Свет далекой звезды / Distant accendit Astrum (ИЛР)

Натали, Нат, Аня, Лариса! Спасибо огромное, что похвалили мой вдохновенный экспромт
___________________________________

 » Глава №2 (часть 1)

Полоцкий Спасо-Ефросиньевский монастырь, зима 1495 г.

Сколько Настасья себя помнила, ни разу серьезно не болела. Поэтому горячка, случившаяся после ледяной воды, казалась ей невыносимой, хуже смерти.
Она очнулась на шестой день беспамятства, в котором пребывала, сгорая от лихорадки. Открыла глаза, и не сразу узнала тех, кто сидел у ее ложа. Украдкой вытирала платочком слезы добрая Марьюшка Уварова, стоя на коленях под образами. У изголовья сидела Прасковья, читая вслух требник. На столе, возле глиняного кувшина и миски, стояла одинока свеча, озаряя мягким светом угрюмые стены кельи.
- Пить, - попросила охрипшим голосом Настасья, и обе девицы, подняв одновременно глаза, облегченно перекрестились. Никогда ей не было так плохо. В груди чувствовалась тяжесть, словно камнем придавили, внутри все хрипело и клекотало от малейшего вздоха, мучил надсадный кашель.
- Слава богу, Настенька, очнулась, - сказала Прасковья, пока Марья, приподняв лежачую товарку над ложницей, подала ей в руки берестяной кубок с теплой водой. Настасья сделала пару глотков, а потом Марья убрала питье, поставив кубок на грубый стол рядом с постелью.
- Может еще? Игуменья приказала давать тебе побольше отваров, чтобы через пот хворь выходила.
- Не хочу! Где я? - она чувствовала, какими сухими, потрескавшимися стали ее губы. Невыносимо ныли ступни, прикрытые тонким покрывалом.
- В монастыре, милая. В Спасо-Ефросиньевском монастыре в Полоцке. Монахини тебе келью в паломничьем доме уступили, да ходили за тобой каждый день, снадобьями лечили. Отварами отпаивали, растирали мазями околевшее тело, чтобы кровь в нем опять по жилам потекла, - пояснила Прасковья, отложив в сторону требник, в котором отпала нужда. Наконец их дружка пришла в себя! Господь услышал молитвы, вернул силы и разум в больное тело. – Шестой день закачивается, как ты без памяти лежишь. Напугала же ты нас! Думали, ехать придется не попрощавшись с тобой, родимая. Княжна день и ночь молебен стояла в соборе, прося Господа о твоем спасении. Милости хотела для тебя, и души утопленников поминала. Горе-то какое! Сколько народу сгинуло напрасно!
Настасья слабо помнила, что было после того, как ее спасли из воды. Словно через пелену видела лицо человека, несшего ее на руках, а вокруг мир казался белым-белым, слышались голоса, крики. Они сливались в единый шум, и вскоре она перестала видеть и слышать, чувствуя невыносимый холод, который не хотел ее отпускать.
- Как меня из возка вытащили? – спросила она на пределе сил, глядя на высокий потолок. Затем перевела взгляд на свечу, которую поднесла ближе к кровати Марья.
Девицы улыбались.
- Тебя литвин из реки выловил. Тот, что с Высоцким ехал.
- Отблагодарить надо... - произнесла медленно Настасья скорее для себя, чем для подруг. Вот значит, кто спаситель! Несмотря на тяжесть в груди, на боль в теле, сердце учащенно забилось от радости. Не оставил, как другие, умирать! Это дорогого стоило.
- Его княжна хотела отблагодарить.
Склонившись к самому уху больной, Марья принялась рассказывать Настасье, что говорил шляхтич, когда Елена Ивановна преподнесла ему дар за спасение наперсницы, между делом поправляя спутанные пряди волос девочки.
- Перстень с синим яхонтом, что Великий князь дал Елене в дорогу, она хотела пожаловать литвину. Но тот отказался. Сказал: «Мне твое слово, ясновельможная, дороже любого сокровища. Благодарю, но перстень не возьму! У меня свой яхонт имеется. Но если вдруг нужда заставит - обращусь к тебе с просьбой. Не откажи тогда, раз обещала». Каков, а?! Елена огорчилась, что спаситель не принял ее подарок, но слово сдержать обещала.
Из рассказа Уваровой Настасья поняла, что ее спаситель хитер и горд не в меру. Зачем ему слово княжны понадобилось? Что с ним делать станет?! Хотя, в жизни всякое может случиться. Может ее помощь когда-нибудь понадобится, заступничество... Вспомнилось лицо мужчины и хищно-восхищённое взгляд, когда смотрел на нее тогда, в возке. Почему его из головы никак выбросить не получается? Наверное потому, что нравится! Нужно было княжну слушаться, и не подглядывать за шляхтичем дни напролет через щель в занавесях... Больше Анастасия думать о литвине не могла. Мысли стали путаться, навалилась усталость, заставившая ее закрыть глаза. Сквозь сонливость, утягивающую все глубже и глубже, ей казалось, что она падает в глубокую темную яму. Издалека доносился затихающий голос Прасковьи, говорившей Марье:
- Что-то надумал наш красавец. Неспроста от перстня Елены Ивановны отказался…
До самого утра Настасью с головой накрывала ледяная вода, швыряла из стороны в сторону, кружила в гибельных водоворотах, а сквозь ее толщу смотрели на девушку прозрачные зеленые глаза, хитро подмигивая во сне.

