Игрок (СЛР, 18+)

очень красиво
спасибо
___________________________________

Жен+Сантино?
Красивый арт!
_________________

Классный Арт) Спасибо, Лекси, за красоту)
___________________________________

Здравсвуйте! Очень интересное произведение! Читаю днем и ночью)))Очень зацепило! Жду с нетерпением новую главу.

Лекси, вечер добрый!
Смею надеяться, что могу обращаться на "ты".
Всё собиралась стать читателем, когда ещё писалось "Дело Пентагона", но как-то не сложилось.
Но вот пришла сейчас, тем более почитать твои истории настоятельно рекомендовала Марья Коваленко.

И скажу сразу. я в восторге. я останусь и надолго.
Жен - девушка, которая отчаянно борется за свою жизнь и пытается помочь как можно большему количеству людей.
Как для меня, то она и есть тот самый "Игрок", который хочет вырвать право на полноценную жизнь у судьбы.
И работа нейрохирургом для неё сродни возможности выбороть шанс для себя.
Ей совсем не просто в этой борьбе.
Тем более получить полноценную поддержку от семьи она не может.
Да и на работе, ей приходиться буквально выгрызать возможность не просто всё время ходить в помощниках, а быть полноценно врачом.
Ну вот на её пути встречаются сразу двое мужчин, которые становятся частью её жизни, но не один не становится надёжной опорой в борьбе за жизнь.
И хочется сказать, что когда я только начинала читать историю, то мне было сложно выбрать, кто из мужчин мне нравится больше, хотя весы всё-таки склонялись к Кириллу.
То на данный момент у меня есть претензии к обоим.
Мужики вы или кто?!
Арсений такой себе мальчиш-плохиш, который достаточно хлебнул в жизни.
Он хочет добиться той богатой жизни, о которой мечтал будучи в приюте.
И к богатым у него отношение совсем не позитивное.
Но когда в его жизни появляется Жен... то его невообразимо тянет к ней.
И всё бы хорошо, но в один прекрасный момент он заводит интрижку с её кузиной.
Понятно, что у них не было как таких официальных отношений и он ничего ей не обещал.
Но о последствиях его предупреждал Ян. Только зачем же прислушиваться.
И честно, как по мне... то раз он снюхался с Ви, то пусть с ней и остаётся.
Хотя с её отношением к нему... это вряд ли возможно.
Ну а теперь к Кириллу.
Он буквально сразу мне понравился.
Особенно в период, когда он был в больнице под присмотром Жен.
Но вот выплыл один маленький нюанс - наличие жены.
И даже это бы меня не сильно смутило, как по мне там чувств давно нет, с его стороны так точно.
Только вот после осознания, что его невероятно тянет к Жен, быстренько выбрал самый простой путь - остаться с женой.
И как трус - бегать от Елисеевой.
Понятно, что у них то и не было ничего, так отношения врач-пациент.
Но что-то же дрогнуло в душе, и не только.
Так что как по мне... пока эти мужики сами толком не поймут, чего хотят.
А Жен между ними, как у разбитого корыта.
Ей как и любой женщине хочется счастья.
И в данном случае, всё-таки Арсений больше накосячил.
И всё-таки пока я склоняюсь к Кириллу.
Ну а там как говорится посмотрим.
Ви мне пока совсем не нравится.
пока она для меня избалованная барышня, не определившаяся по жизни, которая меряет достоинства людей, по толщине кошелька.
Капранов, как и Мурзалиев, мне нравятся.
Такие прожженные жизнью и профессией мужчины.
А вот два брата-акробата Елисеевых, очень интересные личности, особенно Ян.

Пока такие у меня эмоции.
Жду продолжение, а пока потопаю в другие твои истории
_________________

Пришла поотвечать чуть-чуть, а еще сказать, что уже отправила Лете на вычитку окончание главы
Всем спасибо за комментарии!

Оля, прям вообще невероятные слова (я страдаю склерозом, и не помню, что писала тебе по этому поводу в личку, но...) спасибо огромное. Я бы не решилась написать об этом из соображений политкорректности (уже спорили, плавали, знаем, что побьют), но очень трезвое и здоровое вышло имхо



Ландыш, спасибо, очень рада видеть


Такая же, как на всех артах. Или вопрос в воображении? Мне красотульки всякие нравятся, я их для группы рисую, могу сюда не кидать, дабы не сбивать с толку

Лена, трижды перечитала отзыв))


Ко мне обращаются как кому угодно)


Марья постепенно всех своих читателей сюда перетаскивает, я смотрю

Классный отзыв, вообще очень правильные впечатления от текста)) Спасибо! Радуюсь) Игрок - это действительно про главную героиню. Про борьбу вопреки и... будет еще несколько фрагментов, когда ее любовь к риску проявится, но пока что я об этом молчу)
А мужчины... мда. Ну, мне только сегодня сказали: "хочешь, чтобы любили мужчин, не пиши героиню, которую любят больше". Наверное оно и правда Ничего, будем перевоспитывать)


Это, наверное, время такое. Сначала все Арсения любили. Пока он с Ви не связался)
Надо опасаться Марью, она на темной стороне))


Ян предупреждал, чтобы с двумя сразу ни-ни. Так что послушался все ж)


И, надо сказать, не понравится. Роль не та


Только не очень далеко... До Пентагона, и хватит...

