Svetass S:
Дмитрий ДАРИН
ВАНЬКА СКОЛИН
Собрались у колокольни
Бабы, дети, мужики
Посмотреть, как Ванька Сколин
Долетает до реки.
Он вчера кабацкой голи
Хвастал, может быть, хмельной.
Дескать, прыгну с колокольни
С парой крыльев за спиной.
— Человек — червяк, не птица, —
Все смеялись в кабаке.
— Не забудь опохмелиться.
Чтоб леталось налегке.
— Берестой закрыл я щели.
Вот — смотрите на чертеж.
— Вань, да ты в своем уме ли?
Ты ж костей не соберешь.
Высока ведь колокольня.
Выше только небеса.
Падать с неба - жуть, как больно, —
Раздавались голоса.
Ванька гнул свое упрямо.
До реки, мол, долечу,
И за то поставил в храме
Я огромную свечу.
Прыгнул Ваня, помолившись.
И крещеный люд застыл...
Берестой своей накрывшись.
Он лежал под парой крыл.
Откачали еле-еле.
Лекарь сделал все, что мог.
В кабаке его жалели —
Подносили, раз без ног.
Так и жил себе калекой.
Не жалея ни о чем —
Лучше падать человеком.
Чем проползать червяком.
Nadin-ka:
Новелла Матвеева
БЕЗДОМНЫЙ ДОМОВОЙ
Кораблям в холодном море ломит кости белый пар,
А лунный свет иллюминаторы прошиб.
А первый иней белит мачты, словно призрачный маляр,
И ревматичен шпангоутов скрип…
Говорят, на нашей шхуне объявился домовой —
Влюбленный в плаванья, бездомный домовой!
Его приметил рулевой,
В чем поручился головой,
И не чужой, а своей головой!
Домовой
Заглянул к матросу в рубку,
Закурил на юте трубку
И журнал облизнул судовой
(Ах, бездомный домовой,
Корабельный домовой!) —
И под завесой пропал дымовой…
…Перевернутый бочонок,
на бочонке первый снег.
Куда-то влево уплывают острова.
Как с перевязанной щекою истомленный человек,
Луна ущербная в небе крива.
Кок заметил: «Если встретил
домового ты,
чудак,
То не разбалтывай про это никому!»
А рулевой про домового разболтал,
и это знак,
Что домовой не являлся ему.
Что не ходил к матросу в рубку,
Не курил на юте трубку,
Не мелькал в хитрой мгле за кормой…
Корабельный домовой,
Ах, подай нам голос твой!
Ау! Ау!
Ай-ай-ай!
Ой-ой-ой!
Загляни к матросу в рубку!
Закури на юте трубку!
Рукавичкой махни меховой!..
Волны пенные кипят,
И шпангоуты скрипят,
И у штурвала грустит рулевой…
Nadin-ka:
Всеволод Рождественский
РУССКАЯ СКАЗКА
От дремучих лесов, молчаливых озёр
И речушек, где дремлют кувшинки да ряска,
От берёзок, взбегающих на косогор,
От лугов, где пылает рыбачий костёр,
Ты пришла ко мне, Русская сказка!
Помню дымной избушки тревожные сны.
Вздох коровы в хлеву и солому навеса,
В мутноватом окошке осколок луны
И под пологом хвойной густой тишины
Сонный шорох могучего леса.
Там без тропок привыкли бродить чудеса,
И вразлет рукава поразвесила ёлка,
Там крадется по зарослям темным лиса,
И летит сквозь чащобу девица-краса
На спине густошёрстого волка.
А у мшистого камня, где стынет струя,
Мне Алёнушки видятся грустные косы...
Это русская сказка, сестрица моя,
Загляделась в безмолвные воды ручья,
Слёзы в омут роняя, как росы.
Сколько девичьих в воду упало колец,
Сколько бед натерпелось от Лиха-злодея!
Но вступился за правду удал-молодец.
И срубил в душном логове меч-кладенец
Семь голов у проклятого Змея.
Что веков протекло — от ворот поворот!
