Сборник рассказов

 » Голод (18+)

Ефим доходил. Эта промозглая городская осень окончательно его доконала. Так худо ему не было даже в тайге, где после ухода с каторги, до пяти дней приходилось сидеть без куска хлеба. Однако едва ли где так хорошо относятся к бродягам-лётным, как в богатом Зауралье. Это в коренной Сибири бродяг недолюбливают, обзывая обидным именем «варнаки», а те, в свою очередь, от всей души ненавидя желторотых сибиряков, нарекли их «челдонами».
Зато в Зауралье, где река Исеть переставляет собой подлинный бродяжнический тракт, настоящий отдых. Беглые здесь на каждом шагу, и они самый безвредный народ, несмотря на те страшные преступления, за которые многие из них пошли в Сибирь, а женская рука каждый вечер кладет на полочку к окну кусок хлеба лётному.
У Ефима же, после того, как товарища по побегу на берегу Оби куснула в спину пуля конвойного солдатика, а сам он, с шестиком в руках ушел от погони, зайцем скача с льдины на льдину по грохочущей неудержимым весенним ледоходом громадной реке, помутилось в рассудке. Засело у него в голове нестерпимое желание, непременно дойти до столицы, хоть одним глазком глянуть на то, как по-настоящему живут люди.
Бес, попутавший Ефима, все ж довел его до цели шального путешествия, но там, по своей бесовской привычке и бросил. Оглушенный и раздавленный огромным неведомым городом Ефим оторопел. Привыкший выживать в самой глухой чащобе, он запутался в каменном лабиринте, по простоте душевной сунувшись в самый центр, где на ближней рогатке чуть-чуть не стал легкой добычей городовых, серо-синими столбами торчащих на каждом перекрестке с Московским трактом.
Лишь чудом выкрутившись из хватких пальцев полицейского, Ефим скрылся в путине переулков, опутавших главное разбойное пристанище – Лиговский канал. Но, несмотря на каторжанское прошлое, а в железо Ефим загремел за то, что в пьяной драке насмерть рубанул топором соседа, и положение лётного, ни одна ватага городских душегубов его не приняла. Не пришелся им бывший крестьянин.
Гнилое, дождливое лето Ефим с грехом пополам перекантовался на Охте, по мелочам приворовывая на огородах и состоятельных дачах. После Лиговки он попытался, было, сунуться хоть на какую-нибудь, самую захудалую паперть, но убогие, от пуза кормившиеся у прихожан, тотчас поднимали такой галдеж, размахивая клюками и костылями, что ему волей-неволей приходилось спешно ретироваться, чтоб ненароком не столкнуться с привлеченной потасовкой полицией.
К осени Ефим окончательно обносился, и буквальным образом пух от голода. Ему бы в самую пору было, куда глаза глядят, бежать из негостеприимного города. Но каменный спрут, словно по наущению Сатаны, мистическим образом накрепко повязал лётного своими щупальцами, и тому недоставало сил вырваться из этой роковой хватки.
На Казанскую погода испортилась окончательно. Свинцовые, стремительно несущиеся тучи, рвущие брюхо об иглу шпиля Адмиралтейства, беспрестанно секли гранитное тело столицы ледяными ливнями. Ураганные юго-западные ветры, порой достигали такой силы, что с крыш летела сорванная черепица, с оглушительным треском вдребезги бьющаяся о мостовую.
От дождей Ефим хоронился под покосившимся, подтекающим тесовым навесом на задворках крепкой двухэтажной дачи, где были навалены источенные жучком березовые поленья для топки летней кухни. Пользуясь тем, что хозяева давным-давно съехали на зимнюю квартиру, а охраняющий окрестные постройки колченогий отставной солдат без крайней надобности не вылезал из своей сторожки, он по ночам рисковал развести неприметный костерок, в тщетной попытке отогреть деревенеющие от холода ноги.
В помойной куче неподалеку от навеса, тщательно перерытой Ефимов в поисках хоть крошки съестного, нашелся только свежий церковный календарь, непонятно как оказавшийся в мусоре. Теряющий последние силы лётный, по какой-то саднящей внутри потребности, наверное, просто чтобы окончательно не спятить, после каждого заката острой щепкой прокалывал цифру, обозначающую прожитый день, и отлично запомнил число, когда пришла большая вода.
Седьмого ноября тысяча восемьсот двадцать четвертого года от рождества Христова, за час до полудня, свернувшегося калачиком у дальней стенки дровяника Ефима, захлестнуло мутной, несущей поднятый с земли сор, волной. За одно мгновение он вымок до нитки. Цепляясь зашедшимися от холода пальцами за небрежно ошкуренные бревна стен, насилу поднялся на неверные, безобразно распухшие в коленях ноги и, качаясь от тошнотворного голодного головокружения, побрел на выход по щиколотку в прибывающей на глазах воде.
Когда Ефим, спасаясь от стремительно подступающего наводнения, задыхаясь и теряя последние силы, вскарабкался на косогор, его взору открылось потрясающая картина. Режущий лицо и давящий слезы из глаз ветер с залива намертво закупорил устье Невы, повернув реку вспять. На мгновение показавшееся в разрыве туч низкое солнце подсветило бледными лучами постигший город апокалипсис.
Оба берега в излучине Невы, сколько хватало глаз, были залиты вскипающей грязной пеной серой водой. Неудержимое течение, по ходу заворачиваясь в бесчисленные водовороты, беспорядочно кружило захваченный из подвалов и нижних этажей скарб несчастных горожан, с размаху круша его о стены домов и борта нескольких сорванных с якоря парусников, дрейфующих по воле волн по превратившимся в каналы улицам.
В последние дни Ефима совсем замучили рези в приклеившемся к хребту животе. Пока он убегал от воды, а затем, злорадно усмехаясь, обозревал разрушения, нанесенные стихией ненавистному городу, его слегка отпустило, но совсем скоро вновь жестоко скрутило. Переломившись в поясе, и крепко обхватив руками пылающий нестерпимой болью живот, Ефим упал на колени, а когда, наконец, смог перевести дух, то обнаружил новую напасть.
Прямо у него под ногами, не далее как в паре аршин, к раскисшему глинистому обрыву прибило утопленника, а точнее, утопленницу. Молодуха лет двадцати пяти, не более, только-только захлебнулась, и поэтому казалась не мертвой, а скорее уснувшей, разве что слишком, до синевы, бледной. У страсть как боявшегося мертвяков Ефима захолонуло под сердцем, и первым порывом его души было, бежать от греха как можно скорее и как можно дальше. Однако одеревеневшие ноги не послушались, и он чуть не сверзился с откоса вниз головой, едва успев уцепиться за мокро-скользкие ветви ивняка, оказавшись лицом к лицу с покойницей, медленно проплывающей мимо него.