 » Орел. Дары детства. Часть 2

С возвращением Харитонова больница проснулась. Коридоры наполнились разговорами об операции, спешно сорван был с места и Капранов. Наставник, однако, изменением в планах оказался недоволен. Позвонил мне, пожаловался на тяжелую жизнь и больные колени, а затем справился о состоянии пациентки. Я ему подробно все описала и Андрей Николаич, удовлетворившись покладистостью подопечной, пообещал явиться. Этот феномен я уже не единожды наблюдала. Видимо, Капранова заставили работать с незнакомым ординатором, который не привык к манере наставника, а я по шерстке гладить уже научена. Доволен Великий, вот и изволит почтить нас присутствием.
«Английский пациент», кстати, у Алисы не идет. Она прочитала всего несколько страниц и не нашла совершенно ничего интересного. Но бороться, упрямая, привыкла: в сторону не откладывает, иногда тяжко вздыхает и снова утыкается носом в текст. Чем не доказательство, что в любви — как на войне?
Когда Кирилл заходит в палату Алисы, та чуть ли не с ходу обвиняет его в дурном вкусе на литературу. Но Харитонов не смущается, с присущим ему обаянием говорит, что она еще мала, чтобы понять, прелесть «Английского пациента». Но, кажется, феномен выдающегося мужчины, который разрушил массу жизней, без памяти влюбившись в замужнюю женщину и, таким образом, приведя войну в дома множества людей, осознаю я.

Когда Алисе сообщили об операции, ее стошнило от волнения. Она так разнервничалась, что попросила меня не оставлять ее одну. И вместо того, чтобы готовиться помогать Капранову, я читала ей вслух «Маленького принца», пока не сел голос. Только ночью добралась до учебников.
В день операции, у меня саднит горло, а от недосыпа под глазами красуются синяки. Мельком взглянув в зеркало, подтягиваю повыше молнию на толстовке. Нам предстоит сложнейшая трепанация, а это значит провести на ногах много-много часов. В такие моменты здоровье может сыграть со мной злую шутку. Тут не до беспокойства о внешнем виде.
Утро сегодня неприятное. Влажность зашкаливает, пробирает до костей. Хочется закутаться во что-то теплое и просидеть весь день в номере, но на часах семь ноль две, завтрак уже подан, и я спускаюсь вниз, чтобы попытаться найти силы хотя бы в порции углеводов.
Капранова, разумеется, еще нет, а вот Харитонов уже на месте. Сидит за столом в центре зала и деловито собирает себе бутерброд из сыра и колбасы сразу. Приходится сдержаться, чтобы не съязвить или не сообщить, насколько неполезный он выбрал завтрак. Ну почему гнев и желание заботиться не исключают друг друга?
— Готовы к операции? — спрашивает Харитонов, стоит мне усесться напротив.
Он выбрит идеально, волосы уложены, костюм отглажен.
— А вы готовы? Выглядите просто изумительно. Газетчики уже на подходе? — отвечаю вопросом на вопрос.
— Какая же вы язва, — фыркает.
Хорошо хоть мой внешний вид не комментирует. Хватает такта? Понимает, что другие заботы? Сначала, приехав сюда, я старалась выходить по утрам из комнаты только при полном параде, но, когда все мои компаньоны разъехались, плюнула на долгие сборы. Кого я пытаюсь обмануть? Как бы ни наряжалась, привычной Харитонову светской дамой мне не стать. Недосушенные волосы, джинсы и синяки под глазами — вот бессменные спутники типичного ординатора. Я совсем не чета мужчине в безупречном костюме.
Устав бороться со сном и фантазиями о чужом муже, а также в преддверии длинной операции, решаю позволить себе чашечку кофе. Мне нужен допинг. Один раз. Но удовольствие оказывается испорчено.
— Вам кофеин разве не запрещен? — мрачно спрашивает Кирилл, обнаруживая неожиданное беспокойство.
— Запрещен. — Не могу сдержать улыбку. — Но не больше, чем бессонные ночи.
Я почти вижу по глазам Кирилла, что он подумал совсем не о подготовке к операции. И я тоже думаю не о ней, но оправдываться за это не собираюсь. Пару секунд мы друг на друга смотрим, а затем он нервно сглатывает и берется за чашку. Я тоже поспешно прячу глаза. В общем, сделав вид, что мы только что мысленно не побывали в кроватях друг друга, молча продолжаем свой завтрак. Харитонов уходит первым.
А я жду Капранова. В последнее время мы мало общались, но перед сложной операцией не помешает. Тем более если учесть, что наставник велел мне обсудить с родителями пациентки риски. Пойдут ли они до конца, если опухоль окажется неоперабельной. И сделать это лучше тихо, чтобы другие не прознали. Просто когда вмешиваются большие деньги или амбиции, вопрос отделения интересов пациентов от политики встает особенно остро.
— Ну что, все приняли бодрый вид в ожидании чудесного дня? — спрашивает наставник, появляясь в дверях, но тут же мрачнеет, поскольку спектакль разыгрывать не перед кем.
Мало того, что я здесь зритель единственный, так еще и неблагодарный.
— Ну-с, Харитонов уже был? — интересуется Капранов, воровато юркая на стул и снижая громкость на пару порядков.
— Угу, — отвечаю шепотом.
— Тогда докладывай!
— Нет, они не согласны рисковать жизнью дочери, — говорю. — Как и следовало ожидать. Если будет шанс остаться с ней подольше…
— Забавно, — обрывает меня на полуслове Андрей Николаич.
— Что забавно?
— Я думал, что твои огромные печальные глаза и драматичный опыт уговорят их не мучить дочь и дальше, — фыркает.
— Они подписали отказ от поддержания искусственного жизнеобеспечения, — говорю осторожно, однако взрыва это избежать уже не помогает.
— Ну да, каждый подпишет, если мозги в наличии! Я надеялся, что они не станут и дальше издеваться над девчонкой, но теперь получается, что мы тут только время потратим: вскроем и зашьем.
— Что?! — восклицаю слишком громко.
— А то! Я практически уверен, что опухоль неоперабельна, и если родители рисковать не согласны, то в нашем визите сюда толку ноль. Будь все просто, и мясник бы справился. — Прочувствованная театральная пауза. — Елисеева, я не просто так оставил тебя с девчонкой. Надеялся, что ты своим искренним участием и удушающей заботой прорвешься сквозь идиотизм. Но нет! Ты не сделала ничего: пришла, спросила, получила стандартный родительский ответ, кивнула и ушла. Ты знаешь, что испытывает больной раком мозга? Галлюцинации, нарушение координации, судорожные припадки… Ладно, сам с ними поговорю.
Я вспоминаю этот разговор и в операционной тоже. О, Капранов добился своего — сумел получить разрешение родителей на все, что его кровожадной душеньке угодно, а я не могу избавиться от вымораживающего внутренности дурного предчувствия. Вроде бы влиять на решения пациентов и их родных мы не имеем права, но после отповеди наставника я чувствую себя так, будто не справилась со своими обязанностями. И это может быть правдой, потому что я всю неделю была вялой, переживала из-за невнимания Кирилла, слишком много отвлекалась. Я сделала недостаточно. Но не потому, что отказалась принуждать родителей Алисы пойти на крайние меры.
В ярком свете ламп морщинка на лбу Капранова особенно заметна. Он нервничает. Опухоль обнажена и выставлена на всеобщее обозрение слишком давно, чтобы быть простой. Наставник боится ее коснуться. Начать и не закончить. Или закончить, но не так, как рассчитывал. Несмотря ни на что, ему нужна победа — не меньше. А я, пусть и недостаточно опытна, чтобы делать какие-либо прогнозы, но, судя по поведению наставника, уверена, что они с опухолью одинаково амбициозны. Ни один не уступит: он не зашьет, а она не окажется проще, чем есть. Зря выбивали согласие.
Часы тикают. Бегут минуты, люди переглядываются, но задавать вопросы под руку не решаются. Они не понимают. Переложили ответственность на человека, который обязан был оправдать ожидания, и теперь надеются на чудо.
Не хотела бы я оказаться на месте Капранова. Он человек с именем; фонд, вероятно, уже рассказал всем об участии в своей кампании выдающегося нейрохирурга. Наставник ходит по лезвию бритвы. Так что: благоразумие или риск? Долг или слава? Орел или решка?
Однажды передо мной стоял точно такой же выбор.
— Андрей Николаевич, на пару слов, — наконец не выдерживаю.
Он поднимает на меня мрачные, серьезные глаза.
— Прошу вас!
Мы отходим от стола на несколько метров:
— Был момент, когда мне пришлось выбирать между собой и пациенткой точно так же, как и вам. Я выбрала себя и до сих пор отвечаю за последствия.
Слова он услышал, но глаза остались непроницаемы — не поймешь, возымела ли эффект моя дерзость.
— Спасибо за информацию, доктор Елисеева, — кивает и возвращается к столу. — Скальпель, — велит медсестре.
Что-то внутри меня обрывается.

