Робин Мак-Кинли "Красавица"

Мне очень понравилось то, что я прочитала. И перевод отличный. Теперь буду ждать продолжения.

Мэдди, Pchelka, спасибо большое!

Интересное начало, я очень люблю сказки, наверное так пытаюсь смягчить колючую реальную жизнь...
Что ж, посмотрим, что будет дальше)))
Спасибо за новый захватывающий перевод!
_________________

Урраа!!! Прода! Девочки спасибо вам за ваш труд!
_________________

Большое спасибо за перевод!
_________________

Мэдди, Пчелка, спасибо за продолжение!

Мэдди, Pchelka - поздравляю вас с праздником! Выражаю также благодарность за перевод!
_________________

Мэдди, Pchelka, большое спасибо за перевод!

очень затягивает книга, спокойное, красивое повествование, действительно, сказочное)
понравился очень момент:

Мне очень нравится!!! Спасибо за перевод!!!
_________________

Девочки, я рада, что книга нравится. Меня тоже такой стиль увлек. Насчет экшена - тут его, как такового, нет. Все так спокойно и размеренно. События начинают раскручиваться только во второй части. Скоро будет третья глава, а там уж и до Чудовища недалеко
Всех с прошедшей Пасхой! *** Я была в командировке, не успела поздравить
Pat это скорее сказка, чем ЛР
_________________

Леди я чёт не поняла: Это сказка или любовный роман?

И спасибо за перевод, с прошедшим праздником всех!!!
_________________

Спасибо за перевод!

