Вера Полозкова

Ох....зашла в раздел "Поэзия" и была безумно рада увидеть здесь именно эту Веру...
Я очень люблю ее стихи, ее открытость и прямоту. И всегда реву, читая ее стихи...
Из любимых... Может что-то уже было, простите за повторение, но вроде их не увидела...

Мне нужен лук деревянный и стрелы.
Я б защищала тебя, как умела.
Пара сандалий на тонких подошвах,
Тертые джинсы и пояс из кожи.

Мне нужен голос. Тихий и точный -
Пела б тебе колыбельные ночью.
Нервные пальцы ладоней тревожных -
Плечи сжимать и ласкать осторожно.
Мне нужен голод. Дразнящий и мягкий -

Атлас и бархат, иголки, булавки...
Книг соответствия, рифм наважденья,
Крик соответствия, стон совпаденья.
Мне нужен город. Спокойный, старинный,

Чтоб трубочисты здоровались с сыном;
Темные крыши, усталые лодки,
Гордость за вас в напряженной походке.
Мне нужен дом, фортепьяно и ноты,

И дверь, чтоб за дверью оставить работу.
Заваривать чай и шептаться вполголос,
Ворот рубашки, халатика пояс.
Мне нужен лук деревянный и стрелы,
Цепкие мысли и сильное тело.

Женское? Мальчиковое? Никакое?
Мне очень многое нужно с тобою.


***
Они все равно уйдут, даже если ты обрушишься на пол и будешь рыдать, хватая их за полы пальто. Сядут на корточки, погладят по затылку, а потом все равно уйдут. И ты опять останешься одна и будешь строить свои игрушечные вавилоны, прокладывать железные дороги и рыть каналы - ты прекрасно знаешь, что все всегда могла и без них, и именно это, кажется, и губит тебя.

Они уйдут, и никогда не узнают, что каждый раз, когда они кладут трубку, ты продолжаешь разговаривать с ними - убеждать, спорить, шутить, мучительно подбирать слова. Что каждый раз когда они исчезают в метро, бликуя стеклянной дверью на прощанье, ты уносишь с собой в кармане тепло их ладони - и быстро бежишь, чтобы донести, не растерять. И не говоришь ни с кем, чтобы продлить вкус поцелуя на губах - если тебя удостоили поцелуем. Если не удостоили - унести бы в волосах хотя бы запах. Звук голоса. Снежинку, уснувшую на ресницах. Больше и не нужно ничего.

Они все равно уйдут.

А ты будешь мечтать поставить счетчик себе в голову - чтобы считать, сколько раз за день ты вспоминаешь о них, приходя в ужас от мысли, что уж никак не меньше тысячи. И плакать перестанешь - а от имени все равно будешь вздрагивать. И еще долго первым, рефлекторным импульсом при прочтении/просмотре чего-нибудь стоящего, будет: “Надо ему показать.”

Они уйдут.

А если не захотят уйти сами - ты от них уйдешь. Чтобы не длить ощущение страха. Чтобы не копить воспоминаний, от которых перестанешь спать, когда они уйдут. Ведь самое страшное - это помнить хорошее: оно прошло, и никогда не вернется.

А чего ты хотела. Ты все знала заранее.

Чтобы не ждать. Чтобы не вырабатывать привычку.

Они же все равно уйдут, и единственным, что будет напоминать о мужчинах в твоей жизни, останется любимая мужская рубаха, длинная, до середины бедра - можно ходить по дому без шортов, в одних носках.

И на том спасибо.

Да, да, это можно даже не повторять себе перед зеркалом, все реплики заучены наизусть еще пару лет назад - без них лучше, спокойнее, тише, яснее думается, работается, спится и пишется. Без них непринужденно сдаются сессии на отлично, быстро читаются хорошие книги и экономно тратятся деньги - не для кого строить планы, рвать нервы и выщипывать брови.

И потом - они все равно уйдут.

Ты даже не сможешь на них за это разозлиться.

Ты же всех их, ушедших, по-прежнему целуешь в щечку при встрече и очень радуешься, если узнаешь их в случайных прохожих - и непринужденно так: здравствуй, солнце, как ты. И черта с два им хоть на сотую долю ведомо, сколько тебе стоила эта непринужденность.

Но ты им правда рада. Ибо они ушли - но ты-то осталась, и они остались в тебе.

