Дорогами судьбы

Прибежала Вита, глаз не поднимает, суетится вокруг старой – чай горячий подаёт, рядом садится. Видит Эйш, что чем-то огорчена её Ясноглазая, да понять не может чем:

«Неужто Тагар жениться не хочет? – вздрогнула пуридаи.

Печаль в словах внучки и горе чувствует:


Слушала Эйш, да сердце болью кололо- помочь то она не могла- решение Вайды было справедливым. Только её девочка не виновата и ей это решение только сердце разорвёт:

- Верное решение Вайда нашёл, - поглаживая волосы шелковистые, - Понимаю я тебя – не видишь ты сейчас счастья с другим, - сильнее прижимая любимую голову, - Да время лечит, - и стараясь утешить, - Молись и даст Бог, тот кто сговорит приятен да добр будет, - видя слёзы в ясных глазах любимой кровинки.

Подумала старая, да решила сделать, то что считала правильным- надеясь что Бог примет её молитву с таким покаянием. Зашла в вардо, сунула в карман золотую вещицу и торопливо направилась на поиски молодого господина, которому гадала, прося, чтобы не пришлось идти до самой усадьбы барона гаджо.
Встретила и вкладывая вещицу, в которой беду тогда почувствовала в ладонь гаджо и зашептала:

- Сумел звёздочку достать, сумей и удержать, потому как нет верней жены, чем любящая цыганка, а коли обидишь- сам виноват будешь,- сильно сжимая руку,- Даже если голубку рассердить - клюнет, а уж наша гордая Соколица за обиду и любимое сердце по кускам вырвет, - вверяя себя и внуку в руки Господа.

А уж как как Рубина приняла решение, так старая Эйш, в сердцах радуясь, Господа благодарила да всё молодой красавице счастье предсказывала, помня линии ладони молодого гаджо да складывая их с рукой гордой цыганки.

Смеялась и плакала, когда радостно внучка прибежала, да испугав старую, сообщила, что долгожданным сватам от Тагара быть.

Сама обет дала - пять монет отдать в ближайшей церкви, три дня поститься и покаяться во всех прегрешениях, когда из старого сундука доставала своё платье, старинными монистами расшитое, в котором замуж шла и любовь завоевала:

- Может понравится тебе этот наряд для начала счастливой семейной жизни, - в глаза смотря не отрываясь, - Хоть старый, да самый дорогой для твоей мамИ, - и отворачиваясь, слезу смахивая, желая самого хорошего своей девочке.

Повышала цену уверенно, слушая, как Бар со Златаном жениха расхваливают, ведь знала, что глупышка её за сердцем пошла и не видит, того что от пуридаи не спряталось.

И считала старая, что долг перед своей кровью выполнила, отдав честь по чести любимицу свою замуж и не попортив счастья её сердечного.
Только решила цыганка старая, улыбаясь и, смотря в глаза внуку своему новому, крепко её Виту обнимающему, что ко всем платам за свою Ясноглазку хочет она ему прибавить ещё и себя долго рядом, чтобы жизнь уж ему совсем малиной не казалась:

"Кто ещё лучше обережёт счастье её любимой девочки кроме её мамИ?!

Качая на руках своего первого правнука, оглядывала прищуренным глазом свой богатый табор старая и точно знала, что Бог подарил счастье не только её Вите но и самой Эйш.





Всем спасибо за такую эмоциональную игру!

Спустя время...

