Дорогами судьбы

Пока барон свирепствовал, пытаясь своих коней отыскать, ко мне паренек подбежал, да интересные вещи на ухо зашептал, сунул в руку алую шаль и исчез.
Всего-то и нужно, что до вечера дождаться...

Вечер.

Опоздал я намеренно. Но увидев одинокий девичий силуэт у реки, пожалел об этом. Уж больно грустной и поникшей была Колючка. Она обнимала себя руками, ежась от порывистого ветра, но упорно продолжала смотреть плескающуюся реку. На секунду мне показалось, что река чувствовала страх гостьи и бежала куда-то от оков льда, которыми покрывалось сердце девушки. Она не двигалась, эта неподвижность и молчание меня пугали. Неужели я слишком заигрался, переоценил Колючку, может, не такая уж она и сильная... Чего ей стоило отправить того паренька? Ведь этим она совершенно точно признала правоту моих слов, не только себе самой, но и мне призналась... Прости Колюча, но теперь этого мало... Мне нужен её огонь, не только в это мгновение, но... Я сам слабо верил в это, но тем не менее, готов был рассмотреть возможность забрать её с собой.
В моих жилах текла не просто кровь, но огонь. Он бывает мучительный и милосердный, таинственный и завистливый, веселый и вкрадчивый, влекущий и бессильный... Противоречивый. Такая и женщина мне нужна. Она должна слушаться меня, при этом быть непокорной, быть загадкой, но я должен читать её как открытую книгу, должна быть сильной, но и слабость не должна быть ей противоестественна.
Там, во время представления, когда девушка смело сунула руку в пламя, я увидел в её глазах, что она может стать такой женщиной...

Я подошел сзади и обнял девушку, устроив свой подбородок на её плече.
- Неужели, решила, что с цыганом хочешь быть? - улыбаясь, вернул ей её же слова.
_________________

Неторопливо солнце опускалось за линию горизонта, у кромки широко раскинувшегося леса виднелась одинокая женская фигура. Зачем нужно было сюда идти? Не хотелось признавать, даже сейчас, стоя одиноко на ветру, хотелось одного - чтоб крепкие мужские руки снова обняли. А может и не только... Минуты неумолимо бежали вперед, а цыгана все не было. Не верилось - неужели он не придет. Да как он смеет не прийти? Вся усталость сегодняшнего дня в компании с отчаяньем в миг опустилась на хрупкие женские плечи. Раз уж завтра нужно уезжать из здешних мест, раз уж осуждающие взгляды прикованы к молодой девушке, то пусть будет так - хотелось узнать больше терпких поцелуев цыгана. И в миг злость охватила, ведь много у него девиц, сам он сказал, и каждой он свои поцелуи дарит. А может как раз сейчас это происходит, может сейчас он с девицей другой. Вспыхнула ярость в груди девушки, стиснула зубы от обиды, а по щекам слезы обжигающие покатились. Хотелось, чтоб все таки пришел он - чтоб в лицо сказать: катись ты в преисподнюю вместе со своим табором и девицами!
Вторые сутки прошли давно, достанется ей от цыганки зелье, что от чувств ненужных лечит. Остается надеяться, что и от воспоминаний о цыгане оно избавляет. Утерла слезы, чтоб чувств ее никто разгадать не мог, взглянула еще раз на размеренный бег прохладной реки и уходить уже собиралась.
Как неожиданно обхватили тонкую талию сильные руки и прижали к телу горячему. Сколько хотелось сказать - и про девиц его, и про поздний приход, и про поцелуи вольные, и про поведение в таборе, - но молчала. Тепло и хорошо было в уверенных мужских объятьях, закрыла глаза и позволила себе забыть обо всем, что вокруг происходило.

Бросив поводья конюху, спешилась, и вернулась в дом с черного хода. Поднимаясь к себе, слышала, что вернулся отец, но это было уже не важно. Сидя в ванной, размышляла о словах египтянина, что моя судьба известна, и замуж я выйду за суженого. Которого судит мне папенька и Господь Бог, вероятно. Мечтать и рассуждать на эту тему совершенно не хотелось. Я, конечно, надеялась, что человек, который попросит моей руки, спросит моего согласия, ну или его спросит отец, как я пыталась доказать чернокудрой цыганке, но…
Вымывшись с помощью новой служанки, оделась и как ни в чем не бывало спустилась вниз. Мне хотелось спросить отца, куда исчезла Мегги, но у него был такой вид, что я сочла за лучшее с расспросами повременить.

Крепко сжала Вита бабушку, со всей силы молодой да неразумной, аж затрещали косточки и ойкнула Эйш, шутливо по попе её хлопнув.
- Беги уже.
Ойкнула теперь уже и внучка,ловко увернувшись.
- Я недолго.- Быстро выбрала мазь и осторожно выглянула из вардо. Чужаков вроде не было видно, а свои, те, кто остались, всё в сторону пастбища поглядывают. Спустилась она вниз, и поспешила к вардо Златана и Тагара. По пути слышит, вскрикнула мать Джанго и рукой показывает на кого-то.
Песня зазвучала, всем ромам понятная и дорогая, безопасность означающая. Улыбнулась цыганочка Рустэму, оглянулась кругом и вдруг Тагара увидала. Да что же это он! Пошла быстрее, побранить, да уложить, но не выдержала и, увидев, как он руки раскинул, рассмеялась и побежала к нему. Рустэм дал знак, что можно по домам возвращаться, Значит всё решили. И у них с Тагаром, всё решилось. Бабушка согласие дала.

- Бабушка проверить велела, да слова передать.- Отстранилась немного и в глаза его бедовые заглядывает лукаво. - Сказала, чтоб поклялся ты устроить ей богатые похороны, праздником всем рома. - Да смутилась вдруг, смотрит Тагар на неё, глазами ест. Голову опустила видит в распахнутой, на груди рубахе волосы и быстро снова подняла глаза. - И что согласна она честь по чести отдать меня. Тебе.

Тагар её в вардо увёл, спину мазать.Смеётся. Обещает всё по закону сделать. Молится Вита, чтобы поскорее зажила спина его, да успели сосватать её. Чуть не нахмурилась своим мыслям, почему "успели"?
По телу дрожь прошла, когда он поцеловал её в плечо, выпустил из рук. Она тут же мазь достала, приготовила. Повернулась сказать, чтобы поднял рубаху, а Тагар ладонь ей протягивает. Лежит на ладони его монета золотая, шнурок кожаный через неё пропущен. Невестина монетка. Амулет.
Она руку протянула, дрожат пальцы, так погладить ладонь с монетой хочется и боязно отчего-то. Так и застыла узкая ладонь над широкой, крепкой. Сердце как сумасшедшее бьётся, обет они будто друг другу дают.

