уходит.
Приди, – и снова тебе, прекрасной, тебе, всевластной, служить я стану:
Ведь крик мой страстный в просторы неба, себе не зная препон,уходит.
О том, как души бросают смертных, об этом люди толкуют разно.
Я ж видел душу свою воочью: она – о горький урон! – уходит.
Не должен стоном стонать Саади, – но все ж неверной кричу я: «Злая!» (1)
Найду ль терпенья? Ведь из рассудка благоразумья канон уходит!
Перевод К.Липскерова

1. на самом деле "неверная". Укороченная версия.. Я очень люблю оригинал

* * *

Тайну я хотел сберечь, но не уберег, —
Прикасавшийся к огню пламенем объят.

Говорил рассудок мне: берегись любви!
Но рассудок жалкий мой помутил твой взгляд.

Речи близких для меня – злая болтовня,
Речи нежные твои песнею звенят.

Чтоб мою умерить страсть, скрой свое лицо,
Я же глаз не отведу, хоть и был бы рад.

Если музыка в саду – слушать не пойду,
Для влюбленных душ она как смертельный яд.

Этой ночью приходи утолить любовь, –
Не смыкал бессонных глаз много дней подряд.

Уязвленному скажу о моей тоске,
А здоровые душой горя не простят.

Не тверди мне: «Саади, брось тропу любви!»
Я не внемлю ничему, не вернусь назад.

Пусть пустынею бреду, счастья не найду, –
Невозможен все равно для меня возврат.
Перевод К.Арсепевой

* * *

Пускай друзья тебя бранят — им все простится, верь,
Хулою друга верный друг не оскорбится, верь.

Когда разлад войдет в твой дом и все пойдет вверх дном,
Не раздувай огня — судьба воздаст сторицей, верь.

Пока найдешь заветный клад, измучишься стократ, —
Пока не минет ночь, рассвет не возвратится, верь.

Пусть будет ночь любви длинна,— как музыка она,
Не сонной скуки — волшебства она страница, верь.

Но ты у глаз моих спроси, какой бывает ночь?
Как бред больного, ах, она — как огневица, верь.

Когда отрублена рука, о перстне не тужи,—
Стремленьям нет преград, они лишь небылица, верь.

Я знаю, нет у вольных птиц несбыточных надежд,
Они у пленных птиц,— тому виной темница, верь.

Как будто в зеркале, в лице душа отражена,
Коль не грешна душа, она не замутится, верь.

О Саади, когда тебя заботы ввергнут в сои,
То нежный ветер на заре и не приснится, верь.

* * *

Из книги «Бустан»
Перевод В. Державина

Люби друзей, чей посвящен был труд
Всю жизнь тебе, – они не предадут.

И старого слугу изгнать постыдно,
Забвение заслуг его обидно.

Хоть стар, не в силах он тебе служить,-
Как прежде, должен ты его дарить.

Когда Шапур, состарясь, стал недужен,
Хосрову он на службе стал не нужен.

И в бедствие Шапур и в бедность впал,
И он письмо Хосрову написал:

«Царь, я служил тебе в былые лета!
Стар стал… Неужто изгнан я за это?»


ИЗ «ГУЛИСТАНА»

Для чего тебе, о друг мой, полный розами поднос?
Лучше б, друг, из «Гулистаиа» лепесточек ты унес.
Свежим розам красоваться суждено немного дней.
«Гулистан» мой не утратит вечной свежести своей.

+++++

Суфийская поэзия, поднявшая темы и неортодоксального пантеизма, и обличения произвола, выдвинула такого знаменитого дидактика и лирика, как Джалалиддин Руми.
Он был уроженцем Балха (ныне город в Афганистане) и поэтому нередко именуется Джалалиддин Балхи. Отец его к началу монгольского нашествия покинул родной край и перебрался в Малую Азию, в Конийский султанат. Здесь сложился Джалалиддин как поэт, и здесь он основал суфийское братство, прославившись как «Моулаиа» («наш учитель») и «Моуливи» («ученый муж»). Руми — автор газелей и шеститомного «Духовного маснави» — энциклопедии не только его суфийского учения, но и фольклора, поскольку свои поучения поэт основывает на притчах, легендах, баснях, анек-дотах и новеллах, в значительной части народного происхождения.
Поэтическая форма у Руми — будь то газель, рубай, маснави — всегда совершенна. Но если его духовные поучения впечатляющи для приверженцев суфийского вероучения, то притчи и новеллы — это поистине поэтические жемчужины, яркие, блещущие юмором, гармонически сочетающие необычайную отшлифованность и столь же необычайную простоту.
В поучениях Руми сквозь религиозно-мистическую оболочку пробивается мысль об уважении к человеческой личности, о братстве людей и народов, о сочувствии человеку в беде, о взаимопомощи. В его стихах сквозит презрение к ханжам и святошам. Но в произведениях Руми нет ненависти ко злу, а есть лишь его осуждение, в них нет призыва к активности и борьбе, а звучит призыв к самосовершенствованию. Мотив непротивленчества — слабая сторона творчества поэта (? ). Главный же пафос его поэзии — любовь к людям.
Руми принадлежит не только прошлому. Его высокая поэзия, тонкость и глубина мысли, образная поэтическая система критически осваиваются современными таджикскими и иранскими читателями.


Я – живописец. Образ твой творю я каждый миг!
Мне кажется, что я в него до глубины проник.
Я сотни обликов создал – и всем я душу дал,
Но всех бросаю я в огонь, лишь твой увижу лик.
О, кто же ты, краса моя: хмельное ли вино?
Самум ли, против снов моих идущий напрямик?
Душа тобой напоена, пропитана тобой,
Пронизана, растворена и стала, как двойник.
И капля каждая в крови, гудящей о тебе,
Ревнует к праху, что легко к стопам твоим приник.
Все тело бренное мое – лишь глина да вода…
Но ты со мной – и я звеню, как сказочный родник!
Перевод И. Сельвинского

* * *
Я видел милую мою: в тюрбане золотом
Она кружилась и неслась и обегала дом…

И выбивал ее смычок из лютни перезвон,
Как высекают огоньки из камешка кремнем.

Опьянена, охмелена, стихи поет она
И виночерпия зовет в своем напеве том.

А виночерпий тут как тут: в руках его кувшин,
И чашу наполняет он воинственным вином

(Видал ли ты когда-нибудь, чтобы в простой воде,
Змеясь, плясали языки таинственным огнем?).

А луноликий чашу ту поставил на крыльцо,
Поклон отвесил и порог поцеловал потом.

И ненаглядная моя ту чашу подняла
И вот уже припала к ней неутолимым ртом.

Мгновенно искры понеслись из золотых волос…
Она увидела себя в грядущем и былом:

«Я – солнце истины миров! Я вся – сама любовь!
Я очаровываю дух блаженным полусном».
Перевод Н. Сельвинского

* * *

ПЕСНЯ ФЛЕЙТЫ

Прислушайся к голосу флейты – о чем она, плача, скорбит.
О горестях вечной разлуки, о горечи прошлых обид:

«Когда с камышового поля был срезан мой ствол пастухом,
Все стоны и слезы влюбленных слились и откликнулись в нем.

К устам, искривленным страданьем, хочу я всегда припадать,
Чтоб вечную жажду свиданья всем скорбным сердцам передать.

В чужбине холодной и дальней, садясь у чужого огня,
Тоскует изгнанник печальный и ждет возвращения дня.

Звучит мой напев заунывный в собраны! случайных гостей,
Равно для беспечно-счастливых, равно и для грустных людей.

Но кто бы – веселый иль грустный – напевам моим ни внимал,
В мою сокровенную тайну доселе душой не вникал.

Хоть тайна моя с моей песней, как тело с душою, слиты —
Но не перейдет равнодушный ее заповедной черты.

Пусть тело с душой нераздельно и жизнь в их союзе, но ты
Души своей видеть не хочешь, живущий в оковах тщеты…»

Стон флейты – могучее пламя, не веянье легкой весны,
И в ком не бушует то пламя – тому ее песни темны.

Любовное пламя пылает в певучей ее глубине,
Тот пыл, что кипит и играет в заветном пунцовом вине.

Со всяким утратившим друга лады этой флейты дружны,
И яд в ней и противоядье волшебно соединены.

В ней песнь о стезе испытаний, о смерти от друга вдали,
В ней повесть великих страданий Меджнуна и бедной Лейли.

Приди, долгожданная, здравствуй – о сладость безумья любви!
Верши свою волю и властвуй, в груди моей вечно живи!

И если с устами любимой уста я, как флейта, солью,
Я вылью в бесчисленных песнях всю жизнь и всю душу свою.
Перевод Владимира Державина

* * *
Притчи

Рассказ о том, как шут женился на распутнице

Сказал сеид шуту: «Ну что ж ты, брат!
Зачем ты на распутнице женат?
Да я тебя – когда б ты не спешил —
На деве б целомудренной женил!»
Ответил шут: «Я на глазах у вас
На девушках женился девять раз –
Все стали потаскухами они.
Как почернел я с горя – сам взгляни!
Я шлюху ввел женой в свое жилье —
Не выйдет ли жены хоть из нее…
– Путь разума увлек меня в беду,
Теперь путем безумия пойду!»


