Nadin-ka:
Максим Драбкин
МЕДЕЯ
По тропе скалистой я взбежала
Рукава на солнце полоскать,
Рукава, пропитанные алым,
Краской царской - пурпуру подстать.
Расскажи мне, отчего так жалят
Ветер и обманчивая гладь
Моря. Разве коршунам дано,
Плоть ягненка в клочья разрывая,
Оставлять нетронутым руно?
Разве воспарит душа живая,
Пропасти нащупавшая дно?
Разве воля не дороже рая?
Пощади! - Но разве я щадила?
Позабудь! - Но разве я прощу?
Прошлое - разрытая могила,
Та страна, в которой я гощу.
Сердце бьется, но оно остыло,
Сердце веще, но оно - кощун.
Месть, глухое, сладостное лихо,
Кареглазым бедами грозит.
Тихо в море, точно в храме тихо:
Боги не чужды людских обид.
Успокой, укутай, облепиха!
Сердце помнит, помнит и болит.
Peony Rose:
Ксения Желудова
***
глубинные твари втайне любят родное дно,
в густой пустоте им мерещится Атлантида.
так я любую попытку выйти в распахнутое окно
заканчиваю осмотром окрестных видов.
я древний житель неведомых дальних вод,
не знавший ловушек усталого рыболова.
на берегу нынче жгут костры, водят ряженый хоровод:
так смертные манят неповоротливый мой народ,
зовут придуманным именем, позабытым словом.
кромсают ладони и пачкают море кровью.
раз в сотню лет повторяется ярмарочный обряд,
как будто предки потомков не предупредили:
соленым людям никто из земных не брат.
нас путали с племенем китьим и крокодильим,
нас наделяли чертами морских чудовищ,
пускали нас в детские сказки и страшные сны.
они так отчаянно звали на помощь,
теперь они спасены.
они не успеют сесть в седла, рванув за гривы
своих лошадей, учуявших рев беды:
мы сотни лет выходили с каждым приливом
и с каждой каплей небесной воды.
за то, что был нежен с прозрачной, немой и гордой,
наградой тебе станет смерть во сне.
большая волна сегодня накроет город.
мелкой рябью идет моя тень в окне.
Peony Rose:
Николай Агнивцев
О драконе, который глотал прекрасных дам
Как-то раз путём окрестным
Пролетел Дракон… И там
По причинам неизвестным
Стал глотать прекрасных дам.
Был ужасный он обжора
И, глотая, что есть сил,
Безо всякого разбора
В результате проглотил:
Синьорину Фиамету,
Монну Юлию Падету,
Аббатису Агрипину,
Синьорину Фарнарину,
Монну Лючию ди Рона,
Пять сестёр из Авиньона
И шестьсот семнадцать дам,
Неизвестных вовсе нам.
Но однажды граф Тедеско,
Забежав Дракону в тыл,
Вынул меч и очень резко
С тем Драконом поступил.
Разрубив его на части,
Граф присел… И в тот же миг
Из драконьей вышли пасти
И к нему на шею прыг:
Синьорина Фнамета,
Монна Юлия Падета,
Аббатиса Агрипина,
Синьорина Фарнарина,
Монна Лючия ди Рона,
Пять сестёр из Авиньона,
И шестьсот семнадцать дам
Неизвестных вовсе нам.
Бедный тот Дракон, в несчастьи
Оказавшись не у дел,
Подобрав свои все части,
Плюнул вниз и улетел.
И, увы, с тех пор до гроба
Храбрый граф, пустившись в путь,
Всё искал Дракона, чтобы
С извинением вернуть:
Синьорину Фиамету,
Монну Юлию Падету,
Аббатису Агрипину,
Синьорину Фарнарину,
Монну Лючию ди Рона,
Пять сестёр из Авиньона
И шестьсот семнадцать дам,
Неизвестных вовсе нам.
1921
Nadin-ka:
Евгений Глушаков.
Подвиг Геракла.
Лев немейский мёртв. Убита гидра.
На ворота опустив кулак,
А кольцо стальное прежде выдрал,
Постучал к болезному Геракл.
Затрещал морёный дуб. Погнулись
Петли медные на каменных столбах.
В деревянном и железном гуле
За стеною визг и лай собак…
Спрятаться? Но с ещё большей силой
Длань обрушит, если не со всей…
Из бойницы мордочкою псиной
Высунулся братец Эврисфей.
И, наморщив лобик золотушный,
Царственно-капризный принял вид:
– Авгиевы вычисти конюшни! –
Эврисфей Гераклу говорит.