И тут у окостеневшего от жути Ефима что-то надломилось внутри. Будто лопнул давно назревший нарыв, ошпарив внутренности раскаленным гноем. Точно одурманенный, в мгновение ока, забыв и про боль и про слабость, он изловчился и успел зацепить утопленницу за застывшую до каменной твердости холодную скользкую пятку.
У Ефима не сохранилось в памяти, как он умудрился выловить из воды неподъемное тело. И вдруг став легче пуха, неловко, словно во сне, шевелясь, медленно задрал подол насквозь напитавшегося водой сарафана, непристойно обнажив кольца густых, рыжеватых волос, которыми обильно зарос низ живота утопшей молодухи. Вжав голову в плечи, зябко замирая в ожидании неизбежной кары небесной, Ефим суетливо извлек из-за пазухи зазубренный, порыжевший от ржавчины мясницкий тесак и, примерившись, принялся отделять ногу покойницы от туловища.
Пока железо сперва тупо пилило кожу с уже успевшими проступить сине-фиолетовыми пятнами, затем с неприятным хрустом, брызгая темной, застоявшейся кровью, прогрызало волокнистое мясо, споро орудовавший ножом Ефим обмирал от каждого шороха, лихорадочно стараясь управиться как можно скорее.
Разделавшись, наконец, с неподатливыми жилами и хрящами в том месте, где нога крепится к поясу, он машинально вытер лезвие о забрызганный кровью сарафан, столкнул обезображенный труп в продолжавшую прибывать воду, и воровато оглянувшись, пригибаясь, как под обстрелом, нырнул в густую поросль ольхи, притиснув к груди страшный трофей.
Поглубже забившись в заросли, Ефим, несмотря царившую вокруг слякоть, при помощи старенького огнива, живо разложил шипящий, едко-дымный костерок. Захлебываясь горькой слюной, трясущимися от нетерпения руками откромсал несколько сочащихся сукровицей ломтей, кое-как нанизал их на тут же срубленный прут, и торопливо сунул в пламя.
Едва дождавшись, когда мясо, обильно текущее трещащим на углях жиром, схватится темно-каштановой коркой, обжигаясь, набил полный рот, хмелея от разлившегося по вспухшему языку неведомого ранее приторного привкуса, и жевал, жевал, жевал, не в силах остановиться.
В кустах Ефим просидел до самого рассвета, то, проваливаясь в сытую дрему, то, подкидывая дровишек в затухающий костер и поджаривая очередную порцию человечины, к его удивлению оказавшейся необыкновенно сытной. Только окончательно избавив медового цвета кость от плоти, он решился покинуть лёжку, уже зная, как ему обретаться дальше. Больше Ефим голодать не собирался.
К восходу ветер утих, и Нева успела вернуться в берега, утащив с собой изуродованную утопленницу. Множество крошечных с расстояния в полторы версты человеческих фигурок копошилось на набережных, и им не было никакого дела до какого-то там Ефима. Убедившись, что вокруг нет ни души, новоявленный антропофаг зашлепал рваными лаптями по влажной грязи в направлении избенка сторожа.
На это раз он лишнего не суетился. Стоило доверчивому инвалиду откликнуться на стук и отворить дверь, как Ефим, не произнеся ни слова, всадил тесак ему в живот и для надежности несколько раз провернул лезвие в ране. Затем каннибал затащил еще хрипящего старика внутрь, бросил на пол, и содрал с него одежду. Найденным за дверью топориком разрубил несчастному грудь, а собственным тесаком вскрыл брюшину. Увесистый ком осклизлых, серо-фиолетовых, с темными прожилками сосудов кишок, вкупе с белесым желудком, темно-шоколадными печенью, почками и селезенкой, губчатыми, до черных отметин прокуренными легкими, и влажным, зыбко играющим в пальцах сердцем, отправились в кадушку.
Не сыскав подходящей веревки, Ефим привязал штанины портов сторожа к его щиколоткам и за ноги подтянул выпотрошенное тело к невысокому потолку, предварительно тремя сильными ударами топора отделив голову. Под обрубок шеи, края обильно которого сочились багровыми струйками, он подставил емкость с потрохами.
Однако, как бы не был Ефим взбудоражен, последствия длительной голодовки не преминули напомнить о себе. Задыхаясь, с тяжко бухающим в груди сердцем и звоном в ушах, он обессилено опустился на расшатанный табурет, упершись локтями в изрезанный, густо засыпанный хлебными крошками, перемешанными с табачным пеплом, стол.
Тягостно переведя дух, Ефим окинул придирчивым взглядом свою добычу, глотнул застоявшейся воды из глиняного кувшина, и уже собрался набить трубку табаком из подвешенного на стене рожка, как вдруг раздраженно сплюнул на пол. До него только дошло, в чем он допустил промашку. Набрякшие, посиневшие кисти висевшего вверх ногами трупа ясно показали ему, что застоявшаяся кровь, запекшись в жилах, напрочь испортит вкус мяса на руках. Поколебавшись, Ефим все же нехотя поднялся, шагнул к развороченному телу и, поленившись отвязывать покойника, долго возился, на весу перепиливая твердые, как высохшее дерево, запястья, пятная и без того обильно залитый липкой кровью пол…
Скоро притерпевшись к смрадному духу мертвечины, который на третий день вообще стал будить в нем зверский аппетит, в сторожке Ефим провел целую седмицу, отсыпаясь и отъедаясь. В заначке у сторожа нашлись и хлеб, и соль, и целых полмешка подгнившей, но еще вполне съедобной репы, оттого он жировал, не скупясь набивая чугунок дармовой человечиной.
К той поре, когда от старика осталась лишь кучка дочиста обглоданных костей, Ефим уже перестал походить на стоящего одной ногой в могиле доходягу. Его лицо округлилось, опали опухоли на коленях, налились прежней силой руки и ноги, а в глазах было окончательно потухших, зажегся дьявольский огонек.
На восьмую ночь, уходя с Охты, Ефим прихватил с собой так удачно легший в ладонь топорик, а саму сторожку, заметая следы, поджег. Он больше не трепетал перед городом, обратившимся из гибельной топи в исполинское охотничье угодье людоеда. Теперь его путь лежал навстречу редким полуночным огням, переливавшимся отражением в студеных водах облеченной в серый безучастный гранит Невы…
В декабре тысяча восемьсот двадцать четвертого года, аккурат перед Новым годом, в правительственной газете «Русский инвалид, или военные ведомости» полицейское ведомство не раз настоятельно разъясняло непонятливым, распускающим панические слухи обывателям, что никаких каннибалов в столице нет и быть не может. А обнаруженные в различных частях города изуродованные тела принадлежат бездомным бродягам, умершим вследствие естественных причин и после смерти объеденными безмерно расплодившимися собаками.