Да покачнулась повозка, гостя принимая - Арсен зашёл, слово вайды передать. Передал он и перестало биться сердечко пылкое, от слов жестоких, от слов справедливых. Стиснула кулаки, смотрит испытующе, пристально на Арсена смотрит, может перепутал он чего... Да нет, Рубина вину взяла, видела же она как вышла гордая цыганка вперёд, да не расслышала, под взглядом Бара отступила к повозкам. В глазах черным-черно, отчаянье там плещется с горем пополам. Переводит взгляд испуганный с Тагара на Арсена, с Арсена на Тагара. Стоят мужчины суровые, смотрят друг на друга, нет больше Виты, нет её...

Одни глаза на лице остались. Ничего не видят, только монетку, что у ног её остановилась, когда из рук Тагара выпала. Ушёл... К вайде ушёл. Не за неё просить. Как в забытьи наклонилась, глаза слезами полнятся, да не пролиться им никак. Поставила она мазь рядом с монеткой, обошла осторожно, юбки подобрав, встала напротив Арсена. Мука в глазах, не быть ей никогда счастливой. Выть хочется: за что, Господи? О чём угодно думать, только не о том, что сейчас произошло. Только не о том, что Зора и Рустэм против воли вайды пошли. Что Рубина отказалась за Арсена выходить по закону. Что Тагар коней угнал, против воли вайды... В дурное место их нечистая завела. Уходить надо поскорее, пока кровь цыганская не пролилась...
Перед глазами тот день у реки, когда поняла она что влюбилась в Тагара, а Арсен спокойно так на неё смотрел да спрашивал про сватов, говорил что отказала ему Рубина и что теперь пошлёт к той, кому хочет. К кому?..
От Тагара теперь не придут...- губы двигаются, да голоса нет совсем.
- От Тагара не придут теперь сваты, Арсен...- Полуживая, в себя не пришедшая. Как быстро можно счастье потерять, быстрее жизни. Ухватилась Вита за руку Арсена, брата подруги любимой.
-Хоть ты будь за нас счастлив, хоть ты, Арсен...- Рука упала и, выпрямив спину, пошла Вита к вардо своему, никого ей видеть не хочется. Ушла бы к реке, да ноги не идут. Позвали её. Хлопочет с другими женщинами возле костра, молчаливая, притихшая. Возвращаются ромалэ в табор, скоро снова в дорогу...

Ночь после суарэ.


- А ты, Симза, когда хочешь? -Джанго улыбку в волосах Симзы прячет. – Хочешь завтра сватов пришлю?
Хорошо цыгану. Спокойно. Всего один ее вопрос, но от него так легко на сердце и радостно сразу сделалось.


- Постой сладкая, - Джанго улыбку уже не сдерживает и не прячет, - я не хочу, чтобы ты всегда в одних и тех же сережках ходила, буду часто тебе новые дарить, ты у меня красавица и золота у тебя должно быть много, а не только одни лишь сережки.


Он руку в волосы ее шелковые запустил, пряди перебирает, немного голову поворачивает да в макушку Симзу, как Ягори да мать, целует и не отстраняется, пряный аромат ее глубоко вдыхает. Все она правильно говорит. Сам цыган поверить не может, что всю жизнь рядом прожил, а до вчерашнего дня и не знал толком о своей суженной.

Джанго в ответ ласково ручку ее сжимает. Пальцем большим по коже девичьей нежно проводит. Что ответить девушке он не знает. Помнит он слова, сказанные Эйш в вардо Бара. Приходила ко мне Лаура, говорили о здоровье её старшей дочери, Симзы. Там серьёзное, но я дала снадобье, будет принимать и горя не узнает, но вот подумалось мне, старой, что детей ей рожать будет опасно. Помнит и понимает, что как бы он не ответил больно цыганке сделает. А чего он не хочет, так это боль ей причинять. Снова он губами к ее макушке прижимается и честно отвечает.
- Знаешь Симза, если ты мне подаришь ребенка, то я буду счастлив, потому что рожден он будет в любви, но при этом хочу тебе сказать, что Ягори я тоже люблю, не смотря на мое отношение к ее матери, но при этом я мало уделяю ей внимания, не принимаю участия в ее воспитании, да я люблю свою дочь, но не нуждаюсь в ее постоянном присутствии. Меня вполне устраивает, что ей занимается мать и сестры, а я лишь вижу ее изредка. Иногда мне становится стыдно за свое поведение и отношение. Поэтому все будет как ты захочешь.
Он поднялся с бревна, за руку притянул к себе Симзу и, обхватив руками девичью талию, прижал к своему телу крепко, ладонями вдоль позвоночника провел, лаская большими ладонями узкую спину и обхватив девичий затылок, собирая шелковистые локоны в кулак, почти касаясь ее губ, признался:
- Я ни в чьем обществе не нуждался ранее, и сейчас ничего не изменилось, за исключением того, что в моей жизни появилась ты. И никто мне не нужен, кроме тебя. По крайней мере, в ближайшие годы. Хочу засыпать с тобой, просыпаться с тобой, я хочу, чтобы все свое время ты поводила со мной и ни на кого не отвлекалась.
Жадно прижался Джанго к приоткрытым губам цыганки, лаская ее и упиваясь сладостным вкусом ее рта. Но недолго упивался цыган ласками, понял, что если не остановится сейчас, то до свадьбы они мужем и женой станут. Отстранился, рассматривая Симзу, ее губы, увлажнившиеся от поцелуя, мягко поблескивающие в свете луны.
- Еще немного, - сорвался шепот с его губ, которые нежно скользнули по женской щеке к скуле, затем спустились к подбородку, наслаждаясь нежностью кожи Симзы. А затем со стоном скользнули по ее шее, вдоль голубоватой пульсирующей жилки, тронули ключицы и прижались к ямке между ними. Он глубоко вдохнул, впитывая в себя аромат ее кожи и отстранился.
- Пойдем, я провожу тебя к твоему вардо. – Джанго сделал небольшой шаг назад и, прижав ее ладонь к своей щеке, мягко улыбнулся. Иначе мы отсюда сегодня не уйдем.

В ту ночь цыгана долго не посещал сон. Сначала он сидел около вардо Симзы, будто ждал ее, хотя сам же и запретил выходить ночью. Затем он ходил к своему медведю, и некоторое время провел с ним, тихо рассказывая о том, какие изменения ждут их вскоре. Он был счастлив, возможно, впервые за много лет.

