Фредерика Эбрар "Муж есть муж"

Karmenn: 03.07.09 21:34

Боже! Боже! Боже!



Этой писательнице я прощу все, даже, если это кончится плохо, даже если это ничем не кончится!

Каждое фраза - вкус на языке пряного, настоящего...


Хочется смаковать и перечитывать.

...

Афина: 03.07.09 22:07

katusha, Anastar, спасибо за новую главу! Супер!!!
Читаю, и мысли такие крамольные возникают, а не с нас ли, любимых, сюжет списывали? Порой себя узнаешь...

...

Karmenn: 03.07.09 22:10

Вот-вот. Я как раз собираюсь на днях бросить семью и единолично поехать в отпуск.

Так все себе и представляю, ощущениями Людовики.

...

Veresk: 03.07.09 22:16

Katusha, Anastar, спасибо, девочки!

Афина, да, с нас, родимых. "Муж есть муж", конечно, классическим любовным романом не назовешь. Я теперь все больше и больше понимаю, то что Katusha писала про автора. Женщина на перепутье.

...

katusha: 05.07.09 19:56

 » Глава 7 часть 4

- Боже мой! Солнечный удар! – закричал Люсьен, видя, как я, словно сомнамбула, поднимаюсь по трем ступенькам входа.
За олеандром я заметила девочку с косичками и в очках, она поднялась мне навстречу. Люсьен последовал за мной до регистратуры, где мадам Пакэн умоляла кого-то по телефону:
- Я прошу вас! Не покидайте меня! - сказала она, кладя трубку.
У нее был измученный вид. Потом она увидела меня и закричала:
- Боже мой! Солнечный удар!
Я пробормотала:
- Я не буду ужинать, - и была захвачена приступом дрожи и зевоты.
- Ну что, мой маленький крабик, мы слишком задержались в бульоне?
- Люсьен! Вы фамильярны! - упрекнула мадам Пакэн.
- Я не фамильярен, я нежен! - сердито поправил он, опуская заказ в раздаточное окошко.
Мадам Пакэн вздохнула:
- Тяжело одинокой женщине содержать такой дом, как этот! Командовать мужчинами, какой крест! А потом в наши дни тяжело найти квалифицированный персонал! Я не говорю о Люсьене. Он знает свое дело. Но он странный...
Она понизила голос, посмотрела, что никто не может нас подслушать и прошептала мне на ухо:
- Иногда я спрашиваю себя, не пишет ли он книгу! Но я говорю, говорю, а вы здесь вся в лихорадке. У вас есть аспирин? Нет. Я скажу, чтобы его вам принесли с большой чашкой вербены. Ах! Я так замотана! Угадайте, кому я только что звонила? Водопроводчику! У нас открутили все краны в туалетах... и я знаю, кто! Но я ничего не могу сказать! Клиент всегда прав, и особенно ребенок клиента! А водопроводчик говорит мне, что такой модели больше не найдешь! Прошлогодняя модель! Но я докучаю вам! Ложитесь, спите подольше, вам это пойдет на пользу, и, если завтра вам не станет лучше, я попрошу у доктора Фавара прийти осмотреть вас с утра. Это друг, он перегружен, но для меня...
Мадам Пакэн. Красивая девушка тридцати восьми с половиной лет. Усталая. Озабоченная. Тонкая. Слишком тонкая. У нее-то нет солнечного удара. Никакой опасности, что она его получит хоть раз за лето. Она бледная от бессонных ночей, когда переписывает счета, чеки, квитанции, зарплатные листы сезонного персонала. Каждый день она в новой блузке. Безупречной. Новые брюки. Веселые. Прекрасно сшитые. Я никогда не видела ее непричесанной. Ее лак для ногтей сверкает, как китайская эмаль. Вот это и есть героизм. Я надеюсь от всего сердца, что доктор Фавар, несмотря на занятость, находит время иногда ее проведать. Мадам Пакэн, я хотела бы, чтобы мужчина заключил вас в свои обьятия... я знаю, что ничего не могу для вас сделать, и вздыхаю. Люсьен, проходящий мимо с блюдом даров моря обьявляет:
- Если вы не будете лежать в постели через пять минут, я отнесу вас туда и подоткну вам одеяло!
- Вы видите! - восклицает мадам Пакэн.


Горничная с этажа принесла мне аспирин и вербену. Когда я выпила и легла, молоточки мигрени в голове поутихли.
Кто-то очень тихо постучал в дверь.
Удивленная, я не ответила.
Легкий шорох в прихожей...
Я спрашиваю:
- Кто там?
- Это я.
Маленькая девочка стояла у изножия моей постели. Она, должно быть, сама испугалась своей дерзости, потому что спросила у меня:
- Вы не сердитесь?
- Сержусь? Почему?
- Что я пришла вам докучать?
- Но ты мне не докучаешь!
- Просто тетушка все время говорит: “Не докучай клиентам!”
- Тетушка?
- Тетушка Кристина. Хозяйка отеля. Она взяла меня из-за мамы.
Она подошла поближе. Она уже казалась менее опасливой.
- Хотите, я налью вам чашечку?
- Если ты хочешь.
- Это вкусно?
- Нет, но это помогает.
- Вы были очень красная... Вы это пьете чтобы быть менее красной?
- Да.
Я опустошила чашку.
- Я заберу у вас поднос?
- Очень мило с твоей стороны.
- У вас есть дети? - спросила она, сев на мою кровать.
-Да. И даже одна внучка.
- Вы бабушка?
- Да.
Она рассмеялась.
- Никогда не видела такой красной бабушки!
Я тоже рассмеялась. Она была обворожительна .
- Сколько тебе лет?
- Девять с половиной.
- А как тебя зовут?
Она в смущении опустила голову.
- Я ждала этого вопроса.
- Ты не хочешь называть свое имя?
- Оно дурацкое! Я никогда не встречала никого с таким дурацким именем, как мое! Меня зовут Селеста.
Я протянула ей горящую руку:
- Хорошо же, Селеста, сегодня твой день, ты нашла: меня зовут Людовика.
Она разразилась смехом, потом резко остановилась:
- Вы придумали это только чтобы доставить мне удовольствие?
- Хочешь посмотреть мои документы?
- Я вам верю, - сказала она серьезно.
Я умирала от желания уснуть. Аспирин и вербена вызвали оцепенение. Я подавила зевок.
- Я могу лечь с вами? - спросила Селеста.
- Конечно!
Она вытянулась рядом со мной, положив голову мне на плечо. Я обвила ее руками, несколько ошеломленная этим, свалившимся на меня с неба материнством.
- Моя мама очень больна, - сказала она, не глядя на меня. - И это из-за нас...
- “Нас”?
- Меня и моих братьев... Со мной не всегда просто, но можно ладить. Но не с моими братьями. Кошмар... Кстати, тетушка сказала папе: “ты можешь послать мне малышку, но мальчишек я не хочу!” Когда у тебя дело... Конечно, она не может заниматься мной, а я не осмеливаюсь одна пойти купаться... но все-таки мне повезло! Я не хотела идти в приют!
- А твой папа?
- Он мужчина, - сказала она обреченно. - Вы знаете, что это такое. Хотите погасить свет?
И, не ожидая моего ответа, она погрузила нас в темноту. Потом она выскользнула из моих рук и исчезла в ночи.



- А! Это я! - провозгласил торжествующий голос. Это Люсьен принес завтрак! Ну не баловство ли?
Он ставит поднос на стол, раздвигает шторы, открывает окно в сверкающий день. Он поворачивается и смотрит на меня.
- Да, больной будет жить, знаете ли! У нас веселый взгляд! Мы не шелушимся!
Он дает мне поднос, на котором лежит цветок и Миди Либр (газета, выходящая на юге Франции).
- Это создает ощущение дорогого отеля, - говорит он. - Это рекламирует меня и восхищает Мадам! Хотя... - он садится на мою кровать, как все, кто входит в мою комнату - хотя в действительно хорошем заведении ни за что бы не дали одинокому мужчине нести завтрак одинокой женщине...
- Что, нет?
- Нет! Вы можете мне поверить, я прошел три посольства! Просто малютка мамаша Пакэн слегка огорошена событиями.
Он с материнской заботой кладет сахар в мой чай, мешает ложечкой, мажет маслом тартинку, открывает горшочек варенья, разворачивает салфетку... Очень приятно, когда вами кто-то занимается!
- Это правда, что вы пишете книгу?
Он поднимает руки к небу и убеждает меня, что, Слава Богу, он до этого еще не дошел.
- Писать книгу! Болезнь века! “Я был педикюрщиком Фара Дибы" (Вдовы иранского хана) и шмяк! 858 страниц! 59,25 франков, плюс налог. Какое убожество! В конце концов, каждая эпоха пишет свою литературу сама. Мы имеем то, чего достойны.
Он смотрит, как я ем и умиляется.
-О! Вкусное валеньице! ням! ням! ням! для кокетки обьеденьице! Кокетка не ужинала! Была вся красная, знаете ли.
Я смеюсь с полным ртом.
- Люсьен, я хотела бы привезти вас к себе домой!
- Мадам об этом не пожалеет! Я один из редких служащих. Еще той эпохи, когда умели заниматься столовым серебром.
- Но я не собираюсь везти вас, как служащего! У меня нет на это средств! Я хотела бы пригласить вас к себе домой, как друга!
Он целует мне руку, потом спрашивает:
- Мадам говорит серьезно?
- Очень!
- Но знайте, я приеду!
- Очень надеюсь!
- У меня есть три дня в начале сентября, прямо перед круизом.
- Круизом?
- Да, каждый год я позволяю себе маленький круиз. В прошлом году это был Шпицбург. В этом году - греческие острова.
Он разражается смехом:
- Я очень требователен к персоналу!
- Конечно!
- И я не терплю фамильярности!
- Этого еще не хватало!
- Ах! Вы мне сразу понравились, - сказал он, разглаживая отворот моего одеяла. - Я очень люблю женщин... Когда я вижу, как они приезжают, - и особенно, когда они одиноки - я говорюб себе: “Люсьен, в чем проблема? Что ты можешь сделать?” Но я не могу сделать всего! Женщины очень несчастны, знаете ли. Посмотрите на бедную мадам Пакэн! А Роковая Красотка? Фиалковые глаза напротив вас. Они все одиноки в мире...
- А я?
- Вы?
- В чем проблема?
- Вам необходимо хорошенько выспаться! - сказал он, поднимаясь.
Потом он с видом знатока провел пальцем по столику у изголовья, заметил, что уборку делали свиньи и ушел, отправив мне воздушный поцелуй.
Какой он был бодряший! Ах! Я прекрасно себя чуствовала! Я посмеялась. Я выспалась, мой солнечный удар прошел. Была хорошая погода, клубничное варенье было вкуснющее, и мне хотелось петь.
Смотри-ка, мама! На первой странице «Миди Либр» ее большая фотография. Изысканная.
“Сенатор Кампердон у источников Фонкода. Наша статья на странице 3.”
Я открываю газету и застываю с чашкой чая в воздухе. Эта несчастная илотка (илоты - раса рабов в древней Спарте), пойманная обьективом на пороге Фонкода, ведро в одной руке, метла в другой, с носовым платком на голове, это должно быть я, поскольку подпись гласит:
“Дочь сенатора, крестница адмирала, жена дирижера, она - сама простота”.
Это я? Но это невозможно! Надо же что-то делать! Мне хочется удушиться между двух матрацев, утопиться в раковине и изьять весь выпуск газеты. Этот человеческий мусор - я? Достойная труженница! Buona, buona...La Mamma! Если я буду продолжать в том же духе, я скоро буду напоминать тех старух, которыми кишит Гомер и которые, иногда, встречая юную богиню со свежей грудью, целуют ей колени, почтительно шамкая беззубым ртом:
- Добрый день, красавица!
Я в последний раз смотрю на себя на этой ужасной фотографии.
Решение принято.
Мне надо пойти повидать мою подружку Морисет

