» 23. Собака Пилата
Тремя днями ранее
н не собирался заезжать: его здесь никто не ждал, а деньги врачам можно было передать через третье лицо. Нужно было передать. Однако Рязанский заехал сам.
Пять минут – на «постоять над душой». И неистовое иррациональное стремление близких прорваться к человеку в реанимацию, чтобы взглянуть одним глазом, вдруг становится понятным. Хотя менее иррациональным оно от этого не становится.
От наркоза каждый отходит по-своему. Он обычно «пьянел»: голова уезжала в отпуск, язык заплетался, перед глазами – туман. Но узнавал всех.
А Таня не хотела просыпаться, балансировала между сном и явью. Чужеродные конструкции на ее шее и лице удавалось не замечать. Главное, что прогнозы в целом благоприятны.
Слова врача можно проанализировать потом. Хороший спец, его поблагодарят отдельно. И о полном обследовании Рязанский кому надо уже намекнул. Цепь намеков побежит дальше, пока не достигнет адресата... Что ж ты так запустила себя, родная?
Таня шевельнулась. Еле заметно, но внутренний датчик движения среагировал мгновенно и послал тревожный сигнал. Нельзя, чтобы она его видела. Ни к чему это.
Рязанский бесшумно отступил к двери. Бесполезный белый халат соскользнул с плеч и упал бы на пол, не успей Костя ухватить его за рукав.
Тихий шорох, а рядом монотонно попискивает аппаратура... Как она могла услышать? Однако Таня смотрела прямо на него. И, может, не совсем явно, но видела и стопроцентно узнала.
Приборы испуганно зачастили. Черти.
– Тише, тише, – севшим голосом сказал Рязанский. Нежность, сдавившая горло, привычно горчила: они не смотрели в глаза друг другу тринадцать лет. – Я тебе просто снюсь. Так бывает.
Он шумно вдохнул. Выдохнул. Сны не откашливаются. И не говорят: «Привет».
Она моргнула и успокоилась. Видимо, «так» действительно бывало.
«Мне больно, Костенька». С тем же успехом она могла сказать это вслух. Ее услышали.
– Скоро станет полегче, родная. Отдыхай и ни о чем не думай. Я рядом, Танька...
Когда Рязанский бережно коснулся ее прохладной руки своей, Таня уже спала.
Теперь можно уходить. С ней все в порядке, она выкарабкается. Он проследит.
Олега Костя тоже видел – мельком, из-за угла. Парень, который мог быть его сыном, но не был им, спешил узнать о самочувствии матери. Прислушавшись к разговору, Рязанский удовлетворенно кивнул и направился к запасному выходу, где его ждала машина.
Единственный человек, которому можно было доверить Таню, несмотря на молодость и дурную наследственность, всё понял правильно.
--------
Федора Катя заметила сразу. Надвинув пониже козырек кепки, он дожидался ее возле того самого автомобиля, в нутре которого они вдвоем копались на днях.
Значит, Костя уже дома. Ждет ее.
Он сам настоял на том, чтобы Катерина не добиралась на автобусе. А ей было абсолютно всё равно – хоть самолетом, хоть бегом, хоть ползком. Главное, что к нему...
Здравые мысли тонули в нежданно свалившейся радости, о будущем думать не хотелось. Катя и не мечтала провести день рождения в Костином обществе. Первый экзамен пускай с трудом, но сдан на «отлично», а следующий – только через два дня. Так есть ли разница, что будет завтра? Потом? Меньше чем через час она увидится с ним, возможно, обнимет его... если разрешит...
Окрыленная, Катя не могла знать, что из окна туалета на третьем этаже за ней наблюдают. А Соня стряхнула пепел в пустую банку из-под газировки и, потушив окурок, вернулась в аудиторию. По ее невозмутимому лицу и побелевшим губам невозможно было определить, о чем она думает, только длинные пальцы с неброским маникюром крепко сжимали шариковую ручку.
Всю дорогу Федор угрюмо молчал, но Катерине в ее эгоистичном счастье было даже легче от этого молчания. Она еле могла усидеть на месте, жадно смотрела в окно, за которым мелькали знакомые, но уже обласканные летом пейзажи, и заставила себя не выскакивать из машины, как только та остановилась, лишь чудом.
– Было бы чему радоваться, – пробурчал вслед Лужиной Федор и сухо сплюнул в сторону.
