lor-engris: 17.01.17 23:21
lor-engris: 22.01.17 20:53
NataAsh: 22.01.17 22:23
Наядна: 23.01.17 09:50
Tekila-love: 23.01.17 12:03
bazilika: 23.01.17 12:32
Марфа Петровна: 23.01.17 21:46
lor-engris: 24.01.17 00:22
о маминого отъезда оставалось два дня. Первый они провели, наводя в квартире чистоту, какой не было, наверное, со времен въезда Жанны. Мама познакомилась и с Манюней, чью вездесущую шерсть упорно выметала из-под пыльного кресла в прихожей. Во время готовки бездонной животине скармливали обрезки сырой курицы, а вредная помесь в знак признательности обгрызла задники любимых маминых тапочек, служивших Алле Ивановне верой и правдой уже лет пять. Впрочем, как оптимистично заметила мама, теперь наконец-то есть повод купить новые.
На следующий день Катю с утра пораньше вытащили на прогулку. Сначала – по торговому центру, где Алла Ивановна пересмотрела и перещупала, кажется, все товары в каждом из магазинов. Потом, сжалившись и отвезя на квартиру покупки, мама упросила показать ей набережную. И Катерина согласилась, несмотря на то что одно из красивейших, мирных и почти безмолвных городских мест навевало противоречивые тоскливо-нежные воспоминания, делиться которыми с мамой было нельзя. А может, именно поэтому и согласилась.
Не так давно проснувшаяся река стыдливо розовела, отражая закатное апрельское небо, а солнце щедро сбрызнуло золотом воду, тоненький и бронзовый, словно игрушечный, мост-паутинку и город на другом берегу. Река ластилась к набережной, обнимала ее по-матерински, побуждая случайного прохожего склониться к воде и погладить ее кудрявую, рябую от волн спину. Даже ветер гудел в ушах совсем не зло, больше из чувства долга.
Катя поправила шапку, и гул стал тише. Ничтожная, по сути, цена за возможность видеть это место, дышать его воздухом. И упрямого холодного дождя больше нет...
– Красиво, – вынесла вердикт Алла Ивановна. – Сфотографируешь меня?
Мама любила фотографии, но еще больше ей нравилось фотографироваться. Дома в альбомах хранились десятки фото времен маминой юности и стройности. А теперь Алла Ивановна долго искала ракурс, с которого меньше проглядывает живот и бежевая куртка не кажется такой поношенной. Катя понимала и не торопила.
– Непривычно без Тоськи, – сказала мама.
Она часто проговаривала вслух беспокоящие мысли.
– Как не хватает чего-то, руки или ноги. Никто не пьет мозг, потому что скучно. Никому не приспичит вдруг поесть, попить или пописать. По магазинам можно походить, дурака повалять... Нет, надо домой! Он же там без меня скучает. А баба Настя...
– А баба Настя – вешается, – закончила Катя, – но тебе об этом не скажет.
– Еще бы! Единственный внучок... Кать, ты только замуж не торопись, – невпопад попросила мама. – Замуж всегда успеешь, а студенческие годы...
– ...самые чудесные. Сначала диплом, потом дети. Я помню, мам, не переживай.
– А я переживаю! – Алла Ивановна в сердцах хлопнула рукой по влажным черным перилам. – Тревожно за тебя. Раньше не представляла, что с Ксанкой делать, а теперь – как тебя здесь одну оставлять. По глазам вижу, что-то скрываешь, говорить не хочешь или недоговариваешь. Эх, доча, доча... Ну пообещай, что спокойно доучишься!
– Я обещаю. – Катя крепко обняла маму. – Обещаю. Всё будет хорошо, мамуль.
«Тем более что других вариантов не особо. Спешить некуда... Да и не к кому».
Утром мама уехала. Вместе с последним взмахом руки вслед уползающему серому вагону на Катерину нахлынула горечь пополам с облегчением. Снова никто не ждет дома по вечерам – снова не будет неудобных вопросов, от которых хочется лезть на стенку. И ее кошмары – снова только ее...
Выбравшись из душного здания вокзала на свежий воздух, Катя решила пройтись. Три-четыре остановки погоды не сделают, но время растянут, а эта самая погода располагала к прогулкам. Удивительно доброе утро. В такое утро хочется варить кофе или бежать по проспекту, минуя фальшиво улыбающихся людей с рекламными листовками, в книжный магазин на углу, чтобы подержать в руках вкусно пахнущие книги, и потом – дальше, к сонной еще Липовой аллее. Однако нет. Катю ждали осиротевшая квартира с таксой, заветная тетрадка и учебная неделя. Не за горами сессия. Она и так за эти дни заметно расслабилась...
