Прерванный взлёт (СЛР 18+)

cholita:

Здравствуйте! Примите в читатели! Нелегкое детство у Германа...

...

Olushka:

Оля, принимайте в читатели!

...

Ti-Na:

Здравствуйте, примите в читатели,

...

olga-erm:

В читателях.

...

liluka:

Примите в читатели.

...

elenazv:

Читаю читаю читаю....

...

Tatjna:

Доброго дня, леди.
Ольга, поздравляю с новым начинанием. Первая любовь - это в любом случае прекрасно, даже несмотря на то, что она почти неизбежно причинит боль и едва ли будет иметь продолжение в счастливом и долгом супружестве. Прочитать книгу и вспомнить свой опыт будет интересно..
Успехов вам!

...

TatsinaA:

Ольга, здравствуйте! Примите пожалуйста в читатели.

...

Ольга Шарипова:

Таня, здравствуй! Рада тебе!




Ирина, спасибо, что заглянули!




Присоединяйтесь!




Благодарю!




Здравствуйте, Ира! Добро пожаловать!




Приветствую!




Ира, мне приятно!




Наталья, спасибо!!!




Привет, Наташа! Присоединяйтесь!




Оля, здравствуйте! Рада Вам!




Настя, спасибо!




Присоединяйтесь!




Здравствуйте! Читателям всегда рада!




Спасибо!




Добро пожаловать!




Любаша, рада тебе!




Здравствуйте, Оля! Спасибо за отзыв!
Да, Герману не позавидуешь при всём внешнем, профессиональном благополучии семьи.




Оля, читай с удовольствием!



Присоединяйтесь!




Благодарю!




Добро пожаловать!




Я рада!




Здравствуйте, Татьяна! Присоединяйтесь!

...

Ольга Шарипова:

 » Глава 2

Глава 2.

ГЕРМАН

Герман шёл по широким школьным ступеням, и с каждым шагом в его сердце откладывалось: «Строже, серьёзнее, строже, серьёзнее…» Герман настраивал себя на деловой тон: он всего лишь исполняет поручение, тогда и мальчишки не будут его дразнить и миссия будет выполнена.
Маша уже ждала Германа в вестибюле – одетая, с ранцем за спиной. Он, даже не кивнув ей, прошёл в гардероб, снял с крючка свои вещи, потом, не спеша, переобулся и накинул куртку.
– Пошли, – буркнул он Маше, проходя мимо. И опять не взглянул на неё…
…Гера шёл быстро, и Маша едва успевала за ним. Она не понимала, почему он вдруг превратился в буку. Ведь они всегда дружно играли у неё дома, а когда вместе с папой по вечерам гоняли мяч на школьном дворе, Гера никогда и ни на что не злился, даже когда он и Маша проигрывали Алексею Алексеевичу.
– Гера, ты получил замечание? – поинтересовалась Маша, всё же догнав его.
– Нет.
Они подошли к проезжей части улицы Чаплыгина.
– Здесь и переходить-то нечего, – Гера снисходительно посмотрел на свою спутницу. – И вообще, раньше это был Машков переулок, так что никакая это не улица.
Мама просила Геру непременно взять Машу за руку при переходе дороги, но он пренебрёг её просьбой. Правда сказал девочке, чтобы она шла рядом.
– Мне нужно за хлебом зайти, – сказала Маша, как только они миновали проезжую часть, и решительно шагнула к дверям булочной на углу.
Герман вздохнул, но направился за Машей – ничего не поделаешь, придётся подождать. Герман внимательно наблюдал, как Маша серьёзно, будто взрослая, купила батон белого, половинку чёрного, большой кекс и шоколадное печенье «Садко».
– Давай помогу, – он дёрнул из её рук сумку с продуктами.
– Не надо, – Маша тут же резко потянула сумку на себя. – Мне не тяжело.
И Герману стало неловко – и зачем он решил быть строгим и серьёзным? Ведь они с Машкой всегда дружно играют, они соседи, они ходят друг к другу на дни рождения, да и просто так, чайку попить. И какая разница, что могут сказать одноклассники?
«Теперь ещё обидится», – думал Герман, шагая вслед за Машей.
Они свернули в арку и через двор направились к своему подъезду. Перед самой дверью Гера обогнал девочку и преградил ей путь.
– Маш, дай мне сумку, тебе тяжело будет идти по ступенькам, – на лице Германа всё же оставалось строгое выражение.
– Сумка не тяжёлая, – заупрямилась Маша, всё же немного обиженная его грубоватым поведением.
– Давай сюда, – Герман расцепил её пальцы, и сумка оказалась в его руке. – Пошли теперь.
Гера пропустил девочку вперёд, и они потопали по ступенькам.
Маша шагала неспешно – маленькая, с тяжёлым ранцем за спиной и мешком со сменкой.
– Маш, – Гера остановился на площадке между этажами. – Давай портфель.
– Мне не тяжело, – Маша оставалась серьёзной.
– Всё равно давай, – Гера потянул портфель за ручку, и он соскользнул с хрупких плеч девочки.
– Тогда давай мне твою сменку!
– Держи.
И они вновь зашагали вверх.
Шли они уже рядом: Маша поглядывала на Геру, нёсшего на плече её ранец, в одной руке свой портфель, в другой – сумку с покупками. И сейчас Гера был вовсе и не хмурый, на его лице даже мелькала слабая улыбка.
– Гер, приходи вечером, поиграем в шахматы!
– Я играю только с Алексеем Алексеевичем!
– Папа прилетит через четыре дня, – вздохнула Маша. – А я тоже нормально играю.
– Не знаю.
Они дошли до своего этажа.
– Приходи после пяти, как раз моя учительница по английскому уйдёт, – Маша улыбнулась. – Чаю попьём, я как раз «Садко» купила!
Тут уж Гера не смог сдержать улыбки – он обожал шоколадное печенье.
– Может и приду.
В это время дверь квартиры Геры распахнулась и на площадку вышла его бабушка. Она тут же принялась хвалить внука за помощь Маше. А потом проследила, как девочка открывает дверь.
– Ладно, Маш, посмотрим сегодня, как ты играешь в шахматы! – Гера кивнул.


* * *

Впервые в жизни Герман почувствовал себя мужчиной, когда смог дать отпор однокласснику, попытавшемуся посмеяться над ним.
– Ковский, тебя в няньки наняли? – усмехнулся мальчишка и пихнул Геру в плечо.
– Нет, просто попросили помочь, – Герман предпочитал спокойно ответить и постараться не реагировать на поддразнивания.
– Ой, ой! – скорчил рожицу мальчишка. – А может это твоя сопливая невеста-первоклашка?
Пацан был задиристый и хитрый – он знал, что Гера не любит драться, вот и решил подразнить его. Но в этот раз он просчитался – спокойный Ковский повёл себя непредсказуемо.
– Иди отсюда! – Герман изо всех сил пихнул дерзкого мальчишку.
Почти весь класс замер – такое случилось впервые! Ещё ни разу тихий отличник Герман Ковский не дрался.
– Что такое?! – пацан попытался наброситься на Геру, он не мог опозориться перед одноклассниками.
– Что слышал! – и Герман ещё раз, что было сил, ударил мальчишку в грудь.
Парень упал. Но тут же вскочил.
Гера приготовил кулаки – он будет защищаться, он не позволит дразнить себя! И не позволит обзывать Машу!
Но пацан почему-то не полез драться. Он грубо сплюнул и поплёлся в туалет. Видимо необычные решительные действия
Ковского испугали его, а может быть, ощутив на себе силу его удара, посчитал благоразумным ретироваться.
Гера же ощущал небывалое с ним ранее – он был удовлетворён. Он смог достойно ответить подлому противнику, смог на корню пресечь все возможные усмешки в свой адрес. Гера показал всем, что он не тихий отличник, а нормальный пацан!
Но больше всего Геру и радовало и удивляло одновременно то, что он защитил Машу, не позволил называть её сопливой первоклашкой!
С того дня Герман без стеснения подходил к Маше, чтобы вместе отправиться домой!
И даже сказал вернувшемуся из полёта Алексею Алексеевичу, что теперь они с Машей всегда будут возвращаться вместе и что встречать их не обязательно!
Герман, поначалу хмурившийся и тревожившийся о мнении сверстников, теперь с удовольствием заботился о Маше. Гера теперь ждал того момента, когда увидит Машку – тонюсенькую, осторожно спускающуюся по широкой школьной лестнице. Он тревожился, если Маша, идущая в паре со своим соседом по парте, шла не у стены – вдруг её собьёт какой-нибудь пробегающий мимо старшеклассник, ведь учительница идёт впереди и не видит, что происходит у неё за спиной!
Гере нравилось, что Маша всегда была аккуратно причёсана, что её форменный фартук был с красивыми гофрированными крылышками, что её воротнички были не такими, как у других девчонок. А ещё Машкины колготки не собирались на коленках, и ходила она всегда в туфельках. И даже в дни с физкультурой Маша не носила под форму кроссовки, как другие девчонки.
– Рейтузы надела? – стал спрашивать Гера, когда пришла зима. И всегда проверял, в порядке ли остальное: – Все пуговицы сумела застегнуть? А шарф ровно замотала?
С приходом тёплых весенних дней ребята стали возвращаться домой на полчаса, а то и на час позже, чем обычно. Маша часто предлагала Герману немножечко прогуляться.
– Давай подышим, – говорила она. – А то сейчас засядем за уроки, а потом у меня английский, а у тебя фехтование.
Герман никогда не был против. С Машей ему было спокойно и его возле неё никогда не покидало хорошее настроение. Маша ни на кого не была похожа, и эта её неординарность завораживала Германа, и мальчик чувствовал, что жизнь улыбается ему.
– Пойдём к пруду, – часто предлагала Маша. – Может быть, уже уточки прилетели?
– Там же всегда утки плавают!
– Нет, это не те утки, – упрямо отвечала Маша. – Мои уточки коричневые, они из зоопарка к нам прилетают!
Герман тоже был упрям. Он всегда возражал.
– Гер, ну неужели ты не видел на пруду коричневых с белым уток? – Маша думала, что Герман нарочно возражает ей. – Они больше обычных уточек!
Гера улыбался, мотал головой. И ждал: зря они ходят к Чистому пруду или утки с необычным коричневым оперением всё же прилетят.
Утки прилетели. Пара симпатичных водоплавающих надолго задержала ребят у пруда. И созерцание прекрасных птиц расположило их к необычному разговору.
– Представляешь, здесь ходил Меншиков, – голос Маши звучал таинственно, в глазах загорелись счастливые звёздочки. – Он ведь мог стоять на этом же месте! Прямо тут, где сейчас мы стоим!
На лице Германа застыло непонимание.
– По приказу князя Меншикова был очищен Поганый пруд и поэтому ему дали новое название – Чистый, – Гера цитировал справочник, не иначе. – Только и всего.
– Ну, как же – только и всего! – недоумевала Маша. – Да хотя бы благодаря ему пруд стал так красиво называться!
– Маш, ну что тут такого?
Маша улыбнулась, пытаясь расшевелить слишком рассудительного Германа.
– Но ведь это здорово, что здесь ходили люди, о которых потом написали книги! – пыталась объяснить ему Маша. – А теперь здесь живём мы!
Герман пожал плечами. Он жил реальностью, а будущее, к которому он стремился, не нуждалось в фантазиях. Будущее требовало точных знаний и хорошей физической формы. Так Герману внушали родные, и у мальчика не было оснований сомневаться в правоте взрослых.
– Гер, давай сегодня прогуляемся подальше, – Маше очень захотелось попробовать научить Германа мечтать, и у неё имелась одна догадка, как это можно сделать. – Пойдём по улице Чернышевского до Садового кольца, а потом свернём к нам!
– Пошли, – кивнул Гера.
Герман и Маша неторопливо шли по улице Чернышевского, и почти что с каждым шагом удивление Геры возрастало. Странно, но Маша почему-то не зашла ни в булочную, ни в овощной, ни в продовольственный. Вместо этого Маша рассуждала о том, как ей хочется
побывать во Франции. Хочется походить по Парижу, где когда-то жили мушкетёры, и хочется побывать в настоящем замке, где давным-давно жили кавалеры и прекрасные дамы.
– Маш, ты это серьёзно? – Гера с сомнением посмотрел на неё.
– Конечно! А тебе разве не хотелось этого, когда ты читал «Трёх мушкетёров»?
– А я не читал.
– Как?.. Но ты ведь занимаешься фехтованием!
– Ну и что? – Герман действительно не понимал её. – Благодаря фехтованию у меня сформируется правильная осанка, а руки и ноги будут крепкими.
Маша даже остановилась.
– Нет, ты что, даже и не хочешь прочитать «Трёх мушкетёров»? Они же дрались на шпагах!
– А ты, можно подумать, читала эту книгу! – фыркнул Герман.
– Читала!
– Да? И что ты там смогла понять?! Я в третьем классе, так мне ещё рано, а ты всего лишь в первом!
– А что там непонятного?!
Гера покачал головой.
– Между прочим, эту книгу вообще можно не читать!
Так Герману говорила бабушка и следила, чтобы внук читал русскую классику для детей или достойные произведения советских авторов. Такое чтение было полезным для учёбы.
– Бабушка говорит, что каждому возрасту – своя литература, – строго сказал Гера.
– А папа говорит, что в одном возрасте понимаешь одно, а в другом – другое, – ответила Маша. – Надо читать, раз читается!
– Интересно, а как же ты пишешь сочинения, не зная фактического материала, – Герман хорошо помнил умные речи бабушки. – У Дюма этому не научишься!
– На сочинении надо сочинять, а не пересказывать, – Маша не уступала своему разумному другу.
– Да? Посмотрим, как ты напишешь сочинение по картине «Юрий Гагарин»! Мы вот недавно писали! Тут надо знать, а не фантазировать!
Маша пожала плечами.
– Ну, это вы пишете! А у нас учительница молодая, мы, например, недавно писали сочинение о листочке!
– О листочке? – фыркнул Гера.
– Да, мы придумывали, как он сидел в почке и мечтал, что увидит, выбравшись из неё! Глаза Маши загорелись. – А потом описывали, что листочек увидел, когда почка лопнула!
Глаза Маши сияли так ярко, что ослепили Германа. Он даже остановился. И ему совершенно расхотелось спорить с ней.
Герман впервые заметил, что у Маши глаза ярко-синего цвета…
… А дальше стали происходить события, узнай о которых бабушка Германа, её хватил бы удар. Гера ежедневно ходил к Маше, говоря бабушке – «поиграть в шахматы» – а на самом деле он усаживался в большущее кресло и читал «Трёх мушкетёров». Поначалу Гера не мог преодолеть желание видеть яркие глаза Маши, смотреть на её улыбку и улыбаться её маленьким ямочкам на щёчках и любоваться её блестящими тёмными волосами. Он не понимал, зачем ему это нужно, но он этого очень хотел.
Но вскоре мальчик увлёкся чтением. И как оказалось, всё это принесло двойное удовольствие – Гера узнал, что такое захватывающая книга, а ещё он получал небывалое по яркости тепло Машиных глаз.
Но, к сожалению, с началом нового учебного года Маше и Герману пришлось почти забыть не только о совместных возвращениях из школы, но и о послеурочных встречах. Гера теперь был учеником средних классов и почти всю неделю у него было по пять уроков, а Маша каждый день уходила домой после четвёртого. Да и Маша теперь стала второклассницей и родители не беспокоились – девочка была внимательна и ей не составляло труда перейти улицу.
Гера и рад бы был почаще видеться с Машей, он чувствовал, что ему не хватает общения с ней, но тут стали появляться неожиданные препятствия. Одновременно с тягой Гера ощущал смущение. И сделал вывод, что взрослому пацану не стоит дружить с девчонкой. Да ещё родные подшучивали над ним, спрашивая, давно ли он не виделся со своей невестой. Герман сразу же начинал волноваться, мальчик краснел и старался побыстрее уйти в свою комнату.
Но к Маше всё равно тянуло. И Герман нашёл хороший предлог для визитов к соседям. У Геры в четвёртом классе появился новый предмет – английский язык. Английским он до этого не занимался. В отличие от Маши, которая уже неплохо владела языком. Вот Гера по этой уважительной причине и стал навещать Машу два раза в неделю – ходил либо советоваться по поводу английской транскрипции, либо просил Машу проверить, правильно ли он сделал упражнение.
Маша проверяла безупречно выполненные Герой задания и порой недоумевала, почему он пришёл посоветоваться: ведь читал он всегда без ошибок и в грамматике хорошо разбирался. И улыбалась.
А Герман, замерев, любовался её глазами и ямочками на щеках.


