Викинг:
» Глава 7

***
Город N, Россия.
Он двигался тихо. Шагал следом за своей жертвой. Наконец, она оказалась одна, а не в толпе людей или же в своей квартире.
Такая маленькая. Такая хрупкая. И этот вздернутый чуть вверх носик и глаза… темные, мерзкие, порочные.
Копия его матери.
Она двигалась легко. Каждый шаг пропитан каким-то весельем. Видимо, новогоднее настроение, мороз и снег повлияли.
Он неделю следил за ней. Увидел в другом городе, случайно, на улице, и не смог удержаться.
И очень кстати оказалось, что она живет не в его городе, а в соседней области. На его малой родине сейчас опасно. Шумиха поднялась из-за той дряни. Выжила мразь. Потаскуха!
Он бы с удовольствием закончил начатое. Снова бы ощутил своими пальцами и кожей, как из нее выходит последний воздух. Как она судорожно хватается за него, пытается вырваться, и рот открыт, ловя воздух. А глаза бешено вертятся и вылезают из орбит.
От этого зрелища перед глазами потемнело и в паху стало тяжело и горячо.
Та сука была сладкой на вкус. Гнилостно сладкой, как мать когда-то.
И та, что идет впереди, точно такая же.
Все они одинаковые. Как мать. Сука сдохла самой поганой смертью, захлебнулась собственной блевотой и е*арь ее тоже кончил так же. И никому было невдомек, что смерть их была неестественной.
Разве видели они угрозу в подростке? Забитом, затюканном? Который голодал? Мерз и боялся всех и всего на свете?
Конечно, нет.
Он научился притворяться. Притворяться и прятаться, когда мать приводила очередного хахаля домой.
Закрывался в шкафу под ворохом старой вонючей одежды. Сидел. Ждал. Слушал, как эта мразь стонет и кончает.
Но лучше пусть ее оприходует кто-то другой, чем он.
Его мать была конченой мразью. Не просто алкоголичкой, но и нимфоманкой.
Она не стеснялась мастурбировать при маленьком сыне или тра*аться у него на глазах с несколькими мужиками. Она без этого жить не могла.
И он однажды решил, что жить ей вовсе не стоит.
Мать считала его тупорылым имбецилом и это было ему на руку. Все так считали.
Он умел притворяться.
Всех обманул.
Как-то раз она заболела. И никто к ней не приходил. Кажется, ему было пятнадцать. И он готовился убежать. Копил деньги и еду, которые воровал, и всё прятал.
Хотел убежать. Не важно куда, лишь бы подальше.
Но не успел.
Он спал. Не спрятался. А она залезла на него. Трогала его член рукой. Губами. И себя трогала. Его руками. Внизу у нее было мокро и противно. Она целовала его губы и его тянуло блевать от ее вкуса.
Он до сих пор его помнил.
Сопротивлялся. Но она была сильной. Била его. Душила. Говорила, что он не мужчина, раз у него не встает.
И опять трогала его. Пыталась возбудить.
Исцарапала ему рожу в кровь. Покусала за член, чуть не оторвала яйца.
Ушла.
А утром не помнила ни хрена. Ни слова не сказала. Не извинилась. Не просила прощения. Не прятала взгляд. Эта мразь не считала, что сделала что-то плохое.
У него тогда что-то в голове щелкнуло. Будто шоры с глаз упали, и он увидел мир настоящим.
Женщин настоящих.
Они все были падалью под его ногами. Они не должны были жить. Только страдать и бояться.
Мать не боялась.
Пока не сдохла на его глазах. Она просила помощи, а он стоял и смотрел, как она захлебывается, не способная встать. И как жизнь покидает ее тело. Ему понравилось чувство удовлетворения. Он возбудился. Стал мужчиной.
Она умирала, как последняя мразь, а он кончил от этого.
В первый раз в своей жизни кончил. И хотел еще.