Кирилл

— Признаться, я сомневался в вашем успехе, — говорит мне главврач — Анатолий Игнатьевич. — Алиса — непростая пациентка, хоть и важная для нас.
— Успех или нет, выяснится через несколько часов, — пожимаю плечами. — Но Капранов настроен оптимистично.
Чего не скажешь о Жен, которая все утро не смотрела ни на кого, кроме Алисы. Не знаю, что случилось, ведь за завтраком она казалась жизнерадостной.
— И это главное, — восклицает Анатолий Игнатьевич.
Приходится напрячься, чтобы припомнить, о чем мы вообще говорим. Благо отвечать мне не требуется.
Дабы отметить завершение очередного этапа сотрудничества, мой собеседник разливает по бокалам пятизвездочный коньяк, припасенный на особый случай. Скорее всего, такая бутылка у него всего одна, но я только «за». Всегда предпочитал коньяк другим алкогольным напиткам. И отчасти поэтому, едва поднеся бокал к носу, понимаю, что в бутылке подделка.
Приходится сделать хорошую мину при плохой игре. Благо хоть от добавки можно отказаться под предлогом перенесенных операций. Да уж, рискнуть ради хорошего коньяка — одно, но это пойло… эх, плодотворное сотрудничество порой дорого достается.
В первый раз после болезни я выпил из-за отъезда Веры. Сидел в тишине квартиры и не мог понять, что творю. За несколько дней до того мы поговорили о будущем и решили, что для нас будет лучше, если она закроет текущие проекты и вернется в Россию, ко мне. А потом Вера вскользь упомянула, что хочет детей. Будто это нормально. Меня же слова подкосили. Дети означают «навсегда», «назад дороги нет». А я, судя по всему, врал себе и продолжал надеяться расстаться с собственной женой. Дьявол, в чем проблема? У нас могла бы быть великолепная семья, проще простого представить, как мы возвращаемся домой в окружении кудрявых малышей. Но возникшее в голове видение напугало настолько, что я пошел в магазин и купил бутылку коньяка. А затем приговорил ее в полном одиночестве, пообещав себе, что детей от Веры я не хочу в последний раз.
Теперь стараюсь радоваться своему решению, не отвлекаясь ни на что вокруг, но свыкнуться с мыслью о новых порядках непросто. Я совсем не хочу обижать Жен своим невниманием, но рядом со своим доктором я будто предаю Веру снова и снова. Какая жуткая ирония судьбы, что мы оказались здесь, несмотря на все мои попытки не допустить новых встреч.
— За то, чтобы это закончилось, — говорю, поднимая бокал. Только бы все поскорее закончилось.
Пригубив напиток, с трудом удерживаюсь, чтобы не скривиться.
— Через сколько, говорите, мы будем точно знать результат? — спрашиваю словно бы невзначай, уже представляя, как буду мерить шагами больничные коридоры.
— Продолжительность операции оценена в семнадцать часов.
Да я тут все исходить успею! Приходится снова приложить усилия, чтоб не сглотнуть. То есть Жен проведет на ногах целых семнадцать часов, а утром, ко всему прочему, выпила кофе. Зачем она так рискует?
Хотя знали бы вы, как она смотрела на чашку с этим странным гостиничным пойлом. С той же алчностью иная дама изучает бриллиантовое колье на аукционе. Хочется страстно, но цена слишком высока. А ведь это была всего лишь чашка дешевого растворимого порошка. Ее может себе позволить практически каждый…
Я не должен думать о Жен, не должен переживать. Забыть к черту. Зря ей пришлось волноваться об Алисе — не хотел, чтобы она познакомилась с такой тяжело больной девочкой. Но так сложилось — не поправить, а, значит, и забота не моя. Не моя!
— Давайте молиться, чтобы Андрей Капранов был именно так хорош, как вы говорите, иначе все наши усилия псу под хвост.
— Уверяю вас, он хорош, — киваю.
— А то я ведь намекнул газетчикам на своего рода сенсацию, — подмигивает Анатолий Игнатьевич.
В такие моменты я чувствую себя ублюдком с раздвоением личности, но разве правильно будет наорать на мужчину за то, что он просто делает свою работу по укреплению положения больницы? Хоть его поведение и является вопиюще неэтичным, глобально это способствует развитию медицины,
— Думаю, на примере Алисы можно будет организовать отличную благотворительную акцию в помощь детям, больным раком мозга. А это тянет на полноценную пресс-конференцию, — заставляю себя произнести.
Слова зажигают в глазах мужчины азарт. Еще бы, его статус может повыситься во много раз. А, значит, и финансирование. Новое оборудование, новые кадры, новые интересные проекты.
Еще примерно час мы обсуждаем перспективы и планы, а затем я решаю поддержать родителей Алисы. Но, к моему удивлению, в уголке ожидания их нет. И в буфете тоже. Весь этаж обхожу, прежде чем прибегнуть к помощи медперсонала.
— Они с доктором Капрановым, — с ходу отвечает санитарка.
