Жила-была девочка (ИЛР, семейная сага)

Жаворонок

Нестор Кукольник

Между небом и землей
Песня раздается,
Неисходною струей
Громче, громче льется.

Не видать певца полей!
Где поет так громко
Над подружкою своей
Жаворонок звонкой.

Ветер песенку несет,
А кому – не знает.
Та, к кому она, поймет.
От кого – узнает.

Лейся ж, песенка моя,
Песнь надежды сладкой…
Кто-то вспомнит про меня
И вздохнет украдкой.

11 июля 1840

В Баратынском с детства замечали замкнутость и нелюдимость, хотя детство его было вполне счастливым. Потомок древнего дворянского рода, сын генерала, он рос в благословенном поместье Мара, Тамбовской губернии. Но как Гамлета, поэта печалило общее неустройство мира. А раз мир так плох – нет поводов для веселья.

Позже, двадцатипятилетний Баратынский напишет: “Во мне веселость – усилие гордого ума, а не дитя сердца”.
Казалось, происхождение предопределило путь Евгения – в отрочестве он был зачислен в Пажеский его императорского величества корпус. А дальше – гвардия, самая завидная военная или государственная карьера... Но двенадцатилетний паж Баратынский писал матери: “Я думал, что с товарищами мне будет весело; но нет, всякий играет с другим, как с игрушкой, без дружбы, безо всего!.. Я думал, уезжая, что мне будет гораздо веселее с мальчиками моих лет, чем с маменькой, потому что она уже большая; но, увы, я очень ошибся! Я думал найти дружбу, а нашёл лишь холодную притворную учтивость, расчетливую дружбу”.
Столь раннее постижение людских пороков заставило Евгения предпочесть людям книги, он полностью охладевает к занятиям и предаётся новой страсти – поэзии. Баратынскому приходилось писать украдкой, пряча исписанные листки от дежурных офицеров и соглядатаев-товарищей.
Весной 1816 года родные Баратынского с ужасом узнали, что Евгений исключен из Пажеского корпуса по личному повелению царя за соучастие в краже. Исключен без права поступления на государственную службу. Это было невероятно, но это было так: Баратынского втянули в проступок, нелепый и бессмысленный; украденные деньги пажи тут же, как сказано в обвинительном рапорте, “прокатали и пролакомили”. Последствия всего этого были катастрофическими для карьеры Баратынского, но, прежде всего для его нравственного, духовного мира. Он тяжко пережил внутреннюю драму, ужаснулся содеянному, был близок к самоубийству, жаждал очищения и прощения и надолго скрылся в родные места, туда, где прошло его детство.
Только в 1818 году вернулся он в Петербург, чтобы начать службу рядовым в одном из петербургских полков. В Петербурге Баратынский нашёл новых друзей: Дельвига, Пушкина и Кюхельбекера. Дружба с замечательными поэтами, собственные творческие опыты возвращали Баратынскому самоуважение и залечивали его нравственные раны.
Вскоре и было написано “Разуверение” под впечатлением первой юношеской влюблённости в кузину Вареньку Кучину. Евгений виделся с Варенькой когда жил в родовом поместье после исключения из Пажеского корпуса, гулял с нею, иногда они вместе обедали. Он упоминал о ней мельком в некоторых своих письмах, не более.
Скорей всего, “Разуверение” и другие стихи Баратынского были продиктованы не столько разочарованием в любви, сколько разочарованием в самом себе и твердя: “Забудь бывалые мечты”, поэт хотел обратного, повторяя: “Уж я не верю увереньям, уж я не верую в любовь”, он выразил ещё раз мечту о любви, которая бы вернула его к новой жизни. Отрицания в стихотворении Баратынского, в сущности, скрывают желание: хочу искушений, хочу ещё предаваться сновидениям, хочу верить в любовь”.
Музыка Михаила Глинки выявила и этот второй, сокровенный смысл “Разуверения” Баратынского. Романс был создан в 1925 году и стал не только первым удачным романсом молодого композитора, но и первым русским классическим романсом сохранившим высочайшую популярность до наших дней. Романс стал настолько популярен, что стихотворение Баратынского оказалось как бы отодвинутым им на второй план. И даже название оригинала "Разуверение" редко вспоминается, заменённое первой строчкой романса "Не искушай меня без нужды".

В романсе Глинки имеются некоторые изменения в тексте по сравнению со стихотворением Баратынского. Так, вместо "слепой тоски" (у Баратынского) – "немой тоски" (у Глинки). Кроме того, композитор подчеркнул сентиментальный характер стихотворения, хотя в оригинале, если его декламировать в соответствии с авторской пунктуацией, больше пафоса: из трёх восклицательных знаков стихотворения Глинка оставил только один – в строке "В его дремоте не тревожь!", но добавил один свой – в строке "Забудь бывалые мечты!".
Этими, казалось бы, мелкими различиями достигается иное смысловое выражение. Баратынский написал о перегоревшем чувстве, об обиде и остуде сердца. Его стихи полны холодом и ходом самонаблюдения. Романс Глинки взволнованной молящей интонацией ставит под сомнение непоправимость результата, который виделся поэту.
Классически-стройная мелодия романса гармонично сливается со стихами, в ней есть свобода, естественная грация и благородная простота, которая со всей отчётливостью обнаруживает почерк Глинки. Впечатление стройности и чистоты стиля создаётся уже в выразительном вступлении фортепиано. Небольшая прелюдия к романсу с её ниспадающими секвенциями сразу же вводит слушателя в поэтический строй стихотворения Баратынского. Эта скорбная интонация вздоха далее получает широкое развитие в вокальной партии.