МАРИЯ

Отец называл её небушком не только за цвет глаз. Но ещё за невероятно чистую душу, ярчайшую доброту. И за, невообразимой глубины, жажду познания – бездонную, как небо.
Маша жила только учёбой, ей почти ничего не было нужно, она лишь хотела изо дня в день пить знания и наслаждаться обворожительным вкусом этого изысканного напитка.
Занятия в школе оставались для Маши лёгким развлечением – абсолютно ничто не вызывало затруднений, поэтому все уроки пролетали незаметно. А вот потом наступало самое интересное. Маша, помимо продолжающихся индивидуальных занятий английским, теперь посещала группу, где практиковалась в разговорной речи. А ещё Маша ходила в филологический кружок – с удовольствием постигала секреты русской орфографии, распутывала замысловатые клубки синтаксиса и пунктуации.
И главное – вся эта головокружительная вереница занятий была вдвойне приятна, поскольку дома её понимали и всячески поддерживали. Родители всегда были слушателями, советчиками и помощниками Маши. А особенно папа. Отец был чуть ближе Маше, чем мама. И это было понятно – мама не только была загружена в своей музыкальной школе, но и имела нескольких учеников, с которыми занималась индивидуально. Работа доставляла Антонине Аркадьевне немалое удовлетворение, поэтому для семьи оставалось не слишком много времени. И женщина была благодарна дочери и мужу за понимание и отвечала им искренней любовью. Алексей Алексеевич же отдавал дочери много времени – благо, график полётов позволял несколько дней кряду бывать дома.
Алексей Алексеевич Аристов понимал, что жизнь его удалась – он покорил высоты не только обожаемого им неба, но смог достигнуть и в личной жизни наивысших, благодатных слоёв, позволяющих чувствовать счастливое дыхание. Алексей Алексеевич сумел гармонично жить в профессии. Но, по большому счёту, он жил ради жены и дочери, безумно любил их и временами пугался, что это когда-нибудь сможет закончиться.
– Маша вырастет… Подойдёт время попрощаться с полётами…
Тогда он пытался успокоить себя последующим появлением внуков – они дадут новый импульс к полноценной жизни. Но почему-то, всегда при этом возникала мысль: а как он сможет отдать свою Машеньку в руки мужчины?
– Она перестанет быть моей девочкой, станет моей взрослой дочерью…
Все эти размышления порой тревожили Машиного отца, хотя беспокоиться о подобном было рановато.


* * *

Маша своего отца боготворила. Для неё он был эталоном мужчины. И теперь, немного повзрослев, Маша начинала понимать смысл грусти в маминых глазах, появлявшейся, когда папы не было дома.
Даже небольшой жизненный опыт позволял девочке понять, что лишь благодаря папе семья их счастлива. Ведь благодаря любви и вниманию Алексея Алексеевича, Антонина Аркадьевна может без оглядки заниматься любимым делом, а Маша без проблем отдаваться обожаемым занятиям языками. А ещё благодаря Алексею Алексеевичу жизнь была благополучной, полной чашей. Аристовы ни в чём не испытывали нужды. Изменения в экономике, ощутимо коснувшиеся очень многих, не изменили жизни Аристовых. Алексей Алексеевич смог сделать так, чтобы ни жена, ни дочь не волновались по поводу финансов – он перешёл в небольшую частную авиакомпанию.
И на все благодарности жены Алексей Алексеевич отвечал:
– У нас всё хорошо потому, что мы дружны и любим друг друга! А ты и Маша – умницы мои!
И голову кружило от осознания высот, которые жизнь подарила им. И единственное, чего можно было желать – это благосклонности судьбы к их дочери.

