Безбрежные воды

Слезы-вода... Бьётся моё сердце вновь сегодня, как всегда

Всем известно, что русалки - это создания воды. Воду нельзя убить. Да. Вода отзывается на малейшее изменение, колебание, принимает все, что вы хотите ей дать. Совершенно точно. Так и я. Что-то слишком много накопилось во мне душевного ила: ненависти, злости, яда. Не отмыть. Солью морской не выесть. Тошно мне, тошно. Копится гнев, жирный, вязкий. И чем сильнее я чувствую себя грязной, поруганной, изломанной, тем больше притягиваю извне. Азм. Есмъ. Возмездие.

Бешенство слепит глаза, рана огнем жжет спину. Утоплю, сломаю, покалечу, ненавижу!!! Ударной волной бьется вода в хлипкие стены старой мельницы и дерево жалобно трещит под ее напором. Плещется размытое облако волос за плечами, когда я вновь вскидываю руки, раз за разом долбя силой в шаткую конструкцию. Сломать, уничтожить, разнести в клочья! Закипев белой пеной, вздымается в реке громадный кулак с ревом рушась на зеленое подворье, сметая, жадно слизывая все на своем пути. Азм. Есмъ. Возмездие.

Взмахнув хвостом, рассекая толщу воды, я ухожу вглубь, уплывая от места событий. Прочь отсюда, прочь! Ненавижу, ненавижу...

Вода принимает все, что вы хотите ей отдать.

Я плыву в море - залечивать раны, унимать ярость. Словно магнитом тянет меня туда, словно тихий зов стелется по глади: "Сюда, иди сюда..."

Наверное нет ничего странного в том, что очень скоро я натыкаюсь на некую шнеку. И еще менее странно, что на палубе той шнеки идет бой - тихий и беспощадный. Высунувшись по плечи из воды, я наблюдаю как с негромким всплеском валятся через борт одно тело за другим. Кровавый урожай ночи. Но неполный. Мозаика не закончена, кто-то остался в живых. Нужно исправить.
- Иди ко мне, - шепотом зову я.
_________________

"Безбрежные воды. Борт быстроходной шнеки "Прожорливая чайка".

Сон капризное создание. Своевольное. Вроде бы, кружит над душой, манит, тянет в сети свои тянет, обещает немыслимое – покой, но стоит выкроить для него минуту другую и он изменяет. С кем-то еще? Чушь! У сна женское лицо. Женственное. Женоподобное… Не ветреное нет. Не звездное. Не кровавое. Не огненное. Сон подобен глубине. Без звуков. Без вкусов. Без надежды.
Без желания.
Сон не шел.
Я лежал ничком на палубе, лбом в доски упираясь, и хотел заснуть. А маялся бессонницей. Я ее не звал, не желал, а она сидела рядом, юбки в крови омакая, гладила по спине, обжигая, и не давала спать. Не пускала в забытье, на порог смертный не пускала. Шептала в уши плеском волн:
- Вставай. Ищи. Иди.
Дергала за волосы, коркой бурой к щекам присохшим:
- Не жди. Беги. Спасай.
Пятки острой Злостью щекотала, в память губами бледными сухими впивалась:
- Брось. Вставай. Иди…

И как последний симулянт, как сухопутный салага, в море первый раз вышедший, я поднялся. До четверенек. Помотал башкой пустой, злую стерву в юбках алых отгоняя. И поплюхал, трехлапый, вроде как к трюму – прятаться, чтобы сменщику Йорге глаз не мозолить, пока в себя не приду в достаточной степени, чтобы не искушать безнаказанно шеей немытой чью-нибудь хваткую удавку. Думал к трюму, а уперся в борт.

Жизни во мне оставалась капелька, явно на подвиги не рассчитанная. На гоноре и упрямстве держался. На них, да на ногах неверных я на борт вполз. Шнека снизилась так, что килем едва море не причесывала. Шла так к воде близко, что если бы не тела по палубе хаотично разложенные, если бы не тяжелое украшение ребрам, то помнилось бы, что лезущие снизу вверх абордажники, что очертания чужого корабля под кормой мне поблазились. Померещилась, точно так же как мерещится сейчас женщина. Не в платье подолом алым, воротом по плечам съезжающим, не стриженная коротко, к столбу цепями прикрученная, не ворона опереньем черная, лицом бледная, жаждой мщения пропитанная. А просто женщина, по пояс из волны дерзко поднятая. Красивая, зараза.
«Уведет же. Всех уведет» - подумалось, и не было в этой мысли ничего отвратительного. Вот только «Чайку» жаль.
На планшир влезть не влез – животом налег, голову свесил, правой рукой в дерево так вцепился, что побелели пальцы. Вода близко, но расшибиться высоты хватит.
А глаза ее ясные, участия полные, состраданием яркие близко-близко.. кажется, еще чуть-чуть дальше свешусь, и поцеловать удастся рот полногубый, улыбчивый… Вот еще немножечко и точно дотянусь, дотронусь.
- А больше ты ничего не хочешь, селедка мокрохвостая?
_________________

По большей части я не люблю незаконченные картины. Недописанное полотно вызывает в груди щемящую боль незавершенности. Так, что хочется взять кисть самой и, тщательно кладя мазки, довести до конца начатое мастером. Вот только это напрасная трата времени. Душу в свое творение может вдохнуть только создатель, а без него оно так и останется пустой болванкой, куклой на веревочках, неживой, фальшивой. Но бывает и так, что, за редким исключением, мелькают в жизни яркой кометой искры подлинного таланта. Призрачные, как фантом, как наметившаяся улыбка в углах губ, но согревающая до самых костей. Их хочется алчно сгрести руками, жадным скупцом пряча, как редкое сокровище. Потому что это как раз оно и есть.