Всё сбылось, что порою тревожит и снится:
Над лесами рокочет ковёр-самолёт,
Соловей-чудодей по избушкам поёт,
И перо зажигает Жар-Птица.
И к алмазным пещерам приводят следы,
И встают терема из лесного тумана,
Конь железный рыхлит чернозём борозды,
В краткий срок от живой и от мёртвой воды
Давних бед заживляются раны.
Сколько в сказках есть слов — златопёрых лещей,
Век бы пил я и пил из родного колодца!
Правят крылья мечты миром лучших вещей,
И уж солнца в мешок не упрячет Кащей,
Сказка, русская сказка живой остаётся!
Peony Rose:
Юлия Петрусевичюте
***
Сон деревянный, глубокий, как старый колодец,
Гулкий, как колокол, тёмный, как тень под камнями,
Спутанный, как обнажённые белые корни.
Запахи влажной земли в развороченной яме,
Мокрого дерева, ягод колючего тёрна.
Наглухо дом заколочен. И ждёт незнакомец
На перекрёстке вчера, и сегодня, и завтра,
Горстью зерна засыпает пустые глазницы,
Горстью зерна барабанит в закрытые окна.
По деревянному срубу дождями стучится,
Снится то птицей осенней, то ветром, то волком,
Возле реки, где рогатая пьёт кобылица.
Я просыпаюсь. И с первым же медленным вдохом,
Первым за тысячу лет, возвращается память –
С первым глотком молока возвращаются силы.
Сказано слово, и яблоку некуда падать.
Окна открылись, и хлопают серые крылья.
Хлеба кусок не забудь за порогом оставить.
Чёрного хлеба и чашку осеннего мёда
Нужно оставить под яблоней, между корнями.
Время гостей. Приходи на блины и орехи.
Время сучить бесконечную нить над полями,
Ткать полотно, шить рубашки и штопать прорехи,
Время гусей-лебедей отпускать на свободу.
михайловна:
Абрамова Татьяна
Нарцисс и нимфа Эхо.
Горные тропы, как строчки витые,
Трудные, легкие на подъём,
И поднимаясь на скалы литые,
Держат они, будто неба проём.
И утомлённый охотою странник,
Сел к роднику у зеркальной воды,
И засмотрелся: – Я – божий избранник,
Я ведь красив, как Киферы сады.
Лук он забыл, в колчане звали стрелы:
Ты отпусти нас стрелой в облака.
Нимфы кружились влюбленные, пели,
В небо манила златая тропа.
Мир он забыл, и себя созерцая,
Нимфу-любовь он к себе не позвал,
И в одиночестве дня умирая,
Он превратился в цветок и завял.
Svetass S:
Екатерина Серова
КАК РОСЛА БАБА-ЯГА
Наверно. Яге-девчушке
Привольно жилось,
без забот:
Ей мама пекла ватрушки.
А папа клал ягоды в рот.
Они ей лесные диковинки
Дарили наперебой:
То коврик из листьев, махровенький.
То ступу с узорной резьбой.
И нечему тут дивиться.
Что скоро им стало невмочь:
Капризной и вздорной девицей
Росла их любимая дочь.
— Не нужно варенье черничное.
Подайте мне заграничное!
— А где заграничное взять? —
Вздыхала усталая мать.
— Ах, так? —
И однажды сглупу,
Родителям нежным назло
Уселась девчонка в ступу.
Схватила рывком помело.
И только лягушки видели,
Как ступа летела в лес...
Хватились наутро родители.
А дочки и след исчез!
Яга и поныне вздорная —
Так сказка нам говорит,—
То путника кормит, покорная.
То слопать его норовит!
Peony Rose:
Мурадин Ольмезов
Торговец временем
Зычно сзывает людей на базаре
продавец времени:
– Эй, кто хочет прожить
долгую жизнь,
налетайте скорее –
продаю время оптом,
в упаковках по дням,
по неделям,
а можно и по несколько лет.
По десять,
по двадцать,
по желанию покупателя.
Налетайте!
Бесценный товар!
Недорого прошу.
Вот ты уже совсем не молод:
лицо – гармошкой,
и зубы – через один,
что скажешь, когда Азраил*
постучится к тебе и скажет:
«Собирайся!