...

Ольга Шарипова:

 » Глава 3

Глава 3.

МАРИЯ

Маша впервые задумалась о своём возрасте, лишь, когда к ней обратились, назвав девушкой.
– Девушка, вы последняя? – спросил Машу в булочной какой-то мужчина.
Маша растерянно осмотрелась, не поняв, к ней ли обращаются. А потом кивнула. Она действительно была последней, и вопрос был обращён к ней.
А, придя домой, Маша оглядела себя в зеркале – на неё действительно смотрела девушка.
– Девушка, – улыбнулась себе Маша.
Но всё же это открытие не слишком изменило Машу. Она по-прежнему не чувствовала своих почти четырнадцати лет. Может быть оттого, что март зимовал и совершенно не напоминал весенний месяц?
Изменилось всё в день рождения. В этот день весна постучалась в замёрзшее окошко: засияло яркое солнышко, и Маша почувствовала приход необычного времени. Конец марта всё же смог помочь Маше почувствовать взрослую жизнь, подошедшую слишком близко.
Родители в этот день преподнесли дочери не детский подарок. Как только Маша проснулась, мама с отцом поздравили её и подарили золотое колечко с нежнейшей огранкой. Колечко пришлось ей точно на безымянный пальчик. И, взглянув на свои руки, Маша подумала, что теперь было бы кстати сделать маникюр, потому что коротко подстриженные ногти не соответствовали украшению.
Отец подмигнул матери.
– Я же говорил, что наша дочуня теперь девушка, – прошептал жене Алексей Алексеевич и поцеловал её в щёку. – Очень красивая девушка.
Но окончательно повзрослевшей Маша почувствовала себя вечером этого волшебно-весеннего дня. Ведь только день рождения взрослого человека празднуют в ресторане, куда и повёл дочь и жену Алексей Алексеевич. А также разделить праздник с Аристовыми были приглашены Герман и Елизавета Григорьевна.
Маша не ожидала, что родители устроят ей такой день рождения. Машу окутывало счастье и ей казалось, что оно осязаемо. Вечер прошёл торжественно, но вместе с тем уютно.
Единственное, что было для Маши немного необычно – это замкнутость Германа. Гера был очень серьёзен, и Маша решила, что причина в их редких встречах. Ведь общались они теперь не часто – лишь по праздникам – Гера много времени уделял занятиям биологией, а Маша была загружена изучением языков. А ещё Герман стал серьёзнее, наверное, из-за предстоящего ему выпускного класса.
Несомненно, он уже чувствовал себя взрослым, а Маша только с сегодняшнего дня начала понимать признаки грядущего…
Ещё несколько дней после праздника Маша ощущала небывалый подъём. Но как только отец стал готовиться к полёту, на Машу словно напала грусть. Вроде бы и каникулы начались, да и Алексей Алексеевич недолго будет отсутствовать, но что-то необъяснимое тревожило Машу.
И оказалось, что тоска не просто так охватила девушку, а необъяснимое можно объяснить… Вот только знать бы об этом заранее…