Костя встретил ее. Он всегда ее встречал. На этот раз – в закатанном до локтей свитере и перепачканный чем-то белым. Белое было даже на щеках.
– С утра наркоту фасуем, Катерина, – серьезно пояснил Рязанский в ответ на Катин недоуменный взгляд. – Срочно нужен третий, а то зашиваемся. Присоединяйся.
– Пельмени лепите, – догадалась Катя. И широко улыбнулась: слишком невероятно это прозвучало. – У тебя весь свитер в муке. И нос, и лоб. И...
Его щека тоже дернулась в полуулыбке, а глаза потеплели.
– Пошли. Олеговна уже выловила первую партию.
Всё-таки не разрешил обнять, но Катино счастье преумножалось с каждой секундой.
На кухне развернулась целая пельменная фабрика с посыпанными мукой досками, тонкими плоскими блюдами, десятками круглых лепешек теста на столе и воистину огромной миской фарша. Прикинув, что один Рязанский столько не съест даже после двухнедельной голодовки, Катя сделала вывод, что ожидаются гости. И вместо огорчения – что ее внесли в уже существующий план, а не стали менять планы – успокоилась почему-то.
– Ужинать сразу будете, Екатерина Юрьевна? Или подождете полчасика? – буднично спросила домработница, будто в последний раз видела Лужину не три месяца назад, а сегодня утром. В муке у нее были только пухлые розовые ладони и совсем чуть-чуть – цветастый фартук. – Мы с Константином Николаевичем почти закончили.
– Я вам помогу, – внесла предложение Катя, хотя не ела с самого утра, а запахи вокруг витали умопомрачительные. – Только волосы завяжу и руки помою.
Пельмени у Ирины Олеговны выходили как под копирку: одинаково круглые, ровные и с аккуратным защипом-«косичкой». Она одна работала быстрее Кати и Рязанского вместе взятых, а последнего и вовсе успевала подначивать. Мол, много фарша кладете, гражданин начальник, начнем варить – расползутся. Костя только усмехался в ответ, но поперек Олеговны не лез. И фарша клал, сколько требовали... Чтобы через минуту опять задуматься о своем и ляпнуть вдвое больше.
На Катю он практически не смотрел, а она поедала его нежным взглядом и не могла отделаться от странного чувства: те ужасные полгода ей приснились. Странного – потому как, помимо всего прочего, Костя сидел рядом с ней (сдвинь немного левее локоть – и коснешься его), такой родной и домашний... Катерина вдруг ясно представила себя в роли его жены, в какой-нибудь небольшой уютной квартирке с диваном и высокими окнами. Как встречала бы мужа с работы и целовала перед уходом, как готовила бы ему еду и гладила рубашки. Они обязательно приглашали бы гостей, но не слишком часто. Засыпали бы рядом, просыпались вместе по утрам... И вместе лепили бы пельмени...
Первая слезинка шлепнулась на столешницу, оставив темный след в муке, и Катя, пробормотав извинения, выскочила из-за стола.
В коридоре она вытерла глаза тыльной стороной руки, вдохнула поглубже. Сама виновата: нечего было фантазировать. Ненасытное хомо-чудище всегда хочет больше чем ему дают, хотя не заслуживает даже того, что получило...
– Ты чего убежала, Катерина? С тобой всё нормально?
Она вздрогнула всем телом. В коридоре царил полумрак, и высокая фигура Рязанского возникла перед глазами словно из ниоткуда, невольно напомнив о той ночи, которую не хотелось вспоминать. И о многих других ночах.
Катя прижалась лбом к его плечу, уже не боясь больше, что он не позволит или оттолкнет. В полумраке это стало совершенно неважным.
– Нет, не нормально. Я устала, Костя, – глухо и обреченно сказала она. – Я устала притворяться, что жизнь наладилась и можно начать заново, выкинув на помойку то, что было. Я даже порадоваться по-человечески не могу! Только начинаю радоваться, сразу думаю: а ведь я не заслужила этой радости. Украла ее у кого-то. И мерзко на душе, гнусно... Страшно... Как будто после того, что со мной произошло, я больше не имею права быть счастливой. И вот-вот, вот сейчас, обязательно случится какая-нибудь гадость... Почему так?! Почему так, Костя?
Она обеими руками вцепилась в его свитер, скомкала так, что грубые шерстяные нити забрались под ногти.
– Скажи: когда это закончится? Ты же всё понимаешь...