Но на охоту он впервые вышел, когда закончил университет и начал работать. О нем забыли старые соседи, одноклассники и просто знакомые.
Забыли его и его мать.
Его работа подразумевала командировки и хорошую зарплату. Это было ему на руку.
Он продал квартиру. Переехал. И стал жить, как хотел. Еды вдоволь, одежда не воняет затхлостью и мышами, на кухне нет тараканов. В доме всегда чисто и убрано.
Старался быть аккуратным. Убирался за собой…
Он их не считал. Все они имели одно лицо. И каждый раз возбуждался. Каждый раз он кончал, когда очередная сука подыхала от его рук.
Ему нравился их страх, их паника, и даже попытка вырваться.
А теперь,- почти больше месяца перерыв. Пришлось затаиться.
Шлюха выжила. Но и это его не расстроило. Он знал, что она боится. Чувствовал это нутром. Боится и ждет его.
И рано или поздно, но он ее найдет. И завершит начатое. Увидит, как умирает. Как закатываются в судороге глаза и становятся бесцветными. Как порочный взгляд замирает и становится мертвым.
А сейчас он шел по заснеженной улице какого-то поселка и подбирался к очередной жертве.
Здесь хорошо.
Фонарей мало, прохожих нет, и рядом лес.
Если ее и хватятся, то он успеет сделать то, что хочет.
Пульс в ушах тарабанил. Ладони от предвкушения вспотели. Он прибавил шаг. Достал из кармана заготовленную старую бельевую веревку, еще из прошлой жизни.
Он быстро приблизился. Не стал ее окликать, вдруг заорет и испортит ему все удовольствие.
Снег скрипел под ногами, и она заметила, что кто-то сзади есть, но было поздно. Он уже рядом.
Одно движение- и веревка наброшена на шею, сдавил и дернул на себя…
Не понял, что произошло.
Вдруг накатила боль и тело парализовало. Сознание помутилось.
Только успел заметить, что ошибся.
Испуганные глаза,- да, но цвет другой. Не карий. Настолько темно-синий, что казался почти черным.
Он ошибся.
Девушка стояла и смотрела на лежащего у ее ног мужчину. Она испугалась, но знала, как действовать в таких ситуациях, ее этому учили с детства,- четверо братьев и отец военный. Она могла за себя постоять и имела при себе электрошокер, он всегда лежал в кармане куртки/плаща/жакета.
Сейчас она благодарила все высшие силы, что не поддалась панике и смогла действовать так, как надо.
Рука скользнула в другой карман, нащупала мобильник.
Она вызвала ментов и еще позвонила отцу. Он дома, примчится быстро.
Чего она не ожидала… так это того, что через пару минут подъедет незнакомая машина и из нее вылетит обеспокоенный отец, а еще мужчина, знакомый до боли в груди. Каждая черточка. Переломанный нос с горбинкой. Пушистые ресницы, обрамляющие глаза. И губы. Мягкие, и при этом жесткие.
Накатила паника. Руки задрожали и пришлось спрятать их в карманы пуховика. Она отвернулась. Будет пялиться на чокнутого придурка, что чуть ее не угробил. Лишь бы не смотреть на того, кто ее действительно когда-то убил.
****
Ксюша как-то абсолютно по-другому представляла себе знакомство с семьей папы. Не сказать, чтоб прям жаждала этого или хотела, нет. Но все же, какие-то мысли были.
Думала, окатит его новую жену презрительным взглядом и выдаст что-то надменным тоном наподобие «папа никогда не умел выбирать женщин, и с возрастом не научился».
Она, конечно, прекрасно понимала, что это будет выглядеть очень грубо и по-идиотски, если честно. Но такие мысли все же были.
Реальность же оказалась гораздо круче. Во всех смыслах, которые можно в это слово вообще вложить.
Знакомство состоялось тем же утром, когда Деня пришел в ее комнату.