* * *

Когда прозвучал этот телефонный звонок, в доме Аристовых почти всё было готово к встрече Алексея Алексеевича. Маша испекла кексы, а Антонина Аркадьевна замариновала свинину – всё это любит Алексей Алексеевич, и дочь с женой стремились порадовать его.
Когда прозвучал этот телефонный звонок, Маша с мамой заканчивали с приготовлением салата, нарезая мелко-мелко яйца и маринованные огурчики – Алексей Алексеевич любит, когда составляющие салата нарезаны мелко, так вкуснее…
Когда прозвучал этот телефонный звонок, Маша вздрогнула и поняла – вот оно, то, что волновало её столько дней… А у Антонины Аркадьевны перехватило дыхание и нож выпал из вмиг задрожавших рук.
Этот телефонный звонок оглушал Машу, а мама очень долго шла по коридору к аппарату. Но Маша уже знала, что лучше терпеть этот жуткий звон, чем ощутить удушливую тишину.
– Слушаю, – голос мамы прозвучал строго, будто это могло исправить непоправимое.
Но ничто не в силах изменить линию судьбы. После произнесённого Антониной Аркадьевной слова в доме появилась жуткая, коварная тишина и принялась отбирать дыхание.
Маша, едва держась на ногах, добралась до мамы. Антонина Аркадьевна стояла, сжимая в руках телефонную трубку, и не могла заставить себя поверить в услышанное.
Но как только она увидела глаза дочери – серые, мгновенно потерявшие свой привычный цвет небесной синевы – так и поняла, что горе всё же пришло.
Антонина Аркадьевна привалилась к стене и сползла на пол – ни стона, ни слёз. Она задыхалась от тишины.
– Мамочка, что?.. – Из глаз Маши потекли слёзы, она присела возле Антонины Аркадьевны. – Что с папой?
Но мать смогла лишь коснуться щеки дочери, она с ужасом вглядывалась в серый цвет Машиных глаз.
– Мам, скажи что-нибудь…
Но Антонина Аркадьевна стала хватать ртом воздух – она действительно задыхалась.
Маша бросилась к двери – Ковские, вот кто поможет! Они спасут… хотя бы маму…
…Резкий запах нашатыря донёсся и до Маши. И она увидела, как Елизавета Григорьевна несколько раз ударила маму по щекам. Тишина порвалась, не справившись со своей удушающей миссией – Антонина Аркадьевна заплакала.
И с этого момента кроме слёз ничто не могло хотя бы приостановить горе и заглушить боль. Но и слёзы лишь на мгновения давали облегчение. А окончательного избавления от этого кошмара не будет никогда.
Маше казалось, что с каждым часом становится страшнее и безнадёжнее.
С папой случилось непоправимое и слабая надежда на другой ответ исчезла – Алексей Алексеевич погиб.
Самолёт разбился, но в произошедшем не было вины экипажа, во главе которого был Алексей Алексеевич Аристов. Катастрофу не повлекла какая-либо неисправность крылатой машины. Трагедия произошла по халатности специалистов, проводивших внешнее покрытие самолёта специальным составом.
– Понимаешь, это то же самое, что натереть лыжи неподходящей по температуре мазью, – объясняла Маше мама Германа.
Маша мотала головой.
– Снег налипает, и лыжи не скользят, становится тяжело передвигаться, – Елизавета Григорьевна думала, что Маша не понимает причину гибели отца. – Крылья обледенели, и произошла перегрузка…
Маша мотала головой – она не хотела верить в смерть своего папы…
…Маша поверила в весь этот кошмар только через три дня. Когда закрылась крышка гроба, в котором зачем-то лежал папа. Вот тогда Маша поняла, что больше она никогда не увидит папу, потому что он умер…
Папа умер. И всё приобрело форму прошедшего времени.
Маша бродила по пустой квартире и не узнавала её. Спальня превратилась в комнату, куда боялась заходить мама. Библиотека, в которой когда-то Маша проводила прекрасные часы в общении с отцом, стала помещением, наполненным запылёнными книгами. Гостиная превратилась в душный чулан, а столовая стала комнатой мамы, в которой она оплакивала мужа. Солнечная комната Маши стала жилищем отшельницы, девочка с трудом заставляла себя ходить в школу и выполнять домашние задания.
Некогда счастливый дом превратился в гнетущие стены. Всё стало прошлым. А будущего не хотелось.
Маша, достигшая четырнадцати лет, остановилась на этой отметке. Теперь она чётко чувствовала свой возраст и не понимала, зачем ей нужны предстоящие годы. Ведь эти годы не будут даже отдалённо напоминать прошлое. И предстоящей взрослой жизни, которой Маша совсем недавно улыбалась, не хотелось открывать дверь. Хотелось убежать к нулевой отметке и исчезнуть.