Злости как не бывало, будто стряхнули пылинки с покрывала, отправляя их в свободный полет. Рассмеялась звонко, искренне, дробя смех на осколки, горстями рассыпая его по водной глади. И нет тут никакой загадки, и тайны тоже нет. После сдирающей кожу ненависти, легкое хамство, как хрустящий хлебец после помоев. Хочется покрепче вцепиться зубами и похрустеть в свое удовольствие.

- А что, моряк, ты можешь предложить что-то большее? - почти дружескую насмешку в моем голосе можно буквально потрогать руками. Нет, не передумала я отправлять его в гости к О'Шьену, но почему бы немного не поболтать для начала? Кислит старыми медяками во рту запах человеческой крови. Хорошо кислит, многообещающе, от крови растут посевы. Только вот посреди моря - это бездумная трата драгоценных ресурсов. Вздыбливается подо мной волна, вызванная моей силой, поднимая выше и выше, пока я не повисаю всей тяжестью на моряке, уцепив его за грудки, потянув за собой вниз.
_________________

"Безбрежные воды. Борт быстроходной шнеки "Прожорливая чайка".

Перечислить варианты я просто не успел. То ли виной тому заторможенное тенетами смертного сна сознание, то ли душное покрывало ее зова, как сквозняк отсекающее истинный смысл сказанного ее устами манящими, но ответить вначале я просто не успел. А затем…
Ну созданы Ошьеном эти твари двоякодышащие, чтобы ему, затейнику седоусому, одиночество скрашивать. Талантами одарены безмерными, статью привлекательной, индивидуальностью яркой, никем на суше неповторимой, потому что на земле свои законы, царям и магам не подвластные. Разве что богам…
Я аж помирать раздумал, честное моряцкое, от красоты такой. Как девица хвостатая вместе с волною поднялась, как обхватила меня за микитки руками скользкими холодными, так и передумал. А кто бы на моем месте глупостями такими голову многострадальную забивал, когда последняя капля жизни в теле и та расходовалась не по уставу? Вот кто бы смог, если лицом своим, носом ветрами простуженным, как раз чуть ниже ожерелья русалке и пришелся? В то самое наглое попрание законов земных тяготеющих. И пусть рыбкой свежей попахивают, пусть что-то на чешуйки похожее посверкивает, и слишком гладко к щекам притирается, но глянешь на такое статное, не всякой ладонью обхватное, из близи, и сам на веки вечные под воду уйдешь. Абсолютно добровольно.
И я б тут же ушел, чего жалеть-то полудохлого? Но потянув меня с собою вниз, за камзол многострадальный ухватившись, нож в спине красавица растревожила похлеще иного. Взвыл я от избытка чувств что-то не слишком куртуазное, ногами дрыгнул протестующее, растопырил их, коленками в борт упираясь, руками в планшир как в младенец в соску вцепился, ну и .. укусил. За левую, мяконькую.
И вовсе она на рыбу не похожа, скажу я вам. По вкусу уж точно нет.
_________________

Словно расписанная по бумажке роль. Детская игра в тяги-перетяги. Спорим, я все-таки заберу тебя на дно? Я ахаю от боли, почувствовав впившиеся в плоть зубы, ослабляю хватку и с глухим звуком по инерции валюсь куда-то вбок, прямиком на палубу шнеки, все-таки утянув за собой злополучного моряка. Выбирать падать или нет ему не приходится, мой хвост просто сбивает его с ног. Перекатившись на спину, разметав гриву мокрых волос по доскам, я уже не смеюсь, придушенно хохочу до навернувшихся на глаза слез, глядя прямо в чернильный купол неба. О'шьена ради, комедия положений во плоти.

Перевернувшись на бок, впервые с интересом смотрю в перекошенное болью лицо. В глаза-вишни, разбегающиеся морщинки-лучики, печатью заклеймившие их уголки, бороздками вычерченные на коже эмоции. Мне подвластна вся морская вода, речная тоже, просто в ней меньше силы, но вот с телесными жидкостями как-то не приходилось иметь дела. Не было нужды. Кровь - река жизни, питающая, благословенная, и тоже соленая. Пальцы цепляются за камзол моряка, царапая ткань, пробираясь к живому человеческому теплу. Что не так-то просто, ведь одежды на нем, как шелухи на луковице. А у меня нет времени возиться с пуговицами, рассвет практически на носу.

Дергаю за плотную ткань, не озаботившись дальнейшей судьбой пуговиц. Я воровка. Я всегда краду тепло у живых людей, и этот моряк не исключение, правда в этот раз обмен будет равноценный. Губы мои шепчут не молитву. Убеждают, заговаривают кровь не покидать смертное тело, вытолкнуть прочь все чуждое, запечься коркой, стянув раны. Рука моя, касающая голой кожи, наливается теплой силой, частым пульсом отдающейся в кончиках пальцев, пытающейся дозваться до подвластной и все же чужеродной сути. Тук-тук, тук-тук...
Раз-два-три-четыре-пять-выходи-со-мной-играть...
_________________

"Безбрежные воды. Борт быстроходной шнеки "Прожорливая чайка".

