Nadin-ka:
Мэри Хауитт (1799-1888)
ПАУК И МУХА
- Не желаете ли в гости? - Муху приглашал Паук. –
Вы в таком чудесном месте не бывали раньше, друг!
Этой лесенкой подняться многие сочтут за честь:
Сколько я собрал диковин – до утра не перечесть!
- Ах, нет-нет, - сказала Муха. – Не просите, не пойду.
Этой лесенкой подняться – верный путь попасть в беду!
- Вы должно быть, так устали в небесах весь день летать.
У меня готова ванна и пуховая кровать,
Занавески тоньше шелка, простыня – как лепесток.
Вы покой здесь обретете – хоть на век, хоть на часок...
- Ах, нет-нет, - сказала Муха. – Доводилось мне слыхать,
Что заснувший в этой спальне не проснется уж опять!
- Я ищу лишь вашей дружбы! – лапками Паук всплеснул. –
Не бывать вовек такому, чтобы вас я обманул!
У меня стоит в гостиной замечательный буфет:
Этим лакомствам, поверьте, равных не было и нет!
- Ах, нет-нет, - сказала Муха. – Не влечет меня ваш дом.
Я слыхала разговоры, что лежит в буфете том.
- Дорогая, это сплетни! Как не стыдно верить им!
Ваши крылья так воздушны, нежный взгляд неотразим.
У меня стоит в гостиной зеркало из серебра –
Посмотритесь хоть минутку. Я желаю вам добра!
- Милый сэр, меня смущает блеск голодных ваших глаз!
Я зашла бы к вам на кофе, но, увы, не в этот раз.
Усмехнулся, развернулся и пополз назад Паук:
Любопытство Мухи скоро победит ее испуг.
Быстро двигаются лапки, тонкую сплетая сеть...
Как бы ни был ужин ловок, а ему не улететь!
Вот Паук подкрался к двери и запел в ночной тиши:
- Как у милой леди Мухи все наряды хороши!
Крылья блещут, точно жемчуг, как корона, хохолок...
У нее глаза – алмазы, а мои – лишь уголек!
Маленькой наивной Мухе эти речи – словно мед.
Хитрая паучья песня прямо в сеть ее ведет.
Лести ведомы изъяны юной девичьей души:
- Как у милой леди Мухи все наряды хороши!
Крылья блещут, точно жемчуг, как корона, хохолок...
Паутина натянулась...
А Паук из двери – скок!
Не осталось от бедняжки даже малого следа.
Больше Муху на лужайке не видали никогда.
...Если, друг, тебе случится повстречаться с Пауком,
Обменяться с ним не вздумай ни словечком, ни кивком!
Чтоб коварство не достигло сердца юного и глаз –
Вспоминай почаще этот поучительный рассказ!
Перевод Елены Фельдман
Peony Rose:
Наталья Резник
Золушка
Скоро полночь, дорогой.
Я не плачу, я привыкла,
Что карета станет тыквой,
Фея – Бабою-Ягой.
Слово станет пустяком,
И с двенадцатым ударом
Ты останешься со старым
И непарным башмаком.
Я давно тверда, как сталь.
Вместо сердца – полночь бьётся.
После бала остаётся
Мне беспримесный хрусталь.
Nadin-ka:
Роберт Бернс
Томас Рифмач*
Над быстрой речкой верный Том
Прилег с дороги отдохнуть.
Глядит: красавица верхом
К воде по склону держит путь.
Зеленый шелк - ее наряд,
А сверху плащ красней огня,
И колокольчики звенят
На прядках гривы у коня.
Ее чудесной красотой,
Как солнцем, Том был ослеплен.
- Хвала Марии Пресвятой! -
Склоняясь ниц, воскликнул он.
- Твои хвалы мне не нужны,
Меня Марией не зовут.
Я - королева той страны,
Где эльфы вольные живут.
Побудь часок со мной вдвоем,
Да не робей, вставай с колен,
Но не целуй меня, мой Том,
Иль попадешь надолго в плен.
- Ну, будь что будет! - он сказал.
Я не боюсь твоих угроз! -
И верный Том поцеловал
Ее в уста краснее роз.
- Ты позабыл про мой запрет.
За это - к худу иль к добру,
Тебя, мой рыцарь, на семь лет
К себе на службу я беру!
На снежно-белого коня
Она взошла. За нею - Том.
И вот, уздечкою звеня,
Пустились в путь они вдвоем.
Они неслись во весь опор.
Казалось, конь летит стрелой.
Пред ними был пустой простор,
А за плечами - край жилой.
- На миг, мой Том, с коня сойди
И головой ко мне склонись.
Есть три дороги впереди.
Ты их запомнить поклянись.
Вот этот путь, что вверх идет,
Тернист и тесен, прям и крут.