Ничего не понимая, видит Симза в толпе возлюбленного своего, да к нему бежит, торопиться.
- Джанго, что происходит?! Что за паника? Куда все бегут и прячутся? И Талэйту ты не видел?! - переживает Симза, ведь страшно оказаться в полном неведении, понимать что нужно бояться, а вот чего - совершенно не понимать.
И как птичка к солнцу, тянется она к жениху, защиты ищет.

В бендере перед самым рассветом, Роман рассказал Джанго о случившемся ночью осквернении.
Дрогнуло сердце цыгана, но на лице никак эмоции не отразились, кулаки лишь сжал крепко. Глупые, глупые дети и гордые, за себя не побоялись, так хоть о семьях о своих подумали бы.
О Зоре рассказал Роман, ему лишь терпения пожелал брат, а сам о Симзе подумал, не учудит ли как Зора?
- А я счастлив брат, впервые за долгие годы, мне Бар велел к Симзе присмотреться, так я присмотрелся так, что сердце мое к ней намертво прикипело, жалею, что вайда только сейчас мне на нее показал, а могли бы уж несколько лет жить счастливо.
Сон в ту ночь так и не пришел к Джанго, полежав несколько минут он поднялся и как обычно забрав медведя отправился на их поляну. Дрессировка шла не весело, медведь словно чувствовал настроение Джанго и капризничал, махнул рукой цыган да пустил медведя в малинник, а сам рядом присел на траву зеленую, закурил цыган да о жизни задумался, что ни день, то все сложности какие-то в таборе, будто порчу наслал кто.
Наелся медведь и пошли они обратно в табор.
А там новая беда, у табуна цыгане собрались, констебли рыщут ищут что-то, посадил Джанго медведя на цепь да к вайде отправился. Подошел как раз к признанию Рубины. Что же делаешь, дурочка? Молча стоит, зубы стиснул. Ярость свою сдержать пытается, но Бар в игру включается и Джанго дальше молчит. Не зря же вайдой его оставили, знает сам, что делает.

Прижимает к боку своему цыганку, голову ее к груди своей, там где сердце бьется, прижимает. Что ответить ей на вопрос ее?
- Рубина юбкой своей всех цыган от смерти прикрыла, - тихо шепчет цыган своей Симзе, - позором своим жизнь нам выторговала.
Горько на душе цыгана, стыдно, что бабской юбкой прикрылся, хоть он и не крал тех коней, но вину как свою чувствует.
Ведет Симзу к своему вардо, там дочь его где-то должна быть, нужно проверить все ли в порядке.
- Коней ночью свели, вот за ними хозяин и пожаловал, - негромко говорит Джанго, цыганку за руку держит да шагает не широко, - сестру твою не видел, сейчас Ягори проведаем да пойдем и твоих родственников поищем.
Лишь зашли она за вардо да от людских глаз скрылись, как развернул цыган девушку к себе, притянул близко, дыханием своим щеки ее ласкает, в глаза ее внимательно смотрит.
- Пообещай мне, сладкая, что глупости делать не станешь, - руками крепко плечи ее хрупкие сжимает, - пообещай, что сто раз подумаешь, когда что-то спонтанно совершить надумаешь.

Уныние охватило душу. Да такое сильное, что Симза не знала как быть! За что на них эти напасти?! Зато жених быстро ее от мыслей невеселых уводит...



Сводит с ума он Симзу, голову мутит, разум туманит, не может Симза себя контролировать, тело так и просится на грех. Бурлит кровь, губы его медом манят...



- Не могу давать я такие обещания, Джанго, прямо сейчас глупость хочу сделать, - и обхватив его шею крепко, забыв все грани, целует Симза губы плотные, вожделенно целует, страстно, теряя рассудок...

Эйш волновалась, её Виты очень долго не было.
Сердце тянуло пойти поискать, но боль, сковавшая спину, заставила сидеть на пороге вардо и пыхтеть трубкой:

- Вот придёт обязательно выпорю, - бубнила старая, затягиваясь, - Ведь пообещала же не долго, а сама?! - проскакивали и злость, и обида, и понимание.

Крепкая нить витиеватым швом опускается на ярко красный атлас, ещё недавно тонкая золотая распускала цветы, теперь время незаметной красной держать монеты. Быстрым ловким движением, выдающим немалую сноровку, Рубина цепляет очередную и пришивает к центру цветка. Золото на алом и раскинутые монеты, словно сорванные ловкой рукой мальчишки-сорванца, - они будут отражать блики костра и наполнять легким звоном мелодию танца. Должны бы отражать... Это платье Рубина для Зоры шила, всего пару дней назад она думала, что счастлива и ждала свадьбу брата. Какой же глупой тогда Рубина была... И какой же несчастной, хотя сама этого и не понимала.

Сложись все иначе, у Рубины сегодня могло бы быть настоящее сватовство, вместо тихого шепота вардо бы наполнял смех и песни. На лице брата бы улыбку ловила, завистливые взгляды соседок бы смиряла с гордо поднятой головой. Хотя и сейчас головы Рубина не опустит, пусть шепчутся сколько влезет, пусть взгляды сочувствующие и при том довольные бросают. Пусть так, но ведь все за любовь платят? За свою, за чужую, за ту, которой быть не может... И её плата не дороже многих. Знает ведь Рубина за что такую цену отдает. И горько, сладко, и беда уже на пороге вардо. Она ловит чей-то всхлип и, не поднимая головы от шитья, бросает короткое:
-Уходи, не хороните сегодня...
Снова монета находит своё место на подоле юбки, Рубина не успевает протянуть руку за следующей, как та опускается на ладонь. Она благодарно кивает и поднимает голову на вошедшего Бара, тот вторит её словам:
- Развели сырость, все уходите, я с Рубиной говорить буду.