– Я понимаю, маленькая, – очень тихо ответил Рязанский, обнимая ее, укрывая от всех бед в живом спасительном коконе. – Только само по себе это не закончится. Пока ты не прекратишь самоедство, оно будет болеть. Прости себя, Катерина. Разреши быть счастливой, и будешь.
– Как?! – горько спросила Катя. – Я столько всего перепробовала...
– Столько всего, – медленно и весомо повторил он. – Выходит, еще не всё?
– Я не знаю, что еще. У меня кончились идеи, даже рядом с тобой. Особенно – с тобой. – Она несильно боднула его в свитер. – Я же предала тебя, Костя...
Рязанский оторвал от себя Катины руки и, схватив за локоть (после такого у нее на коже проступали синяки), повел в кабинет.
– Ты не предавала меня, начнем с этого. – Он усадил ее на диван, а сам уселся за стол. Вытряхнул из пачки сигарету и чиркнул вхолостую серебряной зажигалкой, которая валялась здесь же. – Выбрось из головы эту ересь с предательством, и это не просьба, не пожелание. Неверная причинно-следственная связь, Катерина. Если партнер сознательно нарушает основное условие контракта, нужно менять партнера. Правило, по которому я живу. С тобой, правда, пришлось внести некоторые дополнения, потому как... Не веришь, – прищурился Костя. – Ладно, объясню на наглядном примере. Будь это предательством, девочка, я бы тебя уничтожил. Не убил бы, но сделал так, чтобы тебе жить стало тошно, чтобы ты каждый вздох свой проклинала. И не давал бы умереть, оберегал от смерти. Это вполне осуществимо, было бы желание... Что скажешь?
Катя сидела, скрестив руки на груди и поджав губы. Ее нижняя челюсть подрагивала.
– Пытаюсь понять, кого и когда предала. Потому что ты сейчас в точности описал мои симптомы. За редким исключением: иногда дышать всё же хочется.
Костя так и не закурил. Зажигалка щелкнула в последний раз и легла на место.
– Ты всё делаешь правильно, Катерина, – неожиданно мягко сказал он. – Сколько мы с тобой знакомы, ты еще ни разу не убежала от проблемы и не перекинула ее на другого. Ты ищешь решение, пусть глупое, пусть дурацкое, но решение, и не успокаиваешься, пока не находишь. Ты несешь ответственность за свое решение. Ты сначала думаешь, а потом говоришь, – вот где редкое и почти всегда уместное качество. Ты добиваешься всего чего пожелаешь, не мытьем, так катаньем. И... ты не плывешь по течению, Катерина. Даже когда приходится жить как все, это твой личный выбор, а не государственная необходимость... Это всё день рождения, – без перехода объяснил Рязанский и сцепил пальцы в «замок». – А про именинника, как про покойника, или хорошо, или никак. Если мне в этот вечер захочется сказать тебе гадость вместо правды, я буду молчать, обещаю. На крайний случай, вытащу из дебрей склероза какую-нибудь подходящую правду... В жизни так мало поводов для праздника, маленькая. Давай хотя бы сегодня оставим наши мозги в покое, договорились?
Улыбки Катерины, даже самые скромные и неуверенные, давно перестали быть по-девичьи кроткими и жеманными. Но только так – от души и без стеснения, с уклоном в хохот – улыбаясь, она показывала истинную свою натуру, даже не замечая этого.
– Костя, а ведь ты до сих пор весь в муке. Вот тут... и тут...
– Катерина, блин! Эта салфетка валяется здесь уже тыщу лет. Она пыльная.
– Во сколько у тебя гости? – Катя успела-таки стряхнуть с него большую часть муки.
– Какие гости?
– Те, которые любят пельмени.
– А, эти гости... У меня через... – Рязанский взглянул на часы, – сорок минут встреча с одним человеком, в этом самом кабинете. Но ты права: пельмени он любит.
– Деловая встреча?
Информация для нее не «горела», но Кате было приятно знать о нем хотя бы такую мелочь.
Правда, Костя и тут оказался в своем репертуаре:
– Отчасти. Давай так: я отпущу Баренцева, и мы с тобой своими силами отпразднуем день рождения. На этот случай в холодильнике имеется маленький и домашний торт «Наполеон», но не ручаюсь, что мы застанем его в целости... Эй, Катерина?
Это его «мы с тобой» согрело ее лучше любого наполеоновского собрата-коньяка.