Жена отца – Ольга, оказалась миловидной женщиной за тридцать. Короткая стрижка, стильная. Мягкий домашний костюм из вельвета ярко-бирюзового цвета. Поднос в руках. И улыбка на губах, которая отражалась в серо-зеленых глазах.
Кто бы мог подумать, что в этот дом Ксюша придет разбитой, поломанной. С душой всмятку. Будет вздрагивать от каждого шороха и смотреть на приоткрытое окно в надежде на освобождение.
Но эта женщина ни намеком, ни словом, ни взглядом не проявила жалости или сочувствия. Ксюша это остро ощутила и в душе стало почему-то приятно, тепло.
- Меня зовут Оля, рада видеть тебя у нас в доме! – поднос с едой и кофе поставила на пол и без всяких церемоний уселась рядом с Денисом, - Я давно хотела с тобой познакомиться, твой папа очень много о тебе рассказывал.
Она говорила, и такая теплота и нежность сквозила в ее голосе при упоминании отца, что не поверить в ее любовь к нему было невозможно.
У Ксюши в душе, кроме всего прочего, отчего-то зашевелилась ревность, обожгла и так же быстро угасла, оставив внутри очередной шрам.
Нет смысла ревновать, Ксюша давно этой «болезнью» переболела.
- Жаль, что обстоятельства нашего знакомства не самые лучшие! Извините, что свалилась вам на голову так неожиданно.
- Нет-нет-нет! – женщина замотала головой, махнула руками и начала раздавать чашки каждому в руки. Ей, Дене, себе, и четвертая осталась стоять, видимо для отца, - Не вздумай извиняться, это твой дом тоже и тебе здесь рады. И со мной на «ты», если не против.
Ксюша кивнула и пригубила горячий кофе.
Она сто лет не завтракала вот так. В кругу людей. Почти семья.
Молча пила кофе и смотрела, как Оля потрепала сына по волосам, пригладила торчащую челку.
- Меня к себе пустите или у вас закрытое собрание?! – папа уже умытый и собранный на работу остановился в дверях, Оля махнула ему рукой, приглашая, и протянула чашку с кофе.
Папа сел возле Ксюши. Обеспокоенно окинул взглядом, но убедившись, что она не собирается в ужасе забираться под кровать, расслабленно выдохнул и пригубил кофе.
- Какие планы на день?
Деня стащил с тарелки сырник, макнул в мед и принялся быстро тот жевать пока сладкие капли не заляпали пол и пижаму парня. Оля смотрела на это чуть прищурившись и готовая дать сыну подзатыльник на всякий случай.
Ксюша есть не хотела. Ночь была не из лёгких и кусок в горло не лез. От мыслей о еде начинало тошнить.
Петр же смотрел на дочь и видел, что что-то в ней изменилось за ночь. Что-то серьезное. Повлиял ли так переезд, или же разговор с братом,- не так важно. Главное, что у нее по-прежнему живые глаза и в них он видит не обреченность, а желание жить и бороться.
- Я иду в школу, у нас последняя контрошка по алгебре и все,- официально начинаются каникулы.
- Будь добр написать свою «контрошку» как нужно, а не от балды, как ты это любишь делать. Я не хочу опять цапаться с твоей классухой, - видимо, это привычный разговор: Оля ворчит, папа сдерживает улыбку и подмигивает сыну.
Деня едва не давится от ворчания матери, но, прокашлявшись смотрит на Ксюшу.
- Видишь с кем жить приходится, да? Они хотят, чтоб я решал дурацкие рудиментарные уравнения. Оно мне надо? ЕГЭ и так сдам.
- Радость моя, - Оля отставила чашку, - Ты видел требования для поступающих в твой ВУЗ? Там не только экзамены важны, но еще и аттестат. А ты его испортишь, если опять будешь давить интеллектом на своего учителя. И не смотри на сестру, она в отличие от тебя в выбранный ВУЗ поступила.
Денис, как маленький надул губы, фыркнул, но перечить не стал.