И хихиканье по жалким норам.
Верещит в восторге мелочь вся.
Тут и выполнение позором
Угрожает... Вы-пач-ка-ет-ся!
И, понурый, от ворот Мекенских,
Негодуя, отошёл Геракл.
Исполину – недоносок мерзкий
Указует. Мир устроен так.
Грозным понукает вошь малая,
Силою – усидчивый паук.
Но – просчёт! Герой не замарает
И не посрамит могучих рук.
И скалу гранитную за уши
Приподнял Геракл. Хватило сил.
И поток бурливый – на конюшни
От былого русла отклонил.
Вымыто дерьмо. За бурным кругом
Плавает среди крутых язей.
И опять с мучительным испугом
Слышит стук в ворота Эврисфей.
Svetass S:
ТЕОФИЛЬ ГОТЬЕ
О ЧЕМ ЩЕБЕЧУТ ЛАСТОЧКИ
Летят желтеющие листья,
Весь сад усыпали они;
Свежее ветер, зори мглистей…
Увы! Весны промчались дни!
Как солнца дар, хранят куртины
Цветов последних лепестки:
В пунцовых звездах георгины,
В червонных шляпках ноготки.
Дождь льется, наводя дремоту
Подернул рябью гладь пруда.
И ласточки спешат к отлету:
Вот-вот зима и холода!
Уселись стайкой на тесинах
Замшелой крыши - не сочтешь!
Одна щебечет: "Как в Афинах
Вал старой крепости хорош!
В резных карнизах Парфенона
Селюсь я там, заткнув гнездом
Дыру сквозную у фронтона,
Давно пробитую ядром".
Другая: "В Смирне, над кофейной.
Мое жилье. Там в час зари
Хаджи сидят благоговейно,
Считая четок янтари.
Знаком мне трубок запах резкий
И дыма сизого туман -
Коснусь, влетая, алой фески,
Задену шелковый тюрбан".
И эта: "Мне в Бальбеке любо,
В триглифе храма, над окном
Кормить птенцов ширококлювых,
За гвоздь цепляясь коготком".
И та: "Мой адрес неизменен -
Вот: замок рыцарский, Родос.
Мой дом в колонне, средь расщелин,
На капители черных роз".
Вот пятая: "Нет, я - на Мальту:
Старею - труден мне полет...
Спущусь там на уступ базальта,
Меж синевой небес и вод".
Шестая: "Как хорош в Каире
С резною вышкой минарет!
Изгиб орнамента – и в мире
Жилья к зиме уютней нет".
( пер. Михаила Касаткина)
Nadin-ka:
Алексей Сидоров
РЫЦАРИ СВЯТОГО ГРААЛЯ
«…Однажды, когда король Артур
сидел у Круглого стола в Камелоте
вместе со своими рыцарями,
яркой молнией промелькнул перед
ними Грааль, чаша из которой
Спаситель пил на Тайной Вечери.
И они встали и поклялись не знать
покоя, пока снова не увидят Чашу»…
(Из цикла легенд о короле Артуре.)
В вечерней мгле дремала зала
святого, круглого Стола.
Когда, сверкнув лучом кристалла,
Химера нам сердца зажгла.
И мы, смущенные, восстали,
Был полон чар заветный свет —
И мы клялись на твердой стали
Исполнить дерзостный обет.
Сверкают латы Ланцелота,
Отважен юный Галахад…
И с той поры одна забота
Нас повела в страну преград.
Покорные призыву Чаши
Мы бросили обитель нег;
Отныне перепутья наши
Пройдут чрез море, зной и снег.
Мы знаем — будет утомленье,
Жемчужная обманна даль…
Но нас самих сильней стремленье
Увидеть вновь Святой Грааль.
И мы идем. Куда — не знаю,
Покорные одной мечте:
Припасть губами к Чаши краю,
Забыться в светлой красоте!
1910
Svetass S:
Сергей Марков
ОШИБКА
Говорят, что у парня простого
Проросло из лопатки крыло.
Он крыла бы дождался второго,
Да смеялось над парнем село:
«Вроде, Фролушка, стал ты горбатым?
Это ж разве опишешь пером!»
Быть чудак постеснялся крылатым:
«Эх, отсечь бы крыло топором!»
И плечистый сосед у оврага
Поспешил на подмогу ему:
«Дай-ка я пособлю, бедолага,—
Несподручно тебе самому!
Не летать нам, кондовым, за взгорья,
Небосвода не пить синеву!»
И крыло, каменея от горя,
Грузно, глухо скатилось в траву...