 » Часть 1 Глава 3

Бета: Pchelka

Жэр заставил нас всех пообещать (хотя только у меня возникало желание, которое нужно было пресечь), что мы никогда не пойдем в лес за нашим домом без него или Отца; последнее было просто данью вежливости, потому как Отец был никудышным лесником. Я предположила, что Жэр имел в виду не заходить далеко в лес и однажды днем забрела на опушку с высокими деревьями вместе с конем и телегой, подбирая хворост, который пойдет в топку домашних каминов; все ветки, что росли в поле у дома уже были срезаны и сожжены в первые недели нашего проживания здесь. Но Жэр увидел меня из окна кузницы и прибежал за мной разозленный: я была удивлена, увидев его настолько сердитым, и объяснила, что не намеревалась нарушать его приказ, и что меня было видно из дома – точно так, ведь он-то меня увидел. Он не успокоился, но ответил, что не хочет, чтобы я просто даже и проходила рядом с этими высокими деревьями. Этот разговор случился в нашу первую осень здесь, листья отливали багряным и золотым; было уже достаточно прохладно и дыхание наше клубилось паром в воздухе.
Он посмотрел на дерево, под которым мы стояли, и вздохнул.
– Возможно, я слишком осторожничаю, но уж лучше так, чем быть безрассудным. – Он замолчал и потер рукой подбородок, изучая меня. – Ты когда-нибудь задумывалась о том, почему наш дом – единственный на этом конце города, на целую четверть мили вдалеке от соседнего дома? И почему мы берем воду для питья из колодца на холме, когда прямо рядом с домом протекает отличный ручей?
Я уставилась на него, не ожидая чего-то загадочного. Истории о северных краях, рассказанные в Городе, уже поблекли, когда мы сами стали сельскими жителями, и никакие гоблины нас не беспокоили.
– Не особенно, – ответила я. – Полагаю, я считала, что город вырос там, где он есть, а первый кузнец просто любил уединение; и возможно, что вода в ручье испорчена, хотя достаточно хороша для того, чтобы закаливать железо.
– Все не так просто, – произнес Жэр, выглядя немного пристыженным. – Говорят, что этот лес проклят. Нет, не проклят – заколдован. Ручей вытекает из леса, как видишь, так что скорей всего, он тоже заколдован, если все это правда. Первый кузнец – что ж, говорят разное. Возможно, он был колдун. Хороший был кузнец, но однажды он исчез. Это он выстроил дом: утверждал, что любит лес, а кузнице нужен рядом ручей, поскольку почти все в городе берут воду в колодце. Второй кузнец (тот, что уехал два года назад) выкопал колодец, которым мы теперь пользуемся, чтобы вода не околдовала его; но ему не понравились звуки, что лес выдавал после наступления темноты. Что ж, бывают странные звуки в лесу ночью. В любом случае, и он уехал. И стало сложно найти кого-то еще. Поэтому нам так дешево досталось это место: довольно прилично для тех денег, что у нас были.
– Никогда ни о чем таком не слышала, – заметила я. – Ты уверен, что не придумал это, чтобы заставить меня повиноваться? Это не сработает, знаешь ли – только разозлит меня.
Он ухмыльнулся.
– О, я знаю твой характер, Красавица, не волнуйся. И я говорю чистую правду – у тебя такой склад ума, что ты предпочитаешь все знать. – Он произнес это, усмехаясь: я всегда приставала к нему, чтобы он объяснял, что делает и зачем, когда помогала в кузнице; со временем, он привык к моему присутствию, а я научилась делать уголь и могла подковать лошадь, если лошадь не чинила препятствий.
– Я также хочу попросить тебя не рассказывать об этом семье: твой отец уже кое-что знает, но сестры в неведении. Когда-нибудь это всплывет, полагаю, но лучше пусть мы поживем здесь еще немного и прежде устроимся. Здесь удобно, мы хорошо живем; будет жаль, если глупые россказни нас испугают. – В его голосе звучала тихая мольба и это меня удивило. – Я просто пытаюсь быть... осторожным.
– Глупые россказни, – повторила я. – Не слышала об этом ничего, кроме того, что рассказал ты.
– Конечно же, нет. Подумай только. Синему Холму был нужен кузнец: теперь он у них есть, осмелюсь сказать, даже очень умелый, и они не хотят его отпугнуть. Кроме того, если этот лес и вправду заколдован – ничего не происходило уже в течение сотен лет и, возможно, ничего нет, может, он был заколдован, или все еще заколдован, но если мы его не потревожим, он не причинит нам вреда. И на самом деле, горожане от нас ничего не скрывают: я ведь сам из этих краев, ты знаешь, и Мелинда напомнила мне о происхождении этого места, когда написала мне о нем. – Он замолчал.
– Так что же произошло тогда, почти сто лет назад? – спросила я.
День уже угасал и последние лучи уходящего солнца освещали окрашенные осенью до насыщенных оттенков деревья и превращали мышиный цвет дома в медно-красный. Сквозь кухонное окно я могла видеть фигуру в фартуке, стоящую у огня. Жэр взял Великодушного за поводья и повел его вперед, шагая по краю леса, но не приближаясь к дому.
– Что ж, – наконец произнес он и вновь взглянул на меня с робкой улыбкой. – Ты будешь смеяться и я не буду винить тебя за это. Я здесь вырос, а сказки, которые ты слышишь с младенчества, остаются с тобой, желаешь ты того или нет. Говорят, что есть замок посреди дикого сада в самом центре этого леса; и если ты когда-нибудь затеряешься на краю опушки и не будет видно ничего, кроме больших и темных деревьев вокруг, тебя притянет к этому замку; а в замке живет чудовище. Когда-то оно было человеком, говорится в некоторых сказках, и его превратили в ужасное чудовище за его злые деяния; некоторые говорят, что он так родился – как наказание своим родителям, королю и королеве одной славной страны, которые заботились только о своих удовольствиях.
– Словно Минотавр, – прошептала я.
– Кто-кто?
– Минотавр. Из старинной греческой легенды. Как выглядит монстр?
– Никто не знает. Моя мать заставляла меня слушаться историями о медведе с когтями в фут [1] длиной; мать моего лучшего друга добивалась послушания с помощью огромного вепря, который мог придти и унести его на своих огромных клыках. А первый владелец трактира в этих краях утверждал, что это был грифон. Кем бы оно ни было, у него был жуткий аппетит. В истории говорится, что ни один охотник не найдет добычи в лесу; и ты знаешь, как странно, что в нашем саду нет ни кроликов, ни сурков – и это само по себе необъяснимо. Ты не увидишь оленей и никто, со времен детства самых старейших из горожан, не приносил добычу из леса. Здесь нет даже белок, а ведь они живут в любом месте.
Солнце почти закатилось: огонь из камина отливал теплыми бликами сквозь окна, оставляя золотистые отпечатки на земле в саду. Отец вошел, насвистывая, в гостиную с результатами моих трудов в этот день, и положил их на поленницу. Он задержался у двери и прокричал нам:
– Ты идешь обратно в кузницу, Жэр? Я еще не закрывал ее.
– Да, – отозвался Жэр. Отец отправился в дом.
– А теперь, я хочу, чтобы ты дала клятвенное обещание, – попросил Жэр. – Во-первых, ты не будешь пугать этими рассказами своих сестер, которые я по глупости, кажется, открыл тебе. А во-вторых, ты будешь держаться подальше от этого леса.
Я сердито уставилась на землю. Мне не нравились обещания, потому что моя совесть заставляла меня их сдерживать.
– Я ничего не расскажу сестрам, – ответила я и выдержала паузу. – Если магия опасна, то и для тебя тоже, и я буду держаться подальше, если ты сделаешь также.
Жэру это не понравилось, но затем он внезапно улыбнулся.
– Мне иногда кажется, что ты и сама наполовину колдунья, так что лес, возможно, не будет тебя тревожить. Ладно, я обещаю. А ты?
– Да, – ответила я, и пошла разгружать телегу и ставить Великодушного в конюшню. Жэр все еще был в кузнице, когда я закончила. Он поднял взгляд, когда я вошла.
– Да? – сказал он. – Я закончу через минуту.
– Жэр… почему ты рассказал мне о заколдованном лесе?
Жэр поднял молот, который использовал, и начал изучать следы износа на обухе.
– Что ж, – задумчиво ответил он. – У меня очень высокое мнение о твоем упорстве, и я знал, что никогда не получу обещание послушания от тебя, если не расскажу правду об этом. Я не очень хороший лжец – а этот старый лес заставляет меня беспокоиться.
Внезапно он улыбнулся как мальчишка и добавил:
– Думаю, будет облегчением для меня пообещать тебе держаться подальше от леса: больше не придется придумывать причины для этого. Скажи сестрам, что я зайду в дом через минуту.
***

Следующим утром, перед рассветом, я проснулась и проскользнула вниз босиком. Я сделала одолжение человеку, который чинил сбруи, а он сказал, что сможет сшить мягкую кожаную подкладку под сбрую Великодушному, чтобы та защищала его плечи; у коня уже были две потертости, которые меня беспокоили. Баки сказал, что этим утром все будет готово, путь на его ферму был неблизкий, а у меня было чем заняться после. И мне нравилось наблюдать за рассветом.
Я оседлала Великодушного и вывела его из конюшни; конь оставлял огромные, как блюдца, следы в траве, покрытой инеем. Я замешкалась, когда мы подошли к ручью: обычно мы обходили кузницу, следуя за ручьем, потом поднимались на небольшой холм по направлению к городу, а я доставала воды из колодца, когда мы проезжали мимо. Сегодня же я подвела коня к воде и подождала, наблюдая за ним: он склонил голову, сморщил свои черные ноздри, нюхая ручей, и фыркнул; затем опустил морду и стал пить. Он не превратился в лягушку или в грифона, который мог бы улететь. Конь просто поднял голову, причмокивая ртом, полным воды, и навострил уши в мою сторону; в этом не было и следа чего-то необычного. Я прошла на шаг или два вверх по ручью, опустилась на колени, чтобы зачерпнуть немного воды в руки, которая стекала по моим запястьям. Вода была так холодна, что от нее заболели зубы; но она была сладкой и очень вкусной, лучше той тусклой воды из приемлемого колодца. Я тоже не обернулась лягушкой и, когда поднялась, то все вокруг выглядело как обычно. Я села на коня и мы медленно потрусили прочь.
***
Бедность, кажется, пошла мне на пользу. Мы с Грейс были подружками невесты на свадьбе у Хоуп, Грейс выглядела хрупкой и неземной, а Хоуп – пышущей жизнью и переполненной любовью, а я ухитрилась выглядеть подобающе. После года пребывания на солнце и свежем воздухе кожа моя очистилась, а так как я не утруждала себя ношением шляпы, то загорела от работы на полях, что шло мне больше, чем моя обычная землистая бледность. Я также ходила с прямой спиной, так как перестала горбиться над книгами; и стала гораздо сильнее, хотя это и не ценилось как важное качество в женщине. Грейс и Хоуп везде выделялись, но здесь, в деревне, число простушек превосходило число привлекательных девушек, и я более подходила к этому окружению, чем в ярком обществе большого города. Хотя я так и не выросла. Когда мне было двенадцать, мои сестры ласково говорили, что размер моих рук и ног означает, что я еще вырасту; но ко времени моего шестнадцатилетия, я осознала, что мой рост не изменится. Но теперь, когда мне больше не приходилось затягивать руки в изящные перчатки, я обнаружила, что они могут многое сделать: значит, я была довольна собой. Помогало и то, что единственное зеркало в доме висело в комнате сестер.
Мы сильно беспокоились о Грейс в первую зиму: она так и не пережила удара от потери Робби и она худела и бледнела; мне иногда казалось, что я смогу увидеть огонь камина сквозь нее. Но с приходом весны ей стало лучше, и хотя сестра и стала тише, чем когда-то была, она набрала вес и краска вернулась на ее щеки. Грейс провела большую часть приготовлений и организовала всю свадьбу и пир после; если она и думала о Робби, то этого не было видно: она смеялась, пела, танцевала и проверяла уровень напитка в чашах для пунша. Она даже слегка пофлиртовала с молодым священником, который провел церемонию, и бедный мужчина ушел домой словно опьяненный, хотя не пробовал ничего крепче чая за весь день.
И в день свадьбы меня поцеловал Ферди: вот так я обнаружила, что приличный вид также имеет свои недостатки. Ферди – парень немногим старше меня, который помогал Жэру в кузнице, когда требовалось; Жэр часто повторял, что парнишка может стать отличным кузнецом, и он хотел бы нанять его на полный день. Ферди был высок и худощав, с костлявыми руками, огромным носом и дикой копной рыжих волос. Мы подружились за последние месяцы (он начал работать с Жэром в начале июня) и мальчик научил меня рыбачить, ставить ловушки для кроликов, убивать и потрошить их. Он мне нравился, но поцелуй его меня не обрадовал.
В день свадьбы все было голубым, прозрачным и теплым – даже жарким, после второго бокала пунша. Церемонию проводили в нашей скромной гостиной, только с семьей, Мелиндой и несколькими друзьями; но после целый городок пришел на прием. Мы перевезли огромные столы из Грифона в телеге Великодушного и поставили их в поле, добавив свой кухонный стол; мы выставили хлеб и сладкое масло, пироги, фрукты и варенье, печеное мясо и пунш, чай и молоко для желающих; а музыкантов попросили принести скрипки, так что у нас были танцы; Жэр и Хоуп смеялись над поддразниваниями своих друзей и танцевали со ними, благодаря за их добрые пожелания, но не отрывали взгляда друг от друга. День начался очень рано, все думали, что он закончится с закатом; завтра будет обычный рабочий день, приближалось время сбора урожая, свободной минуты не было даже для свадьбы. Грейс, Молли, Мелинда и я убрали со столов сразу после наступления сумерек. Мы соглашались, что все утомлены, но все же не смогли скрыть улыбок.
Ферди пришел на следующий день специально, чтобы повидать меня, хотя я и не желала видеть его, особенно, если он посетил меня с особой целью. Он сбивчиво принес свои извинения, умоляя простить его за предыдущий день, весь трясся и ярко краснел, что довольно странно выглядело в сочетании с его рыжими волосами. Я простила его, чтобы он перестал извиняться; но я также начала избегать его, ведь если я приходила в кузницу, а Ферди находился там, или если он обедал с нами, он всегда следил за мной взглядом так, словно я была одета в черный капюшон и держала топор в руках [2] , а он был следующий в очереди.
Жэр, новобрачный, который должен был замечать лишь свою очаровательную молодую жену, увидел напряженность между своим помощником и свояченицей. Однажды, когда мы вместе собирали хворост и у нас выдалась свободная минутка, он кинул инструменты на кучу хвороста и приказал Великодушному двигаться, а затем провел по лицу грязной рукой и сказал:
– Насчет Ферди.
Я замерла. Последовало молчание, которое словно смеялось мне в лицо, а Жэр мягко произнес:
– Не беспокойся об этом. Это бывает по-разному с разными людьми.
Я подняла ветку с земли и рассеянно бросила ее в телегу. Я не знала, что он имеет в виду, говоря «это», и скорее умерла бы, чем спросила.
– Ладно, – ответила я. А затем, взяв Великодушного под уздцы, добавила, сказав через плечо: – Спасибо.
Я понимала, что он лишь хотел помочь.
Через десять месяцев после свадьбы, в мае, Хоуп родила близнецов. Первой родилась девочка: Хоуп назвала ее Мерси [3], в честь нашей погибшей сестры, хотя я лично подумала, что в нашей семье достаточно женщин, носящих имена добродетелей. Малыша же назвали Ричард, в честь отца Жэрвейна. Мерси была здоровым, счастливым ребенком с самого начала; родилась она златокудрой, с голубыми глазками, которые всегда смотрели прямо на того, кто склонялся над ней. Ричард был слабеньким, лысым и выглядел истощенным, плохо ел и в первые шесть месяцев плакал, не переставая; затем ему, возможно, стало стыдно, потому что он начал рыдать с перерывами, стал пухлее и розовее, и у него начали расти красновато-каштановые волосы.