Девушки выбегают быстро, тяготит их молчание и то, что должны рядом быть, хоть и не хочется. Смотрит им Рубина вслед, думает о том, как сама из вардо вайды всего день назад выбегала. Сам Бар смущенным кажется, словно разговор с чего начать не знает. Но Рубина молчит, помочь не хочет. Не винит она Бара за то, что случилось - не было другого выхода, но за брата не простит, хоть и милость оказал вайда семье. Он вздыхает тяжело и на стул опускается, откашливается, руку в волосы запускает, говорит нескладно о том, что по женскому, то старая Эйш расскажет, а по-мужски совет ей дает не перечить и смириться, не дело гордость показывать, как бы хуже не сделать. Не знает чего от гаджо ждать можно, вот и жалеет Рубину, как умеет. Потом снова откашливается и о Тагаре говорит, что тому приказ Рубину в жены брать, как вернёт её гаджо обратно.
Рубина голову вскидывает резко, заботится Бар о ней, а сам сердце разбивает. Ведь никто не сомневается, что поиграет с ней Генри и вернёт, только она сама что-то думает и надеется. А ведь нельзя. Нельзя. И словам верить нельзя, и мечтать, и любить - ничего нельзя Рубине. Она лицо в ладонях прячет, сил набирается, потом просит тихо:
- Как отца тебя прошу Бар... Не наказывай меня уж больше. Не мучай. Ты знаешь, и Тагар знает, и каждый в таборе уж знает. Не нарушит Тагар твоё слово, никто не нарушит, возьмут... Вот только презирать меня станут, думать чем заслужил порченную жену, ту, что в чужой постели была? Ты бы своему сыну такую пожелал? Слово доброго всю жизнь не скажут, попрекать будут, руку поднимать да имя чужое ночами шептать, а я взамен ненавидеть стану, яростно и жгуче... И всю жизнь мы на то положим, чтобы несчастными друг друга сделать. Как отца прошу мудрости твоей, пожалел ты Зору и для меня жалости найди... Если... - Рубина опускает голову, слезы в глазах прячет, скоро говорит о том, что страшит больше всего на самом деле, что бесчестья страшнее, - когда вернёт меня Генри... Ты сговоришь, как вдову, в чужой табор... У Рустэма спрашивали, я знаю...
Со вздохом поднимается Бар, хмурится сильно, в лоб целует по отечески и кивает, наконец:
- Твоя воля Рубина, коли решишь в чужой табор уйди, так тому и быть, коли остаться - в моё вардо, хоть женой, хоть дочерью войдёшь, плохого слова не услышишь и пальцем в век не трону тебя.

Благодарно Рубина кивает, вот и все, она ведь об этом просила. И если... Когда все закончится, она сможет держать голову высоко. Бар снова тяжело вздыхает и садится на стул, голову склоняет, ладонь Рубины опускается на его волосы, словно даря отпущение. Они оба замолкают на минуту, находя утешение в тишине. Непривычно Рубине видеть вайду таким, с детства она считала, что неведома Бару нерешительность, и путь, по которому рома вести, он видит твердо, а вот поняла - обычный человек он, сомнения не чужды. Им обоим горько сейчас, и прощение с горечью. Невеселая улыбка на губах у Рубины:
- Я всегда увидеть хотела, как за меня монеты возвращать станут, слова какие найдут... - Хмыкает задорно, голосу уверенности придавая, - а сейчас ещё больше, только представь, Бар, рома гаджо монеты забрать уговаривают.
Поднимает вайда голову, смеется раскатисто и громко, как с детства помнилось, на платье кивает - хороша работа. Его Рубина и наденет, пусть все запомнят, как красива, пусть Генри её такую видит.
- Зови соседок, Бар, пусть помогают, косы плетут да песни поют. - Гордо Рубина вскидывает голову, по губам её улыбка растекается. Так лишь она умеет улыбаться: свысока, смиряя взглядом, словно развлекает её мстительное презрение в глазах завидующих. С этого момента и до конца, каким бы он ни был, Рубина просто счастливая невеста, а остальные пусть шепчутся, что им ещё останется?

Усмехается Рубина, когда видит через окошко вардо, как загораются глаза Бара от принесенной Генри бутыли. Явно та дорогая, из личных запасов. Хмыкает вайда и на стол быстро ставит, поглаживает гладкий бок, открыть бы уж рад. Но традиции чтит, хоть и в таком странном виде, спрашивает что-то, но из вардо не слышно, кивает. Словно ответ нужный получен, и Рубину уж зовут.
В бокале, что в руках у вайды, вино плещется, Генри с усмешкой почти переворачивает кошель над ним. Рубина тихо говорит - "Двенадцать", и впервые за вечер взглядом встречается. Чувствует, как щеки полыхать начинают, ей бы взгляд отвести, но его глаза не пускают. Тонет Рубина в синеве, пусть ночь и не видно почти лиц, но она его глаза и в темноте узнает. Словно издали слышит она голос Бара, который вслух отсчитывает падающие в бокал монеты, тост его за счастье и здоровье будущей семьи, гул тихий, когда бокал на стол поставлен...
Рубина ведь понимает, что глупым кажется это Генри, и только ради неё одной он терпит всё. Улыбается несмело, словно благодаря и, наконец, глаза отводит. Губы закусывает, пытаясь улыбку удержать, когда видит с каким недоумением Генри смотрит на Бара, возвращающего монеты и перечисляющего достоинства самой Рубины. Старая традиция, мудрая, чтобы легче жене жилось в новой семье, чтобы жалел её муж и не попрекал. Только сейчас она глупой кажется, не быть Рубине хозяйкой в вардо, да и жалеть её не за что. Рубина снова дерзко голову поднимает и улыбается свысока, быстро прекращая любой шепот за спиной.
Кивает Бар и мелодия несется по табору: проникновенная, зыбкая, тающая на ветру, под неё и Рубина с отцом жениха танцевать должна бы. Но не придут просить, все что получила, и так хитростью выманили. Громко хлопает Рубина в ладони, не замуж отдают, так пусть играют бойче. Яркие атласные юбки томно шелестят в темном желании, словно пламя обволакивают они Рубину, руки с звонкими браслетами скользят по бедрам, вверх взвиваются к небу ночному, манят они, голову терять заставляют, дыхание в груди замирать. Задорно щелкают пальцы да звенят монеты на платье, волосы рассекают воздух черными полосами с ночью сливаясь, переплетаясь с лентами алыми. Словно пламя костра Рубина в ночи пылает, глаз с Генри не сводит. Она всё думает, что слез ждут, а с губ лишь звенящий смех рвётся. Кружится Рубина быстро, сплетает себя с ночью этой, как в последний раз танцует, так прощается, чтобы до кома в горле, до слёз в глазах, до дыхания спертого, до желаний невысказанных. Красный атлас огнём по воздуху вьется, словно зарница сияет в ночи, искрится золотая нить углями, сжигает она в танце страстном. Улыбка у Рубины всё острее становится, словно клинок она ночь и презрение режет. Гордо вздернут подбородок и спина лишь по воле хозяйки в танце гнётся. Пусть смотрят, пусть такой запоминают, и Генри пусть знает, что украла цыганка, то без её воли не вернуть - не отпустит она его уж во век.
Быстро мелодия стихает, тускнеет улыбка Рубины, оседает задор лихой, как пыль у неё ног.
Утешения слова шепчет старая Эйш: счастье сулит и любовь большую, что до конца жизни хватит, видела она то в линиях ладоней, как письмена читала. Крепка рука Бара на плече и слово его твёрдо - не оставят Рубину после, есть у неё дом и семья, всего ждать будут. Не хочет Рубина слёз, объятий чужих и неловких речей, что истину скрывают, Рустэму говорить не велит, чтоб глупости не сделал. Лишь на минуту, мгновенье малое плечи опускает под тяжестью судьбы да снова спину прямит.