Ксюша заподозрила, что эта «покорность» мнимая и брат скоро что-то выдаст.
Оля подвинула отцу тарелку с сырниками и плошку со сметаной, с молчаливым призывом есть и не поддакивать сыну невербальными способами.
Папа улыбался. Да и Ксюша едва заметно губы в улыбке приподняла.
Оля снова начала говорить, возвращаясь к вопросу папы про дела:
- Надо по магазинам пройтись, у Ксюши мало вещей с собой. Только…
У Ксюши внутри все похолодело и улыбаться расхотелось вмиг.
Закончить мать семейства не успела. Деня тяжело вздохнул и выдал:
- Не хочу учиться, а хочу жениться!
Секундное молчание.
Папа подавился кофе, закашлялся. Оля выронила чайную ложечку, которой помешивала сахар в кофе.
- На ком? – хрипло спросил папа.
- Что? – воскликнула Оля.
И только Ксюша молчала и смотрела на брата с благодарностью.
Выдал он это потому, что заметил, как ей стало страшно. Уловил едва различимую дрожь рук и взгляд, брошенный в окно.
- Шутка! Родители видели бы вы свои лица. А вообще, мама, все вещи Ксюше можно через интернет заказать и, если что для комнаты надо, тоже. Все привезут. Примерьте, пощупайте и покупайте, что надо.
- Да-да, конечно, я как-то не подумала, - Оля растерянно качнула головой, взлохматила свои волосы и посмотрела на Ксюшу, - Так и сделаем, да?
Ксюша кивнула.
Рот наполнился слюной, кофе стояло комом в горле, и она боялась, что ее вывернет прямо тут.
Не хотела портить момент.
Этот завтрак. Этот уют и тепло. Семейная перепалка сына с матерью и молчаливое удовольствие отца от этого привычного спора.
Петру пора было уходить, а он все сидел.
Попадет в пробку на проспекте, опоздает на встречу. Пусть. Плевать. Не хотел уходить. Не мог заставить себя.
Знал, что Ксюше ничего в его доме не грозит. И она вроде хорошо держится, но… все равно боялся оставить ее одну.
Его малышка застыла после упоминания магазинов. И таких случайностей может быть сотня, тысяча. И каждый раз ей будет страшно.
Но… Ксюша быстро взяла себя в руки. Расслабила плечи. Напряжение ушло из глаз. Рука снова потянулась к чашке.
- Пап, ты разве не опаздываешь?
Голос хрипит немного, но это пройдет, и он снова станет звонким.
Она смотрит на него.
И только сейчас Пётр понимает, что это важно. Ответить правильно. Ведь это «пас на доверие». Родная мать ее боялась. И вспышки гнева никуда не делись. Для Ксюши важно, что он оставит ее одну с Олей, с женщиной, которую любит и которой дорожит.
Он ведь не боится ее, он боится за нее. Но она этого может не понимать.
Петр прокашлялся, и с напускным недовольством, но улыбкой на губах произнес:
- Меня выгоняют из собственного дома, дожил, называется. И кто? Родная дочь! Какой кошмар!
- Актер из тебя так себе…
- Родная дочь и жена! Сын, ты должен меня поддержать!
- Звиняйте, папа, но в нашей семье произошла смена власти, переворот!
Петр поднялся, Оля встала, чтоб проводить мужа.
- Вот и расти детей, чтоб они потом устраивали бунты, - он ворчал, но едва сдерживал смех, - Ведите себя хорошо, не позорьте мое славное имя.
Они с Олей вышли в коридор.
Она помогла ему накинуть пиджак и пальто. Поправила шарф. Смахнула несуществующие пылинки с плеч.
Нервничала его Олюшка, волновалась.
- Если что, звони, я телефон буду рядом держать целый день.