Рустэм медленно шел по табору. Ветер трепал его отросшие кудри, нес пылинки и частицы листьев, заставлял щуриться. Кипела жизнь, дети бегали с криками, счастливые, их довольные матери занимались домашними делами. Мужчины готовились к новому выступлению на новом месте, музыканты настраивали инструменты.
Он давно не вынимал свою дудку - не до того было. У двух кобыл в табуне были тяжкие беременности и роды - глаз да глаз днем и ночью, и им с Богданом и Арсеном приходилось приглядывать за ними. Да и те кони, которых угнали, требовали присмотра. Породистые и нервные, как их хозяин.
Хозяин... Рустэм свел брови, светлые глаза почернели от чувства, которое он и сам не смог бы определить верно. Когда наконец до Рустэма дошла суть положения, в котором оказалась сестра, он хотел добраться до Глинкеринка и схватить его за тощую белую шею. Но Рубина передала просьбу, точнее, мольбу: ее любовника не трогать. Брату пришлось буквально руками вцепиться в корни, в землю, чтобы послушаться и не натворить беды. Помогло осознание того, что это был ее выбор. Рубина намеренно пошла к гаджо и сама же решила потом вернуться к рома. Гордая и упрямая, как и он сам. Все решила так, как сама захотела.
И Рустэм пошел на уступку сестре. Потому что любил ее, единственную кровинку, младшую, слабую. И уважал ее выбор, даже если он был, по мнению самого Рустэма, неправилен.
"Почему ты уступила ему? Почему не ударила ножом или не ранила словом обидным? Так влюбилась, сестра моя?"
Эта мысль, долго его терзавшая, теперь тоже ушла.
Он вообще в последнее время стал заметно спокойнее. Старше, должно быть. Мудрее.
Так и должно было быть. Ведь и деревья растут, и жеребята становятся жеребцами...
Как тот малыш, которого он выходил. Тот, с которого - так решили на совете табора - начнется новый табун, табун Рустэма.
Его лошади будут знамениты, поклялся себе парень. Так знамениты, что когда-нибудь эти проклятые гаджо в ноги станут кланяться и просить продать, а он будет назначать цены в золотых монетах.

Скверна ушла, он вновь был полноправным членом табора. Он уже был в Уитеншо и отдал то, что обещал по обету. И еще отдаст, как только в будущем году народятся жеребята. Это слово - святое слово.
Святым было и слово, данное его отцом, которое Рустэм нарушил, отказавшись от свадьбы. Потерял невесту, друга. Что же, будь у него сейчас выбор, Рустэм бы, пожалуй, ничего не изменил. Вряд ли отец его радовался бы несчастью родного сына. А за упокой его души Рустэм поставил две большие свечи...
Были в соседних таборах красивые девушки, видел Рустэм, как они на него смотрели. Но сам он охладел к женской красоте - что она, если за ней таятся ложь и бесчестье?
Будет время - может, и найдется та, что завоюет сердце его и растопит лед. Многое лечит время...

Ветер дул сильно, Рустэм все щурился, потом прикрыл глаза рукой. Моргнул. Показалось?
Нет. Вот силуэт всадника на коне, там, далеко. Солнце ласкает его лучами, и волосы словно горят огнем, золотым, жарким огнем надежды.
Надежда. Вот что остается, когда прошлое стало пеплом, серым пеплом на остывших углях некогда яркого костра.
Так было. Так есть.
И так будет.
_________________

Эпилог.

Разве это может быть правдой?
Виконтесса Глинкерик не хотела верить своим глазам, но и отвести их от сына, остановившегося в дверях неприметного, чужого дома, не могла. Генри обернулся к кому-то, стоящему по другую сторону порога и протянул руку. Невысокая девушка, выскользнув за порог, нырнула в его объятия и, жестом выдававшим привычку, крепко обняла за шею. От материнских глаз ничего не утаить. Заметила виконтесса как сильно сжимает сын египтянку в объятиях, как горячо шепчет что-то, целует нежно, грешно, как только по велению сердца можно, и отпускать не торопится. Охает тихо и платок к губам прижимает. Значит, правда.
Как же она на эту девицу раньше внимание не обратила. А почему она должна обращать внимание на прислугу? Удивилась, конечно, как и баронесса, когда услышала просьбу Лили на освободившееся место служанки египтянку принять, но ведь такого и помыслить не могла!
Генри проводит пальцем по смуглой щеке, то ли слезу смахивая, то ли лаская – мать каждое движение ловит. Он такой другой сейчас, её сын, которого, казалось, она знает лучше всех. Ревность колет больно, зависть горькими каплями выступает. Вся нежность её мальчика грязной голодранке предназначена. А ей, кто всем сердцем с рождения любит, он даже правды не сказал.
- Трогай, - стучит в стену кэба, когда сын цыганку из объятий выпускает, и она, наконец, видит её лицо.