В деревенской гостинице неуютно Рубине, взгляды косые да улыбки лживые лишь тишина разбавляет. Когда хозяйка на второй этаж указывает путь, Рубина упирается. Сбивчиво она объясняет Генри, что нельзя скверну наверх нести. Не понимает он, хмурится, глупостью считает, но всё-таки уступает. И сразу на душе легче становится, как не прями спину и подбородок не вскидывай, а бьётся сердце в страхе, в ушах набатом звенит, желудок крутит. Не так всё должно было быть у Рубины в жизни - не ночь поперёд свадьбы, лишь то что Генри рядом это искупает.
Пугают Рубину каменные стены, потолок словно к земле тяжестью прижимает, полы босые ноги леденят и даже дверь хлопает тревожно. Кровать огромная посредине, такую в вардо не занести и покрывало все в одном цвете, не с лоскутов заботливая мать кроила. Страшится Рубина взгляд с той кровати поднять, знает ведь зачем пришла. Ей бы дерзкое слово упомнить, улыбку острую подарить, чтоб не думал, что боится. Ничего Рубина не боится в этой жизни. Просто мысли тревожные на ночь в голову влезли. Но ведь знает уже, как поцелует её Генри, так все забудутся, потеряются в пожаре его губ. И снова сладко будет, и горько, и себя забудет в его руках.
Всё же смотрит на Генри, улыбается впервые неуверенно, нет слов на языке, нет смеха звонкого. Пристально смотрит Генри на неё, вздыхает тяжело, рукой по лицу проводит, вместо слов и поцелуев просто склоняет голову, как только гаджо умеют, кивая словно, разворачивается и уходит. Рубина выдыхает звучно, сама не заметила, как дыханье задержала, на кровать опускается и пристально на дверь смотрит.
Сначала она даже думает, что на душе облегчение - пожалел, не тронул, время дал. Потом понимает, что совсем другое чувство грудь жжёт...

Плохо спит Рубина, почти всю ночь ворочается. Ей бы в вардо сейчас - порядок навести, да в чужом доме разве тряпку сыщешь? Уж окошко бы вымыла, заляпано все или пирогов спекла, да муки не сыскать. Нитей для шитья с собой не взяла, чтобы руки занять. Потому лишь кругами по комнате ходит и огонь по крови разгоняет. Едва утром дверь открывается и Генри входит, как сразу подушку большую с кровати в него бросает и вторую следом чуть меньше. Сверкают глаза, щеки от гнева раскраснелись да волосы из толстой косы выбились:
- Одну оставил! Не хороша я тебе?! Не нравлюсь больше?! - Недоумение в его глазах лишь больше ярость разжигает, ещё одну подушку с кровати хватает Рубина, - или у гаджо так принято от девки в ночь сбегать?! Не угодила чем?! Волос короток иль танец не хорош?! Или не ты слова жгучие мне шептал, не твои губы меня целовали?! Не ты за коней менял?! Иль только глаза разглядели, что выменял?!
Улыбка Генри сейчас ещё больше злит и глаза,в которых небо отражается, тот костер не затушат. Снова за подушкой Рубина тянется, сама не понимает, как на спине оказывается и в глаза его смотрит. Генри целует крепко, слова сказать не даёт. Не тухнет костёр, разгорается сильнее, но нет больше ярости и дум тяжелых нет, всё его поцелуи с собой уносят, лишь о себе мысли оставляя...

Рубина проводит кончиком пальца по груди Генри, здесь должно бы висеть распятие, касаясь ключиц, защищать от беды. Но его цепочка на её груди, а беда уж на пороге. И Рубина, как грешница, ищет оправдания обоим и думает, что цепочка соединяет их куда надежнее обручального кольца.

Вита в который раз посмотрела не возвращаются ли с лошадьми рома, чтобы запрячь да ехать уже дальше.. Себя больше убеждая в этом... На самом деле страшится увидеть и не увидеть Тагара. Он вышел из вардо совсем недавно, а кажется, что жизнь прошла. Весть, принесённая сыном вайды, оглушила, отключила от действительности. Никак Вите не прийти в себя: всё видит как Тагар садится в бессилии на лежак и потом монетку у своих ног. Её амулет. Не место ей на полу...Стоит она у большого костра, суетятся женщины рядом, шепчутся.

Взяла она ведро повесить над огнём, да хотела подкинуть веток в костёр, но чуть не вылила в него воду... Котёл надо бы снять, а она стояла и смотрела на огонь и видела дерзкую улыбку Тагара. Вот он, подняв руки, хлопает в танце в ладони, затем заводит руки за спину и гордо наступает на неё, сверкая глазами. А она, задорно улыбаясь уворачивается, отступая, плечом поводит, вскидывает подбородок и, не выдержав, смеётся радостно. Лучше него нет танцора в их таборе. Лучше него для неё нет никого на свете. Манит он её в танце, шагнула она к любимому, да оттянула её от огня и шикнула бабушка Ягори, прогоняя нерасторопную. Девочка же хихикнула в кулачок и потянула Виту за собой, поделиться тайной.Тут же Лачи подбежала и задиристо так похвасталась, что скоро лучше чем Вита танцевать будет. Жизнь налаживается, обед поспевает, нет уже чужих, но и мужчины не вернулись ещё. Ягори обняла её и шепнула, что всё равно Вита лучше всех танцует и прогнала подружку. А ещё угостила помятой конфеткой, которыми гаджо расплачивались вчера и шепнула, что любит Симзу и когда подрастёт, то выйдет замуж за Бара и будет носить монетку на золотой цепочке...
- Прям-таки и за Бара?- Холодные руки прижала к горящим щекам, охлаждить бы, потом обняла Ягори и расцеловала в щёчки. Отпустило, забилось сердце её. Тагар что-нибудь придумает, не даром даже бабушке грозился украсть её. Отошла она от костра, незаметно спряталась за вардо Тагара со Златаном, потом юркнула в него и, подняв с пола монетку на кожаном шнурке, крепко сжала в руке. Не место невестиной монете на полу. Осмотрелась Вита, надо положить монету где лежала, да не разжать ей никак кулачок. Вдруг заслышались мужские голоса и выскользнула из вардо цыганочка, сама не помня как приподняв полог задней стены с громко бьющимся сердцем и прижав руку с монетой к груди. Тагар ей амулет подарил, как своей невесте. "Подарил да не подарил" - противный голосок звучит. Подарил.