Едва забрезжил рассвет, на пороге кельи появилась одетая в теплую шубу и убрус боярыня Федотова. Осторожно ступая, чтобы не разбудить Настасью, она подкралась к ложу, и, склонившись над девушкой, вгляделась в осунувшиеся, бледные черты будущей невестки. Боярыня гадала, поправится ли Ярославская или отдаст богу душу. Еще с вечера черницы, которых приставила игуменья Серафима ухаживать за метавшейся в горячке девицей, доложили, что та очнулась и даже заговорила. Федотиха решила проверить,так ли это, поэтому сама пришла. И вот результат! Выбралась все же, паршивка! Ведь одной ногой в могиле стояла! Ах, ты, шельма! Как у кошки, девять жизней!
Княжеская мамка откинула осторожно одеяло, глядя на тело Настасьи, проступавшее под пропитанной потом рубахой. Слаба совсем! Куда ее сын глядел, когда из всех девок на выданье ухитрился выбрать эту?! Еще и свадьбу подгонял поскорее справить! Груди у Настасьи совсем нету. Чем дитя кормить станет? Да и не разродится она никогда - бедра узкие. Хоть и грех так думать, но в душе боярыня надеялась, что хворь отправит нареченную сына на тот свет. Меньше мороки. И даже не во внешности Настасьи обстояло дело, не оттого боярыня на нее взъелась. Федотиха меньше всего желала видеть настырную, своевольную Настасью у себя в доме. Слишком уж та нравом напоминала боярыне саму себя в молодости. Вдруг малявке, когда подрастет, придет в голову мысль оспорить власть над челядью и привязанность сына к матери?! Нет, Агрофена не хотела иметь ее в своем доме. Привыкла быть полновластной хозяйкой и госпожой с тех пор, когда овдовела, управляя тяжелой рукой и не женским умом большим двором в Москве и тремя вотчинами в тверских землях. Да и родство с Ярославскими не прельщало. Зная отца и мать Анастасии, Федотова от души жалела сына своего, добродушного, мягкотелого, из которого Ярославское семя веревки совьет. Почти девочка, еще не оперилась, а уже к мужикам тягу имеет. Глаза блестят, стоит на литвина посмотреть и на других молодцев, что в обозе едут. Она, Аграфена Семеновна, все видела и понимала еще с того дня, когда застигла Настьку, повисшей на шее ее Алёненьки! Срам, когда девица сама мужика целует! Это о многом говорит. Того и гляди, не уследишь, она в подоле принесет от кого-нибудь из здешних шляхтичей. Да хоть от того же литвина, что возле возка крутился, а ныне под воротами монастыря околачивается. А все потому, что у Настасьи кровь горячая, таких, как она, надо под замком держать, бить для отстрастки, а лучше вовсе черницей сделать, чтобы потом семья позора не знала! Жаль, что литвин вытащил ее из ледяной могилы... Придется слово держать, которое дала голубю своему ненаглядному, Алексею Никитичу, глядеть в оба за наречённой. Федотиха тяжело вздохнула. А может, и не поправится? Лежит белая, с кругами под глазами, усохшая от горячки. Тогда и беспокоиться не о чем будет!
Настасья очнулась. Глаза расширились от удивления, едва она признала в темной фигуре, сопевшей возле уха, старую княжескую мамку.
- С чем пожаловали, Аграфена Семёновна? – спросила она, порываясь встать с кровати. Но едва оторвала голову от подушки, сразу уронила ее назад. Сил не оставалось даже на такую малость.
- Утро доброе, Настасья, - Федотиха присела на край ложа. - Мы едем из Полоцка. Уже поклажа собрана и кони стоят запряженные. Стража готова отбыть. Пришла тебя проведать напоследок, да вот, думаю, как быть с тобой далее. Тревожно оставлять одну на чужой стороне. Вижу, слаба ты телом, хворь из тебя пока не вышла. Что делать, ума не приложу?
Настасья горестно вздохнула. Вспомнила, что накануне Прасковья поведала Марье Уваровой, будто кортеж княжны вскоре должен отправиться. Что делать, она, как и Федотиха, тоже не знала. Ни разу не оставалась одна ни здесь, ни в Москве. Всюду за ней ходили мамки и няньки, приживалки, обитавшие в родительском доме. Если случалось вылезти за тын вотчины, так лишь через дыру в частоколе, да и то по дурости да по малолетству. В остальное же время, ее и младшую сестру Наталью выпускали в город в окружении челяди или везли в возке, по обе стороны которого ехали отцовских челядинцы. На ярмарку, в храм, в усадьбу под Коломной – всюду водили и возили, не на миг не оставляя в одиночестве.
- Ты мира не знаешь, Настасья, - говорила боярыня Федотова. - Людишки злобны и хитры. Так и норовят обмануть. Особливо мужчины, - седые брови боярыни многозначительно изогнулись. - И особенно – здешний люд. Кругом злыдни и вораги. Не думай, что раз меж державами мир, литвины с московитами дружбу заведут. Все это временно, а ненависть постоянна. Ты для здешнего народа- лакомый кусок. А что?! Богатая, красивая, но самое главное - одна остаешься! Тебя обвести вокруг пальца - раз плюнуть! Поэтому меня тяжко на душе, боязно оставлять тебя без надзора.
Настасья ни чуть не удивилась недоверчивости и застарелой ненависти Федотихи ко всему литвинскому и ляшскому. Тому были причины. Боярыня рано лишилась супружника, не успев даже толком побыть женой. Мужа, Никиту Федотова, зарубили на порубежье литвины, когда ездил для князя собирать дань. Аграфена Семеновна в шестнадцать годков овдовела, оставшись одна с новорожденным сыном на руках. Может потому она так пеклась ныне о ней, о Настасье? Или тому есть иные причины?
Федотиха молчала, задумалась. Не хорошо оставлять Настасью на поруки монашкам в гостевом доме. Боязно! Если с ней приключится беда, пропадет, сбежит с мужиком, забрюхатеет, Алексей не простит. Спросит, почему не уберегла его «ладу».
Боярыня нахмурилась, вспомнив, как часто стала встречаться у ворот обители со шляхтичем. Они и прежде виделись: то в соборе, то на пиру в замке, то на улице. Но к монастырю-то он зачем таскается?! Все крутится, вынюхивает. Что ему надо?! Помог дуре не утонуть, и ладно! Ступай, человек, своей дорогой. Так нет же! Монахини рассказывали, что он каждый день приходит, справляется о здоровье Настасьи. Даже пробовал нахрапом вломиться сюда, якобы желая лично убедиться, что девица идет на поправку. Мда! Вот и оставь ее одну!
- Что, соколик, потерял в этом месте? Заблудился, или как?! Мужская обитель там, - поддела шляхтича Федотиха, когда они сегодня поутру случайно сошлись нос к носу у монастырских ворот. Нарочно показала пальцем на стены Спаса-Богоявленской лавры, видневшейся неподалеку.
- Кто знает, матушка, возможно, потерял, а может быть, нашел, - прозвучал дерзкий ответ.
Они смотрели друг на друга, почти доподлинно зная, кто о чем думает. Аграфена Семёновна подозревала, зачем мужчина ходит к воротам, а шляхтич догадывался о том, что та прекрасно понимает, какую цель он преследует. И это обстоятельство его несказанно веселило, распаляя в душе охотничий азарт.
- Какая я тебе матушка? - рассердилась Федотиха. - Шел бы ты, мил человек, отседова! Разве не видишь, здесь Богу молятся, а не о мирских страстях помышляют!
Литвин вежливо улыбнулся.
- Милостивая пани, позвольте представиться. Людвиг, сын Флориана Высоцкого, из Черных Водов.
- Хоть из чёрных, хоть из белых, мне нет разницы. В полдень отбываем в дорогу. Тебя, пан, вестимо, уже шляхта ваша обыскалась. Не хочешь к ним вернуться?
Не имея желания продолжать пустую беседу, боярыня развернулась, и, подергав за веревку колокольчика, висевшего у ворот, подождала, пока ей откроют калитку, чтобы войти на монастырское подворье. Переступая порог, она смерила мужчину торжествующим взглядом.
Она сомневалась, что он ушел. Стоит, поди, у входа, зная, что настоятельница рано или поздно отправит к нему одну из белиц с вестью от здоровье Настасьи. С чего такая забота?! Дивно, что игуменья снизошла до какого-то задрипанного панича без роду и племени.
- Знаешь что, Настасья? Я писарю обозному велю письмо твоей родне отправить. Передам, что ты нездорова, слаба и дальше ехать не можешь. Пущай боярин Ярославский людей отправляет забрать тебя в отчий дом. Пока грамота в Московию дойдет, пока за тобой приедет челядь, глядишь, ты и на ноги встанешь. К Наталье своей поедешь, к тятеньке и маменьке. А там и Алексей тебя встретит, свадьбу сыграете. Как думаешь? Хочешь вернуться к Москву?
"Еще бы!", - едва не крикнула от радости Настасья. Если бы могла с кровати встать, кинулась бы на шею Федотихе и расцеловала ту в обе щеки. Больной, остававшейся в одиночестве в чужом краю, ей в тот момент действительно сильно хотелось вернуться к родителям. Хотела, чтобы пожалели, приласкали...
- Хочу, очень хочу, матушка.
- Ну, вот и ладно, - облегченно вздохнула Аграфена Семёновна. С души будто камень упал. Легонько потрепав Настасью по руке, она пожелала ей скорейшего выздоровления, и, благословив на прощание, покинула покой.