Пора и честь знать!»
Правильно.
Пойдёшь, как миленький.
А вот если купишь время,
то, махая квитанцией перед его носом:
«Нет, дорогой, – скажешь, –
мне ещё жить и жить!» –
и он уйдёт, что-то бурча под нос,
а ты будешь ехидно смеяться ему вслед.
В этом свёртке
непрожитые годы акробата,
разбившегося под куполом цирка
совсем молодым.
Взвесить?
Очень здоров и красив был акробат.
Не скупись.
Всего за 90 золотых того добра,
которого так не хватает
брошенным детям с нашей улицы,
они каждое утро
обходят мусорные баки
в поиске объедков с наших столов.
А этот свёрток –
жизнь очень сытого человека,
который каждый день,
выходя из дому, причитал:
«Как бы чего не вышло,
как бы чего не вышло!».
Так и случилось:
поскользнулся о банановую шкурку
и отдал богу душу.
Берите остаток его жизни
за 50 золотых –
и подарим хотя бы по одному сытному месяцу тем,
кто недоедал в доме престарелых,
тем, кто лопатой и киркой
вытаскивал страну
из послевоенной разрухи.
А в этом свёртке жизнь актрисы,
умершей от передозировки.
Стоит всего 30 серебряных
чистых улыбок.
Купи, и мы подарим целых десять лет
неизлечимо больной девочке,
которой осталось всего-то
с воробьиный клюв.
По улыбке в день.
А вот этот свёрток –
непрожитая жизнь героя.
Он отдал её по вине алчной,
вероломной власти,
отправившей его на смерть,
чтобы защитить награбленное.
Берите!
Он был честным
и очень достойным человеком.
Берите!
Только как бы и вы не погибли
за правое дело.
А вот это – время доносчика,
который сдох, как собака.
Отдам за бесценок.
Слышите, за бесценок,
почти что даром.
Эй, вот ты, с грязными,
трусливыми глазами!
Эй! Да, тебе говорю.
Бери, отдаю за так.
Уж очень оно воняет.
*Азраил – ангел, забирающий душу.
Nadin-ka:
Николай Гумилев
ДОЧЬ ЗМИЯ
Простерла Змея на горячих ступенях
Зеленой туникой обтянутый стан,
Народ перед нею стоит на коленях,
И струны звенят и грохочет тимпам.
И девочке чудно, как выгнуты луки,
Как рвутся слоны, как храпит жеребец,
Но вот перед ней простирающий руки
Двурогой тиарой увенчанный жрец.
«О, дочь Грегору, венценосного Змия,
Найденная князем, не знавшим жены,
На склонах Агира, в долине Хэмиэ,
Где Урр, низвергаясь, гремит с крутизны.
Два славные года ты правишь над нами,
И сборщикам некуда деть податей,
Пшеница сам-десять, отлично с быками,
И жены рожают здоровых детей.
Во храме двухтысячестопном со мною
Жрецы ежедневно твой славят приход,
Питаясь высокостоящей луною,
Священный рубин еженощно растет.
Да примет царевна молитвы святые,
Народ-змиеносец, молитвы — твои,
Склонитесь же люди, венчайте дочь Змия!»
Вдруг голос: «Убейте отродье змеи!..»
Сто рук поднялось над седой головою,
Сто ног замесило кровавую грязь,
И вторило эхо немолчному вою,
Над мертвым отгулами камня глумясь.
И встала царевна с горячих ступеней
И тонкую руку простерла вперед:
«Свершилось, свершилось —священных оленей,
Крылатых оленей я слышу полет.
Отец мой, отец мой, к тебе, семиглавый,
В небесные, черные степи твои,
Иду приобщиться немеркнувшей славой,
Двенадцатизвездной твоей чешуи».
Svetass S:
Тимур Кимбиров
БАЛЛАДА
Ну и что с того, что давным-давно
Королевство покинул Он?
Захватил самозванец старинный трон
Давным-давно.
Только все равно
Он вернется, мой славный Король!