Кате было неважно, для кого на самом деле пекся торт и сколько времени сможет уделить ей Костя. Важно, что он не держал на нее зла – теперь, спустя время и бесконечные попытки анализа, Лужина впервые была уверена в чем-то совершенно определенно.
И такой радости от своего дня рождения она не испытывала даже в далеком детстве, какая бы долгожданная игрушка ни пряталась в яркой коробке.
--------
Раф безмятежно похрапывал, опустив лобастую голову на лапы, и лишь когда Катерина принималась гладить его, ненадолго приоткрывал умный карий глаз. Собачья шерсть равномерно покрывала ковер вокруг и, если не приглядываться, сливалась с ворсом.
В нервно поблескивающем экране телевизора кто-то от кого-то убегал, кричал и куда-то стрелял. Беззвучно: звук Лужина отключила сразу.
Ходики в гостевой комнате показывали без четверти восемь.
«Будь как дома, – разрешил на прощание Рязанский, сжав ее горячие пальцы в своих, едва теплых. – И обязательно спустись поужинай. Вернусь – проверю».
Другая рука, только чужая, ледяная и невидимая, стиснула Катерину изнутри. Даже не беря в расчет комфортную температуру в помещении, на дворе стояло лето, а свитер на Косте был надет самый что ни на есть зимний. Неужели он никогда не сможет согреться?
Катя в шутку (скакнуло что-то ребяческое в голову) спросила его о собаке. Рязанский ничего не ответил, а спустя буквально пять минут дверь приоткрылась и в комнату ввалился Раф во всем своем слюняво-лохматом великолепии.
Странно это всё, хоть и приятно. И совсем не похоже на Костю.
Она привыкла к нему другому: жесткому даже в видимой мягкости, не скрывающему этой жесткости и недоверия к миру. Костя оставался один, даже будучи в толпе. Катя когда-то сама была такой вне семьи-крепости, а теперь и внутри нее, наверное. Слишком многое изменилось за последние месяцы. Есть тайны, которые не должны выходить за пределы темного запертого чулана, но что в роли этого чулана выступит – семья или собственная душа...
Еще недавно Катя была уверена, а после рассказа Федора утвердилась во мнении: душа Рязанского и есть то самое наглухо запертое помещение с единственным комплектом ключей, и ни с кем он не будет по-настоящему открытым. Однако сегодня, едва Костя упомянул о человеке по фамилии Баренцев, Катерина впервые увидела в темной глубине его глаз того парнишку, который озорно улыбался ей с газетной вырезки. Тусклый отблеск, мимолетный отзвук.
Она даже не сразу это поняла, хотя вглядывалась в старое черно-белое фото Кости не один месяц. Разговаривала с ним, когда становилось совсем тоскливо. Чисто по-женски пыталась представить, чем жил этот молодой мужчина с дерзкими, но не по годам мудрыми глазами и упрямым подбородком. О чем мечтал, кого любил. Он выглядел... защищенным. За его спиной наверняка стояли друзья, родители, которых тоже требовалось оберегать, но которые всегда были рядом, хотя бы своими молитвами. Тот парень затевал опасную игру и выходил из нее победителем, пусть это и давалось ему нелегко. Чувствовалась собранность и железная воля, но главного – этого постоянного ожидания удара в спину – тогда не было. Костя только начал одеваться в свою броню... Темный и беспощадный лорд Вейдер...
А сейчас светлая сторона поманила снова. Пришел близкий друг, это для него Костя лепил пельмени. Сколько же в нем было когда-то любви и тепла, если крохотной живой искорки хватило, чтобы согреться им обоим? И как мало она прежде знала о нем... Катя всхлипнула.
Конечно, всё это было только ее догадками, и Рязанский наверняка посмеялся бы над нею, вздумай Катерина предъявить ему подобные «нежности». Выстраивать воздушные замки, когда можно просто радоваться моменту и ждать возвращения, по меньшей мере, глупо.
Нужно любить его – столько, сколько им отведено. И не размениваться на сопливые фантазии о белом платье, а заняться выполнением указаний.
«Спустись поужинай... Вернусь – проверю...».
Катя честно выпила кружку чая с лимоном, сжевала бутерброд – но перед этим пришлось вежливо объяснять Ирине Олеговне, что она не на диете, просто отвыкла наедаться на ночь; кошмары на полный желудок приходили охотнее, чем на пустой – и теперь пыталась смотреть «немое кино». В какую-то минуту даже увлеклась происходящим на экране.