Едва успела закрыться дверь за Федотихой, как в келью дружной стайкой впорхнули боярышни во главе с княжной Еленой. Щеки раскраснелись от мороза, глаза блестели. Все, как одна, оделись в тёплые шубки, готовые в любой момент сесть в новый возок, подаренный полоцким наместником будущей государыне, и тронуться в путь. Первая радость Настасьи при мысли о возвращении домой, померкла при виде радостного настроения товарок. Сейчас они уедут, а она останется за толстыми стенами, умирая от скуки. Затем отправится в Москву и не увидит ни Вильни, ни венчания, ни литовского двора... И нечего будет на старости рассказать детям и внукам. Шляхтич тоже уедет... Пожалуй, последнее обстоятельство ее огорчило сильнее всего.
Елена Ивановна ласково погладила девушку по щеке.
- Вижу, сегодня тебе лучше, Настенька. Мы в дорогу торопимся, а ты поправляйся. Настигнешь нас после, в Вильне.
Настасья удивилась. Она-то думала, боярыня ее отъезд в Москву с княжной оговорила. Оказывается, Елена ни о чем не знает!
- Я к отцу вернусь. Агрофена Семёновна говорит, что я слаба и нездорова. Одной на чужбине оставаться нельзя, поэтому весточку домой пошлет, чтобы за мной приехали и забрали назад. Может, так лучше.
- Я тебя не отпускала! В Москву она ехать надумала! И мыслить о том забудь. Вас и так мало, чтобы разбрасываться таким сокровищем по воле какой-то боярыни. Как поправишься, догонишь нас в пути или в Вильне. Киличев по моей просьбе выделил тебе стражу, а наместник даст сани и коней, проводника найдет по первому требованию. Он мне обещал. Еще двух девок оставляю, чтобы тебе прислуживали и помогали монахиням, пока ты не встанешь на ноги. О возвращении в Московию пока забудь, Настасья. Отбудешь год, как князь велел, и потом уже поговорим. Я к тебе, милая, привязалась, поэтому тяжело с тобой нынче расставаться. Но, видно, так Господь распорядился.
Настя тоже душой прикипела к Елене за время пути, словно к родной сестре Наталье. Немного подумав, она кивнула головой в знак согласия, видя, как довольно заулыбалась княжна.
- А что про спасителя моего слышно? Здоров ли? Не шутка, в мороз искупаться в ледяной воде.
Боярышни рассмеялись.
- Здоровью шляхтича можно позавидовать. На днях видела, он даже не чихнул, - сказала Уварова.
- Таких, как он, хворь обходит стороной, - заявила Вяземская. - Его в тот же день шляхта медовухой до бесчувствия напоила, а после девки из корчмы брагой ему всю ночи тело растирали.
- Прасковья! Ты что...
Наперсницы смутились.
- А что я сказала, чего все не ведают? - возмутилась Вяземская, озираясь на подруг. - Пока мы в соборе сутки стояли, молились за здравие и упокой, литовский почет добро погулял! Украли любимую прислужницу жены наместника. Пока ее нашли в шинке со шляхтичами, весь Полоцк перевернули. А кто песни похабные пел ночью под окнами горожан? Опять же, с германскими рыцарями подрались. Кошку на веревке за хвост по трубе спустили в дом ксёндза. Тот едва не умер от страха, решив, что черти по его душу пришли. И про растирание брагой тоже слухами земля полнится. Срамота!
- Наш литвин хоть и был до недавнего здоров, но ныне с ним несчастье случилось. Так ведь, Елена Ивановна? - встряла Ольга Мстиславская.
Княжна подтвердила ее слова.
- Да уж! Дивно это! На заре явился ко мне пан Высоцкий и попросил для пасынка милости, чтобы я позволила ему в городе задержаться, ибо скрутил несчастного неведомый недуг: жар, тело на пятна побило, глаза открыть не в силах и голову от подушки оторвать не может. Решил отлежаться в замке, пока не поправится. Жаль, что столь благородный кавалер покинет мой кортеж.
- Само собой, - в один голос воскликнули девицы, хитро глядя на растерявшуюся Настасью.
- О тебе, Настенька, я не переживаю, - добавила неожиданно княжна. - Лучшей охраны от назойливых посягательств, чем монастырские стены, никто еще не придумал!
Наговорившись вдоволь, расцеловав подругу в бледные щеки, Елена, возглавив женскую свиту, покинула Спаса-Ефросиньевский монастырь.

***

Напротив брамы(1), в замке наместника, в котором гостила Елена, выстроились вереницей сани и повозки. Она заполнили все прилегающие к крепости улочки города.
Вдоль стен домов и лавок толпились горожане, желавшие проводить маленькую княжну в дорогу. Бабы и мужики, купцы и ремесленники, служивый люд кричали: «Славься, Елена Ивановна!» От умиления у Елены струились слезы из глаз.
Федотиха, проезжая в тесных санях, куда ее отправила княжна, не ведомо за что разозлившаяся на свою мамку, хмуро вглядывалась в лица толпы. Неожиданно, среди скопления народа, она заметила знакомую кудрявую голову с плоской шапочке и белым пером.
Поймав взгляд боярыни, даже приподнявшейся от удивления с места, шляхтич сорвал с темноволосой шевелюры головной убор и, послав ей торжествующую улыбку, отвесил церемонный поклон.
- Чтобы тебя громом поразило, стервец! – вырвалось у Аграфены Семёновны. Жулик! До нее мгновенно дошло, что пасынок Высоцкого непонятным образом умудрился отколоться от почета, и оставался в Полоцке. – Ну, Настька, гляди! Случись чего, Алексей мой, хоть и добрый, но голову тебе свернет, как кутенку.


(1)дословно с бел. яз. - врата, вход. Фасадная пристройка в дворцах и замках, служившая входом во внутренний двор. В браме часто располагались караульные помещения и тюремные застенки, пыточная.
___________________________________

Привет, Надюшка!
Хорошо, что Настенька очнулась
Какой интересный персонаж - Людвиг! Он мне показался очень симпатичным И какой же дар он попросит???

спасибо. Ты так все описываешь, словно сам находишься среди героев
_________________

Надюша, девочки, всем привет!

1. Обложка получилась очень интересная!