На дворе стоял конец сентября, когда с юга в городок заехал бродячий торговец и спросил в Грифоне, знает ли кто мужчину по имени Вудхаус или другого – старика по имени Хастон, которые раньше жил в большом городе. Мелинда, оглядев его и спросив, что ему нужно, привела его к нам; он передал Отцу запечатанное письмо.
Вести были от знакомого по имени Фрюэн, которому Отец доверял. Это был купец, владевший несколькими кораблями, в городе он соседствовал с нашим бывшим домом. Теперь же он писал, чтобы рассказать об одном из пропавших кораблей Отца: тот все-таки был на пути обратно в порт. Корабль был замечен и о нем рассказал один из капитанов Фрюэна, и купец мог поручиться за слова того капитана. Фрюэн не сообщил точно, когда корабль прибудет домой, но он надеялся, что сможет позаботиться о судне, пока не получить весточку от своего старого друга Хастона о том, как нужно будет поступить. Отца приглашали остановиться в доме Фрюэна, пока тот будет управляться с делами.
Отец прочитал письмо вслух для нас, пока все сидели у камина в гостиной после ужина, и мрачная тишина наступила после того, как он закончил. Грейс сидела словно замороженная, если бы не огонь, она казалась бы невероятно бледной, руки ее сжались в кулаки на коленях, скручивая фартук. Даже детки притихли: я держала Мерси, которая смотрела на меня, широко раскрыв глаза.
– Мне придется ехать, – сказал Отец. Присутствие Робби Такера почти можно было ощутить в комнате. – Том Брэдли должен со дня на день прибыть сюда – я могу поехать на юг с караваном.
Так и случилось. Том прибыл спустя неделю и заявил, что будет рад, что Отец снова составит ему компанию на пути в Город. Письмо словно окутало нас всех гнетущей пеленой, которую ни солнечная приятная осень, ни радость детей не могли развеять; мрачность лишь усилилась после отъезда Отца. Самое худшее было в том, что Грейс снова холодела и бледнела, нервничая, тяжело было видеть ее такой беспомощной и отчаянной, пытающей тщетно подавить напряжение, которое она испытывала.
Отец просил нас не ждать его до весны, ведь тогда путешествие будет легким. Но одним холодным вечером в конце марта, когда покров снега был почти в фут высотой после внезапной метели, передняя дверь отворилась и Отец появился на пороге. Он покачнулся и Жэр шагнул вперед и поддержал его, а затем почти на руках дотащил его до кресла у камина. Как только Отец со вздохом присел, мы все заметили, что в руках он держит розу: большую алую розу, больше, чем мы когда-либо видели, в полном и безупречном цвету.
– Вот, Красавица, – сказал он мне, протягивая ее. Я взяла цветок дрожащей рукой и стояла, уставившись на розу. Никогда прежде я не видела такой красоты.
Когда Отец отправлялся в путь прошлой осенью, он спросил дочерей, может ли он привезти нам что-нибудь из Города. Нет, ответили мы, мы желаем лишь того, чтобы он вернулся домой здоровым и как можно скорее.
– Ну же, дети, – ответил он. – Красивым девушкам нужны красивые вещи: какие безделушки вам бы хотелось?
Мы посмотрели друг на друга, не уверенные, что нужно ответить; а затем Хоуп усмехнулась, поцеловала Отца и сказала:
– О, привези нам нити жемчуга, рубины и изумруды, потому что на следующий прием к Королеве и Королю нам совершенно нечего одеть.
Все засмеялись, и Отец тоже, но глаза его, мне казалось, были полны боли; немного позже я попросила его:
– Отец, кое-что ты можешь привезти мне – я бы хотела посадить розы в саду вокруг дома. Если сможешь купить что-то недорогое из семян, через несколько лет у нас будет сад, которому позавидуют все в Синем Холме.
Он улыбнулся и пообещал, что постарается это сделать.