К добру и правде он ведет,
По нем немногие идут.
Другая - торная - тропа
Полна соблазнов и услад.
По ней всегда идет толпа,
Но этот путь - дорога в ад.
Бежит, петляя, меж болот
Дорожка третья, как змея,
Она в Эльфландию ведет,
Где скоро будем ты да я.
Что б ни увидел ты вокруг,
Молчать ты должен, как немой,
А проболтаешься, мой друг,
Так не воротишься домой!
Через потоки в темноте
Несется конь то вплавь, то вброд.
Ни звезд, ни солнца в высоте,
И только слышен рокот вод.
Несется конь в кромешной мгле,
Густая кровь коню по грудь.
Вся кровь, что льется на земле,
В тот мрачный край находит путь.
Но вот пред ними сад встает.
И фея, ветку наклонив,
Сказала: - Съешь румяный плод -
И будешь ты всегда правдив!
- Благодарю, - ответил Том, -
Мне ни к чему подарок ваш.
С таким правдивым языком
У нас не купишь - не продашь.
Не скажешь правды напрямик
Ни женщине, ни королю...
- Попридержи, мой Том, язык
И делай то, что я велю!
В зеленый шелк обут был Том,
В зеленый бархат был одет.
И про него в краю родном
Никто не знал семь долгих лет.
Герой этой баллады Томас Рифмач - Томас Лирмонт (или Лермонт) - легендарный шотландский поэт. (Примеч. С. Маршака.)
Перевод С. Маршака
Peony Rose:
Владимир Бенедиктов
Калиф и раб
Ум свой в думы погрузив,
За столом сидел калиф.
Пред владыкой величавым
Раб трепещущий его
Блюдо с пышущим пилавом
Опрокинул на него.
Грозен, страшен, как судьба,
Посмотрел он на раба;
Тот, готов расстаться с светом,
Прошептал полуживой:
«Рай обещан Магометом
Тем, кто гнев смиряет свой».
«Не сержусь», - сказал калиф,
Укрощая свой порыв.
Ободряясь, отирает
Раб холодный пот с чела.
«Рай - и тем, - он продолжает, -
Кто не памятует зла».
«Забываю». - Веселей
Стал калиф, а раб смелей:
«Надо в светлый рай для входа
И за зло платить добром».
- «Раб! Дарю тебя свободой
И осыплю серебром».
От восторга раб едва
Мог опомниться сперва,
Пораженный этим чудом, -
А калиф смотрел, признав
Самым вкусным сердцу блюдом
Опрокинутый пилав.
1842
Nadin-ka:
Федор Глинка
МОТЫЛЕК
В весенний вечерок приятный,
Как сизый сумрак мир одел,
На розе пышной, ароматной
Усталый мотылек присел;
В отрадах, в море наслажденья,
Счастливец нектар пьет забвенья…
Но вдруг соседственный чертог
Огней рядами осветился,
Безумец блеском ослепился
И одолеть себя не мог.
Летит, сияньем увлеченный,
Кружит, порхает близ свечи.
Куда? — безумец заблужденный!
Остановись!.. Сии лучи…
Но он уж в них, уж он пылает,
Дрожит, горит — и умирает!
Напрасно с утренней зарей.
На розе пробудясь душистой,
Подруга раннею порой,
Ища дружка в траве росистой,
Порхает в грусти по цветкам
И день проводит весь в тревоге.
Его уж нет!.. погиб в чертоге
В урок и страх всем мотылькам.
Так жаждой почестей влекомы,
Оставя тень родных лесов
И мирны отческие домы,
Где ждут нас дружба и любовь,
Прельщенны ложными лучами,
Бежим, слепые, за мечтами,
Бежим у славы взять венец;
О, как мы с мотыльком тут сходны!
Мы также к заблужденьям сродны:
От них ему и нам конец.
Nadin-ka:
Ирина Полонина
Книгу сказок открываю, чуть дыша,
За клубком бегу за тридевять земель:
— Здравствуй, детство — улетевший в небо шар,
Гуси-лебеди, да щука для Емель
В этих сказках заблудиться вновь боюсь,
В каждой правда есть и ложь — да в них намёк,
И такая щемит чем-то душу грусть!
Словно мой опять не выучен урок.
Вижу маму и ремень... И шмыг под стол:
— Спрячь меня скорей, убежище, сим-сим!
— Вот, негодница! — скрипит под мамой пол.
Это сколько ж пролетело лет и зим!
Домик пряничный и бабушка Яга,
Вам легко меня, седую, обмануть.
От речушки, где кисельны берега,
Ощущенье, что вчера лишь начала я путь…
Где вы, сети с милой рыбкой золотой,
Змей Горыныч и царевич на коне...?
Ах, вы, сказки, с милой детскою мечтой,
Сколько мудрого добра вы дали мне!