2. Новая глава тоже интересная, большое спасибо!

Ах, Людвиг-Людвиг! Экий красавец-молодец! Чуется мне, что неспроста он "заболел", да с остальным не поехал...
Неужто так серьёзно влюбился? А что попросит в качестве благодарности за спасение? Уж не саму ли Настеньку в жёны?
Ждём-ждём-ждём новой главы, Надя, спасибо!
___________________________________

Девочки, привет!


Elis писала:



Анечка, может он и показался тебе симпатичным , но он далеко не душка, что и видно по прологу

Irenie писала:


Ириша, "болезнь" - причина остаться в городе, избавившись от опеки боярыни Федотовой, что дает огромную возможность "ударить по всем фронтам" Не думаю, что парня обуяло возвышенное чувство, скорее похоть, и другое желание
___________________________________

Ок! Значит, можно начинать бояться...
Хотя за Настю мне и так тревожно, но я всё же верила в светлые чувства Людвига, а раз уж автор говорит - нет... Остаётся только уповать на твою волю, Надюша!
Но в любом случае спасибо за интересный роман!
___________________________________

Ой, как жаль! А я , глупая, ещё в первой главе, когда Людвиг обещал княжне спасти Настасью(за долг) , размечталась, что он попросит руки девушки именно от большой любви. Что-то страшно стало!
Спасибо, Надя за новый кусочек!
___________________________________

Лариса, привет!

lorka писала:



Ну, это было бы слишком просто И не интересно
___________________________________

Надя, привет!
Благодарствую за главу! в Любвига я уже почти влюблена - хорош парень. И непрост. И читать про таких интересно, и писать. Спасибо!
Еще очень нравится образ Федотихи Яркий, характерный, стервозный. Ее я тоже люблю
_________________

Нат, привет!


натаниэлла писала:




Не простой - это верно! Но хорош ли парень - не знаю, не знаю!
___________________________________

 » Глава №2 (часть 2)

Настасья поправлялась медленно. По ночам девочке снились кошмары, мучил кашель, от слабости кружилась голова. И только спустя две недели впервые ей было позволено ненадолго подняться с постели. Ослабленная недугом, Настасья едва держалась на ногах. Трудницы водили подопечную под руки по келье, а после, когда она немного окрепла, прогулки распространились и на территорию обители.

Понятное дело, знатную гостью никто не нагружал работой. На первых порах ее даже не звали к службе в холодный храм, боясь, что может вернуться знобуха. Инокиня, ходившая за московиткой, все реже появлялись комнате, и постепенно груз забот о выздоравливавшей лег на плечи девок из свиты княжны.
Звали их Авдотьей и Пелагеей. Обе девушки были приблизительно одного возраста с Анастасией Ярославской. Они меняли постель, стирали грязное белье, умели одеть и причесать. Длинными зимними вечерами, когда за узким оконцем кельи выла вьюга, и занять себя кроме вышивки, было нечем, они рассказывали Настасье сказки и небылицы.
- Золотко ты наше, Даниловна, ну, чего тебе нонечи сказывать-то? Про лешего али про кикимору? – обычно спрашивала у девочки Палаша, присаживаясь на край кровати с пяльцами.
- Да хоть про что, - слабо улыбаясь, отвечала хворая, в душе трепеща от предвкушения новой порции удивительных страшных сказок, на время развеивавших монастырскую тоску.
- Тады извольте. Поведаю про Лихо Одноглазое.
И вот, Палаша втыкала иглу в канву, и начинала рассказывать. Ее голос звучал то тихо-тихо, то превращался в пугающий шепот, то нарастал с устрашающей силой так, что Дуня, взвизгнув от страха, кидалась к Настасье на кровать, и они в обнимку прятались под стеганым одеялом. Трещал огонек свечи, отражаясь в морозном оконном узоре, по каменным стенам метались пугливые тени, в воображении девочек шумел темный лес, богатыри сражались с одноглазым чудовищем.

Но сказки - не все. При любом удобном случае княжеские холопки уходили за ворота, шатались по полоцкому торжищу и городу, собирая местные сплетни, которыми после щедро делились с маленькой госпожой.

К концу третей недели Настасья окрепла настолько, что начала посещать литургии и ходить к настоятельнице монастыря Серафиме. Игуменья, высокая женщина со следами преждевременно увядшей красоты и удивительно красивым разрезом зеленых глаз, оказалась не против визитов московитки. Милая, любопытная девочка пришлась ей по душе. Серафима привечала ее в своей келье, и чем чаще они встречались, тем душевнее велись разговоры.
В свободное от дел время, игуменья водила гостью по обширному монастырскому подворью, показывала хозяйственные постройки, сад, ледники, кладовые, рассказала историю возникновения самого монастыря.

- Сей храм, дитя мое, заложила Ефросинья Полоцкая, - говорила монахиня, стоя у большой дубовой раки, похожей на резной сундук, где хранились мощи княжны, после смерти причисленной к лику святых. - И была она дщерью витебского князя Святослава. С малых лет Ефросинья стремилась к уединению.
- Как, матушка? Совсем что ль? И замуж не хотела?
- Да, совсем. Ее чистая душа отторгала все мирское – платья, украшения, женихов. И не перебивай, милая, иначе боле ничего не стану рассказывать. Так вот, именно оттого, что княжне претило мирское, она отказалась от знатных женихов, претендовавших на ее руку, и закрылась в келье Софийского собора. Став монахиней, Ефросинья взяла к себе на постриг двух своих сестер. Разом с ними она переписывала и переводила книги с иноземных языков, и являлась великим человеком - просветительницей и преданной слугой Господа нашего. Однажды Ефросинье приснился вещий сон…
- Неужто! – глаза девочки округлились.
Серафима строго глянула, и Настасья, покраснев, смущенно опустила глаза.
- Ой, прости, матушка, дуру. Молчу. Молчу аки рыба об лед.
- Явился во сне к Ефросинье Ангел и, взяв за руку, привел к тому самому месту, где ныне стоит наша обитель. Ангел сказал Ефросинье: «Здесь надлежит тебе быть»! Как ни дивно, но той же ночью именно такой же сон видел епископ Илья. Сговорившись, Ефросинья и епископ пошли к полоцкому князю Борису просить, чтобы он отдал землю, на которую Ангел указал, монахиням. Князь великодушно внял просьбе челобитчиков. Вот так, Настенька, и появился монастырь, в котором ты ныне находишься.
- Что? Вот прям через сон Ангел с Ефросиньей и епископом и говорил?
- Истинно. Это чудо, дитя! Ангел небесный донес до смертных волю Божью. Ну-ка, скажи, нравится ли тебе у нас?
- Нравится, матушка Серафима. Сестры ваши всей душой ко мне.
Игуменья просветлела лицом.
- Раз так, не хочешь ли у нас задержаться? Вступить на путь послушания? Мы к тебе привязались и искренне были бы рады, коль ты стала бы одной из нас.
Настасья растерялась. На самом деле в монастыре ей не нравилось. Совсем. Сказала обратное, чтобы сделать приятное игуменье, не более. Здесь было тихо, скучно, ничего не происходило. Хуже, чем дома в тереме. Посиневшие от холода лица и руки черниц, черные одеяния, навевали смертельную тоску.
Каждый божий день она ждала, когда полностью выздоровеет и сможет, наконец, отправиться в Вильно ко двору литовского князя. И чего уж лукавить, куда больше рассказа о святой, Настасью волновала мысль, успеет ли она попасть в столицу княжества до венца Елены Ивановны.
- Уж не взыщи, матушка, но у меня иная судьба. Отец велел через год вернуться домой, в Москву. У меня и жених там имеется, и сговор уж давно был.
- И велико ли приданое за тобою дают? - Словно невзначай поинтересовалась игуменья.
- Земли под Смоленском.
Монахиня разочарованно вздохнула. Еще бы не сокрушаться. Смоленские уделы до сих пор оставались спорными. Род Ярославских старый, влиятельный и богатый, известен не только на Московии, но и в Литве. Все эти дни, обихаживая и угождая малолетней девице, Серафиму не покидало желание заполучить ее к себе в послушницы и пополнить за счет обильного взноса обмелевшую после недавней войны монастырскую казну. Но земля на порубежье, кочевавшая из рук в руки в ходе сражений, невесту Христову не прельщала. Зато кое-кто другой мог ею заинтересоваться.
- На все воля Божия, дитя, - натянуто она улыбнулась, - и неисповедимы Его пути, по которым Он ведет нас к служению Себе и спасению нашей души. Жаль! Искренне жаль будет с тобой расстаться! Что до жениха, так не один человек не в силах помешать зову сердца и духовной тяге, коль они искренни и тверды. Ежели вдруг когда-нибудь надумаешь посвятить себя Богу, милая, я всегда буду рада тебя принять.
- Благодарствую, матушка Серафима. Токма мне в Вильно надо. Скоро свадьба княжны и вашего князя Александра.
- О, мирская суета! – всплеснула ладонями и закатила глаза настоятельница, после окинула взглядом свысока смущенно потупившую взгляд Настасью. - Раз так, может, хочешь попросить у святой Ефросиньи благословения?
- Хочу, - обрадовалась девочка. – А как?
- Три раза проползи на коленях под ракой, читая Отче наш, и загадай при том желание. Оно обязательно исполнится. Наша покровительница творит чудеса.