Это нормально, что она симпатизирует главному убийце? Или всё потому, что актер, играющий протагониста, справляется со своей ролью из рук вон плохо?
Время шло, Костя не появлялся, а через раз зевающей Катерине всё больше хотелось смыть с себя грязь и усталость. Запахи пота, чужих людей и машины, кажется, въелись даже в волосы... Но смены белья нет, не натягивать же обратно джинсы на голое тело. Не барыня, потерпит.
Лужина воровато огляделась, прикусив губу. Костя сказал: «Будь как дома», – в их случае это не было словами элементарной вежливости. Значит, если она сходит в душ и позаимствует что-нибудь из вещей, это не будет расценено как большая наглость...
Катя улыбнулась и спрятала лицо в коленях. Вспомнилось почему-то, как она впервые примерила старую Костину рубашку, а та не сошлась на груди. Рязанский тогда от души посмеялся и заявил, что рубашка года на два старше нее, «это ж надо было откопать такую древность». Потом он достал из шкафа футболку и протянул ту онемевшей от восторга Катерине. Забрать домой, правда, не разрешил, аргументировав тем, что любой фетиш – зло.
Так странно: они не виделись три месяца, а будто не расставались. Или отмотали время назад, когда Лужина понятия не имела, что делать и что говорить, но Костя всё равно был ей самым родным и близким. Есть ли разница, на сколько расставаться с родными? Менее близкими они от этого не станут. Так и она – всегда будет его...
Мыло, наверное, вдвое уменьшилось в размерах, прежде чем Катя сочла себя достаточно чистой. И голову, постанывая от блаженства, вымыла на два раза, попутно вспомнив, как искала именно этот шампунь и это мыло в магазинах, но так и не нашла, а у Кости спросить постеснялась.
И в махровый халат – тот самый длиннющий темно-синий халат, с которого всё началось – заворачивалась с трепетом на грани благоговения. Словно не изменилось ничего.
Вечер воспоминаний. Если бы только можно было...
Крадучись, Лужина вернулась в гостевую комнату. Телевизор по-прежнему работал, Раф пару раз ударил об ковер хвостом, но головы не поднял. Усталости после душа не убавилось – та лишь погорячела, размягчилась, как карамель, заполнив собой каждую клеточку. Уснуть бы сейчас крепко-крепко, прижав к животу подушку, но нельзя. Она обещала дождаться Костю, и она его дождется.
Придерживая на голове тюрбан из полотенца, Катя осторожно прилегла на неразобранную кровать, закрыла глаза. Всего минуту. Одежду она сложила, а белье и так не успеет высохнуть...
Пробуждение сопровождалось тем же чувством повтора: с Катиного лица убрали волосы, а на ухо щекотно прошептали: «Катерина, вставай». Только на этот раз свет не горел, ее волосы были слегка влажными и гораздо спутаннее (полотенце куда-то «уползло»), а его шепот – уже совершенно не родительским, пускай и без интимного подтекста. Костя вообще редко себе это позволял – интимный подтекст в простых словах. Зато любого другого подтекста – сколько угодно.
– Извини, маленькая, немного засиделись, – убедившись, что она не спит, покаялся Рязанский и убрал руку. – Наши планы в силе или я зря тебя растолкал?
Катя села на кровати и заморгала, всё еще плохо соображая. Потерла глаза, но так ничего и не увидела из-за плотно задернутых штор. Человек рядом скорее угадывался по дыханию и двойной тяжести на покрывале. Слава богу, не сон. Реальность.
– Который час? – прочистив горло, хрипло спросила Катя.
– Половина десятого. Я включу свет?
Она кивнула и только потом поняла, что согласие лучше бы озвучить, но выключатель уже сухо щелкнул, зажигая тусклый желтоватый свет бра над самой кроватью.
Рязанский был совсем рядом с Катей, смотрел прямо на нее, и она заметила, как дернулись, сужаясь от света, его зрачки. Сузились, а затем снова расширились.
– О-ба-на, – медленно, по слогам сказал Костя и тоже прочистил горло. – Я гляжу, ты... подготовилась. Основательно так. Да ладно, не закутывайся. Чего я там не видел? – добродушно проворчал он, пока Лужина нервно и неловко пыталась прикрыться, до ледяного пота страшась того, что еще могла увидеть в его темном взгляде.