Nadin-ka:
Галина Галина
Я сижу у печки...Как в волшебной сказке,
вижу светлый замок полунощных фей:
радужные блёстки, пламенные краски,
золотые башни в зареве огней...
Голубые феи! Я блуждать устала,
дайте отдохнуть мне в башне золотой.
Голубые феи, я ребёнок малый,
раненый далёкой вечною мечтой...
Я живу лишь сказкой, я лишь сказкам верю
в сумерках холодных и тоскливых дней.
Голубые феи! Так откройте ж двери,
золотые двери для мечты моей...
Огненные нити вьют и стелют гномы...
Пламенеет замок... Вспыхнул и погас...
Я сижу у печки, в царстве старой дрёмы,
ласковой и нежной, в этот тихий час...
Peony Rose:
Александр Кушнер
***
Там, где на дне лежит улитка,
Как оркестровая труба,
Где пескари шныряют прытко
И ждет их страшная судьба
В лице неумолимой щуки, –
Там нимфы нежные живут,
И к нам протягивают руки,
И слабым голосом зовут.
У них особые подвиды:
В ручьях красуются наяды,
Среди густых дерев – дриады,
И в море синем – нереиды.
Их путать так же неприлично,
Как, скажем, лютик водяной,
И африканский, необычный,
И ядовитый луговой.
Отнюдь не праздное всезнайство!
Поэт, усилий не жалей,
Не запускай свое хозяйство
И будь подробен, как Линней.
1962
Nadin-ka:
Николай Доризо
Один мудрец эпохи Возрожденья,
Алхимик или древний кибернетик,
Решил создать живого человека -
Железное подобие свое.
И создал он такого человека,
Который мог
слагать стихи и песни,
В секунду отыскать любую рифму!
В расчете четок,
в логике железен,
Не сочинял он,
а печатал сразу
Критические точные статьи.
Он даже мог
шутить и улыбаться!
Но только не умел он одного -
Он не умел дерзать
и ошибаться,
Беспомощно
не мог он ошибаться.
- Нет! Не живой ты! -
закричал ученый.
И он разбил в отчаянье машину,
Как жалкое подобие свое.
1963
Peony Rose:
Ирина Василькова
Плаванье Пенелопы
Пенелопа плачет. Любовь поросла быльем.
Миф о верности на веревке мотается ветхим бельем,
липнет к телу истлевший свадебный пеплос.
Нет, она не ждет - просто смотрит в дверной проем -
не в морскую даль, а глубже, за окоем,
где на месте Трои - теплая груда пепла.
Пенелопе холодно, траурно и темно.
Иссяк светильник. Ветер пылит в окно,
раздувая полог. Под кроватью гнездятся страхи.
Царь Итаки осилил четыре пятых пути,
но последний отрезок ему уже не пройти -
он прилип ко времени, как Ахилл к своей черепахе.
Пенелопина пряжа свалена на полу
и теряется в темноте, чего-то ждущей в углу.
Долг и вечность - теперь эта связь распалась.
Жизнь уходит молча. Что толку корить мужчин?
Медный обод зеркала стыдится ее морщин,
а она, утирая слезы, ткет себе новый парус.
На острове пир, женихи и разброд в умах.
Ну, и кто тебя хватится? Разве что Телемах,
да и он забудет, свой узор вышивая.
И хотя в его бедах не будет твоей вины,
в потускневших косах прибавится седины,
но не верь отраженьям - ты юная и живая.
Пенелопа спит. Сон, раскручиваясь надо лбом,
пробивает крышу, уходит в небо столбом,
размечая карты, торя воздушные тропы.
А она, пустая и легкая, жжет корабли
и в слезах непросохших отрывается от земли
для последнего плаванья, плаванья Пенелопы.
Nadin-ka:
Дмитрий Дмитриевич Минаев
ГАЛАТЕЯ
Долго, жарко молился твоей красоте я,
И мольба так всесильна была,
Что сошла ты с подножья, моя Галатея,
Ты, стату́я моя, ожила.
Но под северной мглою холодного крова
Снова сон тебя прежний сковал
И взошла ты, немая красавица, снова
На покинутый свой пьедестал.
Ни лобзанья, ни ласки, ни жгучия слёзы,
Ни порывы безумных речей
Разбудить уж не могут от мраморной грёзы
Галатеи холодной моей.
Peony Rose:
Еврипид
Елена
(фрагмент)
Мать блаженных, гор царица,
Быстрым летом уносима,
Ни ущелий густолесых
Не забыла, ни потоков,
Ни морей о грозном шуме:
Деву-дочь она искала,
Что назвать уста не смеют,
И звучали при движенье
Погремушки Диониса
И пронзительно и ярко!
