lor-engris:
khisvetlana:
lor-engris:
ishilda:
lor-engris:
NataAsh:
bazilika:
lor-engris:
lor-engris:
атерина прижималась лицом к плечу Рязанского. Гладила его кончиками пальцев, прикасалась горячими губами к прохладной коже, как к святыне, всё еще не веря и до конца не осознавая, где находится.
Костя спал, утомленный доро́гой, не прекращая обнимать Катю одной рукой. А она не могла сомкнуть глаз, и не его жесткое дыхание было тому виной – в Косте она любила абсолютно всё, каждую его черту и черточку.
Словами не передать, насколько любила. Убила бы ради него, наверное. Родину предала бы. «Наверное» – не потому, что Катерина сомневалась в своих силах, а потому, что Рязанский, слава богу, ничего подобного не предлагал и не просил.
Теперь она знала, что бывает, когда избитая и, казалось бы, полностью книжная фраза «Я жить без тебя не могу» в эту самую жизнь воплощается.
Лужина с детства избегала черно-белых фильмов, сама не зная почему. Независимо от происходящего на экране, тот блеклый серый мир наравне с тоской наводил на нее необъяснимый ужас. Лучшее, что может быть в кошмарах, – это возможность проснуться. Катю такой возможности лишили в последних числах минувшего года. Однако по черно-белому, давящему на психику своей беспросветной серостью кино ее жизни отныне бродил единственный цветной персонаж, позволяя следовать за собой и не сойти с ума. Костя, Костенька...
Она любила бы его любым, независимо от исполняемой им роли.
--------
Тогда, на крыше, живая Катя не ограничилась эсэмэской и всё-таки перезвонила – чтобы лицом к лицу столкнуться с теневой стороной бытности Константина Николаевича, где сохранить что-то в секрете от него представлялось весьма проблематичным.
– Почему ты не уехала во вторник? – в лоб поинтересовался Рязанский, счастливо миновав стадию приветствия и вопрос о пропущенном звонке.
Он что, следил за ней?! Катя растерялась и не сумела быстро перестроиться.
– У меня телефон сломался. Вызовы принимает, а кнопки не нажимаются, – забормотала она, чувствуя, как по вискам струится пот. – Но сейчас...
– В таких случаях вытаскивают «симку» и просят телефон.
– Ой. – Она действительно не подумала о таком элементарном решении проблемы.
К счастью, он не стал заострять внимание.
– Так что насчет вторника?
– Я заболела. Ходила в поликлинику...
Каждый словесный шаг мог стать для нее последним. Оставалось действовать на свой страх и риск, на полной скорости приближаясь к новой точке невозврата.
– ...Жанна меня по знакомству провела...
– К гинекологу? Катерина, если у тебя проблемы по этой части...
Лужина медленно опустилась на холодный бетон. Ноги перестали держать.
Костя снова спас ее, на этот раз – не выдержав необходимую паузу после «гинеколога».
Эстафету спасения подхватила вызубренная едва ли не наизусть инструкция по применению нелекарственного препарата:
– У меня... у меня ночью кровь пошла. Оттуда. Врач сказала, что такое бывает, из-за таблеток. И... из-за... ну... – «Да скажи ты уже, идиотка!» – Нерегулярной половой жизни, – пробубнила она на одной ноте, впиваясь ногтями в наверняка бордовую от прилившей к лицу крови щеку. – Но теперь всё нормально...
– Что, половая жизнь наладилась? – хмыкнул Костя.
Весело хмыкнул, иронично. И будто бы с облегчением.
– Таблетки поменялись, – бессильно выдохнула Катя. – Не шути так, пожалуйста.
– Извини. Точно всё в порядке?
– В полном. Планы только насмарку, а так...
Да, теперь у нее всё в порядке. Она выжила, хотя не должна была. Дважды.
--------
Рязанский, как и обещал, вернулся из Москвы двадцать второго вечером, а всего через четверть часа в гостиную вслед за ним вошла Катя. Удивительная вещь – автомобильные пробки: одного задерживают, другому позволяют приехать раньше, чем планировалось.
– Привет, Катерина. Проходи, не стесняйся.
Вместо уже ставшего традиционным камина сегодня горели бра. Костя не жаловал яркий свет.
Он стоял к ней вполоборота, сжимая спинку кресла. Непривычно растерянный, как человек, который давно не докидал своего убежища надолго, а теперь не может сообразить, где находится: уже дома или по-прежнему в гостях?
