Мой ангел злой, моя любовь... (ИЛР)

Саида:

А вдруг есть такие!
Так я про них и веду речь! Чем Петруша не доносчик, к примеру или другие! Но видимо не успеют. Или сбегут или на фиг никому не сдались их трогать.
Опять-таки война есть война. У меня на войну взгляд особый, сугубо личный, антиимперский в любом проявлении, в том числе и когда касается союзников, в данном случае - Владимира, поляков с литвинами и французов. Для Литвы и Польши Российская империя враг, которая раздербанила и уничтожила их страны, самостоятельность и государственность, играя в политические игры с другими, кормила Литву обещаниями, ничего не сделав, только все хуже и хуже. Того же Мицкевича если почитать или исторические документы. А за свою Родину и ее свободу каждый борется как умеет и любой союзник в пути сгодится. Тут попался Наполеон. Что хорошего полякам и литвинам было от Империи? Вот Наполеона осуждаю, полез завоевывать и получил сполна. Но другие народы имеют свою правду и историю. Считаю надо смотреть на все с двух позиций и искать середину.
Получилось, что некстати для себя Владимир влюбился в русскую! И он борется за любовь и за Родину, только вот интересы у его Родины другие. Это как Мазепа, для одних предатель, для Украины герой, или Богдан Хмельницкий, или Андрий из Тараса Бульбы, да и сам Тарас, они кто для кого? Потому я Владимира не осуждаю, пока не убил и не насиловал, а в бою убивал и ранил, так и его кто-то мог убить или ранить. За Анну борется и что такого, он любит, Андрея он знать не знает, он ему не друг, не брат (вот брат предал и любимая Надин). Анна сама, если по справедливости, дает ему повод для надежд, особо не отшила, тут Петя правильно сказал! Кто там и как истолкует ее подарок, в каком виде преподнесут Андрею, как тот отреагирует,с кем пойдет душу и тело расслаблять, Владимир по сути не виноват. Верить надо любимой, а не сплетни собирать! Русские до Парижа шли, тоже не цветы по дороге собирали, хорошо мородерствовали и насиловали, если не дворяне, так армия и солдаты.

Кто же так все успевает!!!



И правильно!


Не наговаривай на себя!!! Это ты у нас "завидующая"! Не смеши народ!


Так и надо, ты ведь не для коммерции, а для души! Ориентироваться на всех нельзя, вкусы надо формировать, а не идти на поводу. Ни в малых формах, ни в больших. Везде сейчас пишут одно и то же! Попаданцы, вампиры, оборотни, мачо и прочие штампы. А уж если взялись за современность или историю, то ... тушите свет!!! Вот ты для сердца и ума пишешь, все есть у тебя и правда, и чувства, и интрига, и красота слова, и шикарные сложные многогранные герои, от главных до самых эпизодичных. Нет ни одного лишнего и второстепенного. Все работает на задумку и основной смысл романа. Оттеняет, обогащает, дополняет, создает многомерность и объемность повествования и образов.
Не ломай себя и Муза, не стоит искусственно что-то из себя выжимать инородное. Я в последнее время прошлась по многим темам раздела СТ, пока только четыре автора трогают до глубины сердца и ума, и все вы в разных жанрах. Объединяет вас только качество высочайшее, язык богатый и культура написания. До некоторых авторов не дошла, на очереди, но вот многие, увы... уныло. Писать не буду, называть не буду, ибо им это не надо, не интересно, а мне тем более!


Идет и очень сильный свет! Тут ни одна картинка не выразит во всей полноте. А мне эти руки - картинка, с прошлого года покоя не давали, как увидела, так и скачала себе, хотела на рабочий стол.


Да, Олесенька, вроде тот! Но у меня тоже голова не совсем нормально работает, ты в курсе проблемы моей. Мне нравится текст, и картинки обе. Раз Марине первый вариант по душе, то и бери его, все же хозяйка салона Марина.

Вот, единственно как-то мне на глаз и ухо не ложится эта фраза, вернее ее выделенная часть. Может нормально и виноват мой неродной русский, но вот бьет меня диссонансом, посмотрите и рассудите.


Давай уже успокойся и не рви себя! Занимайся реальными делами. Не распыляй внимание и силы. Мы будем ждать столько, сколько надо, не сомневайся в нас!

Успехов, спокойствия! Обнимаю и не сомневаюсь.
Девочки не обижаются за скрытность,понимают, что планами делиться глупо, лучше все делать по прошествии. Тем более это касается не творчества литературного, это работа. Делай ее от души, но ведь иначе ты и не делаешь ничего.

...

danusy:

Что то, эта фраза меня настораживает. Не те ли последствия что появляются через девять месяцев.
Alesia Приветик, как отдохнула. Мне понравилась символика и аннотация.
Марина не переживай заканчивай свои дела, а мы подождем.

...

Lady Melan:

Марина, мне было бы стыдно за читателей, которые ходят по чужим сайтам и пишут плохие слова с пометкой "читайте только Марину Струк". Это просто очень низкий уровень людей, не правда ли? Правда. Тут можно только покачать головой.

...

vita-life:

Мы уже не раз поднимали эту тему. Просто кому-то очень хочется столкнуть в очередной раз авторов лбами, и посмотреть, что из этого выйдет. Давайте не будем поднимать бурю в стакане, ладно? Оно и Вам не нужно и Марине тоже.

...

Lady Melan:

Конечно, я согласна. Я просто в очередной раз вычистила свой сайт от примерно 10 таких сообщений, причем уже не в первый раз. За сим, с удовольствием отписываюсь от дальнейшего прочтения этой темы. Благодарю автора за внимание к этому вопросу.

...

Rinity:

Мариночка, Леди! Очень рада вас всех приветствовать вновь! Опять разлука, никуда от жизни не убежишь, да и не надо!
Зато сразу две главы прочитала запоем - такое редко случается - насладилась по-полной! А последняя заставила переживать так, что даже показалась неожиданной в, казалось бы, размеренной, несмотря на войну, жизни! Честно говоря, от Влодзимира ТАКОГО не ожидала! Что-то уж больно много всего в мотивациях его поведения переплелось - и желание обладать, и защитить... Уже и не разберёшься! Посмотрим, как он себя поведёт в дальнейшем... Если, конечно, найдёт в полюбившемся нам всем старом сарае...
Сколько, оказывается, пришлось пережить Петру! И отношения у них с Аней добрые, доверительные... оттого и покоробило его решение не говорить сестре о судьбе Андрея! Вроде та достаточно откровенно дала ему понять всю искренность своего отношения к жениху... Неужели здесь только нежелание волновать сестру заранее?! Не много ли Петруша на себя берёт!
Анна всё больше и больше вызывает к себе уважение! Цельная личность цельна во всём, если можно так выразиться! И поступки, и эмоции - всё по-полной, не отсиживаясь, давая себе волю разобраться в себе, понимая, что потом придётся держать ответ. И несёт эту ответственность до конца - в данном случае, уводя от родных "только свою проблему". А могла и дать слабину - никто бы её не осудил, но только не Анечка...


Алеся! Ещё раз преклоняю голову перед твоей настойчивостью и креативностью! Очень понравились ключевые принципы и девиз! Золотые слова. И символ изящный, лёгкий. Спасибо тебе за неравнодушие и такое, можно сказать, "горение" общим делом!

Мариночка, не в курсе, за что, но, чувствуя, что это очень важно для тебя, тоже от души за тебя "болею" и держу кулаки! Лишним искреннее участие никогда не бывает. Жду твоего возвращения!

...