 » Ошибка инспектора

День начинался обычно. За окном бывалого, но все еще вполне достойно выглядящего внедорожника привычно плыла добела раскаленная окончательно и бесповоротно спятившим, напрочь забывшим о том, что оно вовсе не южное, а скорее все же северное, солнцем, оплывающая едким потом от невыносимого зноя, улица. Но в салоне, на светлой, остуженной до приятной прохлады упругой воздушной струей кондиционера коже, было умиротворенно комфортно, и ему страстно захотелось, чтобы хоть на этот раз обошлось.
Не обошлось...
Она завелась как обычно на пустом месте, когда и дороги-то оставалось всего ничего. Замешкавшийся на перекрестке «чайник» на видавшей виды «четверке» с закрученным винтом задним бампером, помешал с ходу повернуть налево, а переключившийся на красный светофор заставил резко утопить педаль тормоза. Колодки намертво заклинили мощные диски, и машина, застыв как вкопанная, чувствительно клюнула носом вниз.
С пассажирского сиденья тут же последовала визгливая отповедь. В ответ на нелестные, но, в общем-то, привычные, не раз и не два слышанные эпитеты, касающиеся его умения управлять автомобилем, почему-то именно сейчас, возможно, на остром контрасте с еще секунду назад таким редко-благодушным настроением, прямо под сжавшимся от болезненного спазма желудком, сдетонировал фугас, до краев начиненный густо настоянном на дремучей злобе, лишающем разума бешенстве.
Не различия, а лишь угадывая сквозь плотный серый туман в глазах цвета светофора, до хруста стиснув зубы, при этом, чудом не отхватив себе пол-языка, он судорожно вцепился влажными пальцами в лакированное дерево руля и чуть-чуть пришел в себя только после того, как по ушам резанула пробившаяся сквозь наглухо закрытые стекла сверлящая трель милицейского свистка. Ухватив боковым зрением мелькнувший в зеркале полосатый жезл, он автоматически включил поворот, прижал машину к высокому бордюрному камню и, не обращая внимания на удивленное ворчание справа, громко хлопнул дверцей, поспешив выскочить в уличное пекло.
Он лишь в исключительных случаях нарушал правила, и когда патрульным порой приходило в голову остановить его для рутинной проверки, редко удостаивал их лишней, пренебрежительно процеженной через губу парой слов, всегда оставаясь в машине. Но тут, не в состоянии больше сдерживать кипящий внутри гнев, он пулей вылетел навстречу к вальяжно шагающему от сине-белой «девятки» распаренному, с лениво ползущими по лбу из-под козырька фуражки мутными каплями и мокрыми кругами подмышками, инспектору.
…Уже перешагнувший за сорокалетний рубеж капитан славился тем, что ни один остановленный им водитель не уходил просто так; либо, раздраженно комкая листок протокола о высосанном из пальца нарушении, но чаще, оставив между сиденьями патрульной машины немало купюр крупного достоинства. И очередной владелец джипа, судя по всему, уже покорившейся своей незавидной участи, представлялся ему совсем легкой добычей. Оставалось всего-навсего хорошенько выпотрошить его, и в предчувствии недурного куша инспектор, поигрывая на ходу жезлом, помимо воли расплылся в довольной улыбке.
Однако когда они встретились ровно на полпути между машинами, и капитан случайно поймал взгляд бездонных, клубящихся непроглядно-черной тьмой глаз, казалось абсолютно безобидного водителя, его улыбка не успела сползти с мгновенно онемевшего лица, превращаясь в мертвенный оскал. Инспектор качнулся, приседая на моментально ослабших в коленях ногах.
Ослепшего и окоченевшего капитана, словно внезапно разыгравшаяся на расплавленной безумным летним солнцем мостовой ледяная метель залепила его глаза колючим снегом, вдруг обуял такой животный ужас, что наружу бесконтрольно, расплываясь темным пятном по брюкам, выплеснулось содержимое мочевого пузыря. И даже второй патрульный, развалившийся на водительском сиденье «девятки» старший прапорщик, испуганно вздрогнул, накрытый докатившейся до него стылой волной.
…С невероятным облегчением выплеснув из себя кипящую темную муть и весело подмигнув одеревеневшему в нелепой позе капитану с уморительно, как у малого ребенка мокрыми между ног штанами, он развернулся и в два прыжка вернулся в свою машину. До конца лета они больше не разу не поругались и даже решили обвенчаться.
А вот с инспектором, напротив, приключилась беда. За неполный месяц, минувший после того несуразного случая он повредился головой, в довесок перенес два обширных инфаркта, на глазах у ошеломленных коллег превратившись из крепкого, пышущего здоровьем мужика в беспомощного, из последних сил цепляющегося за жизнь, инвалида, вынужденного покинуть службу. Удивленно разводившие руками врачи списали постигшую несчастного загадочную болезнь на небывалую жару безумного лета…