Не нормального мужского желания, а вполне обоснованного подозрения, что она провернула всё это нарочно, с самой примитивной целью... Ватные пальцы вцепились в ткань на груди, дернули.
– Катерина, тише. Тише. – Он перехватил ее руки. Веселья в глазах как ни бывало. – Посмотри на меня! Всё нормально, слышишь? Два и два я пока могу сложить, не в маразме. Уснула, бывает. Сам же сказал: будь как дома... Не выдумывай лишнего, маленькая. Ни разу женщину насильно не трогал и не собираюсь. Верь мне. Просто верь.
– Прости меня, – прошелестела Катя, прячась на груди Рязанского. – Всё через жопу. Даже не «не слава богу». Через то самое место. Хочу одного, а получается... У тебя руки холодные, Кость, – невпопад ляпнула она, – даже летом. Это ужасно.
– Кошмар, – лениво согласился Рязанский. И напомнил: – У тебя вроде бы неплохо получалось их греть. Мне нравилось. Согреешь?
Спинка у нее такая же восхитительно теплая, как и раньше. Только раньше он бы, не заморачиваясь особо, забрался бы под халат и обхватил бы руками мягкую горячую кожу, а ткань сохраняла бы тепло. Но теперь приходилось осторожничать, обнимая прямо поверх халата, да еще лежа на боку, чтобы случайно не придавить. И никаких вольностей: Катерина только-только успокоилась, перестала пыхтеть, как еж-марафонец, и окончательно вытряхнула из него расслабленность после встречи с Витькой.
Бедняга. Знать бы, как ей помочь. Рязанский, конечно, догадывался, что после такого быстро в молодцы-огурцы не вернешься, но что Катерина настолько боится, он не думал.
И за возможность трахнуть вечерком единственную женщину, на которую более-менее откликалось тело, ухватился без всякой задней мысли. Три месяца прошло, а Катерина внешне держалась неплохо, без эксцессов. Тем более что нашелся повод, она сама предложила увидеться.
Не на торт же надеялась, честное слово...
– Это твой друг приезжал, да? – нарушила вполне уютное молчание Катерина.
Зачем, спрашивается? Едва он выпустил ее из захвата, проворные женские пальцы принялись ерошить ему волосы и гладить лицо. Это не раздражало – больше напрягало. Очень уж хотелось взять эти руки и переместить хотя бы к плечам. Для начала. Слишком близко, мягко и вкусно.
Черти. Самообман – удел идиотов. Когда зимой девчонка сменила имидж и решила закончить с душеспасительными беседами, ограничиваясь словами «здравствуй», «до свидания», парой-тройкой других относительно умных слов и физкультурой между, ему стало гораздо легче воспринимать ее, такую, рядом с собой. И не привязываться.
– Старый верный друг, – с запозданием ответил Костя. – Только встречаемся мы редко, больше по делу. Издержки производства.
– Просто ты измученный какой-то, – заметила Катерина. – Думаешь о чем-то постоянно.
И проницательности в ней поприбавилось. Или не убавлялось?
Удивительное дело: находясь с ней вне койки, Рязанский воспринимал девушку адекватно, то бишь по ситуации. Но стоило лечь рядом, дотронуться, ощутить запах волос, и привет.
Катерина пахла его шампунем. Как и всегда, если оставалась ночевать в этом доме и мыла голову. Мелочь, казалось бы, однако этот запах, смешавшийся с ее собственным, дарил чувство такой примитивной, первобытной принадлежности, как метка звериная, что хотелось цапнуть девчонку за загривок и отволочь в пещеру, чтобы не вылезла... Бред!
Они люди, не звери. Костя даже в спальне не опускался до такого. Сдержанным был, как и Таня. Душой любил сильнее, полнее чем телом. Телом просто не успел залюбить так, как хотелось, и не пресытился. Теперь тело отыгрывалось на Катерине, а бестелесное, едва коснувшись Тани, рвалось обратно к ней. Годы тут роли не играли.
– Я привык контролировать ситуацию, Катерина, – сказал Костя вслух. – Когда я теряю контроль, приходится его возвращать, хотя бы мысленно. И мысли бродят... всякие. Одному нечужому мне человеку на днях сделали операцию, – неожиданно для себя признался он. Мысль эта не оставляла ни на минуту, только каталась где-то на периферии, как электричка с визгливым гудком. – Доктор сказал: всё прошло удачно, но придется посидеть на гормонах, понаблюдать, как жизнь сложится. Много других болячек на этой почве повылазило, и вообще анамнез хреновый... А всё, что могу сделать я, это дать денег! И еще. И еще немного. Всем врачам и санитаркам на квартальную премию, чтобы постарались. Туалеты могу золотым кафелем выложить, только человеку от этого легче не станет. Приходится, блин, сидеть и наблюдать, вечно через кого-то! Даже нормально прийти туда и сказать: здравствуй, мол, родная это я, – не имею права. Договорились же. Таня сама так хотела, боялась за ребенка, а я не смог надавить. На нее и так все давили...
С кем он разговаривал в тот момент? Точно не с ней. Факт.
Будь всё как раньше, Катя непременно испугалась бы, но и сейчас оказалась морально не готова к этой вспышке. К этому волчьему взгляду и красной нитке лопнувшего глазного сосуда. Этой звериной тоске, которую Костя ни один год душил в себе и прятал. И полузабытой обиде напополам со злобой. Как же он мучился, в одиночку... С друзьями под выпивку о таком не говорят...
Катя попыталась сделать единственное, что ей было доступно: обнять и утешить. Однако ее оттолкнули. Несильно, но решительно. Костя провел ладонью по лицу – надел маску.
– Извини, маленькая, совсем слетел, – сказал он с пугающим спокойствием.
Тоску затолкали поглубже в душу, не догадаешься, что она есть.
– Обещал же не трахать мозги, а оно вон как вышло. Нервы ни к черту. С весны в завязке, вот и приходится иногда... разговаривать, чтобы вконец не поехать. Бывает.
Разумеется. Алкоголем от него не пахло, ни намека. Даже теперь, после встречи со старым другом. Неужели, погрузившись в свои проблемы, она разучилась замечать элементарные вещи? Или дело в другом? Как же сложно...
– Грустная у нас с тобой какая-то вечеринка, – хмыкнул Костя, окинув ее взглядом. – Предлагаю выпить чаю с тортом и лечь спать, чтобы не испортить всё окончательно.
– Или поговорить начистоту, – внесла встречное предложение Катерина. – Можно сделать это в процессе игры в карты на раздевание, например. Но результат останется тем же: мы не будем молча толочь больное внутри себя, а скажем это вслух. Чтобы «вконец не поехать», как ты выра...
– В карты на раздевание ты мне продуешь, девочка. Смысл начинать?
– Смысл в том, что для меня этот вечер – уже подарок, – убежденно заговорила Катя. – Я поговорила с тобой, именно с тобой, и мне стало легче, чем за месяцы этой борьбы... Нет, Константин Николаевич, я не сравниваю наши проблемы, но мы ведь оба знаем, каково это – когда поговорить не с кем и не потому, что людей вокруг нет, а потому что люди не поймут... Кость, я, прости, пох*рила свою жизнь и теперь пытаюсь отстроиться на руинах. Ты когда-то сделал то же самое. Но моей душе легче, если я поговорю с тобой! Почему ты не хочешь хотя бы попробовать?..
Вся ее проникновенная речь разбилась об простой и в чем-то даже шутливый, судя по иронично вздернутым бровям, вопрос Рязанского:
– А с чего ты взяла, Катерина Юрьевна, что моей душе вообще нужно облегчаться? Тем более перед твоей милостью. Не много ли на себя берешь? Не стошнит, часом, не?
– Всё так плохо? – Ей каким-то образом удалось поддержать шутливый тон.
– Я алкоголик, торчок и немножко убийца. Бывает что-то похуже? Предлагай.
Горячая кровь ударила в лоб, растеклась по щекам. Лужина кусала пересохшие губы, обдумывая ответ. Она чувствовала, что на верном пути, только подступилась не с той стороны.
