Alafiel:
» Вечер валлийской поэзии / начало /
Ну вот и пришло обещанное время... Я давно говорила, и решилась-таки. Это чисто моя инициатива, на свой страх и риск, и когда я обещала, я еще не знала, что из всего этого получится. Потому что валлийская поэзия у нас скажем так, не известна. Впрочем, как и музыка - за небольшими исключениями. И найти что-то, если ты не специалист-кельтолог или лингвист, достаточно сложно по любым причинам, начиная с того, что ты просто не знаешь, что тебе искать, и заканчивая редкостью источников информации. Но не все так безнадежно

Итак...
Вечер валлийской поэзии.
Сначала несколько вступительных слов. Не нужно ждать юмора или легкомысленности, все достаточно серьезно и величественно. Так же все пронизано hiraeth - не переводимое однозначно чувство, смесь ностальгии, тоски, стремления и желания. Если вы смогли сплавить вместе эти ощущения и почувствовать эту эмоцию - я вас поздравляю! Кроме того, Уэльс и поэзия - между этими словами можно ставить знак равенства, достаточно вспомнить айстеддвод - состязания валлийских поэтов (собрания или турниры, можно также перевести буквалистски как "посиделки", ибо есть мнение, что это слово происходит от корня со значением "сидеть") берут начало в средневековой традиции придворных бардов. Современные состязания, возрожденные в XIX веке, проводятся каждое лето попеременно то в Северном, то в Южном Уэльсе. В настоящее время на них присуждаются также награды за музыкальные, прозаические, драматургические произведения, а также произведения искусства, но кульминацией всего сборища служит, конечно, определение лучшего поэта и возведение его на престол - традиционное деревянное кресло. Первое из известных состязаний состоялось в 1176 году в Кардигане (а спонсировал его один из валлийских князей). В замке, вокруг которого и вырос сам город, присутствовало около 30 000 человек. Победителю досталось место в кресле за княжеским столом - откуда и традиция. Древние кельты всегда отличали поэта, который поначалу был также священником и судьей, и личность которого была неприкосновенна, от обыкновенного менестреля. По- ирландски его называли fili, или провидец, по-валлийски - derwydd, или дубовый провидец, от чего скорее всего происходит и "друид".
Даже короли признавали его моральное превосходство. Если два войска сходились в битве, то поэты с обеих сторон уходили на гору и там обсуждали происходящее. В валлийской поэме шестого века "Gododin" говорится, что "поэты земли облагают налогом доблестных воинов", и соперники, которых они частенько разводили в стороны своим неожиданным вторжением в их дела, впоследствии, бывало, принимали их версию боя, если он удостаивался быть запечатленным в поэме, с почтением и удовольствием. Менестрель же был joculator, или увеселителем, а не священником: то есть обыкновенным плебеем, искавшим покровительства военных олигархов и не имевшим завидной выучки поэтов. Он мог как угодно обставлять свое выступление, помогая себе и мимикой, и жестами, но в Уэльсе он по сути был просителем, eirchiad, то есть человеком без профессии, приносившей постоянный доход, а потому зависимым от щедрости вождей. Если лесть менестреля приходилась по душе слушателю, тем более если песня кружила его замутненную медом голову, то менестрель мог рассчитывать на золотое ожерелье и сладкий кусок, но если нет, ему доставались лишь обглоданные кости.
Валлийские барды, или учителя-поэты, подобно ирландским, хранили профессиональную традицию, заключенную в некоем корпусе стихов, который они, помня наизусть и тщательно рассортировав, передавали приходившим к ним ученикам.
Начну же я с рассказа о Талиесине.
Талиесин
(устаревшая русская передача — Тальесин; валл. Taliesin) (ок. 534 — ок. 599) — древнейший из поэтов, писавших на валлийском языке, чьи произведения дошли до наших дней. Его имя связано в основном с Книгой Талиесина — большим стихотворным сборником, созданным в средневаллийский период (Дж. Гвеногврин Эванс датирует книгу примерно 1425 годом, а Н. Денхольм-Янг — началом XIV века), но Ивор Уильямс датировал большу́ю часть содержащегося там материала X и XI веками, а самые древние стихотворения — принадлежащие «историческому» Талиесину — VI веком. Позже Талиесин стал героем легенды, записанной или созданной в XVI веке антикваром Элисом Грифидом, возможно, с опорой на некую устную традицию.
Биография исторического Талиесина почти неизвестна, восстановить её можно только по косвенным ссылкам в стихах. Ненний в своей «Истории бриттов» после рассказа о короле Нортумбрии Иде (в 547—559) пишет:
Tunc Talhaearn Tat Aguen in poemate claruit; et Neirin et Taliessin et Bluchbard et Cian, qui vocatur Gueinth Guaut simul uno tempore in poemate Britannico claruerunt
Тогда Талхайарн Тад Авен (Tad Awen, «отец музы») добился успеха в поэзии; и Нейрин и Талиесин и Киан, которого называют Гвейнт Гваут (вероятно, Gwenith Gwawd, «пшеница песни») вместе в одно время добились успеха в британской поэзии.
Существует традиция, согласно которой Талиесин родился в окрестностях озера Гейрионид, на севере Уэльса (графство Конуи, возле Лланруста). Она основана на строчке, дописанной в конце стихотворения Anrec Uryen («Дар Уриена»).
Талиесин был придворным бардом и писал стихотворения, восхваляющие того правителя, на службе которого он находился. К безусловно раннему времени Ивор Уильямс относит 11 стихотворений (основываясь не только на соображениях стиля и жанра, но и на языковых свидетельствах), которые, однако посвящены разным правителям. Насколько можно понять, вначале Талиесин служил правителю Поуиса Брохвайлу Искитрогу (тогда Поуису, видимо, принадлежали обширные территории на востоке и севере, в нынешней Англии). О «легендарном» Талиесине известно несколько больше, чем об историческом. В валлийской традиции он воспринимался как носитель тайного знания, ему приписывались сверхъестественные, в том числе пророческие способности и уникальный поэтический дар.
По всей видимости, составитель Книги Талиесина интересовался как раз традициями о легендарном Талиесине: там собрано множество стихов, начинающихся словами «я знаю» или «я видел», стихотворение Armes Prydein («Пророчество Британии»), относящееся примерно к 930 году, и различные произведения легендарного (например, Anryuedodeu Allyxandar, «Чудеса Александра» — пересказ известного в Средние века сюжета о полёте Александра Македонского) и энциклопедического характера (восходящие к Беде или напрямую к «Этимологиям» Исидора). Статус включённых в книгу религиозных стихов неясен: с одной стороны, их также могли приписывать Талиесину, с другой — не исключено, что монах-переписчик отдавал себе отчёт в некоторой «греховности» своего интереса к «языческим» (или по крайней мере нехристианским) традициям и таким образом пытался «сдобрить» этот материал благочестивой поэзией. Большое количество стихов, приписываемых легендарному Талиесину, — хвастливые перечисления того, что ему известно. Типичный пример:
знаю, почему есть эхо в лощине,
Почему серебро сияет, почему дыхание черно, почему печень кровава,
Почему у коровы рога, почему женщина нежна,
Почему молоко бело, почему остролист зелен
Я был синим лососем,
Я был псом, лосем, косулей на горе,
Колодками, лопатой, топором в руке,
Жеребцом, быком, телёнком,
Зерном, что взошло на холме.
Меня собрали и поместили в печь,
Я упал, когда меня поджаривали,
И меня проглотила курица.
Девять месяцев я был у неё в брюхе
Я был живым, я был мёртвым
Я Талиесин.
Гораздо позже, в XVI веке антиквар Элис Грифид записал «Историю Талиесина» (Hanes Taliesin), в которой, по всей видимости, нашли отражение многие элементы поздней традиции; правда, неясно, насколько Грифид действительно опирался на живой фольклор и в какой мере опубликованный им текст является его собственным произведением.
Согласно «Истории Талиесина», вначале он был мальчиком по имени Гвион (Gwion), слугой старой ведьмы Керидвен (Кирридвен, Cyrridwen). У Керидвен была прекрасная дочь и уродливый сын по имени Морвран (Morfran), или Авагди (Afagddu). Излечить Авагди от уродства не могла никакая магия, и тогда Керидвен решила сделать его мудрым. Воспользовавшись наставлениями, найденными в книгах Вергилия (в Средние века он воспринимался как хранителем древней мудрости), она стала варить зелье в огромном котле, заставив Гвиона помешивать варево. Три капли попали ему на палец, и мальчик, положив палец в рот, проглотил капли. Так случилось, что вся сила зелья была заключена как раз в них, и Гвион обрёл дар великих знаний и мудрости. Поняв, что Керидвен будет очень зла на него, он бросился прочь, а ведьма побежала в погоню за ним.
Убегая от Керидвен, Гвион превратился в кролика, тогда Керидвен обернулась собакой. Гвион превратился в рыбу и прыгнул в реку, но ведьма стала выдрой. Когда мальчик обернулся птицей, Керидвен стала ястребом. Наконец Гвион стал пшеничным зерном, а Керидвен обернулась курицей и склевала его. Тогда она забеременела, но, зная, что ребёнок — это Гвион, она решила его убить. Тем не менее младенец оказался столь прекрасен, что она не смогла этого сделать и пустила его в море в кожаном мешке.
История превращений Гвиона напоминает историю ирландского героя Финна мак Кумала, что, возможно, указывает на их общее происхождение.
Ребёнка позже обнаружил Элфин, сын Гвидно Гаранхира, «властителя Кередигиона». Элфин рыбачил на плотине, но поймал только младенца. Будучи поражён его красотой, Элфина воскликнул: «Tal iesin!» ‘Прекрасное чело!’. Талиесин же ответил ему пространными стихами. Когда Элфин пришёл домой, его отец спросил, что он поймал, и Элфин ответил, что поймал поэта. Гвидно очень удивился и спросил: «Но какую ценность (tal) имеет поэт?» — на что Талиесин мгновенно ответил: «Бо́льшую ценность (tal iesin), чем всё, что можно вытащить с плотины» (это был каламбур, основанный на двойном значении слова tal — «лоб, чело» и «ценность»).
Позже, согласно «Истории Грифида», Талиесин стал мудрым бардом и пророком при дворе своего «отчима» Элфина.
Английский перевод Hanes Taliesin был включён леди Шарлоттой Гест в её издание «Мабиноги», хотя этот текст не имел к собственно «Мабиногиону» никакого отношения; тем не менее они до сих пор часто издаются вместе, особенно в научно-популярных изданиях.
Уже в средневаллийской традиции появилась идея, будто Талиесин был бардом при дворе короля Артура (в этом качестве он фигурирует, в частности, в «Килхухе и Олвен»). Однако самые ранние источники относительно Артура (тот же Ненний) датирую его жизнь началом VI века, а битва при Камланне, где он якобы погиб, относится к 542 году, что на полвека раньше расцвета карьеры Талиесина. Тем не менее этот сюжет весьма популярен, его использует, в частности, Альфред Теннисон в «Королевских идиллиях».
Образ легендарного Талиесина как носителя сакрального знания весьма популярен среди авторов, пишущих исторические романы и произведения в жанре фэнтези, особенно основанные на сюжетах из кельтской мифологии. В том или ином виде Талиесин фигурирует в книгах Г. Г. Кея, Ч. де Линта, Николая Толстого и многих других авторов; правда, чаще всего писатели опираются на вольные толкования поздних традиций в стиле Грифида.
Cad Goddeu
(The Battle of the Trees
Битва Деревьев)
Множество форм я сменил, пока не обрел свободу;
Я был острием меча - поистине это было;
Я был дождевою каплей, и был я звездным лучом;
Я был книгой и буквой заглавною в этой книге;
Я фонарем светил, разгоняя ночную темень;
Я простирался мостом над течением рек могучих;
Орлом я летел в небесах, плыл лодкою в бурном море;
Был пузырьком в бочке пива, был водою ручья;
Был в сраженье мечом и щитом, тот меч отражавшим;
Девять лет был струною арфы, год был морскою пеной;
Я был языком огня и бревном, в том огне горевшим.
С детства я создавал созвучия песен дивных;
Было же лучшим из них сказанье о Битве деревьев,
Где ранил я быстрых коней и с армиями сражался,
Где встретил страшную тварь, разверзшую сотни пастей,
На шее которой могло укрыться целое войско;
Видел я черную жабу с сотней когтей острейших;
Видел и змея, в котором сотня душ заключалась.
Я видел в Каэр-Невенхир, как бились за власть деревья,
Как барды слагали песни, как воины шли в сраженье,
Как Гвидион вверх поднял свой тонкий волшебный жезл,
Молитву творя небесам и Господа умоляя
Его не бросить в беде, избавить от злой напасти.
И слово Господне сошло с небесных высот на землю:
«Чтоб Пеблиг могучий не смог твой край предать разоренью,
Пусть войском твоим деревья и травы лесные станут».
И Гвидион создал войско из самых сильных деревьев,
А слабые вырубил, чтобы не стало врагу подмоги.
И в битве, что там случилась, сразили троих великих,
И дева вздохнула горько, и сердце ее разбилось.
Нам тяжко пришлось в сраженье, где кровь рекою струилась,
Но нам придавало силы раденье о судьбах мира.
Ведь три важнейших событья, случившихся в этом мире, -
Потоп, что землю залил и род обновил человечий,
Затем распятье Христа, затем день Суда Господня.
На битву первыми шли деревья, старшие в роде,
А юные ива с рябиной процессию замыкали,
От запаха крови пьян, шагал терновник колючий;
Ольха устремлялась в бой, подняв могучие ветви,
И розы свои шипы к врагу простирали в гневе,
Кусты малины пришли, покинув лесную чащу,
И жимолость ради битвы презрела свою ограду,
И плющ вместе с ней, и вишня, что шла на битву со смехом;
Последней береза шла, мудрейшее из деревьев,
Отстав не трусости ради, а гордость свою сберегая;
Их строй по бокам ограждал золотарник цветущий,
Ель шла впереди, полководцем средь них величаясь;
А королем был тис, что первым в Британии правил;
Мехом обросший вяз не в силах был сдвинуть корни
И плелся в хвосте, пугая врагов кряхтеньем и скрипом;
Орешник оружье острил в преддверии грозной битвы,
И бирючина, как бык, стремилась за стройной елью.
Падуб зеленый пришел, не отставая от прочих;
За ним и боярышник дивный, чей сок исцеляет раны;
Лоза, извиваясь, ползла на бой за деревьями следом.
Нерадостно трусам пришлось; был папоротник загублен,
Ракитник пришлось срубить и выкорчевать утесник.
Но храбр, хоть и ростом мал, оказался медовый вереск,
Что в первых войска рядах врагу наносил удары.
От поступи мощного дуба дрожали земля и небо,
Он втаптывал в землю врагов, разя их без счета,
А рядом с ним царственный тис отражал атаки
Врагов, что шли на него, как волны на берег моря;
И груша сражалась там же, обильно кровь проливая;
Каштан состязался с елью в свершенье подвигов ратных.
Бел снег, и чернила черны, и зелены деревья,
Спокойны пучины вод с тех пор, как я крик услышал;
С тех пор березы растут в стране этой без опаски,
И тянутся вверх дубы в холмистом Гвархан-Мэлдеро.
Меня, когда я родился, не мать с отцом породили,
Но создан я был волшебством из форм девяти элементов:
Из сока сладких плодов, из предвечного Божия Слова,
Из горных цветов, из цвета деревьев, из дикого меда,
Из соли земной, из руд, что таятся в недрах,
Из листьев крапивы и из пены девятого вала.
Меня сотворил Гвидион, коснувшись волшебным жезлом,
И Мат меня создал, чтоб вид я смог обрести и облик.
Стараньем великих магов я смог на свет появиться,
Эурис, Эурон и Модрон трудились, чтоб я родился;
И сам взволновался Господь, увидев мое рожденье -
Ведь создан я магом из магов еще до творенья мира;
Я жил и помню, когда из хаоса мир явился.
О барды! Я вам спою, чего язык не расскажет,
Ведь жил я на дне морском, спал в раковине моллюска
И дружбу водил с самим Диланом, Сыном Моря;
Я жил во дворцах и на равных беседовал с королями.
Я помню два острых копья, сошедших на землю с неба,
Что бились со мной в Аннуине, желая меня повергнуть,
Хоть восемь десятков раз был ранен я их остриями,
И сила трехсот ударов была в их каждом ударе,
Но мой удар был сильней, девятистам людских равняясь;
Я их одолел, хоть были они меня не моложе.
Я помню волшебный меч, сразивший немало храбрых,
Он кровь мою обновил, отрезал все, что мешало.
Народы рождались, и гибли, и вновь восставали из праха;
Всегда мое славилось имя, всегда мое слово ценилось.
Я вился змеей по холму, по озеру рыбой плавал;
Я был лучистой звездой, сиянье с небес простиравшей.
Имел я волшебный плащ, имел чародейную чашу,
Что вызвать могла туман, неделю страну скрывавший.
Кинжал мой стоил дороже десятка рабынь искусных,
И шесть соловых коней ценой не могли сравняться
С рыжим моим скакуном, летевшим быстрее чайки.
Не слаб я еще в бою на суше и среди моря,
На ратном поле могу я с сотней бойцов поспорить;
Запятнан кровью врагов мой щит с золотой каймою.
Еще не родился тот, кто в битве со мной сравнится;
Лишь Горонви на меня способен поднять оружье.
Я белых пальцев своих не портил черной работой;
Я воином был, хотя сейчас я - певец и книжник,
Разил я врагов и сам не раз был сражаем ими,
На сотне стен крепостных стоял я во время осады,
И сотню стен осаждал, тараном их пробивая.
Друиды сказали Артуру, когда он хотел услышать
О трех важнейших событьях, случившихся в этом мире,
Что первым случился потоп, что род обновил человечий,
Потом был распят Христос, людей от греха спасая,
И будет Господень Суд, и век золотой настанет.
Тогда я найду покой и радость в Небесном царстве,
Как мудрый Вергилий рек в своем прорицанье давнем.
(перевод В. В. Эрлихмана)
До сих пор известен такой поэтический прием, как "метаморфозы Талиесина", которые можно видеть в "Битве деревьев". Иногда этот прием используется бессознательно, но вообще-то здесь есть свои правила, и лучше всего они описаны в произведении "Школа в Кармартене", отрывок из которого я и приведу.
Под окном доктор Блодвидд, преподаватель ботаники на старших курсах, засучив один рукав, поливала настурции, а дальше, на камнях двора, небольшая толпа народу спорила, сыграть ли в три эпохи или в метаморфозы барда Талиесина.
- Множество форм я сменил, пока не обрел свободу, - Ллевелис кинул традиционную формулу начала игры в метаморфозы, после которой присоединиться было уже нельзя. Бервин вздохнул. - Я был острием меча, поистине это было...
- Я был кусочком слюды в окне под крышей часовни, был флейтой из тростника и флюгером был скрипучим...
***
Первокурсники, помогая друг другу, подталкивая один другого на узкой лестнице, вползли на самый верх башни Стражей, на химию. Они пришли с урока валлийской литературы, по дороге не переставая играть в метаморфозы Талиесина. Это была одна из любимых школьных игр, имевшая не самые простые правила, но внешне состоявшая в нанизывании строк в подражание прологу поэмы Талиесина "Битва деревьев":
- Я был орлом в небесах, плыл лодкою в бурном море,
Я был пузырьком в бочке пива и год был морскою пеной, - говорил милый и улыбчивый Афарви, сын Кентигерна, ища глазами того, кто должен был перехватить у него эстафету.
- Я был в сраженье мечом и щитом, тот меч отражавшим, - подхватил Мейрхион, сын Лоури, - я был водой дождевой и был Тарквинием Змейком.
- Ох, сейчас Змейк придет! - сказала Керидвен, но не теряя времени, подхватила: - Я был языком огня и бревном, в том огне горевшим, я был совою в дупле и дуплом, сову...
- Содержащим, - ехидно подсказал Ллевелис.
- Приютившим, - выкрутилась Керидвен. - Светил маяком на скале, ночную тьму разгоняя, семь лет на одежде Мак Кехта я пробыл пятном кровавым...
- Я был рогами оленя и юго-западным ветром, - продолжила красавица Энид, - ошибкой лежал в основе неправильных вычислений, я был еловой корой, высокой травой в долине, был парусом корабля, державшего путь в Канаду...
- Я был виноградной лозой и буквой заглавной в книге, - подхватил эстафету Ллевелис, - семь лет был струною арфы...
- ...и в каждой бочке затычкой, - вставил Гвидион.
- ...и год - травою морскою, - не смущаясь, закончил Ллевелис, и, склонив голову, с юмором посмотрел на Гвидиона.
- Я был черепицей на крыше, трактатом о смысле жизни, - подхватил Гвидион, - закатным отблеском был и был поломойной тряпкой.
- Я простирался мостом над течением рек могучих, - откликнулась Морвидд, - был посохом пилигрима и мхом на дорожном камне...
- Я был полынью в степи и был отраженным эхом, я был заплатой на юбке торговки любовным зельем, - включился Дилан, сын Гвейра, - был свежим номером "Таймс", поистине это было, малиновой пенкой был и криком в ночи беззвездной.
- Пятнадцать лет я лежал в кургане на Каэр-Керддин, я прялкой был и клубком, был черной дырой Вселенной, - присоединился Клиддно, - кофейной мельницей был, полоской на шкуре зверя, я был рисунком мелком и облачком плыл над Римом.
Конечно, у них не получалось так, как у старших студентов, но все-таки и им удавалось вызвать ощущение полной свободы и безграничной надежности всего сущего, ради которого затевалась эта игра.
- Я был тропой вдоль ручья и веточкой ежевики, фамильным сервизом был четырежды десять весен, - начал Афарви и оборвал, заслышав быстрые шаги поднимающегося на башню учителя.
***
В Главном зале западной четверти происходил педсовет.
- Первый вопрос на повестке дня. Коллеги, как вы относитесь к чрезмерному увлечению наших учеников метаморфозами? - спросил Мерлин.
Профессор Финтан вытаращил на него глаза.
- Ах, да, - спохватился Мерлин. - Под метаморфозами я разумею не раздел вашего курса, коллега Финтан, а популярную школьную игру, метаморфозы барда Талиесина.
- Вот я и думаю, - ворчливо отозвался Финтан. - Метаморфоз как раздела моей дисциплины они не знают совершенно, на прошлой неделе за текущую контрольную нахватали все по тридцать три балла, бездельники.
- Я повторяю: ваше мнение по поводу повального увлечения метаморфозами Талиесина, доходящего до того, что явившись иной раз с перемены в класс с этой игрой на устах, они посвящают ей три-четыре минуты от урока?
- Я полагаю, - осторожно высказался профессор Морган, - что эта игра помогает учащимся активизировать... э-э... словарный запас.
Профессор Курои немо разразился целым градом молний.
- Коллега Мак Кархи, - сказал Мерлин. - Возможно, вы как самый молодой среди нас могли бы каким-то образом приблизить нам предмет нашего обсуждения.
- Охотно, - сказал Мак Кархи и молчал полторы минуты. - Видите ли, - сказал он потом, - игра эта имеет разные формы и более или менее усложненные правила. Главная задача игры на формальном уровне - не испортить общего целого. Если иметь в виду то, как играют в нее первокурсники, то это, конечно, полная чепуха. Единственное, что они делают, - они создают некий общий текст, во время произнесения которого коллективно и последовательно представляют себе каждое из воплощений. Все остальное - это, конечно, безобразие. Они часто даже не ставят ограничения на приметы времени. Но вот вчера я случайно застал и прослушал партию игры между девятиклассниками, и, скажу я вам...
- Позвольте, коллега, - перебил его Финтан. - Что значит не ставят ограничения на приметы времени?
- Ну, то есть они могут сказать: "Я был в сраженье мечом и был глотком кока-колы".
- Какой ужас! - воскликнул профессор Морган.
- Я несколько утрирую, - успокоил его Мак Кархи. - При игре с чуть более серьезными правилами игроки сразу же договариваются об ограничении на приметы времени и о порядке повтора приемов.
- То есть? - заинтересованно наклонился вперед Мак Кехт.
- К примеру, мы условились, что если по ходу игры используется прием зеркального отображения, следующий игрок обязан его повторить. Если игравший перед вами закончил строкой: "Я был крапивой в росе и росой на крапивных листьях", то вы можете сказать, например... э-э... "Я был настойкой из трав и белого горного меда, был сворою, гнавшей лань, и ланью, от своры бегущей". То же может касаться и числа лет.
- Допустим, я говорю: "Семь лет я пробыл козой на склонах Карриг-Невенхир", - с интересом проговорил Мак Кехт.
- Тогда тот, чей ход через одного, обязан упомянуть число лет хотя бы для одного из своих воплощений: "На книжной полке стоял я в виде библейских текстов, сто лет я был в гобелен вплетен пурпурною нитью", - отозвался Мак Кархи. - Можно еще договориться о смене стихий, но это одна из высших ступеней игры. Выше нее считается только сопряжение далеких предметов.
- Как это - смена стихий? - раздалось сразу несколько заинтересованных голосов.
- Играющие заранее оговаривают последовательность смены стихий, предположим, огонь - вода - воздух - земля, и далее на протяжении всей игры каждый обязан вводить в свой текст по одной стихии в любой формулировке: я факелом был в ночи - плюс ряд других воплощений, стекал водой ключевой - и дальше все, что угодно, семь лет был неважно чем и был дуновеньем бриза, я галькой катился вниз по осыпям горных склонов. Вы следите за моей мыслью?
- Позвольте, позвольте, - сказал, подавшись вперед, профессор Финтан. - Я был волшебным копьем, сошедшим на землю с неба, я был муравьем лесным и мирным костром в долине...
- Был лужей талой воды и был корабликом в луже, - с готовностью подхватил Мак Кархи, - был ястребом в небесах и тенью его скользящей.
- Я был терновым венцом и был венком из ромашек, был вихрем, поднявшим пыль, и странником, в пыль ступавшим, - робко оглядывая присутствующих, рискнул Морган-ап-Керриг.
- Я был короной царей и нищенской кружкой медной, - бросил Змейк.
- Кустом бузины во рву и серым могильным камнем, - с явным удовольствием заключил Курои.
- Я был мореходом, читавшим по звездам майского неба, был пламенем фонаря и бабочкой, в нем сгоравшей, - вступил в игру Мак Кехт.
- Э-э-э... Я был вьюнком на стене, цеплявшимся за уступы, волной белопенной был и бился о скалы фьорда, - проговорил доктор Вёльсунг, задумчиво скребя подбородок.
- Был пеньем старой шарманки в тиши городских переулков, я сетью рыбацкой был и был колодезным эхом, - сказал доктор Итарнан, изящный пиктолог с грустными глазами. Все переглянулись как громом пораженные: дело в том, что доктор Итарнан, как всякий фонетист, никогда не пользовался голосом, кроме как на уроке. Это был профессиональный навык: он берег горло. Во всяком случае, никто прежде не слышал его голоса за пределами класса.
- В глубинах гор девять лет пещерным был сталактитом и цветом миндальным цвел весною на Эсгайр-Эрфел, - мелодично закончила Рианнон.
- Ну, мы нарушили сейчас несколько элементарных правил, - мягко заметил Мак Кархи. - Так вот: девятиклассники их не нарушают. Все молча переглянулись.
- Если я правильно понял вас, коллеги, - заговорил Мерлин, - мы не запрещаем нашим ученикам игру в метаморфозы.
Ну а теперь сделаем музыкальную паузу...
Но то была музыка современная, а теперь я вернусь во времена былые и хочу показать вам одну валлийскую песню, которая мне очень нравится. Перевод на русский делала моя подруга.
Paham mae dicter, O Myfanwy,
Yn llenwi'th lygaid duon di?
A'th ruddiau tirion, O Myfanwy,
Heb wrido wrth fy ngweled i?
Pa le mae'r wên oedd ar dy wefus
Fu'n cynnau 'nghariad ffyddlon ffôl?
Pa le mae sain dy eiriau melys,
Fu'n denu'n nghalon ar dy ôl?
Pa beth a wneuthum, O Myfanwy
I haeddu gwg dy ddwyrudd hardd?
Ai chwarae oeddit, O Myfanwy
 thanau euraidd serch dy fardd?
Wyt eiddo im drwy gywir amod
Ai gormod cadw'th air i mi?
Ni cheisiaf fyth mo'th law, Myfanwy,
Heb gael dy galon gyda hi.
Myfanwy boed yr holl o'th fywyd
Dan heulwen ddisglair canol dydd.
A boed i rosyn gwridog iechyd
I ddawnsio ganmlwydd ar dy rudd.
Anghofia'r oll o'th addewidion
A wnest i rywun, 'ngeneth ddel,
A dyro'th law, Myfanwy dirion
I ddim ond dweud y gair "Ffarwél".
Почему гнев затмевает твой взгляд, любимая?
Почему твои нежные щёки не краснеют,
когда я приближаюсь?
Где та улыбка, которая когда-то всколыхнула во мне
любовь к тебе, такую сильную и крепкую?
И где те сладкие слова, заставившие моё сердце
следовать за тобой?
Что я сделал, о, моя любимая,
Чтобы заслужить твоё недовольство? В чём моя вина?
Или это лишь игра,
Чтобы заставить поэта воспылать к тебе любовью?
Ты действительно та, что когда-то была мне обещана,
Или я прошу слишком многого?
Я больше не хочу твоей руки, любимая,
Если твоё сердце больше не принадлежит мне.
Любимая, ты можешь провести всю жизнь
Под светом полуденного солнца,
И розы могут танцевать на твоих щеках
Хоть сотню лет.
Теперь же забудь все обещания,
Которые ты дала тому, кто так тебя любил,
Дай мне руку, любимая моя,
Но в последний раз, чтобы сказать "прощай".
Когда слушаешь эту песню, на глазах просто стоят слезы...
А теперь пошли дальше.
Мирддин
В мифологии валлийских кельтов Мирддин — валлийская версия имени Мерлина, знаменитого волшебника из легенд Артуровского цикла. С Мирддином связано множество легенд, причем некоторые из них противоречат друг другу. По преданию, Мирддин был сыном монахини и злого духа, то есть сиротой без отца. Другие легенды называют его отцом самых разных персонажей. Согласно одной из валлийских легенд, Мирддин — это не одно лицо, а три инкарнации одного и того же персонажа. Ситуация становится еще более запутанной, если учесть, что в истории существовал не один персонаж по имени Мирддин, а два. Один из них — Мирддин Виллт, живший в Шотландии, а другой — Мирддин Эмрис, житель Уэльса. Последний и стал прототипом Мерлина в легендах Артуровского цикла
В кельтских легендах, которые отражают представления о поэзии, более близкие к античным и древнескандинавским, чем к вагантовским, поэтический дар обычно предполагает и профетический. Валлийские предания неизменно наделяют Мирддина пророческим даром, полученным поэтом тогда, когда он потерял рассудок. Из валлийской традиции, связывающей имя Мирддина с даром прорицаний, почерпнул сведения об этом поэте Гальфрид Монмутский, который дал ему роль одного из главных литературных персонажей (с лаинизированным именем Мерлин) в артуровских легендах. Сочинив поэму «Прорицания Мерлина» («Prophetiae Merlini», ок. 1134 г.) с ее пространными и туманными пророчествами и поведав об участии Мерлина в событиях, предшествовавших рождению короля Артура, Гальфрид создал едва ли не самого знаменитого героя рыцарского романа. В литературную биографию Мерлина Гальфрид инкорпорировал историю, рассказанную Неннием на три столетия раньше в «Истории бриттов» («Historia Britonum», ок. 769 г., гл. 39–43) о чудесном мальчике по имени Амброзий, превзошедшем мудростью колдунов короля Гвортигирна (Вортигерна). Поэма Гальфрида «Жизнь Мерлина» («Vita Merlini», ок. 1148 г.), герой которой – безумный отшельник, вещий муж, живущий в лесу, вероятно, говорит о том; что со времен создания знаменитой «Истории королей Британии» («Historia Regum Britanniae» увидела свет в 1136 г.) ему стала в бо́льших подробностях известна исконная валлийская традиция, как она отражена, например, в приведенных нами стихотворениях «Яблоня» («Afallennau») и «Приветствия» («Oianau»). Симптоматично, что Мерлин – один из немногих персонажей артуровских сказаний, в изображении которого почти отсутствуют романтические, лирические тона, появляющиеся только в связи с образом его возлюбленной и ученицы феи Вивианы (ср. в предании образ Гвенддидд, вероятно, сестры героя), заточившей его в плен в глубине Бросселиандского леса.
«Яблоня» («Afallennau»)
Сладкая яблоня, растущая на поляне,
благодаря ей, я спрятан от людей Риддерха,
вокруг ее ствола была толпа, множество людей окружило ее,
для них это было сокровищем, для отважных воинов.
Теперь Гвенддидд не любит меня, не шлет мне привета,
– меня ненавидит Гвасауг, опора Риддерха, –
моя рука сразила ее сына и дочь.
Смерть унесла всех, почему она не зовет меня?
После Гвенддолау ни один правитель не чтит меня,
игра не веселит меня, любовница не идет ко мне.
В битве при Арфдеридде мое обручье было из золота,
теперь я мало значу для лебединой девы.
Сладкая яблоня, растущая на поляне,
посыльный, приближающий к ней, не получит ее чудных плодов.
Когда я был в здравом уме, у меня была
прекрасная резвая девушка, стройная и величественная,
десять и сорок лет, в несчастье изгнания
брожу я вместе с безумием и безумными.
В прошлом у меня были обширные владения и сладкие певцы,
теперь я страдаю от безумия и безумных.
Я не сплю, я дрожу за моего господина Гвенддолау, за моих соотечественников.
После изнурительной болезни и горя в лесах Келиддона
да возьмет меня в блаженство Господь Сил».
Так же еще кое-что...
БРИН-МИРДДИН
(или повествование, слышанное автором от бродячего певца в одном из южно-уэлльских кабаков с одноименным названием)
Так послушайте же, люди добрые,
Сказанье о волшебнике Мерлине,
Верном слуге государевом,
Воспитателе и друге артуровом.
Как не знает поныне Британия
Чем Артур правителя доблестней,
Так столетия впредь не появится
Чародей, что сравним будет с Мерлином.
Прорицанья его все сбываются,
Не забыты песни, что петы им,
Но всегда в легендах стирается
Правда, что проста и бесхитростна.
И не мне сравниться, презренному,
С менестрелями звонкоголосыми,
С умудренными в письмах монахами,
С колдунами, кому души ведомы.
Поведу рассказ, как умею я,
Где стихами, а где - и песнями,
Чьих мелодий звуки старинные
Выпевались, быть может и Мерлином.
* * *
Правил Британией некогда
Славный король Амброзиус.
Был он храбрейшим воином,
Мудрым монархом и праведным,
Но не имел он наследников -
Трон его брат унаследовал,
Хоть тогда жил, да и здравствовал
Сын незаконный амброзиев.
Много легенд рассказано
Нам про бастарда этого,
Хоть он и рос в беззвестности,
А повзрослев, не царствовал.
Мать назвала его Эмрисом -
Имя сродни Амброзию,
Прочие звали Мерлином,
Или, по-местному, Мирддином.
Вырос он здесь, люди добрые,
Где-то близ Маридунума.
С детства он был смышленейшим
И необычным мальчиком.
Книги читал мудреные,
Произносил пророчества.
И обучался тайно он
Старым одним волшебником.
* * *
На смирной лошадке
По мостикам шатким,
По светлым долинам,
По темным лесам,
Вдоль узеньких речек
Ты едешь навстречу
К далеким таинственным
Полым холмам.
И встретит улыбкою старческих глаз
Твой добрый учитель и друг - Галапас.
Познают науки
Душа, ум и руки,
Ты станешь умелым
И чутким врачом.
Ты жаден до чтенья,
Усерден в ученьи,
И тяжесть задачи
Тебе нипочем.
А в гроте, сверкающем словно алмаз,
Твой внутренний взор разбудил Галапас.
Ты в мир незнакомый
Сбегаешь из дому,
И кречет судьбы
Начинает полет.
Отыщешь ты много -
Отца и дорогу,
Что снова к пещере
Тебя приведет.
Но стала последняя встреча для вас
Последней. Прости. Опоздал, Галапас...
* * *
И оставил он дом родной,
Хоть и неласковый,
И пустился в дальнее странствие.
И судьба привела его к Амброзию.
И узнал король по своей фибуле,
Что любимой подарил он некогда
(А Мерлину от матери досталася),
В отроке сына родимого.
И признав его, был король милостив,
Ко двору приблизил он Мерлина,
И продолжил учение юноша
У различных мужей умудренейших.
Изучал он труды инженерные,
В медицине улучшил познания.
Но дремала в нем сила великая,
Он до срока ее не использовал...
* * *
Чьим ты именем назван, Эмрис-щенок?
"Того, чей путь, как и мой, одинок,
Чье слово - закон, чей взгляд - клинок,
Я нашел бы его, если б только смог..."
Почему ты не плачешь, собачий сын,
Когда тебя бьют? "Я всегда один.
Мне некому слезы свои доверять,
Мне нечего в этой жизни терять..."
Так куда же ты едешь, Мерлин-бастард,
Инженер и лекарь, колдун и бард?
Я на это ответить и сам бы рад,
Но знаю одно - что нескоро назад...
* * *
Божество есть древнее, кельтское,
Что зовется именем Мирддина.
Он - хранитель дорог и путников
И хозяин ночей сентябрьских.
Он водил по дорогам крестника -
Чародея Мирддина Эмриса
И хранил в путях его путанных
От напастей, грозящих смертию.
Королю Вортигерну грозному,
Что хотел уничтожить Мерлина,
Было чудо страшное явлено
Колдовскою Мерлина силою...
* * *
Ведомо мне то, что я говорю,
В светлом горниле я сердцем горю.
Бог указует перстом на меня -
Вижу сквозь зыбкую стену огня:
Дракону Белому пасть в бою,
Пасть разрывая криком свою.
И воцарится Алый Дракон,
Он принесет покой и закон.
Радуйся, радуйся, прах-земля,
Ты расцветешь под ногой короля.
Татей-врагов он прогонит прочь,
Яркой звездой озаряя ночь.
Вещее сказано мной не зря,
Я умираю, правду узря...
* * *
И погибло царство вортигерново,
Дракону подобное Белому,
И воцарился Амброзиус
Надо всею Великой Британией.
Но вскоре погиб он безвременно,
Оставив трон брату Утеру,
Прозванному Пендрагоном.
И призвал к себе Утер Мерлина,
И хотел взять на службу придворную,
Но Мерлин, уверив в верности
Короля, что был ему дядею,
Удалился надолго из Лондона,
Обещая вернуться сразу же,
Как нужда королю в том появится.
И направился он к Брин Мирддину,
В родные холмы свои полые,
Но прежде могилу отцовскую
Украсил прекрасным творением:
Сумел он построить заново
"Хоровод Великанов" в Эймсбери,
Хоть время и завоеватели
Изрядно его попортили.
Круг из огромных, обтесанных
Камней возведен был Мерлином.
А в центре, над самой могилою,
Он поместил зачарованный
Камень - Сердце Ирландии.
И повествуют сказители,
Что не только трудами работников,
И машин хитроумных участием
Возведен хоровод был каменный,
Но ценой заклинаний и пения.
* * *
Ты бродил по старому городу
И простые мелодии слушал.
А старик напевал себе в бороду
И как будто шагал по душам...
Играл музыкант и пел менестрель,
И все, даже камни, в пляске кружились,
Но лишь от губ отняли свирель,
Как всем хороводом остановились...
Ты запомнил мелодию древнюю
До последней тягучей ноты,
Повторить теперь - дело верное,
Если смог уже сделать кто-то...
Стонала струна, звенел бубенец,
И все в этом мире прекрасным казалось.
Но песню отняли, как леденец,
А чудо все-таки здесь осталось...
И Висячие Камни огромные,
Словно вышколенные танцоры,
Встали в памяти цепью ровною,
И дивились окрестные горы...
И много лет еще впереди,
И ты будешь петь эту песню негромко...
А мать отняла дитя от груди,
Мужчина вырастет из ребенка...
* * *
Но недолгим было Мерлина отшельничество -
Вскоре приближенье он почувствовал
Событий нежданных и значительных.
И не лгали ему видения -
Вскоре после сна вещего
Прибыл из Лондона нарочный
От короля с известием.
И отправился Мерлин к королевскому
Двору по велению утерову.
И сослужил он службу тяжелую
Королю неблагодарному и гневному.
Но для Мерлина немилость королевская
Не имела значенья ни малого.
Выполнял он лишь предначертания,
Что богом ему были явлены,
Дабы воцарился над Британией
Король, равных не было коему.
* * *
Ты приехал в Лондон по первому зову,
Ты знал, к чему стоит быть готовым.
Что тебе королей и слава и страсти?
Ты покорен своей или божьей власти...
И был небосвод глубок,
Но рок уже сети расставил
Над замком Димилиок
И замком Тинтагел.
Короля не похоть - любовь иссушила:
"Мне нужна твоя колдовская сила.
Герцогиня Игрейна создана для меня лишь,
Но муж ее, герцог, мне верный товарищ..."
В камине играл ветерок
И в пламени он составил
И замок Димилиок,
И замок Тинтагел.
Ты покинешь утеровы покои,
Короля обещаньями успокоив.
И судьба тебе подыграла ныне -
Сам герцог вводит тебя к герцогине.
А наутро бешеный скок
Колдовской совет их направил -
Горлойса в Димилиок,
Игрейну - в Тинтагел.
Пендрагону дан повод для гнева и мести,
А герцог спасает жену от бесчестья,
И не разобрать виноватых и правых...
Но ты проведешь короля сквозь заставы.
И ты торопился, как мог,
Ты мчался во тьме, как факел,
От замка Димилиок
До замка Тинтагел.
Обманули стражу и грим и чары,
И целая ночь у возлюбленной пары.
Но в полночь Горлойса в живых не будет,
И весть привезут вдове его люди...
Ты был в эту ночь жесток,
Но ты отыграл, что поставил
На замок Димилиок
И замок Тинтагел.
"Нерадивый колдун, недостойный прощенья..."
Утер в бешенстве от твоего "невезенья" -
Только сутки, и все бы стало законным.
Но зачатому мальчику быть рожденным,
Как никто он будет достоин короны
И в свой час шагнет на ступени трона,
Он придет рождественской ночью темной...
Обессилен, избит и ранен,
Проклят, брошен и одинок,
Над лицом качается дрок,
Ты уже покинул Тинтагел,
Впереди - Димилиок.
* * *
И в изгнаньи, в королевской немилости,
Мерлин жил в ожидании,
Что свершится все по-предсказанному,
И родится в мороз рождественский
Мальчик-король непризнанный,
И будет отдан во младенчестве
На воспитанье волшебнику,
Дабы врагов злоба с завистью
Не сгубили бы принца юного.
Но вскоре Утер успокоился,
Позабыл о кончине горлойсовой,
И Мерлин снова предстал пред ним,
И убедил короля: сына первого
Признать законным наследником.
А дождавшись родин королевиных,
Маг увез с собой принца Артура,
И укрыл его в надежном пристанище,
И взращен был мальчик у бедных.
А Мерлин отправился в странствие,
Дабы отвести глаза недругам
От таверны в Малой Британии,
Где принц подрастал и здравствовал.
* * *
В чаду и полумгле забитой маленькой таверны
Спой, Мирддин-менестрель, под грубых кружек грохот мерный.
Спой нам о чудесах, пока свечи фитиль неверный
Не молвит о богах в дыму и полутьме вечерней.
Как жаворонка трель, как пламя вспыхнувшей надежды,
Рассказ твой, менестрель, о королях, что были прежде.
Тебе ли отрицать - давно здесь ожидают люди,
Ты будешь прорицать о Короле, что в срок пребудет.
Ты вспомнишь о мече, но в камень канет перекрестье,
Так пой же о мечте - она должна рождаться в песне.
Сверкает рукоять - там изумруд, топаз, сапфиры...
Ты должен только ждать, его звезда взойдет над миром,
Свет станет изливать, там власть и радость правосудья.
А смерть свою принять - на то богов лишь воля будет...
Хрустальная купель... Но только тонет все в тумане.
Спой, Мирддин-менестрель, о том, что дальше с нами станет...
* * *
И как минуло артурово младенчество,
Тайно передан он был на попечение
Графа Галавского Эктора.
Мерлин в то время лишь издали
Наблюдал за ним взором внутренним,
Да получал известия через посланцев Эктора.
Сам же маг не бездействовал:
Шел он за сном несбывшимся,
Но открывающим истину.
Было видение Мерлину,
Что королю Британии
Будет богами передан
Меч императора Максена.
То по воде, то посуху
Меч возвращался в Британию.
Путь чародея Мерлина
Тайным отметинам следовал -
То по картине мозаики,
То мимо древней кузницы.
И наконец, люди добрые,
Меч отыскался чудеснейший
Под алтарем заброшенным
Митры Непобедимого.
Мерлин находку бесценную
Спрятал на Каэр Банноге -
Острове зачарованном.
Ну а затем под личиною
Путника неприметного
Мерлин проехал, неузнанный,
В земли Галавы северной.
Там, вблизи замка Эктора,
Маг поселился отшельником,
Дабы с Артуром встретиться.
* * *
Земли Эктора в Галаве.
Дикий лес.
Ты приехал и исчез,
Словно позабыв о славе...
Сон тревожный от прозрений не избавит...
И на алтаре горит то меч, то крест.
А вокруг часовни вечный Дикий лес.
Загорелась в небе новая звезда.
Разве долгие года
Ты не ждал ее, мечтатель?
Обьясни, что это значит, предсказатель!
Разве боги не плутуют иногда?
А над лесом в небе яркая звезда...
Кто-то мчится по дороге -
Стук копыт.
Путь к часовне не забыт.
Так кого сейчас ты встретишь?
Ты узнаешь, он окликнет, ты ответишь...
И еще быстрее время полетит.
А пока - все ближе, ближе стук копыт...
* * *
Мерлин сумел, люди добрые,
Добиться дружбы артуровой,
Стал его мудрым наставником
И обучал прилежного
Мальчика всем тем знаниям,
Что пригодятся правителю
Или военачальнику.
Годы летели, быстрые,
Детство Артура кончилось.
Утер же стар и болен был,
Сына решил представить он
Лордам в правах наследника...
Мерлин с Артуром прибыли
Прямо перед сражением
С кровожадными саксами.
Утер войском командовал,
Хоть на носилках сидеть лишь мог.
Артура же поставил он
Рядом с собой и со знаменем.
И убедился радостно,
Насколько сын его доблестен.
Во время боя жаркого
Артурово бесстрашие
Дало победу Британии.
И все дивились отроку,
До того никому неизвестному.
Артур же был в неведении
О собственном происхождении...
Пир был назначен праздничный,
На коем и было обьявлено
О королевском наследнике.
Но накануне празднества
Случилось деяние тайное:
Утера дочь побочная,
Злая принцесса Моргауза,
Брата Артура юного
В свои завлекла обьятия.
И зачала дитя она
В связи кровосмесительной,
Чем и было заронено
Семя артуровой гибели.
* * *
Косы ее на его шее -
Вьются, ласкают, скользят, как змеи...
Кто бы сумел догадаться быстрее
Этой зеленоглазой феи?
Тот, кто нынче мальчишка безродный,
Завтра будет король благородный.
Что ж, нынче ночью - роман походный!
Трон уже скоро будет свободный...
Принц с чистотою своей расстается...
Господи, скоро ли встанет солнце!
А обьясняться все же придется.
Рыжая ведьма лишь рассмеется.
Черная тень за серебряной свечкой.
Нет, опекун короля не беспечный...
Вместо триумфа - проигрыш вечный.
Слишком противник бесчеловечный.
"Ты исчезаешь теперь из свиты,
Можешь уехать - пути не закрыты".
Словно змеею слова перевиты:
"Мы еще будем, маг Мерлин, квиты..."
* * *
Утер успел перед смертию
Провозгласить наследника.
Право Артура оспорили
Лорды, до власти жадные.
Но, при поддержке сторонников
Королевства единого, сильного,
И при помощи Мерлина
Все же Артур восцарствовал.
Меч он добыл прекраснейший,
Принадлежавший Максену,
С острова зачарованного,
Для смертных - места ужасного.
И, видя меч драгоценнейший,
В руку Артура вложенный
Волею Бога Единого,
Лорды смирились гордынею
И присягнули в верности
Утера сыну, Пендрагону,
Королю Артуру Великому.
* * *
Белоснежный конь, белоснежный щит,
Белоснежный пес возле ног...
Это имя чистою нотой звенит,
Словно звон клинка о клинок.
Корнуолльский Вепрь, лотианский Змей,
Разноцветные краски знамен...
Но превыше воли всех королей
Твой Верховный Алый Дракон.
Перекличка труб, перестук копыт,
Перезвоны колоколов...
Только время летит, и в грязь летит
Голова одного из врагов.
И злодейство слуг, и ревность богов,
И саксонский Великий потоп -
Все потонет в гулкой чаше веков,
Всех захлопнет забвения гроб.
Исказит имена, перепутает все -
Кто что делал и говорил -
Только светлою метой имя твое:
В эти годы Артур царил.
* * *
Так исполнил Мерлин волю божию,
Короля Британии вырастив,
Но и после не покидал его,
Помогал советом и знанием
В хитроумной, тонкой политике,
В крепостях могучих строительстве
И в любых затрудненьях артуровых.
И Британия стала могуществена.
Были саксы отброшены к северу,
И страна процветала - о, верьте мне! -
Как ни раньше, ни позже не было.
А таинственный дар пророчества
И магическое Мерлина зрение
Не раз разрешали сложные
Вопросы государя юного.
* * *
С губ слетели, словно черти,
Два вопроса...
Рассказать тебе о смерти?
Это просто.
Вкус вина в густой отраве
Тает плавно...
Ты покинешь мир во славе,
Я - бесславно.
Спорить, кто чего достоин,
Бесполезно.
Ты умрешь в бою, как воин,
Я - исчезну.
И не вижу, мог я где бы
Ошибиться:
Для тебя - костер до неба,
Мне - гробница.
Не изменит судеб сущий
Ни на волос:
Ты - реален, ты - живущий,
Я - лишь голос...
* * *
Выпадали испытания тяжкие,
А не только награды и почести
На долю Артура и Мерлина -
Боги всегда завистливы
К счастью сынов человеческих.
Радость была всей Британии,
Когда Артур себе в жены взял
Гвиневер, красавицу юную.
Но обернулся несчастием
Брак, всеми столь ожидаемый.
Знал Артур, знали придворные,
Скоро узнала Британия:
Отдана любовь королевина
Не Артуру, супругу законному -
Бедуиру, рыцарю славному.
И к всеобщему удивлению
Король ни супругу неверную,
Ни обидчика не наказывал.
* * *
Незыблема твердыня Камелота,
Британия становится сильней...
Но что за неотступная забота
Тебя не выпускает из когтей?
А все - от бедняка до кавалера -
Все знают, чья в печали той вина:
Прекрасна королева Гвиневера,
Прекрасна... Но Артуру не верна.
Сильны и многочисленны отряды,
Что за тобой идут на саксов в бой.
Но кто стоит с тобой так часто рядом,
Но взглядом не встречается с тобой?
Цвет рыцарства, герой, краса турнира.
Твой давний друг, уже почти что брат...
Но королева любит Бедуира,
И вряд ли в этом кто-то виноват.
Ты уезжаешь в дальние походы,
Ты закрывать глаза на все готов.
Ты им обоим подарил свободу -
Ведь это называется любовь.
Ты грешен, несмотря на святость цели,
Так для чего же быть еще грешней?..
Скажи теперь, о предсказатель Мерлин,
Ответь же мне, пророк придворный Мерлин,
Прошу, поведай, ясновидец Мерлин,
Кто на земле несчастней королей?..
* * *
Было Мерлину явлено,
Что погибнет он смертью бесславною,
Силу утратив волшебную,
Если полюбит искренне.
Верите ли, люди добрые,
Долго он жил в одиночестве.
Когда же встретил прекрасную,
Сердцем его завладевшую
Полностью, деву юную,
Не пожалел он магии,
Дар утратил провидческий,
Но говорят, что с любимою
Жил он недолго, но счастливо.
Слышал я от сказителей,
Что замурован был заживо
Мерлин в холме Брин Мирддина,
Но почему случилось так,
Мне до сих пор не ведомо.
Ну а подруга Мерлина,
Гибель его оплакавши,
Стала советницей Артура
И много лет после этого
Служила свею магией
Королю великому,
Волю последнюю выполнив
Любимого и учителя.
* * *
Гладь воды распахнется, как крылья цапли,
Допивай, испытай вкус последней капли.
Вот фигура парнишки на фоне тумана,
Увлекает челн по волнам Ниниана...
Небеса обнажили звездные дали,
Головами седыми облака покивали:
Ты уходишь в срок, хоть и слишком рано.
Мне обещаны ты и покой, Ниниана...
Я открою душу, как крышку клада -
Выбирай украшенья. Не плачь, не надо...
Губы сомкнуты плотно, как старая рана.
Допивай свое имя до дна, Ниниана...
...
Alafiel:
Метелица, спасибо, что читаешь! Можно, кстати, и по имени.
Мирна, спасибо! Заодно с тем, что я выложу, у меня есть еще и статья для альманаха. Пригодится, я думаю. А про японскую поэзию не напишу никак... но напишу. Nid wyf yn torri fy nhair. (Я не нарушаю своего слова) Ну что, будем знакомиться дальше.
Лливарх Старый
Ливарх (или, чаще, Ливарх Хен, то есть Ливарх Старый) родился в конце V века (около 480 года), на севере, среди лесов Аргоеда, где царствовал его отец Элидир, где он сам должен был впоследствии царствовать. Для воспитания отправили его на юг, ко двору друга Элидирова, Эрбина, короля Корнуолла.
По обычаю, все молодые воспитанники находились при дворах под покровительством наследника престола, почему и помещались на его половине вместе с бардом, занимавшимся их воспитанием. Герайнт, старший сын Эрбина, полюбил от души молодого Ливарха, почти не расставался с ним и решился даже взять его с собой в поход против Порта, начальника саксов, высадившихся на берегу Корнуолла. Ливарх был тогда еще очень молод: ему было лет 16. Страшное кровопролитие, которое приходилось ему видеть в первый раз в жизни, груды трупов, блеск и звон оружия, испуганные кони, покрытые белой пеной и бешено скакавшие по телам павших воинов, - вся эта ужасная картина произвела на юношу такое сильное впечатление, что он превосходно воспел победу кельтов при Лонгборте и смерть своего молодого покровителя Герайнта, который, по его выражению, пал в битве, но своим падением раздавил саксов.
По смерти Герайнта Ливарх поступил в касту бардов и хоть наследовал отцу своему в правлении Аргоедом, однако же большую часть года проводил при дворе своего родственника, знаменитого Уриена. Это время, по его словам, было счастливейшим временем его молодости. Иноземцы боялись его оружия, подданные любили, женщины хвалили его красоту, храбрые удивлялись его силе и ловкости, все заслушивались его песнями. "Пиры да песни - в них протекала вся моя молодость", - говорил про себя бард.
Смерть Уриена была тяжким ударом для Ливарха. "Бедствие Уриена - мое бедствие, - говорил бард. - Хвалебные песни будут теперь редко слышны из уст моих, потому что Уриена нет более!"
Войны и напор врагов лишили вскоре Ливарха его владений. Он вместе со своим семейством должен был покинуть их и пришел ко двору Кендслана, одного из валлийских королей, просить себе убежища. Кенделан принял Ливарха чрезвычайно радушно, уважая его высокое звание, преклонные годы и несчастье. Старый бард с удовольствием вспоминает об этом ласковом приеме и почестях, оказанных ему добрым королем. Но бедствия преследовали Ливарха: и под новым кровом не дали они ему покоя. Кенделан вступил в союз с двумя другими королями, и в 577 году в сражении с саксами войско его было разбито наголову, а он сам пал в битве, вместе с сыновьями Ливарха.
В одну ночь несчастный старец лишился и семьи, и крова. В своих песнях он превосходно описывает эту ночь, когда, склоняясь над гробом Кендслана, он оплакивает его смерть в той самой зале, где еще незадолго слышны были звуки его арфы и шум пиров, а теперь царствовали мрак и мертвая тишина, которая нарушалась только криком горного орла, жаждавшего упиться недавно пролитой кровью.
С той поры несчастный старец поселился в небольшом шалаше, на берегу реки Ди, невдалеке от аббатства Ланворского, где и теперь еще одна глухая и уединенная местность называется его именем. Грустно было там жить осиротевшему старику; только недуг, скорбь да бессонница разделяли с ним его тяжкую долю. "Я стар, я одинок, я сгорблен, я хил теперь. Поддерживай меня, костыль мой! Ведь недаром же зовут тебя верным другом слабеющего тела!" - восклицает бард в одной из песен своих. Чаще всего вспоминал он в своем уединении о храбрых сыновьях, павших в битве, и в горести своей не раз восклицал, сидя на берегу реки и смотря на беспокойные, шумные волны: "Ударяй в берег, волна! Покрывай собой прибрежный песок! Горе тому, кто слишком стар, чтобы отомстить за смерть своих сыновей. Горе тому, кто теряет вас, дети!" Не раз предавался он вполне своему отчаянию и тщетно умолял смерть прийти к нему скорее, укорял ее в измене, проклинал ее медлительность; не раз в своем пламенном поэтическом вдохновении призывал он небо, землю и тени погибших героев отомстить врагам отчизны за смерть его детей, за его беды и горько оплакивал свое бессилие...
Часто случалось, что в эти-то горькие минуты за рекой раздавался с колокольни аббатства Ланворского мерный и торжественный благовест, призывавший иноков к молитве; часто даже легкий ветерок доносил до ушей старого барда согласное и стройное пение их, долетавшее из окон церкви... Тогда мысли его как будто изменились; на мгновенье ему казалось, что он не один, что и в трепетных слабо дребезжавших звуках колокола, и в отрывке священного пения, долетавшем до него, слышалось что-то знакомое, почти родное и сладостно примирительное. Иноки ланворские изредка посещали Ливарха, предлагая ему свою помощь, желая приютить бесприютного под кровом святой обители; но он каждый раз отвечал на все их увещевания: "Я стар, мне ничего вашего не надо; мне нужна одна могила". Под конец, однако же, мысль о Боге, как единственной опоре и надежде всякого страждущего, всякого удрученного и бедствиями, и годами, привлекла все внимание Ливарха; только в ней привык он видеть облегчение своей горести, в последней своей песне бард говорит: "Мои слезы и вздохи ясно доказывают мне, что Бог не дает счастья горделивым, что все на свете обманчиво, кроме милосердия Божия, только в нем нельзя обмануться!"
Предание утверждает, что незадолго до своей смерти он обратился к Богу, поступил в число ланворских иноков и был погребен в их обители. И действительно, имя его было открыто и прочтено на стене трапезной этого древнего аббатства.
В сохранившемся плаче по Уриену, обычно приписываемом Лливарху, с помощью симметричных синтаксических конструкций описывается, как тот, от чьего лица ведется повествование, несет с поля боя голову убитого короля:
En a bortaf ar fy nhy
Pen Urien llary llywiai llys;
Ac arei fron wen frein a’i hys.
(Я несу голову на своем боку, голову
Щедрого Уриена, правившего двором,
А его белую грудь терзают вороны.)
Плач по Уриену – не единственное, приписываемое Лливарху сочинение в этом жанре. Ему было суждено пережить всех своих сыновей, павших один за другим в войне против Мерсии. О гибели двадцати четырех сыновей Лливарха идет речь в наиболее известной из приписываемых ему поэм, самые проникновенные строки которой посвящены рассказу о его любимом сыне Гвене. Тема обреченности человека, рожденного на горе, не раз появляется в стихах, приписываемых Лливарху. Вновь и вновь герой повторяет, что его собственная злосчастная судьба послужила причиной гибели сыновей. Последняя поэма в прозаическом цикле о Лливархе Старом изображает его лишенным сыновей, несчастным, обездоленным и больным. Начинаются эти стихи с жалобы на несчастья, причиняемые лирическому герою старостью:
Kyn bum kein vaglawc bum kyffes eiryawc
keinmygir uy eres
gwyr Argoet eiryoet am porthes.
Kynn bum kein vaglawc bum hy
am kynwyssit yg kyuyrdy
Powys paradwys Gymry.
Kynn bum kein vaglawc bum eiryan
oed kynwaew vym par oed kynwan
wyf keuyngnvm wyf trwm wyf truan.
(Пока не согнулась моя спина, я бойко говорил.
Велика была моя слава.
Люди Аргоэда всегда давали мне пищу.
Пока не согнулась моя спина, я был отважен.
Меня приветствовали в пивных в
Поуисе, раю валлийцев.
Пока не согнулась моя спина, я был красив.
Мое копье было первым, я был во главе отряда.
Ныне я согбен. Я тяжел. Я несчастен.)
Заключительная строка «Я согбен. Я тяжел. Я несчастен» полна выразительности: wyf keuyngrwm – wyf trwm – wyf truan. Она содержит словесный повтор, аллитерацию, ассонанс, внутреннюю рифму.
Nym kar rianed nym kenniret neb
ny allaf darymret
wi a agheu nam dygret.
Nym dygret na hun na hoen
Gwedy lleas Llawr a Gwen
wyf annwar abar wyf hen.
Truan a dynghet a dynghet y Llywarch
yr y nos y ganet
hir gnif heb escor lludet.
(Девушки не любят меня,
никто не посещает меня;
смерть, почему ты не приходишь ко мне?
Ни сон, ни веселье не приходят ко мне
сейчас, когда Ллаур и Гвен убиты,
я превратился в раздражительный скелет, я стар.
Несчастная судьба была уготована Лливарху
в ночь его рождения:
долгий труд, усталость и никакого облегчения.)
И снова сделаем музыкальную паузу... Поэзия невозможна без музыки, ведь так?
Песня эта тоже старинная, вот ее текст и перевод:
Holl amrantau'r sêr ddywedant
Ar hyd y nos
Dyma'r ffordd i fro gogoniant
Ar hyd y nos
Golau arall yw tywyllwch
I arddangos gwir brydferthwch
Teulu'r nefoedd mewn tawelwch
Ar hyd y nos
O mor siriol, gwena seren
Ar hyd y nos
I oleuo'i chwaer ddaearen
Ar hyd y nos
Nos yw henaint pan ddaw cystudd
Ond i harddu dyn a'i hwyrddydd
Rhown ein golau gwan da'n gilydd
Ar hyd y nos.
Все мерцающие звёзды говорят
В течении ночи
Вот путь в страну славы
В течении ночи.
Темнота – это иной свет
Для того чтобы показать истинную красоту
Небесное семейство в спокойствии
В течении ночи.
О как ярко улыбается звезда
В течении ночи
Чтобы осветить свою земную сестру
В течении ночи.
Старость – это ночь когда приходит недуг
Но чтобы украсить человека и его последние дни
Дадим наш слабый свет друг другу
В течении ночи.
Взято отсюда:
http://lingvoforum.net/index.php?topic=40991.0
Давид ап Гвилим — валлийский поэт, живший в XIV веке. Часто считается величайшим из всех валлийских поэтов, прозван «валлийским Петраркой».
О жизни Давида ап Гвилима почти ничего неизвестно. Согласно местным традициями, он родился возле Пенрин-Кох, приход Лланбадарн-Ваур, однако другие учёные датируют его жизнь чуть более поздним временем. Давид ап Гвилим происходил из благородной, дворянской семьи, и поэтому, вероятно, не принадлежал к сословию странствующих поэтов, однако многие члены его семьи занимались поэтическим творчеством. По преданию, Давид ап Гвилим похоронен в аббатстве Страта Флорида, и сейчас ему там установлен памятник.
Как поэт Давид ап Гвилим во многом принадлежал к европейской куртуазной традиции, любовная лирика занимает существенное место в его творчестве. Кроме того, в отличие от ранней традиции, сосредоточенной в первую очередь на восхвалении патрона, в стихах Давида ап Гвилима крайне сильно личное начало, многие из них рассказывают истории из жизни самого поэта или адресованы его возлюбленным, например Морвид, жене купца из Аберистуита. Давид ап Гвилим также сыграл ключевую роль в популяризации поэтической формы кивид, которая после него становится доминирующей в валлийской поэзии.
ЛЮБИТЬ ПЕВЦА ИЛИ ВОИНА
"О дева, чей на диво стан,
Во злате платье и перста,
Глянь, Эйгр, какие Аугрим
Каменья даром счел моим?
Под светлой кроною не раз
Укоры напрягали глас,
Лик несравненной славил гимн -
Восьми сверканье паутин".
"Мой довод навсегда, Давид,
В упрёк - любовь тебя глупит.
Труслив ты, - молвить не боюсь,
А я над трусостью смеюсь,
Господь храни, достоин, право,
Меня герой, чье имя славно".
"Паутинки-пряди плавны,
Дева, плохо судишь, явно,
Добр я, да не в драке плох -
Мудрый видит в ней подвох, -
Не храбрец я только в битве,
О которой пел Овидий.
Ведай, ровня Эйгр, мечтал
Я о тебе, и счет подал,
В любви же битвы - не к добру,
Ждет храбреца беда в бою,
Он в божьем мире неприкаян,
Храня немало мрачных тайн.
Свиреп и дик героя нрав,
Кровавой брани власть взалкав.
Призывный внемля тамбурин,
В Креси, на Невилл-Кросс, - за ним
К победе, в поражений бред -
Свой исполняет он обет.
А если смят и дрогнул фланг,
Как хлещет плеть, запомнит франк.
Весь в шрамах, стрелы пели - страх,
Суров он, милая, в делах.
Копья блеск любит, взмах булав,
Свой меч - спасайся, кто не прав!
Доспехов и щитов бряцанье,
Коня - не девичьи мечтанья.
Привычный к боли, все поправ,
Возьмет в дом силой, возжелав.
Владей же я твоей любовью,
Готов свить радостную кровлю,
В сверканьи паутин твоих
Найти защиту для двоих,
Коль вверишь вздохи и восторг. -
В двух королевствах Дейр цветок
Двух солнц. - Я осадил один
Твой дом в сиянье паутин".
СТРАСТИ В ТРАКТИРЕ
Я в роскошь города вошел -
Слуга мой следом юный, мол,
Хорош кутеж, застолья шум!
Взял, - что дитя, кичлив мой ум, -
Покой - по нраву знать видна! -
Для постояльцев, взял вина.
В восторг прелестной вмиг поверг
Вид - не найти стройней вовек.
Встречь ей - она как солнце в рань,
Я страсти мыслью бросил дань.
Жаркого - не для хвастовства -
Беру нам, лучшего вина.
Юнцам потеха - не пустяк:
Сесть скромницу зазвал я так.
Наплел - смел и умел я тут -
Бог весть каких пустых причуд.
Условились - в любви успех:
Ждать, не смущать ее при всех,
Когда компания пойдет
Ко сну. - Бровей вороньих взлет.
Уснули. Двинулись в темнынь,
А всюду страха стынет стынь,
Но браво я себя веду,
В постель нацелясь на беду.
Взревел я, ощутив сполна
Паденье - пал герой тогда.
Полегче бы - напрасный труд
Проклятья, - прыток был я тут.
Ушиб - вскочил же впопыхах -
Колено - бедное! - В ногах
Был стул, что громыхнул теперь -
Трактирщика забот пример.
Встаю. История - кошмар! -
Бежать! - Валлийцев верность - дар!
Удар! - Опасен прыти путь! -
К постели - как тут ускользнуть? -
Был стол заботливо приткнут,
Рассекший бровь; на нем сосуд -
А было пусто. - Пересуд
Посуды медной строг и крут.
Стол грохнул - право же, был древен -
Массивных ножек стук столь гневен.
А медной чаши звон гремел
Мне вслед, как я уразумел,
Сбегая, - всё, приговорен -
Под лай собак и чаши звон.
Пока я крался, словно вор,
Меж смрадных лож хозяев свор,
Что всполошили ночи мрак,
Шептались Хикин, Шенкин, Шак.
Я англичан привычки знаю, -
Брюзжал, юнец, слюну глотая:
"Гляди, валлиец начудил,
Всех, чтобы скрыться, разбудил.
Он вор; всё, тать, украсть готов;
Остерегайтесь же воров!"
Сплотилась челядь у ворот -
Попал я в жуткий оборот.
Кто как расправиться сулил
Вокруг, а каждый был не хил.
От дикой боли пал без сил,
Во тьме дыханье затаил.
Молясь, как жалкий трус, без слов
Позор тот ночи скрыл покров, -
Я внял молитвы красоту,
И вот, благодаря Христу,
Спасен; ну, наконец усну
В своей каморке. Спас и мзду
Сбежав, - святые нас хранят.
Да будет Божья благодать!
(перевод Николая Сухачева)
И снова пауза - старинная песня Calon lân (чистое сердце).
Nid wy'n gofyn bywyd moethus,
Aur y byd na'i berlau mân:
Gofyn wyf am galon hapus,
Calon onest, calon lân.
Cytgan:
Calon lân yn llawn daioni,
Tecach yw na'r lili dlos:
Dim ond calon lân all ganu —
Canu'r dydd a chanu'r nos.
Hwyr a bore fy nymuniad
Esgyn ar adenydd cân
Ar i Dduw, er mwyn fy Ngheidwad,
Roddi i mi galon lân.
Я не прошу роскошной жизни,
Золота мира или его прекрасных жемчугов:
Я прошу о счастливом сердце,
Честном сердце, чистом сердце.
Припев:
Чистое сердце, полное доброты,
Прекраснее красивой лилии:
Только чистое сердце может петь –
Петь днем и ночью.
Днем и вечером мое желание
Подняться на крыльях песни
К Богу, ради моего Спасителя:
Дай мне чистое сердце.
(пер. Елены Париной)
Далее вернемся в XXвек.
Дилан Томас - пожалуй, именно его имя первым приходит в голову, когда вспоминаешь о современной валлийской поэзии, к сожалению, не слишком-то известной.
Отец Дилана Томаса был очень образованным человеком - он писал, обучал английской литературе в школе и даже имел ученую степень. Юный Дилан занимался в Грамматической школе в родном Суонси, но в 16 лет решил радикально изменить свою жизнь, бросил школу и начал работать в сфере журналистики. Первые шаги в качестве репортера он сделал в местном издании «Саус Уэльс дейли пост». В этот же период были напечатаны его первые стихи. Немного поработав в сфере журналистики, Дилан Томас бросил работу в местной газете и уехал в Лондон, в богемных кругах которого он вскоре сумел завоевать популярность.
Славу молодому поэту принесла его первая книга – сборник «18 стихотворений», которая была напечатана в 1934 году. В 1936 году вышел второй сборник Томаса – «25 стихотворений». Вторая работа поэта продемонстрировала уже достаточно зрелый взгляд на вещи. Работал он не только над стихами, но и над написанием рассказов.
В 1937 году состоялась свадьба поэта и Кэйтлин Макнамара. В семье отношения складывались очень сложно, особенно, учитывая любовь Дилана Томаса к алкоголю, но, несмотря на это, у пары было трое детей.
В 1939 году у Томаса выходит сборник стихотворений и рассказов «Карта любви». В военных действиях Томас участия не принимал из-за слабого здоровья, но в стороне от событий тех дней он не остался – Дилан Томас писал пропагандистские тексты, часто выступал на радио со своими и чужими стихами.
В 1940 году был опубликован цикл рассказов «Портрет художника в щенячистве», в этот же период Томас работает над «Приключениями со сменой кожи». После того, как закончилась война, Дилан Томас начал работать на Би-Би-Си обозревателем поэзии. В 50-х годах были опубликованы две работы Томаса, которые принесли ему славу национального поэта. Последние 10 лет жизни, Томас работал над пьесой «Под сенью молочного леса», которую поставили на радио уже после его смерти. Пьеса «Детство, Рождество, Уэльс» все еще звучит на радио перед каждым Рождеством. Стихотворение Томаса «И безвластна смерть остаётся» использовал в своем фильме «Солярис» Стивен Содерберг.
Увлечение алкоголем негативно сказалось на здоровье Дилана Томаса. В ноябре 1953 года он потерял сознание прямо в манхеттенской таверне «Белая лошадь». Его доставили в больницу, но пневмония, алкоголизм и поврежденная печень не дали возможности врачам спасти поэта. Он умер в больнице, а его тело доставили в Уэльс и похоронили около церкви в Ларне.
ПРОЦЕСС В ПОГОДЕ СЕРДЦА
Процесс в погоде сердца жар на стынь
Меняет; золотой кистень
Крушит могильный лёд.
Погода крови ночь сменяет днём
В артериях; их солнц огнём
И червь живой согрет.
Процесс в глазу оберегает ум
От слепоты; дав жизни ход,
Нисходит лоно в тлен.
Погода глаза делит пополам
То мрак, то свет; бьёт море наобум
В безуглый материк.
Лишь половина вызревших семян
Ложится в грунт; берёт другую в плен
Воздушный сонный ток.
Есть кость и плоть; одной погода – стынь,
А жар – другой; и живчик и мертвяк –
Лишь призраки, смущающие ум.
Процесс в погоде мира состоит
В размене призраков; всяк материнский плод
В двойной тени начала и конца.
Процесс вздувает сонмы солнц из лун,
Срывает кожу с высохших колен;
И сердце отпускает мертвеца.
ХЛЕБ ПРЕЛОМИЛ Я
Хлеб преломил я – овсом был некогда хлеб,
Это вино в гроздьях нездешних лоз
Пело взахлёб;
Днём человек ли, ночью ли ветер – сшиб
В поле колосья, счастливые гроздья смял.
В этом вине летняя кровь лоз
Билась в ягодный мрак,
Рослый овёс
На ветру шелестел смеясь;
Солнце смял человек, ветер на землю сволок.
Плоть вы разъяли, пустили кровь,
Вены опустошены;
Колос и гроздь – никому невдомёк,
Что чувствует корень и претерпевает сок;
Вот вам моё: вина глоток, хлеба кусок.
* * *
...Особенно, когда октябрьский ветер
Мне пальцами морозными взъерошит
Копну волос, и пойман хищным солнцем,
Под птичий крик я берегом бреду,
А тень моя, похожая на краба,
Вороний кашель слышит в сучьях сонных,
И вздрогнув, переполненное сердце
Всю кровь стихов расплещет на ходу –
Я заточён в словесную тюрьму,
Когда на горизонте, как деревья,
Бредут болтливые фигуры женщин,
А в парке – звёздная возня детей...
И я творю тебя из буков звонких,
Из дуба басовитого, из корня
Терновника, или из этих древних
Солёных волн – из тёмных их речей.
И папоротник маятником бьётся:
Раскрой мне этот нервный смысл времён,
Смысл диска, вспыхивающего рассветом,
Смысл флюгера, что стонет от ветров, –
И снова я творю тебя из пенья
Лужаек, шорохов травы осенней,
Из говорящего в ресницах ветра,
Да из вороньих криков и грехов.
Особенно когда октябрьский ветер...
И я творю тебя из заклинаний
Осенних паучков, холмов Уэльса,
Где репы жёлтые ерошат землю,
Из бессердечных слов, пустых страниц –
В химической крови всплывает ярость,
Я берегом морским иду и слышу
Опять невнятное галденье птиц.
* * *
Одиноко моё ремесло,
Искусство тихих ночей.
Когда яростна только луна,
А любовники обнимают в постели
Свои горести и печали,
Я тружусь в ликующем свете
Не для суетных комплиментов,
Не за славу и не за хлеб,
И не ради аплодисментов
В светлом вызолоченном зале,
А за тот гонорар, что едва ли
Кто-нибудь разглядеть сумеет
В тайных глубинах души.
Не для презревших луну,
Не для суетных, не для гордых,
Я пишу на пенных страницах
Не для тех мертвецов, которым
Подавай псалмы с соловьями,
А для тех, кто хмельными руками
Обнимает в постели горе
В тихих глубинах ночей,
Кто, не слышал и не услышит
Вовеки моих речей.
Гвинет Льюис (Gwyneth Lewis) — поэтесса из Уэльса. Родилась в 1959 г. Закончила Гиртонский колледж в Кембридже, защитила докторскую диссертацию в Оксфорде («Подделки и имитации в литературе XIX века»), была студентом Иосифа Бродского, написавшего одну из первых рецензий на ее стихи. Работала продюсером и режиссером на BBC в США, сейчас — независимый автор и продюсер. Выпустила шесть книг стихов: три на валлийском, три — на английском. Лауреат премии Олдебургского фестиваля поэзии, премии «Книга года» Уэльсской Академии Искусства, премии Лаури Харта, гранта фонда NESTA (National Endowment for Science, technology and the Arts). Член Королевского Общества Литературы, член Валлийской Академии и фонда NESTA. В 2005 году получила титул National Poet of Wales. Живет в Кардиффе. Кроме стихов, написала несколько оперных либретто и текстов для ораторий. Выйдя замуж за моряка торгового флота, годы боролась с клинической депрессией и алкоголизмом — мужниными и своими. Приняв решение покончить с прежней жизнью, супруги приобрели небольшую яхту, научились ею управлять и вдвоем пересекли на ней Атлантический океан от Кардиффа до Северной Африки. Впечатления этого путешествия легли в основу книги Льюис Двое в лодке: Подлинная история ритуала перехода, проделанного одной семьёй из двух человек Ее стихи поместили на фронтоне Миллениум центра в Кардиффе. Первая строчка на валлийском - Creu Gwir fel gwydr o ffwrnais awen, что означает «Творите истину как стекло из печи вдохновения», вторая — на английском: These Stones Horizons Sing, что означает «В этих камнях горизонты поют». Буквы выполняют функцию окон и подсвечиваются ночью.
Свечка-душа
Фитиль
моей души
зажжется, чтобы
осветить для тебя
вселенную
*
Мои волосы попали в потоки
раскаленного воздуха.
Моя мать стоит надо мной,
расчесывая мои космы,
будто пытаясь их приручить.
Но коса взрывается,
отбрасываясь, как старая кожа, во тьму,
взбаламученное пламя,
питающееся топливом запрета.
Мое лицо остается тем же,
в реве не разматывающихся клубков.
Я хорошо смазана жиром,
долго буду гореть.
*
Его месть была весьма иронична:
нас двое в машине,
облитой бензином,
один щелчок зажигалки,
и все изменится.
Однако его ненависть
нас сблизила.
В самой плоти сухожилий
у нас то,
что мы теперь делим:
обгоревшие остатки нервных окончаний,
наше внутреннее тепло —
как замужество
в этой невыносимо горящей,
но все же брачной ночи.
*
Гром его ярости
порой пронзает меня.
Даже мои вены —
для его молнии.
Его напряжение я ищу
в неподвижности.
Бумажный яркий змей души
болтается на его веревке,
подталкивая к опасности
разрушительного удара.
*
Световые эффекты,
которые издалека
довольно неплохо смотрелись, пока
не наступил настоящий огонь.
Если тебе
есть до меня дело,
позволь ему отправиться глубже,
ближе к ядру, к сердцевине тела,
мимо кажимости, мимо знаемости,
мимо того, что есть я,
где плавятся любые металлы,
сплавляясь в руду,
чей вес минимален почти.
Освети
мое одиночество последней искрой —
так я, наконец, затухаю.
А теперь создавай на кости
этот полураспад ускорения,
глядя сквозь наступившую вдруг темноту такую.
(перевод Владислава Поляковского)
На этом я завершу вечер, закончив музыкой... Сначала просто поставлю песню одной из моих любимых групп - Plethyn, а затем - кое-что символичное.
И возвращаемся к понятию hiraeth, только на этот раз - в музыке.
Финальный аккорд - "Неужели вы не захотите вернуться в Уэльс?"
Cymru am byth, yn fy marn. Nos da! (Уэльс - это навсегда, по-моему. Спокойной ночи!)
...
Стасечка:
» Стихи Марины Цветаевой
Марина Цветаева
Сегодня день рождения известной российской поэтессы Марины Цветаевой.
Мари́на Ива́новна Цвета́ева (дореф. Цвѣтаева; 26 сентября (8 октября) 1892, Москва, Российская империя — 31 августа 1941, Елабуга, СССР) — русская поэтесса, прозаик, переводчик, один из крупнейших русских поэтов XX века.
Детство и юность
Марина Цветаева родилась 26 сентября (8 октября) 1892 года в Москве, в день, когда православная церковь празднует память апостола Иоанна Богослова. Это совпадение нашло отражение в нескольких произведениях поэтессы[К 1]. Вот, например, в отрывке одного из наиболее известных стихотворений:
Красною кистью
Рябина зажглась.
Падали листья,
Я родилась.
Спорили сотни
Колоколов.
День был субботний:
Иоанн Богослов.
Её отец, Иван Владимирович, — профессор Московского университета, известный филолог и искусствовед; стал в дальнейшем директором Румянцевского музея и основателем Музея изящных искусств. Мать, Мария Мейн (по происхождению — из обрусевшей польско-немецкой семьи), была пианисткой, ученицей Антона Рубинштейна. Бабушка М. И. Цветаевой по материнской линии — полька Мария Лукинична Бернацкая.
Марина начала писать стихи — не только на русском, но и на французском и немецком языках — ещё в шестилетнем возрасте. Огромное влияние на Марину, на формирование её характера оказывала мать. Она мечтала видеть дочь музыкантом.
После смерти матери от чахотки в 1906 году Марина с сестрой Анастасией остались на попечении отца.
Детские годы Цветаевой прошли в Москве и в Тарусе. Из-за болезни матери подолгу жила в Италии, Швейцарии и Германии. Начальное образование получила в Москве, в частной женской гимназии М. Т. Брюхоненко[2]; продолжила его в пансионах Лозанны (Швейцария) и Фрайбурга (Германия). В шестнадцать лет предприняла поездку в Париж, чтобы прослушать в Сорбонне краткий курс лекций о старофранцузской литературе.
Начало творческой деятельности
В 1910 году Марина опубликовала (в типографии А. А. Левенсона) на свои собственные деньги первый сборник стихов — «Вечерний альбом». (Сборник посвящён памяти Марии Башкирцевой, что подчёркивает его «дневниковую» направленность). Её творчество привлекло к себе внимание знаменитых поэтов — Валерия Брюсова, Максимилиана Волошина и Николая Гумилёва. В этот же год Цветаева написала свою первую критическую статью «Волшебство в стихах Брюсова». За «Вечерним альбомом» двумя годами позже последовал второй сборник — «Волшебный фонарь».
Начало творческой деятельности Цветаевой связано с кругом московских символистов. После знакомства с Брюсовым и поэтом Эллисом (настоящее имя Лев Кобылинский) Цветаева участвует в деятельности кружков и студий при издательстве «Мусагет».
На раннее творчество Цветаевой значительное влияние оказали Николай Некрасов, Валерий Брюсов и Максимилиан Волошин (поэтесса гостила в доме Волошина в Коктебеле в 1911, 1913, 1915 и 1917 годах).
В 1911 году Цветаева познакомилась со своим будущим мужем Сергеем Эфроном; в январе 1912 — вышла за него замуж. В этом же году у Марины и Сергея родилась дочь Ариадна (Аля).
В 1913 году выходит третий сборник — «Из двух книг».
Летом 1916 года Цветаева приехала в город Александров, где жила её сестра Анастасия Цветаева с гражданским мужем Маврикием Минцем и сыном Андреем. В Александрове Цветаевой был написан цикл стихотворений («К Ахматовой», «Стихи о Москве» и др. стихотворения), а её пребывание в городе литературоведы позднее назвали «Александровским летом Марины Цветаевой».
Отношения с Софией Парнок
В 1914 году Марина познакомилась с поэтессой и переводчицей Софией Парнок; их романтические отношения продолжались до 1916 года[3]. Цветаева посвятила Парнок цикл стихов «Подруга». Цветаева и Парнок расстались в 1916 году; Марина вернулась к мужу Сергею Эфрону. Отношения с Парнок Цветаева охарактеризовала как «первую катастрофу в своей жизни». В 1921 году Цветаева, подводя итог, пишет:
Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное — какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное — какая скука!
Гражданская война (1917—1922)
В 1917 году Цветаева родила дочь Ирину, которая умерла от голода в приюте в Кунцево (тогда в Подмосковье) в возрасте 3 лет.
Годы Гражданской войны оказались для Цветаевой очень тяжелыми. Сергей Эфрон служил в рядах Белой армии. Марина жила в Москве, в Борисоглебском переулке. В эти годы появился цикл стихов «Лебединый стан», проникнутый сочувствием к белому движению.
В 1918—1919 годах Цветаева пишет романтические пьесы; созданы поэмы «Егорушка», «Царь-девица», «На красном коне».
В апреле 1920 года Цветаева познакомилась с князем Сергеем Волконским.
Эмиграция (1922—1939)
В мае 1922 года Цветаевой с дочерью Ариадной разрешили уехать за границу — к мужу, который, пережив разгром Деникина, будучи белым офицером, теперь стал студентом Пражского университета. Сначала Цветаева с дочерью недолго жила в Берлине, затем три года в предместьях Праги. В Чехии написаны знаменитые «Поэма Горы» и «Поэма Конца», посвященные Константину Родзевичу. В 1925 году после рождения сына Георгия семья перебралась в Париж. В Париже на Цветаеву сильно воздействовала атмосфера, сложившаяся вокруг неё из-за деятельности мужа. Эфрона обвиняли в том, что он был завербован НКВД и участвовал в заговоре против Льва Седова, сына Троцкого.
В мае 1926 года по инициативе Бориса Пастернака Цветаева начала переписываться с австрийским поэтом Райнером Мария Рильке, жившим тогда в Швейцарии. Эта переписка обрывается в конце того же года со смертью Рильке.
В течение всего времени, проведённого в эмиграции, не прекращалась переписка Цветаевой с Борисом Пастернаком.
Большинство из созданного Цветаевой в эмиграции осталось неопубликованным. В 1928 в Париже выходит последний прижизненный сборник поэтессы — «После России», включивший в себя стихотворения 1922—1925 годов. Позднее Цветаева пишет об этом так: «Моя неудача в эмиграции — в том, что я не эмигрант, что я по духу, то есть по воздуху и по размаху — там, туда, оттуда…»[4]
В 1930 году написан поэтический цикл «Маяковскому» (на смерть Владимира Маяковского), чьё самоубийство потрясло Цветаеву.
В отличие от стихов, не получивших в эмигрантской среде признания, успехом пользовалась её проза, занявшая основное место в её творчестве 1930-х годов («Эмиграция делает меня прозаиком…»). В это время изданы «Мой Пушкин» (1937), «Мать и музыка» (1935), «Дом у Старого Пимена» (1934), «Повесть о Сонечке» (1938), воспоминания о Максимилиане Волошине («Живое о живом», 1933), Михаиле Кузмине («Нездешний вечер», 1936), Андрее Белом («Пленный дух», 1934) и др.
С 1930-х годов Цветаева с семьёй жила практически в нищете. Финансово ей немного помогала Саломея Андроникова.
Никто не может вообразить бедности, в которой мы живём. Мой единственный доход — от того, что я пишу. Мой муж болен и не может работать. Моя дочь зарабатывает гроши, вышивая шляпки. У меня есть сын, ему восемь лет. Мы вчетвером живём на эти деньги. Другими словами, мы медленно умираем от голода.
— Из воспоминаний Марины Цветаевой
15 марта 1937 г. выехала в Москву Ариадна, первой из семьи получив возможность вернуться на родину.[5] 10 октября того же года из Франции бежал Эфрон, оказавшись замешанным в заказном политическом убийстве.
Возвращение в СССР (1939—1941)
В 1939 году Цветаева вернулась в СССР вслед за мужем и дочерью. По приезде жила на даче НКВД в Болшеве (ныне Мемориальный дом-музей М. И. Цветаевой в Болшеве[7]), соседями были чета Клепининых. 27 августа была арестована дочь Ариадна, 10 октября — Эфрон. 16 октября 1941 года Сергей Яковлевич был расстрелян на Лубянке (по другим данным — в Орловском централе)[8]; Ариадна после пятнадцати лет репрессий реабилитирована в 1955 году.
В этот период Цветаева практически не писала стихов, занимаясь переводами.
Война застала Цветаеву за переводами Федерико Гарсиа Лорки. Работа была прервана. Восьмого августа Цветаева с сыном уехала на пароходе в эвакуацию; восемнадцатого прибыла вместе с несколькими писателями в городок Елабугу на Каме. В Чистополе, где в основном находились эвакуированные литераторы, Цветаева получила согласие на прописку и оставила заявление: «В совет Литфонда. Прошу принять меня на работу в качестве посудомойки в открывающуюся столовую Литфонда. 26 августа 1941 года». 28 августа она вернулась в Елабугу с намерением перебраться в Чистополь.
Самоубийство и тайна могилы
31 августа 1941 года покончила жизнь самоубийством (повесилась) в доме, куда вместе с сыном была определена на постой. Оставила три предсмертные записки: тем, кто будет её хоронить («эвакуированным», Асеевым и сыну. Оригинал записки «эвакуированным» не сохранился (был изъят в качестве вещественного доказательства милицией и утерян), её текст известен по списку, который разрешили сделать Георгию Эфрону.
Записка сыну:
Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але — если увидишь — что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик.
Записка Асеевым:
Дорогой Николай Николаевич! Дорогие сестры Синяковы! Умоляю вас взять Мура к себе в Чистополь — просто взять его в сыновья — и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю. У меня в сумке 450 р. и если постараться распродать все мои вещи. В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы. Поручаю их Вам. Берегите моего дорогого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына — заслуживает. А меня — простите. Не вынесла. МЦ. Не оставляйте его никогда. Была бы безумно счастлива, если бы жил у вас. Уедете — увезите с собой. Не бросайте!
Записка «эвакуированным»:
Дорогие товарищи! Не оставьте Мура. Умоляю того из вас, кто сможет, отвезти его в Чистополь к Н. Н. Асееву. Пароходы — страшные, умоляю не отправлять его одного. Помогите ему с багажом — сложить и довезти. В Чистополе надеюсь на распродажу моих вещей. Я хочу, чтобы Мур жил и учился. Со мной он пропадет. Адр. Асеева на конверте. Не похороните живой! Хорошенько проверьте.
Марина Цветаева похоронена 2 сентября 1941 года на Петропавловском кладбище в г. Елабуге. Точное расположение её могилы неизвестно. На южной стороне кладбища, у каменной стены, где находится её затерявшееся последнее пристанище, в 1960 году сестра поэтессы, Анастасия Цветаева, «между четырёх безвестных могил 1941 года» установила крест с надписью «В этой стороне кладбища похоронена Марина Ивановна Цветаева». В 1970 году на этом месте было сооружено гранитное надгробие. Позднее, будучи уже в возрасте за 90, Анастасия Цветаева стала утверждать, что могила находится на точном месте захоронения сестры и все сомнения являются всего лишь домыслами. С начала 2000-х годов место расположения гранитного надгробия, обрамлённое плиткой и висячими цепями, по решению Союза писателей Татарстана именуется «официальной могилой М. И. Цветаевой». В экспозиции Мемориального комплекса М. И. Цветаевой в Елабуге демонстрируется также карта мемориального участка Петропавловского кладбища с указанием двух «версионных» могил Цветаевой — по так называемым «чурбановской» версии и «матвеевской» версии. Среди литературоведов и краеведов единой доказательной точки зрения по этому вопросу до сих пор нет.
КРОМЕ ЛЮБВИ
Не любила, но плакала. Нет, не любила, но все же
Лишь тебе указала в тени обожаемый лик.
Было все в нашем сне на любовь не похоже:
Ни причин, ни улик.
Только нам этот образ кивнул из вечернего зала,
Только мы - ты и я - принесли ему жалобный стих.
Обожания нить нас сильнее связала,
Чем влюбленность - других.
Но порыв миновал, и приблизился ласково кто-то,
Кто молиться не мог, но любил. Осуждать не спеши
Ты мне памятен будешь, как самая нежная нота
В пробужденьи души.
В этой грустной душе ты бродил, как в незапертом доме...
(В нашем доме, весною...) Забывшей меня не зови!
Все минуты свои я тобою наполнила, кроме
Самой грустной - любви.
***
Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе
Насторожусь — прельщусь — смущусь — рванусь.
О милая! Ни в гробовом сугробе,
Ни в облачном с тобою не прощусь.
И не на то мне пара крыл прекрасных
Дана, чтоб на сердце держать пуды.
Спеленутых, безглазых и безгласных
Я не умножу жалкой слободы.
Нет, выпростаю руки, стан упругий
Единым взмахом из твоих пелен,
Смерть, выбью!— Верст на тысячу в округе
Растоплены снега — и лес спален.
И если все ж — плеча, крыла, колена
Сжав — на погост дала себя увесть,—
То лишь затем, чтобы, смеясь над тленом,
Стихом восстать — иль розаном расцвесть!
Плохое оправдание
Как влюбленность старо, как любовь забываемо-ново:
Утро в карточный домик, смеясь, превращает наш храм.
О мучительный стыд за вечернее лишнее слово!
О тоска по утрам!
Утонула в заре голубая, как месяц, трирема,
О прощании с нею пусть лучше не пишет перо!
Утро в жалкий пустырь превращает наш сад из Эдема...
Как влюбленность - старо!
Только ночью душе посылаются знаки оттуда,
Оттого все ночное, как книгу, от всех береги!
Никому не шепни, просыпаясь, про нежное чудо:
Свет и чудо - враги!
Твой восторженный бред, светом розовыл люстр золоченный,
Будет утром смешон. Пусть его не услышит рассвет!
Будет утром - мудрец, будет утром - холодный ученый
Тот, кто ночью - поэт.
Как могла я, лишь ночью живя и дыша, как могла я
Лучший вечер отдать на терзание январскому дню?
Только утро виню я, прошедшему вздох посылая,
Только утро виню!
Правда
Мир утомленный вздохнул от смятений,
Розовый вечер струит забытье…
Нас разлучили не люди, а тени,
Мальчик мой, сердце мое!
Высятся стены, туманом одеты,
Солнце без сил уронили копье…
В мире вечернем мне холодно. Где ты,
Мальчик мой, сердце мое?
Ты не услышишь. Надвинулись стены,
Все потухает, сливается все…
Не было, нет и не будет замены,
Мальчик мой, сердце мое!
Душа — это пять чувств. Виртуозность одного из них — дарование, виртуозность всех пяти — гениальность.
Циник не может быть поэтом.
Тело в молодости — наряд, в старости — гроб, из которого рвешься!
Поэты — единственные настоящие любовники женщин.
...