Впереди замаячила желто-зеленая вывеска аптеки, и Катя резко остановилась.
«Эти дни». Совсем вылетело из головы!
В блистере осталось две таблетки – из тех, что приходилось хранить под тетрадями на дне ящика стола, незаметно выщелкивать и принимать вместе с остальными лекарствами, чтобы не вызывать лишних подозрений у бдительной мамы.
«А, собственно, зачем?» – Лужина посмотрела на слабо светящуюся вывеску.
Зачем продолжать пить эти таблетки, если забеременеть ей теперь грозит разве что духом святым или, в крайнем случае, от надува в форточку? После объяснения с Рязанским Катя поклялась: она скорее умрет, чем добровольно ляжет с кем-нибудь в постель. Или убьет, если кому-то придет в голову ее заставить. Нет, только с Костей... А значит, ни с кем.
Свое намерение навсегда покончить с их встречами Костя выразил недвусмысленно. И слово, данное ей однажды, сдержал: попалась на вранье – будь добра выйти вон. Радуйся, что на своих ногах и с полным соцпакетом, которого не было в уговоре. Что впрочем говорит лишь о Костиной порядочности, а не о Катиных заслугах...
Спина трусливо взмокла, ногти впились в ладони. Лужина отступила к кирпичной стене и закрыла глаза, мысленно прогоняя туда-сюда набор случайных слов. Это ненадолго подавляло желание завыть от тоски, которое возникало всякий раз, когда ей случалось потерять бдительность и углубиться в запретную тему.
«Стена, аптека, розовый слоник, синее небо, раз-два-три... Таблетки. Думай о таблетках...»
Катерина ведь до последнего надеялась на чудо. Понимала, что не имеет на это права, но всё же надеялась. Продолжала ответственно, по часам, принимать бесполезный теперь уже препарат. И покупала новую упаковку, когда таблетки подходили к концу. Ждала чуда.
«Господи, какая драма! Какая дура».
Катя даже топнула ногой от бессилия и злости. Обернулась в страхе привлечь ненужное внимание, однако редкие прохожие полностью оправдывали свое название и проходили мимо. Тогда Лужина сорвалась с места и помчалась к автобусной остановке, стремясь как можно скорее оставить позади и чертову вывеску, и отравляющие душу мысли. Неужели она всегда будет вспоминать?..
Катя прислонилась к остановке и перевела дух. Еще по-прежнему слабые после болезни мышцы потряхивало, в глазах двоилось. Кроссовок уперся во что-то твердое: напротив торчала, обнажив содержимое, выкрашенная в мрачно-зеленый цвет урна. Символично.
Что побудило обернуться и взглянуть на яркую рекламу за спиной? Лужина редко читала объявления, разве что когда транспорт задерживался на сорок минут вместо десяти или когда в плеере садилась батарейка. Кате, законченной консерваторше, не было никакого дела до всех этих новшеств и услуг, поданных так навязчиво. Она предпочитала пользоваться «сарафанным радио»: рекомендациями близких, советами подруг... Всегда. Или раньше?
Остановка, как и многие другие в этом районе, заманивала в автошколу. Заманивала бесхитростно, в духе «Приходи – научим. У нас самые низкие цены». Чуть ниже лозунга помещалась модельной внешности дамочка, которая с лучезарной улыбкой и оттопыренным большим пальцем демонстрировала водительское удостоверение.
Умный и ответственный человек вряд ли бы принял такого рода решение, взглянув разок на аляпистый постер. Более чем вероятно, что затея не выгорит. Да и за рулем Кате было некомфортно, даже на автостоянке и при выключенном зажигании...
Однако Лужина тепло улыбнулась дамочке и записала номер телефона.
--------
Два месяца из трех пролетели, как разогнавшаяся до ста семидесяти «Лада»: есть вещи гораздо быстрее, но для этой, конкретной, – потолок. Быстрее не сможет.
Родители смирились с ее идеей получить права на удивление быстро. Папа и вовсе предложил помочь деньгами вместо подарка к юбилею. Пришлось, скрепя сердце, выдумывать «систему скидок» для студентов и мизерную сумму оплаты, которую она сумеет потянуть самостоятельно.
Деньги у Катерины были, остались на серой карточке. Но достойный повод сделать вложение, которое точно окупится, появился только теперь.