А Кате никак не удавалось заставить себя сдвинуться с места под грузом эмоций. Душа, казалось, обрела плотность и перетекла куда-то в район солнечного сплетения.
Хотелось бежать – к Рязанскому и одновременно от него.
Хотелось рыдать навзрыд от счастья – вернулся! позволил! – и хохотать до истерики.
Сказать ему ужасную правду, буквально выкрикнуть в лицо или же навсегда лишиться дара речи. До дрожи хотелось сжать его в объятиях, и чтобы он тоже к ней прикоснулся, любил ее, заставив забыть всё, что произошло раньше.
И в то же время Катя опасалась не выдержать этих поцелуев и прикосновений. Учитывая, что за последние три недели ее семь раз оттрахали в заброшенной аудитории...
– Здравствуйте, Константин Николаевич, – пряча слезы, тихо сказала Катя.
Он обернулся и вопросительно изогнул бровь, мигом становясь самим собой.
– Мы же вроде бы на «ты» переходили. Или нет?
– Да, да, просто я... немного отвыкла. Тебя очень долго не было.
Последняя фраза перевернула что-то в бессознательном, и Катя со всех ног кинулась к Рязанскому, буквально повиснув на нем. Она покрывала торопливыми виноватыми поцелуями такое родное и любимое лицо и, встав на носочки, гладила плечи.
– Я так скучала...
«Если бы ты только знал, Костя».
– Катерина, я грязный. Дай хотя бы в душ сходить.
От него действительно пахло самолетом. И церковью. Еле уловимый, но характерный аромат благовоний. Катя не поверила поначалу, однако быстро выбросила странную деталь из головы.
Мозг отказывался анализировать то, что анализу не поддавалось. Тем более что Костя, вопреки собственному замечанию, обнял ее и ответил на поцелуи, щекоча губами и носом кожу рядом с ухом.
И совершенно обоснованные Катины страхи оказались напрасными: его осторожные прикосновения не только не вводили в панический ступор, как все прочие в этом мире, – они словно исцеляли оскверненное тело и измученную душу.
Уже потом, в кромешной темноте, на широкой кровати, тело недоумевало: почему его ласкают так нежно? Может, просто выжидают момент, и сейчас последует очередной болезненный щипок или удар? Вот сейчас... Нет, ласки были жадными и одновременно робкими, точно просящими позволения, но когда это позволение было получено...
Его пальцы на самом сокровенном, Катина инстинктивная попытка протестующе сдвинуть ноги. Костя впрочем не слишком настаивал, отдавая ее «второму в жизни разу» должное. С заметным удовольствием изучал всё остальное, что было ему доступно, пока она сама не разрешила ему вернуться умоляющим всхлипом.
Сознание раздвоилось.
Костя не мог быть насильником. Прислушивался к малейшему изменению в ней, время от времени ненавязчиво «разворачивал» в правильном направлении, но против воли – никогда. Ее зажатость и неуверенность не раздражали его, не злили – Катя уже знала, что такое раздраженный Рязанский. Получается, не «все мужики – похотливые животные», в чем она успела убедиться на горьком опыте. Могут сдерживаться, если захотят... То, что Костя просто не умеет по-другому, не приходило ей в голову.
Разрядка была чем-то сродни отпущению грехов. Ушла вся тяжесть, прижимавшая к земле гранитной плитой. Раз, и нет ее. И несмотря на то что все мышцы дрожали мелкой трусливой дрожью, кровь гудела в ушах, а сердце будто троекратно увеличилось в размерах, Кате было необыкновенно легко и хорошо. Она не заслужила этого счастья.
– Люблю тебя, – шептала она, отчаянно моргая. – Люблю... больше жизни...
– Давай спать, маленькая. Ни хрена у меня сегодня не выйдет, спать хочу зверски. – Он дышал так же прерывисто, но вполне владел собой. Обнял ее, укладывая рядом удобно, как плюшевую игрушку. – Тебе завтра к девяти?
«Неужели он ничего и не заподозрил?»
– Угу. – Катя теснее прижалась к нему, меньше всего сейчас думая о завтрашнем дне.
– Добро. – И Рязанский позволил себе отключиться.
--------
Непонятную горечь в Катерине Костя почувствовал, едва оказавшись с ней в одной комнате. Подозревать неладное начал еще после пропущенных звонков и отключенного телефона. В его схеме работы с народонаселением «Доверяй, но проверяй» нежизнеспособное звено цепочки – «Доверяй» – выпадало по умолчанию, а оставшееся «Проверяй» возводилось в квадрат. Чаще даже в куб, особенно в тех делах, что касались личной жизни.