— Капрановым? — переспрашиваю. — Разве он не на операции? Почему? — Мозг начинает выдавать варианты разной степени паршивости, но я цепляюсь за самый безобидный. — Потребовалось еще одно согласие?
А умом понимаю, что если бы так, за бумажками послали бы Жен, а не оперирующего хирурга.
— Операция уже закончилась, — услужливо сообщает санитарка. На ее лице ни мускул не дрогнет — понять настроение совершенно невозможно. — Они в отделении интенсивной терапии.
Боже мой, неужели Капранов не смог удалить опухоль, не повредив мозг малышки? Я почти бегу по коридорам, спеша узнать правду. Но картина, которая предстает перед глазами, совсем не утешительная.
Мать Алисы рыдает на плече мужа, который пытается ее успокоить. Капранов же просто стоит в стороне и молча смотрит на них. Так, не делаем выводы раньше времени.
— Андрей Николаевич, вас можно? — спрашиваю, с трудом сдерживая дрожь в голосе. Отвожу подальше от убитых горем родителей, чтобы выяснить все подробности.
В тусклом сероватом свете коридорных ламп Капранов выглядит на десять лет старше, чем утром, но щадить его я не собираюсь. Что они сделали? Почему радость сменилась надрывными рыданиями?
— Что произошло? — спрашиваю. — Что с Алисой?
— Ничего, — пожимает он плечами. — Мы ее зашили.
Что? Зашили? Что это значит? Я настолько обескуражен, что не в состоянии переварить новость.
— Я не понимаю…
— Ей нельзя помочь, Кирилл Валерьевич. Слишком поздно. Ее опухоль неоперабельна, мы даже не приступили. Через несколько дней пациентка отправится домой.
— Умирать?! — спрашиваю намного громче, чем стоило бы.
Проходящая мимо медсестра качает головой, ведь я определенно нарушаю этику этого треклятого места, но осуждение не помогает мне успокоиться, скорее наоборот.
— Да, — говорит он просто.
— Это негуманно! Просто взять и зашить человека… ребенка! Ничего не сделать! Почему вы даже не попытались?! Она же…
В следующий момент он хватает меня за грудки и притягивает к себе, точно в попытке отрезвить.
— Вы — не врач и не вам решать, что гуманно! Сегодня утром я был уверен, что вырежу что угодно, но это вранье. Не вырежу. У врача не может быть спонсоров и давления масс — не вздумайте отрабатывать на мне свои трюки! Мы не бойцы на ринге. Пациент — вот кто имеет значение. Можете рассказать мне, какое бессердечное я чудовище, но я хирург, а не мясник, и оскорбления богатенького наследника, который понятия не имеет, что такое врачебный долг, как-нибудь переживу. Идите и суньте голову под холодный душ — остыньте.
Но в фокусе моего внимания уже оказывается совсем другое. Где Жен? Я увидел всех, кроме нее.
— Где она? — спрашиваю, будто Капранов может догадаться, о ком я спрашиваю.
И он догадывается.
— Ради Бога, Харитонов, оставьте ее в покое. Не пудрите ей мозги. Она хорошая девчонка, до абсурда правильная и честная. Вы так хорошо начали эту поездку, вот и продолжайте в том же духе.
Эти слова точно пощечина. Будто весь мир уже в курсе происходящего, и в отстающих только я.
— Я спрашиваю: где она? Вы оставили ее с Алисой! День за днем все больше привязываться к девочке, которая в конечном счете умрет!
— За такими вещами я слежу, — сухо отвечает Капранов. — Елисеева достаточно квалифицированный сотрудник, чтобы не рыдать в ванной из-за каждого умирающего ребенка. У нее были десятки пациентов, которых не спасти. Она привыкла действовать как надо и говорить, что надо. И не только пациентам. Это она отговорила меня оперировать Алису.
Его изворотливые ответы ужасно раздражают. Куда делась его обычная прямолинейность? Или, как дошло до неприятной темы, на поверхности оказались совсем иные качества?! Пусть кормит своей долбаной философией кого-нибудь другого. Кто оценит. Должно быть, Жен сейчас с ума сходит из-за случившегося, ведь история Ириски — ее собственное зеркало.
— Где. Она, — требую.
Капранов цокает языком, а затем быстро-быстро говорит:
— Я отправил ее в отель отдыхать. Ответственность за решение в операционной не на ней, и я взял неприятную часть на себя. Харитонов, только не делайте глупостей!
Но у меня их целый комплект. Через три квартала я вспоминаю о том, что сто грамм коньяка — не та доза, после которой стоит садиться за руль, и бросаю педаль газа. Не хватало еще заголовков по типу «меценат был пойман на превышении скорости в состоянии алкогольного опьянения». А минуты текут бесконечно долго. Пытают. Мне снова и снова вспоминаются полуприкрытые от наслаждения глаза Жен, когда она делает первый глоток кофе. Восхитительное зрелище, не знаю, как удержался от того, чтобы выбить из ее рук чашку и заменить напиток своими губами. Это здоровее. Все, что бы я сделал с ней, невыносимо здоровее чертова кофеина, который разрешен не больше бессонных ночей. А вдруг из-за него ей сейчас уже стало плохо и ничего не поделать?
От бессилия ударяю руками по рулю и снова разгоняюсь.