Появилась цель, и Катя упорно к этой цели двигалась, погрузившись в совершенно новую для себя область знаний по самую макушку. Теория давалась ей, вечной отличнице, без особых усилий. Практика – сложнее. Поначалу, стоило Лужиной придвинуть водительское кресло и положить руки на жесткий руль, как из головы напрочь выдувало все полезные знания, включая расположение педалей. И спонтанная затея научиться водить уже не казалась такой блестящей. Машина из союзника становилась коварным врагом, при малейшем твоем просчете способным на убийство.
Катерина хорошо помнила, как отец учил маму водить. И их обоюдное недовольство на этой почве, и раздраженное отцовское шипение, когда мама ошибалась, – помнила. Водитель от бога, бывший на «ты» едва ли не с любым автомобилем, педагогом Юрий Андреевич оказался никудышным. Научиться Алла Ивановна научилась. Даже получила заветные права, убрала их в кошелек, однако автомобили и автомобилистов возненавидела на всю оставшуюся жизнь.
И всё же Катя стремилась на автодром, чтобы снова сесть за руль и в очередной раз попытаться покорить эту железную махину – такую кроткую в незаведенном состоянии, послушную воле человека, но только в теории и до первого поворота ключа в замке. Тогда машина превращалась в один сплошной рычащий страх, который требовалось обуздать и получить возможность нормально жить дальше. Сражаясь и побеждая, пусть ненадолго, Катя тем самым шла на компромисс с собственными страхами. Она загадала: если научится – значит, все будет хорошо. К тому же, бросать начатое на полпути было не в ее правилах. Вот Лужина и выкладывалась на все сто процентов, даже во сне переключая скорости и совершая маневры.
Инструктор Кате достался максимально подходящий по темпераменту: немолодой молчаливый мужчина с уравновешенностью тибетского монаха. Ни единого окрика, ни слова не по делу она от него не услышала... И ни одной похвалы впрочем тоже. Только сухие терпеливые инструкции с необходимым количеством повторений буква в букву, невыразительный взгляд серых глаз в красной сосудистой сетке и медленный кивок в качестве сигнала трогаться. Кого-то это наверняка могло свести с ума, однако Кате помогало собраться и сделать в итоге всё как положено.
Лишь однажды, когда уже начали сгущаться сумерки и подошло к концу очередное занятие, инструктор сам заглушил двигатель и посмотрел на вымотанную Катерину.
– За рулем не место страхам, Катя, – негромко сказал он. – Я вот наблюдаю за вами... У вас есть все задатки, чтобы стать толковым водителем, если бы не одно «но». Не знаю, от каких демонов вы пытаетесь уехать, но машину нельзя воспринимать как врага. Машина – это ваша крепость. Верный конь, который чувствует, если что-то не в порядке. Он вам полностью доверяет, поверьте и вы ему. Ему и себе. А страхи пусть останутся там.
Инструктор махнул рукой вдаль, где поблескивали оранжевые «конусы», и открыл дверь.
– Когда вы не боитесь, у вас почти мужская манера езды. Только не зазнавайтесь, Катя. Доброй ночи.
--------
После слов наставника Катерина и не подумала зазнаваться. Наоборот, стала работать еще усерднее. Страх постепенно превратился в азарт. И то ли машина наконец стала союзником, то ли собственные успехи вдохновили на новые свершения, но Кате вдруг стало мало простой езды. Ей захотелось узнать, как железный конь устроен, и не на примитивном уровне «Двигатель под капотом, бензобак – вот». Помочь ей в этом непростом деле мог только один человек...
Номер телефона Федора был записан «на всякий мало ли» еще со времен больницы. Лужина понимала, что обращаться к нему – это чистой воды наглость и вероятность быть посланной стремится к единице. Однако Федор сначала выдал замысловатую речевую конструкцию, напомнив, что он не мозгоправ и не нянька, а потом... согласился.
– В воскресенье в семь утра тебя устроит? – уточнил он ехидно.
Катя заверила, что вполне. Ради возможности не сидеть дома не представляя куда себя деть она готова была проснуться и раньше. А Федор наверняка решил, что она не всерьез...
– Вам, правда, удобно в это время?
Чумазый Лисицын в «алкоголичке» выкатился из-под автомобиля.