Бабушка! Она всё знает, всё ведает. Идут к ней рома за советом со своими печалями, за лекарством, со своими болезнями. Стара, бабушка, как мир, и так же мудра. Подхватила Вита маленький котелок с чаем для пуридаи и пошла к бабушке, кровинушке своей.

Посмотрела на небо, совсем немного времени прошло-то, как она отсюда вышла с мазью, спеша к Тагару. Эйш её сидит, да строго так пыхтит трубкой, не особо довольна бабушка. Неужто кто-то рассказал ей новость! Замедляется шаг цыганочки, словно нехотя переступают босые ноги по густой зелёной траве. Как сказать бабушке о слове вайды. Так и сказать... Не умеет Вита хитрить да юлить.
Склонилась к костерку, что утром разожгла, добавила хворосту да веточек, повесила котелок, чтобы не остыл чай, пока она за кружкой пойдёт. Молчит Вита, молча наблюдает за внучкой Эйш. Вынесла она из дома горсть сушёных яблок, мимоходом подумав, что надо новыми запастись. Налила горячего чаю в бабушкину кружку, руки об неё погрела, яблок добавила отдала Эйш. Присела рядышком с пуридаи.
- Пей пока, мами. А я тебе новость расскажу. - Разжала она кулак, монетка словно впечаталась в ладонь. Смотрит на неё Вита, губу прикусила, с мыслями собирается.
- Обещал Тагар исполнить твоё пожелание, только, мами, подожди помирать! - С мольбой посмотрела она на старую цыганку и слова сами полились и поведала внучка, как с ласковой улыбкой протянул ей Тагар монету заветную, скрепляя сговор. Как пришёл в тот миг Арсен передать слово вайды, как чуть не разбилось её сердце, когда Тагар не говоря ни слова, пошёл к Бару... Бабушка поняла и сама, того, что недосказала внучка. Отставила кружку, положила рядом трубку и прижала к себе Виту, без слов даря утешение...Подняла цыганочка полные невыплаканных слёз глаза на свою пуридаи
- Бабушка, что же теперь будет?