И такой большой, кажется, сложный механизм жизни - вот моя учеба, в ней столько всего страшно интересного, за день не расскажешь; вот моя работа - ее все больше, я расту, совершенствуюсь, умею то, чему еще месяц назад училась с нуля, участвую в больших и настоящих проектах, пишу все сочнее и отточеннее; вот мои друзья, и все они гениальны, честное слово; вот... Кажется, такая громадина, такая суперсистема - отчего же это все не приносит ни малейшего удовлетворения? Отчего будто отключены вкусовые рецепторы, и все пресно, словно белесая похлебка из “Матрицы”? Где разъединился контактик, который ко всему этому тебя по-настоящему подключал?

И когда кто-то из них появляется - да катись оно все к черту, кому оно сдалось, когда я... когда мы...

Деточка, послушай, они же все равно уйдут.

И уйдут навсегда, а это дольше, чем неделя, месяц и даже год, представляешь?

Будда учил: не привязывайся.

“Вали в монастырь, бэйба” - хихикает твой собственный бог, чеканя ковбойские шаги у тебя в душе. И ты жалеешь, что не можешь запустить в него тапком, не раскроив себе грудной клетки.

Как будто тебе все время показывают кадры новых сногсшибательных фильмов с тобой в главной роли - но в первые десять минут тебя выгоняют из зала, и ты никогда не узнаешь, чем все могло бы закончиться.


***
Не сходи с моих уст,
С моих карт, радаров и барных стоек.
Этот мир без тебя вообще ничего не стоит.
Пребывает сер, обездвижен, пуст.

Не сходи с моих строк.
Без тебя этот голос ждал, не умел начаться.
Ты его единственное начальство.
Направляй его, справедлив и строг.

Не сходи с моих рук, ты король червей.
Козырной, родной, узнаваемый по рубашке.
От турецких твоих кровей,
От грузинских твоих бровей,
От улыбки, в которой музыка и Бродвей,
До сих пор беспомощность и мурашки,

Не сходи с горизонта, Тим, но гряди, веди
Путеводным созвездием, выстраданной наградой,
Ты один способен меня обрадовать – значит, радуй,
Пламенем посмеивайся в груди

И не уходи.
Не сходи с моих рельсов ни в этом, ни в горнем мире.
Тысяча моих и твоих прекрасных двадцать четыре.
И одно на двоих бессмертие впереди.

***

просыпаясь ранним утром
самое страшное-это не увидеть его закрытых любимых глаз
не услышать его теплое сопенье на ушко
и не почувствовать знакомый,родной запах его тела
так страшно не ощутить его кончики пальцев на своем плече
и не смотреть на него больше получаса улыбаясь...

жмуриться от первых лучей солнца
и медленно потягивать руками вверх
одевать пушистые тапочки
и завязывая растрепанные волосы-
самое страшное не увидеть его отражения в зеркале..

так страшно...
прожить вечер без звонка на до боли знакомый и навеки выученный номер
а ещё страшнее за целые сутки не услышать нотки нежности в любимом голосе..

как же я жила без тебя все это время?
как мучалась бесконечными серыми буднями
крепко сжимая наше фото в руке
как прятала лицо в подушку по ночам,
что бы никто не услышал моих слез
ты же знаешь,я ненавижу плакать
но страх времени и одиночества постоянно побеждал меня

зимний вечер..мне с тобой абсолютно не холодно
ты всегда согреваешь меня своим теплом
ты мой самый близкий друг который всегда помогает
забывая о всех своих проблемах
я так люблю твою поддержку
ведь ты отлично понимаешь меня как никто другой
ты самый добрый человек на всей этой земле
самый милый,и самый желанный,самый восхитительный и неповторимый и не в чем ни на кого не похожий
моё сердце уже давным-давно греется в твоих ладонях
каждая его частичка принадлежит только тебе
КАЖДАЯ ЧАСТИЧКА ТОЛЬКО ТЕБЕ ПРИНАДЛЕЖИТ
пожалуйста..не потеряй её

любимый,ты самый дорогой человек в моей жизни
и только с тобой рядом я понастоящему счастлива

главное не уходи от меня
будь всегда рядом
можешь даже просто молчать
но только будь рядом
пусть знает весь мир
и пусть слышит вся вселенная
я не скрываю своих чувств
я по настоящему люблю тебя

навсегда..
спасибо что ты есть..



На самом деле, можно продолжать бесконечно...я уже давно растащила ее стихи на цитаты. Она шикарна! И когда меня спрашивают, кто из современных поэтов? я всегда отвечаю "Полозкова".

Эти стихи уже стоят здесь, но мне очень понравилось. как Вера сама их читает...

Сами не мы...


http://www.youtube.com/watch?v=1GVlDslpLBA

Ох... Когда была, счастья своего не понимала. Так что, первый раз не в счёт. Сейчас сходила бы ещё раз, осознанно, но Вера к нам пока не собирается.