Баек про морской народ во все времена ходило немеряно. И не то, что бы с русалками никто никогда не встречался, чтобы ради красного словца наделять их совсем уж немыслимыми дарованиями, но всё же живые свидетели были достаточно редки, чтобы рисуемый народом образ морской девы не смущал излишним неправдоподобием.
Не знаю, смогу ли кому-нибудь поведать о собственном опыте, но для себя отвечу: все истинно! И красота их неотразимая, и голос чарующий, и деликатное обхождение, пуще иных достоинств к себе располагающее. Когда это деликатное обхождение плавником мне коленные чашечки в обратную сторону выбило, да по палубе кувырком пустило, не взирая на нож в спину добросовестно спрятанный, я так прямо в миг единый и вспомнил все эти легенды про дев нежных и мужей их чешуйчатых, а так же все обитатели бездны мне вспомнились. Поименно. Нож, памятью моей впечатленный, с душераздирающим "хруп" решил с ребрами моими более не расставаться, растрогав решением этим до брызнувших слез.
И можно бы на этом прощаться со светом белым, небом черным и планами на ближайшее будущее, но не тут то было. Кто ж моряка спрашивать будет о планах его, если дева мокрая, с глазами томными, локонами по доскам, да по лужам кровавым разметанными, ручки свои, изящно плавниками от локтей до ребер украшенными, призывно тянет? Да еще и губки капризно надувает: " Мол, я для вас старалась, вся вот как есть трупами украсилась, груди царских размеров не пожалела, а вы все где-то там обретаетесь?" Кто ж с моряка спросит в таких условиях, как он устоял, как честь флотскую вместе с мужской уронил недеянием? Да никак! Если дело чести касается, то ни себя, ни пуговиц по доскам брызнувших жалеть не следует. И первым делом вину свою загладить требуется, укус зацеловывая. И первым, и вторым, и третьим себя не вспоминая даже когда на спину неведомо каким образом обнаженную будто горсть углей горячих сыпанули. Нечего на ерунду отвлекаться, когда и губы смешливые холодные рядом, и шейка длинная, и ключики ятаганами амирскими выгнутые, и груди форм непревзойденных - что правая, что левая, и талия плавностью изгиба манящая, плотным хитиновым наростом по кромке бедер кокетливо подчеркнутая, и хвост сильный стройности необыкновенной, чешуйка к чешуйке зеленью мерцающий - ума мужского не достанет все это великолепие осознать, рук жадных не хватит всю эту роскошь объять. Особенно хвост.

Все истинно - зов русалий разума лишает, о себе и о других забыть заставляет, инстинкту древнейшему из мирских подчиняет. Все верно, ни для кого исключений не бывает, разве что кровь древняя в жилах, да кровь льдом холодная в венах, противиться хоть сколько-нибудь может. Да и это сомнительно. И не было позора, что не устоял, позор начался как руки до мест где у женщин бедра начинаются добрались, как ладони по чешуйкам гладким заскользили, ибо никогда прежде с такой коллизией сталкиваться не приходилось. Грешен, многое в жизни с дам прекрасных снимать случалось, и не снимать, впрочем, тоже, но вот как быть с данным творчеством природы, не знал, а альтернативы разные с ходу предлагать галантность не дозволила. Кто ж их , дев О'шьена знает? Сел на доски палубы, поясницу покойником каким-то не брезгливо подпер, плавник широкий ее как простыню за кромку держу, встряхиваю бессознательно и думу невеселую гадаю. И от думы той, да от невозможности деву повертеть из стороны в сторону всяко - ведь живая же, может еще и мнение свое имеет, так грустно стало, так тошно, что хоть и впрямь топись.

»» 07.03.15 18:09 Обсуждение текущего сюжета игры Забытый мир
_________________

А ночь такая томная. И совершенно не важны кровавые потеки, прихотливо украсившие тело, и живописно растянувшиеся на досках трупы - наглядная декорация боли, страданий и бренности , и то, что не было и нет у меня в привычках кататься по палубе, хохоча в распахнутое небо (все в жизни бывает в первый раз). Не важны, но от того не менее интригующи. Словно заранее тщательно продуманный антураж. А вот руки, неожиданно жадные, нежданно теплом согревающие до костей, это, дорогие мои плавники, совершенно иной коленкор. Как и губы ласковые, обиду с лихвой зацеловывающие. И ни одна уважающая себя русалка никогда и ни за что не откажется от того, что так щедро предложено, полными горстями протянуто. Очень уж падок морской народ на человеческие эмоции.

Хвостом взмахиваю не сильно, лишь выдернуть зажатый в пальцах плавник. Любопытство подогревать не требуется, оно итак через край перехлестывает. Того гляди с головой накроет. Наклоняюсь, покрепче упираясь ладонями в залитую кровью палубу - скользкая очень - только чтобы нависнуть над моряком, не касаясь, почти неощутимо, но рядом, близко. Щекой холодной колючей щеки касаюсь, кошкой, ласку выпрашивающей, трусь.
- Пойдем со мной, - тихим шепотом, по коже стелющимся, прошу. - Пойдем...
Губы мои, за дыханием вслед, дорожку по краю щеки прокладывают, слова припечатывая.
- Пойдем со мной, моряк. Что тебе тут делать? Зачем тебе эта шнека?

Я люблю море. За красоту и мощь, за непредсказуемость, за даруемую силу, за вкус дикой магии во рту, бурлящим ключом буйствующую в венах. Я люблю море, помимо многих и многих других причин, а потому призываю его на помощь. Обвив руками мужскую шею, зарывшись пальцами в густые пряди, прильнув к нему, как к родному, я позволяю силе вздыбить волну, соленым языком слизнуть нас со шнеки.
Заклинаю вас, уважаемые, верьте, в эту ночь он тоже погиб. Упал за борт, утонул. Не ищите, не плачьте о нем.
_________________