Желание? Но какое? Настасья задумалась. У нее было много желаний, в основном незначительных, свойственных ее возрасту. Но единственное, чего она всерьез и страстно хотела – выйти замуж по любви и чтобы жених оказался красивый. Мечтала о том, чего хочет любая нормальная девушка. Вот об этом и попросила святую, когда про себя читала молитву, ползая под ракой. Ее немного смутило, что в мыслях в тот миг она видела своим женихом вовсе не Алексея Федотова. Не властно воле, странным образом в памяти возник образ литовского рыцаря - темноволосого всадника с зелеными глазами.

На следующий день игуменья показала Настасье еще одну монастырскую святыню – золотой крест, выполненный по заказу Ефросиньи Полоцкой мастером Лазарем Богшей(1).
- На распятие наложено заклятье. Тот, кто осмелится его вынести из храма, захочет присвоить, продать, будет проклят на веки Святою Животворящей Троицей и святыми отцами.
Настасья с интересом рассматривала крест. С лицевой стороны реликвию украшали овальные иконки с ликами святых, оправленные жемчугом и драгоценными камнями, а на тыльной стороне креста рука мастера выгравировала слова заклятия.

Спустя неделю настоятельница повела гостью в скрипторий, показала книги и старинные фолианты на древне-греческом и латыни, которые переписывали монахини. Библиотека являлась гордостью монастыря, но ничего интересного там для себя Настасья не нашла. В большом помещении, заставленном столиками, пюпитрами и скамеечками, пахло книжной пылью и красками, и, пройдясь со скучающим видом меж рядов, девочка изъявила желание вернуться в келью. Книги Настасью мало интересовали. К своим годам она с горем пополам усвоила кириличный алфавит, умела читать по слогам, знала счет до сотни. Большего от нее не требовалось. Девицы на Московии, даже самые родовитые, были в ту пору в основном не грамотными. Куда больше ценилось крепкое здоровье, умение вести домашнее хозяйство, шить, вышивать, управлять прислугой и в будущем стать послушной женой мужа, которого выберет родня.

Тем же вечером, готовя боярышню ко сну, девки по обыкновению завели разговор о том, что видели в городе.
- Ой, Даниловна, знала б ты, кого мы нонечи у монастырских врат встретили!
Настасья сидела на низкой скамеечке среди кельи, парила ноги в медном тазу. Господи, ну кого они могли встретить-то? В Полоцке не было ни родни, ни знакомых. Опять,поди, начнут болтать про калику перехожего, гусляра или нищих, толпящихся у воротни обители. Скорее бы в постель да сказку Палашину послушать.
- Ну?
- Шляхтича видали. Того, что тебя из полыньи спас.
Настасья встрепенулась, откинула со взмокшего лица прядь, с недоверием глядя на присевших на корточки у ее ног девок.
- Он ли? Ошиблись верно.
- Вот те крест, Даниловна, он, - перекрестилась Палаша, хитро сверкая серыми очами. – Ну, ей богу он! Кабы я его не ведала, так и не стала бы говорить. Важный такой, разодетый.
Настасья неуверенно улыбнулась, не зная, радоваться или плакать от вести. Сердце вдруг забилось в груди, как пойманная в силки птица, быстро-быстро.
- Как такое может быть? Разве он в Полоцке до сих пор? Здоров? Княжна перед отъездом сказывала, будто этот человек захворал. Я думала, он давно должен быть в Вильно.
- Стало быть, не уехал, - хмыкнула Авдотья. – Здоров, кровь с молоком. Он в ворота стучал, просился переговорить с настоятельницей. Ой, ведаешь, Даниловна, я тут черниц поспрошала и кой-чего выведала у них. Шляхтич энтот, оказывается, ужо которую неделю к обители приходит, у монахинь справляется о твоем здравии. А ныне просил матушку Серафиму о позволении с тобой свидеться. Токма тебе велено не сказывать ни словечка. Краса ты наша, свет-Даниловна, чует моя душа, ты себе в Литве зазнобу нашла.
Разрумянившаяся от горячей воды, девочка покраснела еще больше.
- Думаешь, я ему нравлюсь, Дуняша?
Авдотья удивленно приподняла брови, улыбнулась. Малая еще ихняя боярышня, в мужиках не разбирается и цены себе пока не знает. Только одни ее волосы, длинные, ниже пояса, светлые с позолотой и мягкие, как лен, чего стоят. А глаза, будто васильки летом в поле.
- А, не уж то, нет. Стал бы мужик по лютому морозу кажный день монастырский порог обивать, коль ты ему не по нраву. Интерес у него сердечный, видать, имеется.
- Он мне снится… иногда, - призналась Настасья, боясь поднять на девок радостно блестевшие глаза.
- Хех! Еще бы! - хохотнула Палаша. – Такой-то красавец, да кабы не снился. Ажно завидки берут. Эх, достанется ж кому-то… Ну, милая, доставай-ка ноженьки. Хорош парить, вода остыла. Не дай бог, новую хворь схватишь, засядем мы тогда с тобой в монастыре до скону веков.

Взбудораженная известием Настасья до глубокой ночи не могла уснуть, крутилась на жесткой лежанке с боку на бок, а перед глазами, едва стоило их закрыть, возникал неясный, будто видимый сквозь толщу воды, образ литвина. Не забыл, думала она. Он ее не забыл! И девичье сердце, охваченное каким-то диким восторгом, с удвоенной силой билось в груди.

***

На следующий день спозаранку, после литургии и трапезы, Настасья тепло оделась и, наказав девкам сидеть в келье, вышла на прогулку в монастырский сад. В душе теплилась надежда, вдруг, дойдя до калитки в стене, она сможет увидеть Его.
«Святая Ефросинья, прошу, сделай так, чтобы ОН был здесь».
Ярко сияло солнце. От морозного воздуха щипало нос и горло. Притихший в зимней спячке сад после недавней оттепели окутала голубая дымка – сотни тысяч ледяных кристалликов инея, густо облепившего прогнувшиеся до земли ветки фруктовых деревьев, преломляли свет, излучая мягкое серебристое сияние.
Она медленно шла по утоптанной дорожке в сторону стены, наслаждаясь морозной погодой, чистым небом и окружающей ее красотой. Под меховыми чеботами весело похрустывал наст, дыхание, срываясь с губ, превращалось в белесые облачка пара. Достигнув заветной калитки, через которую открывался вид на заснеженную Полоту и темные срубы посадских изб, немного постояв у нее, глядя на пустую дорогу, Настасья, вздохнув, развернулась и побрела назад между стволов груш к хозяйственному двору. В душе разливалось разочарование. Глупая, чего она ждала? Что шляхтич с рассвета до темноты гуляет вдоль монастырской ограды? Сомнительное удовольствие караулить целый день девицу на лютом холоде.

Она остановилась на минуту, сыпанув на горбатый сумет у дорожки горсть хлебных крошек, что принесла с собой в муфте. С кроны яблони к ногам слетелись синицы и стая красногрудых снегирей.
Какой-то неясный, приглушенный расстоянием, шум за спиной привлек внимание, заставив оглянуться. На расстоянии не больше двух десятков саженей, у каменной стены стоял мужчина в чернобурой шапке и шубе. На пронзительно белом фоне искрящегося снега, ярким пятном выделялся красный терлик, видневшийся меж распахнутыми полами верхнего мехового одеяния.

У нее перехватило дыхание. Даже глазам не поверила. Сбылось! Святая Ефросинья ее услышала. Настасья замерла, как заколдованная, глядя на стремительно приближавшегося к ней по колено в снегу человека. Шаг, еще шаг. Он уже совсем близко. От вида высокой широкоплечей фигуры приятно засосало под ложечкой. Боже, какой он красивый! Самый красивый мужчина, которого она когда-либо видела. Сердце судорожно забилось, готовое выскочить из груди, в душе стремительно, как ураган, нарастало смятение и вскоре захватило ее целиком, пробудив острое желание развернуться и убежать.

Божечки, о чем с Ним говорить? Она не представляла. От паники в голове стало вдруг невероятно пусто, ни одной мысли, только стук сердца, отдававшийся толчками крови в висках.
- День добрый, панна!
- Гой еси.
Потревоженные звуком голосов, испуганно вспорхнули и понеслись в небо прикормленные птицы. Нежданный гость, сорвав с черных кудрей шапку, низко поклонился. От волнения у Настасьи пересохло в горле и заледенели руки. Обведя растерянным взглядом снег, она заметила муфту, которую случайно обронила. Присела, чтобы поднять, но шляхтич, быстро склонившись, подхватил ее первым. Стряхнув налипшие на мех снежинки, он с новым любезным поклоном подал ее. На мгновение пальцы встретились, и Настасью будто обожгло каленым железом.
- Что делает пан за стенами женской обители? – спросила она, поднимаясь и боясь посмотреть мужчине в глаза. – Пан, видать, получил разрешение находиться здесь?
- Разрешение? – темные брови Высоцкого удивленно выгнулись. – Нет. О том, что я здесь, никто не знает. Я перелез через стену.
Людвига слегка обескуражила детская наивность вопроса. Кто ж дает разрешения на свидания в бабском монастыре? Небрежным жестом он указал на стену, где, едва различимая на фоне камня, болталась толстая пеньковая веревка.
- Вот как? – Настасья растерянно проследила за его рукой. - Но тогда пану нельзя тут быть. И… и я пойду, пока нас... не увидели.
Подобрав подол шубы, она развернулась, но Людвиг заступил ей путь, решительно взяв за руку.
Что делать? Она бросила встревоженный взгляд в конец сада, боясь, что с минуты на минуту из-за замета хозяйственного двора покажется кто-то из черниц. Вырваться, идти дальше или остаться? Душа разрывалась от противоречивых желаний. Нестерпимо хотелось остаться, постоять в саду возле своей воплощенной мечты, чувствуя, как тепло мужской ладони постепенно передается ее замерзшей руке. Хотелось перемолвиться хотя бы парой слов... Но в то же время понимала, что поступает неправильно. Нельзя с молодым мужчиной, тайком пробравшимся в женский монастырь, оставаться наедине. Надо уйти, как она и сказала, чтобы не позволять ему о себе плохо думать. Именно этому ее учили мамки.
- Погоди. Не бойся, - быстро заговорил он, пожимая тонкие пальчики и доверительно заглядывая в испуганные девичьи глаза. - Никакого вреда я тебе не сделаю, а монашки сюда не скоро придут. Поверь, уж я-то знаю, что говорю. Со стены видел, они чистят снег у главных ворот. Когда я заметил тебя через калитку, даже не поверил собственной удаче, ведь за все эти дни благочестивые вороны мне и словом о тебе не обмолвились. А мне, знаешь ли, нетерпелось справиться о здоровье той, кого мне выпала честь спасти. И вот я тут... Дозволь, панна, представиться. Людвиг Высоцкий из Черных Водов, хорунжий лидский, пасынок ясновельможного пана Флориана Высоцкого.
Девочка так мило потупилась, что это невольно вызвало улыбку на губах Высоцкого.
- Анастасия…
- А я знаю. Мне о тебе княжна говорила. Настасья Даниловна тебя звать. Ты дочь боярина Данилы Ярославского. Красивое у тебя имя. Стало быть, Настенька?
- Верно. Но отчего ж у пана такое странное имя? – робко поинтересовалась Настасья. - Ты, пан, латинянин?
Высоцкий покачал головой и на пушистом околыше шапки, в центре золотой броши, кровавым светом вспыхнул крупный яхонт.
- Вовсе нет. Пусть панна ничего такого не думает. Я, как и родич мой, Флориан, в православной вере крещен. Лукой записали, однако, настоящее имя никто уже не помнит, только поп, да и то на причастии. А Людвиг не имя, прозвище. Меня жена дядьки назвала на свой манер и с тех пор все только так меня и кличут. Она немка, родом из ганзейских земель, что под Шчетином.
- А…
- Так все же, как здоровье панны? – пальцы мужчины чуть крепче сжали руку Настасьи, вызвав в ее душе сладкий трепет.
- Мне добра. А сам пан здоров ли?
- Твоими молитвами, красавица, - усмехнулся он.
По правде говоря, Людвиг и не болел. Мнимый недуг пришлось разыграть, чтобы остаться в Полоцке. Он обманул даже старика Флорю, поскольку дядька вряд ли одобрил бы его намерения. Значит, девица интересовалась его здоровьем? Что ж, приятное обстоятельство. Это могло значительно облегчить задачу.
- Как же ты назад преберешься? Веревка-то короткая.
- Зачем лезть, коль есть ворота. В них и выйду.
Настасья пугливо охнула. Вырвала руку, прижала ее к груди, будто пытаясь столь бесполезным жестом унять заколотившееся сердце.
- А игуменья? Что она скажет? Матушке Серафиме не понравится, коль увидит тебя. Она разозлится.
- И пусть, - беспечно отмахнулся Людвиг. - Что она мне сделает? За уши оттаскает или велит розгов всыпать? Да не переживай ты за меня, панна, я могу за себя постоять.
Глаза девочки восхищенно вспыхнули.
- Отчего же ты, пан Людвиг, не в Вильно, раз давно поправился? Неужто, не хочется на венчание попасть?
- Дела в городе, поэтому и задержался, – пространно ответил он, на мгновение отрывая взгляд от румяного личика, смахивая с плеча сыпавшийся на воротник иней с висевшей над головой ветки. - А что до княжеской свадьбы, так раньше Мясоеда ей все равно не бывать. В Вильно я десять раз успею. У меня конь добрый, за два дня до столицы донесет.