Вот ещё одно. Не знаю было ли, но очень люблю его. Так всё ярко, что картины сами всплывают перед глазами. Хотя концовка истории, как по мне, не очень. Но опять же её по разному трактовать можно.

Говард Кнолл

Говард Кнолл красавец, и это свойство его с младенчества отличает.
Его только завистник не признает, только безнадежный не замечает.
В Говарде всякий души не чает,
Он любую денежку выручает
И любую девушку приручает –
И поэтому Говард всегда скучает.

Старший Кнолл адвокат, он сухой и желтый, что твой пергамент,
Он обожает сына, и четверга нет,
Чтоб они не сидели в пабе, где им сварганят
По какой-нибудь замечательной блади мэри.
Кнолл человечней сына – по крайней мере,
Он утешает женщин, которых тот отвергает.

Вот какая-нибудь о встрече его попросит,
И придет, и губа у нее дрожит, и вот-вот ее всю расквасит,
А у старшего Кнолла и хрипотца, и проседь,
Он глядит на нее, как сентиментальный бассет.

«Я понимаю, трудно с собой бороться, -
И такая, в глазах его легкая виноватца, -
Но стоит ли плакать из-за моего уродца?
Милочка, полно, глупо так убиваться».

Нынче Говарда любит Бет (при живом-то муже).
Бет звонит ему в дверь, затянув поясок потуже,
Приезжает на час, хоть в съемочном макияже,
Хоть на сутки между гастролей даже,
Хлопает ртом, говорит ему «я же, я же»,
Только он не любит и эту тоже,
От нее ему только хуже.

Говард говорит отцу: «Бет не стоила мне ни пенса.
Ни одного усилия, даже танца.
Почему я прошу только сигарету, они мне уже «останься»?
Ослабляю галстук, они мне уже «разденься»?
Пап, я вырасту в мизантропа и извращенца,
Эти люди мне просто не оставляют шанса».
Кнолл осознает, что его сынок не имеет сердца,
Но уж больно циничен, чтоб из-за этого сокрушаться.
Говорит: «Ну пусть Бет заедет на той неделе поутешаться».

***

Через неделю и семь неотвеченных вызовов на мобильном,
Говард ночью вскакивает в обильном
Ледяном поту, проступающем пятнами на пижаме.
Ему снилось, что Бет находят за гаражами,
Мертвую и вспухшую, чем-то, видимо, обкололась.
Говард перезванивает, слышит грустный и сонный голос,
Он внутри у нее похрустывает, как щербет.
Говард выдыхает и произносит: «Бет,
Я соскучился». Сердце ухает, как в колодце.
Да их, кажется, все четыре по телу бьется.
Повисает пауза.
Бет тихонько в ответ смеется.

Старший Кнолл ее не дожидается на обед.[/quote]
_________________

Грейс

Когда Стивен уходит, Грейс хватает инерции продержаться двенадцать дней.
Она даже смеется – мол, Стиви, это идиотизм, но тебе видней.
А потом небеса начинают гнить и скукоживаться над ней.
И становится все темней.

Это больше не жизнь, констатирует Грейс, поскольку товаровед:
Безнадежно утрачивается форма, фактура, цвет;
Ни досады от поражений, ни удовольствия от побед.
Ты куда ушел-то, кретин, у тебя же сахарный диабет.
Кто готовит тебе обед?

Грейси продает его синтезатор – навряд ли этим его задев или отомстив.
Начинает помногу пить, совершенно себя забросив и распустив.
Все сидит на крыльце у двери, как бессловесный большой мастиф,
Ждет, когда возвратится Стив.

Он и вправду приходит как-то – приносит выпечки и вина.
Смотрит ласково, шутит, мол, ну кого это ты тут прячешь в шкафу, жена?
Грейс кидается прибираться и мыть бокалы, вся напряженная, как струна.
А потом начинает плакать – скажи, она у тебя красива? Она стройна?
Почему вы вместе, а я одна?..

Через год Стивен умирает, в одну минуту, “увы, мы сделали, что смогли”.
Грейси приезжает его погладить по волосам, уронить на него случайную горсть земли.
И тогда вообще прекращаются буквы, цифры, и наступают одни нули.