...

katusha: 05.07.09 20:06

 » Глава 8, часть 1

Глава 8
Перевод: katusha, Правка:Anastar

Ровно с 12:59, с берега моря курсом ост-зюйд-ост, я вошла на террасу и направилась к своему столику.
Люсьен жестом остановил меня:
- Это место занято, мадмуазель.
- Мадмуазель? Люсьен, друг мой, о чем вы?
Обалдевший, возвращенный к реальности звуком моего голоса, Люсьен остался передо мной нем и недвижим. Надо сказать, было от чего удивляться.
Морисет взяла меня в свои руки.
На меня смотрели все.
Изящно покачивая бедрами, я пошла к своему столику посреди ошеломленного молчания. Я прекрасно себя чувствовала в своих утыканных рубинами джинсах. Я не уставала созерцать золотистую кожу своего живота. И потом я стала на шестнадцать сантиметров выше. Я уже дважды упала, но, к счастью, ничего себе не повредила. Я повернулась и села лицом к публике. Я запустила руку с ультрамариновыми ногтями в белые кудри своей сумасшедшей растрепанной шевелюры и заказала у Люьсена бокал Шампанского. Я была совершенно счастлива, хотя и немного неуверена в накладных ресницах, которые заставляли меня все время моргать.
«Миди Либр» лежала на многих столиках. Я была спокойна. Никакой опасности, что кто-то узнает добродетельного муравья в скандальной стрекозе, которой я стала.
Уф! Самое время. Когда впереди осталось мало молодости, это не лучший момент, чтобы разбазаривать ее.
- Скажи-ка! Мерси Аспро! - произнес Люсьен, ставя передо мной искрящийся бокал.
Я взяла его за запястье и принудила наклониться ко мне.
- Я действительно вульгарна?
- О-ля-ля! - сказал он уважительно. - А почему вы мне все время подмигиваете?
- Накладные ресницы, - обьяснила я. - С непривычки.
- Жаль. Я стал бы делать вам непристойные придложения!
Это было очень трогательно. От входа, в клубничной блузке и малиновых брюках, на меня смотрела мадам Пакэн. Соблазнитель развернул свой стул на четверть оборота и не покидал меня глазами. Впервые Селеста оставила своего Тинтина-алиби. За столом многочисленной семьи дети прекратили есть. Немного встревоженные прекрасные фиалковые глаза улыбались мне. Мадам Пакэн исчезла и за лаврами я заметила току Шеф-повара.
Они еще ничего не видели! Подождите, пока я вытащу Мерри-Лук, золотую цепочку, жуткие шейные платочки и шорты с бахромой!
Потом, надо признать, с безразличием, свойственным толпам, каждый вернулся к своей тарелке. Все казалось мне восхитительно вкусным! Я все время улыбалась, мне захотелось спеть за десертом. И меня ужасно огорчало, что за столом многочисленного семейства дела шли все хуже. В этот раз конфликт столкнул не поколения, а отца и мать. Сколько ей могло быть? Старшей дочери где-то около пятнадцати. Четверо остальных - между двенадцатью и тремя годами. Этой женщине было, наверное, лет тридцать шесть, но она была опухшая от усталости, белая от отчаяния. Ситуация становилась все серьезнее, тон повышался. Дети считали словесные удары, наносимые друг другу родителями. Соседние столики затихли. Вдруг женщина закричала: “Я больше не могу! Ты что, не видишь что я больше не могу!”, разрыдалась и бегом бросилась ко входу в отель, прижимая столовую салфетку к залитому слезами лицу.
- Жозет! - заорал ее муж, бросаясь вдогонку.
Я была счастлива, что здесь нет англичанок, сцена была непристойная. И эти несчастные малыши остались одни…
Шлеп! Хлебная корка шмякнулась о мою щеку. Чайная ложка полетела за пределы террасы, упала на шоссе и была тут же расплющена проходящей машиной. Кубик льда вторгся в бокал соблазнителя, и его белая фланелевая куртка жадно впитала выплеснувшееся красное вино. Мой враг, юный корчитель рож, взял ситуацию в свои руки, и младшие братья доблестно вторили ему, бомбя пансионеров всеми снарядами, которые попадались им под руку. Большая девочка попыталась воспротивиться этой вакханалии и получила лужицу пюре прямо в лицо.
Это было слишком! Одним движением руки я оттолкнула столик. Забыв о шестнадцати с половиной сантиметрах каблуков я без единого неверного шага прошла до большого стола и села на место матери, блокировав на лету полную соуса тарелку.
- Ты не моя мама! - закричал мой враг.
- Какое счастье! - закричала я еще громче.
- Убирайся! - заорал он.
Я ответила оплеухой справа, поймав его, когда он сам замахивался на меня, и вырвав у него самурайский крик.
- Ты плохая! – пробормотал он в страхе.
- Очень плохая! - согласилась я, надеясь, что не искалечила его и засунула ложку пюре в рот самого маленького.
- Я сострою тебе рожу, - пригрозил мой противник.
Я презрительно рассмеялась и просто завернула губы.
- Нет! - заорал несчастный, закрывая лицо, чтобы больше меня не видеть.
- Еще! - сказал детский голос. - Еще пюре!
- Мне тоже, мне тоже! - вторили дети вокруг стола.
Только старшая девочка ничего не говорила. Она плакала под своей влажной маской.
- А у меня нет пюре, - засопел побежденный.
- Иди ешь то, что на твоей сестре. Оно, может быть, будет немного соленое, но лучшего ты не заслужил. Кстати... (Я наклонилась к его уху) Что ты сделал с кранами?
В ужасе, он даже не пытался отрицать.
- В мусорных ящиках в гараже, - признался он.
- Хорошо. Ты пойдешь за ними, ты дашь их мне, я их верну... Видишь, какая я добрая, тебя даже ругать не будут, но...
Ложка пюре.
- Но если ты продолжишь всем досаждать...
Ложка пюре.
- Я займусь тобой лично. Понятно?
- Да, мадам, - сказал он, опуская голову.
Ну и ну!
- Вам дальше подавать на этот столик? - спросил Люсьен.
- Нет-нет! - быстро сказала я. - Я сейчас вернусь на свое место!
Самый маленький расплакался, и Люсьен, у которого был след от кетчупа на рубашке, воспользовался этим, чтобы добавить:
- Это не ради меня, сделайте это для Кристины. У нее только что была истерика, пришлось позвать доктора Фавара, вы - наша последняя надежда. Ваше присутствие успокаивает клиентов.
Ну что ты будешь делать?
Самый маленький скользнул ко мне на колени и ел из моей тарелки. Большая девочка вымыла лицо и, всхлипывая, смотрела на меня. Остальные улыбались мне между глотками. Мой враг налил фруктового “Эвиана” в грязный стакан и протянул мне:
- Меня зовут Бернар, - сказал он.
Мы выпили. Мир был подписан.
- Что за история! – неожиданно раздался голос.
Отец детей с озабоченным видом сел передо мной.
- Я уже ухожу, - сказала я.
- О! Я прошу вас, останьтесь еще немного! - стал умолять он.
Дети с беспокойством смотрели на меня.
Я осталась.
- Ваша жена устала, - сказала я, чтобы поддержать беседу.
- Хуже - она беременна!
- Ох! Зачем?
Я не смогла удержаться и выкрикнула свою мысль.
- Вы правы, - сказал он. - Пятеро детей это уже вполне достаточно! Я не знаю, чтобы такое могла произойти.
А я вот очень хорошо знала.
Дети закончили и хотели пойти на пляж.
- Но сначала, Люсет, пойди поцелуй маму и скажи ей, чтобы она за меня не волновалась, что я с дамой.
- Могу я предложить вам ликерчик? - спросил он, когда мы остались одни.
- Я предпочла бы красное вино...
- Самое печальное, - продолжил он, - что моя жена не любит детей.
- Чем больше вы ей будете их делать, тем меньше она будет их любить!
- Но что делать? - спросил он, глядя мне в глаза, как будто я могла все устроить.
- А противозачаточная таблетка?!
- У моей жены непереносимость.
- Значит надо ее поменять
- Жену?
- Да нет же, таблетку!
Какой тупица!
- Она пробовала мини?* (минипилюля - новое тогда средство контрацепции с микроскопическим содержанием эстрогена)?
- Она все пробовала!
- Но мини?
- Я думаю, да. Это не помогает.
- Так пользуйтесь сами...
- Женой?
- Да нет же, контрацептивами!
Ох, как меня раздражает этот тип!
- Меня не тянет, - сказал он капризно.
Вопли, донесшиеся с верхних этажей, положили конец этой беседе.
Он встал, посомневался и потом сказал мне с оттенком надежды, от которого делалось больно:
- Я не предлагаю вам провести с нами вечер, ...нет?
- Нет! нет! я уже приглашена! - вскричала я с ужасом.
Он убежал, а я налила себе большой бокал красного вина. Он был мне необходим.
Бедная женщина, непереносимость к таблеткам...
- Как вы хорошо одеты!
Селеста с почтением смотрела на меня. Я поцеловала ее. Это был первый поцелуй, с Фонкода. Какой чудный обычай - поцелуи! Я запечатлела еще один у нее в волосах.
- Селеста! не докучай даме! - воскликнула мадам Пакэн.
К ней вернулось спокойствие, но еще было видно, что она плакала. Она села напротив меня и провела рукой по лбу.
- Ты слышышь, что я сказала, Селеста?
Я прижала к себе маленькое тело.
- Она не докучает мне. Я даже хотела бы, чтобы вы мне ее уступили сегодня после полудня. Я хочу повеселиться, и мне нужна подружка. Я могу повести ее на пляж?
Но мадам Пакэн больше не видела меня, больше не слышала. Она встала с дрожащей на губах улыбкой, протянула руки...
- Доктор... - сказала она, как могла бы сказать: "милый"...
Доктор Фавар был великолепен. У него был вид человека, наслаждающегося отменным здоровьем. Он, должно быть, мог удовлетворить много пациенток за раз. Тоном нежного укора он сказал:
- Ну, хорошо, малыш мой, что произошло?
Мадам Пакэн вздохнула на грани слез, он взял ее за запястье и подтолкнул к входу, как мужчина, который знает, что он должен делать.
- Мы сейчас посмотрим, - сказал он.
Звучало очень успокаивающе.