А у гордой колесницы
Близ ее запряжки львиной
За царевною в погоню,
Что из светлых хороводов
От подруг похитил дерзкий,
Две богини мчались рядом:
Лук горел на Артемиде;
У Паллады меднобронной -
Острие копья и очи;
Но отец богов, взирая
С высоты небес, иные
Создавал в уме решенья.
И скитаньем быстролетным,
Не напав на след коварный
Похитителя ребенка,
Утомленная богиня
Наконец остановилась.
Под Деметрою белела
Иды высь снеговенчанной...
Там, среди обледенелых
Скал, дает богиня волю
Жгучим приступам печали:
С той поры бесплодных пашен
Труд зелеными не делал.
Поколенья погибали.
Не дала богиня даже
Для утехи стад вздыматься
В луговинах травам сочным...
В городах явился голод,
И богам не стало жертвы,
Не пылал огонь алтарный,
Воды светлые умолкли.
Так упорно, безутешно
Мать-Деметра тосковала.
Когда ж не стало больше пира
Ни у богов, ни у людей,
Проговорил владыка мира,
Смягчая злобу сердца ей:
"О прелесть мира, о Хариты,
Летите в выси снеговой
К богине, горестью не сытой...
Вы мир вернете ей забытый,
О Музы, в пляске круговой..."
Тогда впервые Афродитой
Тимпан гудящий поднят был;
В утеху ей, тоской убитой,
Он проявил свой страстный пыл...
И улыбнулась Мать святая:
Коснулась звучных флейт рукой, -
И милы ей они, взывая
К восторгу шумною игрой...
Перевод Иннокентия Анненского
Nadin-ka:
Николай Гумилев
ВОРОТА РАЯ
Не семью печатями алмазными
В Божий рай замкнулся вечный вход,
Он не манит блеском и соблазнами,
И его не ведает народ.
Это дверь в стене, давно заброшенной,
Камни, мох и больше ничего,
Возле – нищий, словно гость непрошеный,
И ключи у пояса его.
Мимо едут рыцари и латники,
Трубный вой, бряцанье серебра,
И никто не взглянет на привратника,
Светлого апостола Петра.
Все мечтают: «Там, у гроба Божия,
Двери рая вскроются для нас,
На горе Фаворе, у подножия,
Прозвенит обетованный час».
Так проходит медленное чудище,
Завывая, трубит звонкий рог,
И апостол Петр в дырявом рубище,
Словно нищий, бледен и убог.
Nadin-ka:
Мария Хамзина
СТРАННАЯ СКАЗКА
Когда умер последний единорог, она села на пол и стала ждать.
Ветер с моря стучался в ее чертог, и звенели струнами провода,
А она бездумно смотрела вдаль, и текли меж пальцев узда и плеть,
За окном так яростно цвел миндаль, что казалось – можно ее согреть.
Прилетали вороны из лесов, в каждом клюве – капля живой воды,
И неслось созвездие Гончих псов на охоту, чуя вдали следы.
И трубил отчаянно ветер в рог, собирая всех, кто ушел на свет…
Когда умер последний единорог, поняла она, что надежды нет.
Что поземка стерла его тропу, что собакам нет до него пути,
Что в гнезде жар-птицы – сорочий пух, и ушедших за Море не спасти.
И она сломалась, как сухостой, так трещат деревья, глотая тень.
И потек по капле в сосуд пустой сон последний мертвых ее детей.
Там летели змеи под облака, наливался светом янтарный плес,
Жеребенок спал на ее руках, а потом ушел в вековечный лес,
…И ему навстречу клубился дым, и она кричала – не уходи,
А потом запела дождям слепым, чтоб они до дома смогли дойти.
И взяла у воронов по перу, и гадала – выпала снова Смерть,
Прилетела горлица поутру, чтобы вместе с радугой умереть.
…И теперь тот лес заколдован, все. И теперь там время идет назад.
Кто придет за ней? Кто ее спасет? И кому она поглядит в глаза?
Много их, отчаянных, впереди, спят они до века в траве густой.
А дойдет до края всего один, лишь один наполнит сосуд пустой.
Загудит тревожно ее порог под его ногами, вернется боль.
И тогда последний единорог заберет ее, может быть, с собой.
Nadin-ka:
Аполлон Майков
АНГЕЛ И ДЕМОН
Подъемлют спор за человека
Два духа мощные: один —
Эдемской двери властелин
И вечный страж ее от века;
Другой — во всем величьи зла,
Владыка сумрачного мира:
Над огненной его порфирой
Горят два огненных крыла.
Но торжество кому ж уступит
В пыли рожденный человек?
Венец ли вечных пальм он купит
Иль чашу временную нег?
Господень ангел тих и ясен:
Его живит смиренья луч;
Но гордый демон так прекрасен,
Так лучезарен и могуч!
1841