— Жен, — зову, стуча в дверь ее номера.
Однако ответ отсутствует. И изнури ни шороха. Но я точно знаю, что она там. Чувствую. С некоторых пор я чувствую все, что связано с этой женщиной. Слышу ее запах, ощущаю тепло ее тела, узнаю голос, даже когда вокруг галдят другие. И сейчас я точно знаю, что она там, внутри.
— Жен, — снова зову я. — Откройте, пожалуйста. Вы ведь там!
Но она все молчит. Вполголоса чертыхнувшись, разворачиваюсь и слетаю вниз по ступеням. Собственно, я сам не понимаю, что именно меня заставляет так поступать. Может, понимание, что каждая минута расстройства способна принести ее здоровью непоправимый вред. Прошу у мужчины за стойкой стакан воды и, только он отворачивается, чтобы удовлетворить пожелание запыхавшегося постояльца, краду ключ, предназначенный для горничных. Меценат водит машину пьяным, меценат ворует ключи, меценат обманом пробирается в комнату девы в беде.
Когда я открываю дверь, руки дрожат. Ведь я не знаю, по какой причине мне Жен не открыла: вдруг она уже сейчас без сознания. Но страхи оказываются беспочвенны: беглянка лежит на кровати поверх темно-серого стеганного одеяла в пестром халатике-кимоно, из-под которого виднеются бесконечно длинные ноги. На левой, чуть ниже колена, заметен небольшой, уже начавший заживать синяк. Если бы не это, ни за что не поверил бы, что не сплю.
От звука открывающейся двери Жен вздрагивает и садится, плотнее запахивая полы своего фривольного наряда. Глаза удивленно распахнуты. До последнего не верила, что я ворвусь в ее номер? Спорю, еще утром я бы тоже не представил ни единого варианта обстоятельств, при которых такое возможно… Но жалею ли? Нет.
Вся кровь отливает от мозга, и воздуха не хватает. Одним лишь усилием воли не позволяю себе ослабить узел галстука. Картинка плывет, я уже практически чувствую кожу Жен под своими ладонями, нарисованная воображением картинка пугающе реальна. Я настолько не контролирую собственное тело, что боюсь даже шагнуть в ее сторону.
— Что вы здесь делаете? — отрезвляет меня вопрос.
Глаза у Жен от слез красные и опухшие. Я знал, что она плачет. Нельзя было ее сюда брать, из-за тяжести случая Алисы, из-за тяжести моего собственного случая. А она не поняла — обиделась. Не думаю, что Жен отдает себе отчет в том, что происходит, в том, что творит с собой и со мной. Она рискует, привязываясь к пациентам, рискует, просто глядя мне в глаза. Не понимает, думает, что, если сделать все правильно — можно выиграть с любыми картами… Невозможно. Разве реально и дальше встречать ее в коридорах исследовательского центра, шутить и защищать перед Рашидом, а затем возвращаться домой к Вере и делать вид, что я не хочу оказаться в другом месте и с другим человеком?
— Жен, — я очень стараюсь включить мозг, а не то, что ниже, и смотреть только в ее лицо. — Вы в порядке? — Ты в порядке?
— Кирилл, какая тебе разница, в порядке ли я? — спрашивает желчно, явно подчеркивая пренебрежительное обращение.
Однако эффект иной. Звучит так, будто мы действительно имеем право друг к другу обращаться, как друзья или любовники, будто близки. Захлопываю дверь и делаю несколько шагов по направлению к кровати. Теперь нас разделяет всего полтора метра, и отсюда отчетливо видно, насколько серьезные и грустные у Жен глаза. Что сказать ей теперь? С самого начала командировки я вел себя по отношению к ней отвратительно, а теперь вломился к ней в номер, обеспокоенный состоянием здоровья. Кретин.
— Есть разница, — вырывается хрипло.
Тонкий халат льнет к ее телу, обнимает так, что остается только завидовать. Она вся безупречная, совершенная. Глаза широко распахнуты, кончики мокрых ресниц касаются век, а длинные, как у пианистки, пальцы вцепились в покрывало кровати. И губы, припухшие после плача, яркие и влажные. Думаю, было бы восхитительно провести по ним языком, изнутри, там, где они гладкие как шелк… Дьявол, лучше бы она сидела передо мной голой. Это было бы гуманнее, чем представлять. Порой мужское воображение безжалостнее правды.
Неужели я проиграл войну, когда зашел сюда? Или я сдался еще в тот день, когда переманил Жен в наш исследовательский центр? Нет ответов.
Я уже понял, что все происходящее — не просто похоть, я готов встать на колени и поцеловать каждый ее палец. За то, что эта девушка вернула меня к жизни своим вниманием, заботой и лаской. За ее запах, невесомые прикосновения к заживающим ранам, за ощущение прогибающегося под весом женского тела матраса… А сегодня мы вдвоем в номере, на ней нет защиты из белого халата или строгой одежды, ничто не стягивает своенравные кудряшки. Так естественна и близка, что желание заставляет содрогаться.
— Как же я устала, — вздыхает вдруг Жен. — От тебя.
Понимаю, что я устроил ей американские горки. Сначала игнорировал, а теперь напротив — не позволяю побыть одной. Такое кого угодно сведет с ума, но иначе я не могу. Уйти не могу. Чувствуя себя провинившимся подростком, начинаю нести какую-то околесицу:
— Нельзя было позволять тебе ехать сюда. Нельзя было позволять видеть Алису, принимать участие в ее судьбе. Что с ней будет?