Он вернется, конечно. Он мне обещал.
И меня не обманет Он!
Ну и что с того, что давным-давно
Все привыкли уже без Него?
И пали в бою паладины Его
Давным-давно.
Только все равно
Он вернется, мой славный Король!
Он вернется, конечно. Он мне обещал.
И меня не обманет Он!
Ну и что с того, что давным-давно
Предал я моего Короля?
И с тех пор мне постыла родная земля
Давным-давно.
Только все равно
Он вернется, мой славный Король!
Он вернется, вернется! Он мне обещал.
И меня не обманет Он!
михайловна:
Михаил Кабзон
Явь, Правь, Навь и Славь
Давай с тобой сейчас поговорим,
Как древние славяне представляли этот мир.
ЯВЬ - это мир, в котором мы творим.
Реален этот мир. Он ощутим и зрим.
И от рождения до смерти в нём,
Мы делаем добро, грешим, болеем и живём.
По-разному живём мы в этом мире,
Одни творят стихи, внимая лире.
Других война на подвиги зовёт.
Науку кто-то двигает вперёд,
Орлиным взором вглядываясь в даль.
Кто землю пашет, кто-то плавит сталь.
Но есть и те, кто жив за счёт других,
И ради славы, прелестей мирских
Готов предать, насиловать, убить,
Прервав наследства жизненную нить.
Все после смерти покидают ЯВЬ.
Их души оставляют тело.
И попадают в ПРАВЬ, иль в НАВЬ, иль в СЛАВЬ,
В зависимости от того, что в жизни сделал.
ПРАВЬ – мир потусторонний в мире света,
Где души умерших живут и ждут момента,
Чтоб возродиться в правнуках и внуках,
Их не терзают ни в огне не в муках.
И если в ЯВИ ты не натворил ужасных дел,
Был честен там, трудолюбив и смел,
Тогда твоя бессмертная душа
Вновь возродится в теле малыша.
Но если беззастенчиво грешил,
Неправедно на этом свете жил,
Тогда твоя душа найдёт покой
Переселяясь в мир совсем другой.
Коль не достоин жить среди людей,
Душа твоя поселится в зверей.
И никогда на протяженьи века
Тебе не стать обратно человеком.
НАВЬ – мир потусторонний тоже.
Там души тех, кто в ПРАВЬ попасть не может.
У тех, кто нелюбим был в мире за свои деяния.
Душа пребудет в сонном состоянии.
Но НАВЬ не вечное пристанище души,
И коль наследники так будут хороши,
Что смогут смыть грехи зарвавшегося предка,
Душа его вернется в ПРАВЬ
И вселится обратно в человека.
СЛАВЬ - мир потусторонний для людей готов,
Кто подвигами славен и известен.
Такие души наслаждаются покоем средь богов,
Во всём и навсегда с богами вместе.
Peony Rose:
Роальд Мандельштам
Золотое руно
Я – варвар, рождённый в тоскующем завтра
Под небом, похожим на дамский зонт,
Но помню былое: плывут аргонавты,
Под килем рыдает взволнованный Понт.
И мир, околдованный песней Орфея,
Прозрачен до самого дна
И дремлет, как сказочно-добрая фея,
Влюблённая в песнь колдуна.
И в час неизвестный на берег покатый
Любви приходили помочь
Прекрасная, злая, больная Геката
И чудная царская дочь.
Усталое море спокойно и сонно,
Храпит на седых валунах –
Так спи же: не будет второго Ясона,
Как нет золотого руна!
михайловна:
Богиня Ника.
Таня Зачёсова
Она нужна нам постоянно,
Когда стремимся мы к победе,
И призываем неустанно,
И ждём, когда она приедет
На колеснице и в повязке,
С оружием у самых ног,
Чтоб победить и будто в сказке
Принять из рук её венок...
Когда из семени Палланта,
В одной из ярых капель Стикса*
Дочь рождена была титана -
Крылатая Богиня Ника
Олимп, наверное, не ведал,
Афина лишь потом откроет,
Что рождена была Победа,
Чтоб стать ей «правою рукою».