Эпилог.
Прошло несколько месяцев со дня свадьбы. Жизнь Талэйты претерпела некоторые изменения. Она стала больше уделять внимание хозяйству. Ходила к матери учиться готовить сложные блюда, внимательно слушала взрослых женщин, по поводу хозяйства, как лучше и правильнее мыть посуду, застирывать пятна и пришивать пуговицы. Арсен уходил рано утром по делам и возвращался только к обеду, а потом и к ужину. Талэйта с радостью выполняла все женские дела, суетилась в вардо, стараясь придать больше уюта в их дом. Может быть тогда, Арсен чаще станет бывать здесь. Каждый раз, когда она видела вдалеке кудрявую шевелюру своего мужа, у Тэли замирало сердце. Её любовь разрасталась в ней с каждым днем все сильнее. Теперь она не мыслила своей жизни без него. И пусть он не любил, она знала, что её любви хватит на двоих. Арсен никогда не кричал, не проявлял недовольства. Ну кроме того раза, когда Талэйта решила поставить пугало, которое сделал Арсен, в тот незабываемый день, в их вардо. Тогда он свел бровь к переносице и тихо произнес.
- Его не будет в нашем доме. Тут ворон нет. Выброси его. – но увидев упрямое выражение лица Талэйты, добавил, - Хочешь оставить - повесь возле входа. Но чтобы здесь его не было.
Тэли так и сделала. Теперь их вардо отличалось от всех не только расцветкой, но и привязанным пугалом на рейке у самого входа. Она снимала его лишь тогда, когда шел дождь, а потом снова вывешивала. Он был талисманом их с Арсеном семьи. Может быть она много придавала этому значение, но ей казалось, что если с ним что-нибудь случится придет беда в их дом.
В этот день все было как обычно. Муж встал рано, позавтракал и пошел на пастбище помогать Богдану с лошадьми. Талэйта помыла посуду и принялась отбирать травы для различных приправ. Хотела порадовать Арсена новым блюдом. Как ни странно, из всех обязанностей, Тэли больше всего удавались дела на кухне. Хотя раньше не испытывала желания готовить. Но наблюдая с каким удовольствием ест муж её еду, Талэйта старалась все больше и больше. Разобравшись с приправами Тэли вышла на улицу. Солнце стояло высоко и ярко светило прямо в глаза. Она прищурилась и осмотрелась. Женщины и старики занимались своими делами, кто чинил, кто готовил, кто чистил кастрюли. Дети шумно играли в свои игры. Среди девочек Тэли приметила Ягори и улыбнулась. Дочка Джанго и Симзы была всеобщей любимицей. Тэли была свидетельницей того, как отношения Симзы и Ягори постепенно переходили из дружеских в семейные. Ягори уже воспринимала Симзу как свою мать. И в Симзе Талэйта замечала такое же отношение к маленькой девочке, как и к ней когда-то. Симза опекала девочку как могла. Оберегала её от всех невзгод. Тэли отвела глаза в сторону и увидела полный любви и заботы взгляд сестры, обращенный на Ягори. Талэйта улыбнулась. Где-то неподалеку должен быть Джанго. И точно, он шел к своей семье, чему-то улыбаясь. Талэйта не стала подглядывать за воркованием влюбленных. Отвернулась и наткнулась на кроткий взгляд Зоры. С момента их с Романом свадьбы Зору мало видели. Она была незаметной. И всегда грустила. Только когда Роман был рядом с ней, лицо ее оживало и глаза загорались влюбленным блеском. Талэйта подумала, что, наверно, и сама так выглядит со стороны. Ничем не отличается её жизнь рядом с Арсеном. Хотя Талэйта ловила иногда на себе взгляды Арсена и тогда сердце устремлялось вскачь и кровь подступала к щекам. Но проходило время и ей казалось, что это лишь воображение играло с ней злую шутку. А вчера случайно заметила взгляд, брошенный мужем на Виту и боль пронзила тело насквозь. От мысли, что Арсен до сих пор любит Виту холод опалил все внутренности. Ревность прожигала ребра и тошнота подступила к горлу. Воздуха не хватало. Она глубоко вдохнула. Сцепила зубы и побежала на речку, пытаясь избавиться от этой боли. Она яростно рассекала воду руками, била ногами в воде, причиняя себе физическую боль, испытывая усталость. Вот так, до изнеможения. Непролитые слезы резали глаза, но она не давала им воли. Не станет она реветь. Не будет лить слезы. Она знала о его любви к другой. Так почему не привыкнет к этому. Вернувшись к вечеру до прихода мужа, она приготовила ужин. Молча встретила Арсена, стараясь не смотреть на него. Накормила и долго возилась с посудой, стараясь как можно дольше растянуть время, чтобы Арсен уснул до того, как она ляжет. Впервые она избегала ласк мужа. Обида и боль не отпускала. Она тихо легла, стараясь не будить его. Прислушалась. Ровное дыхание не обмануло ее. Он спал. Она повернулась к нему спиной и закрыла глаза. А проснулась от жарких ласк рук и опаляющего рта мужа. Он ласкал и целовал ее так исступленно, что Талэйта и сама изнемогала под его телом. Отдавала себя без остатка. Этой ночью что-то произошло между ними. Они занимались любовью так, словно это была их последняя ночь. Тело Талэйты покрывалось мурашками с головы до пят, волна дрожи накатывала снова и снова. Она ласкала мужа, как никогда прежде. Боль, обида, ревность, желание, страсть, любовь – вся эта смесь чувств доводила ее до безумия и проявлялась в ласках.
Вспоминая о сегодняшней ночи, Талэйта раскраснелась и забыла, как дышать. Тело приятно ныло. Оно еще не забыло его руки и губы. Она легко спрыгнула со своего вардо и устремилась в дом родителей. Надо было поприветствовать отца и мать. Потом она обязательно проведает Бара. Зайдет к Эйш погадать и обсудить кое-какие вопросы. А потом она сменит солому в пугале.
Талэйта очнулась от сна, когда было уже совсем темно. Огляделась. Ночь опустилась на землю. Сердце заходило ходуном. Как она могла уснуть? Решила просто отдохнуть, присела у дерева и уснула. Теперь бы вспомнить куда идти. Арсен наверно обыскался её. Волнуется. На уши всех поднял. Нет, не этого она хотела. Что же делать? Как исправить? Она быстро побежала среди деревьев, срезая путь. Поскорее бы вернуться в табор. Не хотела она волновать никого. Среди стволов деревьев увидела пламя костра и прибавила шаг. Наверно уже поужинали все. В животе заурчало. Целый день не ела. Она потрогала живот. И зажмурилась, улыбаясь.
- Ты где была?
Талэйта онемела. Испуганно воззрилась на своего мужа, который сейчас совсем не напоминал ей Арсена. Всегда молчаливый и спокойный, сейчас был злой, пышущий яростью и гневом.
- Я тебя спрашиваю, ты где была? – от ее молчания он еще больше разъярился.
- В лесу. – Талэйта постепенно приходила в себя, - Решила поменять сено в пугале, потом забрела в лес, села отдохнуть и уснула.
Арсен в гневе сверкал глазами, испепеляя ее. Сейчас он очень походил на своего отца. И Талэйте показалось, что перед ней стоит сам вайда. Она передернула плечами. Муж схватил ее за руку и потащил к их вардо.
- Куда ты меня тащишь, Арсен. У меня есть ноги, я могу идти.
- Что-то они не сильно тебе помогли, несколько часов назад, когда пришел, а тебя нет. Ты хоть представляешь, что я испытал?
- Огорчение, что ничего не сготовлено. – попыталась предположить Талэйта.
Арсен резко повернул к ней лицо и опалил яростью. Сжал губы в линию и молча потащил в табор. Втащив ее в вардо, глухо произнес.
- Сиди тут. Я приду и мы все обсудим. Если ослушаешься, пеняй на себя.
Тэли не сводила глаз с мужа. Таким она его еще не видела. Но что послужило такому изменению? Забота о ней или о себе? Она села на кровать, не находя ответа. Что тут обсуждать. Случайно уснула. С каждым бывает. И нечего ноздрями шевелить. Злой он. А она не злая?! Столько лет удостаиваться только равнодушия. Словно ее нет. Пустое место. Чувство вины быстро сменилось злостью. И когда Арсен вернулся, Тэли уже была полна гнева.
- Ну давай обсудим мое страшное поведение, которому, представь себе, есть объяснение. Мне надоело быть всегда одной. Ждать тебя в полуночи. Надоело быть пустым местом, бесплатным приложением к тебе. Быть безвольной и нерешительной. Я видела, как ты смотришь на нее. Если бы ты знал, как я завидую ей. Если бы ты знал, как бы мне хотелось, чтобы хотя бы наполовину ты так же смотрел на меня. Каждый раз, когда просыпаюсь по утрам, смотрю на тебя, спящего, понимаю: я живу для тебя. Надеюсь, что может быть сегодня ты улыбнёшься и обнимешь просто так. Потому что захотелось. Но нет. Снова день отнимает тебя у меня. – запал ее куда-то делся, из нее словно воздух весь сдули, она остановилась и тихо продолжила, - Когда ты стоишь рядом, мне тепло, когда разговариваешь со мной – жарко, от твоих прикосновений – горячо. Все мысли только о тебе. Вот сегодня решила не думать о тебе. – она издала истеричный смех, - думаешь у меня получилось? Ни одной минуты не смогла. Даже когда уснула, там в лесу. Мне снился ты. Я не знаю, что с этим делать. Я не знаю зачем говорю тебе все это. Но и держать в себе больше не могу.
Талэйта вдруг почувствовала тошноту, и перед глазами все закружилось. Она нашла опору в спинке кровати и рукой оперлась на нее. Стала глубоко дышать.
- Что с тобой? – голос Арсена сорвался от волнения. Он подошел к ней и придержал за руку.
- Все хорошо. Не волнуйся. Сейчас пройдет. – Талэйта отвечала обрывочно, продолжая глубоко дышать.
- Давно с тобой такое? Надо бы Эйш позвать.
- Нет. – Тэли попыталась улыбнуться. – Я здорова. Сегодня была у нее.
- Ты чуть не упала в обморок… - начал Арсен, но Талэйта оборвала его на полуслове.
- Такое бывает, Арсен. Не волнуйся. – Тэли отодвинулась от мужа и присела на кровать, - И прости, что тебе пришлось все это выслушать. Забудь. Я счастлива рядом с тобой. И готова ждать тебя хоть целую вечность. Лишь бы ты вернулся. Не жалею ни одной минуты, что стала твоей женой.
Она встала и провела ладошкой по его щетине. Пальцы слегка покалывало. От его взгляда мурашки расходились по телу. Она любовалась своим мужчиной: сильными плечами, точеными ключицами, широкой грудью. Затем, медленно убрала руку, втянула воздух в легкие и произнесла на одном дыхании:
- У нас будет малыш.
Глядя на мужа сейчас, Талэйта знала, что бы не случилось, что бы не было между ними – она будет всегда любить его. Он её защита и опора. Он её жизнь. Она была рождена, чтобы любить этого мужчину. И она пронесёт эту любовь через всю оставшуюся жизнь.