— Ничего не будет. Болезнь уже отняла у нее детство. Легкость, простоту, умение радоваться мелочам, — пожимает она плечами так, будто ничего криминального не произошло. От этого жеста ворот халата чуть распахивается, обнажая ямочку у основания шеи. Если Жен еще раз поведет плечами… ей не стоит так делать. — А сегодня эта тварь лишила ее еще и надежды.
— Разве может быть, что на этом все?
— Бога ради, Кирилл, избавься от своего комплекса Мессии. Алиса, Евгения — всех тебе не спасти.
— А всех и не надо. — Только тебя.
Несколько секунд мы просто напряженно смотрим друг на друга, и воздух вокруг вибрирует от напряжения, а затем я не выдерживаю и помимо воли опускаю глаза на ее губы, грудь. И она это видит, понимает, позволяет. Все-таки ослабляю узел галстука.
— Ты выпила кофе, — пытаюсь переключить мысли на что-то другое, на что угодно.
— Выпила, — кивает.
— Не надо так. Обещай, что не будешь.
— Кирилл, — вдруг улыбается она. — В моей жизни было не так много приятных моментов, но кое-что все же есть. Знание, что каждое действие может стать последним и его необходимо совершить. Я не хочу умирать, не зная, каков на вкус напиток, покоривший весь мир.
Я тоже не хочу. Порывисто наклоняюсь и обхватываю руками ее лицо. Судорожный вздох и губы соприкасаются. Секунда требуется, чтобы осознать происходящее, а затем я опрокидываю Жен на кровать и накрываю своим телом. Когда ее ноги обвиваются вокруг моей талии, мозг отключается окончательно. Кожа под ладонями, солоноватый привкус крови от прокушенной губы, я не знаю, что делаю. Все, что могу — не находя покоя, вжиматься в ее тело, окончательно утратив контроль над происходящим.
Пальцами одной руки я снова и снова ласкаю ее грудь через ткань, а второй прижимаю к себе ее голову, чтобы даже не думала отвернуться, от меня отстраниться. Если сейчас Жен попросит остановиться — не смогу. Мне нужна она вся. Я хочу коснуться каждого кусочка кожи, но слишком стремительно приближаюсь к грани, так, будто в жизни женщины не касался.
Задираю ее халат все выше и выше, пока тот не сбивается на талии, обнажая белье и низ живота. Зрелище смуглой кожи под моими пальцами завораживает, парализует, пробуждает алчность. Хочется увидеть ее всю, без остатка. Жен охотно помогает мне избавиться от халата, и, едва позволив насладиться зрелищем, ложится на кровать снова. Смотрит в глаза, не дает отвести взгляд, приподнимается и стягивает с себя белье.
— Твоя очередь, — выдавливает хрипло.
А я действительно сижу перед ней, даже галстук не сняв. Неловкими, непослушными, жаждущими совсем иных прикосновений пальцами тороплюсь избавиться от одежды. А она смотрит жадно, будто тоже меня представляла. Бога ради, я же с ума сойду от этой мысли!
Не знаю зачем, но стараюсь не шуметь, не спугнуть это хрупкое и шаткое взаимопонимание. И когда мы, болезненно обнаженные, сплетаем объятия, слышны не разговоры и вздохи, а доносящиеся из окна звуки города, легкий шелест белья, скрип кровати.
Я заставляю себя подавить стон, когда ложусь на бок за ее спиной, потому что даже двигаться больно. Все тело похоже на оголенный нерв, но я касаюсь ее ноги ладонью. От удовольствия Жен закрывает глаза, прижимается лопатками к моей груди. А я все пытаюсь насмотреться, прежде чем провести пальцами по округлости бедра, впадинке на талии, холмикам грудей, изгибу шеи и шершавым от поцелуев губам. Моих поцелуев. Наших.
Касаюсь ладонью треугольника меж ее ног, и Жен изгибается, прижимаясь сильнее, поощряя. Крыша летит к черту, так я хочу ее. Забыв обо всем, страстно шепчу ей на ушко какие-то банальные, несусветные глупости. О том, насколько красивее она, чем мне представлялось. Кажется, слишком ударяюсь в подробности, и она спрашивает, где я ее представлял, как оно было. Но я ей не скажу. Женщинам такие вещи говорить опасно.
Еще бы не опасно, если я представлял ее даже в своем доме, в своей постели, на письменном столе в кабинете, и на подоконнике, где каждый может увидеть. А какого черта? Пусть видят, что моя. Моя…
Несдержанная неловкость движений, боюсь, причиняет ей боль, хоть Жен и не жалуется. Силы извиниться за это потом найдутся. Ее движения становятся все более рваными, инстинктивными, намного более похожими на мои. И тогда я переворачиваю ее на спину, вхожу с одного движения и понимаю, что, если бы решился на это сразу, не доведя ее до точки кипения, то ни за что бы не продержался достаточно долго. С каждым горячим толчком в тело любимой женщины я все отчетливее понимаю, что окончательно пропал. В кольце рук, плену ласковых губ и паутине одурительных бедер. Я не отпущу ее. Ни черта подобного. Она останется со мной, чего бы мне это ни стоило. Эта восхитительная мысль приносит с собой разрядку, умопомрачительно яркую, а еще взаимную.
Несколько следующих минут я лежу на ней, и в ней, и только потом нахожу силы на то, чтобы встать и закрыть дверь на замок. Она не возражает, когда я возвращаюсь в постель, цепляется за обнимающую ее руку и устало закрывает глаза. Измученная физически или мыслями? Я не знаю.
Ее глаза закрыты, дыхание выровнялось, а мне не спится. Не дает покоя зрелище: на груди женщины, которую я люблю, лежит моя правая рука с обручальным кольцом.

спасибо за продолжение! глава вроде радостное, наконец- то сдались, но блин последнее предложение.... и еще Кирилл со своей блин совестью, Веру "приблизил" к себе, вот зачем позвал в Россию? и той дал надежду на детей. не думаю что Жен будет у него в любовницах ходить, да и сам себя съест. ох как все запутанно. теперь жду Сантино)))
_________________

Спасибо)
___________________________________

Саша,спасибо за продолжение!!!
___________________________________

Ох, Саша... Только он думает о жене, а потом бросается в объятия к другой. Сложно. Невозможно?
Спасибо
___________________________________

Саша, спасибище!!!!!! наконец, Кирилл сдался. Но... Но... что-то надо решать с Верой. И боюсь,как бы Жен сама не оттолкнула в итоге Кирилла. Ведь, она не сможет подарить ему наследника, слишком велик риск..
_________________

Лекси, спасибо за продолжение и за то, что не стала делать из истории с больной девочкой ХЭ. Сужу по тому, что действительно, и в жизни редко так случается, эти опухоли так быстро вырастают и врастаются в настольно важные участки ГМ, что и операция бессмыслена. Только все надеятся на чудо, которое не всегда случается даже под НГ. Капранов молодец, держится, это профессиональное. Ему тяжело вдвойне-втройне, хотя исход был ясен, но попытался, ведь на него одного была маленькая надежда. Кириллу не далось совершить чудо для маленькой Алисы. Хотя его порывы понятны. Но, опять же, он для всех так и остался волшебником в голубом вертолете.
Ну а то, что поехал утешать Жен, не захотел ее бросить одну, может, и ошибка. Не думаю, что она не справилась без него. Вообще, конечно, тяжело врачу/мед.сестре выключать эмоции при общении с больными, не привязываться к ним. Но со временем это проходит. И многие оказывались на месте Жен, влюбляясь в пациентов. Для многих это так и заканчивалось ничем с выпиской больного и возввращением в семью, а многие, напротив, привязывались друг к другу навечно.
Просто, у Жен отдельный случай, она сама прошла через все этапы больничной жизни и будучи тяжелой пациенткой, и будучи врачом.
Вполне вероятно, что ей не следовало становиться хирургом, вообще связывать себя с больницей. Именно из-за того, что каждый тяжелый пациент обостряет в ней ее личные переживания. Или просто заниматься наукой, работая в мед. центре и не соприкасаясь с тяжелыми пациентами.
_________________

посмотрим на дальнейшее поведение Кирилла
спасибо
___________________________________