Саида:

Олесенька, ты действительно заслужила самых добрых слов и восклицательных благодарственных эпитетов. Клуб, это поистине твое детище, твоего неравнодушия! Спасибо,что отметила наш скромный вклад.


Правильное решение!!!

Тебе счастливого пути, отдыхай, набирайся сил. Мы начинаем скучать уже сейчас, из своих эгоистических соображений, так как твое отсутствие даже на день очень заметно и невосполнимо.

...

Rinity:

Алеся, Саида, спасибо огромное, девочки! Так приятно!

Счастливо отдохнуть! Только здорового загара, кучу впечатлений!
Жду с нетерпением шампанского и салютов! И ещё раз тебе низкий поклон!

Туда, куда надо приведут! Не сомневаюсь.

...

Heartless:

Марина, здравствуйте!!
обходила тему стороной)) хотя повода не было. предыдущие два ваших произведения оставили более, чем довольной)
но вот не складывалось..
села читать. в восторге. в восторге от Аннет, от Полин-Катиш-мадам Элизы и того, как все это живо, ярко ..и кружится)
не знаю, как вы пишите это. с таким знанием и деталями! под впечатлением!
пока на 3й главе..столько вкусностей ещё впереди)
Спасибо!

...

Marian:

Добрый день, мои хорошие...

Не могла ответить вам ранее по весьма уважительным причинам (уж поверьте мне на слово). Но вот решила, что период молчания затянулся, выхожу из тени...

Lady Melan , хотела написать вам личное сообщение, не желая привлекать лишнего внимания, но решила, что это будет выглядеть невежливо - всем отвечу здесь, в теме, а на ваше сообщение - ни слова. Нехорошо...
Вы написали, что отписываетесь от темы, но проигнорировать ваше сообщение мне не позволяет воспитание, раз вы обратились ко мне лично. Пусть мой ответ и не дойдет до адресата. И пусть будет и не нов для вас, ведь вам уже ответила Вита, и по сути мне прибавить к ее ответу нечего - все сказано за меня. Кто-то упорно пытается создать негатив. Бог ему судья. Игнорирование подобного - лучшее лекарство. Я им пользуюсь уже довольно давно, потому знаю, о чем пишу.
Вдохновения вам и всего хорошего! Надеюсь, пересекаться по подобным поводам более не придется. Мне лично такая реклама вовсе не нужна.

**********************


Ирина, здравствуй, дорогая!
Как там земли заморские? Стоят?


Тут все просто. Вся наша жизнь - борьба желаний, эмоций, возможностей. И дороги мы выбираем в зависимости от того, что именно из них возьмет вверх на тот или иной момент жизни.
А что до Влодзимира, то ему нужна Анна. И если надо для этого спасти имение/помочь партизанам/схлестнуться с французами и даже с самой Анной, то он на это пойдет. Только против судьбы и армии он все же бессилен.


Если найдет, то... Но мы смотреть не будем... увы...


Ну, конечно же, не только. Все мы люди все же эгоисты... в своих целях частенько действуем .

Поздравляю тебя с очередным званием! Расти и дальше нам на радость!




Спасибо, Девы. Вроде бы все благополучно прошло... Может, потом решу иначе, как написала мне подруга, но пока вроде бы довольна.

Олеся , хорошего тебе отдыха и только солнечных дней в остаток лета! Пусть ты и сможешь прочитать, но все равно...
И огромное спасибо тебе за тот нелегкий труд, что ты на себя взвалила.


Продублирую - Здравствуйте, Марина !


Спасибо за похвалу. И позвольте сказать, что я очень рада, что все-таки звезды сошлись, и вы здесь, в этой теме...


Спасибо. Надеюсь, и дальше будем кружиться в вальсе до финальной точки .


Можете, написать мне после последней? А то мне интересно и очень любопытно, какое будет впечатление о третьем моем детище по всему пока написанному объему ... Вот такая я прелюбопытная!


У меня все хорошо, не тревожьтесь. С головой вот окунулась в 19 век снова, чтобы не быть в 21-м... захотелось снова закружиться в наполеоновской эпохе (о, как мне ваше слово, Марина , понравилось... )

...

фасолька:

Марина! Ваш новый роман захватывает как и два предыдущих! Думала не буду начинать, пока не будет окончен, потом соблазнилась подсмотреть 1 главу - в итоге прочитала за один вечер! Главные герои очень радуют, как всегда очень живые, со своими слабостями и таракашками! Мне очень интересно наблюдать как развивается сюжет! С нетерпением жду продолжения!

...

Rinity:

Очень рада, что всё в порядке! Пусть и "вроде", но зная твою склонность к вечным сомнениям, уверена, что на самом деле всё хорошо!

Ой, стоят, и похоже, им без нас хорошо... Но при этом каждый раз возвращаясь, убеждаешься, что лучше нашей матушки-природы ничего нет на земле! Мне, как волжанке, запах волжской воды заменить невозможно ничем! А песчаные косы посреди огромной реки! Э-эх... этой земле бы ещё и правильное, человеческое устройство жизни! Цены бы нам не было.

Я понимаю, что мужской инстинкт охотника и всё такое... но как-то это уж очень на одержимость смахивает. Согласна с Саидой, что Андрей Анну в своё время тоже несколько нечестно поиспользовал... вот и хочется большой, бескорыстной, жертвенной... И куда от этого "романьтизьма" деваться! Этим и интересны твои герои, что не даёшь ты им до этого самого книжного "романьтизьма" скатываться. Все живые и реальные, и переживаешь за них по-настоящему.

Спасибо, Мариночка, очень приятно! От тебя - особо, если учитывать, что именно твои произведения привели меня на форум!

...

Marian:

Спасибо , приятно, что продолжаю эту стезю на прежнем уровне... И очень рада за мое третье детище. Так переживаю за него сейчас... впрочем, не больше, чем за любой в процессе...


Надеюсь, и продолжение, и финал вас не разочаруют, а последующе главы не отпустят из этой темы

sveta, Innulya,
Даже не предполагала, что заставлю себя так долго ждать. Но так уж вышло... А теперь я с вами, и надеюсь, надолго. Ну, по крайней мере, в августе я точно тут.


Тогда сойдемся на том, что хорошо. Быть может, позже покажу результаты этого самого "хорошо"...


Это да... Мне почему-то дико не хватает берез в заграничных землях. Прямо так их рада видеть по возвращении...


Иногда любовь схожа и с одержимостью. Когда человек тебе нужен настолько, что не мыслишь без него своей жизни дальнейшей.
Так бывает...


Ничего не обещаю. Поглядим вместе, что там переди нас ждет...


Ой, прямо сейчас загоржусь собой! А если серьезно, я очень рада, что так вышло...

...

natasha-:

 » Пётр от natasha-

Марина с возвращением! Рада, что у тебя все хорошо! Желаю тебе успехов, удачи и оптимизма.

Солнышко сразу заглянуло в окно и засветило ярко и светло.

А кого любит Анна? Иногда кажется, что она сама придумала свою любовь к Андрею, если ее так тянет к Владимиру.


Случайно наткнулась на фотографию Олега Видова (фильм «Ватерлоо»).
Марина, Леди как он Вам на роль Петра?

...

Marian:

 » Глава 24

Глава 24

Сентябрь 1812, Коломенский уезд


Нещадно болела голова. Просто раскалывалась на части, ломило в висках и в затылке. Выписанные доктором порошки совсем не помогали от этой боли.

