Выставка работ наших фотошоперов

Сцена залита светом, зрительский зал погружен во тьму.
Она там, я знаю.
Она там.
Смотри на то, чему ты виной.
Видишь?
Это все ты.
Кровь тонкими багровыми потеками.
Широкие раны улыбкой из под лезвия ножа.
Крики. Ох, эти крики.
Это все ты.
Ты.
Я лишь твое оружие, направляй дуло и дергай курок сама.
Нравится, что видишь, Госпожа?
Те ли самые на тебе туфли, которые купил я?
Рукоятка ножа в ладони становится влажной.
Одеваюсь в красное.
Я одеваюсь в красное и что-то просыпается во мне.
Кто-то.
Я не люблю его и боюсь.
Он - тот, кем мне не стать.
Он больше меня, страшнее.
Он кровожаден.
...
...
...
Играть буду не я.
Я - лишь кукольник.
Замена тому, кто был первым.
Как говорит она - лучшая, нежели оригинал.
Тебе виднее, Госпожа. Ты - мой кукловод, пока даешь мне одеваться в красное.
Пока я в красном - я твой. И не забудь держаться подальше, пока я в красном. Пока я - он.

У него страшно болит голова. Звенит в виске. Жужжит в правом ухе. Отдает в скуле.
Он готов с разбегу удариться лбом о каменную стенку.
И еще раз.
И еще раз.
Пока не утихнет эта боль. А она не утихнет. Он знает что не утихнет.
Эту паскуду ни чем не выведешь. Кроме бега и крови.
Он трет пальцами висок. Он смотрит на красный кусок мяса. Он облизывает губы, кусает ребро языка и гипнотизирует стейк, что закрыт полиэтиленовой пленкой, заперт в холоде холодиной камеры, маленького придорожного магазина - заправки.
Мясо протухло и так сладко пахнет. Сладко. Смертью. Ему нравится. Так сильно нравится, что боль виске становится нестерпимой.
Он открывает дверь холодильника, вынимает бутылки с пивом, но все еще смотрит на мясо.
Где-то в гортани рождается звук. Какой-то песни. Он не помнит слов, но напевает простой мотивчик.
Будто если добавит звуки в тишину, запах тухлятины станет не столь притягателен. Будто баюкает псину внутри себя и может её успокоить.
Вот так с мотивом песни без слов, он подходит к кассе. Ставит бутылки с пивом и пока к песне прибавляется пискливый звук сканера смотрит в окно, на машину.
- Спит что-ли сучара? - проносится в голове. - Нашел время.
Вагнер не помнит когда спал последний раз. Слишком болит голова. Когда луна ближе, он вообще не может спать.
На прилавок кладется пакет со стейком. Пленка порвалась. Запах ударяет в нос все сильней.
Вагнер замолкает. Кусает язык. И вываливает из карманов брюк пару смятых купюр парню кассиру. Тот смотрит на деньги собирает их.
Потом Вагнер будет вспоминать, что у парня тряслись руки. Он, мать вашу, уверен, что у они у него тряслись.
Он уверен, что пацан не смотрел его в глаза. Он, мать вашу, знает что значит, когда тебе боятся смотреть в глаза.
Он спрашивает: "Все в порядке?" и улыбается. Хотя знает, что ему нельзя улыбаться.
Его улыбка пугает. Мамочка давно говорила...все говорят:"Когда ты улыбаешься хочется сделать две вещи - ударить тебя по морде или убежать"
Вагнеру нравится улыбаться.Иногда он любит боль, сравнивает с той что есть в его жизни. И очень любит когда убегают.
Ему отвечают: "Да, конечно. Сейчас разменяю и принесу сдачи"

Он бросает пиво в ТиДжея. Садится рядом. И вынимает кусок стейка из упаковки. Впивается зубами в мякоть.
Боль утихает. Или ему кажется, что она утихла. И это, конечно, из-за стейка. Это не из-за мальчика подростка, тело которого сейчас лежит в хоз-комнате.
Боль утихает. Или ему кажется, что она утихла. И это, конечно, же из-за стейка. С чуть тухловатым вкусом. Он не предлагает рядом сидящему. Это не правильно. Его учили делится едой.
Пара капель крови стекают на светлые джинсы. И это единственные, что его волнует.
Испачканные в крови новые джинсы. Больше ничего.
Он вытирает пятно смятой в кулаке бумажкой. Та только размазывает и почти не впитывает. Почему, бл*ть, они печатают ориентировки на такой хреновой бумаги?
- Мы едем или как... - говорит он прожевывая новый кусок. И улыбается. Хотя знает, что улыбаться ему нельзя.

Медленно, медленно, медленно.
Все слишком медленно. Его дергает. Зовет, но не изнутри. У него нет такой привязки к луне.
Слишком тихо на заправке.
Нога трясется, хрен с ней. Это не нервное, это из-за того, что все медленно. Он может быстрее. В тысячу раз.
Ненавидит ждать, а Вагнер заставляет.
Грызет ногти. Получается до крови.
*лять.
Его волосатому другу нельзя сейчас. Ни капли. Ни капелюшечки.
Звереет, падла.
Засовывает палец в рот, сильно сдавливает, обсасывает, чтобы не оставить запаха. Другая рука уже сама нашла себе дело - колупает дыру в джинсе.
Скорее бы он. Уже целых семь минут прошло и тянется восьмая.
Ненавидит сидеть в коробке. Тесно, сперто, считая секунды. Он не любит время, когда то тащится, словно черепаха на седативном.
Наконец идет. Поедем, скоро поедем. Давай, шагай шире, чувак. Быстрее. Быстрее.
В нос шибает запах тухлого, так, что слезятся глаза.
Вагнер кидает ему пиво, садится рядом и жрет. Улыбается так, как плохо.
Снова трясется нога, теперь уже от нервов. Открывает пиво, чтобы перебить вонь, делает глоток.
Вообще, Вагнер нормальный чувак. Время такое просто. Луна.
Между тухлятиной запах свежей крови. Дергает себя за мочку уха, не может молчать.
- Поехали, чувак. Надо двигать. Надо найти эту хренову дыру пока тебя не ушибло большой желтой мамой, и ты не начал охоту за мной.
Вагнер дожирает манерно. Облизывает пальцы. Лыбится.
- Эй! Ты еще помнишь своего друга, ТиДжея? ТиДжея нельзя жрать, брат! Одно из двух - или понос, или запор. Второе даже вероятнее - от жилистого мяса.
Мотор урчит довольно, ТиДжей скалится в ответ. Сам движок перебирал, теперь доволен результатом. Окружающее сливается в цветное пятно.
Наконец, движение.
- Слушай, как думаешь, там будут дамочки? Там же не может не быть дамочек? Я бы нашел себе крошку на ночку-другую. Или лучше охота? Никак не могу решить.
Барабанит по рулю пальцами, слушает стук в такт собственного голоса. ТиДжею - когда он человек - нравится звук, нравятся любые звуки. Они разбавляют тишину и убеждают в том, что он - не животное. Что не попадет в клетку. А что делать. Издержки роста в той самой второй ипостаси.
- Посмотри карту, чувак. Проверь, правильно ли мы едем, - ТиДжей чешет нос указательным, одним глазом следя за дорогой. - На шестьдесят пятое? Мне туда повернуть? Или сороковое? Надо было тебе взять мне два пива. Или три.