 » Отпуск в сентябре

Впервые за месяц прекратился дождь, и солнечные лучи, словно боевым лазером, прожгли непроницаемую завесу стелящихся над самой землей туч. Температура стремительно пошла вверх. Запарила до предела напитанная водой земля.
Артур блаженно потянулся, резким движением головы откинул непромокаемый капюшон. Снял тяжелую каску, провел ладонью по короткому ежику темных волос и, приподнявшись на носках, выглянул из окопа.
Дремавший, привалившись спиной к глинистой стене, Мирослав, приоткрыл один глаз:
- Э, ты чего там раздухарился? Про снайпера забыл?
Артур небрежно отмахнулся:
- Да чисто на нейтралке. Я этого гада печенкой чую. – Но голову, тем не менее, за бруствер убрал.
- Хорошо-то как! – Мирослав подставил солнцу заросшее трехдневной щетиной, серое от хронической усталости лицо.
После очередного переформирования их бросили на передовую еще до Нового года, а уже август уходил в небытие, обрывая гнилое, дождливое лето. Начавшееся весной наступление поглощало резервы. Все давно потеряли надежду на хотя бы коротенькую передышку. Попасть в тыл можно было только в двух случаях: в лучшем – на носилках, в худшем – в цинке. Даже легкораненых оставляли в строю.
В ходе беспрерывных боев старуха с косой собрала обильную жатву. Каждый божий день батальонный писарь отправлял полную горсть личных жетонов убитых на вечное хранение родственникам. Рота обновилась более чем на треть, а из первого состава взвода осталось только их двое. Друзьям до сих пор везло, да и последняя ночная атака получилась столь стремительной, что в этот раз обошлась и вовсе без потерь. Теперь рота обживала отбитые у противника окопы.
Свежий ветерок на глазах рвал мутную пелену, теснил облака к горизонту, громоздя одно на другое и выстраивая сказочные замки. Испарявшаяся с нагревшейся стали влага оставляла замысловатые белесые разводы на оружии и опустевших алюминиевых флягах.
- Опять узкоглазых травили. Дождик-то сто пудов кислотный был, - заметил Артур, полируя ствольную накладку автомата испачканным в глине рукавом камуфлированной куртки.
- Будь кислотный, - щурясь в раскинувшуюся над окопом забытую синь неба, лениво рассудил Мирослав, - химик бы в миг в защиту обрядил. А ты по противогазу соскучился?
- Нужны мы твоему химику, как собаке пятая нога, - фыркнул Артур, подбросил и поймал подобранную с бруствера гильзу. – Он сорок литров спирта неделю назад получил. Теперь пока весь не высосет, и носа из кунга своей тарахтелки не высунет.
- Ротный выковырнет, - длинно сплюнул Мирослав.
- А ты такой наивный, считаешь, что ротный не при делах? Да на пару они и кирогазят. Не воткнулся до сих пор что ли? Капитан, собака, вчера перед атакой задачу ставил, а сам – кривой как бумеранг. – Артур раздраженно кинул тонко звякнувшую при падении гильзу к ее густо усеявшим дно окопа сестрам-близнецам, подтолкнул облупившимся носком давно нечищеного ботинка крышку от снарядного ящика и опустился рядом с товарищем. – Эх, сейчас бы того спиртика грамчиков по триста и в госпиталь – к санитаркам. Как тогда, в мае, помнишь?
Мирослав не ответил, продолжая смотреть в небо остановившимся взглядом. Повисла пауза, и в непривычной тишине стал неожиданно слышен робкий стрекот кузнечиков, каким-то чудом выживших на перепаханном снарядами поле.
Артур, не удержавшись, скосил глаза на мятый погон приятеля. Еще совсем недавно и он носил сержантские лычки, командовал вторым отделением взвода. Вновь остро полоснуло воспоминание о дурацкой драке с новоиспеченным прапорщиком из тылового подразделения, непонятно каким ветром занесенным на «передок».
Да, собственно и драки-то никакой не было. Не нюхавший пороху сопляк толком не успел и рта раскрыть, пытаясь осадить озверевшего от окопной жизни сержанта, как рухнул со сломанной челюстью. На счастье Артура он оказался начитавшимся идиотских патриотических книжек вчерашним школьником, а не сынком влиятельных родителей, и поэтому, вместо трибунала и штрафбатовской «каторги», учитывая боевые заслуги, его просто разжаловали в рядовые.
Артур до сих пор дивился упертости Мирослава, наотрез отказавшегося в одиночку ехать в офицерскую школу. Так ведь и заявил чуть не лопнувшему от злости ротному, что, мол, без него, Артура, с места не сдвинется.
Ну да теперь ждать осталось совсем недолго. Приказ о снятии взыскания и восстановлении в звании, по слухам, уже подписан командиром полка и будет объявлен после очередных политзанятий. Одного жаль, заслуженной за разведку медали лишился. Ну да хрен с ней, железякой этой. Подумаешь, одной меньше, одной больше. Все равно войне конца и краю не видно. Сколько их еще будет, медалей этих, если голова уцелеет?
Артур повозился, устраиваясь удобнее, собираясь окунуться в мечты о будущей красивой офицерской жизни, когда Мирослав вдруг больно ухватил его за плечо твердыми, словно железными, пальцами. В горевших безумным огнем глазах товарища плавилось странное, непривычное выражение тоскливой обреченности.