И однажды вся боль укладывается в Грейс, так, как спать укладывается кот.
У большой, настоящей жизни, наверно, новый производитель, другой штрих-код.
А ее состоит из тех, кто не возвращается ни назавтра, ни через год.
И небес, работающих
На вход.
___________________________________

Девочки, спешу поделиться своей радостью! Мне выпал второй шанс и я не могла им не воспользоваться! К нам приезжала Вера с концертом! Программа называлась "Города и Числа"! Сказать, что я была в восторге - ничего не сказать! Я была потрясена! Это было не просто чтение стихов со сцены, а настоящее путешествие!
Начали мы путь с севера и под хруст снега и завывание метели медленно продвигались на запад. На экране мелькали фото зимы, заснеженного города, стариков и детей одетых в тёплые ушанки и пальто. А стихи большей своей частью были об одиночестве, о жизни и смерти, о Боге и выборе.

Это как проснуться в пустой палате

Это как проснуться в пустой палате,
повыдирать из себя все трубки, иголки, датчики,
Выбежать во двор, в чьих-нибудь бахилах на босу ногу;
Что они сделают, эти чертовы неудачники,
С обреченным тобой, подыхающим понемногу;
И стоять, и дышать, и думать – вот, я живой еще,
Утро пахнет морозом, и пар изо рта, и мне бы
Хоть бы день; а уже тишина начинает сигналить воюще,
Уже сердце растет, как сказочное чудовище,
Небо едет вниз по дуге, и ты падаешь возле неба.
Твою душу легонько сталкивают корабликом
Вдоль по вечной реке, и весь мир обретает краски
И рельеф; а ты сам навсегда лежишь почерневшим яблоком,
Поздним августом, на ступенечке
У терраски.

***

Старому Маджиду приходит срок, его кормят, как птицу, с рук. Как-то раз Маджид вышел за порог и упал у калитки вдруг; и ему сказали - Господь был строг, у тебя обнаружен рак.

Медсестрички курят за дверью, ржут, от машин стекло в окне дребезжит. Навещают редко, домой не ждут - он давно уже здесь лежит. Его больше не скручивает, как в жгут, жизнью он поэтому дорожит: просыпается и глядит, как идет мужик, проезжает под окнами то автобус, то черный джип; он пока еще жив, Маджид.

Монотонный кафельный неуют, аккуратный больничный ад - добивать не смеют, жить не дают, и валяйся теперь, разъят, на те части, что изнутри гниют, и все те, что уже гноят; только в голове у тебя поют и, сияющие, стоят - кроткая прекрасная Дариют, гордая высокая Рабият; он глаза их, жгучие, словно йод, и лодыжки узкие узнает; только позовешь их - и предстают, волосы спадают до самых пят; у тебя здесь будет кров и приют, - так они поют, - тебе только радости предстоят!

Медсестрички цокают "бред так бред" и чего-то там "опиат".

***

нет, мой сын, надо мной не всегда шел снег, он не так и давно возник.
я был распорядитель нег, толкователь великих книг,
заклинатель вахтёрш и магистр ордена тунеядцев,
"кудри курса" единогласно и без интриг.

да, мой сын: когда я всё мог, я был добрый маг.
я смешил востроглазых дев, не берёг бумаг,
арию о том, как недуги лечит портвейн "массандра"
петь умел на целый универмаг.

мир как цирковая арена не исчезал, но меня исторг.
я узнал, что правят лишь торг и мена, что правят мена, вина и торг.
я старательно покупаю всё, о чем даже боялся грезить,
чувствуя злорадство, но не восторг.

да, мой сын, теперь вы юны и, вам кажется, короли:
всё, от остроумия до весны, вы на свете изобрели, -
ну а мы унылые сгустки скорби и беспокойства,
старые неудачники и врали.

и ты прав, и я буду глуп, если это значит, что мы враги,
только не суди никого, не лги и всегда отдавай долги,
только когда приведут в кабинет с портретом, предложат кресло,
разворачивайся,
беги.

Потом метель постепенно кончилась, подул тёплый западный ветер, затикали часы и пронзительно заиграло банджо. Мы услышали блюз и историю циничного Говарда Кнола, узнали о нелёгкой жизни Пайпер Боул, были тронуты переживаниями миссис Корстен, услышали о тайных признаниях Бернарда к Эстер, погружались в безнадёжность вместе с Грейс.

Что тебе рассказать? Не город, а богадельня.
Всякий носит себя, кудахтая и кривясь.
Спорит ежеутренне, запивает еженедельно,
Наживает долги за свет, интернет и связь.
Моя нежность к тебе живет от тебя отдельно,
И не думаю, что мне стоит знакомить вас.

В моих девочках испаряется спесь и придурь,
Появляется чувство сытости и вины.
Мои мальчики пьют, воюют и делят прибыль –
А всё были мальчишки, выдумщики, вруны;
Мое сердце решает, где ему жить, и выбор,
Как всегда, не в пользу твоей страны.

