михайловна:
Иван Бунин
В жарком золоте заката Пирамиды,
Вдоль по Нилу, на утеху иностранцам,
Шёлком в воду светят парусные лодки
И бежит луксорский белый пароход.
Это час, когда за Нилом пальмы чётки,
И в Каире блещут стёкла алым глянцем,
И хедив в ландо катается, и гиды
По кофейням отдыхают от господ.
А сиреневые дали, — там, на юге,
На нубийском диком юге, — мутны, знойны
И всё так же миру чужды, заповедны,
Как при Хуфу, при Камбизе… Я привёз
Лук оттуда и колчан зелёно-медный,
Щит из кожи бегемота, дротик стройный,
Мех пантеры, сеть заржавленной кольчуги,
Но какая мне в них надобность — вопрос.
Nadin-ka:
Юрий Левитанский
ЛЮБЛЮ ОСЕННЮЮ МОСКВУ...
Люблю осеннюю Москву
в ее убранстве светлом,
когда утрами жгут листву,
опавшую под ветром.
Огромный медленный костер
над облетевшим садом
похож на стрельчатый костел
с обугленным фасадом.
А старый клен совсем поник,
стоит, печально горбясь…
Мне кажется, своя у них,
своя у листьев гордость.
Ну что с того, ну что с того,
что смяты и побиты!
В них есть немое торжество
предчувствия победы.
Они полягут в чернозем,
собой его удобрят,
но через много лет и зим
потомки их одобрят,
Слезу ненужную утрут,
и в юном трепетанье
вся неоправданность утрат
получит оправданье…
Парит, парит гусиный клин,
за тучей гуси стонут.
Горит, горит осенний клен,
золою листья станут.
Ветрами старый сад продут,
он расстается с летом..
А листья новые придут,
придут за теми следом.
Nadin-ka:
Юрий Левитанский
Здесь обычай древний
не нарушат.
В деревянный ставень постучи —
чай заварят,
валенки просушат,
теплых щей достанут из печи.
В этих избах,
в этой снежной шири,
белыми морозами дыша,
издавна живет она —
Сибири
щедро хлебосольная душа.
Если кто и есть еще,
быть может,
что шаги заслыша у ворот,
на задвижку дверь свою заложит,
ковшика воды не поднесет,
и влечет его неудержимо
встреча с каждым новым пятаком —
пусть себе трясется эта жила
над своим железным сундуком!
Сколько раз
меня в крестьянской хате
приглашали к скромному столу!
Клали на ночь
только на кровати,
сами ночевали на полу.
Провожая утром до ограды,
говорили,
раскурив табак,-
дескать, чем богаты,
тем и рады.
Извиняйте, если что не так!..
В дом к себе распахивая двери,
не тая ни помыслов,
ни чувств,
быть достойным,
хоть в какой-то мере,
этой высшей щедрости
учусь.
Чтоб делить
в сочувственной тревоге
все, что за душой имею сам,
с человеком,
сбившимся с дороги,
путником,
плутавшим по лесам.
Чтобы, с ним прощаясь у ограды,
раскурив по-дружески табак,
молвить:
— Чем богаты, тем и рады.
Извиняйте, если что не так!
михайловна:
Александр Балтин
Ташкент
Мавзолеи старого Ташкента
И ансамбли… Кобальт куполов,
Будто ретроспекциею лента
Прошлого, что состоит из снов
Суммы человечества, мелькает.
Тут была история густа.
И сие сознанье возвышает,
Как мечетей старых красота.
Nadin-ka:
Ингвар Никольский
Разбивая свой лоб в восхищённых нетрезвых поклонах
О колючий гранит, наливая ещё по одной –
Я люблю этот город. Кривой, несуразной колонной
Я стою над рекой, и со мной говорит её дно.
Город одновременно штормит ноябрём и апрелем.
Тьма, пришедшая с Балтики, кутает Ершалаим.
Издают истуканы-трамваи тревожные трели –
Ты смотри, люди едут куда-то, не страшно же им.
Хоть и было пропето про мёртвые наши минуты,
Люди вышли на улицы – время последних потех!
Словно город схватил их и тащит единым маршрутом
До круизного лайнера, что дожидается всех.
Здесь на здравый рассудок ложили негласное вето.
Вон поют ерунду, растворяясь в сквозящей дали.
Крюк Невы распорол этот город, как старую ветошь,
И обрывки полощет под западным ветром залив.