Я над вешним сырым черноземом
Полевода спросил за селом:
«Что за камень тот — белый, с изломом?»
«Был тот камень когда-то крылом...»
Nadin-ka:
Уильям Батлер Йейтс
ПОХИЩЕННОЕ ДИТЯ
Среди Слейтвуда, где склоны
Тонут в озере лесном,
Остров прячется зеленый.
Там, где цапля бьет крылом,
Крыс пугая водяных, —
Мы храним от глаз чужих
Полные до верха чаны
Вишен краденых, румяных.
Так пойдем, дитя людей,
В царство фей, к лесной воде, —
Крепче за руку держись! —
Ибо ты не понимаешь, как печальна жизнь.
Где луна холодным глянцем
Берег Россеса зальет,
До утра старинным танцем
Мы сплетаем хоровод —
В колыханье рук и взоров
До утра прядем узоры
Под луной у дальних вод.
Беззаботно и легко
Мы порхаем над волнами
В час, когда слепыми снами
Мир объят людской.
Так пойдем, дитя людей,
В царство фей, к лесной воде, —
Крепче за руку держись! —
Ибо ты не понимаешь, как печальна жизнь.
Где вода с холмов струится
В озерца на дне Глен-Кар,
Где звезда не отразится,
Затерявшись в тростниках,
Мы форели полусонной
Беспокойные виденья
На ухо поем,
Меж травы, в слезах склоненной,
То мелькнем прозрачной тенью,
То опять замрем.
Так пойдем, дитя людей,
В царство фей, к лесной воде, —
Крепче за руку держись! —
Ибо ты не понимаешь, как печальна жизнь.
С потемневшими очами
Он идет на зов:
Не слыхать ему мычанья
Стада с солнечных холмов,
Не видать возни мышиной
Возле ящика с крупой,
Пенье чайника в камине
Не вдохнет в него покой.
Он уходит от людей,
В царство фей, к лесной воде, —
Крепче за руку держись! —
Ты вовеки не узнаешь, как печальна жизнь.
Перевод А. Блейз
Peony Rose:
Эльвира Пархоц
Степной плач
– Не шалфей цветёт,
Не заря –
За рекой моей
Хаты горят.
Ужли ночь,
На которую нет рассвета,
Ты ли это?
– Я.
– На безродной земле –
Ветра:
Перекатная голь,
В чёрной пыли.
Слышен грай
Воронья.
Ты ль – та самая боль,
Век живи – не излечишь,
Ты ли?
– Я.
– А придут,
Чуждой речью звеня,
Пепелище занять
Да ковыль ископытят окрестный...
Мои руки пусты,
В горле тесно:
Влёт стрелой – мою песню
Ты?
– Я.
– То, что было,
Уже не забыть.
Чего не было –
Не вернёшь.
Кто из старой косы
Делал нож
И ходил на судьбу,
Хоть боялся ночной темноты?..
– Ты.
Svetass S:
Михаил Шевченко
ГРОМООТВОД И ФЛЮГЕР
Басня
Однажды Флюгер, увидав Громоотвод,
Сказал насмешливо: «Ты износился что-то скоро...
Сооружали нас в один и тот же год,—
Смотри, как почернел ты,— драить впору,
Согнулся да и выглядишь устало...
А мы с тобой из одного металла!
Однако полюбуйся на меня:
Ну часто ль мне затишье выпадало
И уж меня ли не мотало,
Без круговерти не живу и дня!
Но я весь в блеске! Я не гнусь, не устаю,
Хотя всю жизнь на сквозняках стою!..»
И Флюгер удостоен был ответа:
«Оно-то так... Но надо ж понимать,—
Ты всего-навсего лишь держишь нос по ветру,
А мне — удары молний принимать!..»
Nadin-ka:
Андрей Усачев
СВЕТЛЯЧОК
Светлячок светил, светил.
А потом и загрустил:
— Я один… А у меня
Где-то быть должна родня.
И ему ответил ветер:
— Разве ты один на свете?
Видишь, звёздочек лучи
Шлют тебе привет в ночи.
Свет чудесный с неба льётся
От зари и дотемна:
Днём выходит дядя Солнце,
Ночью тётушка Луна.
Светлячки живут в лесах,
На земле и в небесах,
А у моря — маяки,
Как большие светляки.
И фонарь на мостовой
Тоже дальний родич твой:
Он мигает с высоты,
Чтобы спать ложился ты.
Улеглись в коробке спички
И бенгальские огни -
Твои братья и сестрички,-
Да и ты, дружок, усни!