- Я… у меня случайно про магазины… не подумала…
- Оля, прекрати, - он оборвал поток извинений, - Нам всем нужно время, чтобы понять, как жить вместе, и такие слова неизбежны. Ничего не случилось, все хорошо. Тебе вредно нервничать.
- Ладно, - она выдохнула, поцеловала его в гладко выбритую щеку, - Люблю тебя.
- А я вас, - коснулся губами лба и ушел.
Сердце разрывалось от тревоги. Не только за дочь, но и за жену, и за малыша. Ему еще нужно подумать, как все это сказать. Посоветоваться. Узнать: не навредит ли это Ксюше.
Легко не будет, это точно. Главное, что они вместе и не опускают руки, а с остальным уж как-то разберутся.
****
Стоило только мужской части семьи покинуть квартиру, как на них с Олей накатило какое-то взаимное неловкое чувство.
Они обе продолжали сидеть на полу, правда позы поменяли, хорошо, что полы теплые. Смотрели по сторонам и изредка поглядывали друг на друга.
Тишина не была оглушающей или тревожной, но все же было очень странно сидеть вот так с почти незнакомой женщиной, молчать, и отчаянно пытаться найти тему для разговора.
- Тебе стоит позвонить своей маме, сказать, что все в порядке. Думаю, она волнуется, - Оля решила первой прервать затянувшуюся паузу. Неловкость нарастала.
- Да, я позвоню. Дашь свой телефон? Я… разбила свой.
- Разбила? Зачем? – женщина сразу поняла, что телефон пал не жертвой случайности, Ксюша сделала это намеренно.
Стоило только вспомнить о Саше, как накатила паника и страх. Ксюша даже подумать не успела, как зажала рукой рот и нос, но запах… тот самый запах уже проник в ее легкие.
Тело сжалось в комок. Ноги подтянула к груди. Руками вцепилась в себя саму мертвенной хваткой, оставляя на коже синяки.
Сердце застучало со страшной скоростью, и она начала задыхаться.
- Тихо-тихо-тихо, - Оля подскочила к ней в мгновение, ласковыми руками обняла плечи, голову, притянула к себе, - Все хорошо, не дрожи, все хорошо.
Оля понять не могла, что вынудило девочку так отреагировать, но похоже, таких ситуаций будет еще много.
У нее душа в пятки ушла, когда увидела, как Ксюша вся сжалась от ужаса, зрачки расширились и ее просто затрясло от страха.
- Не знаю, что тебя так напугало, но тут никого, кроме меня и тебя, слышишь? Никого.
- Запах, - Ксюша прохрипела, сглотнула слюну во рту, - Я чувствую его запах на себе. Постоянно.
- А при чем тут телефон?
Простой вопрос. И простой ответ. Но в жизни Ксюши просто уже точно никогда не будет.
Эту вспышку страха нужно объяснить. Не потому что ей этого так уж хочется самой, а потому, что ей в этом доме придется жить. С этой женщиной, которая ничего плохого ей не сделала, а пытается помочь. И нужно делать шаги. Шаги вперед. Доверить то, что засело занозой в сердце. Поделиться болью от разочарования первой любви. Рассказать, как зло с ней шутит собственное сознание.
И трудно было заглянуть в глаза Оле. Посмотреть прямо, не отворачиваясь, не пряча свой страх и отвращение к самой себе, проговорить первое слово.
- Влюбилась… я влюбилась…
И слезы полились из глаз.
Оля держала в своих руках эту хрупкую девочку и слушала.
Слушала, как молодая девчонка потеряла голову от мужчины. Взрослого. Опытного. Который (скорей всего) к ним в город приехал по делам и завел интрижку. А уехал со спокойной душой. Возможно собирался время от времени эти встречи продолжать, когда бы приезжал по делам снова.
Потому и звонил. Пытался наладить контакт. Ведь взрослым мужчинам так нравится упиваться своей значимостью. Это повышает самооценку. Доставляет им удовольствие – осознание, что его хотят, его любят.
Мразь такая!
Хуже всего не это.
Хуже то, что влюбленность, пусть и неудачная, у Ксюши теперь вызывает страх и ужас. Снится в кошмарах. Любовь к мужчине стала в один ряд с насилием и болью.
Она молодая совсем. Ей жить и жить. Влюбляться и любить. Ходить на свидания. Кокетничать. Мечтать о свадьбе и детях.
Но если такое будущее и возможно, то очень нескоро.
Голос Ксюши хрипит, но она только сейчас по-настоящему оплакивает то, что случилось.
С родной матерью не смогла так сделать. А вот с Ольгой почему-то да.
Ее руки согревали плечи. Успокаивающе гладили спину.
Она пахла теплом и сырниками. Еще папиным парфюмом и почему-то ирисками. Но Ксюше нравилось. Тошнота отступала. Слезы заканчивались. И за грудиной рассасывался тугой узел. Их там еще много, окрашенных в красный и черный цвет. Пропитанных болью. Но хотя бы один перестал ранить и жечь.
Ее не осудили за отношения, которые длились недолго и не имели будущего. Сейчас-то она это понимает, как никогда прежде.
Та наивная дурочка, может и верила бы дальше в его любовь. Но теперешняя Ксюша не верит. Нельзя любить девушку, у которой внутри месиво. Которая так и не отмылась от грязи чужих касаний и ее тянет блевать от мысли что кто-то чужой сможет просто коснуться ее кожи.
Они так просидели час, не меньше, а потом пришлось вставать и помогать друг другу. Ноги затекли, руки тоже. Противные мурашки кололи кожу.
А потом Оля вдруг побледнела, затем позеленела и, позабыв о том, что едва может стоять, помчалась из комнаты, зажимая рот ладонью.
Ксюша… ее будто оплевали. И стало мерзко от самой себя. Ее история, ее откровение вызвало отвращение и рвоту у женщины, милой и доброй.
Захотелось сделать что-то. Страшное и неправильное. Например, подойти к окну, распахнуть и выйти наружу, желательно головой вниз.
Но она почему-то стояла, замерев на одном месте. И слушала как Олю в ванной комнате выворачивает наизнанку.
А потом решила, что нет смысла делать вид, что ничего не происходит. Стоит принять все, как есть.
Ее история не может вызывать положительных эмоций. Не может. Так не бывает. Любой нормальный человек, слыша все, что случилось, должен испытывать отвращение. Ксюша сама себе отвратительна.
Она вышла из комнаты, осмотрелась и пошла вперед, пытаясь отыскать кухню. Ванную она увидела сразу. И Олю, которая обнимала фаянсового друга, тоже. Дверь она просто не успела прикрыть.
Кухня обнаружилась за углом. Светлая. Большая.
Стакан, и вода из графина с фильтром.
Механические действия, и никаких лишних мыслей и эмоций.
Свою внутреннюю боль от этого всего Ксюша переживет потом, наедине с собой. Сейчас нужно помочь Оле.
Женщина сидела на полу. Такая же бледная, как пару минут назад. Глаза лихорадочно горят. Желтое полотенце зажато в руке.
Ксюша протянула ей стакан с водой. И та его приняла, попыталась улыбнуться, но ее опять затошнило.
На душе становилось муторно, гадко. Ее саму начинало тошнить. Вся грязь, что не так давно была запрятана глубоко, начала подниматься.
- Ты попей, легче станет, - слова давались с трудом, но Ксюша заставила себя их произнести, - Я… я побуду в комнате… тебе станет легче. Может, папе позвонить? Если… если тебе тяжело, я уеду.
У Оли кружилась голова и пульс стучал в висках. Тошнота накатывала периодически, но вроде рвотные позывы начали утихать.
Ксюша стояла рядом. Принесла воду. Но выглядела раздавленной и потерянной. А после ее слов у Оли что-то в груди оборвалось. Хватило ума сообразить, как девочка могла воспринять это все. Воспринять неправильно на свой счет. Господи, что за ужас такой?!
Они ведь хотели сообщить потом, по-другому. Чтоб все правильно. А теперь что? А вдруг Ксюше хуже станет?
Только…, что может быть хуже? У женщины даже слов не было, чтоб описать этот затравленный взгляд. Будто девочка вынесла себе приговор и готовилась его исполнить.
И решение пришлось принимать быстро. Оля не могла допустить, чтобы девочке снова стало хуже. Ведь еще совсем недавно она даже улыбалась глазами.
- Все не так. Мы… то есть я… мы хотели потом сказать… я жду ребенка. Узнала совсем недавно и только утром Пете сказала. Это токсикоз, Ксюша. Простой токсикоз, ты тут ни при чем. Слышишь?
Ксюша подумала, что ослышалась.
Токсикоз? Ребенок? Только недавно узнала?
Это… это… это что же? У нее еще кто-то появится? Брат или сестра?
Ну, если токсикоз, то видимо да, кто-то появится.
- Помоги мне подняться, пожалуйста.
Оля протянула к Ксюше руку и ей не оставалось ничего другого, кроме как протянуть к ней свою, и подтянуть женщину вверх, помогая встать.
- Мы… мы думали сказать вам с Деней потом, когда бы убедились, что такие новости не навредили бы тебе. Петя очень волнуется, да и я тоже.
Женщина нервно одергивала кофту. Намочила полотенце водой и начала промокать лицо. И все говорила, говорила.
А Ксюша даже слова разобрать не смогла.
Кажется, состояние шока стало для нее совсем обычным.
Ребенок. Папин. Еще один.
Наверное, это хорошо.
В душе пусто. Почему-то. Совсем. Нет ни ревности. Ни обиды или боли. Пусто. Ни холодно, ни жарко. А пусто.
Странно.
- Тебе волноваться нельзя, - Оля от ее слов замерла с полотенцем возле рта и смотрела на Ксюшу настороженно, будто ждала, что она на нее с кулаками кинется. Стало больно, - Нужно что-то съесть. Моя одногруппница говорила, ей сухари утром помогали от тошноты.
Обычные слова, сказанные растерянным голосом, но со стопроцентной убежденностью в их правдивости.
Оля кивнула. И замерла напротив Ксюши. Не знала, что сказать и что делать. Просто стояла и смотрела.
А Ксюша, наоборот, решила действовать.
Забрала полупустой стакан с пола. Полотенце мокрое из рук Оли тоже выхватила и перекинула через свое плечо. А женщину подхватила под локоток и вывела из ванной, направляясь в кухню. Усадила на диванчик и начала хлопать дверцами шкафчиков в поисках сухарей или хотя бы бубликов каких. Но такой еды в доме не оказалось. Зато нашлось печенье «топленое молоко». И такое сойдет на первый раз.
Чайник закипел. Заварочник был ошпарен кипятком и в него засыпали чай. Вафельное полотенце заняло свое место.
- Пока чай с печеньем, а сухари я сама сделаю. Ты соленые любишь или без ничего?
Оля наблюдала за уверенными действиями девушки и приходила к пониманию, что нужно делать им всем.
Не пытаться ее оберегать. Не закрывать от жизни. А дать возможность делать то, что Ксюша считает нужным. Как сейчас, например,- заботиться о беременной жене отца.
Они все ошибочно хотели ее заслонить от мира, спрятать от страха, и забыли, что эта девушка и сама способна принимать решения.
Ксюша сильная, пусть и иногда сама забывает об этом. И нужно дать ей возможность эту силу проявить, а не задавливать своей заботой, как они с Петей начали делать. Денис единственный, кто не стал давить, а просто решил быть рядом и наблюдать, и только иногда направлять словами, но никак не действиями.
Оля улыбнулась суетившейся на кухне дочке.
- Я люблю обычные, но сейчас хочется солененьких.
...