Напуганный горожанин

Однажды некто в дом чужой вбежал;
От перепугу бледный, он дрожал.

Спросил хозяин: «Кто ты? Что с тобой?
Ты отчего трясешься, как больной?»

А тот хозяину: «Наш грозный шах
Испытывает надобность в ослах.

Сейчас, во исполненье шахских слов,
На улицах хватают всех ослов».

«Хватают ведь ослов, а не людей!
Что за печаль тебе от их затей?

Ты не осел, благодаря судьбе;
Так успокойся и ступай себе».

А тот: «Так горячо пошли хватать!
Что и меня, пожалуй, могут взять.

А как возьмут, не разберут спроста —
С хвостом ты ходишь или без хвоста.

Готов тиран безумный, полный зла,
И человека взять взамен осла».


=====
Девочки, спасибо за внимание!!!

...

Vlada:

 » Хафиз / Абдуррахман Джами (стихи)

Те, кто посещает наши вечера, конечно, заметили знакомое слово _ГАЗЕЛИ , мы с ним встречались на вечере Индийской поэзии.
Танцевальная пауза

http://www.youtube.com/watch?v=Nl1EYTHQw-A (dancing birds)

http://www.youtube.com/watch?v=4G7GO5VURXc (танец)
**
ХАФИЗ Хаджа Шамсиддин Мухаммад Хафиз Ширази родился в 1325 году в Ширазе, долгое время жил в Исфахане, однако в старости вернулся в Шираз, где и умер в 1389 году. Хафиз Ширази (ок. 1325—1389/1390, Шираз)

Хафиз — это поэтический псевдоним; слово «хафиз» означает человека, обладающего хорошей памятью, способного воспроизвести наизусть священную книгу мусульман Коран. Таким и был в молодости поэт из Шираза, чье имя Шамсиддин Мухаммад почти вытеснено его всемирно известным псевдонимом. Чтение наизусть Корана было на Востоке профессией. Ей обучали детей небогатые родители, не имевшие других возможностей обеспечить своих сыновей. Почитался Хафиз в свое время за большие богословские знания, но бессмертную славу одного из крупнейших лириков мира он обрел благодаря своим газелям.
Лирическое, посвященное глубоко личным переживаниям стихотворение получает у поэта иное звучание, становится как бы неким манифестом вольности. И таких газелей у Хафиза много, они-то и определяют непреходящее значение его творчества.
Вслед за Хайямом, разоблачая ханжество и противопоставляя святоше-постнику вольного бродягу (рэнда), забулдыгу, прикидывающегося циником, Хафиз вкрапливает в свои газели строки, дышащие ненавистью к насилию и религиозному обману, по-своему отражая народные настроения протеста, бунта. Это выражение мятежных настроений в форме личного бунта поэта против мерзостей жизни.
Кто постигнет эту бунтарскую сущность Хафиза, тот иначе начинает воспринимать и другие его газели. В описаниях природы, весны, горячих любовных признаний и вздохов звучит музыка жизни, человеческих страстей и чистых чувств, противостоящая духу угнетения личности, прикрытому религиозной оболочкой и призывом к смирению.
Так, в газелях Хафиза и его окружения в полной мере была выражена идея свободной индивидуальности, подымающей бунт против земных и небесных владык, бросающей вызов самому небу.

Источник: Ирано-таджикская поэзия (БВЛ, т.21) (Предисловие: И.Б. Брагинский)
Газели
* * *
Песня, брызнуть будь готова — вновь, и вновь, и вновь, и снова!
Чашу пей—в ней снов основа — вновь, и вновь, и вновь, и снова!
Друг, с кумиром ты украдкой посиди в беседе сладкой,—
Поджидай к лобзаньям зова — вновь, и вновь, и вновь, и снова!
Насладимся ль жизнью нашей, коль не склонимся над чашей?
Пей же с той, что черноброва,— вновь, и вновь, и вновь, и снова!
Не найти от вас защиты, взоры, брови и ланиты,—
Мы моим очам обнова — вновь, и вновь, и вновь, и снова!
Ветер! Ты в воздушной ризе, мчась к любимой, о Хафизе
Ей бросай за словом слово — вновь, и вновь, и вновь, и снова!
**
Взор твой — хмель, а губы — алое вино,
И вино кипит, и в нем — к тебе мольба.
Погляди на лицемеров: ведь от них
Плачет чанг, вину горька его судьба.
Дух Хафиза пламенеет. Берегись:
Перед ним и сила пламени слаба.

* * *
Хмельная, опьяненная, луной озарена,
В шелках полурасстегнутых и с чащею вина
(Лихой задор в глазах ее, тоска в изгибе губ),
Хохочущая, шумная, пришла ко мне она.
Пришла и села, милая, у ложа моего:
Ты спишь, о мой возлюбленный? Взгляни-ка: я пьяна!
Да будет век отвергнутым самой любовью тот,
Кто этот кубок пенистый не осушит до дна.
Поди же прочь, о трезвенник, вина не отбирай!
Ведь господом иная нам отрада но дана.
Все то, что в кубки легкие судьбою налито,
Мы выпили до капельки, до призрачного сна!
Нектар ли то божественный? Простой ли ручеек,
В котором безысходная тоска разведена?
Об этом ты не спрашивай, о мудрый мой Хафиз:
Вино да косы женские — вот мира глубина.

Абдуррахман Джами (1414–1492) Полное имя поэта: Нураддин Абдуррахман ибн Низамаддин Ахмад ибн Шамсаддин Мухаммад.
Абдуррахман Нуриддин ибн Ахмад Джами (1414 – 1492) родился недалеко от города Нишапур в Хорасане (ныне северо-восток Ирана), получил образование в Герате (ныне северо-запад Афганистана) и Самарканде. Последние годы жизни провёл в Герате. Джами считается последним крупным персидско-таджикским поэтом так называемого классического периода, после которого началось раздельное развитие персидской и таджикской литератур.
В творчестве Абдуррахмана Джами, всю жизнь воспевавшего высокие идеалы правдолюбия, человеколюбия и заслуженно считающегося одним из классиков ирано-таджикской литературы, со всей очевидностью выразилась противоречивость средневековой поэзии.
Баловень судьбы, пользовавшийся огромным почетом и уважением при дворе Тимуридов, Джами избрал скромный образ жизни мудреца, стремящегося к истине, далекого от суетности дворца, от ханжества дервишской кельи. Джами выступал радетелем за благо народа, порицал власть за деспотизм и произвол, призывал к труду, а сам оставался благочестивым мистиком-суфием.
Он поддерживал замечательную прогрессивную деятельность своего друга Алишера Навои и в то же время обрушивался на самого великого и прогрессивного из мыслителей средних веков Ибн Сину.
Но при всем этом Джами был прежде всего поэтом, сумевшим распознать общественную значимость поэзии, понять ее роль и силу.
Газели
* * *
Ночью сыплю звезды слез без тебя, моя луна.
Слезы света не дают,— ночь по-прежнему темна.
До мозолей на губах я — безумный — целовал
Наконечник той стрелы, что мне в сердце вонзена.
Здесь, на улице твоей, гибли пленники любви,—
Этот ветер — вздохи душ, пыль — телами взметена.
Если вдруг в разлуке стал я о встрече говорить —
То горячечный был бред, вовсе не моя вина!
С той поры, как ты, шутя, засучила рукава —
Всюду вздохи, вопли, кровь, вся вселенная больна.
О рубинах речи нет, нынче с цветом губ твоих
Сравнивают алый цвет роз, нарядов и вина.
По душе себе Джами верования искал,—
Все религии отверг, лишь любовь ему нужна.

* * *
Похитила ты яркость роз, жасминов белых диво,
Твой ротик - маленький бутон, но только говорливый.
Уж если ты не кипарис, друзьям скажу: насильно
Меня, как воду на луга, к другим бы отвели вы!
Долина смерти — как цветник: спаленные тобою,
Ожогом, как тюльпан внутри, отмечены красиво.
Едва ли я настолько храбр, чтоб не были страшны мне
И завитки твоих волос, и смеха переливы.
Бродя в долине чар любви, чужбины не заметишь,
Никто там даже не вздохнет о доме сиротливо.
Начав описывать пушок над алой верхней губкой,
Бессильно опустил перо Джами красноречивый.
* * *
**
Взгляд мой, видящий мир земной, – от тебя.
Мир цветущий, как сад весной, – от тебя.
Пусть не светит мне серп молодой луны.
Дом мой полон яркой луны – от тебя.
Так ты мечешь аркан, что хотели бы все
Перенять бросок роковой – от тебя.
Кто увидел тебя, не укроется тот
Ни щитом, ни стеной крепостной – от тебя.
Роза хвасталась: я, мол, одежда ее.
Но ведь амбровый дух иной – от тебя.
И должна разорваться одежда твоя,
Чтоб упасть, отделиться кабой – от тебя.
Говоришь ты: «Что хочет Джами от меня?»
Я хочу лишь тебя самой – от тебя.
* * *
Вот из глаз твоих две слезинки заблестели на розах щек,
Будто брызги дождя упали на тюльпановый лепесток.
Если ты слезу уронила, что же мне сказать о себе,
Если слезы текут безмолвно по щекам моим, как поток.
У тебя действительно слезы, а не только отблеск моих,
Что в глазах твоих я когда-то, словно в зеркале, видеть мог.
Всюду, где на тропинку сада упала твоя слеза, -
То живая роза раскрылась, то нарцисса влажный цветок.
Словно редкие перлы-слезы для ушных подвесок твоих
На изогнутые ресницы нанизал ювелир-зрачок.
Изумленный редкостным перлом светлой тайны твоей любви,
Нанизал Джами ожерельем жемчуг слова на нитку строк.
* * *
Зонтик от солнца под куполом неба весенние тучки раскрыли
На изумрудной подстилке тюльпаны-рубины шатры водрузили
Что о тюльпане сказать? Он блестящий красавец в багряной рубахе,
Свежею кровью убитых влюбленных смочивший подол в изобилье.
Нет, я не то говорю. Он красавец, взметнувший над травами пламя
Огненных ран умерщвленных сердец, чья нетленна любовь и в могиле.
Донышко чаши его золотое обильно присыпано чернью,
Точно Заллах забросал Фаридуна сокровиша черною пылью.
Диву даюсь, наблюдая, как ветер на воду наносит узоры,
Сотни рисунков – без чар колдовства, без малейших усилий,
В зеркале вод отражение трав с рамкой тронутой патиной, схоже.
Зеркало плеса – сиянье сердец, тех, с которых печаль соскоблили.
Ночь лепестковой чадрою завесила сад, чтобы утром просохла,
После того как ее постирала в ущербного месяца мыле.
Падает в чашу тюльпана роса, и бессмертные строки о камне,
Брошенном в чашу Маджнуна Лайли, зазвучали воскресшею былью.
Слово твое, о Джами, на весах дружелюбия взвешено точно.
В слове завистников нет равновесия, гири поставить забыли.

...

rayon:

 » К. и М. М. Худжанди / Б. Хилоли / Р. Балхи / Зебуннисо

Камол Худжанди (IV век)

Камол Худжанди (ум.в 1400 г.) родился в городе Худжанд (откуда его прозвание Худжанди — «худжандский»; Худжанд – город в Согдийской области Таджикистана), большую часть жизни прожил в Тебризе, умер в нищете. Учился в Самарканде и Ташкенте. Совершил хадж в Мекку, в 1385 году во время нападения хана Тохтамыша был увезен в золотоордынскую столицу Сарай, где пробыл 4 года. По свидетельству первоисточников, диван Худжанди насчитывал 14 тыс. бейтов; в сохранившихся рукописях — ок. 8 тыс. бейтов.
Камол Худжанди прославился как великий мастер газели. В газелях поэт, по преимуществу лирик, воспевал любовь, верность и дружбу. Его газели - это также острое, часто сатирическое бичевание ханжей-святош, аскетов и мухтасибов, блюстителей шариата, противопоставление земной любви сомнительному райскому блаженству, а любовного "рабства" - служению царю. Его творчество проникнуто суфийскими идеями. Как и Хафиз, Камол облекал философские истины в блестяще отточенную форму поэтического слова. Совершенствуя этот жанр, он разнообразил его метры, употреблял некоторые их сложные виды, требующие большой виртуозности. Однако в своем большинстве его газели сложены простыми, ясными и наиболее популярными метрами. Камол отбирал и шлифовал те элементы народного стиха, которые придают его образам особую выразительность и задушевность. Газелям Камола присущи изящная игра слов, ассонансы, широкое употребление народных пословиц и поговорок, вопросы, восклицания и диалоги, сообщающие стихам своеобразную прелесть.


Серебро двух рук бесценных

Серебро двух рук бесценных в рукавах ты бережешь,
А цена сердцам уставшим от страданий — медный грош.

На чужбине рассыпаю жемчуг одиноких слез,
Ты ж над жемчугом и мною и слезинки не прольешь.

Что ж утехою послужит мне на пиршестве любви?
Кровь — вино, скорбь — собеседник. Не на тризну ль пир похож?

Говорят, соперник страшен, но когда свиданья жду —
Я не ведаю боязни, для меня весь мир хорош.

Но когда-нибудь я все же верный острый меч спрошу:
— Скоро ль недруга, о друг мой, надвое ты рассечешь?

Не считай Камола нищим, будет честью для него
Называться просто пылью, по которой ты пройдешь.
Перевод В. Звягинцевой

Земля весною ранней тобой благоухает

Земля весною ранней тобой благоухает,
Тебя едва увижу — печаль моя стихает...

И мне, и всем, и саду лицо твое приятно!
Нарцисс о кипарисе слезами истекает...

Я цветников не слышу: меня благоуханье
Той улицы заветной повсюду настигает...

И венчика нарцисса глаза твои живее!
Их пламя колдовское то жжет, то потухает..

Камол в лицо такое глядит не отрываясь:
Тебя предпочитая, о розе не вздыхает!
Перевод А. Адалис

Пусть горем я охвачен, печаль — моя отрада

Пусть горем я охвачен, печаль — моя отрада,
Мне, пленному, спасенья от плена и не надо!

Бесчинство этой жизни, разрушенной тобою,
Стократ благополучней спокойного уклада!

Ты судишь беззаконно, казнишь несправедливо,
Но лучше я не знаю закона и обряда!

«Мне раб такой не нужен, ступай, — твердишь, — на волю».
Но рабство у любимой — от вольности ограда!

Душа твоя, изменам глаза твои учила, —
Теперь ты ловкий мастер убийственного взгляда!

Ты знаешь, сердце стало затравленною дичью,
Таков закон охоты! Где ловчему преграда?

Камол, оставь надежды! Тяжка твоя дорога.
Но не пройдя пустыни — добраться ли до сада?
Перевод А. Адалис

Паломники о твой порог напрасно расшибают лбы

Паломники о твой порог напрасно расшибают лбы.
Не сердце в мраморной груди, а черный камень Каабы.

Душа души — твои уста. Недаром голова моя
Достойней места не нашла, чем прах вблизи дверной скобы.

На землю тень отбросишь ты — и роз багрец, и зелень трав
Появятся на месте том, где вихрились песка столбы.

Ресницы взмокли у меня. Такого ливня мир не знал,
Когда сгущались в небесах несчетных облаков клубы,

— Во что ты ценишь поцелуй? — спросил. Спросила: — Что ты дашь? —
Ответил: — Жизнью заплачу, ценою собственной судьбы!

А слезы хлынули, блестя, из самой сердца глубины
И начертали на лице твоем, Камол, слова мольбы.
Перевод В. Потаповой

О, беспокойство снова и снова!
Дерзкая шутка мира земного!
Где твоя жалость, ветреный идол?
Кто ты - не может выразить слово.
Камень не мог бы вытерпеть столько!
Нет, не знавал я в жизни такого…
Боль причиняешь, вновь покидаешь,
К выходкам резвым вечно готова!
Если умру я в горькой разлуке,
Ты и не вспомнишь смеха былого…
Слез моих жемчуг топчешь ногами:
"Что ж, - отвечаешь, - в этом дурного?"
О, не печалься из-за Камола:
Быть одиноким вовсе не ново!

Приведенные ниже газели взяты из блога (Блог Александра Зорина - Камол). Перевел (имея подстрочник И. Брагинского) сам автор блога (мне кажется, это чувствуется, но понравилось)

Ты так неверна, ты так жестока,
Души смятенье, насмешка рока!
Меня ласкаешь, потом сжигаешь,
Ты — то улыбка, то гнев и склока!
Твои проделки не знают счета,
Терпеть их больше не вижу прока!
И так уж гонишь — и знать не хочешь,
Где край найду я земного срока.
«Дождь слез-жемчужин пролью на память»,
— В ответ: «Неужто? Ну, жду потока».
Мой друг, я вижу: Камол — обуза,
Её с собою возьму далёко.

***

Свой взор никогда ты на меня не обращала, нет,
И слух берегла, как бы тебя мой не тронул бред.
Перл неземной, равных тебе в мире не сыскать,
Но не было дня, чтоб нищий, я, твой да нашел свет.
Вся жизнь, как я вижу, не считая тебя, — мираж,
И в памяти только ты одна — прочих простыл след.
Награда твоя мне — бесконечных страданий боль,
Смеешься слезам — радость, улыбку я шлю в ответ.
Из сердца не вырвать — да скорее сгорит душа —
Обещанных лобзаний не познанный мной секрет.

----------
К моему огорчению, я так и не смогла найти перевод газелей моего любимого Бадриддина Хилоли (XVI век) Выложу хотя бы краткую информацию о нем и его творчестве:

Бадриддин Хилоли

Поэт написал сатиру на узбекского хана Убайдуллу Шейбанида, и тот казнил его при захвате Герата в 1529 г.
В творчестве Бадриддина Хилоли главное место также занимает жанр газели. Совершенство художественной формы, яркое выражение человеческих чувств, музыкальность, простота языка газелей придают особую прелесть любовной лирике Хилоли.
С творчеством Хилоли также связано развитие эпической поэзии. Хилоли создал три месневи: "Шоху дарвеш" ("Шах и нищий", написана между 1499 и 1508 годами), "Сифот-ул-ошикин" ("Качества влюбленных") и "Лейли и Меджнун". Высоко оценивая заслуги великих мастеров слова - Низами, Амира Хусрава и Джами, и творчески используя богатый опыт предшественников, Хилоли создал свое оригинальное произведение, свою поэму "Лейли и Меджнун", отличающуюся высокой художественной формой, простотой языка и стиля. Своеобразны сюжет и композиция, трактовка образов героев поэмы, особенно образа Лейли, в котором выражен протест против самовластия и предопределения судьбы (вопреки традиции, на первый план выступает образ Лейли, отстаивающей своё право на чувство). В поэме отражены общественно-этические идеалы поэта, его демократическая позиция, критическое отношение к средневековым порядкам.

Даже не могу передать, что творится со мной, когда я читаю лирику Хилоли

----------------------------------------

Хотела бы рассказать о поэтессах прошедших столетий)
Информация и перевод стихов взяты, в основном, из сборника «Жемчужины таджикской поэзии» (1960 г., Сталинабад=Душанбе; составитель: Таджи Усман; пер. на рус. В. Кириллова)

"В прежние века в Средней Азии было немало поэтесс, которые писали на фарси." К их числу принадлежат, например, Робия Балхи, Исмати Самарканди, Муниса Махасти Худжанди, Джахон-хотун, Мехри Хироти, Комила Бегим из Дели, Мунира Мушфики, Зебунисо, Бузурги Кашмири, Зухро, Лола-Хотун, Таджудавлат, "Но, к сожалению, историки в прошлом, следуя старым обычаям и нормам поведения, в своих рукописях очень мало говорят об этих поэтессах, а если и упоминают о них, то очень скупо, не называя имен большинства и не удостаивая их своим вниманием".
Я остановлюсь на трех самых, на мой взгляд, известных у нас – Робии Балхи, Мунисе Махасти Худжанди и любимой Зебунисо
:

РОБИЯ БАЛХИ

Робия Балхи — одна из древнейших поэтесс таджикского и персидского народов, проживавшая в X веке. Однако, дата рождения и смерти Робии, общественное положение и условия ее жизни, как и биографические данные плеяды других поэтесс прошлого, пока полностью неизвестны. История донесла до наших дней лишь отдельные штрихи небольшой, но полной грусти, ее трагически оборвавшейся жизни.
В некоторых источниках Робию называют дочерью Кааба. Она была современницей устода Абу-Абдулло Рудаки — основоположника таджикско-персидской классической литературы, — и ее перу принад¬лежит много выразительных стихов. К сожалению, до нас дошло очень мало ее произведений (80 бейтов).
Отца Робии звали Каабом, и был он правителем Балха. С малых лет Робия остается без матери, едва она достигает совершеннолетия, как умирает ее отец. У Робии был брат по имени Хорис. Однажды он устроил в дворцовом саду пиршество. Юная девушка, носившая чадру, конечно, не могла участвовать в этом торжестве. Но она, взобравшись на крышу, незаметно от других, все оттуда наблюдала. Ей очень понравился красивый юноша, который, сидя рядом с ее братом, то разливал вино, то играл на рубабе, и она влюбилась в него. Юноша тот был личным рабом Хориса и отвечал за сохранность его сокровищ.
Робия устанавливает с этим юношей переписку, однако им не удается связать свою судьбу. Брат ее не дает согласия на то, чтобы сестра стала женой его раба. Будучи не в силах подавить в себе любовь, Робия решается рассказать обо всем Рудаки. Великий поэт, желая помочь девушке, по возвращении в Бухару сообщил о ее любви падишаху в беседе с ним.
Как пишет об этом и о последствии беседы поэт Фаридатдин Аттар (ум. в 1230 году):
(...)
Речь эту слышал и Кааба сын (брат Робии),—
И молча гнева осушил кувшин.
Вернулся во дворец он сам не свой,
Ни словом не обмолвился с сестрой.
Его обида жгла огня сильней.
Он ждал минуты в тайне от людей.
Чтобы сестру случайно обвинить,
И где-нибудь несчастной кровь пролить...
Сперва он своего раба схватил
И в кандалах в колодец* опустил,
Затем велел он баню растопить,
Чтоб эту сребротелую спалить...

*Колодец — здесь — эиндан, подземельная тюрьма.

... Натопили баню, словно медь, раскалили, дышать было нечем. Бросили туда Робию, и двери все наглухо закрыли. Поэтесса почувствовала, что не вынесет этого и от смерти ей не спастись. Тогда она быстро прокусила свой указательный палец до крови и стала им, кровоточащим, писать на стенах бани стихи…

И написала много строк она
Кровавым пальцем, девушка-луна.
Все сердце отдала стихам любви —
Пылали стены пламенем крови.
Все медленней сочилась кровь из вен,
И больше не было свободных стен.
И Робия качнулась, как лоза,
В бессилье на пол рухнула она,—
В любви, в крови, в слезах, едва дыша.
И в вечность отошла ее душа.
Когда открыли баню на заре,—
Поднялся плач невольниц во дворе.
Как описать мне скорбные дела?
Какой в то утро девушка была?
Как ветвь шафрана с головы до ног!
В крови, как рана, с головы до ног!
Тогда ее омыли на скамье,
И предали с рыданьями земле.
В тот день на стенах надписи нашли
И эти горькие стихи прочли:

* * *
Без тебя, о красавец, глаза — два ручья,
Все лицо свое кровью окрасила я.
До ресниц меня в бурный поток погрузил.
Нет, ошиблась я, ты всю меня иссушил.
Ты, войдя в мое сердце, остался навек.
Нет, ошиблась,— не кровь ты, а лишь человек.
Ты ручьями пролил слезы из глаз моих.
Ты хотел, чтобы косы омыла я в них.
Я, как рыба в песке, извиваюсь в огне.
Я зову, я зову,— не идешь ты ко мне.
Во дворце здесь влюбленную так сторожат,
Чтоб внезапно затем бросить заживо в ад,
Чтоб в аду она тайну высокой любви
Начертала на стенах в огне и в крови.
Как держаться тебе? Где ты, милый, сейчас?,
А мне кровью писать этот смертный рассказ.
Есть у мира любви свое войско теперь —
Это слезы и кровь, в бездну пламени дверь.
Я сейчас вся горю, мне себя не сдержать,
Мне то слезы, то кровь проливать, проливать.
Я б хотела огнем свою душу поджечь,
Но в душе моей ты, не могу ее сжечь.
Я слезой твои ноги омою, мой друг,
Жизни прах смою кровью с опущенных рук.
Этим пламенем смертным, которым горю,
Души мира всего я теперь опалю,
И слезами, что жарче кровавых ветров,
Я дождю приказала: — Повсюду лей кровь!
Ей омою я змееподобных людей
Всех, чьи лица от зла черной ночи темней.
Этой кровью,— откройся лишь путь предо мной
Всех влюбленных окрашу я в цвет лучевой.
Этой кровью моей, что я с морем сравню,
Подрумяню зарю, дам сияния дню.
Я владею теперь языками огня, —
Пусть для грешников просит их ад у меня.
Кроме образа друга, что в сердце храню.
Все творения мира предам я огню.
Пусть их пепел возьмет тот, кого я люблю.
Я в слезах моих землю до дна утоплю,
Вся я в пламени, друг, и в слезах, и в крови,
Мир покинула этот, сгорела в любви.
Пробил час, без тебя я к концу подошла.
Оставайся на век... ухожу... я ушла...»

Историю Робии Балхи знают все, кто у нас учился в таджикской школе или просто увлекается таджикской литературой. Мне очень понравился перевод этого стихотворения, а строки «Я б хотела огнем свою душу поджечь, // Но в душе моей ты, не могу ее сжечь» мне даже больше нравятся на русском...