- Братан, а тебе никогда не хотелось застрелиться? – И, не дожидаясь ответа от обалдевшего Артура, продолжил: – Я вот небо голубое увидел, и так потянуло, прямо спасу нет. Всего-то ствол к виску да пальцем на спусковой крючок. Бах! Мозги наружу и темнота… Больше не нужно до одурения месить грязь, мерзнуть зимой, задыхаться летом, голодать, или давиться дерьмом… А главное, не нужно больше бояться той единственной пули. Ведь ты же сам ее и выпустил… Вот это настоящий кайф, правда, а? – Мирослав истерично захохотал, закинув голову, а затем, отсмеявшись, уронил ее, сжав лицо ладонями, помолчал и вновь глухо, сквозь пальцы, заговорил: – Слушай, а ты когда-нибудь задумывался, как это – мирная жизнь?
Растерявшийся и не на шутку перепугавшийся Артур изо всей силы ткнул его в бок.
- Ты мне это… брось! Я тебе дам – стреляться! Совсем башню снесло!.. Да я!.. Да я не посмотрю, что ты мне больше чем брат! – брызгал он слюной. – Да я про эти твои настроения ротному настучу! Понял?! Пусть тебя лучше живодерам-медикам на эксперименты сдадут, чем ты сам себе мозги вынесешь! Кретин!
Мирослав охнул от неожиданной боли под ребрами, когда кулак Артура попал точно в разрез бронежилета. Опасливо отодвинулся, тряхнул головой, приходя в себя, и успокаивающе похлопал друга плечу:
- Расслабься Артурчик. Не дождешься… Это я наверняка с недосыпу психанул. Если бы по настоящему решился, думаешь, стал бы рассказывать… Таким, если серьезно, сам понимаешь, не делятся… А вот, спиртик сейчас, в натуре не помешал бы.
Обрадованный переменой в настроении товарища Артур, взахлеб зачастил:
- И с пацифизмом своим завязывай. Гниль это все. Предательские разговорчики. С кем ты мирно жить собрался? С узкоглазыми? Или с черномазыми? Они ж и тебя, и меня, и всех наших живьем сожрут, без соли. Зарежут, как баранов, и сожрут! Или ты готов им нефть подарить? Воду питьевую со всей жратвой в придачу?.. Мы же впервые за двести лет войны этих тварей давить начали. А за Москву, в радиоактивную помойку превращенную отомстить уже не хочешь? И косоглазых из Сибири уже не желаешь выгнать? Пусть они из Байкала и дальше нашу водичку в полный рост качают, да? Когда твоя же сестра ее, между прочим, в тылу по талонам получает… Короче, скоро в школу откомандируют, а как звезды получим, вот уж развернемся. А потом, чем черт не шутит, и до генералов дослужимся. Представляешь – ты генерал!
Сгорбившийся по-стариковски Мирослав тяжело вздохнул:
- Дурак ты, братишка и уши у тебя холодные. Наслушался на политзанятиях и рад стараться. Ты чего меня лечишь? Агитатором заделался? Запомни, ни я, ни ты - генералами никогда не станем. И не мечтай. Забыл, что у генералов свои дети есть? Дай Бог до капитана доскрестись, если раньше в воронке не закопают. Мы, - он уже кричал, с силой тыкая пальцем в запасные магазины на груди Артура, - пушечное мясо!.. И на Москву эту гребаную мне плевать с высокой колокольни! Поделом получили! Если бы не москвичи эти яйцеголовые, может и не парились бы мы сейчас здесь!
Мирослав дрожащими от возбуждения пальцами выдернул из нагрудного кармана сигареты, прикурил, протянул пачку товарищу. Пока тот щелкал зажигалкой, немного успокоившись, продолжил:
- Но в одном ты прав. Байкала жалко. Слыхал я от стариков, офигенно красиво там было.
Артур, наконец справившийся с зажигалкой, окутался синеватым табачным облаком. Покосившись на приятеля, осторожно поинтересовался:
- Ты больше ни с кем на эти темы не трепался?
Мирослав нервно хихикнул.
- Артурчик, ты за кого меня держишь? Я что, первый год замужем? Если до сих пор в штрафбате через минные поля в атаку не хожу, значит, ты первый, - и хитро подмигнул. – Зато теперь, если особисты заметут, хоть буду знать, от кого потекло.
- Пошел ты, козел! – сжав кулаки, взвился оскорбленный Артур. – Да за такой базар не долго и по роже получить! Я стукачом по жизни не был, и не буду! Понял?!
Он в ярости ударил в стену окопа, выбив внушительный земляной пласт. Долго тряс ушибленной рукой, ощущая, как боль осаживает гнев, потом сплюнул, и как ни в чем не бывало, попросил еще сигарету.
Мирослав ухмыльнулся и бросил ему пачку. Артур закурил, кинул ее обратно, осторожно погладил продолжавшие саднить сбитые костяшки, стряхнул с них прилипшую глину. Оглянувшись, по сторонам, косо нахлобучил каску.
- Схожу-ка я на самом деле, тряхну химика. Давно за ним должок имеется. А ты пока на закусь чего-нибудь изобрази… - но закончить фразу не успел, над головами мягко прошелестел снаряд, и упал десятке метров позади окопа.
Оглушительно грохнуло, сверху посыпалась взметенная взрывом земля. Сквозь звон в ушах пробился нарастающий гул приближающихся на малой высоте штурмовиков.
Артур, на ходу сплевывая сигарету, со всех ног бросился к позиции ротного пулемета, а Мирослав, передернув затвор автомата и привычным движением надвинув на лицо прозрачное забрало, что было сил, заорал:
- Отделение!!! К бою!!!