Мне припомнилось это теперь, спустя пять месяцев, когда я ощутила ледяной стебель в своих руках. Мы замерли, будто бы персонажи живой картины, сосредоточив внимание на длинной розе в моих руках, с багряных лепестков которой медленно капал снег; затем порыв ветра от резко открывшейся двери словно пробудил нас ото сна. Грейс сказала:
– Я налью воды в стакан для цветка, – и прошла на кухню. Когда я подошла прикрыть дверь, то увидела стоящую во дворе несчастную лошадь, чем-то нагруженную; она подняла голову и взглянула на меня. Я и не думала, что Отец еще что-то привез, кроме алой розы. Я протянула цветок Грейс и сказала:
– Я позабочусь о лошади.
Жэр последовал за мной и случилось так, что мне потребовалась его помощь, потому что седельные сумки были полны и очень тяжелы.
Когда мы вернулись, Отец пил мелкими глотками наскоро разогретый сидр, а тишина покрывала все вокруг, словно снег – поля. Жэр и я кинули кожаные сумки в угол рядом с дверью и забыли о них. Как только мы заняли места у камина, Хоуп присела перед Отцом и положила руки ему на колени; он поднял на нее взгляд и она мягко спросила:
– Что произошло с тех пор, как ты покинул нас, Отец?
Он покачал головой.
– Слишком много, чтобы рассказывать прямо сейчас. Я устал и должен поспать.
Мы заметили, каким старым и слабым он выглядел, глаза его были усталыми и опухшими. Он поднял взгляд на Грейс:
– Прости, дитя, это был не «Ворон».
Грейс опустила голову.
– Это был «Мерлин»; судно все-таки не затонуло. – Он опять замолчал на несколько минут, пока огонь из камина гонял тени по его измученному лицу. – Я привез немного денег и пару вещей; но немного.
Жэр и я с удивлением взглянули на забитые доверху седельные сумки, но ничего не сказали.
Грейс поставила розу в высокий фарфоровый стакан с водой, и отнесла ее на каминную полку над огнем в гостиной. Отец посмотрел на цветок и все остальные последовали за его взглядом.
– Тебе нравится, Красавица, дитя мое? – спросил он.
– Очень, Отец, – ответила я, гадая. – Никогда не видела ничего подобного.
Он произнес, уставившись на розу, словно в трансе:
– И ты даже не представляешь, насколько дорого обошлась мне такая обычная вещь.
И только он закончил говорить, как лепесток упал с цветка, хотя бутон остался нетронутым и продолжал цвести. Лепесток переворачивался в воздухе, пока падал, словно весил не больше перышка и легкие порывы воздуха от огня в камине могли его поднять; огонь же словно позолотил его. Но, достигнув пола, лепесток упал со слышным звоном, как оброненная монета. Жэр наклонился и поднял его: тот был ярко-желтого цвета. Жэр покрутил его в пальцах, с легким усилием согнув.
– Он золотой, – тихо произнес он.
Отец поднялся, будто спина его болела.
– Не сейчас, – сказал он в ответ на наши изумленные лица. – Завтра я расскажу вам всю историю. Поможешь мне подняться наверх? – попросил он Грейс; все остальные смотрели на них, пока они не ушли. Хоуп погасила огонь и мы отправились спать. Седельные сумки лежали там, где мы с Жэром их оставили: он едва взглянул на них, пока проходил в дверь.
Мне приснился ручей, текущий из заколдованного леса и превратившийся в жидкое золото, которое звенело, пробегая по камням, и было мягким, словно шелк; а большой красный грифон пролетал над полем, отбрасывая тени на наш дом своими крыльями.

_______________
[1] примерно 0,3 метра
[2]Традиционно палачи закрывали лицо черным или красным капюшоном. Хотя некоторые современные историки утверждают, что такого обычая не существовало.
[3]Мерси (mercy, англ.) – милосердие, жалость, сострадание.
_________________

Вот и аленький цветочек появился!
Спасибо!!!
___________________________________

Да, лес. цветочек, всё как в сказке! Спасибо, Мэдди, Pchelka.
_________________

Очень интересно. Жду с нетерпением следующую главу!
_________________