– Ключ на одиннадцать подай. Ага, он самый. Благодарствую. – Федор вновь скрылся под днищем. – Всё равно собирался с утреца поковыряться, а тут ты, болезная, свалилась... Да не грузись, Паутина, шучу я. Механиком тебе хоть так, хоть так не сделаться. Так, покажу, что с простыми бабскими заморочками делать: как завести, если не заводится. Колесо поменять, масло залить. Ну и помоем заодно. Надо ж приобщать молодое поколение к труду и обороне, чтоб его...
– Спасибо.
Катя рассматривала инструменты в грязном кожаном футляре. Инструменты, к слову, были в идеальном состоянии, даже блестели.
– А это зачем?
– Чего опять, женщина? – выглянул Федор. – Зачем вороток... А сама как думаешь?
– Ну-у, – Лужина покрутила в руках странную штуковину, рассмотрела ее внимательнее, – наверное, что-нибудь зажимать...
– И х*рачить... в смысле крутить. А ты не совсем дура. Чего в адвокаты-то пошла?
– Нравится, – передернула плечами Катя. – Работа как работа. Хорошая работа.
– Да уж, хорошая. Нас всех в свое время только хороший адвокат из дерьма и вытащил. Боря Фортуна. Головастый был парень, земля ему пухом.
Лужина невольно сглотнула. Почему-то едва ли не каждый второй, о ком говорил Федор, упоминался им в прошедшем времени. Есть повод задуматься.
– Значит, вы не считаете, что все адвокаты идут на сделку с совестью?
– Да не, какой там, – поморщился Лисицын, возвращая ей ключ и отряхивая руки. На одном из кривых пальцев алела свежая ссадина. – Это тебе Вейдер толкнул мыслю́ за пять копеек?
Катя решила, что ослышалась.
– Простите, кто?
– Ну, в смысле Костя. Погоняло у него такое, не слыхала? Ну и не грузись тогда. Пошли в двигателе пошерудим...
– У Кости на почве прокуроров-адвокатов своя гражданская позиция, – продолжил Лисицын спустя время, когда они с Катей пытались оттереть руки. Знакомство с двигателем прошло, по ощущениям Лужиной, на троечку, но Федор остался доволен. – Мол, закон можно повернуть куда угодно, только не каждый может. Типа: виноват – отвечай, не виноват – выкручивайся. Преступник должен сидеть в тюрьме, но то преступник. Который грохнул соседа, потому что сосед в рожу плюнул. Или инкасачку грабанул, потому что жена шубу попросила... Смекаешь?
– То есть можно убить, но не считать себя убийцей?
Федор поскреб небритую щеку. Темных полос на щеке заметно прибавилось.
– Тут как бы всё относительно. Если на тебя нападают, ты имеешь право защищаться до последнего, любыми методами, и гори все синим пламенем. Но если ты напал первым... Короче, одно из двух: Костя или поможет своему, из шкуры ради него выпрыгнет, или пальцем не шевельнет. Иногда лучше перестать считать кого-то своим, настолько уже человек себе нутро человечье перекроил. «Полутона черного и белого», – процитировал Федор. – А адвокатура твоя вроде как вообще не знает полутонов. У нее одна задача – оправдать... Мутно это всё, Паутина, а я не философ. Знаешь, как Костя говорит? «Не бывает просто плохих и просто хороших – есть чьи-то плохие и чьи-то хорошие. Это для тебя он мразь и душегуб, за здорово живешь сорок сороков порешил. А для мамки с папкой – единственный сыночек, который когда-то с голой жопой по ромашковым полям носился и ежиков подкармливал».
– Но закон одинаков для всех, суть именно в этом, – слабо возразила Катерина.
Возразила по инерции: она давно готова была принять на веру любую Костину философию, на чем бы та ни основывалась.
– Закон не делает различий. Хотя бы в теории.
– «Хотя бы», – хохотнул Федор. – То-то и оно, что «хотя бы».
Он честно объяснил и показал ей всё, что обещал, однако мыслями Катя была уже далеко.
Снова Костя, замкнутый круг... Она же нарочно, наступив на глотки тоске и беспокойству за него, не стала ни о чем спрашивать! А Федор, вероятно, посчитал, что она всё, переболела.
Правильно, о ком еще, кроме Рязанского, они могли говорить?!
Ей снова хочется знать о нем все. Быть с ним. Спросить, глядя в глаза: а что, по-вашему, защищает закон, Константин Николаевич? Раз твоя Татьяна предала тебя, разве она не должна перестать быть «своей»? Однако ты до сих пор любишь ее. Почему любят одних, а спят с другими?..