Виконтесса сжимает салфетку в кулаке, когда снова слышит «Я собираюсь сегодня в клуб. Буду поздно». Серебро громко звякает о тонкий фарфор, обращая все взгляды на виконтессу.
- Что-то случилось, мама? Вам не здоровится?
Беспокойство на лице сына неподдельное и виконтесса вдыхает чуть свободнее.
- Всё в порядке, Генри, - она заставляет себя разжать руку и, разглаживая, проводит ладонью по мятой салфетке. – Я хотела бы поговорить с вами до того, как вы отправитесь в клуб.
Мать говорит спокойно, но что-то в её тоне заставляет Генри смотреть пристальнее, пытаться понять что настораживает.
Найдя уединение с сыном в малой гостиной, виконтесса грациозно садится на краешек кресла и поднимает глаза на сына.
- Сегодня, отправившись на прогулку, я оказалась в незнакомом месте. В районе где живут эти вульгарные торговцы.
Так вот в чём дело. Но как она узнала?
- В самом деле? – Генри опустился во второе кресло и прямо посмотрел на мать. – Что же привело вас туда?
- Не будьте так циничны, Генри! Я видела вас! – Виконтесса поджала губы, - Как вы могли... – «завести любовницу» слышится ясно, хоть и не произнесено вслух, - когда граф Аттертон ждёт что вы вот-вот попросите руки его дочери. Как вы могли так поступить, Генри? Теперь он вам откажет!
- Миледи, не переживайте на этот счёт. Граф Аттертон мне не откажет. – Виконтесса вопросительно вздёргивает бровь, на что Генри подчёркнуто учтиво склоняет голову. – Я не намерен просить у его милости руки его дочери.
Гневно вспыхнув, виконтесса поднимается со своего места и, сделав несколько шагов, останавливается. В замешательстве смотрит на сына и снова видит перед собой картину у того дома.
- Вы должны прекратить это, сын мой, - наконец, просит вкрадчиво, и подходит ближе. – Вы погубите свою репутацию, погубите всех нас. Нас... перестанут принимать в высшем обществе, - понимание последствий медленно наполняет её сознание, выплёскивается в тихих, молящих словах. – Все отвернуться от нас...
- Мама, - Генри поднялся и мягко сжал руки матери в своих. – Я не могу.
Слёзы в глазах матери смывают показное, Генри опускает голову, остро осознавая свою вину. Только беду принесла его любовь к Рубине. Права она была, нельзя ему было смотреть в её глаза, возвращаться, целовать её нельзя было. Законы рома не менее строгими его законов оказались. Опозорена Рубина связью с ним, он опозорен этой связью ещё больше. Рубина говорит, что на их пороге беда стоит и не уходит, а ему теперь кажется, что смерть это. Они счастье своё вместе крали у времени, и как же мало им его отмерила скупая судьба.
Ночь почти уж спустилась. Генри сидит на полу возле ног матери. Его глаза сухи и пусты. Не всё рассказал, но достаточно, что бы она поняла, что от Рубины он не откажется даже если жениться придётся хоть на графской дочери, хоть на герцогской. Рука матери ласково перебирает пряди отросших больше привычного волос. Её слёзы беззвучны и мужа рядом нет, а он так нужен.
- Давайте вернёмся домой, - говорит тихо, когда сын, замолчав, смотрит в сторону окна. – Я записки разошлю, что отец ваш просит нас срочно вернуться. Завтра с утра этим и займусь.
- Я не смел вас просить об этом, - Генри повернув голову, прижимается лицом к ладони матери. – Но я не поеду без...
Мать ласково гладит его щетинистую щёку – когда только вырос её мальчик – и снова украдкой смахивает слёзы.
- Вы обрекаете себя на жизнь вдали от Света.
- Я буду счастлив не возвращаться сюда. Простите, миледи, только ради вас я никогда не говорил, как не люблю Лондон и высшее общество.
Повисшую тишину нарушил вырвавшийся у матери смешок. Генри удивлённо обернулся.
- Вашему отцу придётся теперь самому сопровождать меня в Англию, - промокая глаза платком, сдерживает смех виконтесса.
Генри громко рассмеялся и, сочувствующе, мотнул головой – отцу не отвертеться.


Спустя год.
Эксетер-Хаус. Лондон.

