Жила-была девочка (ИЛР, семейная сага)

Гости съезжались около восьми с половиной, опаздывать было нельзя. Каждый знал, к какому подъезду надлежит прибыть именно ему: «Для великих князей открывался подъезд салтыковский, придворные лица входили через подъезд Их Величеств, гражданские чины являлись к иорданскому, а военные – к комендантскому подъезду».
Если бы не строгий этикет, то 3000 человек в колоссальном дворце могли бы создать настоящий хаос, но все было продумано до мелочей. Приглашенные поднимались по лестницам между двух рядов лейб-казаков в красивых бешметах и арапов, то есть придворных негров в больших тюрбанах (эти арапы являлись своего рода традицией, причем весьма дорогостоящей).
Дамы являлись в мехах – чернобурках и соболях, но с непокрытой головой, ибо замужние женщины должны быть в диадемах, а барышни – с цветами в волосах. Никто не имел права ввести во дворец своего личного лакея. К каждой шубе или ротонде прикрепляли визитную карточку владельца и отдавали придворному лакею, который вполголоса указывал, где именно его искать после бала. Казусов не случалось – прислуга была вышколена отменно.
Жесткие требования применялись и к гостям. В частности, к их внешнему виду, так что некоторым мужчинам приходилось подправлять природу. «У придворного чина ноги не должны быть ни слишком толстыми, ни слишком костлявыми, а панталоны положено было носить только до колена. Сказать правду, некоторые икры не всегда оставались там, где им быть полагалось. Особа вдруг нагибалась и начинала поворачивать свою икру, соскользнувшую наперед ноги». Разумеется, этого никто не видел – люди собирались воспитанные, но... вскоре о таких прискорбных происшествиях непостижимым образом узнавал весь Петербург.
Замечалось (и впоследствии обсуждалось) практически все. Особенно туалеты дам: «Опытный взгляд немедленно различал тех, кто не принадлежал к петербургскому свету. Например, очень свежее и очень дорогое платье свидетельствовало, что дама слегка из выскочек. Истинные аристократки не надевали последних моделей, когда ехали на николаевский бал: там их ожидала толпа, негде было надлежащим образом развернуться – только помнут платье от Ворта или Редферна».
Те, кто имел на это право, являлись в специальных «придворных» платьях, с большим декольте и шлейфом. На левой стороне корсажа прикреплялся или шифр (осыпанный бриллиантами вензель – отличительный знак фрейлины), или «портрет», окруженный бриллиантами, дававший его обладательнице высокое звание «портретной» дамы.

Кульминационным моментом был торжественный выход их величеств из Малахитового зала. Оркестр играл полонез (после премьеры «Евгения Онегина» музыка Чайковского стала неотъемлемой частью главного бала империи). Церемониймейстеры трижды ударяли своими жезлами – длинной тростью черного дерева с шаром слоновой кости наверху, двуглавым орлом и бантом Андреевской ленты. Арапы раскрывали двери, все склонялись.
По свидетельству очевидцев, придворный полонез был настоящим священнодействием. Обер-гофмаршал, окруженный церемониймейстерами, шел впереди царя, делая вид, что прокладывает путь. Император шествовал в первой паре под руку с женой главы дипломатического корпуса, великие князья распределяли между собой жен остальных дипломатов, а послы, соответственно, великих княгинь. Другие участвовать в этом полонезе не имели права.
После первого тура происходил обмен дамами, причем строго соблюдался ранг каждой из них. Количество туров зависело от того, сколько дам приглашено его величеством. После полонеза звучал вальс, собственно говоря, и открывавший бал как таковой. По зеркальному паркету кружилась первая пара – лучший танцор гвардии с заранее назначенной партнершей – открывавшая дорогу всем желающим. Однако, танцевали не все – возраст, положение (как правило, великие княгини в «легких» танцах не участвовали; правда, если же какая-либо желала танцевать, то поручала своему кавалеру привести указанного ею молодого человека), здоровье, просто «бальные разочарования». Множество людей толпилось у стен. «Зал огромен, – рассказывал Мосолов, – но и приглашенных немало, и все они норовили пройти вперед, так что свободное пространство постепенно сужалось. Я приглашал какую-нибудь барышню, достаточно дородную, и мы с нею заставляли зрителей потесниться. Зрители невольно отступали к украшенным портретами стенам».

Те, кто не танцевал, могли утешиться за разговорами и угощением. Лакеи постоянно обносили собравшихся конфетами, прохладительным питьем и мороженым, а в соседних залах «высились глыбы льда с кадушками шампанского», а на столах, украшенных пальмами и цветами, громоздились всевозможные лакомства. И это не считая ужина!
Как и всему на этом балу, вечерней трапезе было отведено совершенно определенное время. После мазурки. Именно в этот момент гости делились на две категории – тех, кто был приглашен в один зал с высочайшей фамилией, и всех остальных, которые были предоставлены сами себе. Разумеется, голодным и обиженным никто себя не чувствовал, но быть в составе избранных среди избранных оставалось пределом мечтаний многих.
Стол высочайших особ накрывался на особой эстраде, причем рассаживались за ним так, что публика, проходя через зал, могла видеть каждого ужинающего. Старшина дипломатического корпуса садился напротив государя, налево – совершеннолетний наследник престола или же брат государя.
Остальные великие князья и княгини размещались в соответствии с их рангом вперемежку с дипломатами и первыми чинами двора, армии и гражданской службы... «Без Андреевской ленты за этот стол попасть было трудновато».
В этом же зале находилось несколько круглых столов, сервированных на 12 человек каждый. Сам император, как правило, не ужинал, а обходил приглашенных, присаживаясь к столу, если желал с кем-нибудь переговорить. При этом ему тут же подавали стул и он всякий раз – требования этикета – разрешал гостям оставаться сидеть.
По окончании ужина государь брал императрицу под руку и отводил ее в Николаевский зал, где начинался котильон. «Вскоре высочайшие особы незаметно удалялись в свои апартаменты. На пороге Малахитового зала Их Величества прощались со свитой».
Вскоре разъезжались и гости, после чего измучившийся министр двора, свита, церемониймейстеры и обер-гофмаршал поднимались на верхний этаж, где для них сервировался особый ужин.
Гасли окна Зимнего дворца. Большой придворный бал был кончен. Сезон открыт.
Судя по описаниям, великолепие Николаевского бала превосходило все мыслимые границы. Потрясающей красоты залы, изумительная музыка, изысканнейший стол, блеск драгоценностей, о которых нужно сказать особо. Последняя императрица более всего любила крупный жемчуг (одно из ее колье доходило чуть ли не до колен), ее сестра Елизавета Федоровна (до тех пор, пока убийство мужа не отвратило ее от светской жизни) украшала свои золотистые волосы диадемой с изумрудом (камень был в три квадратных сантиметра). Остальные великие княгини появлялись в своих фамильных драгоценностях, причем цвет камней должен был соответствовать цвету платья («жемчуга и бриллианты или рубины и бриллианты – при розовых материях, жемчуга и бриллианты или сапфиры и бриллианты – при голубых»). Но нигде не было сказано, что приглашенные должны были выглядеть скромнее особ императорской крови. Все зависело от возможностей и вкуса.
Так что на балу можно было встретить женщин, ослепительных не только в переносном, но и в прямом смысле слова. «Диадема в два ряда крупных бриллиантов украшает ее русые волосы. На лбу сверкает бриллиант. Бриллиантовое ожерелье, декольте окружено цепочкой бриллиантов с большим цветком из тех же камней на спине, другие две цепи бриллиантов брошены через плечи и сходятся у броши, приколотой у пояса. Кольца с бриллиантами. Браслеты с бриллиантами...»
Недаром бывший начальник канцелярии министра двора уже спустя много лет заметил: «Когда я смотрю фильмы, изготовленные в Голливуде и изображающие будто бы «великолепие» русского двора, мне хочется смеяться!»