Она с победою пройдётся,
Нет, не бывает равнодушной,
Она - герою улыбнётся,
Как может: нежно и радушно.
Прекраснее из всех Великих,
Желаннее всех самых важных!
Присутствие крылатой Ники -
Залог побед, которых жаждут!
Svetass S:
Надежда Мальцева
ЦВЕТИК ГРЕШНИЦЫ АКУЛИНЫ
Проскакали в краю ковыла
тени всадников в туче мух,
и не стало муки и мыла,
и огонь в очаге потух.
Выжгло всё, от травы до хлеба,
мочи нет, а поди ж, терпи,
и решила построить небо
Акулина себе в степи.
Далеко-далеко за домом
поклонилась на север, юг,
для защиты святым хоромам
уложила камнями круг,
и надёванные едва ли
из заветного рундука
разложила платки и шали,
сколько враз унесла рука.
Растопила в серёдке солнце
из соломы и будыля, -
как прабабкино веретёнце,
заплясала под ней земля.
В дым и пепел макая юбки,
на ветру за свечой свечу
жгла и выла: «Ко мне, голубки...»
жгла и выла: « Лечу! лечу!..».
Не дождавшись от неба прока,
повалилась ничком во мглу...
Свет мелькнул, как мгновенье ока
и отсыпал одну золу.
Но поднялся от ветхой глины,
перетоптанной не впервой,
цветик грешницы Акулины
над отпетой степной травой.
Он из самого пекла вырос,
весь, как соли крутой щепоть,
и поставил его на клирос
до скончанья веков Господь.
Peony Rose:
Рудольф Ольшевский
Одиссей
И врагов лишившись, и друзей,
Времени испив хмельную брагу,
Это был уже не Одиссей,
Старец, возвратившийся в Итаку.
Пусть ещё крепки его слова,
Простыни отброшены в постели,
Воздух сотрясает тетива,
Если он стрелу отправил к цели.
Пусть ещё и сила есть, и власть,
И суровы пепельные брови.
Но уже в глазах остыла страсть,
Ветры погасили отблеск Трои.
И сойдя на берег с корабля,
Медленный, сутулый и высокий,
Понял он, что пережил себя,
Сдвинув расстояния и сроки.
И пока он верен был стреле,
И пока он втянут был в скольженье
Паруса и вёсел – на земле
Все ушли, сменилось поколенье.
Где они, в какой лежат воде,
На каком песке, в котором веке,
Сильные, привыкшие к беде,
Верные и ветреные греки?
Только Одиссею суждено
Вырваться из пламени и пены.
С кем ему хмельное пить вино,
Вспоминая красоту Елены?
С кем зимой стоять на берегу,
Кутаясь в одежды одиноко?
Кто сумеет разделить тоску
Роком сотворенного пророка?
Вот идёт он, как уставший конь.
Кудри закипают белой пеной.
Он вернулся. Но погас огонь,
Просиявший в сумраке вселенной.
Nadin-ka:
Яков Полонский
Любил я тихий свет лампады золотой...
Любил я тихий свет лампады золотой,
Благоговейное вокруг нее молчанье,
И, тайного исполнен ожиданья,
Как часто я, откинув полог свой,
Не спал, на мягкий пух облокотясь рукою,
И думал: в эту ночь хранитель Ангел мой
Придет ли в тишине беседовать со мною?..
И мнилось мне: на ложе, близ меня,
В сиянье трепетном лампадного огня,
В бледно-серебряном сидел он одеянье…
И тихо, шепотом я поверял ему
И мысли, детскому доступные уму,
И сердцу детскому доступные желанья.
Мне сладок был покой в его лучах.
Я весь проникнут был божественною силой.
С улыбкою на пламенных устах,
Задумчиво внимал мне светлокрылый;
Но очи кроткие его глядели вдаль,
Они грядущее в душе моей читали,
И отражалась в них какая-то печаль…
И Ангел говорил: «Дитя, тебя мне жаль!
Дитя, поймешь ли ты слова моей печали?»
Душой младенческой я их не понимал,
Края одежд его ловил и целовал,
И слезы радости в очах моих сверкали.