- Так значит Генри женился на дочери испанского графа?
- Да, - подтвердила виконтесса Глинкерик и пригубила вино из высокого бокала, - поездка по Европе закончилась для моего сына свадьбой. – Она очаровательно улыбнулась леди Хоторн, известной в свете сплетнице, - Не правда ли, это очень романтично?!
- Очень, - по-акульи улыбнулась леди Хоторн. – Когда же он представит свою супругу Свету? Признаться, я не припоминаю упомянутый вами титул её родителя...
- Боюсь, что это случится не скоро, - виконтесса доверительно наклонилась ближе к собеседнице и прошептала, - Невестке, в её положении, противопоказаны дальние поездки, если вы меня понимаете.

Эпилог.

Время идет. Джанго все такой же хмурый и малообщительный, все так же много времени проводит со своим медведем. Но есть небольшие изменения в его привычной жизни. Часто рядом с цыганом и его зверем можно встретить двух очаровательных цыганочек и в те моменты, когда рядом с Джанго появляется его красавица жена, то морщинки на его лбу, придающие вид хмурый и суровый, моментально разглаживаются, на лице появляется едва заметная улыбка, а глазах блеск.
Цыган давно уже заметил, что рядом с ней, со своей ласточкой, он часто забывает обо всем, и лишь жадно смотрит на нее, любуется, впитывает в себя ее образ, ее жесты, ее улыбку.
Наблюдать за Симзой Джанго готов вечность.

Свадьба. Свадьбу Джанго почти не помнит. Переволновался. Сватовство Рустэма все перед глазами у цыгана было. Ответа Симзы ждал, как самое важное событие в жизни. А событие и оказалось самым важным. Ничего важнее в жизни Джанго и не было. Он тогда Симзу получил. Всю от самой макушки до кончиков пальцев на ногах. Со всеми ее мыслями, чувствами, страхами, мечтами. Самый страшный день сделал Джанго самым счастливым человеком на свете.

Дети. Ягори радовать стала Джанго. Он чаще о дочери своей задумываться стал. Все с ненавязчивой подачи Симзы. Она умело в разговорах о радостях и печалях маленькой девочки упоминает, о ее достижениях и разочарованиях, о друзьях ее, об играх. Часто, взяв малышку, Симза приходит на поляну, на которой тренируются Джанго и Вард. Сначала они тихо сидят, наблюдают, а постепенно с бревна, на котором цыганки любят сидеть, начинают доноситься тихие смешки, постепенно переходящие в звонкий и задорный смех, а потом начинаются игры. Ягори бесстрашно кормит Варда малиной с рук, а зверь ее за это катает на спине. В это время родители тихо сидят рядом друг с другом. Джанго жену свою за руку держит и нежно по тонкой коже руки поглаживает. Близко сидит, так что стоит повернуть голову и чуть наклонить ее, и можно губами коснуться жилки, пульсирующей в такт биению сердца, а затем едва ощутимыми поцелуями добраться до сладких губ. Ее губы, ее глаза, ее руки заставляют цыгана забыть обо всем, что его окружает, когда Симза рядом, он лишь о ней думает. Громкий смех врывается в разгоряченное сознание, заставляет цыгана с тихим стоном оторваться от нежных губ. Он отстраняется от жены и отправляет своих женщин в табор. Им со зверем еще немного нужно потренироваться. Долго смотрит им в след, любуясь легкой походкой жены и дочери.
Знает цыган, что жена хочет ребенка, но оказалось, что Джанго эгоист. Никто ему не нужен кроме Симзы и ребенок ценой ее жизни тоже не нужен. Лучше он будет жить с любимой женщиной, но без детей, чем с дитем, но без Симзы. Часто ловит ее грустные взгляды, но решение свое менять не намерен.

Ночи. Ночи жаркие, томные, сладкие и тягучие. Тихий шорох одежды, тихий шепот. Легкие вздохи. Жадные касания рук, тел, губ. Темные волосы собраны в кулак, влажный язык прокладывает себе путь от сладких губ до острых горошин, венчающих полную грудь. Маленькие соленые капли выступают на их телах. Его губы жадно собирают их, завершая все сладко-солеными поцелуями. Мир взрывается яркими красками, погружая тела в томную негу.
Ее головка лежит на его мерно вздымающейся груди, его пальцы нежно перебирают шелковистые пряди.
На губах улыбка.

Иногда Джанго кажется, что жизнь лучше быть уже не может, но поднимается над табором солнце и новый день доказывает обратное.
Он любит. Его любят.
С каждым днем его чувства к Симзе все сильнее и крепче.