Мне досталась модель оптического девайса,
Что вживляешь в зрачок – и видишь, что впереди.
Я душа молодого выскочки-самозванца,
Что приходит на суд нагая, с дырой в груди,
«нет, не надо все снова, Господи, Господиии».
Бог дает ей другое тело – мол, одевайся,
Подбирай свои сопли и уходи.

С запада продолжили свой путь на восток, где услышали шум моря, крики чаек, увидели прибой, волны и восход. А в это время Вера читала стихи о яблоке, о Венеции, цикл Песен острова Макунуду.

Песни острова Макунуду
III

и когда наступает, чувствуешь некое облегчение:
всё предвидел, теперь не надо и объяснять.
истина открывается как разрыв, как кровотечение -
и ни скрыть, ни вытерпеть, ни унять.

смуглый юноша по утрам расправляет простыни,
оставляет нам фруктов, что накормили бы гарнизон.
- где вы были в последние дни земли?
- мы жили на острове.
брали красный арабский мальборо
и глядели на горизонт.

мы шутили: не будет дня, когда нас обнаружат взрослыми, -
ничего живого не уцелеет уже вокруг.
- что вы знали об урагане?
- что это россказни
для туристов, жаждущих приключений, и их подруг.

ровно те из нас, кого гибель назначит лучшими,
вечно были невосприимчивы к похвалам.
- что вы делали в час, когда туча закрыла небо?
- обнявшись, слушали,
как деревья ломаются пополам.

вспоминали по именам тех, кто в детстве нравился,
и смеялись, и говорили, что устоим.
старый бармен, кассу закрыв на ключ, не спеша отправился
ждать, когда море придет за ним.

***

загадал, когда вырасту, стать никем.
камер видеонаблюдения двойником.
абсолютно каждым, как манекен.
мыслящим сквозняком.
как оступишься в биографию - сразу жуть,
сколько предписаний выполнить надлежит.
сразу скажут: тебе нельзя быть листок и жук.
надо взрослый мужик.
нет, я мудрый ящер, живущий среди пещер.
иногда я склоняюсь к спящему под плащом
и пою ему на ухо: мир бесконечно щедр.
ты теперь прощён.

Вдоль берега шли дальше и вышли к пустыне. Жара, зной. Тихий шорох песка, гул торгового города вдали и стрекот цикад. На экране красочная мозаика из осколков стекла. А со сцены Вера читала цикл стихов об Индии.

решишься - знай: душа одноэтажна,
и окна до полу, и мебели почти
что нет. терять естественно и важно,
иначе будет некуда найти.
увидишь: все начнут из ужаса глухого
то призывать, то клясть свой будущий уход.
и ты умрешь. и ничего плохого
поверь, при этом не произойдёт.
природа вообще не копит за квартирой
ни сплетен, ни людей, ни пауз, ни причин:
носи себя пустым, ходи и резонируй.
записывай, где хорошо звучим.

В тот вечер звучали стихи разных лет. Казалось, что она подводит итоги проделанной работы. Коротко о главном за все эти годы. И это было замечательно! Теперь сижу и прослушиваю записи с концерта

кажется, мы выросли, мама, но не прекращаем длиться.
время сглаживает движения, но заостряет лица.
больше мы не порох и мёд, мы брусчатка, дерево и корица.

у красивых детей, что ты знала, мама, - новые красивые дети.
мы их любим фотографировать в нужном свете.
жизнь умнее живущего, вот что ясно по истечении первой трети.

всё, чего я боялся в детстве, теперь нелепее толстяков с укулеле.
даже признаки будущего распада закономерны, на самом деле.
очень страшно не умереть молодым, мама, но как видишь, мы это преодолели.

я один себе джеки чан теперь и один себе санта-клаус.
всё мое занятие - структурировать мрак и хаос.
всё, чему я учусь, мама - мастерство поддержанья пауз.

я не нулевая отметка больше, не дерзкий птенчик, не молодая завязь.
молодая завязь глядит на меня, раззявясь.
у простых, как положено, я вызываю ненависть, сложных - зависть.

что касается женщин, мама, здесь всё от триера до кар-вая:
всякий раз, когда в дом ко мне заявляется броская, деловая, передовая,
мы рыдаем в обнимку голыми, содрогаясь и подвывая.

что до счастья, мама, - оно результат воздействия седатива или токсина.
для меня это чувство, с которым едешь в ночном такси на
пересечение сорок второй с десятой, от кабаташа и до таксима.
редко где еще твоя смертность и заменяемость обнажают себя так сильно.