Разговор угасал. Вблизи дорожки, на кусте смородины, пронзительно засвистела синица. Настасья терялась, не зная, о чем еще спросить, чтобы прервать затянувшееся молчание, а Людвиг, нисколько им не тяготясь, стоял, внимательно разглядывая девочку. Нежданно налетевший с Полоты легкий ветерок пронесся по кронам деревьев, смахнув на землю облако инея. Играющие в солнечных лучах снежинки, грациозно кружась, оседали мерцающим серебром на шапку, шубу и волосы.
"Господи, - думала Настасья, - хоть бы это случайное свидание никогда не кончалось".
Постепенно она забыла о монахинях, готовых вскоре появиться, девках, что могли пойти ее искать. Хотелось, чтобы время замедлило ход, замерло, и сказочное мгновение тянулось до бесконечности. Мгновение, где существовал тихий, сверкающий инеем, сад, а в нем двое – Он и Она.

Как под мороком, она разглядывала прекрасного молчаливого мужчину, любуясь длинными тугими спиралями темных локонов, покрытых снежными блестками, бледной кожей, синевой гладко выбритых щек и странным, непонятным ей, лихорадочным мерцанием на донышке зеленых глаз. Его губы… Они были столь яркими, влажными, немного приоткрытыми, точно Людвиг собирался что-то сказать, но не решался. Настасью бросило в жар. Со страшной силой захотелось дотронуться до них своими губами, почувствовать на своем лице…
- У панночки ручки замерзли.
Она вздрогнула, но не отстранилась, когда он захватил в плен ее руки, и, нежно лаская пальцами, поцеловал их, оставляя цепочку влажных следов до самых запястьев. Ледяную кожу приятно овеяло горячим дыханием, вызвав в теле волну мелкой дрожи. Настасья затаила дыхание, потрясенная, онемевшая. И тогда, оставив ее руки в покое, Людвиг притянул ее к себе, взял в ладони лицо, осыпав его быстрыми поцелуями. Его губы задержались на полыхавшей румянцем щеке и, спустившись наискось по бархатной коже, прильнули к ее губам. Поначалу осторожно (мужчина оторвался, заглядывая девочке в глаза, будто спрашивая разрешения), затем властно, сминая их, подчиняя своей воле, заставляя раскрыться под его напором, чтобы проникнуть в рот языком в глубоком поцелуе.
Настасья судорожно втягивала носом воздух - не доставало ни сил, ни желания прервать бесконечно длившееся безумие, от которого она задыхалась. Голова шла кругом. Она закрыла глаза, целиком отдавшись во власть смятения и восторга, чувствуя, как внутри нее растекается приятная истома и постепенно подгибаются колени.
- Испугалась?
Высоцкий отстранился, переводя дух, стараясь унять дрожь в руках, видя, как она судорожно сглотнула, кивнула и застыла в ожидании продолжения. Вот черт, совсем не собирался ее целовать. Слишком поспешно и опрометчиво. Но Настасья сама виновата. В том, как она на него смотрела, не отрываясь, было что-то настолько возбуждающее, что напрочь снесло голову. К тому же, она была хорошенькая, как игрушка, в своем московитском наряде, в длинной черной блестящей шубе, маленькой шапочке с пушистым околышем. Нарядная дорогая куколка. И он хотел ее. Хотел страстно, с момента, когда впервые увидел бело-розовое, похожее на сердечко, лицо, и огромные, сверкающие лазурью, глаза в окне повозки.
- Прости, - выдохнул он со стоном. - Не удержался. Давно... очень давно не мог расстаться с мыслью, какая ты на вкус. Но теперь знаю.
Охрипший голос с легким придыханием вызвал у Настасьи новый приступ мурашек по коже и волну жара, собравшегося вдруг пульсирующим сгустком внизу живота.
- Какая?
Людвиг склонился, прижавшись лицом к девичьей щеке, лаская дыханием мочку уха с вдетой в нее длинной золотой серьгой.
- Твои губы сладкие и теплые, как согретая летним солнцем земляника. - Тихо произнес он. - Это удивительно... Зимой, и земляника.
Она дрожала в его руках. Вздрагивала от такого же страстного желания, что раздирало его, только не отдавая себе отчета. И у Людвига мелькнула грешная мысль, что повали он ее сейчас на снег, вряд ли девочонка стала бы сопротивляться.
- Совсем ты мне голову заморочил, - Настасья смотрела в его глаза, даже не делая попытки отстраниться.
Тогда он задумчиво погладил большим пальцем нежный рот, нажал на нижнюю губу, заставляя его вновь распахнуться и опять ее поцеловал. Ее затопило счастьем, от которого стало трудно дышать. О, если бы у нее не было жениха, и если бы батюшка позволил литвину посвататься… Но… но это невозможно. Боярин Ярославский никогда не пойдет на подобный шаг, даже ради счастья любимой дщери. Сердце кольнуло болью, и она отвернулась, чтобы Высоцкий не видел навернувшиеся на глаза слезы.
Вскоре он ее отпустил.
- Когда, панна Настасья, собираешься отбыть в Вильно?
- Дня через три.
- А не боишься одна ехать? Путь-то неблизкий. Дороги неспокойные. Много холопов с разоренных войной земель ушло в леса, разбойничают.
Она немного успокоилась. Стояла, теребя в руках муфту и стараясь больше не глядеть на Людвига. Боялась, если снова посмотрит, ей опять захочется, чтобы он ее поцеловал и тогда она совсем осрамиться в его глазах.
- Пан Людвиг, я ведь не одна еду. Княжна оставила ратников, а наместник выделил возок и коней.
Лицо Высоцкого приобрело серьезное выражение.
- Слышал. И все же, панна, дороги нынче очень опасные. Ведаю, о чем говорю. Возок наместника приметный, охраны мало, поклажа будет притягивать всевозможный сброд в надежде поживиться при помощи татьбы. Настасья Даниловна, коль тебя не смущает мое присутствие, осмелюсь предложить себя в сопровождение. Мой-то почет понадежнее будет пары-тройки московитов с бердышами. Да и путь мы знаем. Ведаем, где стать на ночлег, а где лучше не задерживаться. Это ведь наш край, не забывай.