Вспышка солнечного света резанула по глазам. Но, проснулся Артур не от нее, а от резкой боли. В последние мгновения поражающего своей реалистичностью сна, рвануло прямо под ногами. И сейчас обнаженную кожу на груди пронзали тысячи невидимых игл, словно взорвавшаяся в полуметре от земли мина существовала на самом деле. В голове бухали слова из песни Виктора Цоя, диск которого он слушал накануне в машине:
Две тысячи лет война. Война без особых причин.
Война - дело молодых. Лекарство против морщин.
«Тьфу, ты, черт возьми! Приснится же такое!!!».
Артур рывком соскочил с кровати и, морщась, некоторое время растирал стоя перед зеркалом украшавший левую половину груди внушительный шрам – последствие неудачного штурма забора в далеком детстве. Шрам горел огнем.
Но, глядясь в зеркало, Артур не видел своего отражения. Помимо воли перед его мысленным взором мелькали медленно тающие картинки из недавнего сна. Боль в груди не унималась.
Артур энергично тряхнул головой. Вроде бы ничего такого не случилось. Ну, приснился кошмар… Да, собственно и не кошмар даже, а триллер какой-то. Так, парней за пивом повеселить.
Он и в армии-то никогда не служил, а войну только в кино и видел. Однако, откуда это свербящее чувство, будто этот парень, Мирослав, (надо же, имя запомнилось), давным-давно ему знаком. И странный автомат лежал на руках как влитой. А с какого перепугу у него, пусть даже во сне, взялись навыки ведения огня из крупнокалиберного станкового пулемета?
Артур, не одеваясь, как был в одних трусах, босиком пошлепал по холодному паркету на кухню, где, помнилось ему, с вечера осталась недобитая пачка сигарет. Вот там его ждало настоящее потрясение.
Середину засыпанного хлебными крошками и табачным пеплом кухонного стола прочно занимала потертая, не раз меченая пулями и осколками, тяжелая камуфлированная каска с прозрачным, выщербленным с одного края забралом.
В ушах зашумело, земля качнулась под ногами. Заворожено уставившись на явно принадлежащий иному миру предмет, Артур даже не вздрогнул, когда на плечо опустилась тяжелая, облитая черной кожаной перчаткой с обрезанными пальцами, ладонь.
- Хватит дурака валять, братишка. Закончился твой отдых. В строй пора. Да и я, честно говоря, соскучился. Сказал же, без тебя в офицерскую школу ни за что не поеду…