- Никаких тревог и волнений, - предупредил тогда тот, аккуратно пересыпая порошок из мешочка, что достал из своего саквояжа, в другой, тот, что останется на руках у его пациента. – Доктор лазарета был прав – рана неопасна. Опасны следствия от этой раны…
- Когда я могу вернуться в полк? – спросил Андрей, натягивая на плечи рубаху, аккуратно управляясь еще не до конца восстановившейся левой рукой.
- Какой же вы нетерпеливый, батенька мой! – покачал седой головой доктор. Он наблюдал Оленина с малолетства, потому мог позволить подобную фамильярность по отношению к офицеру. – Рука еще только-только окрепла! Боли головные да кружения! Что за воин то будет? Тут же к французам в руки-то и падете! Даже в седле не усидеть ныне. Вот окрепните доволь, поправите здравие, тогда я сам провожу вас на ратные подвиги. А ныне же – даже не думайте!

Никаких тревог и волнений, сказал доктор тогда. Но как тут без них, когда неизвестность сжигает душу, а собственное бессилие что-либо изменить не дает ни на миг вдохнуть полной грудью? Андрей свернул с аллейной дорожки, прислонился плечом к стволу раскидистой ивы, что росла на берегу небольшого усадебного пруда, стал задумчиво смотреть, как легкий ветерок гонит рябь по темной воде. И снова в голову полезли мысли, не оставлявшие его ни на миг в последний месяц. Где Анна ныне? Что с ней? Здрава ли?... жива...?

Андрей всякий раз повторял мысленно все, что знал на тот момент. Вспоминал разговор с Михаилом Львовичем в Милорадово и его слова, что уехали домашние на Тульщину, спасаясь от наступающей армии неприятеля. И его визит в московский дом Шепелевых, когда перепуганный и белый от страха дворецкий, прислушиваясь к звукам марша проходящей через город армии и убегающих от опасности жителей, запинаясь, проговорил, что барышня не появлялась в столичном граде, что сами дворовые встревожены этим обстоятельством.
Эти слова тогда ударили Андрея с силой прямо в солнечное сплетение. Стало тяжело дышать, и тут же заломило в висках, заволокло туманом перед глазами, угрожая обмороком ему, еще толком не отошедшему от своих ран, от слабости, охватившей тело и не желающей выпускать из своих рук. Он ушел своевольно из лазаретного обоза, вырываясь из рук одного из ходивших за ранеными солдат, едва ступили в город, миновав заставу. Как он мог быть в Москве и не получить ни единой вести, чтобы успокоить вдруг заколовшее сердце, когда узнал об оставлении неприятелю первопрестольной? Когда узнал, как быстро вошел в Гжать Наполеон, отрезая путь многим беглецам, стремившимся ускользнуть от армии противника.

Но оставалась еще надежда, что тетушка повезла Анну и девиц в свой особняк, не заезжала к Шепелевым на двор. Андрей понимал абсурдность этого предположения, но надежда гнала его к дому графини Завьяловой. Через плотные ряды уходящих из города людей, не вслушиваясь в крики и плач, стоявший над городом, не обращая внимания на боль во вправленной после вывиха руке, которую то и дело задевали путники, и на стук, стоявший в висках, становившийся все громче и громче с каждым шагом.
Вот и заветная кованая ограда с графским гербом на закрытых воротах. Светлая штукатурка стен и белоснежные балюстрады балконов и парадной лестницы. Ворота были заперты, и Андрею пришлось долго колотить в них – сперва кулаком, а после ногой, с трудом удерживаясь на ногах при очередном наплыве беглецов, идущих по улице, цепляясь за ковку ворот, чтобы устоять при очередном толчке в спину. На стук вышел к воротам хмурый высокий детина в овчинном жилете с карабином в руках, но тут же заулыбался, заметив Андрея, бросился отворять, растолкал прохожих, что едва не сбили барина наземь в очередной раз.

- Ох, Андрей Павлович! Слава Богородице, что уберегла вас на ратном поле, - детина улыбался, искренне радуясь, что молодой барин остался жив, пусть и задело его, судя по перевязи. – Люди молвили, много наших молодцов легло под Москвой. Мы уж столько поклонов клали за ваше благородие, столько клали!
- Погоди, Семен, погоди! – Андрей не пошел в дому, заметив плотно затворенные ставни, означающие, что хозяйки в особняке нет. Он устало сел на траву, сойдя с аллеи, ведущей к дому от ворот через парк, опустил голову, надеясь, что стук крови в висках утихнет от этого. Голова кружилась, руки и ноги дрожали, словно он только-только от горячки очнулся. Обратно в лазаретный обоз одному не вернуться, а своего Прохора он послал в Тульские земли, еще когда от Бородино отходили.
- Барыня была здесь? Приезжала со Смоленщины? – спросил Андрей, собирая остатки сил, и Семен снова нахмурился, покачал головой.
- Не было барыни-то, ваше благородие. Ох ты, святые угодники, неужто осталась под супостатом?! – воскликнул Семен. Эти слова были последними, что слышал Андрей прежде, чем упасть на спину в коротко покошенную траву и лишиться духа.

Он очнулся от холодных капель, падающих на лицо и всякий раз отдающихся при том падении каким-то неясным шумом в голове. Шел мелкий дождь, словно темно-серые небеса оплакивали оставление Москвы, от которой уже на приличное расстояние отъехала коляска тетушки, снаряженная ее дворовыми и увозившая его в Агапилово – имение Олениных под Коломной, которое Андрей отписал матери и сестре этой весной, откупив из обязательств.

Андрей смотрел в это свинцовое небо, слушал, как переговариваются идущие возле коляски беглецы из оставленного города, слушал стук копыт по дороге, скрип колес и звон упряжей и думал. Ведь он не мог не думать о той, кто оставалась с каждым шагом лошадей все дальше и дальше от него. Надобно, говорил он себе твердо, надобно надежду питать, что графиня увезла его невесту в Тульщину, что Прошка привезет вести, а возможно, и заветное письмо, написанное таким знакомым и таким милым глазу аккуратным почерком. Но разумом он ясно понимал, что эта надежда беспочвенна – при пути непременно бы заехали в Москву поменять лошадей, град не миновать по дороге к Туле. И сердце больно сжималось, как его ладонь сжималась в кулак так, что ногти впивались в кожу тыльной стороны ладони.

И он смотрел в это серое небо над головой и мог думать только об одном – лишь бы все миновало… лишь бы миновало… И молил, чтобы Господь дал возможность погнать обратно французов с русской земли. Чтобы снова вернуться в тот лес, в тот дом с белыми колоннами и шпалерами, увитыми розами. Вернуться к тем рукам и губам. К своему сердцу. И снова как молитву ввысь, в серое небо, плачущее дождем – убереги, сохрани, защити. Ибо я не могу…

На подъезде к Агапилово коляску Андрея встретила ватага деревенских мальчуганов. Взметая пыль босыми ногами, они побежали вдоль дороги, обгоняя лошадь, идущую медленной рысью (лишь бы галопом снова не вызвать приступа мигрени у барина) – ведь барышня Софья Павловна обещала копеечку, если те поспешат принести вести о брате. А пара мальчуганов свернула в иную сторону – к Гребнево, где схожих вестей ждала молодая вдова, поселившаяся на время войны в доме родителей в соседней усадьбе.

Софи ждала брата на крыльце. Чересчур высокая для женщины по общепринятым меркам, широкоплечая (про таких обычно говорят – крепко сбитая). Она стыдилась своего телосложения, оттого и движения ее часто бывали угловаты, неуклюжи. Алевтина Афанасьевна сразу же поняла, что дочь долго будет сидеть в девках, и только лишних толков добавит к имени Олениных. Оттого и решила, что вывозить ее на светские приемы и балы не будет – и средства сэкономит, и шепотков за спиной избежит. Андрей безуспешно пытался переубедить мать в том решении. Но что он мог сделать, когда и сама Софи, уступая в очередной раз матери, покоряясь ее воле, отказалась от выездов? Отныне ей была суждена роль сиделки и вечной компаньонки при матери. И роль некого парламентера между братом и Алевтиной Афанасьевной.

Софи стояла, приложив руку ко лбу козырьком, кутаясь в кашемировую шаль от холодного ветра, срывающего пожелтевшую листву с берез, растущих возле усадебного дома. Она прикусила губу, когда Андрей с трудом выбрался из коляски, когда шагнул к крыльцу. Сбежала по ступеням прямо в его распахнутые объятия и разрыдалась, прижимаясь мокрым от слез лицом к его плечу.
- O, mon cher! Ты жив! Ты жив! – она еще крепче прижалась к нему, и он ласково коснулся губами ее кудряшек, заколотых вверх на затылке, погладил по спине, пытаясь успокоить. – Когда до нас дошли вести о том сражении… Бородино… сколько павших там! Сколько павших! – и она снова разрыдалась, пугая брата своими бурными эмоциями, так несвойственными ей обычно.
- Неужто Прошка письма не завез? – спросил Андрей, подхватывая шаль сестры и заботливо кутая ее плечи от ветра. А потом взял ее за руку и повел в дом, чтобы укрыть ее от осеннего холода, не дать подхватить простуду. Заглянул в глаза с тревогой, заметив, как она бледна лицом, как потемнели серые глаза.
- Завез. Было письмо, но, mon cher, ты ведь чрез Москву… а стольная ныне… после того сражения, - и Софи снова заплакала, прижимая к губам платок.

В передней старый сгорбленный лакей подхватил с плеч Андрея плащ, стряхнул с сапог дорожную грязь прежде, чем тот ступит в жилые половины дома. А Софи уже тянула за собой брата, в гостиную, где у окна сидела в кресле Алевтина Афанасьевна, гордо выпрямив спину и неотрывно глядя в окно, в сад, где дворовые сгребали опавшую листву, собирали упавшие от ветра сухие ветви. Она не взглянула на ступившего на порог сына, даже головы не повернула. И руки не подала, потому Андрею пришлось самому опуститься на колено перед ее креслом и взять ее сухую ладонь в свою руку, поднести к губам.

- Рад видеть вас в добром здравии, маменька, - помимо воли голос чуть дрогнул от волнения, когда Алевтина Афанасьевна перевела взгляд от окна на него, мельком оглядела с головы до пят его, чуть задерживаясь на перевязи. Но ничего не сказала, даже не кивнула в ответ. Только смотрела на него и молчала. Как обычно.

И как обычно вступила Софи. Стала рассказывать о том, как они переживали за Андрея, как с нетерпением ждали весточки от него. Спросила, не голоден ли он, не устал ли с дороги, и Андрей ответил, что подождет обеда, не будет нарушать распорядок дня, заведенный в доме матерью, зная, как та не любит этого. И к себе не пойдет отдыхать, посидит до обеда в гостиной с матерью и сестрой, наслаждаясь их присутствием, слушая треск горящих поленьев в камине.

Софи подложила брату под голову небольшую диванную подушку, чтобы ему было удобно опираться на высокую спинку, села после подле, взяв его за руку, переплетя пальцы с его пальцами. Она всегда была близка с Андреем. Ведь они выросли здесь, в Агапилово, бок о бок, с самого малолетства. Это Бориса отдали в корпус в столице на обучение, надеясь на то, что тот сделает после отменную карьеру в армии. А Андрея и Софью Алевтина Афанасьевна оставила в Агапилово, полагая, что с них довольно и того, что дает гувернер – высокий и худой француз.

Они вместе здесь вошли в пору юности. И оба здесь влюбились. И брат, и сестра. Оба в обитателей Гребнево. Андрей потерял голову от прелестницы Надин, а Софья отдала свое сердце ее кузену, приезжавшему погостить на лето из московского пансиона. Она встречала его неоднократно позднее и в Москве и любовалась им украдкой. Так к лицу тому был темно-зеленый мундир с черным воротом и петлицами артиллерийского полка, треугольная шляпа с черными петушиными перьями. И так сверкали его глаза, когда они случайно встречались взглядами. Она была ему по сердцу, она видела это в его глазах. Удивлялась, что он разглядел в ней, ведь только Andre считает ее привлекательной и то - исключительно из любви к ней, вестимо. Она видела в отражении зеркала, что ее нос чересчур широк, а скулы так и выпирают. Что губы не так красиво изогнуты, как у Надин, а пухлая нижняя только больше привлекает внимания к некрасивым чертам. Андрей со схожими чертами был все же привлекателен по-своему, она же – дурнушка дурнушкой!
Но мыслимо ли, что сей офицер артиллерии все же мог ступить к ним в дом с предложением после того скандала, что надолго, если не навсегда отвратил Алевтину Афанасьевну от семьи соседей? Мать даже слышать после той ссоры не желала ни о невестке ни о ее родителях, ни о других близких. Не раскланивалась с ними даже на церковном дворе, будучи в Агапилово с наездами, забывая о заповедях Господних, о всепрощении и милости. Оттого и отказала кузену Надин, когда он приезжал в московский дом Олениных прошлой зимой свататься к Софье.

О, Софи думала тогда, что ее сердце разорвется от горя! Столько слез он тогда выплакала, столько ночей не спала! Алевтина Афанасьевна отныне даже в церкви наблюдала за дочерью, чтобы та лишний раз не взглянула на офицера артиллерии.
- Мыслимо ли? С Мухановым племенем сызнова спутаться! Не бывать тому! Не бывать! – твердила она дочери. – Вот положишь меня в гроб и ступай к своему Муханову. А покамест – не сметь! Что ж за кара мне, Господи? Отчего детей мне подарил таких неслухов? Только на боль сердешную да на маяту одну! Это ж гляди-ка – Муханов!
Софи надеялась, что судьба переменится. Что Андрей, который всегда был благосклонен к ней, даст ей совет, как поступить в этой ситуации. Но когда тот приехал в Агапилово к Пасхе, завершив дела в Москве, отчего-то не смогла рассказать о своей незавидной доле, промолчала. Да и брат был не расположен для разговоров, как ей казалось тогда. Только хмурился и курил частенько, плотно затворившись в библиотеке.

Кто бы знал, что Софи видит своего любимого в тот день последний раз в жизни, когда тот спускался по ступеням дома, получив отказ в сватовстве? Кто знал, что ей суждено будет навсегда запомнить его именно таким – хмурым и расстроенным, с побелевшим лицом над воротом шинели, под темной треуголкой с черными перьями? Он взглянул тогда на нее от саней, ожидающих его у подъезда, посмотрел на окно, у которого она стояла, и улыбнулся. Словно прощался. Тогда Софи решила, что он отказывается от нее, что вскоре узнает о его венчании с другой.
Так и вышло. Почти. Он действительно больше никогда не вернется к ней. Пришел этот страшный день, и Надин написала ей, что ее кузен отныне никогда не ступит более на порог дома Олениных. Ибо в сражении близ Бородино капитан артиллерии Муханов был убит в схватке у своего орудия, сойдясь в рукопашной с французской кавалерией, атаковавшей его позиции…

Софи смотрела на Андрея и сжимала его руку, вспоминая о том дне, который отнял у нее надежду стать счастливой и едва не отнял брата. И снова не смогла сдержать слез, которые так и полились из глаз одна за другой.
- Довольно лить слезы! – резко заметила мать от окна, поджимая губы. – Андрей Павлович жив и цел телом, чего еще оплакиваешь? Спроси-ка лучше Андрея Павловича, есть ли у него вести о Марье Афанасьевне? Что-то давненько вестей не слала ко мне. Как с ней размолвились о candidature de épouser (Кандидатуры будущей жены (перен., фр.)), так и смолкла. Что там сестрица моя? Как здравие ее? Куда отправилась ныне, в столицу аль аж под Тамбов (Ранее «под Тамбов» было равнозначно «на край света», настолько далеким казалось расположение того губернского уезда) уехала от француза?
И Андрей снова помрачнел лицом. Нет, не от того, что мать не обратилась к нему напрямую, предпочтя игнорировать его по-прежнему. Оттого, что снова сжала сердце ледяная рука страха и неизвестности.