Никогда не планировал умирать в дряхлой немощности. Да и постели, исконно своей, у меня никогда не было. Ни постели, ни дома, в котором бы она стояла. Где дом у ветра? Нет ветру приюта, и волнам нет. Да и ищут ли они его?
Я не ищу. Не стремлюсь, а если и жажду чего в текущий момент, то уж точно не смертного одра в окружении скорбящих родственников.
Поблескивающий над плечиком склонившейся ко мне проказницы крутой изгиб хвоста так и манил приложиться к нему ладонью, а лучше двумя. Ни в чем более себе не отказываю, ведь все мы знаем, сельдяная королева, чем завершиться эта встреча. Позволь и мне взять свое, коль ты и шнека, коль ты и ночь, коль зов и море не останутся в накладе! Обними и дай поверить, что так ты не обнимала никого. Поцелуй, как не целовала никогда, а не скользи холодными губами по щеке, не дразни колючими сосцами по груди.. Побудь со мной!
Мы упали на смятые простыни моря и не разбились об них - "Чайка" села.
Я чуял, что она не желала мне зла. Читал это в ее широко открытых лукавых глазах даже когда их захлестнула соль, такая холодная, что руки ее обвившие мой торс стали обжигать.
Моя Совесть осталась на палубе. Моя Честь была столь близко, что ничто не помешало бы мне вонзить ее под эти тонкие хрупкие ребра.
Я не желал ей зла. Она чуяла это. Видела в моих глазах, сейчас не умеющих лгать.
Обхватив ее бедрами, зажав коленями, стиснув ногами этот преткновенный хвост - не стреножив, лишь зацепившись за него, чтоб не мешал, младенцем припадал к ее груди, терзал нещадно смешливый полногубый рот и погружался в след за ней все глубже в свою последнюю перину. Погружался ли? Не знаю. Я не на миг не закрывал глаза, но видели они лишь пустоту и деву в пустоте. Здесь не было границ и ориентиров, здесь не было цветов и расстояний, здесь не было концов и начал, лишь тускло мерцало ее ожерелье и серебром отливали редкие бесформенные клочья воздуха из разгоревшихся углями легких. Я расставался с ними безмятежно - чем меньше их было во мне, тем ближе, тем полнее я чувствовал ее, а не грохочущее сердце, что будто раскаленными гвоздями кто-то тщился проколоть мне через уши.
- Зачем тебе эта шнека?
- Затем, что моя любовь к кораблям не была пылкой влюбленностью с первого взгляда. Это чувство взросло во мне не за год, не за десять, созрело и дало новые посевы - я не умею губить корабли. Шнека свободна, но не брошена. Ты пойдешь со мной?
Я целовал ее как никого и никогда - буквально, до смерти. До своей, кою не страшась, приглашал быть на перине третьей. Кровь не кипела - рвала жилы. Боль растекалась по телу, бессильная изгнать желание и ликуя тем, я свою боль тоже дарил ей, хвостатой, призвавшей, уволокшей из жизни как ночной воришка. Дарил жадно. Неистово. Держа обеими руками ее лицо, не позволяя ему ускользнуть от себя до самого последнего мига...
Я не желал ей зла.
Чувствуя как под моими руками трепещут жаберные щели, как щекочут они мои, плотно прижатые к ее шее, подбородку, ладони, я голодно целовал ее рот, совершенно не желая ей зла. Я просто тоже звал ее за собой. В Бездну. Может, там у этой похитительницы будут ноги....
_________________

Где-то в море стужи
Холод ищет души
Тех кто ждет покоя
Власти над собою
И боясь движенья
Жаждет заточенья
В ледяные сети
И врастает в сердце лед...



Вода очень ненасытная стихия. Захлестнувшая шнеку волна, закипев белой пеной, смывает все лежащие на палубе трупы, смывает с мокрых досок маслянистые разводы кровавых луж и оружие: все, до чего может дотянуться и что попадает в эпицентр призванной мною силы.

Я не кричу, не вырываюсь из этих почти смертельных объятий, накрепко перекрывших мне кислород. Вжимаюсь что есть силы, крепко целуя в ответ терзающий мои губы рот, жадно ловя даруемый по глоткам воздух, и фраза "я дышу тобой" явно приобретает для меня новый смысл, играя оттенками так, что дух захватывает. Ведь у нас с тобой на двоих одно лишь дыхание. Об этом я подумаю потом, на досуге, как будет время, сейчас же меня хватает лишь на то, чтобы балансировать на краю, выживая, удерживая, зажимая в кулаке взбесившуюся стихию. Кто сказал, что страсть лишена воли? И мне не холодно. Ни капельки. Не обжигает бушующий вокруг соленый ледяной ад, воронкой утягивающий нас туда, куда я ему велю, потому что почти до мяса жжет человеческое тепло - тело, обернувшееся вокруг моего. Жжет так, что хочется завыть, запрокинув голову, выплевывая свой стон луне, не поручившись наверняка - так больно или так сладко, плотнее запечатывая магией окружающий нас воздушно-водяной кокон, берегущий смертного. Не вою, захлебываюсь криком, выгнувшись тугим луком, подставляя грудь жалящим губам. Влажные пряди волос плетями хлещут по лицу, и мы падаем, падаем в Бездну...

Легкие словно сминает огненное колесо. Боги, ну хоть глоточек, еще глоточек, - пью я чужое дыхание. Мысль, что потеряю сознание в его руках, едва волна выкатит нас на скалистый берег, хриплым смехом клокочет груди. Проклятие О'шьену, я не хочу тонуть в беспамятстве сломанной безвольной куклой. Я не хочу!..
Свирепый морской зверь начинает утихать, скованный моей волей, почти мягко выносит нас на каменный пол пещеры, словно в сложенных чашей ладонях. И покатившийся кубарем клубок из сплетенных рук, ног и тел останавливается, освещенный мягким рассеянным светом равнодушных кристаллов, примостившихся в углах стен. Я надавливаю плечом, вынуждая моряка опрокинуться на спину, чтобы самой растянуться сверху, плотно, изгиб к изгибу, согреваясь, оттаивая, млея. Мне почти смешно от того, что магия, сохранившая жизнь ему, пощадила и меня, вынудив поменять облик на человеческий. Против воли сорвавшийся с губ смешок отдает хрипотцой - голос я все-таки сорвала - и вопрос мягко льнет к губам, когда я тихо спрашиваю:
- Попался?
Добро пожаловать в Фанис, моряк. Ты будешь моим гостем?