Не любовь – наваждение какое-то. Может, и вправду уехать домой? Сдать сессию досрочно, как и собиралась, а июльский экзамен в автошколе перенести на... потом? Нет, нельзя.
– Не вешай нос, Катерина. – Федор щелкнул ее по носу. – Время дураков вылечит. Если не через десять лет, то через тридцать-сорок – точно. Все там будем.
– Умеете вы утешить, – пробормотала Катя. – Хотя да, не поспоришь.
– А то! У нас в дивизии еще анекдот ходил. Война. Полевой госпиталь. Пьяный хирург вваливается в операционную. Влили больному в горло водки, скальпель и пилу хирургу дали – начинает резать ногу. Пилит-пилит, пилит-пилит... Допиливает ровно до середины, потом резко останавливается, трижды плюет через левое плечо и уходит. Ему орут: «Куда?!». Он отвечает: «Да не, ребят, фигня, до свадьбы заживет. И вообще кто из нас пятерых хирург: вы или я?»... А, я забыл, их там, кроме хирурга, двое было: анестезист и ассистент.
Лисицын почесал в затылке, хмыкнул.
– А соль анекдота, знаешь, в чем? Того мужика в госпиталь с аппендицитом привезли. Вот и верь после этого... в медицину.
--------
Свой двадцатый день рождения Катерине предстояло отпраздновать в экзаменационной аудитории: на тринадцатое июня им поставили первый экзамен.
Ее разбудил не столько требовательный звонок в дверь, сколько визгливый лай таксы, от которого, кажется, содрогнулись стены. Иногда Манюня вспоминала, что она всё-таки собака, какую не знали Баскервили, а не только мелкий грызун, неизлечимая клептоманка и бесплатный поставщик шерсти в одном флаконе.
Набросив халат, Катя глянула на часы. Семь тридцать утра, пятница тринадцатое. С днем рождения ее! Скоро начнут звонить родственники и желать счастья... Интересно, кого принесло в такую рань? Может быть, Матильду Сергеевну с проверкой?
Вместо неугомонной хозяйки за дверью обнаружился курьер с корзиной цветов, но Катя в это время боролась с собой, чтобы не сунуть в рот укушенный кончик пальца (такса протестовала против того, чтобы ее запирали в комнате Жанны, как могла) и красотой поначалу не вдохновилась. Ошиблись подъездом, наверное... Однако чем дольше она смотрела, тем прекраснее казались цветы. Почти прозрачные лилии, ромашки и маргаритки, крохотные трогательно хрупкие головки ландышей и множество других, незнакомых Кате цветов – и все белые, как облака на июньском небе. Красными были только розы. Невероятно красивое сочетание. Совсем не по-летнему строго, если бы не изумрудная зелень листьев... и аромат, какого не бывает ни в магазинах, ни в теплицах.
Это был ее букет, до последней травинки и маленькой нераспустившейся лилии.
– Это мне? – робко спросила Катерина, касаясь корзины, словно цветочное чудо в любой момент могло растаять в воздухе. – Вы не ошиблись?
Курьер так же неуверенно посмотрел на нее, затем еще раз сверился с адресом. Катин растрепанный вид и круглые глаза вряд ли увязывались с подобным презентом.
– Вы Лужина Е.Ю.? Получается, что вам. Распишитесь.
Невероятно, что Костя запомнил тот давний разговор. Потому что она забыла напрочь.
– Значит, вариант с котом отпадает. Тогда что бы ты хотела на юбилей?
– Букет, – сказала Катя, подумав. – Не смейся! Да, букет. Папа всегда дарит на день рождения розы, нам и маме. Жалко, что они быстро вянут.
Она видела по глазам: сейчас будет какой-нибудь цинично-ироничный комментарий на тему цветочных трупиков. И приготовилась защищать традицию.
Однако Костя поцеловал ее в висок и обозвал неприхотливой. «Аж странно».
Когда два часа спустя в квартиру ввалилась Жанна, на бегу сбрасывая туфли и запихивая в пакет медицинскую шапочку, Катерина сидела на полу в своей комнате и кончиками пальцев гладила листья. Трогать сами цветы она не решалась.
– Вот это да! – От удивления Жу выронила пакет. – Катька, откуда? От кого?!
Катя придвинула к себе корзину. На лице соседки читалось неприкрытое желание нюхать, щупать и гадать на ромашках, а так скоро расстаться с волшебным подарком Лужина была не готова.
– Курьер принес. А от кого, не сказал.
Она не врала: курьер только развел руками, а карточки в букете не нашлось. Хотя вполне возможно, что она плохо искала. Слишком боялась испортить.