- Я получал вести от тетушки в последний раз, когда были у Дорогобужа, - ответил Андрей матери. – И последнее, что узнал – она выехала в конце августа из гжатского имения в сторону Москвы. Но в престольной так и не появилась…
Алевтина Афанасьевна немного помолчала, а потом сказала громко:
- Скажи Софи своему брату, что нет нужды тревожиться о судьбе графини. Rien n'a de prise sur la! (Ее ничто не возьмет или – Ей ничего не страшно (фр.) Уж я–то знаю, пусть поверит мне… А что нареченная Андрея Павловича? Земли-то ее, вестимо, под французом ныне. И московские, и гжатские… А сама-то?
- Анна Михайловна выехала совместно с графиней. Более о ней ничего мне неведомо, - произнес Андрей. На его удивление, мать промолчала, не стала отвечать резко, как он ожидал. Ей пришелся не по нраву его выбор жены, о чем она и написала через Софи в ответ на его письмо о том, что ныне связан словом с mademoiselle Шепелевой.

«…La étourdie (Вертихвостка (фр.)), кокетка, истинно так, по словам, что донесли до меня! Но вестимо, Андрею Павловичу по нраву женские персоны подобного склада, раз второй раз на ту же рану сыпет соли… Воля Господа покарать в той же степени того, кто так жестоко поступил с родным братом! Изведать Андрею Павловичу той же муки, что mon pauvre Boris испытал… ce marriage est pour lui peine! (Этот брак ему в наказание (фр.)) Таковы мои слова на сей счет. И коли в нем осталась хоть капля разума, он откажется от своего намерения и уступит моему выбору…»
Андрей написал тогда в ответ, что остается при своем решении. Он женится на Анне Михайловне Шепелевой, и, коли нужда придет, даже без материнского одобрения. И такова его воля!

Более слов от матери он не получал. Писала только Софи, в конце каждого письма, ставя неизменное «Maman шлет вам, mon cher frère (Мой дорогой брат (фр.)), свое благословение материнское». Но они оба знали, что эта приписка делалась только по доброте душевной Софи, что Алевтина Афанасьевна никогда не передавала этих слов сыну, которого вычеркнула из своей жизни.

Порой Андрей за эти дни, проведенные в Агапилово при восстановлении здоровья, хотел упасть на колени перед матерью, прошептать, что он солгал, обманул их всех, спасая Надин, спасая брата от той дуэли, которая свершилась все же позднее. Он сам себя загнал в ловушку, пытаясь уберечь то, что нельзя было сохранить в целостности. Судьба уже запустила маятник, отсчитывающий дни до трагедии, унесшей жизнь брата, а Андрей только отстрочил ее, но не устранил той опасности, что висела над их семьей. Думал, что смог, но, увы…

Но потом он видел холодные глаза матери, ее поджатые губы. Вспоминал, как она была нежна с Борисом и скупа на ласки к нему, Андрею, как всегда выделяла старшего перед младшим. И понимал, что ничто уже не переменит ее отношения к нему. Для нее он виновен. И даже его оправдания не помогут снять той вины или уменьшить ее груз. Только усилит ненависть матери к Надин, неприязнь к маленькой Тате, которую та незаслуженно считала прижитой не от Бориса. Кто ведает, на что толкнет эта ненависть его мать? Ведь Андрей знал, какова она по натуре – мстительная, злая на язык, жестокая. Но он любил ее и такой… Матерей не выбирают, и даже тех, кто ненавидит всем сердцем, любят от души, до темноты в глазах, до слез на глазах от несправедливости. Любил и прощал ее ненависть и ее равнодушие к его ранам, к его боли, к его мукам, которые он испытывал ныне, запертый волею судьбы в стенах усадебного дома в Агапилово.

Вестимо ли это, усмехнулся Андрей, бросая сорванный с ветви ивы длинный желтый листок в пруд и наблюдая, как расходятся круги по воде при этом. Порой ему даже казалось, что мать волнует больше целостность московского дома после того зарева, что было видно несколько ночей в небе со стороны первопрестольной, чем целостность его костей.
Позади него раздался шорох опавших листьев, и он резко обернулся. Аккуратно ступая по сухой листве, приподнимая подол бархатного пальто и платья, шла Надин. Она на миг остановилась, заметив, что Андрей увидел ее, но путь свой продолжила и вскоре заняла место возле него на берегу пруда.

Долго молчали, глядя в темные воды, на поверхности которых плавали ярко-желтые листья, упавшие с близстоящих деревьев, наблюдая за этими «корабликами», которых куда-то гнал ветер. Потом Андрей повернулся к ней и взглянул на нее, напряженную, бледную.
- Мне сказала Софи, ты через три дня в полк? – спросила она тихо, и он кивнул, помимо воли оглянувшись в сторону дома. Ему не хотелось, чтобы мать увидела его и Надин в этом невольном уединении возле ив. Не ради себя и не ради спокойствия матери, и даже не ради самой Надин, которой все-таки следовало быть осторожнее со свекровью. Ради Таты, которая до сих пор не могла взять в толк, отчего с ней так холодна бабушка по отцу, которая так быстро подрастала и скоро будет многое подмечать, о многом думать.

Ранее Надин приезжала в Агапилово всегда с Татой, этой маленькой шалуньей и егозой, так похожей на брата, особенно, когда ей что-то было по не нраву, и она поджимала обиженно губы. Андрей отчего-то привязался к племяннице гораздо крепче, чем бывало обычно в семьях их круга, потому мать и стала зло обвинять его в том, что кровь в Тате не Бориса, а его кровь. C’est absurdité! Он не касался Надин ни разу с того дня, как вернулся в Агапилово в 1806 году после похода в Австрию, и того самого вечера, когда он едва не потерял голову год спустя…
Хотя, надо признать, что мать имела право думать так. Учитывая то, что, как ей казалось, она знала достоверно.

- Ты толком не здоров еще, - произнесла Надин и взмахнула ресницами, как только она умела это делать – очаровывая глубиной своих карих глаз, озорством, что светилось в глазах. Флирт был у нее в крови, как понял Андрей позднее. Она не могла не очаровывать любого, кто стоял перед ней – будь это простой офицер или сам император. А очаровав, можно было вертеть на свой лад дело. Когда тот, кого так манили к себе эти глаза и эти изогнутые в улыбку губы, уже был готов на все ради этой красоты.
- Ты толком не здоров, я справлялась, - продолжила она. – Что тогда? Что тянет тебя вернуться туда?
- Ты забываешь о долге офицера, - мягко сказал Андрей. – А он аккурат в том, чтобы занять место в рядах и так уже поредевшего полка. И пока неприятель на этой земле, разве может ли быть иначе, Надин?