Шляхтич прав. Она видела в дороге сожженные веси, обугленные остовы частоколов. Там, где недавно кипела жизнь, лежал пепел. А этот человек казался таким надежным, сильным. Ее сердце замирало каждый раз, стоило Людвигу шелохнуться, а душу просто разрывало на части от желания согласиться на предложение, ведь это означало, что на протяжении нескольких дней сможет его видеть, говорить с ним. И никаких мамок, любопытных подруг, старой карги боярыни Федотовой…
- Что панна скажет?
- Я согласна. И… - она запнулась, а затем медленно, подыскивая нужные слова, добавила. – Я хотела бы поблагодарить пана за свое спасении… Если бы не он…
- Не стоит. Я всего лишь поступил, как надлежит любому благородному рыцарю. К тому же панна только что меня отблагодарила... Так, что я и мечтать не смел.
И снова взяв руку Настасьи, Высоцкий прижал ее ладошкой к губам, осыпая поцелуями каждый пальчик.
Неизвестно, сколько еще тянулось бы свидание, если бы со стороны замета не раздался полный ярости крик.
- Людвиг! Как посмел? Как дерзнул ты ступить на святую землю?
Побледнев, Настасья вырвала руку и отступила. Взгляд уперся в черное покрывало на голове женщины, стоявшей на углу замета и глядевшей на них сверкающими от гнева глазами. Богородица, смилуйся! Игуменья!
- Боярышня? А ты-то? Ты! Греха не боишься? Сраму нет?
Покрывшись красными пятнами, Настасья побежала по дорожке к монастырскому подворью, даже не остановившись, чтобы поцеловать руку настоятельницы. Только добравшись до овина, стала, переводя дыхание, глядя на оставшегося в саду шляхтича.
Игуменья и Высоцкий спорили на пониженных тонах, а потом женщина вдруг отвесила ему оплеуху. Сорвав шапку, настоятельница швырнула ее в снег и схватила молодца за вихры, заставляя опуститься перед ней на колени.
- Матушка, - донеслось до Настасьи.
Шляхтич виновато опустил голову, от недавней самоуверенности не осталось и следа. Настоятельница простерла над темными кудрями ладонь, словно собираясь их погладить, но в последний момент, видно, передумав, сжала пальцы в кулак, резко отняла руку, пряча ее в складках сутаны.
- Ступай прочь, пес.
Не доглядев, чем кончилось дело, Настасья опрометью кинулась к главному крыльцу.
В тот день, впрочем, как и в последующие, оставшиеся до отбытия гостьи из монастыря, игуменья и Настасья не разговаривали. Боярышню Ярославскую не упрекали, не стыдили, хотя она ждала и страшно боялась. Наказанием стал тяжелый осуждающий взгляд Серафимы, преследовавший девочку на каждой службе, во время трапез и на прогулке по двору обители.

***

Спустя три дня с первыми сполохами зари к вратам Спасо-Ефросиньевского монастыря слуги наместника доставили сани с крытым верхом. Черницы торопливо помогли погрузить несколько кофров, на застланных мехом скамьях уже сидели девки, собравшись в дорогу. Позади упряжки, вооруженные кордами, ждали команды трогаться шесть воинов-московитов.
- Благословите, матушка.
Серафима перекрестила Настасью, протянув ей руку для поцелуя. Они стояли у ворот. Несмотря на недовольство поведением гостьи, игуменья вышла ее проводить. Ледяной ветер рвал черные покрывала, бросая в лица женщин пригоршни ледяной крупы. Коротко запел рожок и на дороге показался вооруженный отряд.
- Может передумала с ними ехать? – молвила настоятельница, окинув глазами фигуры всадников-литвинов.
- Как отказаться, коль я дала согласие?
Взгляд Настасьи уже нашел среди всадников Высокого, и губы тронула радостная улыбка.
- Ох, дитя, дитя!
С нескрываемой горечью игуменья смотрела заливавшуюся румянцем девочку. Птичка угодила в силки. Господи, ну, возьмет она на душу и этот грех, отпустит ее с ним, ибо виновата – всю жизнь платить, не расплатиться. Но на душе все равно было мерзко. Может поэтому, в порыве минутного раскаяния, с губ игуменьи сорвались слова:
- Знаешь, как его звать?
- Кого – его? – переспросила боярышня, даже не повернув головы.
- Шляхтича, что предоставил покровительство. Это Людвиг Волк. От Смоленска до самой Лифляндии нет большего сумасброда, богохульника и рубаки. О, дитя, послушай, у него нет жалости, нет совести. Он волк, и живет по волчьим законам. Понимаешь ли меня?
Нет, она не поняла и даже не слушала, глядя, как зачарованная, на лихо гарцующего коня под статным седаком. Игуменья тяжко вздохнула. Жаль. Очень жаль. И да поможет Бог доверчивой глупышке!


(1) Имеется ввиду Лазарь Богша. Крест пропал во время ВОВ.
___________________________________

Надя , спасибо за шикарный подарок!
Что-то всё страшнее становится. Уж если мать- настоятельница предупреждение делает, то неспроста это! Ой, что же будет?
Скорее бы узнать. Ну, не посмеет же Людвиг украсть Настасью?

Надя, спасибо за продолжение!
очень захватывающе.

А вот мне как раз такие и нравятся - неоднозначные. Про совсем положительных читать скучно
_________________

lorka писала:



Лора, я тактично промолчу, что будет дальше. Пока пишу "Чужую". Так что придется подождать!




натаниэлла писала:



Ой, Нат, пока что Людвиг абсолютно отрицательный персонаж!
___________________________________

Надя привет. Спасибо за проду. Ох, сдается мне опасен для Насти этот красавец зеленоглазый. Незря, ой незря предупредила Анастасию игуменья,( похоже она его знает очень хорошо), да только не поздно ли?,запал Людвиг в душу Насти, мыслями завладел, влюбилась Анастасия в шляхтича, а о своем женихе и не вспоминает уже. И когда под ракой ползала, желания загадывала все о нем,о зеленоглазом думала.
___________________________________