»» 31.03.15 10:34 Обсуждение текущего сюжета игры Забытый мир
_________________

Как и у всех, есть у тебя желанья.
Твое «желанье» — сила, мощь и страсть.
А я во всем — твое лишь достоянье
Твоих желаний крошечная часть.
Желаньем безграничным обладая,
Не примешь ли желанья моего?
Неужто воля сладостна чужая,
Моя же не достойна ничего?
Как ни безмерны воды в океане,
Он все же богатеет от дождей.
И ты «желаньем» приумножь желанья,
Моим «желаньем» сделай их полней.
И, никому не причинив страданья,
Желанья всех ты слей в моем желанье.

Если бы прежде знал, что в Бездне встречают подобным образом, то стремился бы в нее если не с самого детства, то с момента, когда дамские юбки заинтересовывают не только цветовой палитрой, уж точно.
Отдаваться зову без оглядки оказалось легко. Много легче, много слаще, чем противиться ему. И брезжущее, смазанное захлебывающимся дыханием - нереальным, невозможным, привычным бредом угасающего разума, - понимание, что оба мы на грани, а может уже и перешагнули ее, делали крушение бастионов принципов и хоть какой-то морали еще острее. Какой там каменный пол, какие розетки кристаллов, какие причудливые игры света на выпуклых прозрачной линзой каменных сводах! Я не видел никого, кроме нее и ничего, кроме нее, не осязал, не стремясь даже распознать, что именно болью растекается по моим жилам - отравленное ли ее призывом желание или всепоглощающее чистое ликование от того, что в тупике привычных удовольствий открылась дверца в неизведанное. И пусть за ключ пришлось заплатить бытием, пусть! Я чувствовал себя джином, обретшим свободу. И ни богам, ни демонам не позавидовал бы, вздумай они ее отобрать.
- Попалась! - гулким рыком вторю ей.
Всю жизнь я притворялся человеком, притворялся столь убедительно, что сам в это верил. Теперь же в этом не было нужды. Теперь же на это не было никаких душевных сил. Сосуд прошлого мира разбился на осколки, упав в изножие стихии и ошалелый дух ворвался в Бездну, обнаженный в неприглядной сути. Мы стали отражениями, возводя для двоих зеркальный лабиринт: я чувствовал ее. Не только руками, не только телом своим. Чувствовал ее желания - они калеными клеймами запечатлевались во мне, сторицей множа ожогами подпалины страстей; чувствовал ее сомнения и страхи - они растворялись, терялись в моих безвозвратно, будто в горниле переплавляясь в еще одно желание. Я знал, что она чувствует меня - это, пожалуй, единственное знание, что пришло со мной из прошлого, знание из просеянного сонма баек и легенд. Чувствует свой собственный зов и его последствия. Этот зов колючим шариком молнии мечется между нашими оголенными нервами, подпитываясь их конвульсивными разрядами, разрастается, ширится, полнится...
Давно не осталось хотений, лишь потребность, за утоление которой пойдешь на все и даже дальше. Давно не осталось разумностей - все было отдано в утробу этому ненасытному Зову.
Что же ты наделала, селедка мокрохвостая, русалка блудная?! Не моряка украла себе на потеху - клинок острый своровала из ножен. Не за тело человеческое ухватилась - за острие зельем напоенное. Кожу сними - не избавишься от яда!
Отравимся вместе?

»» 30.03.15 22:12 Обсуждение текущего сюжета игры Забытый мир
_________________

Сдавайся, делай, как я говорю
Сдавайся, дай мне сделать это так, как я хочу
Я дам тебе любовь, я просто поиграю с тобой
Я дам тебе любовь, я научу тебя ...

Улыбку, которая раздвигает углы моих губ, никак нельзя назвать мирной. Она не играет оттенками и нюансами, не успокаивает, не заставляет сомневаться в посыле, который несет. Тихий смешок прокатывается под сводами, словно я зеркалю того, кто сейчас распластался подо мной на камне пещеры, словно отражаю то, что вижу. Но как бы ни хотелось мне пролить бальзам на чужое тщеславие и посмотреть, что в итоге получится, игры тут ни при чем. Я не играю, я так живу, дышу. И разве моя вина, что та звериная часть во мне, большую часть времени спящая сладким сном, щетинит в ответ холку и скалит зубы? Разве виновата в том, что адреналином в вены плещет вызов?

Ах, мой милый Августин, Августин, Августин...
Ах, мой милый Августин... все еще только начинается.

Прямой откровенный вызов, срикошетив, расцветает на моем лице. Абсолютно искренний и до оскомины нахальный. Ты правда думаешь, что я тебя боюсь? Правда считаешь, что меня заботят те ярлыки, что ты на меня прицепишь?
Подушечки пальцев легонько скользят по ключице. Тепло его тела уже вовсю подсушивает соленые капли и я губами снимаю с кожи пульс, слегка прихватывая ее зубами. Такой уютный... Ногти, царапнув плотную ткань пояса, скользят вверх, расчерчивая торс алыми полосками. Забавляться мне надоедает довольно быстро и я делаю то, чего мне хотелось еще там, на палубе. Окунаюсь в темноту, растворяюсь в ощущениях, с головой ухожу в запах и вкус, губами, руками, всем телом изучая попавшего ко мне в плен мужчину.