Да, полк их снова заметно поредел. Конечно, не так, как тогда, при Аустерлице, но все же потери были весьма ощутимы. Погиб командир полка, барон Левенвольде, сгинул на позициях неприятеля застреленный уланом Римский-Корсаков, а кроме них не досчитались убитыми еще трех офицеров, не считая нижних чинов. Около четырех офицеров, включая его самого, выбыли из-за ранений, двое пропали без вести. Как мог он, зная это, оставаться здесь, под Коломной, наслаждаясь этой видимостью прежней мирной жизни? И зная, что она там, за той чертой, разделившей ныне страну на части?

- Рука уже действует, а голова… я сражаюсь все же не головой, - усмехнулся Андрей. Надин нахмурила носик недовольно.
- Я ведаю, отчего ты желаешь вернуться в полк так скоро. Говорят, что планируют дать еще одно большое сражение Наполеону, как только он отступит от Москвы. И ты желаешь быть именно там, горячая голова, - а потом добавила тут же, едва сделав паузу. – И вести желаешь получить из первых рук. Ведь только отказы приходят, верно?
Она смотрела на него внимательно, не отводя взгляда, стремясь прочитать по его лицу, о ком более тревоги у него в душе – о тетушке ли, о которой ничего неизвестно доныне, или о невесте, что выехала вместе с той из Смоленщины. Андрей тоже молчал, думая о своем.

Прошка вернулся пару седмиц назад, привезя известие, что в тульской деревне барышни Шепелевой так и не было. Тетка Анны, уехавшая вместе с семейством старшей дочери, в калужские земли, спасаясь от француза, тоже ничего не знала о судьбах Катиш и Анны и просила тотчас уведомить ее, если Андрей проведает о тех хотя бы что-то. И из имений графини почти каждые три дня приходили письма от управителей и старост, что барыня в тех не появлялась. Последним пришло письмо из столицы от главного управляющего, господина Арндта, в котором тот говорил, что графиня из Гжатска в Петербург не приезжала. Он тоже был обеспокоен судьбой жены, которая осталась при Марье Афанасьевне, и умолял его написать к нему последние вести о судьбе графини Завьяловой и ее подопечной, госпоже Арндт.

Никто ничего не знал. И эта неизвестность сводила с ума Андрея, мешала уснуть ночами, когда он думал и вспоминал, как жесток может быть неприятель на захваченных территориях. «Убереги», просил он мысленно, когда крестился на службах в церкви, глядя на лики святых. «Убереги ее, раз я не сумел…»

В Агапилово со всей округи приезжали с визитами, чтобы взглянуть своими глазами на выжившего в том знаменитом уже сражении Оленина, послушать, как проходило сражение из первых уст, как атаковали кавалергарды кавалерию, защищая батарею, на которой сражался генерал Раевский. И как был контужен упавшей подле гранатой, когда уже отошел полк к своим позициям.
- Если бы не егеря, что случайно заметили меня и тех мародеров на поле, не сидеть бы мне здесь, - говорил Андрей в который раз любопытным гостям. Мужчины хмурили лбы и крутили усы, барышни же томно вздыхали и бледнели лицом, пытаясь представить то, о чем рассказывал Оленин. – Одного француза уложили на месте метким выстрелом, другой сумел убежать. Благо, все это до того, как удар прикладом лишил бы меня жизни. Но этого я не видел – признаюсь честно, лишился духа прежде. Очнулся только в лазаретной телеге, подле других раненых. Мне после сказали, что я удачлив, вестимо. Ведь уже снимались с места, и только случай привел егерей на поле бывшего тем днем сражения.

Что тот случай был банальное мародерство, Оленин решил умолчать. Все-таки те спасли ему жизнь. Стоило ли осуждать причины, которые привели к тому? Тем паче, к нему вернулось кольцо с черным камнем, то самое фамильное, которое он прятал под бок лошади. Оказалось, в полубреду все же указал на свой схрон, умоляя забрать ценность семьи. А вот кольцо, подаренное Анной, ушло в небытие. И словно та тонкая нить, что связывала его с невестой, оборвалась, будто не стало ее, той связи меж ними, которая натянулась между ними в тот день, когда над землями Гжати бушевала гроза. На сердце ныне стало так холодно и так тревожно. И снова его душа замерла, но так как раньше – когда он совсем не чувствовал ее, когда она была мертва. Ныне она ныла тихонько, не давая покоя сердцу и разуму.

Особенно, когда до него доходили известия со стороны, где ныне стояла армия. Ведь частые визитеры привозили с собой в Агапилово и последние вести и толки о положении дел в империи. Говорили, что Кутузов снова уходит от сражения, но ныне именно Наполеон загнан в угол, а не русский полководец. Что повсеместно действуют «малой войной» на территориях, что под французами ныне, и крестьяне, и некоторые офицеры армейские, налетающие отрядами на неприятеля. И все твердили с каждым днем все увереннее и увереннее, что дни Наполеона в России сочтены, что вскоре подпишут государи мировую. Дни складывались в седмицы, и вот уже к концу подошел первый месяц осени, а мир так и не был подписан. Поговаривали, что император и хотел бы, да Кутузов просит выждать время, не дать отступить Бонапарту с высоко поднятой головой.
- Желают гнать, аки пса с поджатым хвостом, - шутили соседи, когда сидели в библиотеке за бокалом рябиновки, которую отменно гнала ключница Агапилово. – И пусть так и гонят! А то!

Но Андрей не в полной мере разделял их веселье, их радость по этому поводу. Для всех них, собравшихся здесь после обеда у камина в уединении от дам, что беседовали в гостиной, война толком и не была. Только у двоих были ранены родные, остальные лишь отдали в ополчение крепостных. И страх испытали в дни, когда горела Москва, когда зарево напугало многих настолько, что они были готовы бросать свои усадьбы и добро и бежать за Калугу и дальше. В остальном все осталось прежним для них: размеренный распорядок дня типичного для усадьбы, поездки на церковные службы, визиты, чаепития и скромные обеды на десяток персон, после музицирование в гостиной и карточные игры за ломберным столом, тихий смех и плавно текущие беседы. Для Андрея же эта война перевернула мир с ног на голову, и он чувствовал каким-то внутренним чутьем, что никогда уже не будет этот мир тем, что был ранее.

- Я удивлена, что ты остался тут тотчас, - вдруг произнесла Надин, и он вернулся мыслями из прежних дней сюда, к пруду и к ней, стоявшей возле него, обрывающей задумчиво листья с гибкой ветви ивовой. – Думала, что уйдешь, едва увидишь меня. Как делал это ранее… Ведь со мной нет ныне Таты, я рисковала, что ты прогонишь меня. Как прогонял в Москве. И гнал этой весной…. Ты ведь ненавидишь меня, верно? Как Алевтина Афанасьевна.
- Во мне нет ненависти к тебе, Надин, - устало проговорил Андрей. – Но и любви к тебе тоже нет. Ни положенной приличиями, ни иной.
- Жестоко, но правдиво, - прикусила губу она, сжала руки, словно собираясь с силами. – Мне очень жаль, что так вышло, Андрей. Обо всем жалею ныне, веришь? О том, что Борисом увлеклась, как после увлеклась… ах, впрочем, не будем даже имени его упоминать! Я верила ему, а он сломал мою жизнь… Я так верила ему! И эти толки, что разошлись между офицерами, - она достала из перчатки платок и промокнула сухие глаза. – Вся моя жизнь… вот так… не надо было с Борисом под венец… Я так виновата перед тобой, Андрей! Так виновата… Надобно было в то же день, когда мы… когда мы были… надобно было сказать Борису, что я не могу стать его женой, вернуть кольцо. Но мысли тогда путались… Петербург… собственный дом… Я была так молода и так глупа!

Надин вдруг подошла к нему ближе, коснулась рукава его сюртука, призывая его заглянуть в ее глаза, убедиться, что она ничуть не лукавит ныне, а говорит от самого сердца. Впервые за последние годы она была так близка к Андрею без посторонних, и не воспользоваться этой возможностью она не могла.

- Я так жалела после. Каждый Божий день, - прошептала Надин, отводя глаза в сторону, на пруд, не желая смотреть на него, когда будет говорить то, что желала сказать ему. – Он был ласков только до свадьбы, оставил меня, когда… когда я носила Таточку. Мне порой даже казалось, что он женился на мне только для того, чтобы отнять у тебя. Мы были чужими. Незнакомцами жили в одном доме и делили постель. Оттого и случилась та связь… Я любви хотела, понимаешь? Любви! Той, что была у меня. Той, что я потеряла. Ощутить ту нежность, то тепло… Как раньше. И как в тот день, когда ты вернулся осенью, в год Тильзита (Имеется в виду год подписания Тильзитского мира, 1807).

Андрей прикрыл глаза на миг, не желая вспоминать тот день, после которого едва не возненавидел себя за ту слабость, что была у него в душе в те дни. Ныне он ясно понимал, что излечился полностью от той болезни сердечной, мучившей его несколько лет, отголоски которой порой заставляли держаться на расстоянии от Надин. Ныне он понимал, что нужды в том и нет. Прошлое осталось в прошлом, в тех днях, когда он бежал, сломя голову через луг, через высокие травы, чтобы встретить ее около леса, на поляне с тонкими белыми березками, от запаха листвы которых кругом шла голова. Или это было от их поцелуев? Наивные и такие юные…

- Я должна была признаться еще в тот день, - меж тем говорила Надин. – Когда эта злобная преданная собачонка твоей матери, эта горничная, принесла кушак в столовую. Я должна была возразить, когда ты заговорил… а я испугалась, промолчала. Позволила тебе принять всю вину на себя, спасти меня. Ах, Андрей! Они так возненавидели тебя после этого…! И Алевтина Афанасьевна… твоя мать! Как она могла говорить то! Как может ныне…
- Я прошу тебя, - прервал ее Андрей, не желая продолжать этот разговор. – Ненадобно о том. Тем паче, что…, - и он замолчал. Мог ли он сказать ей, что Борис знал правду? Что он понял истину, когда утих гнев, затмевающий разум, заставивший перевернуть вверх дном столовую и выгнать младшего брата вон из дома. Он пришел позднее в казармы Кавалергардского полка, где Андрей снова стал жить на квартирах, попросил пойти вместе с ним в один из трактиров, где в отдельном кабинете за второй бутылкой цимлянского рассказал, что знает, чей кушак нашла горничная матери в спальне его жены.

- Я знаю, почему ты назвал этот кушак своим, знаю, - говорил тогда пьяный Борис брату, шутливо грозя тому пальцем. – Ты ведь опасался дуэли с другим, кто смело выстрелит в меня, n’est ce pas? Опасался, по глазам вижу. Так вот ведь, mon petit frère (Братец (фр.)), подставлять свою голову из-за того, что жена кого приветила, я не намерен. Можешь меня презирать… можешь осуждать… но себя я люблю поболее. Коли не ведает никто об adultère (Адюльтер, прелюбодеяние, измена (фр.)), то и нет его для меня. А узнал – то не обессудь! Во всем виновата женщина, ей и ответ держать. А мужчина… мужчина слабое существо, падкое до греха. Вот как-то! Коли еще раз поймаю ее, не обессудь – накажу пуще прежнего и в деревню вышлю, покамест не переменю решения. А грех ее ты зря прикрыл. Мать не простит тебе этого. Даже если покаешься… Никогда не простит! Ей твое благородство отца шибко напоминает. А ты сам понимаешь, ей такая память поперек горла…

Сказать ли Надин, что Борис знал о ее связи с тем армейским офицером? Знал и молчал. И только когда по каким-то причинам в свете поползли слухи об этой связи, а самому Борису несколько раз приходили анонимные насмешливые письма, тот решил дело так, как его требовала совесть и честь семьи.

- Вы такие разные, - сказала Надин, снова касаясь ладонью рукава его сюртука. – Будто от разных родителей прижитые, будто и не родные вовсе. Борис – не плохой человек, но все же… Я ошибалась, думая, что лучше жить в достатке и без любви, чем с любовью в сердце и с пустым кошелем. Я скажу твоей матери, что не ты…
- Не смей! – он поймал ее пальцы на своей руке и сжал их несильно. – Не смей, слышишь? Не испорть жизнь Таты тем самым! Мама думает, что Тата ее кровь, пусть полагает не от Бориса, но все же Оленина. Скажешь ей, что был другой, она отвергнет Тату, даже видя явное сходство, и кто ведает…, - он замолчал, не желая говорить плохо о матери, пусть и ни слова лжи не было в его словах. – Ты должна молчать. Ради Таты, Надин. Ради Таты!
- И тебя не тревожит, что скажут твоей будущей жене о Тате? Обо мне? Ведь толки…
- Моя будущая жена должна верить мне, а не толкам, - отрезал Андрей. – И оставь прошлое прошлому. Мы живем настоящими днями, а не минувшими…
- Вот значит как, - растерянно проговорила Надин, глядя в его глаза. – Значит, Софи правду сказала? Ты отстоял право жениться на этой девице из Смоленщины перед матерью. Ведь мадам Оленина была против этой candidature de épouser. Ты мог бы тем самым расположить к себе мать, коли выбрал бы выбранную ею персону.
- Ты уже пошла под венец с тем, с кем родители сказали. Много ли счастья? – отрезал холодно Андрей. - А с Анной Михайловной жить мне суждено, а не матери. И выбирать мне.
- Много ли за ней дают? Позволишь интерес проявить как родственнице? – едко спросила Надин, вырывая ладонь из его руки, кусая губы от недовольства. – И что останется от ее приданого после того, как французы пройдут по Смоленщине?
- Даже если и ни нитки и ни копейки не останется, мое слово у нее, Надин. А своему слову я верен, - ответил Андрей твердо.

Да, то, что Андрей верен своему слову, своему долгу, привитому отцом с малолетства, своей чести Надин знала не понаслышке. Лишь раз на ее памяти он отступил от своих правил. Когда она встретила его в той самой березовой рощице после долгой разлуки, после его возвращения из Австрии. Она провожала в Москву юношу, а вернулся мужчина, при взгляде на которого у нее перехватывало дыхание, и бешено билось сердце. Отчего она не побоялась тогда пойти до конца с ним среди тех самых берез, но испугалась отменить свадьбу, разорвать узы помолвки, оглашенной с амвона? Отчего так перечеркнула свою жизнь? И даже если она свободна ныне, то ей никогда уже не обнять его так, как она желала бы. Ведь церковные запреты встали между ними невидимой стеной. А ныне вот и та, незнакомая ей, при воспоминании о которой в глазах Андрея вспыхивал свет нежности…

- Прости меня, - тихо сказала Надин, снова касаясь его плеча. Она не могла не дотрагиваться до него, находясь рядом с ним. Даже пальцы кололо тонкими иголками от этого желания. Будто убедиться, что он рядом, что говорит с ней, а не отсылает прочь, не принимая с визитом. Или не награждает вежливым холодом, когда они случайно встречаются в гостиных у знакомых. – Прости меня. За все, что я сделала. И тот… другой… это был всего лишь раз, что бы ты ни думал. Только тебе говорю, потому что хочу, чтобы ты знал. Хочу, чтобы ты знал!
- Я простил, - ответил Андрей. – Время уже в дом идти. Не хватало лишних глаз ныне – не оберемся толков. Ни тебе, ни мне они вовсе не надобны, сама понимаешь. Да и мигрень так ломит виски, прости за прямоту мою...

Но она видела по его глазам, слышала в его голосе, что он лжет ей. Не простил. Просто принял то, что она сделала, но простить так и не сумел. Андрей был слишком прямолинеен, слишком упрям в своих убеждениях. А жизнь – это не прямая линия, на ней столько бывает кривых и неожиданных поворотов. И для того, чтобы простить, необходимо понимание, а понять то, что было против его правил и убеждений, Андрей, увы, не мог.

Пусть она предала его, пусть невольно подставила его семью под такой удар судьбы, неужто в его сердце нет милосердия, чтобы простить ту слабость, которая привела к таким последствиям? Стало горько во рту от осознания того. А еще потому, что она потеряла все, ныне она понимала это. Раньше у Надин была надежда, что его сердце по-прежнему у нее в руках, а теперь от этого чаяния не осталось и следа. Нет, не прежнее чувство двигает Андреем помогать ее маленькой семье, участвовать пусть и издалека в их жизнях. Лишь чувство долга и его натура, благородство, приобретенное с кровью Павла Петровича…

Надин опустила взгляд на листву под ногами, на великолепие осенних красок, что стелилось по саду ярким ковром, прикрыла на миг глаза, собираясь с мыслями, пытаясь совладать с собой и не расплакаться прямо перед ним. Но все же не сумела сдержать слез, когда Андрей легко коснулся ее плеча, обтянутого бархатом пальто, и тихо сказал:
- Береги Тату, Надин, от души прошу. Коли что случится со мной, то только ты встанешь за нее. Ермолино – ваше, я отписал его в случае моей кончины. Часть обязательств выкуплена у совета опекунского. Это всего лишь часть, но все же… И себя береги, Надин… Не тревожься боле о прошлом, не томи душу. Отпусти, как страшное видение ночное. Ничего не поправить, так к чему душу терзать? Где ты оставила коляску? У ворот усадебных? Или в саду остановилась? Я провожу тебя.

Андрей проводил ее до въезда в Агапилово, где Надин ожидал кучер, лениво дремлющий под редкими лучами осеннего солнца, проглядывающим из-за бежавших по небу облаков. Там он снял со своего локтя ее дрожащие пальчики и поднес к губам на прощание, после помог подняться в коляску и долго смотрел в ее бледное лицо снизу вверх.
- Езжай с Богом! И ни о чем боле не думай, - он улыбнулся ей одними уголками губ успокаивающе, а потом кивнул кучеру, который тут же стегнул лошадей, трогая те с места. Надин быстро склонилась из коляски и коснулась мимолетно кончиками пальцев щеки Андрея, потакая желанию, разливающему в груди горячей волной. Или это слезы так больно жгли из нутра?
- Храни тебя Господь, Andre! – прошептала она. – Я буду молить всех святых за тебя… храни тебя Господь…
И долго смотрела на него, оглянувшись из отъезжающей коляски, кусая губы, позволяя слезам катиться по щекам.

Через три дня, как и говорил ей в саду Андрей, он отбыл в полк, уехал в Калужскую губернию, где в те дни стояла лагерем русская армия в ожидании момента, когда Наполеон решится на дальнейшие военные действия. Надин об этом прислала записку Софи, проводившая брата до границ имения, с трудом разорвавшая объятия и выпустившая из пальцев его мундир, в который цеплялась изо всех сил.

Они обе будут приезжать после в церковь Успения Богородицы местного прихода и подолгу стоять у святых ликов и распятия. Обе будут ставить свечи за здравие тому, кому все еще предстояло биться с французом, и за упокой того, кто уже нашел вечный покой на кладбище одного из монастырей Москвы, где был похоронен по воле семьи. Обе будут с тревогой ждать вестей с той стороны московских земель, где обеим армиям предстояло окончательно выяснить судьбу этой кампании Наполеона, так блестяще начавшейся летом и которой так бесславно предстояло завершиться этой зимой.

И обе будут даже не догадываться при этом, что их молитвы и их тревоги не одиноки, что часто в темноте осенней ночи стоит на коленях перед образами Алевтина Афанасьевна и просит Всевышнего отвести от ее единственного ныне сына и пулю, и саблю, и осколки ядра, и иную напасть. Отвести беду любую от его светловолосой головы.
И даровать ей милосердия в сердце. Ведь без него ей никак не забыть тот страшный день, когда предательство младшего сына разделило ее семью пополам, никак не забыть, что он сделал, как преступил через законы морали. А еще просила Господа дать ей возможность забыть. Забыть и о том проступке сына и невестки, и о том, что сама разрушила его счастье, уговорив Бориса посвататься к приглянувшейся соседке, несмотря на негласный сговор ее с Андреем.
- Нет объявления – нет и помолвки, - говорила она тогда старшему сыну, гладя его плечи, шептала в ухо, что Надин глупа и покладиста, что ее красота поможет ему в свете и в карьере, что ее тщеславие легко толкнет Надин в его объятия. Да и видано ли, что младший брат о помолвке ранее старшего объявляет? И жена Андрею ныне совсем ни к чему, и содержать ее не на что. И если Борису по нраву прелестница Муханова, то и думать не стоит…

Забыть и о том, как потемнело лицо Андрея, когда ему объявили в гостиной Агапилово о предстоящем браке, как дрогнули губы. Как он страдал всякий раз, выходя к семейным трапезам, отводя глаза в сторону от той, кто могла бы быть ему женой, а стала невесткой. Кому Алевтина Афанасьевна так старалась сделать больно в те дни - младшему сыну, которого любила по долгу, а не по зову сердца, или сестре, привязавшейся к Андрею сильнее, чем родная мать? Или его отцу, на которого Андрей так был похож, как горошина из одного стручка? Такой же непримиримый, такой же гордый и благородный, такой же своенравный. И такой же отдаленный от нее, не подчиняющийся ее воле, не прислушивающийся к ней, как Борис. Ненависть, в которую превратилась с годами любовь к Павлу Оленину, перешла на его копию, на его сына. И Алевтина Афанасьевна ничего не могла с этим поделать сама, а Господь не слышал ее молитв и покаяний, не мог помочь ей выпустить из души этот яд, разъедающий ее.

И только ночами, когда на дом опускалась тишина, а в спальню Алевтины Афанасьевны входила бессонница, ее душу томила тоска и сожаление. Захлестывало раскаяние. Нет, в том, что она не терпит Надин, эту Иезавель, ненавидит ту всей душой, она не каялась. Приходили лишь мысли о том, как держала когда-то Алевтина Афанасьевна младенчика на руках, как хватал он ее своими тонкими пальчиками за палец и смотрел на нее своими голубыми глазенками. Сжималось больно сердце, когда вспоминала голубые глаза, полные боли и непонимания, почему она так непримирима к нему. И при мысли о том, что творится где-то там, за Москвой, о смерти, которая ныне собирает щедрый урожай по России.
Алевтина Афанасьевна тогда становилась на колени перед образами, читала молитвы и плакала беззвучно, со слезами выплескивая свою ненависть и боль. Отчего она может любить сына только тогда, когда он так далеко от нее, когда она не видит его глаз и черт лица, таких схожих с теми, которые безуспешно пыталась забыть? Отчего, Господи…?








/

...