Над землёй вставал рассвет.
Светлячок вздохнул в ответ:
— Ах, какая у меня
Знаменитая родня!
Улыбнулся светлячок,
Повернулся на бочок,
Дальним звёздам подмигнул
И счастливым сном уснул!
Nadin-ka:
Арсений Тарковский
РУСАЛКА
Западный ветер погнал облака.
Забеспокоилась Клязьма–река.
С первого августа дочке неможется.
Вон как скукожилась черная кожица.
Слушать не хочет ершей да плотвиц,
Губ не синит и не красит ресниц.
— Мама–река моя, я не упрямая,
Что ж это с гребнем не сладит рука моя?
Глянула в зеркало — я уж не та,
Канула в омут моя красота.
Замуж не вышла, детей не качала я,
Так почему ж я такая усталая?
Клонит ко сну меня, тянет ко дну,
Вот я прилягу, вот я усну.
— Свет мой, икринка, лягушечья спинушка,
Спи до весны, не кручинься, Иринушка!
1956
Svetass S:
РОБЕРТ САУТИ
(1774-1843)
КОРОЛЬ ШАРЛЕМАНЬ
Фаворитка отнюдь не была молода,
Но всегда Шарлеманю желанна:
Над Агатой, казалось, не властны года,
Для монарха она оставалась всегда
Полнокровна, юна и румяна.
Коль случалось расстаться – король тосковал,
Взор мечтой лишь о ней затуманя;
Он цепочку ее на камзол надевал, –
Страсть кипела, как в море бушующий вал,
В ослепленном уме Шарлеманя.
И блистательный граф, и старик часовой
И лакей, и придворный повеса,
И епископ, седою склонясь головой
Все молились, чтоб в угол какой-нибудь свой
Поскорей убиралась метресса.
Приключился недуг; под надзором врачей
В долгих муках она умирала;
Но не полнился скорбью рассудок ничей
Пред усопшей, лежащей в мерцанье свечей,
При печальном звучанье хорала.
Но король приказал: никаких похорон!
И, тревогу двора приумножа,
Он оставил дела, и державу, и трон,
Проводил дни и ночи в отчаяньи он,
Восседая у скорбного ложа.
Что ж он, до смерти так и пребудет при ней?
В королевстве пошли беспорядки,
То, глядишь, лангобарды седлают коней,
То арабские рати грозят с Пириней,
Но ему – не до воинской схватки.
Удалиться никто не спешил от двора.
Все тревожней следили, все зорче;
И решили священники и доктора:
Стал король – как ни жаль, но признаться пора –
Чародейскою жертвою порчи.
И епископ дождался, что выйдет король,
И ко гробу прокрался несмело,
Помолился, вступая в опасную роль, –
Хоть на все и решился задолго дотоль:
Приступил к изучению тела.
Был великой боязнью старик обуян,
Но едва ли не с первой попытки
Отыскать учиняющий зло талисман –
Он кольцо, испещренное вязью письмян
Обнаружил во рту фаворитки.
Восвояси прелат удалиться успел.
В замке сразу же сделалось чище:
Воротился монарх, и челом посветлел,
Мигом вспомнил про двор и про множество дел –
Ну, а гроб отослал на кладбище.
Вновь – веселье, и радость, и смех на пиру,
Всем тоскливые дни надоели;
И король, чтоб развеять былую хандру,
Приглашает вассалов придти ко двору –
Будут праздники в Экс-ля-Шапели.
Коль владыка велит – почему бы и нет?
И, к роскошному балу готовый,
Подчинился дворянства блистательный цвет,
И направились в Экс в вереницах карет
Молодые девицы и вдовы.
Ах, попасть на глаза королю – для любой
Представлялся неслыханный случай!
Меж красотками длился решительный бой:
Кто – окажется взыскан счастливой судьбой,
Кто – зальется слезою горючей.
Вот и вечер, и все собрались на балу:
И сердца вероятных избранниц
Пребывают заране в любовном пылу:
Но послал Купидон в Шарлеманя стрелу:
Тот епископа просит на танец!
Зашептались бароны и дамы вразлад:
Не загадка, а крепкий орешек!
Лишь молитву прочел возмущенный прелат,
И немедленно прочь из дворцовых палат
Ускользнул, чтоб не слышать насмешек.
Лунный блик трепетал на озерной волне,
Шел священник, обижен и мрачен, –
Но король догонял, и кричал, как во сне:
«Мой епископ, прильни поскорее ко мне,
Этот час нам судьбой предназначен!