Проверил и тут.
Катерину спасли только хроническая правдивость (что ни говори, а репутация до поры до времени отыгрывает свою роль) и на редкость удачная легенда. Всё так четко совпало – каждая мелочь, включая явственный стыд в голосе, – что даже Костя проглотил наживку вместе с крючком и не стал лезть вглубь. Да и не до того ему было в Москве, честно говоря. Москва вообще не курорт и не богадельня. Мало ли, чего там девчонка в голове своей бедовой натолкла?
Однако, возвращаясь поздно вечером в гостиницу, Рязанский начинал сверять мысленные цифры за истекший период и пускай в порядке строгой очереди, но добирался до мыслей о Катерине.
И чего только домой не поехала? Кругом праздники, а она торчит в чужом городе, в полном одиночестве. Тут любая бы обиделась. Ну и хрен с ней, сама виновата. Он предлагал поменять билеты, на любое число – отказалась, гордая. Дошла до того, что устроилась «подай-принеси» на одну из кафедр, на период уже сданной сессии и за чисто символическую плату.
А может, девочка наконец поняла, что поторопилась, и по возвращению его ждет фееричное «светопреставление» с уходом в ночь? Неприятно, конечно (успел он немного к ней прикипеть), однако иллюзий в отношении человеческого постоянства Костя не питал.
Люди приходят и уходят. Некоторые выдерживают проверку временем, большинство – нет. Се ля ви. Не шерши ля фам, здоровее будешь.
Захоти Катерина порвать с ним, Рязанский отпустил бы ее на все четыре стороны. Без особой охоты, но с заметным облегчением. Катерина неминуемо сближалась с ним, а значит, потихоньку, помимо его воли, переходила в разряд «Где ты, с кем ты в три часа ночи». Он должен знать.
Эффект кирпича на голову никто не отменял – Рязанский понимал это. Исчезни Катерина с радаров или захоти кто-нибудь воспользоваться ею, чтобы добраться до него... Что ж, была бы наука. За восемь лет ему с горем пополам удалось добиться неприкосновенности для Соньки. С Катериной Юрьевной такой фокус не прокатит.
В одиночестве Рязанский ненадолго успокаивался: следить приходилось только за своей шкурой. Но глухо щелкали на счетах однообразные дни московской ссылки, и к концу второй недели Костю закономерно потянуло домой. Торчать здесь и дальше – бессмысленно: попридержанные на десерт культурные мероприятия с бухачкой, призванные расслабить уставший без выходных народ, прекрасно пройдут без него. Навестив напоследок своего старого приятеля-хирурга Дементьева, уже девятый год как отца Анатолия, Рязанский тем же вечером улетел домой.
А дома его, можно сказать, дожидалась Катерина.
Какой-то пошлый домостроевский символизм и непонятная горечь в итоге. Можно ли не почувствовать ложку молотого перца в стакане с водой? Девчонка явно соскучилась в разлуке – в чем, в чем, а в щенячьем восторге и искренности ей не откажешь. Откуда тогда горечь?
Ночью было не до разговоров. Костя не привык ходить в должниках, да и хотелось ему узнать, распробовать эту Катеринину сторону. Всё же удовольствие в постели должно делиться пополам.
Он чувствовал себя мальчишкой: в темноте, на ощупь, ориентируясь лишь на шумные вздохи и сладкие женские стоны. Катерина усложнила ему задачу, упросив не включать свет.
В этой темноте она была так отзывчива, так обезоруживающе искренна и невинна, что собственный голод в конце концов уступил желанию сделать девочке приятное.
Она упрямилась сначала. Ну же, маленькая, расслабься. Я не сделаю тебе больно.
Горячая, влажная, Катерина мелко вздрагивала и подавалась навстречу, не прекращая стонать. От ее липкой влаги на пальцах, от пряного запаха возбужденной женщины ломило в паху. Но эта боль была скорее фантомной. Черти.
А чего ты ждал, Константин Николаевич? Тринадцать лет монахом жить...
Она кончила неожиданно. Всхлипнула, забилась, бешено двигая бедрами. И на пике удовольствия, перед тем как затихнуть, простонала его имя.
На этом бесконечно долгом, протяжном «о-о-о» Рязанского накрыла собственная теплая волна. Мучительное напряжение в паху схлынуло вместе с ней. И... больше ничего.