если кому-то не понравится упоминание в этом посте, готова исправить.

Я долго ждал ответа, но Колючка молчала, не хотела признавать свое, как она думала поражение. Глупышка.
Резким движением я развернул её к себе лицом, нежно поднял за подбородок, что бы взглянуть в глаза, они никогда не врали, в отличии от бархатных уст этой бестии.
- Хочешь, - сам ответил я на свой же вопрос и впился в её грубым, страстным поцелуем, заставляя отдавать все, что у неё есть, все без остатка.
Руки беззастенчиво гуляли по её телу, не находя препятствий и получая желанный отклик.

- Я спрашиваю первый и единственный раз, - с трудом оторвавшись от неё, смог спросить, - ты пойдешь жить в мой табор? Согласна жить по моим, - сделал ударение именно на этих словах, - правилам? Сейчас, у тебя есть выбор. Стоит сказать "нет" и я уйду, а табор растворится с рассветом, ты больше никогда меня не увидишь. Но если ты согласишься - тебе придется столкнуться с иным миром, другими устоями. Я не могу пообещать тебе, что все будет хорошо, но могу дать слово, что ты будешь счастлива...
Я замолчал, ожидая ответа. Колючка могла быть непредсказуемой и в равной степени я ожидал как отказа, так и того, что она возьмет меня под руку и я поведу её в табор, как свою женщину.
_________________

Недалеко совсем до вардо вайды, но долго шёл Тагар, словно кандалы тяжёлые ноги сковали. Пусть даже не кандалы то были, а мысли, но лёгкости шагу никак не добавляли. И злость в душе закипала, на несправедливость человеческую. Свою кару он уже принял вчера, беспрекословно принял за свою вину. До сих пор спина горит. За что же позор ему теперь? Вместо желанной жены мало того что нежеланная, так ещё и порченная. Да так, что все в таборе знают об этом. В лицо ему смотреть не будут, глаза отводить, за спиной шептаться. Стиснул зубы Тагар, в глазах потемнело.

И как же Вита? Вита, его мечта нежная, ясноглазая. До сих пор стоит перед глазами её лицо. Глаза сияющие, губы нежные улыбаются, на поцелуй напрашиваются. Если бы Арсен не пришёл так не вовремя... так чертовски не вовремя...
Он бы сам, своей рукой монету на шейку Вите повесил, обещание давая. И губами бы к этой шее прильнул, лаская нежно. Обнял бы крепко, к себе прижал хрупкую фигурку. Целовал бы малиновые губы, пока девушка совсем бы себя не забыла в его руках, на одеяло мягкое увлёк бы её...
Остановился Тагар, головой встряхнул, мысли несвоевременные отгоняя, борясь с желанием вернуться, в охапку её схватить, украсть, увезти силой, как Эйш обещал. И гори оно всё огнём.

— Тагар, — голос раздался за спиной, оглянулся Тагар, взглядом с Баром встретился. Отступил вайда, качнул головой, молча в вардо приглашая. Поздно. Поднялся в вардо Тагар, слова мучительно подыскивая.
Опустился Бар за стол да рюмку чачи уж вторую налил Тагару кивнул молча, призывая выпить:
— Под счастливой звездой, Тагар, тебя мать родила. Слышал уж поди, что признал гаджо коней? Знаешь кару за то, и как избежали мы... Думал, что достаточно наказал вчера с ночи... А Бог вон как распорядился. Но не только наказывает, но и милует... По моей воле бы вести тебе Рубину в своё вардо, уважать и почитать, как жену выбранную. — С усмешкой Бар посмотрел на цыгана и снова чачу пригубил, — что голову повесил? Не люба да плоха? Так в следующий раз бы думал, как приказ нарушать... На всю жизнь поперёд думать бы научился... Но и ты не так хорош, упросила Рубина приказ отменить. Не по нраву и порченной девке рома, что приказы рушит. Нет на тебе слова ей.
Поднялся на ноги Бар, давая понять, что разговор закончен дождался пока Тагар голову склонит, да за грудки схватил:
— То что дура-девка отказалась тяжести не снимет. Ещё раз ослушаться вздумаешь, жалеть не стану, Тагар, порка ласкою покажется..
— Спасибо, Бар, — словно камень упал с души Тагара, легко-легко стало, хоть в пляс пускайся. Словно и не было никаких чёрных мыслей и ничего не стоит больше преградой на пути. Остановился у выхода Тагар, обернулся, — Бар, хочу я сватов в вардо к Эйш засылать. За Витой. Окажи честь, вайда, вместо отца сходить.

Около вардо Эйш горит костерок. Сидит на ступеньках старая ведьма, внучку по голове гладит. Дрогнуло сердце Тагара, улыбнулся он счастливо. Раз переживает так его ясноглазая, значит в самом деле не равнодушна она к нему. Поднял Тагар с земли камешек маленький, кинул в костёр. Взлетели искры в тёмное небо, обернулась испуганно Вита. Приложил Тагар палец к губам, поманил за собой за вардо.
Подошла к нему девушка, в глаза настороженно заглянула, словно спросила безмолвно. Рассмеялся Тагар, Виту в охапку схватил, закружил, целуя лицо, глаза, губы.
— Завтра жди сватов, ясноглазая.

Слова его резкие и вкрадчивые в память врезались. Первый и единственный раз... ты больше никогда меня не увидишь... счастлива... Запал в душу цыган, страшно стало, что последний раз видятся. Слова его признанием были. Взгляд пронзительный мужчины в душу заглядывал и, прежде чем ответ с девичьих губ сорвался, цыган уже знал его.
- Пойду с тобой, - сильнее прижалась к мужчине.
Еще столько предстояло у него спросить - как собирается объявить свое решение табору, что должна знать о их жизни. Но не сейчас. Губы снова нежно накрыли его уста в долгом чувственном поцелуе. Первый раз за длительный промежуток времени появилось чувство, что на своем месте находится. Здесь, рядом с ним.