ГЕРМАН

Уже два раза в жизни Герман смог почувствовать себя мужчиной. Тогда, шесть лет назад, он дал отпор наглому однокласснику, потому что знал, что его помощь необходима Маше. И сейчас Гера понимал, что он является единственным, способным быть для Маши нужным, и он хотел быть опорой для неё.
Получалось, что возле Маши Герман чувствовал себя мужчиной.
Хотя и ему было нелегко – гибель Алексея Алексеевича больно резанула по сердцу Германа. Своего отца Гера не знал и Алексей Алексеевич во многом восполнял для мальчика отца. Герман переживал трагедию очень тяжело – он почти постоянно думал об Алексее Алексеевиче и образ его стоял перед глазами юноши. По щекам Геры часто текли слёзы: было больно, обидно и страшно, что со смертью ничего нельзя сделать – если смерть приходила, перед ней всё было бессильно, и как бы не велико было желание изменить случившееся, ничто не смогло бы помочь.
Но что-то всколыхнулось в душе Геры и заставило отодвинуть свои переживания. Случилось это, когда Герман встретил Машу – она брела через двор и даже не услышала, что её окликнули. Герман догнал её и ужаснулся – Маша выглядела ещё хуже, чем на похоронах отца. Казалось, что ещё одно несчастье постигло её.
– Маш, пойдём к нам, – предложил Гера.
Но она помотала головой, отказываясь
Тогда Герман, не дожидаясь приглашения, вошёл вслед за Машей в квартиру Аристовых.
Маша прошла в свою комнату и встала у окна. Гера последовал за ней и, облокотившись о подоконник, заглянул в глаза девушки. Гера увидел Машины глаза и понял, что ей в десятки раз тяжелее, чем ему. А ещё Герман разглядел, что синий цвет её глаз, когда-то замеченный им и завораживающий его, подёрнулся густой дымчатой поволокой.
– Маша… – он коснулся её плеч.
Герман хотел прижать Машу к своей груди, чтобы ей было хоть немного легче.
Маша посмотрела на Геру. В её глазах было столько горечи и боли, что он отбросил робость и смущение и обнял её. Маша уткнулась в его плечо и заплакала.
Герман чувствовал, что его участие немного облегчило страдания Маши – она хотя бы выплачется, в одиночестве слёзы становятся только горше.
Уже рубашка Германа промокла от слёз, а Маша никак не могла остановить их поток. Плечи её вздрагивали. И она показалась Гере той же тонюсенькой девчонкой, о которой он беспокоился, как бы её не сбили на школьной лестнице.
– Маш, – он гладил её по дрожащей спинке. – Может быть, я смогу хоть как-то помочь?..
Герман понимал, что вопрос его почти бессмысленен – ну как здесь поможешь? Только если своим присутствием, может быть общение сумеет немного оттеснить страдания?
– Гера… Я… очень боюсь остаться одна, – прошептала Маша сквозь слёзы.
– Как одна? – Гера удивлённо взглянул на Машу, осторожно отстранив её от себя. – А твоя мама?
– А где мама? – всхлипнула Маша.
– А где мама? – не понял Гера.
Маша ладонями стирала потоки слёз с бледного, осунувшегося лица.
– Мама всё свободное время проводит на кладбище, – судорожный вздох вырвался из её груди. – Она постоянно твердит, что хочет уйти вслед за папой, что жить ей не хочется… Говорит, что это не просто так у нашей семьи есть старинный, большой участок на кладбище, что там как раз место для неё осталось…
Герман побледнел и почувствовал, как холодеют кончики пальцев – ему стало не по себе от сказанного Машей. А каково тогда ей?
– И сейчас Антонина Аркадьевна на кладбище?
– Конечно…
– Но уже вечер…
– Мама возвращается очень поздно… Да и вдобавок она всегда идёт пешком, ей тяжело находиться дома…
– Но как же ты, Маш? – Герман понимал, что нужно что-то предпринять, так нельзя! – Она же должна понимать, что тебе трудно! Каково тебе находиться одной в квартире!
Сквозь слёзы на лице Маши появилась грустная улыбка.
– Она знает, что я не боюсь находиться дома одна, – из глаз Маши вновь заструились слёзы. – Понимаешь, папа хотел отпраздновать в ресторане моё пятнадцатилетие, но вдруг передумал, сказал маме, что… В общем, решил, что я вполне повзрослела и можно пораньше устроить такой праздник! – Маша пожала плечами. – Мама говорит, что папа будто предчувствовал… И она думает, что это знак ей – я достаточно взрослая, поэтому ей можно просить Бога, чтобы он забрал её к себе, она хочет быть с папой…
Герман ещё побыл с Машей, пытаясь отвлечь её разговором. И одновременно с этим в его разуме выстраивался план – он чувствовал себя мужчиной, способным помочь Маше…
...В седьмом часу вечера Герман вышел со станции «Бауманская» и быстрыми шагами направился в сторону Госпитального вала. Герман знал, что принял правильное решение – он не станет посвящать в это дело свою маму, потому что был уверен: её слова и уговоры не подействуют на Антонину Аркадьевну. Ему нужно лично поговорить с мамой Маши и попытаться объяснить ей, что нельзя пренебрежительно относиться к дочери, которой не легче пережить смерть Алексея Алексеевича, чем ей.
Герман шёл вдоль ограды Введенского кладбища и понимал, что теперь, после смерти Машиного отца, он не чувствовал страха при виде могил, а ведь раньше одно упоминание о кладбище и покойниках вызывало в нём неприятную дрожь.
– Это ещё хорошо, что кладбище не загородное, – Герман вошёл на территорию кладбища. – А то Антонина Аркадьевна, действительно, не вернулась бы домой. При нынешней-то криминальной обстановке!
…Машина мама сидела возле свежего могильного холма. Гера сразу и не заметил женщину, которую скрывали венки, она будто поселилась на могиле мужа.
– Тётя Тоня! – громко позвал её Гера. – Я хочу с вами поговорить!
И когда из убежища, образованного венками, показалось лицо Антонины Аркадьевны – отрешённое, по цвету близкое к траурной зелени венков – Герман ужаснулся. Юноше показалось, что ему предстоит разговор с живой покойницей и неизвестно, сможет ли он достучаться до её омертвевшего сердца.
Но мгновенно вспомнив лицо Маши, заплаканное; вспомнив её глаза, беспомощные; вспомнив её вздрагивающую спинку, хрупкую…Герман моментально сообразил, как можно спасти Машу от одиночества.
– Тётя Тоня, я пришёл, потому что мне… Алексей Алексеевич приснился!
Машина мама вздрогнула и поднялась. Она внимательно вглядывалась в лицо Германа.
– Приснился?
– Да.
– И?.. Что?.. Что тебе приснилось?
Герман разволновался – судьба обеих женщин была в его руках. Антонина Аркадьевна нуждалась в помощи не меньше, чем её дочь.
– Алексей Алексеевич ходил возле нашего дома и… был очень расстроен, – Герман фантазировал и удивлял себя своими измышлениями. – Он был огорчён…
Герман не знал, прав ли он и станет ли эта ложь спасением. Но он видел страдания Антонины Аркадьевны и понимал, что помочь ей сможет только забота о дочери, лишь вместе с Машей они смогут пережить горе.
– А он ничего тебе не говорил? – Антонина Аркадьевна заинтересовалась сказанным Герой.
– Нет.
Женщина вздохнула.
– Гера, а я очень хочу, чтобы Алёша мне приснился, прошу его об этом, – Антонина Аркадьевна с надеждой смотрела на Германа, будто он мог помочь ей исполнить желание. – Но он почему-то мне не снится, а я так хочу, чтобы он позвал меня, может быть, тогда закончится это мучение…
Герман набрал побольше воздуха в лёгкие, чтобы выговорить дальнейшее было легче.
– Не думаю, чтобы Алексей Алексеевич хотел позвать вас, – голос его зазвучал решительнее и Герман понял, что прав. – Я уверен, ваш муж был огорчён тем, что Маша всегда бывает дома одна.
Антонина Аркадьевна удивлённо посмотрела на Германа.
– Маша уже взрослая и во мне не нуждается!
– Если вы решите умереть, Машу отправят в детский дом, потому что вряд ли сестра Алексея Алексеевича сможет приехать из Норильска, чтобы воспитывать племянницу!
Антонина Аркадьевна хотела возразить, но Герман перебил её.
– Вы должны понимать, что такое детдом, Антонина Аркадьевна! Неужели вы хотите подвергнуть Машку такому испытанию?! И потом, ей тоже тяжело, а вы бросаете её и пугаете своими намерениями расстаться с жизнью!
Герман говорил неожиданно громко.
– Гера, но я не могу жить без мужа…
Антонина Аркадьевна заплакала. Она была несчастной, одинокой, убитой горем женщиной. Она не могла найти сил, чтобы помочь выжить не только себе, но даже дочери.
Герман подошёл к Антонине Аркадьевне и обнял – сочувствие, жалость, понимание и желание помочь направили его в новое, спасительное русло. Гере казалось, что им движет Кто-то, поскольку не слишком свойственно было ему мыслить чувственно и гибко.
– Тётя Тоня, пожалуйста, подумайте о Маше, она же ещё небольшая, ей нужно окончить школу, поступить в институт, – Герман чувствовал, что Антонина Аркадьевна такая же хрупкая, как и Маша, и сходство это ещё больше подвигало его к решительным словам. – Я уверен, Алексей Алексеевич в моём сне был недоволен именно этим – вам нельзя вот так бросать Машу, как бы ни тяжело вам было, нужно жить ради дочери! Вам надо постараться!
Антонина Аркадьевна всхлипывала – этот мальчик неожиданно стал для неё человеком, способным поддержать и вразумить. Но горе её было настолько велико, что до конца отказаться от желания соединиться с мужем она не смогла.
Слёзы не иссякли. И, плача, женщина отстранилась от Германа и повернулась к могиле мужа.
– Я не оставлю Машу, Алёшенька. Не беспокойся о своём небушке, – Антонина Аркадьевна замотала головой: – Но только до восемнадцати лет… Алёшенька, пожалуйста, потом возьми меня к себе! Я не могу без тебя жить!
Она обошла могилу мужа, поправляя ленточки на венках.
У Германа щемило сердце. Но его боль стоила затраченных сил – Антонина Аркадьевна теперь будет внимательнее относиться к дочери. И Машина жизнь когда-нибудь станет более ровной и спокойной…
…Герман шёл с Антониной Аркадьевной в сторону Садового кольца – она попросила его добраться до дома пешком, так она сможет успокоиться. Они шли долго, и Гера старался отвлечь её нехитрым разговором об изменившихся московских улицах – семьи их имели глубокие столичные корни, поэтому и Герману и Антонине Аркадьевне небезразлично было происходящее с городом, и ещё они могли сравнить воспоминания своих предков с собственным мироощущением и подискутировать.
А когда они, наконец, миновали Земляной вал и достигли Садово-Черногрязской, Герман ощутил, как защемило сердце. Чем ближе они были к дому, тем сильнее ныло его сердце. И тогда он понял причину своего сердечного беспокойства. И осознал, почему в его жизни произошли эти два случая, когда он чувствовал себя мужчиной…
Антонина Аркадьевна держала его под руку, а Герман хотел, чтобы также легко и в тоже время уверенно, его под руку держала Маша.
Герман вздохнул и запрокинул голову – на него смотрело ярко-синее небо тёплого апрельского вечера.

...

Nimeria:

Оля, спасибо за целых две главы!

...

Ростовчанка:

Оля, пока нет слов. Одни эмоции. Отзыв позже. Спасибо.

...

Смородинка:

Какой умный мальчик! Спасибо!

...

Optimistka:

В читателях

...