Он успел стиснуть зубы и сдержать стон прежде, чем сообразил, что происходит. Спина взмокла, сердце бабахало в груди, подрагивали руки.
Это что сейчас вообще?!.. Это нормально, Катерина? Хотя тебе-то откуда знать.
Позор на его седины! Стольких девок под него в свое время подкладывали – всех гнал в шею. Может, не стоило так сразу гнать? Провели бы ликбез. И то польза.
– Люблю тебя. Люблю, больше жизни...
– Давай спать, маленькая. Ни хрена у меня сегодня не выйдет...
Слипались глаза. Хотелось свернуться в рогульку и вырубиться.
Катерина шептала, что любит. А утром ухитрилась проснуться раньше него. И разбудила очень... специфично. Отблагодарила за вчерашнее по полной программе. Нерешительно, неумело, но с душой и полной самоотдачей. Не говоря уже о синем халате на голое тело. Костю натуральным образом «вынесло», а негодная девчонка от души наслаждалась происходящим. Будто подменили ее.
Рязанский дошел до того, что эгоистично предложил Катерине прогулять. Сам он, вернувшись на три дня раньше чем планировал, имел полное право ненадолго отложить рутину.
Катерина всерьез задумалась: предложение показалось ей заманчивым.
В итоге всё равно попросила отвезти к девяти, променяв возможность нормально позавтракать на несколько лишних минут мурлыканья в постели. Сомнительное удовольствие. Но ей, взъерошенной и счастливой, необычайно шел его старый халат.
В промежутке между университетом и домом Катерина ни с кем не встречалась. Ни до, ни после. Федор по просьбе Рязанского покатался за ней туда-сюда пару недель, но будущее светило адвокатуры добросовестно грызло гранит науки в стенах альма-матер и по каким-то там несанкционированным нуждам не отлучалось.
--------
В любом пагубном пристрастии можно преступить своего рода черту, за которой стирается новизна ощущений и притупляется чувство вины. Ко всему привыкает человек. Даже работа на скотобойне и тоскливые коровьи глаза, молящие о пощаде почти по-человечески, со временем становятся просто работой, которую приходится кому-то делать. Что уж тут говорить о вранье?
«Раздвоение личности» прогрессировало с каждым днем. Пока одна часть Кати Лужиной расплачивалась с долгами, вторая жила и любила, тащила на своем горбу обе части. Иначе было не выжить: первая могла в любую минуту сломаться и сгореть дотла.
Ничто не мешало снять с карточки и отдать целиком все пятьдесят злосчастных тысяч. Катя так и поступила бы, но остатки логики и здравого смысла не шепнули ей, что этого делать не следует.
Разве Митя Спиридонов бедствует? Отнюдь. А узнав о Катиной платежеспособности, он легко может изменить условия, и тогда она пропала. Не деньги ему нужны, а безмозглое существо, которое кричит, трепыхается, но ничего не может поделать. Сопротивление и слезы его особенно заводили, и Лужина, переборов себя, перестала просить и сопротивляться в надежде, что так быстрее ему надоест. Спиридонов великодушно обещал отпустить ее к концу второго семестра, но... То, что поначалу было лишь инстинктами выживания, постепенно превращалось в наблюдение и расчет.
Да, первая часть оказалась на редкость наблюдательной циничной тварью. А еще она боялась боли и делала всё, чтобы этой боли избежать.
Вторая половина оказалась гораздо хуже. Она тоже научилась изворачиваться и лгать в лицо, но уже людям, которых любила. И, что самое страшное, со временем сама начинала верить этой лжи.
Костя подозревал ее – это проскальзывало в разговорах, вопросах на вроде бы отвлеченные темы. Но он же и верил ей, не отказывался от нее, тем самым удерживая на плаву. Момент истины откладывался на неопределенный срок.
Такое существование выжигало. В свои юные, еще недавно полные надежд девятнадцать Катя впервые почувствовала себя уставшей от жизни девяностолетней старухой.
Зойка в первый учебный день уселась рядом, как ни в чем не бывало. Она, как выяснилось, знать не знала о «развлечениях» Мити. Тот якобы попросил Занозу привести в клуб Катю, которая – подумать только, какая дура! – не замечала безответно влюбленного мальчика и никак не реагировала на его попытки завязать «отношения».
– И что в тебе мужики находят, Катька? – с хорошо различимой завистью спросила Немова. – Ни кожи ведь, ни рожи, а ты гляди...