иногда я кажусь себе полководцем в ссылке, иногда сорным семенем среди злака.
в мире правящей лицевой всё, что занимает меня - изнанка.
барабанщики бытия крутят палочки в воздухе надо мной, ожидая чьего-то знака.

нет, любовь твоя не могла бы спасти меня от чего-либо - не спасла ведь.
на мою долю выпало столько тонн красоты, что должно было так расплавить.
но теперь я сяду к тебе пустой и весь век ее стану славить.
_________________

Пайпер Боул

Что до Пайпер Боул – этот мальчик ее не старит.
Пайпер мнится – она с ним все еще наверстает.
Пайпер ждет, когда снег растает,
Слушает, как внутри у нее гудение нарастает,
Пайпер замужем, но когда-нибудь перестанет –
И поэтому копит на черный день: день, когда ее все оставят.

Что до мальчика Пайпер – то он мечтает о миллионах,
Ходит в баснословных своих очочках-хамелеонах,
От ладоней его холеных,
Очей зеленых,
Пайпер отваживает влюбленных и опаленных,
Называет мальчика «олененок»,
Все никак на свою отраду не наглядится,
Все никак ему колыбельных не напоется,
Он прохладный и ускользающий, как водица,
Между пальцев течет, а в руки все не дается;
Мать шипит ей: «Да он тебе в сыновья годится».
В Пайпер это почти проклятием отдается.

Что до Ричарда Боула, то он как загнанная лошадка.
Он измучен: дела у фирмы идут ни шатко
И ни валко; а игры Пайпер его смешат как
Все попытки позлее цапнуть его за пальчик.
Этот мальчик, наверное, денег и славы и алчет.
Ну а Пайпер со временем делается все жальче.

Что до Ким, ближайшей подруги Пайпер, то это икона стиля.
Как могло быть не так, при ее-то вкусе, ее-то теле.
Ким неловко, что мальчик Пайпер порой ночует в ее постели,
Ким хихикает: «Как же мы это допустили?»,
Но не выгонять же его на улицу, в самом деле.

***

Дальняя спальня, за спальней ванная, душевая,
На полу душевой сидит Пайпер полуживая
И ревет, и грызет запястье, словно овчарка сторожевая.
Ричард обнимает ее, целует в родную спину,
А потом в макушку, увещевая:
«Все уже позади, заканчивай эту травлю,
Ну поверила, ну еще одному кретину.
Детка, детка, я никогда тебя не оставлю.
Я уже никогда тебя
Не покину».

21-22 февраля 2008 года.
_________________

Рябью

господи мой, прохладный, простой, улыбчивый и сплошной
тяжело голове, полной шума, дребезга, всякой мерзости несмешной
протяни мне сложенные ладони да напои меня тишиной

я несу свою вахту, я отвоевываю у хаоса крошечный вершок за вершком
говорю всем: смотрите, вы всемогущие (они тихо друг другу:
“здорово, но с душком”)
у меня шесть рейсов в неделю, господи, но к тебе я пришел пешком

рассказать ли, как я устал быть должным и как я меньше того, что наобещал
как я хохотал над мещанами, как стал лабухом у мещан
как я экономлю движения, уступая жилье сомнениям и вещам

ты был где-то поблизости, когда мы пели целой кухней, вся синь и пьянь,
дилана и высоцкого, все лады набекрень, что ни день, то всклянь,
ты гораздо дальше теперь, когда мы говорим о дхарме и бхакти-йоге, про инь и ян

потому что во сне одни психопаты грызут других, и ты просыпаешься от грызни
наблюдать, как тут месят, считают месяцы до начала большой резни
что я делаю здесь со своею сверхточной оптикой, отпусти меня, упраздни

я любил-то всего, может, трех человек на свете, каждая скула как кетмень
и до них теперь не добраться ни поездом, ни паромом, ни сунув руку им за ремень:
безразличный металл, оргстекло, крепления, напыление и кремень

господи мой, господи, неизбывные допамин и серотонин
доживу, доумру ли когда до своих единственных именин
побреду ли когда через всю твою музыку, не закатывая штанин

через всю твою реку света, все твои звездные лагеря,
где мои неживые братья меня приветствуют, ни полслова не говоря,
где узрю наконец воочию – ничего не бывает зря

где ты будешь стоять спиной (головокружение и джетлаг)
по тому, как рябью идет на тебе футболка, так, словно под ветром флаг
я немедленно догадаюсь, что ты ревешь, закусив кулак
___________________________________

Бернард пишет Эстер

Бернард пишет Эстер: «У меня есть семья и дом.
Я веду, и я сроду не был никем ведом.
По утрам я гуляю с Джесс, по ночам я пью ром со льдом.
Но когда я вижу тебя – я даже дышу с трудом».