 » Время мух

Семен, а Семен!.. Да Семка же, мать твою за ногу! - истошно надрывался высохший до состояния мощей мужик лет сорока, облаченный в потертую майку, вытянутые на коленях тренировочные штаны и пыльные резиновые галоши на босу ногу. Навалившись впалой грудью на расшатанную калитку, он визгливо верещал, безуспешно пытаясь переорать бесновавшегося в трех шагах от плетня огромного лохматого пса.
Не будь во дворе захлебывающегося от ярости кобеля, незваный гость уже запросто топтался бы в сенях, однако оскаленные в бешенстве желтоватые клыки в ореоле вскипающей на губах пены не оставляли сомнений в том, что случится с любым решившим нарушить охраняемый им рубеж. Тем временем из сумрачной глубины дома на крыльцо вальяжно выплыл тот самый Семен, - молодой, чуть за тридцать, но уже изрядно расплывшийся в талии парень, в распахнутой на безволосой, по-бабьи пухлой груди яркой рубахе, напущенной на мятые летние брюки.
- Цыц, зараза! - первым делом рявкнул он на тут же осекшегося, трусливо поджавшего хвост пса и лишь после этого лениво перекатил едва видимые в узких щелках меж налитых век глаза на беспокойного соседа, недовольно процедив сквозь зубы:
- Ну, чо опять те, дохлятина, надо?
Ничуть не смутившись более чем прохладным приемом, тощий аж подскакивал от возбуждения, рискуя потерять слишком большие для его грязных костлявых стоп галоши:
- Ты новость-то последнюю, Семка, слыхал?!
- Ну, какую еще новость? - поскребывая живот толстыми, словно свиные сардельки из продмага, пальцами, проявил вялое любопытство Семен.
- Гришка-то Кривой, - частя и брызгая слюной, тараторил худой, - давеча летающую тарелку за фермой, у навозника, видел.
В ответ, продолжавший чесаться Семен, лишь насмешливо фыркнул:
- И полна была та тарелка зеленых чертей, до которых Кривой собственной своей отравы насосался. Он же последнее время не самогон, а серную кислоту какую-то гонит. Не мудрено, что с катушек окончательно слетел. А ты, дохлый, как дурень с писанный торбой, с его глюками по поселку носишься.
- Да не, Семка, - горячился худосочный сосед, - истинным Богом клянусь! - неумело крестился он, - тверезый Гришка был, как стекло.
Ответил ему собеседник громким хохотом. Колыхая свисающим над поясом брюк объемистым животом и потешно хрюкая, Семен с трудом выдавил:
- Ну, ты дал, дохлятина... Это ж новый анекдот на поселке: Гришка Косой - трезвый!..
- Да хрен его знает, - вдруг легко согласился худой, - может и взаправду надрался, как водится, и брешет невесть что... А ты сам-то как, махнешь пять капель за компанию?
Одутловатое лицо Семена исказила судорога мучительного сомнения, однако колебался он не долго. Подозрительно прищурившись на соблазняющего его торчавшим из кармана заношенных треников горлышком заткнутой капустной кочерыжкой поллитровки мужика, строго спросил:
- Не Кривого, случаем пойло, а?
- Да, Господь с тобой, Семка! - замахал руками мужик. - Я, поди, себе не враг. У Кружилихи тока взял. Первачок. Слеза, - причмокнул он тонкими фиолетовыми губами и, дернув плохо выбритым кадыком, шумно сглотнул тягучую слюну.
Толстый Семен, шаркая разношенными сандалиями и переваливаясь как перекормленная утка тяжело сполз с крыльца, по ходу пристегнув на цепь недовольно заворчавшего кобеля и, растворив калитку, раздраженно буркнул:
- Чо встал, как вкопанный? Заходи уже, пока Ирки нет. А то вернется, вою на весь поселок будет...
Появлялась ли пресловутая тарелка над навозным озером, десятилетиями копившимся близь коровника, либо она все же пригрезилась ни на день не просыхающему Гришке Кривому, однако через неделю после его россказней из зловонной жижи полетели мухи. Точнее, мух там хватало всю теплую пору года, а под конец лета они, как водится, зверели и кусались, чуть ли не больнее июльских слепней. Но эти были какие-то особенные, огромные, иссиня-зеленые, и плодились с неверояной скоростью.
Однако поначалу никто не обратил особого внимания на новую напасть. Эка невидаль мухи для деревни. Но когда наклевавшись этих тварей повально начали дохнуть куры, то старая самогонщица Кружилиха в сердцах принялась поливать адских созданий из завалявшегося в чулане баллона с дихлофосом. Вот тут-то и случилась катастрофа. Вместо того чтобы как положено по природе отравиться ядовитым газом мухи словно взбесились. Казалось, будто привлеченные неслышным зовом, насекомые со всей округи ринулись во двор Кружилихи и атаковали старуху, мгновенно покрыв ее тело черным шевелящимся коконом. Она даже толком не успела вскрикнуть, так быстро злобно жужжащие демоны плотными упругими комьями забили ей рот и нос. Повалившаяся навзничь Кружилиха лишилась чувств, со всего маху ахнувшись затылком об утопанную до каменной твердости землю, и через пару минут все было кончено. Она задохнулась еще до того, как мухи начали выедать ее изнутри.
Ближе к вечеру в калитку старухи заглянул где-то умудрившийся добыть полтинник, с самого утра мающийся от жуткого похмелья дохлый. С мутных глаз до него не сразу дошло, что за бесформенная, сплошь усеянная мухами груда валяется посреди обычно чисто выметенного двора. И он не додумался ни до чего лучшего, как подойдя ближе, пихнуть шевелящуюся и глухо зудящую массу носком галоши. Тут же в воздух взвилась черная туча, обнажая распластанные по земле грязно-желтые, с прилипшими редкими слизисто-алыми ошметками плоти человеческие кости, на которых кишмя кишели, создавая кошмарную иллюзию мелкой дьявольской пляски мертвечины, мириады белых личинок.
От подобной картины даже у видавшего виды дохлого потемнело в глазах и тошнотворно поднялось из глубины желудка. Но не успел он освободиться от рванувшихся наружу обеденных щей, как взметнувшиеся выше конька крыши мухи, вытянувшись иссиня-зеленой, отблескивающей в косых лучах низкого закатного солнца кляксой, спикировали на новую жертву.
Пьянчужка, несмотря на свою болезненную худобу, оказался куда крепче старухи и даже успел выскочить со двора на улицу, где жутко завывая, тщетно пытался содрать с лица маску из моментально прогрызающих кожу насекомых. Однако надолго его не хватило и ослепленный дохлый, запнувшись, завалился в придорожную канаву, где еще какое-то время обреченно сучил ногами, пока, напоследок захрипев, окончательно не затих.
А из кипящего гулко лопающимися пузырями навоза вырывались несущие лютую смерть всему живому все новые и новые полчища беспощадных крылатых тварей...
За орбитой Луны, прикрытый от человеческих средств обнаружения темной стороной спутника Земли, затаился космический аппарат, по форме схожий с обычной тарелкой. Его экипаж состоял всего из двух существ гуманоидного вида. Они оба сидели в высоких креслах, напряженно всматриваясь в плотный поток бегущих по громадному монитору символов. Когда передача закончилась, одно из существ облегченно вздохнув, обратилось к соседу:
- Процесс развивается в заданных рамках. Расчетное время полного истребления аборигенов - три четверти оборота планеты вокруг светила. Затем остается только распылить инсектицид и все, очередная стерильная планета готова к использованию...

Голод
Нет слов... их просто нет... я в шоке... и за это спасибо
_________________

Ну, значит, надо роман вываливать. Я этот рассказик в целый опус развернул. А вот рецензенту в ЭКСМО не понравилось. Задробил. Однако мне кажется, что он был не прав.

Да уж, тут интриги хватит на целый роман.... Сильные вещи пишите

Ошибка инспектора
Согласна, что порой хочется прикончить ближнюю сволочь силой ярости…. Но, хвала темным богам, наши демоны лишены маны…))) Тут топорик действенней, чем игра в гляделки…))) Но мечтать-то не вредно… для окружающих…)))

Время мух
Охренеть!!! Мухи – и никаких супер-пупер-мега бомб…))) За колоритные персонажи отдельное спасибо…)))
_________________

Бывает...



Иногда действительно хочется топором, ну, на худой конец, кулаком... Однако толерантность, вот и приходится в гляделки...


Ну да, ну да... Страшнее кошки зверя нет...

Помогает?


А мышки?)))
_________________

Честно?.. Не очень


Мышки как-то все больше гадят где-попало, и по ночам топочут как слоны

Ага, еще пищат как потерпевшие и скребутся по углам...)))
_________________

У меня одна такая зараза месяц по выходным ночами в дом приходила. Громыхала как слон. Собаку чуть до "кондратия" не довела, та у меня в кровати ночевала.

Ну вот... а то: "кошка - страшный зверь..."))) Мышки рулят...)))
_________________

Выходит так

Отпуск в сентябре
Не дай Бог!!!…. Но некоторые так устали от мира…. и это страшно….
Сильный рассказ, как, впрочем, и остальные

_________________