Катерина в ответ молча собрала вещи и пересела на свободное место. Ненавидеть Зойку она не могла: ненависть отнимала слишком много и без того скудных душевных сил.
Лужина верила, что таким образом пытается остаться, а на самом деле скатывалась день за днем. Смысл ее существования постепенно свелся ко лжи и удовлетворению элементарных потребностей: в еде, воде, сне... В Косте.
Костя стал ее воздухом. Катерина жила не ради него, как не живут ради одной только возможности дышать. Но не дышать совсем не могла. Поэтому разорвать их связь, даже на время, даже ради того чтобы оградить любимого от всей этой грязи, было равносильно смерти от удушья.
Их и без того редкие встречи незаметно свелись к молчаливым посиделкам у камина и занятиям любовью – почти жизненной необходимости в чьих-то нежных руках и губах, ласковом шепоте, а интересоваться чем-то Катя могла только в очень узких пределах. Костя не возражал, ему тоже хотелось тепла и нежности. Наверняка больше, чем душевной близости.
А она, узнавшая его непредсказуемое тело лучше собственного, эту самую нежность – единственное, что у нее осталось – дарила.
...Она движется медленно, ритмично. Вперед-назад. Скользит ягодицами от сильных ног к впалому животу, постепенно ускоряя движение.
Да, она сверху. Она теперь всегда стремится оказаться сверху. Он не возражает, позволяя себя оседлать, а ей необходимо это ощущение контроля, власти над мужчиной.
Ласкает бледные плечи и грудь, проворно оббегая пальцами шрамы. Можно соблазнительно выгнуть спину, только какой смысл? Никто не увидит.
Когда ему хорошо, его глаза зажмурены, а рот приоткрыт. Дыхание вырывается со свистом, губы подрагивают так беспомощно, что хочется укусить. Но нельзя.
Она облизывает собственные губы, сухие и шершавые, как наждак. Один раз, другой. Кажется, что вся влага собралась внутри – там, где сейчас соединены их тела.
Его шея напряжена, капельки пота поблескивают на лбу, серебряные волосы взъерошены – она готова любоваться им бесконечно. Это сто́ит звенящего напряжения во всем теле.
Еще немного. Минута. Может быть, две. Жаль, что у мужчин есть свой предел... Возможно, при иных обстоятельствах они смогли бы прийти к финишу вместе.
В какой-то момент, отдавшись ритму скачки, она тоже закрывает глаза. Ошибка, исправлять которую уже поздно. Жаркая темнота обволакивает, обостряет ощущения, и она хрипло стонет. Быстрее, быстрее, да... Только вот сил на себя не остается. Не успеет. Хочется плакать.
Тяжелые капли пота щекотно скользят между грудей, но прохладные мужские руки уверенно стирают эти капли. Ее соски – мгновенно заострившиеся, болезненно тугие – упираются ему в ладони и трутся о кожу.
– Давай, девочка. Еще чуть-чуть.
Ее глаза по-прежнему закрыты, но она уверена: он смотрит прямо на нее.
– Выгни спинку. Вот так.
Стальные пальцы нежно тянут соски. Затем резко, без предупреждения сжимают их, и она кричит от наслаждения, опережая его лишь на несколько мгновений...
Идеальная постельная грелка. Безотказная. Самая настоящая содержанка: Катя стала благодарно принимать любые подарки, начиная с мобильного телефона и денег «на карманные расходы», солидную часть которых она откладывала. Остальные уходили на смену гардероба (исключительно для визитов за город) и приведение себя в порядок.
Теперь, глядя в зеркало, Катерина бы даже понравилась себе, не ненавидь она это отражение так сильно. В университет бегала всё та же серая мышка с рюкзаком, а в гости спешила ухоженная, хорошо одетая красавица. Виделось в этом извращении что-то правильное: быть красивой только для своего мужчины.
Всё кончилось слякотным мартовским вечером, когда Митя изменил своей драгоценной аудитории и сломанным партам, чтобы отволочь Катю в чью-то загаженную съемную квартиру и там развлечься с ней по полной программе в компании рыжего татуированного дружка по имени Ваня.
Лужина не знала, что эта стадия «отношений» обещала стать для нее последней, – просто бездумно ждала, пока ее телом наиграются и оставят лежать.
А у подъезда, в неприметном сером «универсале» с забрызганными грязью номерами, Катерину, с трудом передвигающую ноги, дожидался водитель Рязанского.
kanifolka:
Peony Rose:
khisvetlana:
Ирэн Рэйн:
Ch-O: