uljascha:
08.09.19 19:52
» Воспоминания офицеров крейсера "Память Азова"
Вита, привет
Виктория В писал(а):Интересно было читать рассуждения супругов Чернышевских об характере американцев. Веет достоверностью от описаний как в начале 20 века воспринимались технические новинки, а также от описаний семейных радостей.
По большому счету мне надо было увезти их обратно в Европу, а я считаю. что даилоги намного лучше создают атмосферу, чем просто голый текст от автора, тут и отношение и все прочее, и характер.
Виктория В писал(а):Восстания нижних чинов, переданных через восприятие героев романа отличает некоторая недосказанность
Ну, мне не хотелось переходить на очерк восстания, что неминуемо вышло бы, напиши я просто текстом. Наверное, можно было газету взять, но не нашлось. А так я передаю и их личное восприятие происходящего. Они же офицеры, погибли их друзья. И немного саму атмосферу, чтобы было понятно, что там происходило. Как бы обойти стороной нельзя, но и в гущу лезть не хочется, тем более что Митя в Гельсингфорсе, а восстал Кронштадт. Свеаборг рядом, но расписывать, что там и как, мне не хотелось. "Память Азова" отвели подальше в тихую бухту около Ревеля, то есть опять же - Чернышев не видит происходящего, может только опосредовано воспринимать - через разговор, газету, пришедшую радиограмму. Мне тут важно его отношение - по своим не стрелять.
Виктория В писал(а):волнения на флоте носили не случайный характер, а были типичным явлением.
не то что типичным, неправильная фраза - в тот момент они просто были, это 1905-1906 год. Зимой пятого года корабли стояли в порту или в доке, там было много рабочих, следовательно - пропаганда, опять же матросы в большинстве грамотные - с ними занимались, особенно зимой, и грамоте учили, и всему, что нужно на флоте. Там и эсеры были. и большевики. Среди офицеров, особенно в крепости, эсеров было много. Еще фины свою роль сыграли. Плохая еда - это был повод только на "Потемкине". вообще на флоте хорошо кормили, и одевали, и деньги были - кто водку не пил, брали деньгами. В Свеаборге за винные деньги бунт начался, хотя это тоже был повод. Непонятна жестокость, с которой расправлялись с офицерами - штыками заколоть уже мертвого, стрелять в лежачего, топить, забивать рашпилем.
«В течение минувшей недели в Гельсингфорсе происходили митинги собравшихся здесь русских революционеров и финской Красной гвардии с участием подвергшихся влиянию революционной пропаганды нижних чинов Свеаборгского гарнизона. Отдельно от этих митингов устраивались заседания русского революционного комитета совместно с начальствующим составом Красной гвардии. 17 июля, т.е. когда возник конфликт с минерами, свеаборгская военная организация РСДРП послала в Гельсингфорс, в Центральную группу Финляндской военной организации, своих представителей — Емельянова и одного из солдат, которые получили указание временно воздержаться от выступления. Свеаборгская организация проводила эту линию до начала восстания. В ночь на 18 июля в крепости Свеаборг возникли беспорядки в минной роте, которая утром 17 июля была разоружена Свеаборгским крепостным пехотным полком и арестована комендантом крепости. В 10 часов вечера поднялась крепостная артиллерия, захватив винтовки и пулеметы, овладела Михайловским, Александровским, Артиллерийским и Инженерным островами и открыла огонь по Комендантскому и Лагерному островам, где находился комендант, имевший в своем распоряжении упомянутый крепостной полк и подоспевшие из Гельсингфорса 2 роты 2–го Финляндского стрелкового полка».
«Проводить революционную работу на территории Финляндии было значительно легче, чем в России, здесь не было русской полиции. В дни октябрьской стачки 1905 года рабочие Гельсингфорса создали отряды Красной гвардии. Эти отряды существовали вполне легально. К лету 1906 года Красная гвардия насчитывала до 20–30 тысяч человек, правда, вооружена из них была только часть. Правда, руководство финской социал–демократии стояло на оппортунистических позициях».
«Объявив команде свое решение, штаб поднял над крейсером красный флаг. Раскаты громового „ура“ пронеслись над рейдом. Многие матросы плакали от счастья. Флаг осветили бортовым прожектором, и он переливался в лучах голубоватого света. И когда на заре на горизонте всплыло багровое, будто дымное солнце, оно было почти одного цвета с этим флагом…»
«Память Азова» – любимы корабль императора Николая II
При случае он всегда с удовольствием бывал на «своем» (как он его называл) корабле, прекрасно лично знал не только его офицеров, но и старослужащих матросов. Особенно любил император фотографироваться у знаменитого бронзового двуглавого орла, размещенного над кормовым мостиком крейсера. Не зря на флоте «Память Азова» неофициально называли «государевым кораблем». При этом азовцы, а вслед за ними и все остальные моряки именовали свой корабль «Память Азова», с ударением в слове «Азов» на первом слоге. Это считалось особым шиком. Вообще на «Памяти Азова» было много особых традиций, касающихся и манер поведения, и атрибутики — особые браслеты и перстни у офицеров, серьги и кольца у матросов. Фирменный перстень с монограммой «Памяти Азова» многие годы носил и сам император.
Особый статус корабля обеспечивал блестящую карьеру и его командирам. Практически все командовавшие «Памятью Азова» до событий лета 1906 года офицеры впоследствии вышли в адмиралы. Первый командир крейсера Н. Н. Ломен сразу же по восшествии на престол Николая II станет его флаг–капитаном и контр–адмиралом. Следующим командиром крейсера стал известный в будущем флотоводец, командующий Черноморским флотом вице–адмирал Г. П. Чухнин. Именно Чухнину выпадет нелегкая доля усмирять в 1905 году мятежи на «Потемкине» и «Очакове». До трагических событий на своем родном корабле он не доживет, став жертвой террориста. Адмиральские эполеты надел впоследствии и следующий командир «Памяти Азова» — В. А. Вирениус. Еще одним командиром «Памяти Азова» был и А. Г. Нидермиллер. Затем Нидермиллер был первым командиром новейшего эскадренного броненосца «Бородино». Впоследствии он исполнял обязанности начальника Главного морского штаба, а в 1908 году был уволен с чином вице–адмирала. После революции находился в эмиграции и умер в 1937 году. На «Памяти Азова» в 1895–1897 годах служил старшим офицером и Евгений Александрович Трусов — будущий командир броненосного крейсера «Рюрик», героически погибший в бою с японскими крейсерами 1 августа 1904 года.
Зиму с 1905 на 1906 год крейсер стоял на „паровом отоплении“ в Кронштадтской гавани. Это была новая форма зимовки судов со всей командой, вместо старого разоружения. Команда и офицеры жили на кораблях, отоплялись своими котлами. Вместо вахты несли дежурства. В город увольняли свободно. Молодые офицеры жили всегда на корабле и лишь „съезжали на берег“. Женатые же, старшие, уходили вечером домой, на берег. Конечно, командир и старший офицер чередовались.
Этой зимой революционные агенты и занялись командой „Азова“ вплотную. Для этого в Кронштадте было довольно агентов, были деньги, были женщины. На корабле находилась лишь, собственно, команда крейсера. Ученики артиллерийского класса в то время жили в артиллерийском отряде на берегу и занимались в классах.
Зимой, на паровом отоплении, команда жила неплохо. Пища выдавалась та же, что и в море. Во флоте команду всегда кормили хорошо, сытно. Редкий матрос дома мог иметь такую пищу. Будет довольно назвать только две цифры из рациона: три четверти фунта мяса в день на человека, хлеба неограниченно. Кроме того, овощи, крупа, макароны, масло, чай, сахар, табак и другие продукты. Вина, то есть водки, одна чарка в день: 1 чарки перед обедом, 1, перед ужином. В то время уже многие матросы, особенно бережливые крестьяне, водки систематически не пили и предпочитали получить „за непитое“ по 8 копеек в день, т.е. 2 рубля 40 копеек в месяц, как прибавка к жалованию.
Одевали матросов прекрасно. Уходя в запас, матросы увозили тюки одежды домой. Излюбленный козырь пропаганды „плохие харчи“, имели большой успех в среде русского крестьянства. Однако во флоте это звучало неубедительно. Зато чисто революционная пропаганда во флоте имела несравненно больший успех, чем, например, в армии. Большинство матросов современного флота являются людьми с некоторым образованием, специалистами, прошедшими школу на звание машиниста, кочегара, минера, электрика, телеграфиста, артиллериста, гальванера, сигнальщика и др. Некоторые из них уже до службы проходили техническую школу, работали на заводах. Неграмотные очень быстро выучивались грамоте, так как эти занятия производились каждую зиму, под руководством опытных нанятых учителей. Матросы могли читать книги, газеты. Стоя зиму в гавани у заводов, матросы были все время в общении и собеседовании с заводскими рабочими. Поэтому агенты политической пропаганды имели доступ на корабль и могли, не торопясь, вести свою работу. В течение зимы из среды команды выделился революционный комитет, а лидером всего движения стал артиллерийский квартирмейстер 1–й статьи Лобадин. Лобадин был типичный лидер в среде русского простого народа. Среднего роста, широкоплечий, „квадратный человек“, большой физической силы. Широкое лицо, белесоватые, исподлобья, глаза. Большого характера, с диктаторской повадкой…
Мы стали выбегать на ют через кормовое адмиральское помещение. Лейтенант Захаров вышел первым и что–то кричал команде. За ним вышел Македонский. Захаров был сразу убит. Македонский под обстрелом прыгнул с трапа за борт, но был застрелен в воде.
Мы сделали несколько выстрелов, но цели не видели. Скоро „сели“ Селитренников и Вердеревский, оба раненные в ноги. Тогда мы спустились в адмиральское помещение и унесли туда раненых. Мазуров выходил с командиром из его помещения в батарейную палубу, и оба пробовали урезонить мятежников, которые с ружьями толпились у входа в командирское помещение. Мазурова ранили выстрелом в грудь. Он упал на палубу, но продолжал распоряжаться:
— Не сметь стрелять в лежачего.
Однако в „лежачего“ выстрелили и ранили Мазурова вторично в грудь навылет. Командир капитан 1–го ранга Лозинский смело вышел на мятежников и начал кричать и призывать к порядку. На него напирали с ружьями наперевес. Лозинский стал хватать руками ружья за штыки и кричал:
— Что вы делаете? Опомнитесь! Уберите ружья!
Несколько штыковых ударов в грудь свалили маленького Лозинского с ног. В это время мы вышли из командирского помещения в батарейную палубу и увидели лежачего командира. Мы сразу бросились его поднимать, и нас никто не тронул. Лозинский хрипел и харкал кровью и не мог говорить. Мы внесли его в командирское помещение, в спальню, и положили на кровать. Мазурова мы снесли в кают–компанию на диван. Кают–компания обстреливалась сверху через световой люк.
тарший механик Сергей Прокофьевич Максимов принимал самое деятельное участие, приносил охапки ружей из палубы. В кают–компании, я помню, он подошел ко мне и спросил:
— Я на минуту сбегаю в каюту.
Каюта старшего механика выходила в жилую палубу около кают–компании. Максимов ушел, и больше мы его никогда не видели.
Как потом оказалось, в каюте Максимов хотел что–то достать, или спрятать какие–то семейные реликвии или карточки. Может быть, что–нибудь самое дорогое. В это время в его каюту ворвалась ватага вооруженных мятежников во главе с машинистом Бортниковым. Наскочив на Максимова, Бортников начал бить его тяжелым рашпилем по голове. Другие тоже приняли участие, и Максимов был забит насмерть…
Когда мы с Саковичем спустились в кают–компанию за Мазуровым, там было темно. Мы ползком пробирались к дивану, где хрипел Мазуров. По дороге лежал убитый часовой у ванной комнаты Тильман. Под световым люком навзничь лежал убитый доктор Соколовский. Он, видимо, подходил к дивану, чтобы помочь раненому старшему офицеру, и был убит через световой люк. Белый китель доктора был хорошо виден в темноте. Наши белые кители сыграли вообще трагическую роль в эту ночь: их было прекрасно видно и ночью. Вынести живым дородного Мазурова на баркасе было невероятно трудно. Но выносить его нам не пришлось. Баркас отвалил. Мы с трудом перенесли Георгия Николаевича в его каюту на кровать и стали перевязывать полосами из простынь. Свет зажегся, но кают–компанию продолжали обстреливать. Попадали и в каюту старшего офицера. На старом „Азове“ почти все каюты выходили в кают–компанию. Каюта старшего офицера, где мы находились, была освещена и открыта.
Вдруг в каюту сразу вошла группа вооруженных матросов во главе с минером Осадчим и потребовала от нас сдать оружие. Мы отдали свои наганы.
— Мы вас не будем обыскивать. Но, если у вас окажется оружие, вы будете застрелены на месте!
Осадчий, член комитета, что–то еще говорил вроде того, что:
— Народ взял власть в свои руки, и мы пойдем на соединение с другими революционными кораблями. Везде восстание и революция!
Нас заперли и приставили часового. Однако один револьвер мы спрятали под матрас. До вторжения мятежников в каюту, когда мы перевязывали Мазурова, он на время пришел в сознание и сказал:
— Слушайте, мичмана, скоро вас обыщут и отберут оружие. Спрячьте под матрас один револьвер. Если вас потребуют к управлению кораблем, вы должны будете застрелиться. Обещайте мне это, — мы обещали.
Ночью, одно время, Мазурову стало худо. Но духом он не падал. Говорил: „Дайте мне зеркало. Хочу посмотреть. Говорят, перед смертью нос заостряется“. Сакович по телефону просил комитет прислать фельдшера и священника. Обоих прислали. Легко раненный в руку иеромонах был, однако, так напуган, что лепетал вздор, путал молитвы.
Утром играли побудку. Завтрак. Время от времени кто–то по телефону сообщал нам в каюту новости о происходящем на корабле:
— На баке митинг: товарищ Коптюх и Лобадин держали речь! Назначено следствие над оставшимися офицерами, будут их судить.
Минным крейсерам и миноносцам поднимали сигналы, требовали их присоединения. Однако минные суда уклонились, приткнулись к берегу, а команды с офицерами ушли в лес. По ним стреляли из 6–дм орудий, но безрезультатно. Было вообще много шума и беготни, горнисты играли то „тревогу“, то „две дроби–тревогу“, как на учении. Потом вызвали „всех наверх с якоря сниматься“.
В это время нашу каюту открыли. Пришел вооруженный наряд под начальством членов комитета, которые заявили нам, что нас требуют наверх. Мы поняли, что нас требуют на казнь, и попрощались с Мазуровым, поцеловали его. Он, очень слабый, как всегда твердый, лежа, прошептал нам что–то вроде:
— Ничего, бодритесь, мичмана!
Под конвоем нас с Саковичем повели через жилую и батарейную палубы на шканцы. По дороге, в батарейной палубе, у входа наверх трапа, мы сошлись с другим конвоем, который вел двух арестованных петухов (еще во времена парусного флота чиновников содержателей имущества почему–то называли „петухами“), чиновников — содержателей имущества артиллерийского отряда. Завидя нас, один „петух“, по имени Курашев, плаксивым голосом говорил своим конвойным:
— Я понимаю, что вы против них (показывая на нас), но нас–то за что же убивать?
Этот чиновник, конечно, не предполагал встретиться с нами на этом свете. Ему потом было не очень ловко. На шканцах было много команды. Когда нас вывели, то послышались голоса:
— Зачем их трогать! Довольно крови. — Из голосов я узнал один, квартирмейстер моей роты. Произошло некоторое замешательство. Нас повернули и отвели обратно в каюту. При этом нам было заявлено, что Лобадин сказал:
— Хорошо, пусть они останутся. Меньше крови, это будет лучше для России!
По телефону опять передали, что нас доставят в тюрьму в Гельсингфорс, где будет судить революционный суд. Позднее нам было неофициально сообщено, что до этого было решено комитетом меня расстрелять, а Саковича утопить.
По некоторым „келейным“ сведениям, мы узнали, что большинство команды революционерам не сочувствуют, считают, что произведенный бунт есть страшное преступление и убийство. Многие при случае стараются сделать что–нибудь против успеха мятежа. При обстрелах судов из орудий снаряды цели не достигали. Были случаи „заклинивания“ орудий. Главари чувствовали эту затаенную ненависть и готовность противодействия. Но комитет держал власть страхом, террором, решительными, беспощадными действиями.
Начальство“ впало в панику. У самых камней корабль остановился, пошел назад. Банку обошли. Лоцманский ученик знал эту опасную гряду по плаванию еще мальчиком на лайбе. В общем, не знали, что делать, на что решиться. Все ждали приезда „члена Государственной Думы“.
«В ночь с 19 на 20 июля с. г., около 2 ч. ночи я был разбужен мичманом Крыжановским, который сказал, что на крейсере поймали агитатора и содержат его под арестом в кают–компании. Я тотчас оделся и вышел в кают–компанию, где в это время находились: старший офицер капитан 2–го ранга Мазуров, лейтенанты Захаров и Селитренников, мичман Сакович и корпуса инженер–механиков флота поручик Высоцкий. Старший офицер приказал мне взять револьвер и быть в кают–компании. Минут через 10 в кают–компанию пришел командир капитан 1–го ранга Лозинский и, подойдя к арестованному, приказал снять с него фуражку с надписью „Учебно–артиллерийский отряд“, раздеть его и приготовить для отправки на „Воеводу“. В это время к командиру пошел караульный начальник и доложил, что от денежного ящика украдены ружейные патроны. Командир со старшим офицером сейчас же вышли наверх. И приблизительно в это же время последовал первый выстрел, которым был ранен вахтенный начальник мичман Зборовский, а затем уже начались частые выстрелы из винтовок. По приказанию командира офицеры и кондукторы занялись переноской ружей из палуб в офицерское помещение. Я вынимал затворы у винтовок и клал их в свою каюту на койку под одеяло. Вскоре после этого электричество на крейсере потухло, и я вышел наверх, где находились начальник отряда флигель–адъютант Дабич и лейтенанты Вердеревский и Селитренников. По нас тотчас был открыт ружейный огонь. Первыми пулями были ранены лейтенанты Вердеревский и Селитренников. Я помог лейтенанту Вердеревскому спуститься вниз. Начальник отряда в это время стоял на балконе и давал приказание стоявшему на бакштове таранному баркасу разводить пары. Для этого на баркас были посланы лейтенант Унковский и корпуса инженер–механиков поручик Высоцкий. Когда пары были подняты, начальник отряда приказал офицерам садиться в баркас. Я ушел в кают–компанию, где услышал стоны старшего офицера. К нему подошел и.д. старшего врача коллежский асессор Соколовский, который был тотчас убит с верхней палубы через световой люк.
После этого я вышел на балкон, где помог передать на баркас смертельно раненного командира, раненых лейтенантов Вердеревского и Селитренникова и начальника отряда флигель–адъютанта Дабича, а затем сам сел. Как только мы отошли задним ходом от крейсера, по нам открыли сначала ружейный, а затем орудийный огонь. Стреляли из 47–мм пушек Гочкиса. Некоторые снаряды рвались в баркасе. Одним из снарядов был убит раненый командир, ранены флигель–адъютант Дабич и тяжело лейтенант Унковский, мичману Погожеву оторвало обе ступни, он вскоре умер.
Не доходя 0,5 кабельтова до берега, таранный баркас, имея подводные и надводные пробоины и крен на правый борт, стал на мель на глубине около 6 футов. Офицера начали бросаться в воду, чтобы вплавь достичь берега. Я с поручиками корпуса инженер–механиков флота Высоцким и Трофимовым помогли выбраться за борт раненому начальнику отряда и доплыть до берега. Во все это время по нам, не переставая, стреляли с крейсера и с парового катера, вооруженного орудием и посланного для преследования офицеров.
Предполагая дальнейшую погоню, я с помощью поручиков Высоцкого и Трофимова увел поглубже в лес раненого флигель–адъютанта Дабича, где ему сделали первую перевязку раны. Для этого были употреблены чехлы с фуражек, мой китель, разорванный на полосы, и носовые платки. В лесу мы сразу сбились с дороги. Начальник отряда сам идти не мог и уже решился остаться в лесу, а нам предложил идти одним искать дорогу. Его приходилось силой подымать и вести. Все время он был очень слаб. И всякое неловкое движение, и толчки вызывали большие страдания раненого.
Пробыв в лесу всю эту ночь, следующий день без воды и пищи, мы только к вечеру дошли до озера, на берегу которого переночевали, и утром дошли до селения, где нам дали молока, хлеба и одежду. Там же получили две подводы. На одну положили совсем уж потерявшего силы начальника отряда. Я сел на эту же подводу, а на другую поместились поручик Высоцкий с больным поручиком Трофимовым. В 11 часов утра выехали на станцию Разик, где благодаря участию начальника станции раненому начальнику отряда местным врачом была сделана первая промывка раны. Около 9 часов вечера мы прибыли в Ревель, где были встречены командиром порта, который приказал флигель–адъютанта Дабича везти в гостиницу „Диаконис“. Довезя его, я с поручиками Высоцким и Трофимовым по приказанию командира порта явились на крейсер „Память Азова“».
В общем, найти истину довольно сложно, но воспоминаниям участников я верю больше. В Кронштадте же, как и на "Азове" было убито много офицеров - героев Русско-японской войны. Причем, реально героев, а не просто участников. отсиживавшихся на рейде и в тылу. Боевые командиры, лейтенанты, которые и к матросам хорошо относились.
Я могу отдельно привести списки убитых и раненых и их посужной список в Порт-Артуре, если интересно.
...
Виктория В:
08.09.19 21:10
Ульяша, спасибо за обстоятельный ответ и материалы.
uljascha писал(а):Непонятна жестокость, с которой расправлялись с офицерами - штыками заколоть уже мертвого, стрелять в лежачего, топить, забивать рашпилем.
Возможно, ответом могут послужить прощальные письма матросов, осужденных на казнь за восстание.
Прощальные письма матросов перед казнью[2]
а.
Письмо дорогим родителям — батюшке моему Ивану Федоровичу и также равно маменьке моей Марии Кириловне от Ивана Ивановича Москаева.
Г. Кронштадт 17 сентября 1906 г.
В первых строках моего письма, дорогие родители, уведомляю Вас о том, что я пишу последнее письмо. Тятя и мама, кланяюсь я вам по низкому поклону и желаю вам быть здоровыми. Кланяюсь дорогому брату Тимофею Ивановичу, сестрице и супругу вашему Антону Андреевичу и сестре Дарье. «Группой» — всем кланяюсь по низкому поклону и желаю быть здоровыми.
Дорогой тятя и мама. Дорогие брат и сестра. Последнее письмо пишу вам — больше не дождетесь от меня — прощайте… сейчас расстреляют нас, 20 матросов… прощайте все родные, товарищи. Больше не могу, рука не владеет. Прощайте… прощайте… прощайте…
Иван Москаев.
б.
1906 г. сентября 17-го дня.
Здравствуйте! Последнее мое прощальное письмо, а я иду на смертную казнь через расстрел. Я пошел не один — нас пошло 19 человек. Я погибаю за народное дело, мы добивались свободы своего народа, который страдает всю жизнь, как и вы. Вы тоже страдаете, но страданья должны скоро кончиться, должна скоро быть свобода, за которую я погибаю. Но если будет свобода, тогда узнаете, какая нам будет честь.
Нас сейчас провожают с честью. Нас губят палачи-офицеры, которые стояли за правительство.
5-го экипажа артилл. квартирмейстер.
Алексей Данилович Кукарцев.
в.
Товарищи!
Остается только несколько часов до расстрела. Все спокойны, мысль о скором переходе в вечность нас не пугает. У окна стоит часовой и плачет. Служащие со слезами на глазах приходят прощаться и просят на память ленточки и кокарды. Все понимают, что это не погром кронштадтских лавок, все понимают прекрасно, что мы восстали за счастье народа, желая ему лучшей доли. Поняло и правительство, и задумалось.
Да, сколько ни думайте, а землю и волю дадите. Офицеры — и те сочувствуют нам и говорят о нас с уважением. Мы мало сделали, но сделали все, что могли, и пусть правительство знает, что скоро расчет… Убивая и расстреливая нас, оно наживает сотни мстителей за каждую погибшую жизнь.
Стонет Россия, стонет народ, но сильнее стона раздастся крик мести народной. Преступное правительство смело вешает, режет и расстреливает, думая этими мерами уничтожить ненавистную ему крамолу. Нет. Мы не боимся, мы шли за правое дело, — с улыбкой пойдем на казнь. Мы смеемся над бессилием наших палачей. Из 2 236 человек едва-едва набрали виновных к смерти 19 человек. Допрос пришлось вести с револьверами в руках: 2 000 свидетелей было со стороны защиты, и только 198 со стороны прокурора, из которых многие говорили суть дела, не называя фамилии. Судьи терялись, не находя концов, и кончили тем, что набрали число, но не нашли нужных виновных. Вся Россия виновата. Вот где виновные. Не виноваты только богачи и министры.
Отец делит голодный крик вместе с последним куском хлеба между детьми. Кто может не болеть душой, когда голодная мать полуиссохшсй грудью кормит сына.
Корми, корми, болезная. Готовь сына на службу вампиру-царю. Корми на борьбу с вампирами, сосущими кровь народную. Скоро, скоро поведут нас на казнь. Последние часы доживаем. Но много еще в экипажах оставили мы крамолы, не вернуть убийце утерянной власти. Казнями не успокоишь народ. Мстите за нас, борцы. Бейтесь на смерть. Скоро настанет радостный день.
Убийцы ночью расстреливают нас. Бьют барабаны, трубят горнисты, чтобы не слышны были стоны. Мешками головы покрывают, чтобы не видно было мук наших. Жирные попы с крестами приходят благословлять нас… Прочь, подлые соучастники убийства. Ваши руки в крови. Христос не велел убивать.
Прощайте! Прощайте! Отомстите за нас. Матери, благословляйте детей на борьбу с царем. Братья, мстите за нас. Соединяйтесь дружнее за великое дело. Сбросьте оковы правительства. Довольно рабских цепей. Долой самодержавие. Долой царя. Да здравствует свобода всему русскому народу.
1906 г., 18 сентября в 9 часов вечера, на другой день после об’явления смертного приговора.
Матрос Николай Комарницкий.
г.
Дорогие родители, отец, мать, братья…
Простите меня за мой поступок, если вы его сочтете преступным, но я его не считаю преступным. Вам известно, каким я был до поступления на службу. Как вам известно, опровергал строй существующего порядка России. Поступив на службу, я вскоре был присоединен к людям, борющимся за свободу. Служил я вам неизвестно как, но вы не думайте, что я был какой-нибудь потерянный человек. Нет, я назову себя, и даже знающие меня дадут вам хороший отзыв обо мне. Как вам известно, люди-борцы, борющиеся за свободу и жизнь народа, — передовые борцы: они гибли по тюрьмам и каторгам, их вешали и расстреливали. Но все это производили темные народные массы. Но когда эти темные военные массы начали прислушиваться к передовым борцам за свободу и стали присоединяться и оказывать помощь, то царь со своими помощниками, т.-е. палачами, начали уничтожать своих защитников, которые кажутся для него вредными. Это происходит уже несколько лет и с каждым годом все увеличивается. Как вам известно, военные стали выступать на поддержку народа. Это было уже во многих городах — их расстреливали. И вот с 19 на 20 июля выступил наш Кронштадт. Но здесь вышла измена своих товарищей, которые на последнем совещании дали братский поцелуй и пожатие руки, но они изменили и остались верными службе, своим палачам. Это — Енисейский полк. Но, хотя из нас многие пострадали, но мы выполнили то, что на нас было возложено. Мы выступили без оружия, думали завладеть им, но вышла неудача. И вот нас 20 они арестовали и предали военному суду. Суд осудил сухопутной части минеров 14 человек и 3 вольных граждан к смертной казни, а около 100 человек — в каторжные работы.
Нас, флотских, предали временному военному суду 740 чел.; в первой группе — более виновных, 102 чел. — 98 военн. и 4 лица гражд.
Дорогие родители. Да, гибли люди и в настоящее время гибнут. Но я надеюсь, что после нас недолго останется царствовать этим хищным зверям — царю и его помощникам.
Дорогие родители. Есть пословица: «за царем служба, за богом молитва не пропадают», но это наоборот: гибнут молодые жизни. Прощай, отец и мать. Сын ваш Тимофей, умерший 26 лет от роду, спокойно ожидающий себе смерти. Простите, что раньше не писал письма: не писал, потому что вы, ожидая моей смерти, печалились бы.
Я думаю, что, если вы узнаете подробности моей жизни и каков я был, то вы не позволите меня обвинять.
Сын ваш Тимофей Глебко.
д.
…заочно я вас целую несчетное количество раз, простите милые мои родители, тятийка и мамыйка. Нас на расстрел идет 19 человек. Ох, бьется мое сердце, как нас привязывают к столбу руки назад и стоят солдаты с ружьями, метятся прямо в нас, глаза наши закрыты мешком.
Ох, как это смотреть страшно, страшная это картина.
Простите, простите, простите дорогие мои родители, тятийка и мамыйка.
Простите… умираю.
Заливаюсь я горькими слезами…
Ваш сын Мих. Ив. Севастьянов.
Примечания издательства «Прибой»
[1] Из брошюры «Казнь кронштадтских моряков». Рассказ матроса А. Затертого-Новикова. Под кличкой «Алексис» А. Новиков участвовал в нелегальном эс-эровском издании (в Гельсингфорсе в 1907 г.) — «Чтение для солдат».
[2] Из «Известий Кронштадтского Совета» за 1917 год и из журнала «Красный флот» за 1923 год.
...
uljascha:
08.09.19 21:51
» "Память Азова" - две точки зрения
Виктория В писал(а):Прощальные письма матросов перед казнью
Из «Известий Кронштадтского Совета» за 1917 год и из журнала «Красный флот» за 1923 год.
ты на источник смотрела? Вернее, на год. Конечно, будут такие письма и про душегубов-офицеров, и про все остальное. Иначе не могло быть - время такое было. У советских историков тоже все "ура" и "вперед", а на самом деле за "Азовом" никто не пошел. Они подняли флаги "Следуй за мной" - с другого корабля отсемафорили "Ясно вижу" и не пошли, а "Рига" просто удрала, поскольку корабль более быстроходный.
И в пятом году были мятежи, были арестованные - но ни одного смертного приговора.
Камертоном написания всех историй мятежа на «Памяти Азова» в советское время следует считать статью одного из первых исследователей этого вопроса И.В. Егорова. В Ленинграде в 1926 году (почти по свежим следам) вышла книга «Восстания в Балтийском флоте в 1905-06 гг. Сборник статей и документов». Составитель И.В. Егоров. Все последующие советские историки в той или иной мере всегда опирались на этот «классический» труд по истории мятежа на балтийском крейсере.
С работой И.В. Егорова ознакомился активнейший участник событий на «Памяти Азова» Н.Н. Крыжановский, проживавший к тому времени в США. А ознакомившись, написал свое видение этих событий, в конце же своего повествования он вступил в открытую полемику со своим советским оппонентом.
Предоставляем слово Егорову. Вот его видение хода событий на «Памяти Азова»: «В кампанию 1906 года крейсер „Память Азова“ был флагманским кораблем Учебно-Артиллерийского отряда Балтийского моря. Он плавал под брейд-вымпелом начальника отряда, флигель-адъютанта капитана 1-го ранга Дабича. В самом начале кампании из команды и переменного состава учеников выделилось несколько революционно настроенных людей: артиллерийский квартирмейстер 1-й статьи Лобадин, баталер 1-й статьи Гаврилов, гальванерный квартирмейстер 1-й статьи Колодин, минер Осадский, матросы 1-й статьи: Кузьмин, Котихин, Болдырев, Шеряев и Пенкевич.
Они вели с матросами разговоры политического характера, читали им газеты левого направления, например, „Мысль“, „Волгу“, „Страну“, и даже прокламации Российской Социал-демократической партии. Основная мысль всех этих разговоров и чтений сводилась к осуждению правительства и к необходимости Учредительного Собрания.
К квартирмейстеру Лобадину заходили в арсенал для каких-то тайных переговоров писарь 2-й статьи Кулицкий, машинный содержатель 2-й статьи Аникеев и квартирмейстер Колодин. Наиболее осторожные и начальству послушные матросы предостерегали своих товарищей против „политических“. Но квартирмейстер Лобадин прямо сказал, что не потерпит никакого подглядывания, противоречий и доносов. А кто будет восстанавливать матросов против Лобадина и его товарищей, того недолго выбросить за борт. У Лобадина слово не расходилось с делом, и комендор Смолянский был здорово избит: его подозревали в том, что он написал команде письмо о дисциплине и верности присяге.
На берегу велась пропаганда: в лесу, под открытом небом, устраивались митинги матросов. На них выступал агитатор, которого матросы привыкли называть „студентом Оськой“. На самом деле это был одесский мещанин Арсений Коптюх; он жил в Ревеле по подложному паспорту мещанина Степана Петрова. „Студент Оська“ был неутомим: он не только привлекал матросов на свидания в частной квартире в Ревеле, но в июне даже приехал на сам крейсер и участвовал в заседании судового комитета. Этот комитет состоял из нижних чинов, избранных путем тайной подачи голосов. Среди матросов собирали пожертвования на Ревельский революционный комитет. Одним словом, агитация и пропаганда шли с большим успехом.
В конце июня был небольшой конфликт. Команде не понравился суп, она вышла из-за стола и собралась на баке. Как-то все улеглось, лишь некоторые офицеры начали поговаривать, что в команде неблагополучно. Особенно ревизор мичман Дорогов часто указывал командиру крейсера капитану 1-го ранга Лозинскому, что необходимо списать с корабля наиболее неблагонадежных. Командир долго не соглашался. Но в начале июля начальство получило сведения о противоправительственной деятельности минера Осадского. Только тут Лозинский раскачался и отдал приказ арестовать его и передать на берег судебной власти. Команда сильно взволновалась. Особенно были возбуждены машинный содержатель Аникеев и машинный квартирмейстер Черноусов. Ученики Болдырев и Пенкевич собрали вокруг себя толпу нижних чинов и агитировали, что надо освободить арестованного, а главное, не допускать его с воза на берег.
Дело на этот раз кончилось только шумом, но внутри команды шла большая революционная работа. Один из комендоров донес артиллерийскому кондуктору, что команда постоянного состава назначила на 14 июля бунт. Кондуктор доложил начальству, и 14 июля крейсер посетил морской министр. День прошел совершенно спокойно, но для большей предосторожности весь учебно-артиллерийский отряд перевели в бухту Панонвик.
19 июля вечером из Ревеля пришел минный крейсер „Абрек“ и привез провизию для „Памяти Азова“, и, главное, на нем приехал „студент Оська“, переодетый матросом. Вместе с артельщиками, принимавшими провизию, Коптюх незаметно перешел на „Память Азова“. Около 11 часов ночи в таранном отделении началось заседание судового комитета, которое собрало до 50 человек. Долго и подробно обсуждали телеграмму, полученную баталером Гавриловым о восстании в Свеаборге. Многие сомневались в достоверности сообщений, и поэтому вопрос – должен ли крейсер примкнуть к восставшим, обсуждался очень долго. Был уже 1 час ночи, когда участники собрания стали прямо задыхаться от духоты.
Жизнь на крейсере шла своим порядком. Отпущенная на берег команда вернулась вовремя. Как всегда, прекратили пары на паровом, минном катерах и на баркасе. Закончилась спешная работа в носовой кочегарке, и ушли наблюдавшие за ней механики. Может быть, необычны, странны были бродившие по палубе кучки матросов и их настороженный шепот. Еще страннее вел себя в этот день ученик Тильман. А около полуночи этот старательный молодой человек подошел к судовому священнику, прося предупредить старшего офицера, что в час ночи он, Тильман, доложит ему наедине секретное дело первостепенной важности.
Действительно, во втором часу ночи старший офицер капитан 2-го ранга Мазуров узнал от Тильмана, что на крейсере есть „посторонний“ человек. Младший механик поручик Высоцкий тотчас же получил приказ обойти машинное и кочегарное отделения и записать „лишних“ людей. А сам старший офицер с лейтенантом Захаровым прошел по батарейной палубе. В носовом отделении жилой палубы он приказал позвать лейтенанта Селитренникова, мичмана Кржижановского и караул.
Наконец переносная лампочка в руках Мазурова осветила горловину таранного отделения и обнаружила шесть матросов, которые не успели еще разойтись с заседания. Однако среди них постороннего человека не было. Посторонний человек, „студент Оська“, издали увидал Мазурова, входящего в жилую палубу, и быстро прилег к маляру Козлову. Так офицер его долго не замечал. Он переписал находившихся в таранном отделении и выслушал доклад поручика Высоцкого о том, что в осмотренном им отделении никого из посторонних нет. Наконец взгляд старшего офицера упал на Коптюха, лежавшего на одной подушке с Козловым.
Коптюха спросили: „Кто ты такой?“ Он назвался кочегаром № 122; такого номера не было на корабле, и стало ясно, что это не матрос, а посторонний. Его посадили в офицерскую ванну, за кают-компанией, на корме, по правому борту. Около открытой двери поставили четырех часовых. В случае малейшей попытки Коптюха к бегству, они должны были заколоть арестанта.
На допросе Коптюх держался самоуверенно и грубо; давал ответы командиру, развалясь на ванне. Командир отдал приказ снять с Коптюха матросское платье, фуражку и немедленно отправить на минный крейсер „Воевода“, который утром уходил за провизией в Ревель.
Наступало время действовать. Лобадин распорядился, и на батарейной палубе погасли лампочки, в темноте забегали матросы. На часового у денежного сундука бросились несколько человек, требуя патроны. Часовой кое-как отбился штыком, но через несколько минут погасло электричество. Неизвестные избили часового и разводящего и утащили ящик с патронами. По приказу командира в кают-компанию принесли из жилой палубы винтовки и оставшиеся около денежного сундука четыре ящика патронов. Офицеры и кондукторы вынимали из винтовок затворы и прятали их по офицерским каютам.
Квартирмейстер Лобадин живо раздал патроны, приказал зарядить ружья и с криком: „выходи за мной!“ выскочил из темноты батарейной палубы наверх. Было 3 часа 40 минут ночи, когда на палубе раздался первый выстрел. Неизвестно, кто начал, но Лобадин пробежал по батарее с криком: „выходи наверх, нас офицеры бьют!“ Его поддержали Колодин и Котихин. Началась стрельба на верхней палубе.
Сразу были ранены: смертельно вахтенный начальник и тяжело старший офицер. Командир крикнул: „Господа офицеры, с револьверами наверх!“ и навстречу восставшим матросам поднялись штурманский офицер Захаров и лейтенант Македонский. Лейтенант Захаров был убит сразу, а Македонский бросился за борт, и его пристрелили в воде. Командир, кончив раздачу патронов офицерам и кондукторам, поднялся наверх и нашел здесь смертельно раненного мичмана Сборовского.
Матросы из-за прикрытий обстреливали люк и через люки стреляли в кают-компанию; при этом убили старшего судового врача Соколовского и ученика Тильмана, стоявшего часовым у арестованного.
Офицерам приходил конец. Они прошли в кормовую батарею и спустились на баркас, стоявший на бакштове под кормой. На баркасе уже разводились пары; туда были спущены раненый Вердеревский и Селитренников. Когда пары были подняты, баркас отвалил. На крейсере остались только три офицера, судовой священник, артиллерийский содержатель, делопроизводитель штаба и штурманский подполковник.
В погоню за бежавшими матросы послали паровой катер, куда погрузили 37-мм пушку. Выстрелом из нее были убиты Вердеревский, мичман Погожев и тяжело ранен лейтенант Унковский. Но паровой катер сел на мель, и ему пришлось вернуться на крейсер.
Матросы долго обстреливали кают-компанию. Но офицеры не отвечали, и команда прекратила огонь. В 4 часа 30 мин. утра матросы арестовали офицеров, заперли их по каютам, приставив надежных часовых, и освободили Коптюха. После побудки команда собралась на баке. Первый начал Лобадин: „Ребята, вчера с провизией к нам на крейсер прибыл вольный, который вместе с нами сидел в трюме; ночью его нашел старший офицер и переписал нас. Из-за этого все и вышло. Офицеры хотели его застрелить, но Бог миловал!“.
Коптюх предложил выбрать комитет для управления кораблем. Впоследствии некоторые свидетели показывали, что он предложил выбрать совет. В члены этого комитета или совета Коптюх предложил себя, Лобадина и еще нескольких матросов. Остальных кандидатов указывал Лобадин, спрашивая мнение команды о каждом из них. Сколько выбрали в комитет, точно не определено. Коптюх и некоторые свидетели говорят, что было 12 выборных, а другие настаивают, что комитет состоял из 18-20 человек. Все члены комитета переоделись в черное, а командиром крейсера выбрали Лобадина. Лобадин заявил, что все судовые расписания остаются в силе и служба должна идти по установленному порядку. После завтрака команда получила приказание сняться с якоря и поднять сигнал прочим судам, стоявшим в Панон вике.
Тогда же обыскали всех арестованных и снова заперли по каютам. Команда показала пример редкого благородства к побежденному врагу. К раненому старшему офицеру беспрепятственно ходил фельдшер, дважды делавший ему перевязки. Священнику тоже не было отказано в посещении больного. Из каюты лейтенанта Селитренникова больному принесли вина. Матросы, которые приносили офицерам и кондукторам чай и командный обед, говорили, как бы извиняясь: „Это Лобадина распоряжение, чтобы для всех была одна пища“. На мостике набирали сигналы „Воеводе“ „сняться с якоря и подойти к борту“. „Воевода“ приказание исполнил, но „Памяти Азова“ показалось, что он подходил с открытым минным аппаратом. Пришлось поднять вновь сигнал „стать на якорь“, а минный крейсер „Абрек“, миноносец „Ретивый“ получили приказание присоединиться к „Азову“. Оба корабля подняли ответ „ясно вижу“, но с места не двигались.
Лобадин приказал правому борту открыть огонь по „Абреку“ и миноносцам орудий. Была сыграна короткая тревога, но никто не расходился по местам. Было приказано сыграть в две дроби тревогу. Прислуга встала по расписанию, но не стреляла. Только один комендор навел орудие, да и то мимо. Одним словом, Лобадин со своими единомышленниками сделали только два выстрела орудия, ибо вследствие неумелого обращения орудие заклинивалось.
После обстрела крейсер вышел в море, взяв курс на Ревель. На мостике стояли Коптюх, одетый мичманом, Лобадин, Колодин, ученики Котихин и Кузнецов. Во время хода лейтенант Лосев попросил, чтобы к нему в каюту позвали „того из нижних чинов, кто распоряжается всем“. Минут через двадцать к арестованному спустился Колодин, следователь комитета. Он успокоил офицера, что арестованным бояться нечего. Избиение офицеров произошло потому, что лейтенант Захаров первый убил матроса. Колодин предложил даже Лосеву присоединиться к восставшим, объясняя причины восстания.
Как интересно было бы послушать разговор этих совершенно разных людей. Один – офицер, выкормок буржуазии, другой – революционер, бросающий пламенные слова: Мы желаем возрождения России и флота. Мы уверены в победе, ибо в наших рядах минный отряд, броненосцы „Цесаревич“, „Слава“, крейсер „Богатырь“ и транспорт „Рига“. Затем Колодин сообщил, что в Ревеле на „Память Азова“ приведут двоих: один видный революционер, а другой трудовик, член Государственной Думы. Команда крейсера сплотилась еще до выхода из Кронштадта, разделясь на несколько революционных групп: социал-демократов, социал-революционеров и трудовиков.
В боевой рубке состоялось краткое совещание, на которое пригласили кондукторов; им даже разрешили надеть свою форму. Лобадин обратился к ним, прося поддержать революционное восстание и распределил между ними обязанности. Один из кондукторов, не надеясь на успех восставших, благоразумно попросил запереть их снова в каюту.
Вообще, между верными собаками офицеров – кондукторами и революционерами была пропасть. Кондукторам говорили о борьбе за правду и свободу, они продолжали спрашивать: „как же приниматься за дело, не зная, что делать?“. Тщетно Коптюх напоминал о восстаниях на броненосце „Князь Потемкин Таврический“ в Севастополе, о лейтенанте Шмидте и кондукторе Частнике. В заключение он стал читать революционный манифест о необходимости помочь рабочим и о 9 января.
Во время заседания в рубку вбежал телеграфный квартирмейстер Баженов и сказал: „Товарищи, команда пала духом. Нужно ее воодушевить“. Заседание было прервано, команду собрали на баке. Коптюх стал на шпиль и обратился к команде с речью. Причиной восстания был роспуск Государственной Думы и массовый арест лучших людей. Далее он упомянул о постановлении думской социал-демократической фракции и трудовой группы передать всю землю крестьянам. Вместе с „Ригой“ крейсер должен уйти из Ревеля в Свеаборг и там присоединиться к учебно-минному отряду, тоже поднявшему восстание. В заключение Коптюх прочитал команде выборгское воззвание, а также воззвание трудовиков и думской социал-демократической фракции.
Он предложил даже провозгласить „ура“ за свободу, но настроение команды действительно сильно понизилось; только после вторичного крика квартирмейстера Баженова: „ура“ его подхватили, и то очень немногие. Затем спросили команду, что делать с арестованными офицерами. Сторонников убийства оказалось мало, и вопрос был отложен. Команда получила по полчарки вина и разошлась обедать.
Около двух часов дня восставшие встретили в море „Летучий“. Миноносец, в ответ на сигнал „присоединиться“, начал быстро уходить. Тогда по нему сделали два выстрела из 6-дм орудия и несколько из 47-мм пушек. Близ Ревеля „Память Азова“ встретил какой-то коммерческий иностранный пароход. На него была отправлена шлюпка, которая привезла газеты и радостное известие, что в Свеаборге даже лайбы ходят под красным флагом.
В 5 часов дня крейсер стал на якорь на ревельском рейде. Лобадин остановил портовый пароход „Карлос“, который вел на буксире баржу. Команда пересадила на пароход раненого судового священника и двух вольных поваров, служивших на корабле. Одному из этих сомнительных людей Лобадин поручил все-таки зайти в лавочку и передать человеку в форменной фуражке и очках, которого он там найдет, приказание прислать шлюпку. Очень остро стоял вопрос с провизией. Характерно для честности революционного моряка, что Лобадин не велел трогать денежный сундук и сказал Коптюху, что „деньги на провизию надо достать с берега“.
Коптюх написал записку, но почему-то ее не доставили, она так и осталась на крейсере. Эту записку собирались везти на берег машинный содержатель Аникеев и баталер Гаврилов. Они уже переоделись в штатские костюмы одного из вольных поваров, но Коптюх колебался, не убегут ли они. В записке Коптюх писал, что к „Памяти Азова“ пока еще никто не присоединился, а Свеаборг в руках восставших матросов и солдат. Сообщал Коптюх о плане захватить Ревель и просил по этому поводу прислать положительный ответ. Он звал также на корабль члена Государственной Думы, если он уже приехал. Главное же, надо было позаботиться о провизии для крейсера.
Настроение восставших падало, потому что они чувствовали себя изолированными от масс флота. Кондуктора, которые никак не могли сочувствовать революции, намотали на ус упадок настроения большинства команды. Они задумали черное дело: овладеть крейсером и, так или иначе, подавить восстание. Действовали с подходцем, с хитрецой. Всячески обхаживали учеников перед ужином и наводили их осторожненько на мысль об ужасных последствиях мятежа.
Один из единомышленников Лобадина случайно подслушал эти переговоры и побежал на бак, где собрались члены комитета. Команда села ужинать, но членам комитета было не до ужина. Получив сообщение, что кондуктора мутят команду, Лобадин приказал дать дудку: „кондукторам наверх“. Один из кондукторов выскочил с револьвером наверх и крикнул: „Переменный и постоянный состав, кто не желает бунтовать, становись по правую сторону, а кто желает – по левую“. Кондуктор был положен на месте, успев дать один или два выстрела из револьвера.
Тем временем внизу дали команду: в ружье! Ученики, разагитированные кондукторами, расхватали винтовки, патроны, и началась стрельба. Почти все революционеры собрались на баке, несколько из них бросились за борт, остальные отстреливались от наступавших учеников. Один из революционеров пытался навести на учеников пулемет, но его сбили с ног, избили и связали. На беду смертельно ранили Лобадина. Когда его убийца торжествующе крикнул об этом команде, революционные матросы совершенно пали духом. Они быстро спустились в машину и в батарейную палубу, где смешались с учениками. Когда ученики прорвались на верхнюю палубу, революционеры бросили винтовки.
Еще в самом начале борьбы один кондуктор с несколькими учениками спустился вниз и освободил арестованных офицеров. Два мичмана сейчас же поднялись наверх и стали распоряжаться подавлением мятежа. По их приказанию обезоруженных арестованных революционеров начали свозить на берег на шлюпках и портовых пароходах. На первых двух шлюпках отправили главарей: Баженова, Колодина, Болдырева, Котихина, Пенкевича, Григорьева, Кроткова, Осадского и др. Весь постоянный состав тоже свезли на берег, и на крейсере оставили лишь часть машинной команды, необходимой для поддержания паров.
Коптюха выловили из воды, где он проплыл саженей десять, баталера Гаврилова нашли в машине лишь на следующий день.
Около десяти вечера со стороны моря к крейсеру подошла шлюпка со спущенными парусами. Часовой окликнул шлюпку и получил ответ: „Косарев. К Лобадину и Колодину“. Мичман Кржижановский, распоряжавшийся на крейсере, велел ответить: „Лобадин и Колодин принимают“.
В это время с берега возвращался баркас, отвозивший арестованных. Писарю Евстафееву, старшему в патруле, было приказано задержать шлюпку. А люди из шлюпки доверчиво кричали: „Здорово, товарищи!.“.
Евстафеев предложил им перейти на баркас. Таким образом, удалось арестовать и обезоружить запасного гальванера Косарева, ранее служившего на „Памяти Азова“, и двух неизвестных. Во время мятежа было убито 6 офицеров, ранено 3 офицера, судовой священник, два кондуктора, и матросов убито 20 и ранено 48».
: «Хотя Егоров и говорит, что история восстания им написана на основании архивных материалов главного военно-судного управления, однако, он вставил в описание много отсебятины, и нет уверенности, что цифры его взяты из архивных материалов. По моим воспоминаниям, потери в команде были наполовину меньше. У Егорова потери офицерского состава, намеренно или по ошибке, уменьшены. Вообще можно сомневаться, что Егоров внимательно читал материалы суда. Я лично был очень удивлен, что он „полонизировал“ мою фамилию и сделал меня Кржижановским из русской фамилии Крыжановского. В архивных материалах суда, конечно, моя фамилия написана правильно. Вероятно, Егоров считал, что для варварской роли „усмирителя“ лучше подсунуть человека иностранного происхождения.
Весь процесс восстания на крейсере „Память Азова“ был по характеру своему, по поступкам и выполнению чисто большевистским. Теперь, после революции, особенно бросается в глаза, насколько действия, организованные тогда социал-демократической рабочей партией, были идентичны с позднейшими действиями большевиков.
Надо признать, что расправа во время мятежа с офицерами была довольно жестокая. Когда часть офицеров убили и ранили, и оставшаяся в живых горсточка стала отступать на баркасе, то вдогонку по баркасу стреляли из пушек и сделали снарядами 20 пробоин. С затонувшего у берега баркаса остатки офицеров, почти все раненые, старались добраться до леса. Мятежники на катере с пушкой преследовали баркас, стреляли из пушек и ружей и хотели высадиться на берег, чтобы перебить раненых в лесу, но не могли высадиться, т.к. катер сел на мель.
На корабле, пока офицеры были здоровы и вооружены, избиение происходило из-за угла: стреляли из коечных сеток, из катеров и шлюпок с ростр, из-за всяких укрытий.
Взятых в плен мичманов и тяжело раненного старшего офицера хотели убить, но не убили лишь благодаря протесту части команды. После избиения офицеров Лобадин решил расстрелять кондукторов и за ними артиллерийских квартирмейстеров-инструкторов артиллерийского класса. Последнее не вышло, и успели убить лишь одного кондуктора Давыдова и проиграли все дело сами.
Комитет стрелял по своим судам, требуя их присоединения: „Кто не с нами, тот против нас“.
Команду терроризировали уже задолго до главного восстания. Казалось бы, будет несправедливым упрекнуть мятежников в излишней мягкости. Однако Ленин, анализируя революционные действия на флоте, сказал, что широкие массы матросов и солдат были „слишком мирно, слишком благодушно, слишком по-христиански настроены…“
Обман своих применялся революционерами очень широко: испортили суп – никому не сказали; подняли Андреевский флаг, подманили миноносец; переодевались в офицерское платье. В советском описании восстания Егоров говорит, что ночью Лобадин закричал: „выходи наверх, нас офицеры бьют“. Лобадин отлично знал, что стреляли матросы по вахтенному начальнику.
Тот же Егоров приводит пример террора, в виде угроз убить, избиений: „комендор Смолянский был здорово избит, его подозревали в том, что он написал команде письмо о дисциплине и верности присяге“. Также Лобадин объявил: „а кто будет восстанавливать матросов против Лобадина и его товарищей, того недолго выбросить за борт“. Террор применяется к судам, которые колеблются. Мятежники намеревались стрелять по Ревелю, требуя провизии и присоединения гарнизона к революции.
В ночь восстания обстановка террора и страха была создана искусственно: стреляли, пронзительно кричали, кололи штыками в темноте спящих, гасили свет. Казалось бы, что члены комитета состоят из „преданных революции товарищей“. Однако, когда в Ревеле решили послать за провизией на берег двух членов комитета, Гаврилова и Аникеева, в штатском платье, то тут-то усомнились: а не убегут ли. Недоверие к своей среде проявляется и после. Гаврилов готов сдаться, но требует офицера, своим не доверяет. Приговоренные к расстрелу вызвали меня для написания завещаний.
В офицерской среде того периода не было никакого сомнения, что восстание матросов есть лишь мятеж. Мятеж мог быть подготовлен во многих портах, на многих кораблях, городах, в среде армии и флота, но все же, это был только мятеж, а не революция. Офицеры уговаривали матросов, приказывали, наконец, стреляли и умирали на посту. За очень редкими исключениями не было мысли искать какого-либо компромисса.
Со времени восстания на „Памяти Азова“ прошло 42 года до написания этой статьи. Я пишу все по памяти, без каких-либо записей, а потому не могу претендовать на полноту изложения и уверен, что в описании есть неверности. В эмиграции есть еще много бывших морских офицеров Императорского флота, которые помнят 1906 год и происходящие в нем события. Будет справедливым почтить добрым словом имена рядовых офицеров, исполнявших свой долг в тяжелой и безотрадной обстановке ненормальных взаимоотношений того периода между офицером и матросом. Убитые офицеры крейсера „Память Азова“ отдали свою жизнь Родине, пытаясь восстановить порядок на корабле. Имена их не должны быть преданы забвению в анналах морской истории».
Восстанию 1905 предшествовали стихийные выступления гарнизона в сентябре того же года. 18.10.1905, на др. день после опубликования Манифеста 17.10.1905, в Кронштадте прошла полит. демонстрация. 23 окт. на Якорной пл. состоялся матросский митинг, организованный эсерами и социал-демократами. Участники добивались улучшения положения нижних чинов, выдвигали требования установления демокр. республики, введения всеобщего избират. права и уничтожения сословий. 24 окт. аналогичную резолюцию приняли артиллеристы и пехотинцы гарнизона. Восстание началось стихийно 26 окт. во 2-м крепостном батальоне, к вечеру 40 солдат были арестованы. Матросы попытались их освободить, но при столкновении с конвоем двое матросов были убиты. В ответ восстали 4-й и 7-й флотские экипажи, а также учебно-минный и учебно-арт. отряды. К кон. дня к ним присоединились солдаты-минеры и артиллеристы, др. флотские экипажи и часть рабочих (всего ок. 3 тыс. матросов и 1,5 тыс. солдат). Кронштадт фактически оказался в руках восставших, однако отсутствие руководства и дисциплины привело к погромам винных складов, магазинов и жил. домов. 27 окт. прибывшие из СПб. и Ораниенбаума войска подавили восстание (с обеих сторон убиты и умерли от ран 22 чел., ок. 100 чел. ранены). 28 окт. Кронштадт объявлен на воен. положении, ок. 3 тыс. участников восстания арестованы. Воен. суд в марте 1906 приговорил 9 чел. к разл. срокам каторги, 67 чел. – к разл. срокам тюремного заключения, 84 чел. оправданы»
Итак, хотя «с обеих сторон убиты и умерли от ран 22 чел., ок. 100 чел. ранены», нет ни одного смертного приговора.
А вот в следующем, 1906 году, «По приговорам воен.-полевых судов в 1906 расстреляны 36 чел., сосланы на каторгу 228 чел., отправлены в исправит.-арестантские отделения 1032 чел.»
– Суд признал виновными всех подсудимых, кроме Минной роты Старшего у/о Михаила Иванова, рядовых Александра Бойцова…(всего 16 человек)*…в том, что они в числе более 8 лиц, согласившись исторгнуть силою у военного Начальства крепости Кронштадт, предоставленную ему законом власть крепостью и городом, для проведения этого намерения исполнения, в ночь на 20 Июля 1906года (по стар. стилю)* в районе лагерного расположения Кронштадских Саперной и Минной рот, и в зимних помещениях последней, сообща напали с оружием в руках на Полковника Александрова и Капитана Врочинского, которых лишили жизни; и на Подполковника Григорьева, Штабс-Капитана Петрова I, Поручиков: Сафонова, Краснописцева, Волынского, Беляева и подпоручиков Сухова, Голубинского и Андреянова, лишив их свободы, и нанеся при этом Поручику Беляеву удары прикладами ружей.
– они, с целью оказать сопротивление наступавшим на них войскам, произвели по ним с форта «Константин» боевой выстрел из орудия и открыли ружейный огонь; но после стрельбы по ним из пулеметов – сдались и были захвачены.
Оставшиеся во дворе около 100 чел. стали организовываться в другую команду, но в это время к ним подошел капитан 2-го ранга Добровольский, увещевавший опомниться и не нарушать принятой присяги; после весьма резкого, однако, ответа одного из матросов капитан Добровольский возвысил голос; тогда кто-то сильно ударил его по лицу, а затем на него набросилась толпа, начавшая наносить удары винтовками, от чего он тут же и умер. Таким же образом погиб от штыковых ран при встрече с толпой, шедший по Павловской ул. командир 7-го экипажа капитан 2-го ранга Шумов.
– Ружья, револьверы и патроны сводной роты 11, 16 и 20-го экипажей находились в канцелярии под наблюдением часового, охранявшего денежный ящик, и дежурного офицера, которым был в этот день штабс-капитан по адмиралтейству Стояновский.В 11 часов в канцелярию ворвались вооруженные матросы и, забирая хранившееся там оружие, набросились на штабс-капитана Стояновского, вытащили его в прихожую и там нанесли несколько колотых смертельных ран.
– Вооружившись, толпа выбежала на двор и стала строиться; в это время навстречу ей подошли младший флагман 2-й флотской дивизии контр-адмирал Беклемишев и командир 20-го экипажа капитан 1-го ранга Родионов.
После увещевания по адресу толпы разойтись и не продолжать беспорядков упомянутые начальствующие лица направились к 11-му экипажу, но когда они стали подходить к коридору, то их встретила новая толпа вооруженных матросов, из которых кто-то крикнул: «Сдавайтесь лучше, ваше высокоблагородие», и из толпы раздалось в то же время несколько выстрелов, которыми капитан Родионов был тут же убит, а контр-адмирал Беклемишев тяжело ранен.
– Когда на улице раздались залпы частей, действововавших по мятежникам, то нижние чины побежали с криками и свистом во двор, но на лестнице были встречены командовавшим 12-м и 14-м экипажами капитаном 2-го ранга Паттон-Фантон де Веррайоном, которому и удалось возвратить часть толпы обратно а свое помещение. Капитан Паттон зашел в караул, бывший в нижнем этаже, и приказал зарядить ружья, предполагая стрелять из окон в толпу, врывавшуюся с улицы, если бы ей удалось разломать наружные ворота; подойдя затем к толпе матросов, стоявшей на дворе около помещения арестованных, он увещевал ее и пошел по направлению к 19-му экипажу, но в это время раздался выстрел, и капитан Паттон упал, раненый в плечо.
– Бывшие во дворе матросы бросились тогда к воротам, оттолкнули дежурных, но, сломав ворота ломом, не выходили, однако, на улицу или, выйдя, возвращались тотчас же обратно, так как там происходила стрельба сухопутных войск. Ехавший в казармы на извозчике капитан 2-го ранга Криницкий был остановлен толпой матросов и под угрозой быть застреленным вышел из экипажа; тогда мятежники стали действовать против него штыками, нанеся несколько ран, а затем, отобрав оружие, взяли его под конвой, под которым он и пробыл в толпе до освобождении ротою Енисейского полка. В ту же ночь был арестован мятежниками на улице еще штурманский офицер капитан Полетаев и ранен пулей в живот проезжавший на извозчике мичман Мальцов."
«За период восстания и при подавлении его погибло 20 матросов, 48 матросов получили ранения; были убиты 7 офицеров и один кондуктор, ранены 5 офицеров и судовой священник.»
И это все – боевые офицеры, герои войны с Японией.
Еще очень интересно почитать материалы охранки, тогда станет понятно. кто подготовил восстание, как оно велось, и почему в итоге матросы же "Азова" бунтовщиков и связали. Не было там офицеров и кондукторов - один раненый и два молоденьких мичмана, остальные - матросы. Они и связали мятежников.
...
uljascha:
08.09.19 22:11
Dione писал(а):Жестокость была взаимна, подогревалась революционными настроениями с одной стороны и классовым так сказать презрением с другой.
Лера, в данном случае, имхо, смертные приговоры как раз вызваны той жестокостью, с какой были убиты офицеры.
тут еще надо учитывать. что флот - особая каста, там как раз не было противостояния сильного между офицерами и нижними чинами, но и матросые - не неграмотные крестьяне.
Весьма примечательная фраза на этот счет есть в документальном рассказе Льва Шейнина «Карьера Кирилла Лавриненко»: «Крейсер оказался в руках восставших. Командование крейсером приняла на себя боевая дружина». Что это еще за боевая дружина? А это ни что иное, как заранее специально подготовленная для насильственного захвата крейсера группа боевиков во главе с профессиональным террористом Коптюхом—Минесом! Следователю Шейнину о боевой дружине рассказал непосредственный участник событий Лавриненко. После этого все разговоры о некой стихийности и неком революционном порыве матросских масс просто смешны. Захват корабля и убийство офицеров совершали заранее подготовленные для этого люди. Каждый из них четко знал, когда и что ему делать, кого именно и как он должен убить. Говоря современным языком, это была хорошо спланированная спецоперация, которую готовили не дилетанты, а профессионалы. Еще более странным выглядит то, что, оказывается, охранное отделение прекрасно знало состав этой боевой дружины и даже место обитания ее руководителя.
Из доклада в охранное отделение Санкт-Петербурга от Ревельского жандармского управления: «Со времени прихода летом сего года судов Балтийской эскадры в Ревельский рейд, как и в минувший год, установлено было наблюдение за поведением судовых команд и их сношениями с неблагонадежными на берегу. Установлено было, что на судах „Память Азова“, „Рига“, „Рында“, „Николаев“, отчасти „Слава“, среди нижних чинов имелись лица, составлявшие как бы группу (вроде боевой дружины), которая руководила революционной пропагандой среди матросов, в свою очередь, будучи направляема к тому посторонними агитаторами. Получены были сведения, что с „Памяти Азова“ и „Риги“ чаще других имели сношение с частными лицами: 1) минный квартирмейстер Сидоров, 2) артиллерийский квартирмейстер Лобадин, 3) артиллерийский унтер–офицер Костин, 4) Трофим Тухин, 5) минер Осадчий, 6) Иванов, 7) Шевчук („Рига“), 8) Колодин (боцман), 9) Аникеев, 10) Гаврилов (боцман), 11) Рукавишников (машинист), 12) Крючков (гальванер) и 13) Рубайлов (боцман). Из них крупным главарем, влиявшим очень сильно на других, был Лобадин, ближайшими помощниками его — Костин, Осадчий, Аникеев и Гаврилов. Все означенные матросы главным образом сносились с неким Оскаром Минесом, известным у них под кличкой „Оська“. Личность эта подлежит точному установлению. У этого лица или через его посредство составлялись сходки и, между прочим, по агентурным указаниям, в доме 19 кв. 13 по М. Юрьевской улице в Ревеле, где, по справкам, оказался проживавшим студент Эрнест Грюнберг с женой Александрой Артемьевой и сестрой Урлиной Грюнберг».
еще раз почитала письма, да ты и сама почитай их внимательно - какой правильный русский язык, какие слова! Это матросы писали?
Что-то гложет меня смутное сомнение.
...
uljascha:
08.09.19 23:20
Dione писал(а):Ну да, революционные матросы - один из двигателей революции. И жестокость матросов была вызвана часто невыносимыми условиями службы+революционные взгляды.
матросов очень умело делали революционными те, кому была выгодна эта революция, и условия службы были не настолько плохи, почитай воспоминания.
Ныне покойный профессор истории Александр Маневский как-то рассказывал о своем участии в 1977 г. в работе над сборником писем с фронтов "империалистической войны", который по решению ЦК намечалось выпустить к 60-летию Октябрьской революции. Цель сборника такова - показать, что солдатские массы не хотели "кормить вшей в окопах" за веру, царя и Отечество, поэтому и поддержали большевиков, пообещавших мир и землю. Война действительно стране надоела, особенно много зла принесла деревне, где к 17-му году половина крестьянских хозяйств осталась без хлебопашцев, отправленных на фронт. Словом, идею сборника "поддерживали" почти все солдатские весточки, перехваченные военной цензурой. Вот только, как вспоминал Александр Маневский, оказавшиеся в его распоряжении 82 письма балтийцев декабря 1916- января 1917 г. ну никак не напоминали мольбы людей, замученных царской флотской повинностью. Изъяли эти "сочинения" лишь за лишнюю матросскую болтливость о кораблях - где стоят и почему бездействуют. На кормежку жалоб не было (когда питерские хозяйки мерзли в очередях), на кровь войны тоже (откуда - служба-то фактически тыловая), зато, как рассказывал профессор, несколько раз встречались строчки о лыжных прогулках, организованных для корабельных команд. Потом я узнал, что действительно был приказ Непенина два раза в неделю отправлять всех, не задействованных по службе, на эти самые лыжные прогулки, видимо, чтобы не застывала матросская кровь на зимовке.
Начальник воздушной дивизии капитан 1-го ранга Борис Дудоров, состоявший тогда при командовании БФ, писал впоследствии, как на штабном судне "Кречет" прошел прием первой матросской депутации, собранной по кораблям после смены власти в Питере. "Никто из этих делегатов не только не высказал враждебных чувств к нему (Непенину), - вспоминал Дудоров, - ни по адресу своих командиров и офицеров, но даже не упомянул "пищу" - обычный объект претензий в бунтарские дни 1905-1906 годов" (тут напомним, что восстание на "Потемкине" началось как раз из-за протухшего мяса на матросском столе). Депутация заявила такие требования (к примеру, разрешить курить на улице и носить калоши), которые, как сказал комфлотом, "легко устроить".
Отчего же тогда бунт? Причем такой кровавый и беспощадный, что сравним с пугачевщиной. Причем через день после того как к Непенину приходила депутация "с демократическими требованиями". Самую "легкую" смерть принял командир 1-й броненосной бригады контр-адмирал Аркадий Небольсин: его расстреляли из карабинов, когда он сходил по сходне с линкора "Андрей Первозванный". "Лейтенант Совинский был совершенно безоружен и только поднял руку и сказал: "Что ж, убейте...". И в этот момент действительно был убит ударом кувалды по затылку. Его убил подкравшийся сзади кочегар Руденок... Той же кувалдой кочегар Руденок убил и мичмана Шуманского. Он же убил и мичмана Булича", - это "из письменных пояснений" командира "Андрея Первозванного" капитана 1-го ранга Георгия Гадда, данных следственной комиссии и пролежавших в спецхране до 1992 г.
Я просто сейчас не хочу раскрывать эти источники, поговорим. когда дойдем до 17-го, но то что многое приносилось извне теми, кто делал революцию, однозначно.
Виктория В писал(а):Такие свидетельства осужденных матросов не могли же быть опубликованы до 1917 года.
естественно, но я имела в виду, что источник - советский, под тем углом, под которым надо было советскому историку
Виктория В писал(а):Похоже, эти матросы были грамотными и немало общались с образованными людьми.
грамотными были, а вот с кем общались - вопрос. Образованными людьми на кораблях были офицеры, именно образованными, и они, кстати, учили матросов. И книги им читать давали, не спорю. Но и противостояния не было.
Dione писал(а):В начале века грамотность сильно распространилась в низах, молодые были в большинстве своем грамотны, и читали листовки и газеты, были политически активны
Согласна, листовки читали, брошюры тоже, но там очень грамотно построены предложения, так напишет только хорошо образованный человек, владеющий словом, простой матрос так не напишет.
Я выше привожу историю с письмами и с их редакцией. Думаю, тут было то же самое.
Еще раз повторюсь, я не считаю. что белые во сем правы, красные - нет, как и наоборот. не считаю, что зверства были с одной стороны, но в данном случае расстрел - ответ на убийство офицеров. Злость порождает злость, ненависть порождает ненависть и дальше это уже покатится как снежный ком, когда будут убивать, опъянененные кровью и убийствами. причем, с обоих сторон.
...
uljascha:
08.09.19 23:46
Лера, труд на заводах и фабриках. и то, если углубиться в несоветские источники, все было не так плохо, как мы в школе учили, честно.
Равно как и на флоте. Матрос мог выучиться и сдать экзамен на боцмана, на старшего моториста. еще там на кого-то. можно было и до офицера дослужиться из простых матросов. Просто кто хотел - учился, а кто хотел - делал революцию. Даже не революцию, а революционный террор. Ведь поначалу очень многие примкнули к революционерам - повеяло весной, переменами, чем-то хорошим, а потом наступил террор, и все пошло прахом.
Я в основном, как уже писала, стараюсь основываться на воспоминаниях и не советского издания, потому что там можно найти правду. В советских - гораздо сложнее. Тогда ее просто нельзя было писать.
из письма писал(а):Стонет Россия, стонет народ, но сильнее стона раздастся крик мести народной. Преступное правительство смело вешает, режет и расстреливает, думая этими мерами уничтожить ненавистную ему крамолу. Нет. Мы не боимся, мы шли за правое дело, — с улыбкой пойдем на казнь.
вот это тебе простой матрос не напишет, однозначно.
из письма писал(а):Корми, корми, болезная. Готовь сына на службу вампиру-царю. Корми на борьбу с вампирами, сосущими кровь народную. Скоро, скоро поведут нас на казнь. Последние часы доживаем. Но много еще в экипажах оставили мы крамолы, не вернуть убийце утерянной власти. Казнями не успокоишь народ. Мстите за нас, борцы. Бейтесь на смерть. Скоро настанет радостный день.
Убийцы ночью расстреливают нас. Бьют барабаны, трубят горнисты, чтобы не слышны были стоны. Мешками головы покрывают, чтобы не видно было мук наших. Жирные попы с крестами приходят благословлять нас… Прочь, подлые соучастники убийства. Ваши руки в крови. Христос не велел убивать
тут уже вообще революционное воззвание
Виктория В писал(а):Но когда эти темные военные массы начали прислушиваться к передовым борцам за свободу и стали присоединяться и оказывать помощь, то царь со своими помощниками, т.-е. палачами, начали уничтожать своих защитников, которые кажутся для него вредными. Это происходит уже несколько лет и с каждым годом все увеличивается. Как вам известно, военные стали выступать на поддержку народа. Это было уже во многих городах — их расстреливали.
а тут вранье откровенное. Не было в пятом году расстрелов и приговоров к смертной казни на Балтике, на Черноморском флоте - Шмидта расстреляли и с ним троих, кажется.
в общем, правды, на самом деле не найти. Равно как мы не знаем, что на самом деле было на "Потемкине" и на "Очакове", там нет реальных очевидцев. Тут хоть Крыжановский есть.
И, кстати, в России первый закон, регламентировавший продолжительность рабочего времени, был принят 2 июня 1897 года. Документ, подписанный императором Николаем II после ряда рабочих стачек, ограничил рабочий день в "заведениях фабрично-заводской промышленности" 11,5 часа, в ночное время или перед праздниками - 10 часами. Закон впервые ввел 14 обязательных праздничных дней (13 согласно православному календарю и Новый год), а также установил шестидневную рабочую неделю. Законодательно было закреплено, что для православных выходными днями являются все воскресенья, для рабочих-нехристиан допускалось заменять их на другие дни недели. Уже в начале XX века на большинстве предприятий был установлен 9-10 часовой рабочий день.
...