Однажды положив руку в огонь,
Ты уже не сможешь быть прежним.
_________________

Договориться по-хорошему не удалось.

Это стерлядка переросшая поерзала на мне, как на тюке пеньковом безгласном, и придавила всей своей стройностью так, будто спину мне и впрямь холодил каменный пол. Тяжко. Вдвойне тяжко, коль все во мне на ее ерзанье охотно отзывалось, а рук на это все определенно не хватало. И вот тут-то бы согласие между нами ко двору пришлось, но кроме Зова ничего общего у нас не было, а макруруса эта, окаянная, бабой оказалась. Мало что русалкой, так самой что ни на есть бабой ледящей. А с бабою мужику в редком случае сразу понимания достигнуть удается. Все-то они норовят выкружится, да покрасивше как, позаковыристей. Никакого сладу с таким нет, на таких только терпения напастись можно, да плетками бы еще сыромятными, но ни того, ни другого при себе нынче не держал.

Я б и себя не держал, да меня держали. Не только ручками, без плавников с виду хилыми, в плечи упирались, не только бедрами, чью жаркость проверить полноценно не удавалось, но и штанами кожаными мокрыми, а потому тесными что вторая кожа, держали, на гульфике азартно подпрыгивая, да развязывать его не спеша. А самому не сподручно заняться было - за коленки ершоватку ухватил мало ли не до синяков - не дай О'шьен сомкнутся да опять чешуей порастут - тотчас сдохну!

Сердце в ушах грохотало - себя не слышал. Зов внутренности выкручивал, кровь всю, исчисляемую вполовину от должного, по палубе да по морю не разлитую, к естеству гнал, на разум мало оставляя - прекрасней девы обнаженной, что гривой сырой, улыбаясь, потряхивала, ладонями проказливыми мне живот оглаживала, грудью полной губы дразнила и без того отродясь не встречал, не видывал. Но когда она желаньем хищным, торжествующим, преисполнилась, когтями нелюдскими острыми вдесятеро полос по мне наделала, Зов совсем нестерпимым стал. Выгнуло меня дугой, затылком во что-то упираясь, жилы на шее напряглись, в ушах грохот в гул равномерный слился, а потом и совсем в писк тонкий перешел. Хрипел ли я, не знаю, глаз только левый запекло неожиданно, будто золой его горячей кто присыпал.

А потом тихо стало, совсем тихо. Ни сердца не слышу, ни урчания ее довольного. Того самого, с которым она язычком своим меня вылизывает, кровь с морской солью пополам с груди собирая, деликатесничая. Чую, хорошо мне от этого, приятно, да не исступленно - Зов, перегорев, дрожью крупной по телу растекся, маяту за собой оставив. Желание-то тоже, но не столь всеобъемлющее...

Да и гульфик до сих пор не развязан, не расшнурован. А значит, не договорились мы. Когда женщина твою страсть разделяет, она сама знает когда играться можно, а когда хватать то, что нужно. А эта кровью тешится, развлекается...

Я на смерть подписывался, а не на пытки.

Как оно часто бывает, желание затянувшееся, неутоленное, злость породило. Никогда над женщиной не насильничал, а на эту рука поднялась. Одна поднялась да в гриву ее лохматую вцепилась, от себя голову отводя, а в другой неведомо как кинжал обнаружился, порезать тиляпию намереваясь мало ли не на лоскуты. Уж было совсем под ребра Честь загнал, даже кольнул слегка ее по боку, да взглянуть решил на деву напоследок. Она сдохнет и мне подыхать, так хоть в компании приятной. Правой и левой.

Глянул, да так едва и кинжал не выронил, гриву так точно отпустил. Сел от удивления, за попку даму плотно придерживая, воззрился недоуменно - хорошо хоть со стороны себя не видел, образ наверняка донельзя глупым вышел. А у кого б иной, а?

Сидит у меня на коленках бедрами обхватив девица голая, зеленцой отдающая, манкая так, что зубы сводит даже те, что не народились в деснах, с грудью размеров царских... Некогда. Нынче же те размеры пункта на три как пить дать похудели. То ли Зов тому виной был, что мерещилось, то ли так хотелось экзотики какой невозможной, двумя дадонями необхватной, но хоть форма приятственная и осталась, а вот с объемами явно кто-то нагрешил.

- Никак усушка и утруска? - спрашиваю тоном бывалого таможенника эту злостную контрабандистку и, Честь ради такого дела обратным хватом придержав, за сосочек острый вещественного доказательства щипаю, а потом и прикусываю чуть-чуть, желая точно убедиться, что не чудится. Или совсем немедля не сдуется...
_________________

А тем, кто сам добровольно падает в ад
Добрые ангелы не причинят
Никакого вреда
Никогда.

И только ветер свистит свой печальный мотив… Мысли мои были не здесь. Я брела босиком по песчаной полосе и ступни мои горели огнем. Волосы развевались языками пламени, которое выжигало меня изнутри. Такого же черного, как мокрые соленые пряди. Я жена смертного мужа. Никто не мог поручиться за то, что Отец спокойно воспримет потерю одной из своих дочерей. Нет, я не уходила навсегда, но покидала воды, давшие мне жизнь, соткавшие меня из пенных гребешков. Я вдова смертного мужа. Отец не мог быть настолько жестоким, он просто не прощал предательства и цену за него назначал справедливую, хоть и суровую. Только не рассказывал дочери заблудшей своей, как ее вынести. Кто взывал к суровой справедливости? Я... Отпустил Владыка на сушу русалочку, выменяв у суши жизнь смертного мужа за такой подарок. И не встретиться нам теперь, рук не развести, не греться у огня, живущего в сердце. Один огонь потух, залитый соленой безбрежной водой. Второй выгорел дотла. Только и остается, что бродить вдоль кромки родного моря, не зная, где искать пристанище, на чью грудь ронять драгоценные русалочьи слезы.

Я сама была не здесь. Отпустила. Отдала. Рассыпалась сеть, опутывающая моряка, украденного мной с палубы шнеки, голову дурманить перестала. Рисковала как – жизнью заплатить могла, да только и ему не нужна оказалась жизнь моя. Все кривятся губы в умении человеческом, все свистит и свистит свой мотив ветер – а я песню эту знаю лучше, чем те, которые петь следует. Сбрасывает моряк последние нити, выторговывает жизнь свою, из ослабевших рук вынимает. Пусть идет себе, глупый… пусть… Он не знает, как холодны бывают тропы человеческие, теплом солнечным напитавшиеся, не понимает, не слышит… не слышит тебя, не слышит… Только не бывает так, чтобы песня морского народа не прокралась в сердце, не свернулась там телом гибким, кольцами своими трепещущее обнимая. Не отпускают О’Шьеновы дочери добычу свою, если не заплатит она им откуп за короткую жизнь.

Он целует меня… он кусает меня… Ладонями лицо обнимаю, в глаза заглядывая, баюкаю тихонько, как не данное мне дитя, из стороны в сторону раскачиваюсь, усыпляя бдительность, все громче пою свою песенку. Послушай русалку, моряк, послушай. Целый мир на мгновенье перестанет вращаться. Она успокоит твое сердце, в душу твою прокрадется, тронет струны, которые от себя прячешь и обнажить боишься больше самого лютого страха своего. Волна ударяет в невидимую преграду и рассыпается на мириады хрустальных брызг, водоворотами закручивается водная гладь, омутами манит, серебрится ручей, позванивает колокольчиками – все в мире на песню мою откликается, все ко мне стремится. Кровь не водица, да пригодится напиться. Соль в твоей крови, моряк, слышит песню мою и стремится ко мне. Слышишь? Слышишь… Иди ко мне… Бежит по груди сноровистая капля, юркнуть в ямку пупка стремится, а я пальцем поймаю да размажу по губам твоим, одурманивая собой. Никуда не денешься, моряк, посмотри на меня. Мы играем во что захотим.

Давно я рук не чувствовала человеческих, давно желания мужского не ощущала, давно не видела пламени в глазах, угрожающего сжечь меня. Слышишь? Слышишь… Посмотри на меня. Не болтай лишнего. Вкусный, сладкий. На губах твоих медом стынет жемчужный яд. Не бойся… я не причиню тебе вреда. Сцелую с губ малую каплю, языком проведу, чтобы лишнего не оставить. Я вдыхаю ему в рот морскую музыку и прижимаюсь теснее. Задержись на мгновенье, я хочу здесь остаться. Я была женою смертного мужа. Люби меня крепче? Никакого вреда… Никогда… И смотреть - не насмотреться. И дышать - не надышаться...
_________________

Не перегорел - выгорел, пеплом седым, погребальным, развеялся, сажей жирной к подошвам пристал, да водой соленой смылся. Истончился. Ржой разъелся. Был человек - кусок мяса остался. Не здесь, не сейчас. Давно уже, да что с того? С нее красота перьями больной птицы облетает, с меня - притворство. Не интересно мне. Прислонилась блудница-Безразличие, товарка подружки старой, рубищем к спине, в затылок горячечный своим нечесанным уперлась, ладони мозолистые на горло положила, да не сдавливает, не держит - сама держится, на Смерть звездноокую равнодушно поглядывает: мол, не пора ли? А та, приглашенная, пляшет босоногая, о своем напевает и нити, что меня в миру сохраняют, в зрачках широких русалочьих одну за одной обрывает, да девчонке изможденной, на коленях моих душой плачущей в руки холодные передает: играйся, пока не надоест.
А она и играется, злость мою ладонями обняв, баюкает, колыбельную для ненависти шепчет, кровь к бунту призывает. А что той крови-то - половина. И пловина вскипает, жилы по новому узлом вяжет, сердце изношенное болью стискивает. Барабанным боем в ушах заливисто хохочет гостья, на лицо мое, страстями непонятными перекошенное, глядя, слушая дыхание хриплое, сбивчивое, поцелуями захлебывающееся. И не отвернуться от нее, ни глаза закрыть: и под веками она огнем полыхает, тянется от столба позорного руками обугленными.
Джин, ты стремился в Бездну? В Бездне есть муки и страдания на любой вкус, в Бездне дом родной блуднице-Безразличию. Что бы ты не выбрал, черпай полными горстями. Для себя, ублюдка, пороками зачатым, развратом воспитанным, и для нее, твари дивной, безгрешной, дочери О'шьеновой, что ворует с палуб моряков, не спрашивая о тех, кто ждет их на берегу.
Правда, тут надо заметить, и моряки покраденные, не слишком любопытничают по поводу русалочьих родственников, но их оправдывает то, что в данном случае они выступают в роли жертвы.
Жертва из меня получалась послушная, и от того крайне мрачная. Под Зовом было не до мыслей, а сейчас стало не до чувств. Все, что было во мне своего, все что во вне подавалось, русалка привередливая наведенным подменила, да все каким-то тоскливым. До слез. То ли грудь недооцененная так ее расстроила, то ли вспомнилось чего не из приятного, но фонила она своей меланхолией, что будь в своей воле - из принципа желание на корню пресек или попридержал до грани сил. Ибо заниматься любовью и рыдать в три ручья - чего очень хотелось! - и на самый искушенный взгляд казалось извращением редкого сорта. Но кто ж этих русалок знает, а кто еще и расскажет, что у них в обычаях, а что нет? Может, не закручинившаяся до соплей жертва и вполовину не так вкусна, как печалью на соль изошедшая? Может еще, что преображение из дивы размерами потрясающей в девчонку худенькую большеглазую, не последняя метаморфоза и следующим обликом будет и вовсе какой головоногий моллюск? Как представил себе, что не руками тоненькими меня обвивает, а щупальцами скользкими в захват взяла, не мизинчик на стопе узенькой целую, а присоску с коготком в розоватой воронке, то так морозом по хребту и продрало, что приснувшее Безразличие отвалилось. Сказать что фантазия сия воодушевила, так лучше промолчать! Во мне аж интерес и планы на будущее красками яркими заиграли! У инициативы вкус появился, а не только механика, на инстинкте густо замешанная. Оглянулся я, между делом, слегка затравленно, ничего толком не разглядел, гривой ее распушившейся обволакиваемый, но соображением иным проникся: где мы не знаю, с кем не ведаю, и есть ли кругом сам третий-четвертый зритель - не подозреваю. И ладно бы есть - пусть смотрят и завидуют люто - причем мне! - но вот если, к примеру, до возвышенностей каких функциональных рукой подать, а мы на коврике придверном расположились, то это окажется весьма обидным. Сомневаюсь, что русалка на повторный заход позволение даст, тут бы на первом не подохнуть, тем более, если головоногий моллюск не вымысел, а суровая правда морской действительности.
Даже гипотетическая возможность этой правды вызывает неконтролируемую дрожь на кончиках пальцев и я не знаю, что вызвало ее в первую очередь: преодолевший дурман инстинкт самосохранения или возбуждение от прикосновения к неизведанному. А неизведанного кругом с избытком: где бы мы не находились, акустика скудно освещенного помещения совершенно чудовищная с точки зрения прикладного шпионажа - думается, отойди мы друг от друга на несколько шагов и появятся все шансы слышать только собственные мысли. Ощущение, будто мы до сих пор под толщей воды, вот только падение со шнеки все равно имело свой цвет. Этот же мир черно-белый, приглушенный, и только тускло фосфоресцирующая полоса ее ожерелья добавляет плоскому миру глубины. Время уходит сквозь ладони исследующие просторы ее тела - прохладного, скользкого не то испариной, не то морской водой. Я недоволен ею. Не на такую русалку я соглашался - не на эту девчонку, из углов и ломанных линий состоящую. Ту, что хвостом по палубе плескала можно было мять безжалостно, тонуть в ее пышности, как в перине, а эту лишний раз сжать тягостно: все мнится, что под пальцами остаются лунки синяков, что мозоли до крови царапают ее кожу, что если обниму, забывшись, как хочется - сломаю. И не важно, что это надуманные причуды, важно что волосы ее, пологом нас укутывающие, можно заплести в тяжелую толстую косу...
Скорей бы уже ты обращалась, хвостатая, в головоногого моллюска или в анемону какую жгучую.
_________________

Как-то я пропустила тот момент, когда все пошло не так и не туда. Камнем с горы покатилось, все на пути сминая. Каким чудом? Как помогло? Почему не туда?! Вдруг веками отработанный сценарий начал барахлить. Был моряк, каких тысячи, а теперь под руками моими мужчина. Личность. Индивид. Пропади он пропадом. Со своими причудами и - Отец родной! - мнением. Как дальше жить-то? Не хотела я знакомиться, узнавать ближе, лазейки никакой не хотела оставлять. К чему русалке, которая наутро позабудет о своей игрушке, такая головная боль? Что мне с тобой делать, сердешный? Ты же холодный, насквозь ледяной, и мороз твой кожу жжет хуже пламени. До кости обжигает. Я же тепла искала...
А еще страннее, что Зов, песней манящей столетиями выпестованный, прокатившись по телу, сыплется вниз как песок. И взгляд, ядом проедающий, хоть и меняется, но не так, как ожидалось. Боги всемогущие, заколдованный он, не иначе! Только кто же мог с Зовом справиться? Чьи уста заклятие наложили? И откуда сила такая взялась?

Бурлит во мне магия: иномирная, неземная. Ключом горным кипит, выход ищет. Словно во сне и не со мной. И снится мне человек, сожженный до пепла, серой трухой сверху присыпанный. Пьет, ест, живет, дышит, только что-то умерло внутри. Нежность? Чувство? Доверие? Кто же ранил тебя так? И с каких пор мне не все равно?! Мне не жалко, не хочется плакать и заламывать руки, злость ураганом кружит голову, потому что трескается собственный лед, бьет горячий источник прямиком в сердце и что-то отзывается внутри. Не хочу, не надо... Только поздно. Нежданно, негаданно, незванно. На дыбы встает инстинкт самосохранения. Будто чуткая рука задела потаенную струну. Иди ко мне.

Лицо в ладони забираю бережно. Лучики-морщинки в углах глаз разглаживаю чутко. Посмотри же на меня... Улыбнись мне, пусть улыбка глаза согреет. Не как солнце лучами по поверхности моря скользит, а до самого дна. Улыбнись же, хороший, поцелуй ласково. Побудь со мной еще немного. Нам будет хорошо вместе... Вьюном диким вокруг моряка оплетаюсь, прижимаясь теснее, носом во впадинку за ухом утыкаюсь. Боишься? Не бойся. Я тебя согрею. Пряди перебираю черные, кольцами на палец накручиваю, зарываясь в гриву моряцкую. С губ зовущих дыхание собираю. Словно облик человеческий часть человечности мне с собой передал. Не знаю, не проверяла.
- Как тебя зовут, моряк?

»» 24.04.15 12:31 Обсуждение текущего сюжета игры Забытый мир
_________________