Бернард пишет Эстер: «У меня возле дома пруд,
Дети ходят туда купаться, но чаще врут,
Что купаться; я видел все – Сингапур, Бейрут,
От исландских фьордов до сомалийских руд,
Но умру, если у меня тебя отберут».

Бернард пишет: «Доход, финансы и аудит,
Джип с водителем, из колонок поет Эдит,
Скидка тридцать процентов в любимом баре,
Но наливают всегда в кредит,
А ты смотришь – и словно Бог мне в глаза глядит».

Бернард пишет: «Мне сорок восемь, как прочим светским плешивым львам,
Я вспоминаю, кто я, по визе, паспорту и правам,
Ядерный могильник, водой затопленный котлован,
Подчиненных, как кегли, считаю по головам –
Но вот если слова – это тоже деньги,
То ты мне не по словам».

«Моя девочка, ты красивая, как банши.
Ты пришла мне сказать: умрешь, но пока дыши,
Только не пиши мне, Эстер, пожалуйста, не пиши.
Никакой души ведь не хватит,
Усталой моей души».
_________________

Увы, но он непоколебим
И горд. Во взгляде его сердитом
Читаю имя свое петитом
И чуть заметное «мы скорбим».

Мы снова жанрами не сошлись:
Он чинит розги, глядит серьезней, -
Но брюхом вниз из-за чьих-то козней
На сцену рушится с бранью поздней
И обрывает кусок кулис.

Он зол, и мутны его белки.
Он хочет к той, из отеля «Плаза».
Она мила и голубоглаза
И носит розовые чулки.

А я должна быть поражена,
Сидеть и плакать в рукав, конечно,
Но я смотрю на него так нежно,
Как смотрит будущая жена.

Его – брюзглива, а зять прохвост
И хам; из окон одни трущобы.
Он ненавидит меня – еще бы –
За отражение южных звезд

В глазах, усмешку на уголок,
То, что меня узнают без грима
И то, что я, к сожаленью, прима
И никогда не ношу чулок.

Я ноль. Я дырочка в номерке.
Но – буду профилем на монете.
А он останется в кабинете
С куском кулисы в одной руке.
___________________________________

Простая история

Хвалю тебя, говорит, родная, за быстрый ум и веселый нрав.
За то, что ни разу не помянула, где был неправ.
За то, что все люди груз, а ты антиграв.
Что Бог живет в тебе, и пускай пребывает здрав.

Хвалю, говорит, что не прибегаешь к бабьему шантажу,
За то, что поддержишь все, что ни предложу,
Что вся словно по заказу, по чертежу,
И даже сейчас не ревешь белугой, что ухожу.

К такой, знаешь, тете, всё лохмы белые по плечам.
К ее, стало быть, пельменям да куличам.
Ворчит, ага, придирается к мелочам,
Ну хоть не кропает стишки дурацкие по ночам.

Я, говорит, устал до тебя расти из последних жил.
Ты чемодан с деньгами – и страшно рад, и не заслужил.
Вроде твое, а все хочешь зарыть, закутать, запрятать в мох.
Такое бывает счастье, что знай ищи, где же тут подвох.

А то ведь ушла бы первой, а я б не выдержал, если так.
Уж лучше ты будешь светлый образ, а я мудак.
Таких же ведь нету, твой механизм мне непостижим.
А пока, говорит, еще по одной покурим
И так тихонечко полежим.

21-22 июля 2007 года.
_________________

А где я? Я дома, в коме, зиме и яме.
Мурлыкаю в ванной медленно Only you,
Пишу себе планы, тут же на них плюю;
А кожа сидит на креме как на клею
И, если не мазать, сходит с тебя слоями.

А он где? Никто не знает; по веществу ведь
Он ветер; за гранью; без вести; вне игры.
Пусть солнце бесстыдно лижет ему вихры,
Пусть он устает от женщин и от жары, -
Его, по большому счету, не существует.

Ведь, собственно, проходимцы тем и бесценны.
Он снится мне между часом и десятью;
Хохочет с биллбордов; лезет ко мне в статью.
Таджики – как саундтрек к моему нытью –
В соседней квартире гулко ломают стены.

Такая болезнь хоть раз, но бывает с каждым:
Я думала: я забыла сказать о важном,
Я вывернусь, я сбегу, полечу в багажном,
Туда же, все с той же бирочкой на руке.
Я думала: я ворвусь и скажу: porque?!..

Но Вечный грустит над очередью к реке,
В которую никого не пускает дважды.
___________________________________

Почему-то это стихотворение пропустила у Веры. Перечитываю и перечитываю раз за разом. Захватило. Действительно, есть женщины, которых большинству мужчин не потянуть, не унести. Их бросают из-за своей слабости, но продолжают любить всю оставшуюся жизнь.
_________________

сутулые, в темноте
еще посидим вдвоем.
признаем, что мы не те,
за кого себя выдаем.

комнату, где спим,
мебель и весь хлам
вытащим из-за спин,
разломим напополам.

будем тугой ком
у каждого в рюкзаке.
прощаются на каком
чертовом языке?

том же, что был мал,
весел и необжит,
если соединял?
им же и надлежит:

мы были близки
так, что и свет мерк.
сразу в конце тоски -
поезд наверх.


2 января 2014

Когда-нибудь я отыщу ответ.
Когда-нибудь мне станет цель ясна.
Какая-нибудь сотая весна
Откроет мне потусторонний свет,

И я постигну смысл бытия,
Сумев земную бренность превозмочь.
Пока же плечи мне укутывает ночь,
Томительные шепоты струя,

И обвевая пряным ветром сны,
И отвлекая от серьезных книг...
И цели совершенно не ясны.
И свет потусторонний не возник.

А хочется, напротив, хмеля слов
И поцелуев, жгущих все мосты,
Бессовестного счастья, новых строф -
Нежданной, изумрудной красоты;

Бессонницы, переплетений - да! -
Сердцебиений, слившихся в одно...
А что до бренности, так это всё тогда
Мне будет совершенно все равно.

Обрушится с уставших плеч скала:
Меня отпустит прошлых жизней плен.
Мне перестанут сниться зеркала,
И призраки, и лабиринты стен...

И, может, не придется ждать сто лет.
Я знаю - зряч лишь тот, кто пил сей хмель...
Вот в нем-то и отыщется ответ,
И в нем таится истинная цель.
___________________________________

Безумно рада, что на этом форуме есть ценители творчества Веры. Отношусь с большим уважением к ее творчеству.
Она очень талантливая, всесторонне развитая и сильная личность. Есть чему у нее поучиться.
Была на ее поэтическом вечере в ноябре прошлого года. Очень понравилось. При возможности, пойду еще

Вот один из последних ее стихов:

что рассказал шанкар своему другу раджу, когда вернулся домой



иннокентию всеволодовичу

когда я прилетел, раджу, я решил: эти люди живут как боги
сказочные пустые аэропорты, невиданные дороги

целое стекло в окне и фаянсовый унитаз даже в самой простой квартире
счастливы живущие здесь, сказал, как немногие в этом мире

парки их необъятны, раджу, дома у них монолитны
но никто из их обитателей не поет по утрам ни мантры,
ни киртана, ни молитвы

вроде бы никто из них не лентяй, ни один из них не бездельник -
но они ничего не делают, кроме денег:

кроме денег и денег, раджу, как будто они едят их:
только пачки купюр рекламируют на плакатах

представляешь, раджу, ни грязи, ни нищеты, но вот если большая трасса -
то во всю длину вдоль нее щиты, на которых деньги и даже - груды сырого мяса

кроме денег, раджу, как будто чтобы надеть их:
нанимают чужих людей, чтоб заботились об их детях

кроме денег, раджу, но как попадется навстречу нищий или калека -
так глядят, будто он недостоин имени человека

кроме денег, но не для того, раджу, чтоб жене купить на базаре
дорогих украшений или расшитых сари

а пойти и сдать в банк, и соседям служить примером -
и ходить только в сером, и жена чтоб ходила в сером

женщины их холёны, среди старух почти нет колченогих, дряблых
но никто из мужчин не поет для них,
не играет для них на таблах

дети их не умирают от скверной воды, от заразы в сезон дождей или черной пыли,
только я не видел, чтоб они бога благодарили

старики их живут одни, когда их душа покидает тело -
часто не находят ничьей, чтобы проводить ее захотела

самое смешное, раджу, что они нас с тобой жалели:
вы там детям на хлеб наскребаете еле-еле,

спите на циновке, ни разу не были ни в театре, ни на концерте -
люди, что друг другу по телефону желают смерти

я прожил среди них пять дней и сбежал на шестые сутки -
я всерьез опасался, что навсегда поврежусь в рассудке

и моя сангита аж всплеснула руками, как меня увидала:
принесла мне горячих роти и плошку дала

что с тобой, говорит, ты страшнее ракшаса, бледнее всякого европейца,
я аж разрыдался, раджу, надо ж было такого ужаса натерпеться

2 мая 2014 года, самолет москва-сургут