– Слушай, это же целое состояние! – продолжила восхищаться Жанна, улыбаясь радостно и, насколько могла судить Катерина, искренне. – Мы так зимой всей группой на букет скинулись и чуть в копеечку не влетели. А тот «веник» с этим садом даже рядом не валялся... Счастливая ты! Смотри: ни одной царапинки, лепестки ровненькие, совсем не вялые, – тараторила она. – Листик к листику. Значит, крепко любит... Ой, Кать, я совсем забыла! С днем рождения тебя!!!
Вопль Жу грянул одновременно с писком мобильника, и Катя подпрыгнула, чудом не зацепив ногой корзину. Дрожащими руками взяла телефон.
Номер не определялся. «Ну, пожалуйста! Пожалуйста...»
Звонила школьная подруга Ира, буквально утопив Лужину в поздравлениях. Катя по привычке улыбалась и кивала, через слово вставляла «Спасибо», а сама не могла дождаться, пока у Ирки кончатся идеи, чего еще можно пожелать в день рождения человеку, с которым не общалась почти год, чтобы хватило до следующего года.
Когда она обернулась, Жу задумчиво вертела в загорелых пальцах белую ромашку.
– Жан, ну, правда, не надо. Глупости это всё...
– Так, спокойно, подруга. – Жанна ухватила первый нежный лепесток. – Такие букеты врать не могут, поэтому за результат ручаюсь. – И она принялась умело ощипывать ромашку, бормоча себе под нос: – Любит, не любит, возьмет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет...
Узнать, чего ей наобещала «правдивая» ромашка, Кате помешал очередной звонок, на этот раз – от маминой сестры тети Эли. Тетя Эля очень любила племянницу, поэтому, когда Катерина наконец отняла телефон от горячего уха, хитрая Жанна успела улизнуть на кухню под предлогом «Найду-ка я ведро, а то в вазе они не поместятся».
Стебелек ромашки сиротливо лежал на одеяле в окружении лепестков. Катя интереса ради пересчитала их, беззвучно повторяя присказку... и рассмеялась.
«Возьмут» ее, как же.
Жанна наверняка утащила с собой пару-тройку лишних лепестков, чтобы не огорчать соседку в день рождения. Или у правдивой ромашки внезапно оказалось хорошее чувство юмора, или эта ромашка тоже склонна к несбыточным мечтам.
А поздравительная карточка всё-таки нашлась на дне корзины.
«Ты живешь, это радует. Будь счастлива, Катерина. Р.»
--------
Сообщение Косте Лужина отправляла незадолго перед началом экзамена. На удачу.
«Привет! Спасибо за цветы, они прекрасны. Мне еще никогда не дарили таких красивых цветов. И поздравление... Спасибо. Надеюсь, у тебя всё хорошо».
Катя ждала, что он отреагирует хоть как-то. Но вот уже скрылась за дверями строгая преподавательница и пригласили к барьеру первую пятерку смельчаков, а ответа всё не было.
Тогда Лужина сняла с плеч рюкзак и быстро набрала:
«Мы можем поговорить?»
К барьеру так к барьеру. Она готова.
Чириканье эсэмэски настигло Катю в полушаге от двери, и она рвано кивнула толпившимся позади одногруппникам, уступая очередь. Кто вошел пятым вместо нее, Лужина не видела.
Онемевший мобильник (теперь он мог только вибрировать) сердито интересовался:
«На тему?»
Глупое сердце радостно забилось, а пальцы, напротив, будто задеревенели. Мысли путались, буквы – тоже: Катя то и дело промахивалась мимо нужных.
«Со мной все в пооядке, но это дкйствительно важно».
Лужина, как наяву, увидела ироничный взлет его брови, однако было уже поздно что-то менять. Сообщение доставлено.
«В гости набиваешься?»
Катя писала ответ и стирала.
Снова писала. И опять стирала.
Нет, я... Да, но я... Нет...
Набивается, конечно. Только как об этом сказать?
Прошло еще примерно двадцать минут, прежде чем Катя напечатала:
«Извини за беспокойство. Еще раз спаси...»
Телефон зажужжал, и рядом с четырьмя белыми цифрами электронных часов появился желтый нераспечатанный конверт.
«Приезжай вечером».
ikp: 24.01.17 00:39
констанция: 24.01.17 07:21
Ch-O: 24.01.17 10:04
Наядна: 24.01.17 10:48
Tekila-love: 24.01.17 11:57