Город кашляет тихо. Кварталы застыли поротно.
Из-под масок не слышно «ура» из колодезных ртов.
Город бредит империей в мягкой постели болотной,
Вентилируя лёгкие шквалом от старых фортов.
Я смотрю в горизонт. Не хожу, не испорчу рисунка.
Боязливо прижались к мосту недобитые льды.
Из разбитого лба вытекает холодная струйка
Пресноватой, с лекарственным привкусом, невской воды.
михайловна:
Артур Гарипов
Казань
Чуть солнце встало, на заре! –
Готовы сумки с рюкзаками.
Машины "сняты с якорей"
И мы по тракту до Казани
Среди задумчивых лесов,
Полей бескрайних,
Золотистых!
Меж городов и деревень,
Что проплывают
Лентой быстрой! –
Спешим раздольем
Насладиться
У белоснежного Кремля! –
Где, у восторженных туристов
Улыбки! И глаза – горят!
Где, ослепительно красиво!
Кругом! Куда не бросишь взгляд!
Где, город сказочно красивый
Большой историей – объят!
– Ребят! Ступайте к берегам! –
Гуляйте! Видом наслаждаясь!
Я отлучусь, чуть позже к вам
Вернусь! – По Баумана как
Нагуляюсь!
Где, среди музыки, витрин,
Людей, не знающих тоски! –
С одной из театральных сцен –
Звучат знакомые стихи!
Peony Rose:
Петр Вяземский
Рябина
Тобой, красивая рябина,
Тобой, наш русский виноград,
Меня потешила чужбина,
И я землячке милой рад.
Любуюсь встречею случайной;
Ты так свежа и хороша!
И на привет твой думой тайной
Задумалась моя душа.
Меня минувшим освежило,
Его повеяло крыло,
И в душу глубоко и мило
Дней прежних запах нанесло.
Всё пережил я пред тобою,
Всё перечувствовал я вновь -
И радость пополам с тоскою,
И сердца слезы, и любовь.
Одна в своем убранстве алом,
Средь обезлиственных дерев,
Ты вся обвешана кораллом,
Как шеи черноглазых дев.
Забыв и озера картину,
И снежный пояс темных гор,
В тебя, родную мне рябину,
Впился мой ненасытный взор.
И предо мною - Русь родная,
Знакомый пруд, знакомый дом;
Вот и дорожка столбовая
С своим зажиточным селом.
Красавицы, сцепивши руки,
Кружок веселый заплели,
И хороводной песни звуки
Перекликаются вдали:
«Ты рябинушка, ты кудрявая,
В зеленом саду пред избой цвети,
Ты кудрявая, моложавая,
Белоснежный пух - кудри-цвет твои.
Убери себя алой бусою,
Ярких ягодок загорись красой;
Заплету я их с темно-русою,
С темно-русою заплету косой.
И на улицу на широкую
Выйду радостно на закате дня,
Там мой суженый черноокую,
Черноокую сторожит меня!»
Но песней здесь по околотку
Не распевают в честь твою.
Кто словом ласковым сиротку
Порадует в чужом краю?
Нет, здесь ты пропадаешь даром,
И средь спесивых винных лоз
Не впрок тебя за летним жаром
Прихватит молодой мороз.
Потомка новой Элоизы
В сей романтической земле,
Заботясь о хозяйстве мызы,
Или по-здешнему - шале,
Своим Жан-Жаком как ни бредит,
Свой скотный двор и сыр любя -
Плохая ключница, не цедит
Она наливки из тебя.
В сей стороне неблагодарной,
Где ты растешь особняком,
Рябиновки злато-янтарной
Душистый нектар незнаком.
Никто понятья не имеет,
Как благодетельный твой сок
Крепит желудок, душу греет,
Вдыхая сладостный хмелек.
И слава сахарной Коломны
В глушь эту также не дошла:
Сырам вонючим сбыт огромный,
А неизвестна пастила.
Средь здешних всех великолепий
Ты, в одиночестве своем,
Как роза средь безлюдной степи,
Как светлый перл на дне морском.
Сюда заброшенный случайно,
Я, горемычный как и ты,
Делю один с тобою тайно
Души раздумье и мечты.
Так, я один в чужбине дальной
Тебя приветствую тоской,
Улыбкою полупечальной
И полурадостной слезой.
1854, Швейцария
михайловна:
Игорь Белов
Любимый город
Какое чудо! Посмотри вокруг!
Восторг души не выразить словами!
Так восхищать способен только Петербург
С его каналами, мостами, куполами…
Так вдохновлять достоин только Ленинград-
Непокоренный, величавый, дерзкий…
Три ангела покой его хранят,
Окутанный туманом невским.
О, Петроград, хранитель доблести российской!
Имперский лик, державный стан, злаченый шпиль!
Не зря зовешься ты Пальмирою Балтийской,
Ты город-тайна, город-сказка, город-быль!
михайловна:
Г.Жаркова
ЗАБАЙКАЛЬЕ
Забайкалье - это за Байкалом
Это там, где сопки и тайга
Это там, где снег по перевалам,
Где зимой беснуется пурга.
Забайкалье - резкие морозы
В иней, снег закутана земля.
В шубах снежных сосны и берёзы.
Под покровом снега спят поля.
Здесь весна багулом красит сопки.
В синем небе дымкой облака,
А в тайге чуть видимые тропки
Приведут к хрустальным родникам.
Богатырской мерой всё здесь взято –
Ширь полей, долин, озёр
И степей холмистых необъятных.
Чистых рек, великолепных гор.
Здесь нельзя в природу не влюбиться.
Нет прекрасней и суровей края.
Раз увидишь - долго будет сниться
Забайкалья красота земная.
Забайкалье. Это за Байкалом,
Это там, где много лет назад
По таёжным тропкам и увалам
Пётр Бекетов проводил отряд.
Распахнуло, словно двери дома,
Забайкалье дали для людей.
Пусть земля сурова, незнакома,
Но селились с радостью на ней.
Расчищали новую землицу,
Строили добротные дома.
Знали люди - будет долго длиться
Забайкальская морозная зима.
Золота здесь было очень много
В чистых водах светло-струйных рек.
Здесь нашли к богатству недр дорогу,
Здесь трудом прославлен человек.
Крепкими здесь люди вырастают,
Черпав силушку из забайкальских недр.
Не пустой бамбук напоминают,
А похожи на могучий кедр.
Забайкальцы - люди за Байкалом,
Сколько ж им пришлось перетерпеть.
Только изменились они мало,
Разве песни реже стали петь.
Но как прежде, тихий и приятный,
Слышен, словно летний ветерок,
Отличительный от всех, невероятно,
Забайкальцев наших говорок.
«Паря, слышь, грозу я чую сёдни,
Мож покосом нынче погодим,
Опосле начнём. Переночуем,
Но а завтра будет, поглядим.
Nadin-ka:
Тамила-Бахира Колодий.
В Иран приехав вешнею порою,
Трех женщин я повсюду встретить мог.
Одна тысячелетнею чадрою
Окутана была до самых ног.
Красивых женщин пели не случайно
Поэты здесь в былые времена.
– Кто вы, ханум, чей лик сокрыт, как тайна?
– Я – Персия, – ответила она.
Чадра другой была под стать вуали,
Приметить позволяя неспроста
Жемчужины, которые сверкали
В полуоткрытой киновари рта.
Казалось, проплывавшая в зените,
Слегка прикрылась облаком луна.
– Кто вы, ханум? Как вас зовут, скажите?
– Я – Персия, – ответила она.
Точеные, как будто из самшита,
У третьей были ножки. И, смугла,
Мне улыбалась женщина открыто,
И я подумал: «Боже, как мила!»
Прекрасный лик. Точеная осанка,
И дерзко грудь почти обнажена.
– А вы, мадам, наверно, парижанка?
– Я – Персия, – ответила она.
михайловна:
Дубинский Юрий
Евпатория
Золотистый песок и лазурное небо –
Евпатория – солнечный край!
Ах, какие здесь звезды, закаты, рассветы!
Наслаждайся, лови их, вдыхай!
Солнце страстно пылает на взморье,
Воздух нежен и полон целебных паров,
Царский голос Евпатора тает в прибое,
Детский смех долетает от волн, бурунов.
Так уютно здесь ходят трамваи,
Приглашая в приятный маршрут,
Дышат древностью стены и камни,
Вспомнить подвиги, славу зовут.
Текие, Джума-Джами, кенасы,
Старый город, Никольский собор,
Древней Греции памятки, насыпь –
Путешествует временем взор.
Солнце страстно пылает на взморье,
Воздух нежен и полон целебных паров,
Царский голос Евпатора тает в прибое,
Детский смех долетает от волн, бурунов.
Золотистый песок и лазурное небо –
Евпатория – солнечный край!
Ах, какое здесь море! Закаты, рассветы!
Вдохновляйся, плыви и взлетай!
михайловна:
Татьяна Фролова.
Урал
Урал – из древней сказки Змей,
В глазах мгла ледяных ночей,
Полярный круг над головой,
Хвост моет Каспий голубой.
Проносится за веком век,
Но все горят сапфиры рек,
Заря, как огненный кристалл,
Волшебный Змей – Седой Урал.
А в услуженье у него
Змеевки – дочери его,
Распустят пряди дивных кос,
Полощут золото волос.
Он прячет Тайны древних гор,
Пещер глубоких и озер,
Подкинет яшму, изумруд
Хозяин всех подземных руд.
Подарит россыпь хрусталей,
Пожар искрящихся огней,
Как очи льдистые богов
Далеких, северных снегов.
А на вершинах сотни лет
Колдует ночью лунный свет,
Мир, полный дремлющей любви,
Откликнется! Ты позови!
Nadin-ka:
Белла Ахмадулина
Снег аджаро-гурийских гор...
Снег аджаро-гурийских гор,
моих гор родных.
О, какой там большой простор,
какой чистый родник!
Маленькая мельница на Губазоули
у ворот моего двора.
Там лавровишни давно уснули,
и роса их сладка и добра.
О родина,
уже, наверное, год
я не виделась с ней!
Снег аджаро-гурийских гор,
туман и снег…
михайловна:
Шелковый Сергей
Валенсия.
Так вот, где сёстры-ласточки зимуют!
Соборов валенсийских лепота,
белиссимо, прочтённое с листа,
влечёт их ввысь и в роздыхе ликует.
В Валенсии — семнадцать в декабре
волна и воздух. И накат негромкий
ласкает плоть белопесчаной кромки
в размеренно-ритмической игре.
Мои четыре с половиной дня
в цепи тысячелетней кавалькады —
не Бог весть что… И всё-таки не надо
из памяти вычёркивать меня,
Валенсия! — Теперь-то я могу,
твоею смуглой нежностью задетый,-
пусть не омегой, — альфою и бетой
на средиземноморском берегу
играть с тобой в слова, в воспоминанья,
в те изваянья Сына из песка,
которые ничейная рука
у моря оставляет в назиданье:
искусство — то, что будет жить без нас,
без имени и даже без корысти
ревнителя пера, резца и кисти,
наследуя лишь детскость певчих глаз…
И вот летуньи наши где снуют,
сбежав на юг, — в твоей закатной хмари,
Валенсия! — О легкокрылой твари,
о беженке, заботится приют
монастырей твоих и колоколен.
И здесь, — средь кротко-женственных дерев,
лимонных, апельсиновых, — я волен
взывать «Сестра-касатка!» нараспев.
И право, так мне легче узнавать
всё то, что в силе многоцветной снилось,
и поутру в гостинице «Лос Силос»
тяжёлый штоф на окнах раздвигать…
Здесь, через площадь, — колизей быка.
Без бритвенных пассажей матадора
зевнёт зима. Но в марте, в день мажора,
рванётся на арену чёрный торо,
чтоб гибель, — чья же? — в бисере декора,
была прилюдна и насквозь легка…
Nadin-ka:
БОРИС ПОПЛАВСКИЙ
Птицы-анемоны появлялись в фиолетово-зеленом небе.
Внизу, под облаками, было море, и под ним на страшной
глубине — еще море, еще и еще море, и наконец
подо всем этим — земля, где дымили небоскребы
и на бульварах духовые оркестры
тихо и отдаленно играли.
Огромные крепости показывались из облаков.
Башни, до неузнаваемости измененные ракурсом,
наклонялись куда-то вовнутрь, и там еще —
на такой высоте — проходили дороги.
Куда они вели? Узнать это казалось совершенно
невозможным.
И снова всё изменилось. Теперь мы были в Голландии.
Над замерзшим каналом на почти черном небе летел
снег, а в порту среди черного качания волн
уходил гигантский колесный пароход, где худые
и старые люди в цилиндрах пристально
рассматривали странные машины высокого роста,
на циферблатах которых было написано —
Полюс.