***

Муниса Махасти Худжанди

Среди многих таджикско-персидских поэтов имя поэтессы Махасти сияет звездой первой величины. Она действительно принадлежит к числу тех высокоодаренных поэтесс, равных которым в создании рубаи мало знала история. Как образно говорили в те годы, Муниса Махасти Худжанди была яркой звездой на тёмном небе XII века. Имя и деяния, как говорили в народе, этой выдающейся "луноликой", "сладкоречивой", благородной и почтенной, великодушной и в то же время обиженной судьбой, грустной скиталицы по чужим городам и странам - Мерву, Герату, Балху, Хорасану, Гандже и др., было широко известно в народе.
Отец Махасти был одним из знатоков права в городе Худжанд. Дочь свою Мунису он послал в школу еще в дошкольном возрасте, и она получила хорошее образование. Как отмечается в источниках, юная Муниса была очень способной. Отец ее, будучи человеком проницательным, очень скоро обратил внимание на способности и влечение дочери и решил дать им должное развитие. Как видно, отец был передовым человеком своего времени.
Муниса за короткое время овладевает музыкой, уменьем петь и танцевать. Особенно больших успехов она добилась в игре на чанге и уде. Уже в этот период, в ней пробуждается страстное желание сочинять стихи. Ей не исполнилось еще и двадцати лет, а она уже была удостоена псевдонима «Махасти».
Поводом для этого псевдонима послужило следующее. Как гласит предание, представители искусства и литературы, видя, как она танцевала и слушая ее рубаи, говорили ей: «Ту мох (мах), хасти» (т. е. ты — луна = «луноликая»). А имя Муниса в переводе с арабского означает «друг, подруга».
Слава о молодой талантливой поэтессе и музыкантше быстро распространилась среди худжанцев, а через них и в соседние, а затем и дальние страны Востока. Махасти проявила свой талант в создании чарующих рубаи и нежных газелей. Но после смерти отца жизнь Махасти и ее матери складывается очень тяжело. Наступила пора лишений и невзгод. Вскоре поэтесса вместе с матерью покидает Худжанд и поселяется в далекой Гандже.
Благодаря поэтическому и музыкальному таланту Махасти также очень быстро прославилась среди населения Ганджи. Видные поэты и музыканты и даже представители знати приезжали к ней, считая долгом навестить ее. Историки пишут, что как в свою бытность в Мерве, живя в одном городе с Омаром Хайямом, Махасти часто имела беседы с ним на литературные темы, так и в Гандже она часто бывала собеседницей великого поэта шейха Низами Ганджави.
Из множества стихов, написанных Мунисой Махасти, осталось всего 205 бейтов – двустиший. По преданию эта часть стихов была ею самой переписана и включена в книгу, которую она сама назвала «Чоргохи* Махасти». В этой книге поэтесса делит свою жизнь на четыре поры, и каждой из них посвящает часть стихов.

* Чоргох – название одной из классических таджикских мелодий.

Рубаи Махасти

Со стариком нас рядом удержать нельзя,
В постылом доме взглядом удержать нельзя.
Нет, ту, чей локон резвый с цепью схож,
В тоске, в оковах чада удержать нельзя.

***
Если ты меня цветущею убьешь,
Только жизненную нить мою порвешь.
Но любимый мой всегда, всегда со мной.
Посмотри, как сладостен мне свет дневной.
День и ночь хочу я на него глядеть
И смеяться, и свечей гореть, гореть.

***
Ты жаждешь свиданья со мной?
Так знай, интерес твой пустой.
Не встречусь с тобой и во сне,-
Так как же ты бредишь мечтой?

***
Мясник, о, как он изловчился поступать —
Свалил, убил, вскричал:
«Я не привычен ждать!»
А после голову склонил к моим ногам,
Обмахивать стал *...
шкуру чтоб с меня содрать.

(не совсем так: "кинжал надо мной занес", как я думаю (образно, конечно))

***
Завидуют кумиру роза и жасмин.
Лукавством он смутил и женщин и мужчин
Со мною встретился он, нежный, как ручей...
Он и сейчас на острие моих очей.

***
Валялся на дороге пьяный и смешной.
Я на колени встала, провела по лбу рукой.
Теперь об этом он не помнит ничего,—
В том нет вины,— но отчего такой он злой?

***
Когда из тела жертвы вырвет он кинжал.
К своим губам его подносит, к сахарным зубам.
И если к горлу жертвы вновь им поднесен кинжал,
От сладких уст его нисходит свет к ее очам.

***
О как жаль, в шипах вся роза,и не счесть на ней мне ран.
Опустился черный ворон и за клюв схватил тюльпан.
Светлой ртути подбородок потемнел твой от чернил,
Уст рубиновых звучанье сумрак ржавчиной покрыл.

***
Никто в твоем силке так горя не хлебнул, как я,
И сердца тетиву в тоске не натянул, — как я.
Хоть много претендентов на жестокости твои,—
Никто тебе на верность так не присягнул, как я.

***
Как поведать о мечте мне, о свидании с тобой,
О твоем жестоком сердце, век наполненном враждой?
Ночь нужна длинной такая, словно локоны твои,
Чтоб раскрыть свою мне душу, очерненную тоской.

***
О ты, что возвеличил солнце и зарю,
Чьи кудри — хмель и щек румянец я пою,
Добро пожаловать, красавцев властелин,
Ты озарил сегодня хижину мою.

***
Чем крепче твои обет, тем он слабей казался мне
Его измена истины светлей казалась мне.
Твой каждый злой поступок ранил так меня, о друг,
Чем был он безобидней, тем больней казался мне.

***
Губ сухих и влажных очей пора отошла.
Душу мне о былом пронзила тоски стрела.
Страсти река — мелка, а пламя любви, увы.
С головою скрыло, пока сквозь него я шла.

***
От тоски по тебе стало мутно очам,
И не сна глубина — реки слез по ночам.
А, бывает, засну, вижу глаз милых блеск,
Сны, подобные черным волнистым кудрям.

***
Жизнь все время в движеньи на тверди земной.
Не дает она сердцу желанный покой.
Есть обычай у неба — вкруг мира кружить.
И, вращаясь, меня оно вертит с собой.

***
От слабости я так могу ходить и петь,
Как след душевный со зрачков моих стереть.
Я так расплавлена, что лишний раз вздохну,—
Могу со вздохом вместе на небо взлететь.



Зебуннисо (по прозвищу "Махфи)

Наш народ хорошо знает и любит блестящего мастера изящного слова, пламенную поэтессу Зебуннисо (1628 -1701, Дели). Стихи ее, подобно тому, как это сделано в отношении стихов ее великих предшественников, положены на музыку. Зебуннисо считается одной из сильнейших мастеров стиха своего времени, в особенности газелей.
Зебуннисо была дочерью Абу-Зафара Мухитдина Аврангзеба, одного из жестоких и деспотичных шахов Индии. Как сообщают источники, Аврангзеб, вследствие невежества и властолюбия, совершил немало преступлений и навсегда запятнал свое имя тиранией. Впоследствии панегиристы прославили его, дав ему прозвище «Оламгир» («Завоеватель мира»).
И хотя Зебуннисо была дочерью тирана и жила в его дворце, она, в противоположность своему отцу, отличалась добрым нравом, мягкостью характера и большой любовью к знаниям и науке. Отличаясь большой силой воли, Зебуннисо с огромной страстью и усердием овладевала знаниями, что позволило ей стать одной из образованнейших женщин того времени. Очень рано проявились в ней любовь и склонность к поэзии. Зебуннисо писала глубокие по содержанию и высокие по мастерству стихи на таджикско-персидском и арабском языках.
Аврангзеб, отец ее, не хотел, чтобы дочь его занималась поэзией. Вот почему Зебуннисо избрала псевдоним «Махфи», что значит «Скрытая», и, собственно, она и известность получила под этим псевдонимом. Но она хотела,разумеется, чтобы ее голос, ее стихи читали, чтобы знали ее имя. Она писала:
В лепестках жасмина — запах, как душа моя — в стихах.
Кто меня увидеть хочет, пусть в поэзию глядит...

Зебуннисо жила в такое время, когда женщины были лишены элементарных прав. Даже она, дочь шаха, не была свободна в своих поступках. Ее страшно угнетало именно то, что она — дочь шаха, совсем лишена личной свободы. Ее оскорбляли пышные дворцовые торжества, устраиваемые ее отцом, полные лицемерия и подобострастия. И не случайно всему этому Зебуннисо предпочитала уединение в собственном углу во дворце, где она весь свой досуг посвящала любимым занятиям стихами и науками.
Вот стихи, прекрасно передающие ее настроение:
Шаха дочь я, но в беднячку обратилась, для меня
Украшений в том довольно, что зовут Зебуннисо*.

Особенно тяжелы были условия придворных служанок, с которыми обращались, как с товаром. Зебуннисо не могла равнодушно и безучастно относиться к подобным вещам. В своих стихах она восстает против угнетения и темноты. Поэтессу мучила такая судьба, в ней росло чувство протеста против среды, в которой она жила, как в неволе. Она написала, например, стихотворение «Тиран и притеснитель», и есть основание полагать, что она имеет в виду своего отца. В стихах Зебуннисо нашли отражение дух времени, думы и чаяния угнетенных людей, деспотизм правителей, а также - мысль о свободе и надежда на светлое будущее..
Литературное наследие поэтессы не так велико: она оставила один диван, содержащий около восьми тысяч строк стихов. Основную часть этого дивана составляют написанные с исключительным мастерством газели, полные глубоких переживаний. Кроме этих газелей, ею написаны 7 касыд (од), 5 тарджебандов** и один мухаммас***. Поэтесса является также автором произведения под названием «Зеб ут-тафосир» («Красота толкования»).
В исторических источниках очень мало сообщается о любви и личных привязанностях Зебуннисо. Равным образом очень мало сведений о тех, кто был бы привязан и любил Зебуннисо. Говорят, что один из придворных поэтов по имени Носир Али любил поэтессу. Из устных передач известно, будто Зебуннисо была в своего современника великого поэта Мирзо Абдул-Кадыра Бедиля.
Зебуннисо до самой старости не выходила замуж, очевидно, не потому, что ее никто из-за недостаточной внешней красоты не брал в жены, а потому, что судьба не свела ее с любимым человеком...

*Зебуннисо — букв, в переводе с арабского—красота женщины.
** Тарджебанд – строфическое стихотворение с припевом, состоящим из двух рифмующихся полустиший.
***Мухаммас – прятистрочная строфа с одинаковыми рифмами.

***
Мой облик на Лейли похож, а в сердце пыл Меджнуна скрыт,
Но как в пустынный дол уйдешь: сильнее пут, увы*, мой стыд.

Над розой соловей шальной поет - мой робкий ученик,
И мотылек, обучен мной, огнем моей любви горит.

На лике - лишь румянца след, а в моем сердце пышет кровь, -
Не так ли до поры свой цвет и хна, как я мой пыл, таит?

Всю тяжесть бедствий и утрат взвалила я на небосвод, -
От тяжкой ноши крив-горбат, завесой скорби он закрыт.

Дочь шаха я, но уж давно я к долу бедности бреду:
Я именем красна - оно не зря "Зебунниса" звучит!

Обожаю это стихотворение в оригинале , одно из любимых

***

Сколько жалоб звучит соловьев в наплывающем мраке ночном!
Неужели вздыхают страданье и скорбь и при свете дневном?
Неужель то злодейка-судьба препоясалась в злобе ко мне, —
С каждым днем жгучей болью она разрастается в сердце моем.
И кого б ни увидел ты в мире, — у каждого мечта мотыльком.
О, когда ж облегченье настанет душе, ведь и жизнь уж прошла?
Но по-прежнему гнет меня держит за пояс всесильным узлом.
Неужель у него, у тирана небес, есть повсюду глаза,
Что, куда б ни пошла,— у кривого всегда я под взгляда копьем?
О тиран, притеснитель, страшись нарастающих вздохов рабов.
Стрелы их незаметно и камень в отмщенье пробьют острием.

(«Тиран и притеснитель»)

***
Дым наших вздохов сто огню бросает осужденный
Увы, когда бы клеткой нашей не было терпенье!
Когда б услышал камень наш напев, он стал бы мягким, -
Звук колокольчика – не сердца ль скорбного биенье!
От гнета твоего мы век о помощи взывали, -
Но, кто б ни шел на помощь, снова нес нам притесненья.
В ночи разлук, в слезах, в крови горстям соломы нашей
Завидует Ирама ярко-красное цветенье.
Когда Махфи испустит вздох из пламенного сердца.
Проникнет в глубь морей дыханья нашего горенье.

***
Я скрываю колючки в груди в каждом стоне моем,
Чтобы ими изранить властителя сердце и скрыться.
Люди кыблы*, религия, вера! – я сделать хочу
Нить для четок моих из пояса иноверца и скрыться.

*Люди кыблы—т. е. благочестивые

***
Где б на земле ни разгорелось бедствий пиршество,
Будь в разговоре соловьем, в пыланье – мотыльком.
Лишь слабый в пору бедствий и труда вздымает стон, -
Дел схожих в мире нет, Махфи, так будь же ты борцом!

***
Стихи, которые связывают с именем Бедиля, вызванные ее чувством к нему:

I
Зачем разжигать негу нарцисса, ведь он хмельной?
Спутница ль нега сердцу, истерзанному мольбой!
В груди моей нити сердца узлами переплелись, -
Довольно, я стоны сердца связала в душе петлей.
Отдавшийся томной неге, не ведаешь боли ты, -
Спроси у больного сердца о грусти в тиши ночной.
Зачем ты кого-то ищешь, как колокольчик звеня?
Любовь караван ведет свой к Хиджазу в палящий зной.
От слов твоих расцветает души бутон, о Махфи, -
Ты словом своим в беседе красноречивых настрой.

II
От ланит твоих горенья цветника лицо пылало.
От бровей твоих румянцем щеки вспыхнули коралла.
Тот тюльпан, что вековечно расцветал в саду любви
Ты изранил, - и в саду все от тюльпана слез блистало.
Поклянусь очами солнца и красы твоей сияньем, -
В Бадахшане нет рубинов жарче губ любимой алых.
Пролила Махфи немало крови слез своих колючих –
Покраснела степь, - а все же я тебя не отыскала.

***
Приди, приди, ведь ждать тебя терпенья не осталось.
И сердца повод выпал и стремленья не осталось.
Я столько горьких слез в разлуке пролила, что даже
Для сада радости ростков весенних не осталось.
О, столько стрел неверности в душе моей засело,
Что цифр у мудрецов для счета их ранений не осталось.
В сад, ветерок, к нам прилети! Взгляни: от ветра-друга,
От шалостей его в цвету растенья не осталось.
К чему страдать от дней круговорота, если время
Хосрова и Ширин без измененья не осталось.
О не ищи, Махфи, следов от сада состраданья, -
Ведь ничего, кроме души мученья, не осталось.

***
Много раз прижигала я сердце мечтаний клеймом,
Пламя страсти к тебе из груди устремлялось лучем.
Вся лужайка в крови – то большие нарциссы твои
Кровь пролили плененных блистающим взгляда клинком.
Ты не завтра, а утром мне чарку на пир принеси,
Не могу ждать до завтра, палимая грусти огнем.
Ты взгляни: улетает на ветер бесценная жизнь, -
Ох, Махфи, нет зоркости больше во взоре твоем!
__________

...

Мирна:

"А недавно две Газели прискакали и запели..."



Мне тоже очень понравилось. А еще мне кажется восточная поэзия такой яркой, сочной необыкновенно вкусной. Спасибо огромное леди. Я завтра все внимательно перечитаю. Предлагаю вам оформить статью о таджикской поэзии в альманах.

Извините, сплю.

...

Vlada:

 » Миробид Сайидо Насафи / Мирзо Турсун-Заде (стихи)

Женскую поэзию вообще не знала, спасибо за открытие, Рэй! А у меня есть вопросик по танцу, который я выложила: там девушка танцует в вышитом белом костюме - это национальная таджикская вышивка? (Я сама вышиваю, поэтому мне интересны разные техники ).
**
САЙИДО́ НАСАФИ́, Миробид (г. рожд. неизв., г. Насаф, ныне Карши Узб. ССР, — ум. между 1707 и 1711) — тадж. поэт. Учился и жил в Бухаре. Был ткачом.
Касыда хлебопеку

Какие лепешки! Подобны щекам молодым!
На тело прекрасного белого хлеба глядим,—

Нежней миндаля это тесто! И нищий влюбленный
Лишается чувств, безнадежною страстью томим.

Твой хлеб подрумянен, и выпечен в меру, и мягок,
Базар оживляет торговля товаром таким.

О, хрупкие корочки свежего, сладкого хлеба!
Любой дастархан возмечтает украситься им.

Прославим тенур — благородную печь хлебопека:
Покрылась от жара, как роза, румянцем живым.

Солома и хворост трещат, запылав вдохновенно,
Соль стала слезами, внимая речам огневым.

Чужой ли войдет с беспокойными, злыми глазами,—
И тот, убаюкан, вздремнет у тепла — нелюдим!..

Лепешки пред нами, как множество солнц на закате,
Как полные луны! А стойку мы с небом сравним.

О, сито и перьев пучок для верченья лепешек! —
Вращение сфер! — Я горжусь хлебопеком моим.

По высшей цене я куплю его отруби, люди:
Урок чистоты он пророкам дает и святым.

Быстрее Исы шелуху от муки он отсеял.
И плачется Хызр, что вода подается не им.

Меджнуном брожу я вокруг этой лавки прелестной,
Мечтой о покупке лепешек таких одержим.

Соперников сколько! Меня толчея убивает,—
В кулачных боях, я боюсь, мы базар сокрушим.

А лавка раскрыта, и щедрости скатерть сияет:
Не счел хлебопек никого из влюбленных чужим,—

Уста их приблизил к устам полновесного хлеба,—
Вот вечер настал, мы за трапезу дружно спешим.

Нет звезд,— и от ревности надвое месяц разбился,—
И мы перед лавкой служение хлебу вершим.

Страсть к розовой корочке души голодные гложет…
Подобно тенуру, пылаю, но сам недвижим.

Мне мастер любезный лепешку дарит ежедневно,—
Как дышит она, расцветая тюльпаном большим!

О друг виночерпий! Трудом я насытился, право,—
Но чашей вина окажи ты мне честь, как другим.

Пора, Саидо, чтобы двери в домах отворяли
Тебе самому и словам драгоценным

Мирзо́ Турсу́н-Заде́ (тадж. Мирзо Турсунзода; 19 апреля (2 мая) 1911 года, село Каратаг, Гиссарское бекство, Бухарский эмират – 24 сентября 1977 года, Душанбе) — известный таджикский советский поэт
Текст песни «Я встретил девушку
Автор текста (слов):
Турсун-заде М
Композитор (музыка):Бабаев А. Уверена, многие из вас слышали эту песню!!!

http://www.youtube.com/watch?v=KL2oe_3xDkg&feature=related песня

http://www.youtube.com/watch?v=nsCZMqDN7RA А это сам фильм «Я встретил девушку» Таджикфильм

Я встpетил девушку, полумесяцем бpовь,
Hа щечке pодинка и в глазах любовь.
Ах, эта pодинка меня с ума свела,
Pазбила сеpдце мне, покой взяла.
Ах, эта девушка меня с ума свела,
Pазбила сеpдце мне, покой взяла.
Я потеpял ее, вместе с нею любовь,
Hа щечке pодинка, полумесяцем бpовь.
Ах, эта pодинка меня с ума свела,
Pазбила сеpдце мне, покой взяла.
Ах, эта девушка меня с ума свела,
Pазбила сеpдце мне, покой взяла.
Ах, эта девушка меня с ума свела,
Pазбила сеpдце мне, покой взяла.
Пусть целый свет пpойду, но найду я любовь,
Hа щечке pодинка, полумесяцем бpовь.
Ах, эта pодинка меня с ума свела,
Pазбила сердце мне, покой взяла.
Ах, эта девушка меня с ума свела,
Pазбила сердце мне, покой взяла.
Ай, с ума свела, покой взяла.

РУКИ МАТЕРИ

Руки женщины той, что очаг разожгла,
Что земле подарила дыханье тепла,

Руки женщины той, что одела сады
В благовонье и свежесть, в цветы и плоды,

Руки женщины той, что воздвигла жильё,
Что украсила время твое и мое,

Руки женщины той, что, свободе верна,
Твой Верховный Совет избирает, страна,

Руки женщины той, что, пришла на поля,
Чтобы стала щедрей и богаче земля,

Руки женщины той, что, всю ночь напролёт,
Чтоб заснуло дитя, глаз своих не сомкнёт,

Руки женщины той, что, как песня, добра,
Что баюкала песнею нас до утра,

Руки женщины той, что, всегда нам близка,
Что вскормила нас первым теплом молока,

Руки женщины той, что заботясь, любя,
Выводила нас в путь – и меня и тебя,

Руки женщины той, что, с улыбкой не раз
Прогоняла обиды слезу с наших глаз.

Руки женщины той, что, до зрелой поры,
Приводила в порядок мальчишьи вихры,

Руки женщины той, что, как утро, светла,
В ту далёкую ночь жениха обняла, –

Поднимитесь прошу Вас, не бойтесь разлуки,
Материнские руки, прекрасные руки.

Столько дел впереди, столько славных событий, –
Вы детей уезжающих благословите!

* * *
МАТЬ

Не помню я, осиротевший рано,
Обличия земного твоего,
Ни цвета глаз, ни очертаний стана,
Ни грусти, ни улыбки – ничего.

Твой след ищу, как в мареве тумана,
А где найти – не ведаю того.

Черты твои какими в жизни были?
Об этом я расспрашивал старух,
И камень на кладбищенской могиле,
Листву, и травы, обратив к ним слух.

Мне старица рекла, что ты имела
С лепешкой смуглой схожее лицо,
Что родинка у края губ темнела
И гибок стан был, словно деревцо.

Поведала другая из крестьянок:
– Мы дважды в день коров доили с ней.
– Ко мне она являлась спозаранок
Умыть лицо, – пролепетал ручей.

Гора сказала: – С облаком бок о бок
Мой склон не раз мотыжила она.
– Носила платье,
– похвалился хлопок, –
Из моего простого волокна.
Вздохнул репей:
– Жестоких ран немало
Её ногам я наносил в траве.
Пропел родник:
– Шла по воду, бывало,
Она, держа кувшин на голове.

Призналась туча:
– Солоней, я помню,
Всех слёз моих была её слеза.
И молвил гром:
– Она пугалась молний,
В грозу боялась поднимать глаза.

Перед двумя властителями духа,
Чьи имена адат и шариат,
Была ты, мать, как пригорошня пуха,
Беспомощна всю жизнь свою подряд.

И прятала лицо в платок узорный,
И пред муллою твой немел язык.
Увенчанный стихом, нерукотворный,
Тебе я в сердце памятник воздвиг.

Поток реки, подобной сабле голой,
И отчего гнезда любую пядь,
И флаг тюльпану огненный над школой
Люблю, как ты мне завещала, мать.

Пусть голос твой, преодолев забвенье,
В моей строке звучит, пока живу.
Вновь пожилую женщину селенья
Я матерью при встрече назову.
1966

...

Ассоль:

Добрый вечер!

Влада, Рэй, сколько интересного и нового материала
Прекрасные стихи, а вот танцы, к моему великому сожаление посмотреть не могу, не загружает модем.
Спасибо, вы проделали огромную работу познакомив с тем, чего я даже и не читала

...

Vlada:

Ассоль, спасибо, материала много, поэтому вам нужно не спеша несколько дней наслаждаться. и еще я понимаю, как тяжело быть переводчиком - какой труд проделали они, чтобы мы могли насладиться стихами старинных таджикских поэтов!
Песенная пауза: http://www.youtube.com/watch?v=EQ_haf99pJY с иранским певцом Ашканом

http://www.youtube.com/watch?v=s0CajhHyVBMNobovar (tu guli lola).DAT

...

rayon:

 » Лахути Абулькасим Ахмедзаде / Лоик Шерали (стихи)

Лахути Абулькасим Ахмедзаде

Родился 4 декабря 1887г. в Керманшахе в Западном Иране, в семье ремесленника. Очень рано увлекся революционными идеями, что привело к тому, что власти Ирана начали его преследовать. Он бежал в Турцию и жил там около десяти лет, а в 1923г. он переехал в Москву и вплоть до своей смерти в 1957г. жил в Советском Союзе. Печатался с 1907. Один из создателей политической газеты на персидском языке. В 20-х гг. создал поэмы «Кремль» (1923), «Ленин жив» (1924), цикл стихов о колхозном строительстве и др.
В 30-е гг. и в период Великой Отечественной войны 1941—45 Лахути, развивая традиции персидской и таджикской притчи-аллегории (масал), создал ряд поэм в условно-аллегорической манере о героике труда советских людей («Классу — создателю», 1933; «Родина радости», 1935), о советских воинах и партизанах («Мардистан», 1941; «Витязь Мир», 1942; «Победа Тани», 1942), о дружбе народов СССР («Спутники», 1943) и др. Драматическая поэма Лахути «Кузнец Кава», написанная на сюжет, заимствованный из «Шахнаме» Фирдоуси, послужила либретто для одноименной оперы А. Баласаняна. В послевоенный период Лахути опубликовал три книги избранных стихов. Перевёл на таджикский язык произведения А. С. Пушкина, А. С. Грибоедова, В. В. Маяковского, У. Шекспира, Лопе де Вега и др. писателей. Опираясь в своём творчестве на традиции классической персидской и таджикской литературы, Лахути вместе с тем смело вводил в поэзию новые строфические формы, размеры, построенные на фольклорной основе.
Помимо гражданской лирики, большое место творческом наследии Лахути занимает любовная лирика. В ней очень часто звучит тема тоски по родине, когда любовь к девушке не только сравнивается, но и связывается с любовью к родине. сама эта тема, ее решения традиционны, так же как и лирические образы. Автор также использовал классические для персидской поэзии жанры, как газели и рубаи.


Лишь мотылек, свечой палимый,
Всю боль моей души изведал.
Мою тоску - гнезда лишенный,
Плененный соловей изведал.
Могу ль не плакать от обиды –
Меня жалеют и чужие;
Родная гонит как чужого,
О, сколько мук я с ней изведал!
Хотел излить печали сердцу –
Оно смеется надо мною:
«И ты, безумец, неизбежность
Невидимых цепей изведал!»
Я умираю от сомненья
Ты видишь, как тебя люблю я?
Благословляю даже муку,
Что по вине твоей изведал.
Кудрями черными, как муксус,
Сердца влюбленные ты губишь,
Их счел по волоску твой гребень,
Всю бездну их страстей изведал.
Советчик, не толкуй о средствах,
Для исцеленья от недуга,
В одной любви я все лекарства
От всех моих скорбей изведал.

Письмо
Почтительный поклон, восторженный привет
От тела странника душе, живущей дома:
Когда-то верили, что тело – домосед,
В миры далекие одна душа влекома

Той басне вопреки, ты, милая душа,
В родной Москве, а я, блуждающее тело,
Живя одной тобой, одной тобой дыша,
Все странствую от милого предела

В груди моей, поверь, нет места для иной,
Дом этот – лишь одной владычицы владенье,
Ты в существе моем – как речи смысл прямой,
Ты в глубине его – как символа значенье

Тебя не вспомянув, назвать меня грешно:
Твой образ век со мной – и в радости, и в муке.
Я стал тобой, ты – мной, и оба мы – одно
Повсюду: здесь и там, и вместе, и в разлуке

===

К возлюбленной сегодня в дом я шел
Что мне преграды! Напролом я шел

К ней – солнцу чести, солнцу чистоты –
С высоко поднятым челом я шел.

Как буйный за погонщиком верблюд,
Любовью за кольцо влеком, я шел,

Пусть день осенний неприветлив был,
Казалось мне – весенним днем я шел,
Любимая – луна меж ярких звезд,
Заворожен ее лучом, я шел,

Подруга так приветлива была,
Что сам не свой домой я шел,

От радости не я спать всю ночь –
К возлюбленной сегодня в дом я шел.



Лоик Шерали (1941-2000)

Знаменитий современный поэт Таджикистана Лоик Шерали родился 20 мая 1941 г. в селе Мазари Шариф Пенджикентского района Таджикистана (родина Рудаки).
Лоик Шерали был удостое почетного звания «Народный поэт Таджикистана» и в 1978 году был удостоен Государственной премии имени Абуабдулло Рудаки за свои поэтические сборники «Земля Отечества» и «Вдохновения из «Шахнаме». В 1999 году ему была вручена международная премия «Лотос».
Лиризм в сочетании с интересом к современной и философской проблематике отличают сборники стихов «Юность» (1966), «Вдохновение» (1968), «Горсть родной земли» (1975), «Встречаю солнце» (1983).

Из цикла "Чаша Хайяма" (рубаи)

Природою была мне жизнь дана,
Природой будет отнята она.
Так благодатным и губящим солнцем
Трава и взращена и сожжена.
*
Считая жизнь превыше прочих благ,
Ты каждый миг цени и каждый шаг.
Когда в могиле будешь, не сумеешь
Ты сожалеть, что жизнь прожил не так.
*
В саду осенний ветерок играл
И с ветки дерева листок сорвал.
А тот листок, игры не понимая,
«Верни меня на ветку», - умолял.
*
Стекло разбилось, в руку мне вонзилось.
Любимая ушла, печаль явилась.
Перо, что выразило эту боль,
Жизнь удлинив мою, укоротилось.
*
Спокон веков был человек таким:
Одно искал он, жертвуя другим.
И молодости понимал он цену,
Когда уже он не был молодым.
*
Смеялся ты и плакал, стих слагая.
Ты пел, людские судьбы предрекая.
Учитель мой Хайям, твой каждый стих
И краток и велик, как жизнь людская.
*
Стихи Хайяма сладостней вина.
Хайяма чаша мудрости полна.
Кто пригубил ее, тот пьян, и только
Стал мудрым тот, кто осушил до дна.
*
Меня гнетет печаль садов, полей,
Печаль стволов осенних и ветвей,
Что горько плачут, потерявши листья,
Как люди, потерявшие детей.
*
Печаль и радость - вот два берега потока.
Меж ними я - поток, текущий издалека.
Без этих берегов не будет и меня,
Без них я утеку, я высохну до срока.
*
Любимая, куда же ты пропала?
Звезда была на небе и упала.
Как буду жить теперь я без нее,
Хотя на небе звезд других немало.
*
Земля и небо, горе и удача -
Все рядом и не может быть иначе.
Мы с плачем появляемся на свет,
Мы эту землю покидаем плача.
*
Как часто, друг, мы каемся с тобой,
Мы шаг свой одобряем не любой.
Но где найти на свете человека,
Довольного собой, своей судьбой?
*
Любовь людская - вешняя река.
Ее вода прозрачна и сладка.
И все ж иные путники от жажды
В мученьях гибнут, хоть вода близка.
*
Мы - люди, и в теченье жизни всей
Мы на земле живем среди людей.
Рождаясь одинокими, уходим
И оставляем целый мир друзей.
*
Судьба всегда слепа, у неба нету глаз.
Как небо и земля, мы далеки сейчас.
В том виновата жизнь, а мы не виноваты,
Что навсегда она разъединила нас.
*
Нам, людям, жизнь дана не на века.
Жизнь коротка и, краткая, тяжка.
А я о легкой жизни не мечтаю.
Я думаю: пусть будет смерть легка.
*
Мысль о бессмертьи - блажь, и слава - прах,
Пусть и не вспомнят о моих стихах.
Пусть с уст ничьих мое не рвется имя.
Твое бы жило на моих устах.
*
Поскольку сами мало понимают,
Все мудрое за глупость принимают
Для добрых дел их руки коротки
Зато длинны их злые языки
*
Что горько одному другому может -пресно
Тут — правды свет, а там — в почете ложь
Всему свое в подлунном мире место
Среди слепцов и одноглазый — вождь

*
Не полюбив, не будешь и страдать
Как может сердце без любви разбиться?
Не выйдя в путь, нельзя в пути отстать,
Не выйдя в путь, как можно заблудиться?
*
Весь мир — твой взгляд, вся жизнь — твоя улыбка,
Но вдруг — обман? Но если ты — ошибка?
Кто ошибиться каждый день боится
Тому ошибкой было народиться
*
Проходит жизнь в смятеньи и томленьи
В душе безлюдно, холодно, темно
Зачем же осенью от сердца ждать цветенья
Когда весной не расцвело оно?
*
В глухой стене ищу я выход снова,
Ведь суть вещей не познана досель
Один, на доску глядя, видит гроб сосновый,
Другой в доске той видит колыбель
*
Одна догадка всех других мне ближе,
Моя утеха с возрастом она:
Бывают памятники выше или ниже,
Но глубина могил у всех одна
*
Мы живы! Дух народа не угас!
Не предавайтесь, люди, суесловью!
Мать белым молоком поила нас,
История всегда поила кровью!

===
От обид, измен и промедленья,
Лживых клятв, ошибок, заблужденья
Угасает вспыльчивая страсть.
Если исчезает удивленье,
То Любовь свою теряет власть.
Ей помочь не может врачеванье,
На него напрасны упованья,
Тут хоть Авиценну призови.
При недуге разочарованья
Наступает гибель для любви.
Для Любви что горы, что равнина —
Все одно, везде она ранима.
Прячь Любовь от уличной молвы.
Злое слово, пролетая мимо,
В силах погубить ее, увы!
И в Любви не могут скрыть изъяна
Никакие хитрые румяна
Или пышность яркая одежд.
Ей увять недолго от обмана
Или от несбывшихся надежд.
Если бы железным сердце было,
И его бы время источило,
И Любовь погибла б в нем.
Увы! Все, что сердцу под луной немило,
Стороной не обходите вы.
То грозит Любовь нам грозной карой
То дарит Любовь нас полной чарой,
Вровень с небом поднимая вновь.
И готов поклясться дружбой старой,
Что вовеки молода Любовь!

Очень люблю Лоика..
Самое любимое стихотворение - это своего рода "монолог" Тахмины, матери Сухраба после его гибели от рук отца. Стихотворение насквозь проникнуто болью, скорбью, страданием, а его форма мучительно красива... К сожалению, не нашла перевод Попыталась сделать дословный (подстрочник), но даже стыдно выкладывать
Вот сам оригинал, который читает автор (просто если интересно, как на таджикском))) )
(Война наложила сильный отпечаток на его творчество..)

===
Влада

Сейчас посмотрю еще раз танец и напишу!

Девочки, милые, спасибо! очень-очень рада, что вам интересно!

...

Vlada:

И в заключении предлагаем насладиться песнями и танцами

http://www.youtube.com/watch?feature=player_embedded&v=AEoa1FZXYCc народная песня

http://www.youtube.com/watch?v=gZSPbE-vDB4 (Tajik Dance -Shodiona (Mariam Gaibova)

http://www.youtube.com/watch?v=CFs4_z9BbU8 (танец)

http://www.youtube.com/watch?v=hb0FXdIGa6Y (Bukharian classic dance )


http://www.youtube.com/watch?v=KutcUp_WMcI Наргис Бандишоева

http://www.youtube.com/watch?v=vNdXl6-juIg (Нури ман, стихи Руми, 70-е гг. Мукаддас Набиева

http://www.youtube.com/watch?v=cEfxDXSKn0k (Шоиста )

...

Стасечка:

Да у нас вообще оживление сегодня!

Девочки, вы - чудо!!! такие прекрасные стихи нам принесли! спасибо!

Мне говорят, что нужно уезжать.
Да-да. Благодарю. Я собираюсь.
Да-да. Я понимаю. Провожать
не следует. Да, я не потеряюсь.

Ах, что вы говорите — дальний путь.
Какой-нибудь ближайший полустанок.
Ах, нет, не беспокойтесь. Как-нибудь.
Я вовсе налегке. Без чемоданов.

Да-да. Пора идти. Благодарю.
Да-да. Пора. И каждый понимает.
Безрадостную зимнюю зарю
над родиной деревья поднимают.

Все кончено. Не стану возражать.
Ладони бы пожать — и до свиданья.
Я выздоровел. Нужно уезжать.
Да-да. Благодарю за расставанье.

Вези меня по родине, такси.
Как будто бы я адрес забываю.
В умолкшие поля меня неси.
Я, знаешь ли, с отчизны выбываю.

Как будто бы я адрес позабыл:
к окошку запотевшему приникну
и над рекой, которую любил,
я расплачусь и лодочника крикну.

(Все кончено. Теперь я не спешу.
Езжай назад спокойно, ради Бога.
Я в небо погляжу и подышу
холодным ветром берега другого.)

Ну, вот и долгожданный переезд.
Кати назад, не чувствуя печали.
Когда войдешь на родине в подъезд,
я к берегу пологому причалю.

Иосиф Бродский

...

Анна Романова:

Vlada, rayon, спасибо за вечер поэзии Ведь, так интересно знакомиться с новыми культурами и авторами!!!
Какие красивые стихи повылаживали девочки, пока меня не было Всем не отпишусь, так как времени нет( Но, вместо этого, я посвящаю всем обитательницам нашего клуба стих прекрасной русской поэтессы 19 века Евдокии Ростопчиной (этот стих о Вас):

...