Мы с тобою на праздник направим стопы,
Насладимся весельем и смехом,
Или прочь от людской удалимся толпы,
И в чащобе, где нет ни единой тропы,
Предадимся любовным утехам!»
Вновь король угодил в колдовскую беду!
Где исток сих речей беспричинных?
Шарлемань, задыхаясь в любовном бреду,
Жарко старцу лобзал и седую браду,
И дрожащие длани в морщинах.
«Мы великое счастье познаем сейчас!
Миг восторга, воистину чудный,
Нам ничто не преграда, ничто не указ,
О пойдем, о изведаем страстный экстаз,
В глубине этой рощи безлюдной!»
«Матерь Божья, – ужели спасения нет?
Чем я Господа Бога обидел?»
Так взмолился прелат, чтоб окончился бред,
И кольцо в письменах, роковой амулет,
Он на собственном пальце увидел.
Мигом вспомнил епископ о чарах кольца,
И, насколько позволила сила,
Он швырнул его в темную гладь озерца:
У монарха отхлынула кровь от лица –
Чернокнижная власть отступила.
Но воздвигнуть король повелел цитадель
Возле озера, видно, недаром:
Он живал там подолгу, – и помнят досель
О монархе, что в городе Экс-ля-Шапель
Не сумел воспротивиться чарам.
(пер. Евгения Витковского)
Peony Rose:
Максимилиан Волошин
Левиафан
1
Восставшему в гордыне дерзновенной,
Лишенному владений и сынов,
Простертому на стогнах городов
На гноище поруганной вселенной, -
Мне - Иову - сказал Господь:
«Смотри:
Вот царь зверей - всех тварей завершенье,
Левиафан! Тебе разверзну зренье,
Чтоб видел ты как вне, так и внутри
Частей его согласное строенье
И славил правду мудрости моей».
2
И вот, как материк, из бездны пенной,
Взмыв Океан, поднялся Зверь зверей -
Чудовищный, огромный, многочленный...
В звериных недрах глаз мой различал
Тяжелых жерновов круговращенье,
Вихрь лопастей, мерцание зерцал,
И беглый огнь, и молний излученье.
3
«Он в день седьмой был мною сотворен, -
Сказал Господь, -
Все жизни отправленья
В нем дивно согласованы.
Лишен
Сознанья - он весь пищеваренье.
И человечество издревле включено
В сплетенье жил на древе кровеносном
Его хребта, и движет в нем оно
Великий жернов сердца.
Тусклым, косным
Его ты видишь.
Рдяною рекой
Струится, свет мерцающий в огромных
Чувствилищах.
А глубже - в безднах темных
Зияет голод вечною тоской.
Чтоб в этих недрах, медленных и злобных,
Любовь и мысль таинственно воззвать,
Я сотворю существ, ему подобных,
И дам им власть друг друга пожирать».
4
И видел я, как бездна Океана
Извергла в мир голодных спрутов рать:
Вскипела хлябь и сделалась багряна.
Я ж день рожденья начал проклинать.
5
Я говорил:
«Зачем меня сознаньем
Ты в этой тьме кромешной озарил
И, дух живой вдохнув в меня дыханьем,
Дозволил стать рабом бездушных сил,
Быть слизью жил, бродилом соков чревных
В кишках чудовища?»
6
В раскатах гневных
Из бури отвечал Господь:
- Кто ты,
Чтоб весить мир весами суеты
И смысл хулить моих предначертаний?
Весь прах, вся плоть, посеянные мной,
Не станут ли чистейшим из сияний,
Когда любовь растопит мир земной?
Сих косных тел алкание и злоба
Лишь первый шаг к пожарищам любви...
Я сам сошел в тебя, как в недра гроба,
Я сам томлюсь огнем в твоей крови.
Как я тебя - так ты взыскуешь землю.
Сгорая - жги!
Замкнутый в гроб - живи!
Таким Мой мир приемлешь ты?
7
- Приемлю...
Декабрь 1915, 1924
Peony Rose:
Ирина Дубровская
Сизиф
Вся жизнь – сизифов труд.
Но, даже зная это,
всё катишь камень свой, не можешь не катить.
Усилия твои – как чувство без ответа,
но если ты Сизиф, тебя не изменить.
Идёшь своим путём,
впустую, без надежды,
туда, куда ведёт тебя твой певчий слух.
И одиноко так, так больно, будто между
двух рёбер вставлен нож и вон выходит дух.
День следует за днём,
и мысль одна и та же
одним лишь веселит усталые черты:
что лучше всех иных привычная поклажа,
что если камня нет, то кто без камня ты?