Мы играли, как ненормальные. Для начала, я купила мяч, ведерко, два совочка. Мы рыли, ломали, строили, бегали, кричали, смеялись, плавали, орошали, разрушали, реконструировали, мостили ракушками двор замка...
- Вы выглядите, как принцесса, - говорила Селеста, указывая на золотую цепочку, которая прикрывала меня едва ли меньше, чем мой Мерри-Лук. Когда я вырасту, я буду одеваться, как вы.
Я сняла веломобиль, купила воду «Камарго», сладкие рожки, арахис.
- Не тратьте все ваши деньги на меня, жизнь такая дорогая! - говорила Селеста.
И я отвечала:
- Оставь!
Я поливала ее белым муссом, который делел кожу мягкой и пах солнцем. “Мне!” говорила она, и ее маленькая ручка пробегала по моей голой спине.
Косматый очень мокрый пес пришел и сел перед нами, и мы предложили ему арахиса. Мы ему понравились, и он отряхнулся, оросив нас миллиардом капелек, от чего мы закричали и побежали к морю. Пес в восторге побежал вместе с нами, потом в последний момент передуал и ушел искать свою семью. Две старые англичанки, возвращаясь с группой с прогулки на лошадях, проехали мимо и поприветствовали нас, когда мы выходили из воды.
- Мне нельзя возвращаться очень поздно, - сказала Селеста. - Я должна поужинать с персоналом до того, как начнут накрывать ужин.
Мы собрали лопатки мячик, ведерко.
- Все-таки жаль, что ваших детей здесь нет!
Маленький укол в сердце. Конечно...
- О ком вы думаете, мадам?
Ни о чем, моя маленькая ни о чем!
Но Селеста слышит музыку чуств:
-Я тоже иногда очень грущу, когда думаю о моей маме...
Я беру ее руку, я тащу ее, я ей улыбаюсь, я заставляю ее бежать. Перед тем, как прийти в гостиницу, она останавливается, заставляет меня к ней наклониться.
- Я кое-что хочу вам сказать...- и, на ухо, она сообщает мне:
- Вы теперь моя лучшая подруга!


В новой шелковой блузке цвета лютика Кристина радует глаз.
(Какой чудесный доктор, этот доктор Фавар! Он не только лечит своих пациенток, но и делает их красивее)
- Извините меня, - говорит она, заметив нас. - Я была в таком состоянии, что даже не поблагодарила вас!
- Поблагодарила?
- Без вас эти ужасные дети разнесли бы пансион! Вы знаете, с тех пор, как они здесь, я каждый день пишу в страховую компанию? У меня уже, кстати, начинаются сложности с этой стороны. Тут пара очков, там зеркало, куртка Месье Кинета у красильщика...
- Месье Кинет?
- Месье, который ест в одиночестве и у которого как нарочно сегодня днем была белая куртка. И еще водопроводчик говорит, что теперь надо менять все краны!
- Не беспокойтесь за краны. Сегодня вечером они будут у вас.
- Правда? Да вы фея! Селеста, ты хорошо поблагодарила мадам? Она вам хоть не докучала? Вы уверены? Давай, пойдем, моя дорогая, поспешим на ужин, чтобы не задерживать подачу на стол.
Она уходит, легкая, веселая, держа племянницу за плечи, полная отваги, жизненной силы... воскрешение!
- Шокотерапия! - говорит голос за моей спиной. Это Люсьен, который тоже идет ужинать с персоналом.
Свежий душ, поправка макияжа и я ухожу, туго обтянутая моими сверкающими от рубинов джинсами, прогуляться по набережной перед ужином.
Я оставила в регистратуре неряшливый пакет из газетной бумаги, который обнаружила перед своей дверью. У Кристины на десерт будут краны.
Набережная превосходна от поглощенного за день солнца, плавящего жара, резких запахов. Это момент, когда день переходит в ночь. Садишься на террасу спиной к светлому небу, а когда встанешь, будут сверкать звезды. Красные скатерти, белые скатерти, бумажные скатерти, мраморные и железные столики ждали толпу, влекомую голодом и жаждой.
- Скажи-ка! Ну и девица! - цедит меж сжатых губ женщина своему раболепно кивающему мужу.
Речь идет обо мне?
О! Спасибо! Если бы я осмелилась, я бы их расцеловала!
Я вижу Месье Кинета, он штурмует прекрасные фиалковые глаза. С каким изяществом она всегда избавляется от надоеды! Бедный месье Кинет, его белая куртка у красильщика, и он снова надел кутрку яхтсмена.
- Могу я позволить себе предложить вам стаканчик?
Он не теряет времени! Едва его обломала одна, он отправляется на штурм другой. Новый провал. На этот раз у него недовольный вид. Он колеблется, смотрит на меня так, будто сейчас что-то скажет, пожимает плечами и уходит.
Без сомнения, я теперь, по его мнению, не настолько “прилична”, чтобы иметь право отказываться от стаканчика?
Погоди-ка, я позволю себе один.
У одинокой молодой женщины возникла та же идея, что у меня. Она на террасе Кафе де Пари перед мятным ликером. Если бы я осмелилась, я бы заговорила с ней. ...но я не осмеливаюсь. Она посылает мне легкую застенчивую улыбку. Я смущенно улыбаюсь в ответ. Я сажусь за соседний столик. Приближается официант.
- Дайте мне мятный ликер.
Как глупо быть такой застенчивоой! Я играю с кошельком, у меня выскальзывает монетка, катится под стол. Я спешу к ней, молодая женщина тоже, мы оказываемся на четвереньках лицом к лицу. Она протягивает мне мою монетку. 20 сантимов. Ее глаза как фиалки. Вблизи она еще красивее.
- Могу я позволить себе предложить вам стаканчик? - говорю я церемонно, и мы обе прыскаем со смеху.
Мой мятный ликер поставлен рядом с ее, мой круглый столик опустел, мы еще не очень хорошо знаем, о чем будем говорить, но мы довольны, что у нас достало смелости познакомиться.
- Вы не слишком скучаете совсем одна? - спрашивает она.
Она удивлена, когда я ей говорю, что нет. Она смертельно скучает! Она такая застенчивая, она ни с кем не осмеливается заговорить! Если бы не упала моя монетка...
- Это ужасно! Я ненавижу июль! Я ненавижу отпуск! Я ненавижу море! Я ненавижу слонце! Я ненавижу Юг! Каждое лето - это кошмар! И это длится уже семь лет!
Я удивлена, что она с упорством приезжает в место, которое не любит.
- У меня в жизни есть мужчина, - говорит она.
Тем лучше, это хорошая новость
- Да, но женатый мужчина...
Ах! жалко, это плохая новость.
- Женатый мужчина с детьми, с семьей, с женой! с чувством долга! ...Он никогда не покинет свою жену! НИКОГДА! Он всегда говорит мне: “ Мы должны думать о ней!” Он замечательный!
Я его уже ненавижу.
- Я тем более одинока, что поссорилась со всеми своими подругами. Все мне говорили: “Брось его! Брось! Он разрушит твою жизнь!” Они не могут понять! Когда он говорит мне: "Жена – это жена..."
- Он ее любит?
- Он ее уважает!
Какой ужас!
- Так вот, каждый год в это время я приезжаю в Гро-дю-Руа и я надеюсь... Но я не докучаю вам своими историями? Вы не подумаете обо мне плохо, потому что я вам все это рассказываю? Мне так надо выговориться...
Бедная. Я успокоила ее.
- Спасибо, мне приносит такое облегчение рассказать вам все. Вы знаете, я приезжаю сюда, потому что у нее семейное владение между Нимом и Монпелье, так вот иногда он может вырваться... О! Редко! Ненадолго! Но это хорошо. Я говорю ему: «Жан, дорогой мой!..»
- Жан?
- Да, Жан. Вы не любите это имя?
Нет же! Я люблю это имя! Настолько, что я вдруг заледенела, моторы остановились, я объята ужасом...
Жан. Есть другие Жаны! Но у его жены фамильное владение между Нимом и Монпелье... Уже семь лет, фиалковые глаза ждут в летнем зное... иногда он может вырваться... и это хорошо...
- Часто я говорила ему... (она продолжает говорить, она ничего не заметила, мне надо знать...), я говорила ему: “Жан, мой дорогой, я исчезну!” Вы знаете, что он мне отвечал? Он мне отвечал: “Командовать буду я!” и это правда! Это Жан командует! О! Я бы хотела, чтобы вы его узнали! Он бы вам понравился, я уверена! А потом, я горжусь им. Он…дирижер, мой Жан!
Я уже спрашивала себя, скоро ли в полиции подумают об убийстве из ревности, когда она продолжила с дрожанием гордости в голосе:
- То есть, как дирижер…Он управляет отделом нарушений системы налогообложения в сельском хозяйстве в министерстве Финансов, как дирижер оркестром!
Милый Жан! Я вдруг стала веселой, счастливой! Я бы с удовольствием его поцеловала! Чего он ждет, этот ненормальный налоговый инспектор, когда ему надо разрушить семейный очаг, бросить свою семью, бежать в ее обьятия? Ах! мужчины, воистину они меня всегда удивляют! Люсьен прав, женщины действительно несчастны! Слишком беременная, недостаточно беременная, любимая или осмеянная, уважаемая или обманываемая, брошенная или переутомленная вниманием, обожаемая или преданная, женщина может выбирать только между пустотой или переизбытком.
Счастливы ли они, будут ли они счастливы, эти две кариатиды, на которых с любопытством оборачивается толпа? Мускулистые, атлетические, спокойные, они, должно быть, добрались из своей родной Дании вплавь, без малейшего учащения пульса. Они невозмутимые, проходят перед нами, и я обнаруживаю сопровождающую их группу, которую они прятали своими телами.
- Вертер!
Я его за ними не видела.
- Вертер! Эй! Эй! Вертер! Это мой маленький швейцарец, - говорю я молодой женщине.
Я встаю и иду к нему.
Я думаю, он узнал меня по голосу. Он засмеялся.
- Вы выросли, мадам!
Я увлекаю его к столику и знакомлю их. То есть я говорю: “Вертер! ...Подруга!” Я прошу его сесть. Но возможно, он хочет, чтобы я так же пригласила его спутников?
- Нет, нет, - говорит он. - Я свободен.
Он все такой же красивый, но у него менее сияющий вид. Я спрашиваю, что он видел в Камарге.
-Я видел швейцарцев, - отвечает он смущенно.
Я обьясняю сиреневым глазам, что этот молодой человек ученый, что он изучает провансальскую литературу.
- А! Неужели? - говорит она.
Она трогательна. Маленькая девочка, только что обретшая приятелей.
- Я уеду очень грустным, - говорит Вертер, с белой капелькой молока над губой. - Везде туристы! О! Я знаю, где он скрывается, истинный Камарг. В Рьежском лесу и в Бразинвере. Но они закрыты на ключ.
-У меня есть ключ.
- Ключ? - спрашивает моя новая подруга, без сомнения ожидая увидеть, как я выну его из сумки.
- Ключ? - спрашивает Вертер, с новой надеждой.
Я рассказываю им об охотничьем заповеднике, о дедушке, о гранате... Я не уверена, что найду дорогу, я не могу обещать, что нас не прогонят, но ведь можно попытать счастья.
- Бразинвер, - повторяет Вертер, молитвенно складывая руки.
- Итак, 8:30, завтра, перед гостиницей “Пляж”. Вы с нами? - спрашиваю я у молодой женщины.
- С удовольствием! - говорит она с энтузиазмом. - Я сделаю фотографии, чтобы показать их Жану!

- Вы знаете, это будет моя первая экскурсия за все семь лет? Как мило с вашей стороны! О! слушайте, я еду, но с одним условием: сегодня вечером в гостинице я приглашаю вас на ужин!
Я тут же согласилась, и она обрадовалась, как ребенок. Мы встали, чтобы вернуться в гостиницу, легкие, веселые, как две школьницы. В конце набережной она осмелилась взять меня за руку, а когда мы подходили к гостинице, я держала ее за талию.
- Тетушка! - закричала Селеста, из-за олеандра. - Девушка пришла!
Я почувствовала, что она дрожит, и крепче обняла ее.
Кристина шла нам навстречу.
- А! Мадмуазель, вас ждут!
- Боже мой, - сказала она одними губами.
- Я думаю, месье в баре...
Но месье уже шел сюда, разгневанный, одетый так, как они обычно одеты в министерстве Финансов, с блестящими от негодования очками, с усами, дрожащими от праведного гнева.
- Жан!
Этот взволнованный крик заставил прохожих обернуться, но месьене было наплевать.
- Ты видела, сколько времени? Нет, ты видела, сколько времени?! – пыхтел он, стуча по наручным часам. - Это ты ночью возвращаешься с пляжа?
Я убрала руку, пока его взгляд не расплавил ее. Молодая женщина пошатнулась, и это умножило его гнев:
- Я вот торчу здесь, как идиот, жду тебя! А ведь ты знаешь, что для меня значит вырваться! Ты это знаешь, а?! И в это время... что ты делала? Ты купалась? С прожектором?
- Но Жан, я не могла знать, - сказала она потерянно.
Вдруг он стал еще омерзительнее: он улыбнулся.
- Ладно, пошли, забыто, - великодушно сказал он.
Он решительно увлек ее за собой, но у меня было время расслышать:
- Что это за крыса, ты к ней прилипла, как банный лист к заднице? Ты знаешь, я не очень люблю, чтобы ты общалась с подобными...
- Казанова - не фонтан, - сказал Люсьен мне в ухо. Я направилась к своему столику. У пансионеров были довольные мины. Мое превращение, поражение корчителя рож, а теперь эта семейная сцена... великолепный день...
Старые англичанки поприветствовали меня над своим абсентом. А соблазнитель решительно повернулся ко мне спиной.
- А где большое семейство?
- В маленькой столовой. Ее придется перекрашивать после сезона. Мадам Пакен взяла дело в свои руки и сказала, «или это, или выселение». Кстати: спасибо за краны.
- Я извиняюсь за ужин...
Запыхавшаяся, задыхающаяся, передо мной стояла молодая женщина.
- Ничего страшного!
- Правда, ничего? - спросила она, начиная отход.
- Да нет же!
- В другой раз? - произнесла она облегченно.
Я пообещала, и она исчезла, как джин из волшебной лампы.
Все это прибавило мне радости и аппетита.
- Я голодна! - сообщила я, разворачивая салфетку.
- Ах, ах! Сейчас неплохо поорудуем вилкой, а, моя рыбка ротанчик? Нам на пользу морской воздух?
- Мне все на пользу, Люсьен! Я хочу айоли, вина, жареного хлеба, масла, соуса из анчоусов, маслин и галету!
Люсьен записал заказ с самым серьезным видом, выразил сомнения в возможности доставить весь товар, но пообещал, что котелочек у меня будет хорошо наполнен. Он удалялся к кухням, и тут раздался громкий женский крик.
Люсьен резко обернулся и спросил меня:
- Что с вами?
- Что “Что со мной”?
- Это не вы кричали?
- Да нет же!
Другой крик. Мы посмотрели друг на друга. Это с верхних этажей... мелодичные стоны, обрываемые пронзительными жалобами. Все подняли головы, кроме двух англичанок, они уже ничего не слышат, кроме звона Биг Бена ....
- ЖААААН!
Первым взрывается смехом Люсьен. Я кусаю губы, потом прекращаю бороться. Люди неистовствуют. Наша веселость покрывает звуки шумной страсти фиалковых глаз и мытаря. Мои накладные ресницы отклеиваются, я кладу их на край тарелки, щеки у меня черные от туши. Англичанки доверчиво смеются, счастливые, что участвуют в неком забавном старинном французском обычае. Соблазнитель поворачивается ко мне и пытается поймать мой затуманенный слезами взгляд. Мадам Пакен приходит из регистратуры, удивленная, но довольная что все так веселятся:
- Люсьен! Через минуту - шампанское и лангуста в пятую комнату!
Она не может понять, почему люди находят этот заказ таким смешным и бьются головами о столы. Тогда Люсьен кланяется величественно, как в Комеди Франсез и провозглашает:
- Мы с вами посреди постыдного дебоша!
И под изумленным взглядом своей хозяйки и гром апплодисментов выходит через заднюю дверь.

...

Karmenn: 05.07.09 20:45

...

Афина: 06.07.09 08:03

katusha, Anastar, спасибо огромное!

...

katusha: 06.07.09 17:13

 » Глава 8, часть 2

-...гранатовое дерево всегда покажет тебе путь...
...но где он, этот гранат, о котором я в детстве думала, что это “она” - граната - взрывное устройство на берегу Камарга?
Я была уверена, что никогда не найду дороги. Цивилизация смешала все пути. Столько домов, стен, асфальта, камней, поставленных там, где раньше рос чертополох и дикие лилии...
Какой ужас, если я сделаю круг и снова окажусь с Вертером перед бассейном ресторана-ранчо, полного гнедых лошадей! Бедный Вертер, он пришел на место свидания в 8 часов утра.
- Вас нетерпеливо дожидается молодой человек! - сказала мне Кристина.
Не знаю, какая муха ее укусила, эту Кристину, но она не захотела отпустить со мной Селесту. У малышки глаза были полны слез...
- Нет! Я сказала - нет! Значит - нет!
Сжатая, официальная, нудная.
- Ты уже достаточно докучала даме вчера!
Докучала даме? Что позволяет ей...
Черт! я не найду дороги!
И вдруг я увидела его.
Зажатый между уродливой каменной кладкой и металлической оградой, но все еще стоящий.
Гранат.
Живой межевой столб показывал мне дорогу своими плодами, еще близкими к цветам.
Потом нужно было только ехать вдоль мертвого рукава зеленоватого канала и чьих-то красивых владений, где деревья скрывали дома. Поля спаржи. Виноградник. Сосны. С розовой, завуалированной акацией крыши на нас смотрят два павлина. Самцы взлетают, оскорбленные и великолепные.
Это было только начало настоящей красоты. Нам предстояло вернуться на века назад.
- Вы поехали по дороге со встречным движением! - вдруг встревожился Вертер.
- Это значит, что я на правильном пути.
Дорога из соли и глины. Земля уступила место песку, воде. Машина ехала по тонкой дамбе, поднятой между квадратными лужами, старинными солончаками, где птицы поднимались, шумя розовыми и серыми крыльями. Пухлая нутрия пересекла дорогу перед колесами и нырнула в рыжую воду.
В этих плоских землях все кажется миражом. Размеры и обьемы - иллюзия. Этот лес вдали - быть может, это только пучок травы? Море исчезло, но, может быть, оно притаилось, ворча, с пеной на губах, за этой легкой дюной? И вдруг – вот он, лес, прилепившийся к земле, как огромный мох, причесываемый ветром с рождения первого дерева, весь склоненный к востоку, будто кляняясь началу дня.
Надо остановиться, потому что здесь закрыто - невинный барьер, его даже коровы смогут открыть. Мы въехали, закрыли за собой. Снова забрались в машину. Это был другой мир. Земля, покрасневшая от сосновых иголок, освеженная тенью, с углублениями, зелеными, как край источника.
Вертер молчал.
Мы были далеко от лесов-храмов германской Священной Римской Империи. Здесь Аполлон своей рукой посадил мирты и розмарин, осветил их своими лучами и заставил асфодели пробиться из тины.
Человек хорошо знает, что его только терпят в этом святилище. Он входит на цыпочках, чтобы не потревожить тайны. Нимфы и дриады спокойно живут в этом своем последнем прибежище. Трава, растущая здесь, священна: убор и пища бога.
Бога, явившегося нам за поворотом дороги.
Огромный, черный, спокойный.
Бык смотрит на нас, потом без спешки поворачивается. Чего ему бояться? За что он мог бы держать на нас обиду? Он не знал несчастий.
Лес становится светлее, его прорезают широкие поляны: иногда зеркала воды, иногда земля, потрескавшаяся от зноя. Варианты Начала, моменты генезиса, слияние четырех элементов.
Мы находимся в самой старой части Камарга. Совсем близко отсюда лежит берег, где высадились изможденные женщины, принесшие нам Кровь и Слово Христово (В провинции Камарг, есть небольшое, но очень старинное место - Сан-Мари-де-ля-Мэр. По легенде туда в 40 году нашей эры была выброшена на берег лодка без весел и паруса с беженцами из Иерусалима. В лодке находились Мария (сестра Богородицы), Мария Саломея, мать апостолов, Мария Магдалина и Лазарь (тот самый, которого воскресил Христос). Две Марии остались в Сен-Мари, Лазарь позже стал первым Епископом Марселя, а Мария Магдалина ушла в горы, в Сент-Бом, где и прожила в пещере около 30 лет, до самой своей смерти.) Именно здесь, в этих соленых песках Дельты, в этом подарке ветра, в этой победе над морем Крест укоренился и расцвел над Европой.
Вертер все молчал.
Я остановила машину в расщелине, под тенью дикого тамариска. Мы ехали с открытыми окнами, но только мы вышли из машины, нас обхватил аромат времени. Такое качество танцующего воздуха, такая почти музыкальная вибрация атмосферы, такой туман радости, я думаю, можно встретить только в Камарге.
Вертер посмотрел вокруг и начал со своим швейцавским акцентом:

Amo de longo renadivo
Amo jouiouoso e fiero e vivo
T’apelo, incarno te din mi vers prouvencau!

Мне было стыдно, что я не могу продолжить поэму Мистраля. Чтобы не остаться в долгу, я подарила море. Оно было здесь, совсем близко за горкой. Ни корабля, ни паруса. И на белом песке - никаких других следов, кроме птичьих. Начало мира. Вдруг воздух заворчал: дикие лошади выскочили из леса и миновали нас не глядя, гривы по ветру, сопя, они ускакали вдоль моря в бахроме пены, орошающей их шкуры.
- Я чрезвычайно голоден! - сказал Вертер с той же убежденностью, что Поль, когда обещает, что вот-вот грохнется в обморок.
Я обнаружила, что тоже голодна. Можжевельник предоставил нам более серьезную тень, чем тамариск. Кристина надавала нам в дорогу деликатесов. Без сомнения, в благодарность за вызволение кранов.
Мы мало говорили. Я чувствовала, что Вертер хочет впитать в себя все, что учил наизусть под сводами библиотеки Санкт Галлена. Я ничего не могла ему рассказать. Я только открыла ему дверь святилища. Он знал, что Грааль был пронесен здесь, а потом затерялся в тумане Севера. Он знал, что Марта укротила Тараска своей лентой (Легенда о драконе, который был укрощён Святой Мартой, стала распространяться в Провансе в XII веке и была связана с появлением здесь в 1187 году священных реликвий, связанных со Св. Мартой. Дракон был поражен прекрасным пением святой и уснул у ее ног, а она надела на него ошейник из ленты) Он знал, что Мистраль подарил хуторской девчонке бессмертие. Если бы он мог пересечь Рону, добраться до Ваккарэ, если бы он мог встретить Чудище (Чудище из Ваккаре – персонаж, напоминающий Пана, рогатый человечек с козлиными ножками, по легенде живущий в пруду Ваккаре), он бы протянул ему дружескую руку, чтобы вытащить его из тины и вернуть его радости, музыке цикад и полету розовых фламинго - этих летающих цветов Маркиза.
-Я такой везучий, что ваш дедушка охотится здесь! Ох! Я больше совсем не могу говорить по французски! - сказал он, обеспокоенный строением фразы.
- Он с наслаждением ел айвовый мармелад.
-Айвовый мармелад? Что это за фрукт?
-Он похож на яблоко, на грушу, и его нельзя есть сырым.
-Айвовый мармелад... это вкусно!(потом он спросил меня Вы пойдете плавать, мадам?
Мадам! Есть чем рассмешить лесных божеств! На мой вкус он был немного церемонным, но я предпочитала это слишком свободной манере некоторых молодых, вы знаете: пикировки, тыканье, “ну, толстушка моя” - и хрясь! - хороший шлепок по спине. Я сказала ему, что полежу на солнце, что поплаваю попозже, и что не надо звать меня мадам, что меня зовут Людовика, что это античное имя, что это римское имя и оно полностью соответствует обстоятельствам.
- Это потому, что я не много вас знаю, поэтому я не осмеливаюсь, - сказал он серьезно, снимая штаны.
Под штанами ничего было, и я окаменела перед его абсолютной наготой.
Он старательно сложил вчетверо свои джинсы и положил их на песок.
- Слишком много плохо воспитанной молодежи, - заключил он. - Вы не находите?
Я тупо кивнула головой. Он улыбнулся мне:
- Вы действительно не идете?
- Сию минуту, - булькнула я.
Он убежал к горке, вскарабкался на нее одним скачком, повернулся, дружески махнул мне рукой и резко исчез.
Он был настоящим блондином.
Он был также настоящим швейцарцем.
Я сказала себе:
- Жан умрет от смеха, когда я расскажу ему эту историю!
...но я не была в этом так уж уверена.
И, однако, я находила поведение Вертера трогательным. Как поведение доверчиво отдающейся девушки.
Невинность.
Вертер меж деревьев райского Сада совсем не прятал лица перед Вечным Богом. Ни лица, ни всего остального.
Если бы у меня было побольше шика, я бы тоже обнажилась. Но воспитанием, корнями и принципами, в которых я мариновалась, я принадлежала к XIX веку. И довольствовалась Мери-Луком, что уже было прекрасной победой над предрассудками.
Я со спокойной душой заснула на солнышке.
Пробуждение было ужасно!
Кричала женщина, и я подумала, что произошло несчастье.
“Nix possible! Forbidden! эээ...Private!”
Ослепленная светом, я не очень различала черты лица скачущего передо мной разбушевавшегося создания.
- Да кто разрешил вам войти? Что вы здесь делаете? Эй! Вы! Я вам говорю! Вы меня слышите? Конечно, она не француженка! Грязная иностранка!
Этот неприятный голос что-то мне напомнил... но что? но кого?
Что-то далекое...
Вдруг я закричала:
- Жинет!
Женщину это ошеломило, а я приблизилась к ней, теперь уверенная, что не ошибаюсь:
-Жинет! Ты меня не узнаешь? Людовика Кампердон! Предвыпускной класс нимского лицея!
-Людовика Кампердон? (Жинет никак не могла оправиться) Ни за что не узнала бы тебя в этом парике!
Парик? Мои прекрасные светлые волосы!
-Ах! Если бы я знала, что это ты, я бы меньше нервничала! Людовика Кампердон... Боже мой, мы не становимся моложе! Людовика Кампердон! Я, видишь ли, совершаю обход! Я шериф Бразинвера! Я бьюсь против всех этих чужаков, заполоняющих и загрязняющих наш лес! Все они мерзавцы, наркоманы, грязные и вообще! Подожгут мне сосновую рощу и даже не заметят! Но я на джипе врезаюсь в толпу! Они не пугают меня, можешь мне поверить!
Я верила. Она сама могла напугать кого хочешь.
-Ах, Людовика, какая встреча! Ох! Как я тебя поздравляю! Ты вышла замуж за знаменитость. У меня судьба менее шумная, но мне тоже не на что жаловаться. Я вышла замуж за Гастона Субейрана. Нотариуса. Старшего из пяти братьев. Тебе это что-нибудь говорит?
Я вежливо помычала, но ее не удалось провести.
- Нет? Он славный малый... У него большое....большая практика...Кстати, а твой? (она посмотрела вокруг, неожиданно обретя хорошее настроение) Он здесь с тобой?
- Нет, нет, нет, я одна!
Как только я выговорила эту ложь, раздались радостные крики:
-У!У!У!У!
Прекрасный, как Люцифер, наивный, как Бернадетта Собейру (1844-1879. Святая Бернадетта Лурдская, крестьянка, которой в юности 18 раз являлась Святая Дева) , Вертер появился на вершине горки.
По лицу Жинет можно было проследить за сменой обуревающих ее чувств. Она стала пурпурной, раздулась, задрожала и окаменела с открытым ртом. Я знала, что у меня нет никаких шансов выйти из этой ситуации, получить понимание и снисхождение жюри. На ее лице явно читалось с трудом сдерживаемое вожделение. Вертер прыгал и кричал с варварским энтузиазмом. Она смотрела на его приближение, как на внезапный прилив.
- Да у нас гости! - сказал он, приближаясь, обаятельный и светский, и поклонился с истинно германской корректностью.
Я с усилием произнесла:
- Жинет, я представляю тебе Вертера, юного швейцарского филолога. ...Мадам Субейран...
Вертер протянул ей руку с такой убедительностью, что у нее не хватило энергии отказать ему в своей.
- Очень приятно, - пробормотала она.
Но Вертер не отпускал ее руку. Что-то его, кажется, беспокоило:
- Субейран, - повторил он... - Субейран? Вы жена пастора Субейрана?
-Его невестка, - ответила Жинет. - Она никак не могла вырвать руку и тянула изо всех сил.
-Да это замечательно! - закричал Вертер, радостно тряся ее кисть. - Пастор Субейран - самый крупный специалист по Бернару де Вентадуру! Я три раза писал ему из Санкт Галлена и всегда он мне отвечает такими вежливыми письмами, такими простыми! О! Какой хороший он человек! И это муж брата? Это действительно очень хороший день для меня, сегодня! Вы ему скажете, мадам!
- Я в прохладных отношениях с братом моего мужа, - проскрипела Жинет и наконец вернула себе руку и самообладание. - Мы не общаемся.
-Я очень сожалею, - сказал в замешательстве Вертер.
Воцарилось ужасное молчание. Я протянула руку к термосу:
- Чашку чая, Жинет?
- Нет, спасибо, - ответила она с неприятным смешком.
Кивок мне, кивок Вертеру, она приблизилась к своему джипу и села за руль.
Она завела машину, сдала назад, поравнялась со мной и мило улыбнулась:
- Все мои пожелания твоему мужу! - крикнула она, проезжая на первой скорости. - Хотя он в них не нуждается, он в полосе удач!
Я смотрела, как джип исчез в облаках пыли и неожиданно нашла остроумные и хлесткие ответы...
- О! - сказал Вертер. - Вы плачете!
Уже полные глаза, и я чувствовала все те слезы, что скоро поднимутся, взорвутся, задушат меня...
- Это из-за меня?
Я кивнула головой.
- Это потому, что я снял брюки?
Слезы потекли.
- Мне очень жаль, - сказал Вертер.
- Ерунда! Она корова! - всхлипывала я. - Она была стервой еще в лицее! Стервой из стерв!
- Что я могу сделать?
- Надеть брюки, - икнула я.
Он бросился к своим джинсам, встряхнул их, чтобы убрать песок, натянул и сказал, застегиваясь:
- Не нужно терять присутствие духа, мадам.
- Все хорошо! Все очень хорошо! - уверяла я, безудержно плача.
Я наощупь нашла в машине коробку Клинекса. Я плакала, как старшеклассница, обвиненная в том, что списывала на экзамене. Я плакала, как ученица младших классов, которую только что дернули за волосы. Я плакала, потому что мне было стыдно, и я сердилась на то, что мне стыдно. Это было несправедливо. Я так яростно высморкалась, что толстая птица с сердитым криком поднялась с ближайшего куста.
Сама природа призывала меня к порядку.
Я тут же снова стала хозяйкой дома Бразинвер и повернулась ко все еще неподвижному юному, полному сострадания варвару.
- Молоко или лимон? - спросила я.
- Просто чай, - ответил Вертер.
Чай – это ритуал, и, как все ритуалы, позволяет выйти из затруднительных ситуаций. К концу первого обжигающего стаканчика я уже чувствовала себя лучше. Как же так? Я родила детей, успешно вела дом, помогла мужчине найти его место в жизни... и все еще завишу от милости Жинет? Я что, такая дура? Змея проскользнула по моему саду, большое дело! Змея, она тоже божья тварь. Я выпила еще один стаканчик, и чай, магический напиток, выполнил свою умиротворяющую функцию. Я пешком довела Вертера до поста Катр Мари*( Пост Четырех Марий, легендарное место высадки иерусалимских беженцев, см. Выше.), разрушенной лачуги, работавшей одновременно таможней и местом для отдыха. Я собрала большой букет пахучего розмарина. Вдалеке, повернув головы, на нас смотрели быки, пасущиеся вперемешку с дикими лошадьми. Солнце уже спускалось на запад, и лошади вытягивали шею, вдыхая закат расширенными ноздрями. Пора было возвращаться.
- Какой прекрасный день! - сказал Вертер.
Не надо было на него за это обижаться. Ему двадцать лет. Что ему сведение счетов двух пожилых девчонок из нимского лицея?
Мы выехали на дорогу в обратном направлении. Я устала. Дорога казалась мне длинной. Сваренной от солнца. Обжигающей. Блестящей, как медь. Первый дом показался мне оскорблением красоты творения. Я спросила Вертера, где его высадить. Он ответил, что возвращается в Гро. Благотворное действие чая испарялось, как действие наркотика, он уже не мог спасти меня от боли. Я знала, что мне будет больно. Скоро. Очень скоро. Сейчас. Пожалуйста. Мне больно.
- Моя немецкая бабушка, - сказал Вертер...
Отлично! Теперь еще и немецкая бабушка! Только этого не хватало!
- Моя немецкая бабушка говорила нам поговорку, очень красивую: “So Gluklich wie Gott in Frankreich!” и, видя, что я не понимаю, он перевел:
- Cчастливый, как Бог во Франции!
- Конечно! Немцы всегда очень тепло говорят о Франции. К сожалению, французы не отвечают им взаимностью. Моему отцу совершенно не понравилось в депоротации.
Вертер потерял свою улыбку.
- Простите, - грустно сказал он.
Почему я это сказала? Какой ужас! У меня был голос Жинет! До канала мы хранили молчание. Перед тем, как сойти, он вежливо сказал мне:
- Мадам, нужно развеяться.
Я пыталась его успокоить, но он не дал себя провести
-Я прекрасно вижу, что ваш дух нехорош, - заявил он. - Но сегодня вечером все удачно складывается, есть маленькая встреча... молодежь у Пепе Сардинки, с другой стороны моста... там будут петь, танцевать… это будет хорошо для вашей головы!
Пойти танцевать! Идея ребенка, который верит, что утолит сердечную боль, дав вам карамелек.
Я поблагодарила, помотав головой. Теперь мне не терпелось его покинуть.
- Я уверен, что вы придете, сказал он.
Он стоял на шоссе, и я смотрела на него в последний раз. Он был действительно красив и чист, и мне было приятно знать, что он существует.
- Прощайте, - сказала я.
- До скорого, - ответил он.
До скорого? Какая наивность! Скоро я буду спать. Я буду спать прямо сейчас. Я не пойду ужинать. Я пойду ложиться. Спать. Никого не видеть...
Нет, я никого не хочу видеть! Ни улыбку Селесты, ни Люсьена, который с антильским акцентом обьявляет, когда я прохожу мимо, что “В этот том сапрещено входить светным!”
Как этот тип меня раздражает! Вечно ему надо всех смешить! Мне не смешно, совсем не смешно. Спиной я угадываю его удивление. Действительно, до сих пор я всегда была готова расхохотаться, как только он откроет рот. Так вот, сегодня ничего не выйдет! И пусть не вздумает приносить мне вербену в утешение! Кстати, я закроюсь и не буду отвечать!
Пойти танцевать! Только этого не хватало! Кретинка! Старуха! Только подумать обо всех тех глупостях, что я накупила у Морисет! Их невозможно носить! Даже Вивиан не осмелится их надеть! А ведь у нее как раз тот возраст. А у меня возраст Жинет. Мой возраст, чего уж там. И похоже, эта стерва еще на год моложе меня! Она ужасна. Нашел панацею! Пойти танцевать! Женщина в возрасте Жинет! Вы грезите, юный Вертер! Я лягу, накроюсь с головой одеялом и попытаюсь ничего вокруг не видеть. И в первую очередь себя...
Раскудрявилась!
И еще, я не буду ужинать!
Мне ничего не хочется. Мне ничего не хочется. Ничего. Ничего. Ичего. Го.
И еще, я не позвоню домой!
Как мне все надоело!
И еще, я голодна! Но я не буду есть. Так мне и надо.
Так мне и надо? А надо ли мне это? Кому это надо?
Случалось мне принимать решения и поумнее.... Пахнет руем и рыбным супом, а рыбный суп здесь – коронное блюдо шеф-повара. Я умираю с голоду. Я в агонии....
Давай, спи! Кто спит, тот ужинает.
Глупости, которым вас учат в детстве остаются с вами всю жизнь!
Кто спит, тот ужинает!
Жан, я хочу домой!
Твое имя освобождает меня, и я взрываюсь, как летняя гроза, я обрушиваюсь, я обваливаюсь, я рыдаю на сто лет вперед. Мне сделали больно, через меня обидели тебя, а тебя не было, ты не смог защитить меня, потому что я тебя бросила. Но с этим покончено, я возвращаюсь, завтра я еду домой. Да, это решено в момент. Я выздоровела. Мне снова хочется рубить лук, понимаешь, подметать кухню и жарить блины...
Нет, мне хочется тебя.
И я клянусь тебе, что на этот раз полог может сколько угодно падать нам на головы… что я говорю “полог”? Небо! Само небо может обвалиться на нас, я не двинусь. Я хочу умереть, прижавшись к тебе.
О, женщина, запрограммированная, как планета, с твоими циклами, лунами и приливами слез, с сияющим лицом, или с темным, ты вращаешься вокруг него круг за кругом. Ты говоришь о свободе, не зная, что для женщины свобода - это могила или одиночество. Ты расправляешь крылья, а потом возвращаешься...
Конечно, я говорю вам о любви. Те, которые не любят, которые не любят любить, у которых нет необходимости любить, они, возможно сильнее меня?
А я люблю Жана. И Жан любит меня.
Несчастный, варивший макароны в холодной воде, потому что его оставила жена...
Я переключаю радио в изголовье пальцами ноги. Сложно, но забавно. Надо сказать, мне уже лучше. Готово, заработало! И еще раз, «бабуля беременна»... Да я прекрасно справляюсь ногами!.. Я нашла Испанию... я пролетаю над Алжиром... я возвращаюсь во Францию...
“...рвом ряду особенно блестящего сегодня зала оказалась великая певица Серафина Козетта Сангрия...”
Погоди-ка!
“...в сопровождении дирижера Жана Мартеля...”
Что?!
“И нам посчастливилось встретить их позднее в Дон Жуане, где, перед тем, как продегустировать перепелку с паштетом, они поделились с нами своими проектами...”
Ох!
“Так вот, для начала, этой зимой будет La Forza del Destino ”...
Голос Сангрии в моей комнате!
“...потому что я обожаю Верди и потом потому, что я обожаю этого!”
“Этот” - уточняет журналист, - это Жан Мартель!”
Я догадалась.
“А кто же еще?” - сказали мы обе хором. Я от этого онемела, а она продолжала:
“Я думаю, что скоро он станет самым великим. Поэтому я его не оставлю! Я не хочу, чтобы другая дива забрала его у меня!”
Жан засмеялся, совсем рядом со мной. Опустошительно.
“...счастливым человеком, Жан Мартель?”
“Очень счастливым, - говорит Жан. - Вы знаете, исполняется мечта моей юности... Верди... Опера!...”
Опера! Жан будет дирижировать в Опере! Мне хочется подпрыгнуть в воздух, упасть на колени! Опера! Я больше ничего не слушаю, однако я все слышу. Радио предсказывает мою жизнь. Еще до того, как мы сделаем новое вино, будут настроены скрипки и невидимые работницы вышьют платье Леоноры....o diletta! О, мадам, а какое место вы отводите мне? Я немного беспокоюсь. Мне нужно будет считаться с вами, но не обманывайтесь: вам придется считаться со мной. Вы, может быть, будете немножко спать с ним, но вам придется смириться с мыслью, что со мной он будет спать гораздо больше. И если мы будем страдать, это будет живым доказательством, что у нас есть не только воспоминания, но и будущее.
Evviva la guerra, evviva! (Да здравствует война. Итал)
Программа закончена, какой-то месье поет какие-то ирландские мотивы, мне на них наплевать, я сворачиваю ему шею и поднимаю телефонную трубку.. .А! вот так? неполадки на линиях... какие-то мы в этой стране недоразвитые! Неважно, у нас прекрасная Опера!
А я что буду делать? Не думаете же вы, что я смогу сейчас уснуть! Мне необходимо говорить, петь, танцевать!
Танцевать?
Я не знала, что можно одеться, причесаться и накраситься так быстро! А ведь я не экономила краски! Но вперед! Я иду хоронить холостую жизнь!
Я бегом спустилась по лестнице.
-Видимо дела идут получше, - незлобливо свистнул Люсьен.
Как я могла быть неприветлива с ним? Я целую его. Я целую Селесту. Англичанки машут мне руками с зелеными ногтями на одной и с голубыми на другой. Они хотят увидеть меня вблизи. Боже мой! они в утыканных камнями джинсах! Какая жалость! И по крику, который они испускают, видя мой макияж, я угадываю, что завтра вечером, они станут похожи на двух берлинских травести.
- Вы не ужинаете? - спрашивает Кристин.
- Нет, она идет приставать к мужикам! - отвечает Люсьен.
Да, да, да!
Я лечу вдоль улиц, я уже танцую, я пересекаю разводной мост. Пепе Сардинка с другой стороны канала, в незнакомом мне районе. Это дискотека, куда каждый вечер сбивается местная молодежь. Сверкающая вывеска, слегка напоминающая рыбу... это должно быть здесь.
Я вхожу и пугаюсь.

Звук сумасшедший. Dirty Corpses - исполнители пасторалей из восемнадцатого века рядом с быками, которые вопят в этом притоне. Прожектора всех цветов крутятся в абсолютной темноте, высвечивая молодых, молодых, молодых, и все они исступленно танцуют.
Я получаю мощный удар по ягодицам:
- Привет, Морисет! - визжит мальчишка, и только потом видит, что обознался. (Но он вежливый, он выдает мне еще один шлепок). - Все равно привет!
Вот я брошена в толпу мальчиков и девочек, танцующих со всеми и ни с кем. Это развратно, но не сладострастно. Ко мне приклеивается веселый африканец. Он разражается смехом и целует меня в кончик носа:
- Кнопочка, ты мне нравишься! Ты мне нравишься! Ты мне нравишься!
Я в ужасе отодвигаюсь насколько возможно. Он думает, что я не поняла и его добрая воля не знает более границ:
- Не говорить по-французски? Speak English? Sprehen Sie Deutsch? Ах! Ах! ты мне нравишься!
К счастью в оранжевой вспышке я увидела Вертера и бросилась на него.
Мы укрылись в несколько более тихом углу, в баре, где немой длинноволосый и длиннобородый тип подавал безалкогольные напитки.
Я выпила Колы из горлышка. Мы не слишком могли говорить, но все-таки надо было поставить Вертера в известность, сказать ему до-свидания, рассказать ему историю об Опере...
- Я пришла, чтобы сказать тебе, что...
Я говорю Вертеру “ты”! Как приятелю. Я вне себя! По всей видимости, его это не смутило. Он, улыбаясь, смотрел на меня и, вдруг спросил:
- У тебя новости о муже?
Вот так-то! Ну и Вертер! Он угадал!
- Но откуда ты знаешь?
- У тебя счастливый вид, - сказал он.

...

katusha: 06.07.09 17:18

 » Глава 9

Глава 9
Перевод: katusha, Правка:Anastar

Я еду прямо вперед.
Я знаю, куда я еду.
Я возвращаюсь!
Машина пахнет свежей рыбой...
Я не смогла удержаться, я сделала покупки! Видели бы вы мою рыбу! Чудо! Десять минут готовки, белое масло, мякоть лимона. “Они пальчики оближут!” - сказала продавщица.
Тем более что они меня не ждут! Они ничего не знают! Еще сегодня утром были неполадки на линиях! Это будет большой сюрприз!
Я запихала в чемодан мое платье трехдневной давности, платье тех времен, когда я была старухой, вперемешку со всеми маленькими чудесами от Морисет. Когда я заводила мотор, Морисет как раз открывала.
Прощай, Морисет, спасибо за все!
Прощай, мадам Пакэн, такая счастливая сегодня утром в своей сливовой блузке и персиковых брюках.
- Доктор Фавар всегда предсказывал мне, что моя сестра выздоровеет быстрее, чем мы думаем, - говорит она, и щеки ее цветут.
Одной рукой она прижимала к себе Селесту, другой рукой держала письмо, обьявляющее им, что больная возвращается домой. Больше не больная. Выздоровевшая.
- Моя мама выздоровела! - говорит Селеста.
Мама Селесты выздоровела! Выздоровела! Я выздоровела, ты выздоровела, она выздоровела, мы выздоровели!
Как это прекрасно.
- Папа Селесты купил ей билет на самолет, - говорит Кристин,- гладя маленькую хорошо причесанную голову. - Совсем одна на самолете, как большая! Вы понимаете?
- Я первый раз лечу на самолете, - добавляет Селеста, - мне везет!
- И это еще не все, - говорю я, доставая из своей сумки знаменитую золотую цепочку. - Держи...
Ее взгляд загорается, но она опускает глаза. Она хорошо воспитана. Она колеблется. Она прижимается к тете, а та говорит:
- Не следует...
Я успокаиваю их, цепочка не золотая.
- А потом, Селеста, ты же не будешь огорчать свою лучшую подругу?
Тогда она надела цепочку себе на шею и улыбнулась, настоящая женщина, настоящая красавица.
Прощай Селеста!
Прощай Люсьен!
А Люсьена я натурально сделала, когда садилась в машину. Он уложил багаж, рыбу и ящики с персиками в Заячью губу. Он увидел, что я что-то ищу в своей сумке и жестом остановил меня:
- Я прошу вас! Вы меня обижаете!
Я выдержала паузу, а потом сделала изумленные глаза:
- Вы не хотите, чтобы я дала вам адрес? Но как вы тогда сможете приехать к нам перед греческими островами?
Я думала, он разрыдается.
А ведь он черствый, Люсьен. Потешный.
Ты видишь, Жан, это все я везу тебе вместе с рыбой, Мерри Луком, розмарином из Бразинвера. Все, что заставляло биться мое сердце вдали от тебя. Для тебя. Как святое причастие для тех, кто не свят, но все равно приглашен к столу.
Впрочем, я их немало наприглашала.
Честно говоря, я пригласила их всех.
Что вы хотите, себя не переделаешь!
Тот африканец вчера вечером тоже был симпатичный, он заставил меня танцевать невероятные вещи, я потеряла туфли. Он звал меня “Кнопочка” и обязательно хотел знать, что я рассчитываю делать дальше, когда вырасту. Я заставила его повторить. Было слишком прекрасно слышать:
- А ты, Кнопочка, чем ты хочешь заняться позже, когда вырастешь?
Я засмеялась! Но он был очень серьезен:
- Ты учишься или уже работаешь?
Я сказала:
- Я бабушка!
Но он мне не поверил, и прижал меня к своему эбеновому телу, пообещав:
- Сегодня будет твой праздник, бабушка!
Что привело меня в ужас и заставило преждевременно покинуть дискотеку около 3 часов утра с обувью в руке, не повидав еще раз Вертера.
Но это не страшно. Вертер приедет. У него есть адрес.
Он сказал:
- Я очень весел узнать мужа.
Светлые камыши канала слегка дрожат. Небо чисто. Я проехала пески, где растет вино, я проехала горы морского песка. Я приближаюсь к старому городу короля Людовика Святого. Заячья губа неистовствует, я еду на шестидесяти, это опьяняет!
“Вы, у которых жирные волосы” - мило говорит мне только что совершенно самостоятельно включившееся машинное радио, - “вы, у которых жирные волосы, не отчаивайтесь, мы здесь.”
Нужно нечто большее, чем волосы, чтобы повергнуть в отчаянье бабушку, у которой вчера вечером спросили, чем она хочет заняться, когда вырастет! Я хорошо знаю, что у Пепе Сардинки было очень темно, но все-таки, это бодрит кровь!

Ч стная со ственность
оход запр

Длинная аллея извивается посреди виноградников со дна времен, службы пусты, аркой изгибается вход и там, перед домом, цветет терраса.
Я еду медленно, я хотела бы прийти пешком, как адмирал, с поэмой на устах, с веткой лавра в руке...
Я знаю, что если я посигналю, они все выйдут из дома, подбегут, обнимут меня... но я предпочитаю остановить Заячью губу пораньше и застать пустые декорации.
Никто меня не видел...
Нет, Тибер. Он очень громко сопит, приветствуя меня. Он, кажется, лучше себя чувствует... он обещал, не так ли?
Этот старый дом... Я смотрю на него, как если бы видела его в первый раз. Но может быть это действительно первый раз, когда я правильно смотрю на свое царство. Хрупкое царство, оно, похоже, разрушается, и, может быть, разрушится? Ничтожные богатства: старый дом, вино, которое мы не можем больше продавать, мраморная Венера, которой не существует... вазы Андуза держатся только благодаря своим железным обручам, старые ванны ржавеют под зеленой краской, маленькая Диана в беседке рассыпается, а розовая пыль, по которой я иду, это еще одна черепица, покинувшая крышу... Однако, мне не грустно. Я угадываю, что во всем этом есть смысл, что, может быть, он будет мне открыт. Я не знаю, почему я прячусь. Просто чувствую, что момент выйти на сцену еще не пришел.
О! Вивет! Я ее не видела. Она щебечет в манеже. Она играет с линялыми деревянными шариками. Как когда-то Вивиан. Потом мальчики. И Игнасио. И очень давно я, Людовика.
- Как дела, малышка?
Вивиан, не видя меня, высунулась в окно своей комнаты, причесывая длинные волосы, как Мелисанда*( Героиня пьесы Жерара де Нерваля “Пелеас и Мелисанда”), которую она однажды споет. Потом она исчезает в комнате, говоря с кем-то, должно быть с Томасом.
С грохотом открывается дверь, я немного лучше прячусь и вижу Консепсьон (Вернулась! Осанна! Амнистия!) Она выходит с обоими мальчиками. Мне кажется, или они ластятся к ней больше, чем до ее отьезда? Но это доказывает, что они нормальные. Ну же, я не буду стервой в день возвращения. Они взрослые, мы все взрослые. Даже я. Кстати, Консепсьон твердой рукой посылает их к источнику наполнить керамические кувшины. Она хватает вылетевшего из-за угла Игнасио, целует его и тащит на кухню.
- Я тебе покажу!
Снова на пустой сцене нет никого, кроме Вивет.
Мне страшно.
Жан, ты где?
Все тихо, а там где ты, всегда есть музыка. Все тихо. Почему ты не играешь для ящератории? Почему?
Может быть, тебя здесь нет? Ты, может быть, совершил отличный от моего путь? Я покинула тебя, не предупредив. Я возвращаюсь, не предупредив. С чего бы тебе меня ждать? Это женщины ждут, не мужчины, это известно со времен глубокой Античности.
Может быть, я была неправа, что уехала? Может быть, я нарушила порядок?
Мне страшно.
- Агу!
Вивет увидела меня и здоровается. Она радуется, выпрямляется, опирается на стойки манежа. Ее улыбка растет по мере моего приближения.
- Флехххх! - говорит она, явно заинтересованная моей одеждой. Она хватает меня за палец, пытается проглотить ультрамариновый ноготь, отступает и теряется в созерцании рубинов на моих джинсах...
Вивет, капелька моей крови, ты, которой в 2000 году будет двадцатьпять лет, мне надо рассказать тебе секрет:
Я влюблена
И я боюсь. Ты понимаешь меня, потому что ты женщина. Я принадлежу прошлому. Ты принадлежишь будущему, но у нас общий знаменатель – Мужчина.
Ты будешь смеяться, думая о старушках без лифчиков, мечтавших освободить женщину.Ты будешь перемещаться в прозрачных пузырях, чтобы попасть из одной точки в другую, одетая в белое, обтянутая синтетической кожей. Ты будешь жить в доме из металла. Фонкод будет старым воспоминанием, и ты будешь рассказывать своим детям:
- Я знала необычайный дом. Дом старинных времен...
Ты будешь так же вспоминать о женщинах старинных времен: твоей матери, твоей бабушке, твоей прабабушке.
Ты тихо скажешь:
- Они любили своих мужей...
И я надеюсь, что детский голос продолжит:
- Как ты, мама.
Потому что я очень хочу, чтобы мир менялся, при условии, что младенцы останутся чистыми и нежными, а мужья всегда любимыми. Я готова существовать пережитком среди мутантов, если буду уверена, что мужчины никогда не забудут, что они изобрели любовь и музыку.
Музыка.
Еще до того, как раздались первые ноты, я почувствовала, как задрожали ящерицы в виноградных лозах.
Сердце Фонкода билось, и мое билось вместе с ним, счастливое, успокоенное.
Я оставила девочку в ее манеже и очень медленно ушла к музыке.
К Жану.
Жан. Я люблю смотреть на тебя, когда ты об этом не знаешь. Я не понимаю, как я могла тебя покинуть. Ты такой серьезный. Ты так хочешь делать хорошо! Ты склоняешься над нотами, как школьник. Ты поднимаешь голову. Ты размышляешь. Ты улыбаешься. Ты записываешь что-то и продолжаешь свое исследование. Ты играешь увертюру к La Forza del Destino. Ты играешь мгновения нашей жизни.
Я не смогла долго выдержать.
Я подошла, обвила руками твою шею и - как вечером твоего приезда - ты целовал кожу, которая проходила у твоих губ.
Потом ты понял.
Пианино замолчало. Ты не сразу посмотрел на меня. Ты сначала закрыл глаза, как будто говорил ”Наконец-то!”. Когда ты их открыл, ты увидел меня. Ты испустил громкий крик, потом рассмеялся и бросился на меня.
Слава Богу, ты ничего не имеешь против блондинок!
Я перевела дыхание и обнаружила Альбина и Поля, окаменевших на пороге гостиной. Бедные малыши, они думали, что их отец предается разврату под самой сенью семейного очага! Облегчение Поля, закричавшего: “черт, это мама!” растопило мне сердце.
После была коррида, они все пришли, и я решила уезжать почаще, потому что меня никогда до такой степени не любили, я никогда не получала столько поцелуев, ласк, комплиментов. Прыгал, лаял и плакал Октав. Хороший сторожевой пес, смотри-ка, он даже не услышал, как я пришла! Я переходила из рук в руки, меня находили обалденной, великолепной, отпадной!
Вдруг я сказала:
- У меня рыба в машине!
Ура! Все началось с начала, я снова подпоясаю фартук, буду резать лук... но Жан удержал меня за руку, пока остальные бежали к Заячьей губе.
- Нет, - сказал он.
И я осталась.
Мы долго смотрели друг на друга. Потом он меня обнял.
Мне было хорошо.
Слышно было, как дети смеются в саду.
В воздухе что-то витало, как аромат сдержанного обещания, и я поняла, какой цемент скрепляет наши камни.
Ты прижал меня к себе еще сильнее и сказал:
- Ты увидишь...
...Как молодой человек из прошлого. Молодой человек, которого я встретила давным давно на концерте. Молодой человек, которого крестный когда-то пригласил выпить чаю у Коломбина. Молодой человек, у которого было два места в Оперу.
Одно для тебя, одно для меня. Два места в Оперу.
Два места на всю жизнь.


конец

...

Karmenn: 06.07.09 18:18

Спасибо,

katusha

что подарила нам этом замечательный роман,

читая который хочется и смеяться и плакать.

...

Veresk: 06.07.09 18:36

Katusha, Анастар, большущее спасибо за доставленное удовольствие! Хоть эта книга и не классический любовный роман, скорее женский роман.

"О, мадам, а какое место вы отводите мне? Я немного беспокоюсь. Мне нужно будет считаться с вами, но не обманывайтесь: вам придется считаться со мной. Вы, может быть, будете немножко спать с ним, но вам придется смириться с мыслью, что со мной он будет спать гораздо больше. И если мы будем страдать, это будет живым доказательством, что у нас есть не только воспоминания, но и будущее."

Эх..., но "муж есть муж".

Но ведь и книга скорее о том, как сама героиня воспинимает свою жизнь. И я очень за нее (гг) рада - счастливая женщина.

...

Афина: 06.07.09 21:34

katusha, Anastar , спасибо вам большое за великолепный роман.
Очень жизненный и очень поучительный.
Я получила массу удовольствия! МОЛОДЦЫ!

...

Amica: 03.08.09 10:19

Katusha, Anastar, низкий Вам поклон за такую героическую работу!

Вот это да! Вот это роман! Вот это писательница! Вот это ГЕРОИНЯ! И почему это она мне до боли кого-то напоминает?

Видимо, сказываются трудовые будни по обеспечению семейно-уютного очага!

Но как же я отдыхала душой, читая Ваш, девочки, нам подарок - эту замечательную быль!

Katusha, Вы просто открыли мне новую звезду, к которой следует прислушаться повнимательнее. Действительно, девочки-читательницы правы: эту книгу хочется всю растащить на цитаты.

Огромное Вам спасибо!

...

Svetlaya-a: 04.08.09 20:31

Katusha, Анастар, какой великолепный роман! как я переживала и радовалась вместе с ГГ... и хотелось убить всех этих других женщин, чтобы они не портили счастья!

...