А Костя меж тем отвернулся от нее, свесил ноги с кровати и, сменив тон на равнодушно-официальный, но здорово отдававший брезгливостью, продолжил:
– Что ты хочешь узнать, скольких людей я убил? Сколько их погибло из-за меня? Кто и сколько раз предавал? Или когда я начал разменивать людей, как валюту? И сколько валюты разменял таким образом? Цифры вряд ли уже кому-нибудь пригодятся. Да, Катерина, убивал. Из-за меня гибли люди, а это всё равно что убить, только не своими руками. А валюта... – В его голосе отчетливо проскользнула злость. – Я научился зарабатывать. Валюты получилось много, только зачем она мне? Уметь – еще не значит любить то, что делаешь. Хватило бы домика. Маленького такого домика из красного кирпича, может, с мансардой, но точно без забора в пять метров высотой и без охраны за каждым углом. Мы мечтали там поселиться... Но дело не в домике, которого нет. Дело в валюте, которая есть. Домик – глупость, жалеть о нем не надо. Хотя иногда я вижу его под кайфом. И много чего еще... Какая же дрянь, эти наши воспоминания, – процедил Рязанский сквозь зубы. – Не захочешь, а задумаешься тут, что увидел бы под мухой младенец. Наверняка – что орет во всю глотку, а мать к нему не торопится. Хорошее ведь снится и видится реже.
Катерина буквально скатилась с кровати, оказавшись прямо перед Рязанским. Халат снова распахнулся на ней, и она раздраженно его поправила, а потом тряхнула руками и отбросила в сторону, чтобы не мешал. Ворс ковра обжег голые колени – она наплевала и на это.
Катя гладила взмокшими ладонями руки Рязанского, которые он не успел вовремя убрать, целовала их, прижимала к своим щекам в надежде согреть.
– Ну вот, – сказал Костя, не уточняя, что имелось в виду. Тусклый свет бра теперь выглядывал из-за его затылка, и родное любимое лицо казалось Катерине совсем темным, – а я предупреждал. Вставай, маленькая. Обойдемся без нудистских поклонов.
– Ты мог признаться мне в чем угодно. – Она его больше не слушала, несмотря на то что еще минуту назад жадно ловила каждое слово. – Главное, что тебе стало легче. Видишь, я не узнала почти ничего, а у тебя глаза уже не такие больные. Неважно, что и как говорить, было бы с кем... Поговори со мной еще, расскажи! Это ведь не все?
– Глупо мы с тобой выглядим. Как в пьесе «Два калеки»: ты – на всю голову, я – на голову и на остальное. – Он в отместку ерошил и без того спутанные Катины волосы.
А она довольно щурилась и чуть ли не мурлыкала, понимая отлично, в чем причина такой реакции: своей и его. Старые установки сложно ломать, а для себя она уже всё решила.
Как раньше не будет, это верно. Будет лучше.
– Чего урчишь? Психи нравятся, а, Катерина?
– Ты себя переоцениваешь, в смысле как психа, – серьезно вздохнула та. – А я стараюсь оценить всё адекватно. Пока сложно, но стараюсь. Нравятся мне многие вещи. Стихи Ахматовой, например. Петербург. Шоколадки и море. Запах новых книг и лекции по уголовному праву. Они – нравятся, а тебя я люблю, Костя. Это другое. Совсем другое.
– А впрочем, что терять? – задумчиво сказал Рязанский и оставил Катины волосы в покое. – У тебя так горят глаза, что, ей-богу, становится страшно. Хуже тебе не будет, а вот мне стыдно, что неперемешиваемое, – последнее слово слилось в череду согласных звуков, – так перемешалось. Вставай, и расскажу. Вернее, дополню то, что успел растрезвонить дядя Федор.
_________________
by ANnneta
На форуме с: 14.05.2014
24 Янв 2017 12:34
На форуме с: 11.08.2013
На форуме с: 11.01.2015
Катя находит в себе не только силы, для того, чтобы жить дальше, но и смелость, чтобы что-то изменить в своей жизни.
На форуме с: 17.12.2012
Здоровейте там, пейте витаминки, соки-воды и прочее )
На форуме с: 09.03.2013
На форуме с: 24.02.2015
На форуме с: 03.07.2015
Мы бодрячком, активно боремся. 
Завтра надеюсь поработать над главой.
Просто закрылась вкладка, а волшебная комбинация "открыть последние" продемонстрировала кукиш в виде пустого окна.
На форуме с: 14.10.2015
На форуме с: 18.06.2015
На форуме с: 16.10.2013
На форуме с: 30.05.2015
На форуме с: 30.01.2015
В теме «Ревнивая жена (ИЛР)»: Глава 41 » На бал леди Абстер Ронни, конечно, поехала, при этом сумев усыпить бдительность Антона. Она знала, что весь день... 
В блоге автора Юлия Прим: 
В журнале «Little Scotland (Маленькая Шотландия)»: