Степанова Алена:
Спасибочки большое автору ) И вот началось, то чего я больше всего боялась, Соню жалко до слез основная доля невзгод выпадет на ее долю.
Вчера перечитывала воспоминания Полины Аненковой( жены декабриста Ивана Аненкова) ее история любви показана в замечательном фильме "Звезда пленительного счастья". Так вот в ее воспоминаниях описано, как изнеженные, хрупкие барышни, преодолевали невзгоды, какие не каждый мужчина преодолел бы. Надеюсь , что в Соне есть, этот "стальной стержень", благодаря которому, выстояли жены декабристов.
РС. Если Саша смириться со смертью Сони поверив, что ее больше нет я в нем разочаруюсь. Еще раз, большое спасибо))) И жду еще)))
Соечка:
Степанова Алена писал(а):
Если Саша смириться со смертью Сони поверив, что ее больше нет я в нем разочаруюсь.
Да, у меня вот тоже такие же мысли. Ведь 100%-ного доказательства ее смерти ведь нет. Но мужики, они такие, ненадежные в плане терпения и ожидания, не то что женщины.
-Алиса-:
Всем доброго дня!
sveta-voskhod писал(а):
О! Вот так поворот! Спасибо Юля!!!
Светочка, привет. О, сколько еще будет поворотов.
Степанова Алена писал(а):
Спасибочки большое автору ) И вот началось, то чего я больше всего боялась, Соню жалко до слез основная доля невзгод выпадет на ее долю.
Выбор у Сони не велик. Само собой, ей немало достанется и впереди предстоит еще немало трудностей.
Степанова Алена писал(а):
Надеюсь , что в Соне есть, этот "стальной стержень", благодаря которому, выстояли жены декабристов.
У Софьи есть самле главное - жажда жить не смотря ни на что и вопреки всему. К тому же, хоть ей и предстоит многое, но вряд ли как женам декабристов придется окунуться в жизнь полную лишений и бытовых трудностей.
Соечка писал(а):
Да, у меня вот тоже такие же мысли. Ведь 100%-ного доказательства ее смерти ведь нет. Но мужики, они такие, ненадежные в плане терпения и ожидания, не то что женщины.
Степанова Алена писал(а):
РС. Если Саша смириться со смертью Сони поверив, что ее больше нет я в нем разочаруюсь. Еще раз, большое спасибо))) И жду еще)))
Кому как не Раневскому знать, что все может быть. Его самого похоронили раньше времени.
Len-ta писал(а):
Вдохновения, жду проду
Лена спасибо. Вдохновение штука капризная. Если оно есть фантазия парит будто на крыльях, пишется легко, а вот если нет, хоть целый день просиди за клавиатурой, не напишешь ни строчки. Не в споледнюю очередь творить помогает отклик читателя. Для автора это, как допинг для спортсмена.
Ma-DL-eN писал(а):
Юля, привет! Спасибо за продолжение.
Пожалуйста )))
Малинка писал(а):
Вот это поворот........
Жду продолжения, с нетерпением!!!
Жду продолжения, с нетерпением!!!
Что удивило больше? Поворот сюжета или поведение Чартинского? Если последнее, то не такой он уж белый и пушистый.
-Алиса-:
» Глава 29
Глава 29Джозеф разлил по чашкам остатки вина и, заглянув в пустую бутылку, грустно вздохнул:
- Скажите, Чартинский, вы видимо, считаете меня жестоким человеком? А меж тем эта жестокость не что иное, как проявление благоразумия.
- И всё равно я не понимаю, зачем вам понадобилось стрелять в этого мальчишку? Вы могли просто сбить его с ног и обезоружить, - отозвался Адам, уставившись неподвижным взглядом на пламя единственной свечи.
- Ну, допустим, я бы отобрал у него пистолет, до того, как он успел бы кого-нибудь из нас подстрелить, для меня предпочтительнее, разумеется, что это были вы, Чартинский, и что далее? Прикажете взять его с собой, как и его сестрицу? Отпустить его – всё равно, что объявить на всю округу о нашем с вами здесь присутствии.
Адам промолчал в ответ. В словах Зелинского была немалая доля здравого смысла, и возразить ему было нечего. Но всё же в последнее время то восхищение, которое он испытывал, стараясь во всём подражать Джозефу, сменилось едва ли не страхом. Чартинского всё чаще стали посещать мысли, что ежели Джозефу по каким-либо причинам станет не нужно присутствие компаньона подле его персоны, он, не задумываясь, избавится от него. Да, Зелинский вызывал всё больше опасений, но, тем не менее, именно ему было подвластно вытащить их из той передряги, в которой они оказались. Под маской бывалого вояки, кутилы и записного дамского угодника скрывался изощрённый ум, сильная воля и твёрдый характер.
- Я тут подумал на досуге о том, что пора выбираться из сего гостеприимного дома, - будто угадав мысли Чартинского, вновь заговорил Джозеф. - Это даже на руку нам, что madame вдруг чудесным образом лишилась дара речи.
Адам удивленно глянул на своего vis-à-vis. Заметив интерес в глазах собеседника, Зелинский продолжил свою мысль:
- Днём я обошёл усадьбу. В каретном сарае имеется дорожный экипаж, плохонький, разумеется, но вполне пригодный для путешествия. У нас в наличии четыре лошади. Разумеется, это верховые лошади и в упряжи ходить непривычные, но мы можем их обменять на ближайшей почтовой станции. Вы могли бы изобразить супруга хворой madame, везущего свою благоверную на воды в Пятигорье, ну а мне достанется роль вашего слуги.
- Признаться, ваша мысль не лишена здравого смысла, - после некоторого размышления, ответил Адам. – Но, позвольте, Севастополь довольно далеко от Пятигорья.
- Доберёмся до Полтавы, а там, я думаю, дальнейшее направление нашего путешествия не вызовет пристального интереса.
- Мне думается, вы правы, Джозеф, - согласился Чартинский.
- Надобно избавиться от этого, - Джозеф с отвращением глянул на свой довольно потрёпанный мундир. – Надеюсь, в этом доме найдется то, что мы сможем употребить для маскировки и воплощения нашего плана.
Адам согласно закивал. Встав с колченого кресла, Зелинский потянулся всем телом до хруста в суставах.
- Пора на покой, - заметил он. – Не стоит оставлять без присмотра вашу пташку. Я сменю вас после полуночи. - С этими словами Джозеф покинул помещение, отправившись поискать себе места для ночлега.
Оставшись один, Чартинский ссутулился в кресле, пытаясь найти удобное положение, и с раздражением уставился на большие напольные часы, стрелки которых давно остановились. Тишина и покой большого, оставленного хозяевами дома способствовали размышлениям. На удивление, несмотря на позднее время, сон не шёл. Адам прошёлся по комнате, шаги его, приглушённые толстым ворсом ковра, тем не менее, отдавались в слегка затуманенной вином голове мерными ударами, чем-то схожими с ритмом тяжело бьющегося под мундиром сердца.
Мысли его вернулись к Софье. Она, верно, давно уж спала, хотя, может, и нет. Можно ли спать, когда жизнь твоя и будущее в какой-то мере зависят от прихоти чужого человека? Чартинский вздохнул, вглядываясь в тёмное окно. В стекле отражался огонёк свечи. Для него она перестала быть чужой в тот самый момент, когда он понял, что жизнь их неразрывно связана. Именно она, сама того не зная, повлияла на всю его жизнь. Именно тогда, когда она отвергла его, ему пришла в голову мысль пойти служить в армию Bonaparte. «Нет, наверное, всё же не тогда, - покачал он головой, останавливаясь перед дверью, ведущей в спальню, - а тогда, когда её муж – этот гордый холёный гвардейский офицер ударил меня по лицу прямо в клубе на глазах всей этой жадной до скандалов публики». О, как унизительно было вспоминать о том, как Раневский отказался от поединка, высмеяв его, выставив жалким и недостойным соперником. Ежели бы он согласился драться на дуэли, то тогда, даже ежели бы суждено было умереть, это не было бы так унизительно. Он мечтал о том, что войдёт победителем в город, что так жестоко высмеял его, уже он будет диктовать свои условия, но ныне вся эта иллюзия рухнула как карточный домик, рассыпалась прахом несбыточных надежд и желаний. О, нет, одно желание, он бы вполне мог удовлетворить. Сколько раз он мечтал о ней ночами, думал, каково это будет: целовать её, ласкать её стройное тело?
Адам упёрся лбом в закрытую дверь. «Разве посмеет она отказать мне сейчас?» - подумалось ему. Толкнув дверную створку, Чартинский вошёл. Софья не спала, и едва он показался на пороге, села на кровати, как-то по-детски беспомощно поджав к груди колени. В полутьме комнаты он не мог видеть выражения её лица, но почему-то был уверен, что легко прочитает в её глазах страх и неуверенность.
- София… - Чартинский опустился на кровать, избегая смотреть на неё. – Помнится, я говорил вам, что не могу не думать о вас, - глухо произнес он. – Вы всё время в моих мыслях. Желание коснуться вас сжигает меня.
Софья шевельнулась в темноте, отодвигаясь от него. Адам повернулся, попытался ухватить её руку, но она вырвала у него ладонь. В какое-то мгновение, свет из будуара, просочившийся в щель неплотно прикрытой двери, мутным желтоватым пятном упал на её лицо. Чартинскому казалось, что она должна испытывать страх, но вместо того совершенно иные эмоции он прочёл на её лице. То, что он увидел, не имело с чувством страха ничего общего, её губы презрительно кривились, весь её вид выражал крайнюю степень отвращения. В душе Адама всё перевернулось. Он хотел поговорить с ней, попытаться объяснить мотивы своих поступков, ему хотелось видеть понимание в её глазах, а не эту брезгливость, с которой она отодвигалась от него. Желание быть понятым и выслушанным уступило место злобе, самой примитивной и дикой.
Здоровой правой рукой Чартинский ухватил тонкое запястье и, зная, что причиняет ей боль, потянул к себе. Софья отчаянно сопротивлялась ему, пыталась ударить, расцарапать его лицо. Сдавленно чертыхнувшись, когда одни из её ударов пришёлся в простреленное плечо, Адам навалился на неё всем своим весом, лишая её возможности к сопротивлению. Он искал губами её губы, но она уворачивалась от его поцелуев. Частое дыхание с трудом вырывалось из её груди, сдавленной его тяжестью, и он ощущал его на своей щеке. Её собственный аромат, смешавшийся с запахом гари, близость и тепло стройного тела всё более горячили кровь. Чартинскому казалось, что он не смог бы оторваться сейчас от неё, даже если бы к его виску приставили пистолет.
Паника и отчаяние овладели Софи. Напрягая все свои силы, она силилась освободиться от него, но усилия её были тщетными. Мысль о том, что он всё равно добьётся желаемого, но сопротивление при том лишь подогреет его злость, и тогда, он, не задумываясь, причинит вред ей, а возможно, и ребёнку, что она носила, заставила её оставить эти попытки. Что могло быть дороже? Дороже её жизни и чести? Лишь дитя Александра, та самая жизнь, которую она так долго и отчаянно выпрашивала у Всевышнего.
Чартинский мгновенно почувствовал в ней эту перемену и ослабил хватку. Адам склонился, желая поцеловать её, но Софья отвернула лицо, и его губы лишь скользнули по гладкой щеке.
- Пусть так, - прошептал он.
Отстранившись от неё, Чартинский распахнул на ней полы расстёгнутого сюртука, принадлежавшего Мишелю и, ухватившись за ворот рубашки, разорвал тонкий батист.
«Господи, пусть побыстрее кончится», - судорожно вздохнула Софья, ощущая тепло его ладоней на своей обнажённой коже. Эти почти нежные касания не вызывали в ней ни желания, ни трепета, в голове настойчиво крутилась лишь одна мысль о том, чтобы он ушёл, оставил её в покое. Испытывая жгучий стыд, Софья поднялась с постели, едва Чартинский скатился с неё, освободив от тяжести своего тела. Сдёрнув с кровати покрывало, она торопливо завернулась в него.
Адам сел на постели. Прохлада нетопленных комнат холодила разгорячённую кожу. Нынче, когда похоть, ударившая ему в голову, была удовлетворена самым скотским образом, Чартинский раскаивался в том, что сделал. Вовсе не о том он мечтал когда-то. Он желал видеть в её глазах восхищение, желал чувствовать ответный трепет её тела, чтобы то, что произошло между ними, было чистым и возвышенным, а не насильственным гадким совокуплением.
- Pardonne-moi, mon ange, - покаянно прошептал он.
Пощёчина обожгла скулу. Поймав узкую ладошку, нанесшую ему, тем не менее, весьма ощутимый удар, Адам прижался к ней губами.
- Je vous aime. L'aime. Oublie le. Nous partions tous commençons par le début (Я люблю тебя. Люблю. Забудь о нём. Мы уедем, всё начнём сызнова), - торопливо, горячо зашептал он.
Отвернувшись от него, Софья отошла в самый угол, поправила сползавшее с плеч шёлковое покрывало.
Вздохнув, Чартинский принялся одеваться, то и дело поглядывая на её напряженную спину. Утром завтрак, состоявший из отвратительного кофе и чёрствого хлеба, пленнице принес Джозеф.
- К спальне примыкает гардеробная, - указал он на едва приметную дверь. – Подберите себе что-нибудь, - пройдясь многозначительным взглядом по разорванной рубашке, кое-как стянутой на груди, ухмыльнулся Зелинский. – После завтрака мы с вами отправимся в увлекательное путешествие, и ежели будете вести себя как должно, оно, может быть, будет не лишено приятности для вас.
Софья ответила ему недоумённым взглядом.
- Стало быть, Чартинский не сказал вам о том, - вздохнул Джозеф. – Впрочем, вижу, что вам было не до разговоров этой ночью. Поторопитесь, - обернувшись с порога, добавил Зелинский, - ежели не хотите, чтобы я оказывал вам услуги камеристки.
Софье хотелось схватить тарелку и запустить прямо в спину самоуверенному наглому поляку, посмевшему предположить, будто близость с Адамом была ей приятна. «А ещё бы я вылила кофе прямо ему на голову», - вздохнула она.
***
Ранение Раневского оказалось куда тяжелее, чем то могло показаться на первый взгляд. Крупный осколок гранаты глубоко вошёл в плоть и раздробил бедренную кость. Ещё в лазарете оператор говорил о том, что надобно отнять ногу, но Александр воспротивился, ответив, что предпочитает умереть от антонова огня, нежели жить с одной ногой. Не сумев убедить его, врач извлёк осколок и, перевязав рану, посетовал на его несговорчивость, предполагая, что штабс-ротмистр с такой раной долго не протянет. Изнурительная дорога в Вознесенское едва не доконала Раневского, рана воспалилась и причиняла ему неимоверные страдания. Врач, прибывший из Петербурга, тоже настаивал на ампутации, но несговорчивый пациент остался при своём мнении. Смирившись, доктор вскорости с удивлением обнаружил, что раненый пошёл на поправку. Однако говорить о полном восстановлении, было невозможно. Становилось совершенно очевидно, что Раневскому суждено остаться хромым до конца жизни. Спустя два месяца Александр уже смог передвигаться самостоятельно с помощью трости. Он намеревался подать прошение о восстановлении его в армии, и письмо, пришедшее от Андрея, только лишь укрепило его в этом желании.
Оставалось ещё одно дело. Раневский вздохнул, дотянулся до трости и, тяжело опираясь на неё, поднялся с кресла. Нога отозвалась ставшей уже привычной тянущей болью. Как же ему не хотелось ехать в Воздвиженское к Лиди, но совесть требовала завершить то, что уже начато. Вчера у него был стряпчий, просмотрел бумаги и заверил его, что завещание составлено в полном соответствии с нормами закона, однако, что касается морали, то дело весьма сомнительное. В кабинет заглянул Тимошка.
- Барин, можно ехать, - скороговоркой произнёс он.
- Иду, - вздохнул Раневский.
Тимофей намеревался подставить хозяину плечо, дабы помочь спуститься с высокого крыльца, но Александр оттолкнул его руку.
- Сам! – бросил он, осторожно спускаясь по ступеням.
Устроившись в экипаже, Раневский стукнул в стенку, подав знак трогаться. Дормез медленно покатил по аллее, и, выехав за ворота, всё быстрее и быстрее помчался по широкому тракту. «Мне следовало бы ехать в Рощино, вместо того, чтобы заниматься чужими делами», - недовольно хмурился он. Более всего претило объясняться с Лидией. Какие слова подобрать? Как объяснить? Всю дорогу он мучился этими мыслями, то и дело поминая Корсакова, втянувшего его в эту неприятную ему ситуацию. Седмица ушла на то, чтобы преодолеть расстояние от Вознесенского до Воздвиженского.
В усадьбу въехали поздним вечером. Весь день моросил мелкий нудный дождь, и рана ныла всё сильнее и сильнее, остро реагируя на сырость и холод, что пробирал до костей даже в экипаже. Опираясь на плечо Тимофея, Раневский с трудом спустился в подножки дормеза и, прихрамывая, поднялся на крыльцо. Почти весь дом был погружён во тьму, лишь в нескольких комнатах второго этажа горели свечи. Встретивший его дворецкий проводил гостя в небольшую диванную, поспешно зажёг свечи в канделябре и удалился с докладом. Уютный диван манил присесть, но зная, что придётся встать, чтобы поприветствовать хозяйку, Александр остался стоять, тяжело обеими руками опираясь на трость. Не хотелось, чтобы Лиди видела его слабость, которую он ненавидел в себе. Спустя четверть часа двери распахнулись под рукой лакея, и в комнату вошла Лидия. Чёрное бомбазиновое платье подчеркивало бледность её лица, прекрасные голубые глаза, некогда сверкавшие лукавством и кокетством, потухли. Роскошные золотистые локоны, упрятаны под вдовий чепец. Она словно бы постарела разом на десяток лет.
- Bonsoir, Alexandre, протягивая ему руку, - слабо улыбнулась она. – Что привело вас к нам?
- Bonsoir, Lydia Dmitrievna, - поднося к губам узкую изящную ладонь, поприветствовал хозяйку Раневский. – Мне выпала печальная обязанность доставить вам завещание вашего супруга.
- Вы видели его? Как он умер? – побелевшими губами прошептала Лиди.
Александр отрицательно покачал головой.
- Увы, нет. Эти бумаги Алексей Кириллович передал мне через моего воспитанника.
Взяв с низкого столика конверт из плотной желтоватой бумаги, Раневский протянул его Лидии.
- Я и не знала, что Алексей оставил завещание, - вынимая несколько сложенных листов, отозвалась Лидия.
Подойдя ближе к канделябру, она принялась было читать, но спохватившись, улыбнулась Раневскому виноватой улыбкой:
- Простите вы с дороги, устали…
Взяв колокольчик, Лиди позвонила. Отдав, явившемуся на её зов дворецкому распоряжение устроить гостя со всевозможным комфортом, она вновь обратилась к Раневскому:
- Александр Сергеевич, вы меня извините, но, боюсь, нынче я совершенно никудышная хозяйка. Ужин через полчаса в малой столовой, Василий вас проводит.
Опираясь на трость Александр, последовал за высоким, исполненным важности слугой внушительного роста, бывшего у Корсаковых в услужении дворецким. Лидия с тяжёлым вздохом опустилась на диван. «Ну, что же, по крайней мере, Господу угодно было сохранить ему жизнь», - проводила она гостя грустным взглядом. Открыв конверт, Лиди вновь извлекла бумаги и погрузилась в чтение. Она несколько раз перечитала завещание, не в силах поверить тому, что было в нём написано. Первой её мыслью было сжечь бумагу, и она даже поднесла его к горящей свече, но потом отдёрнула руку, обжигая пальцы, затушила начавший тлеть уголок. «Что толку в том? – покачала она головой. – Есть Раневский и, наверняка, ему известна суть изложенного здесь. Господи, как он мог? – стиснула она кулачок, сминая лист. – Как он мог так поступить со мной?! Надобно посоветоваться с André, может, есть какая возможность оспорить завещание». Хандра, навалившаяся на неё после похорон Корсакова, уступила место гневу. Схватив с низенького наборного столика конверт, Лиди хотело было запихать в него смятое завещание, но разглядев внутри ещё один сложенный лист, вытряхнула его на стол и, развернув, пробежала глазами несколько строк, написанных рукой Алексея.
«Лиди, mon ange, прости, что мне не достало смелости говорить с тобой перед отъездом в полк. Меня терзает предчувствие, что мне не суждено будет вернуться, потому я, надеюсь, что ты найдёшь в себе силы простить меня и принять мою последнюю волю. Однажды присягнув на верность Государю и Отечеству, с выходом в отставку я не перестал быть офицером, и мой долг зовёт меня. Мне жаль, что наше с тобой последнее свидание было омрачено ссорой и взаимными упрёками, и я не смог погасить в себе огонь гнева и обиды, дабы спокойно высказать тебе, всё, что наболело на душе.
Дмитрий - моя плоть и кровь, последний мужчина в нашем роду, пусть и рождённый от моей незаконной связи с камеристкой матери. Меня страшит не сама смерть, а то, что после того, как меня не станет, род которым по праву гордились мои предки, угаснет вместе со мною. Я нежно люблю и тебя, и Аннушку, и моё решение никак не повлияет на вашу дальнейшую жизнь. Вы никогда и ни в чём не будете знать нужды. Помнится, ты говорила, что не станешь оплакивать меня, ежели мне случиться умереть, и не уйдёшь как твоя кузина Софи от мирской жизни. Верно, ты выйдешь замуж и будешь ещё счастлива, во всяком случае, я надеюсь на это. Единственно, о чём прошу тебя, не затаи обиды и злобы против мальчика, который виновен лишь тем, что остался моим единственным наследником мужского пола. После моей смерти Дмитрий останется сиротой, потому как мать его умерла много лет назад, давая ему жизнь. О нём некому будет заботиться, его некому будет защитить, потому я и просил Раневского принять участие в его судьбе, предполагая, что тебе не захочется взять на себя эти хлопоты.
Как бы мне хотелось ещё раз обнять тебя, коснуться поцелуем твоих губ, но ежели ты читаешь это письмо, значит, нам не суждено более увидеться. Прощай, mon ange. Люблю. Корсаков».
Дочитав письмо, Лидия вытерла ладонью, струящиеся по лицу слёзы.
- Adieu, mon amour (Прощай, любовь моя), - прошептала, прижав письмо к дрожащим губам.
Она несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь вернуть себе былое спокойствие. Надобно было идти к ужину, надобно было говорить с Раневским, ведь он наверняка спросит её о том, что она думает о завещании мужа.
Усаживаясь за стол напротив Александра, Лиди уже приняла решение и ждала, когда Раневский заговорит о том. Повисшее за столом молчание было тягостным для обоих. Откашлявшись, Александр заговорил:
- Полагаю, вы уже прочли завещание вашего покойного супруга?
Лидия сдержано кивнула, и отпила глоток вина из бокала.
- Я могу забрать мальчика и отвезти в Петербург, устроить его в корпус… - начал свою заранее приготовленную речь Александр.
- В этом нет необходимости, Александр Сергеевич, - мягко прервала его Лидия. – Мальчик останется здесь, во всяком случае, ещё некоторое время. Он ещё мал, чтобы поступить в корпус, к тому же необразован, не умеет держать себя в обществе. Я займусь его воспитанием, а спустя год отправлю в корпус, - закончила Лиди.
- Признаться, вы меня удивили, - заметил Раневский.
Лидия улыбнулась краешком губ:
- Такова последняя воля моего супруга. Пусть мне тяжело принять её, но я не настолько глупа, чтобы не понимать всю тщетность попыток оспорить завещание. Мне претит многолетняя тяжба, а я знаю, что вы постараетесь выполнить взятые на себя обязательства, к тому же всё это осквернит память о том, кого я любила и всё ещё люблю, даже несмотря на это завещание.
Александр тяжело вздохнул:
- Право, мне неловко говорить о том, но вы даёте мне слово, что позаботитесь о мальчике и с ним ничего не случиться?
Лидия вспыхнула ярким румянцем. Намёк, прозвучавший в словах Раневского, был оскорбителен.
- Я даю вам своё слово. В конце концов, это в моих же интересах постараться наладить доверительные отношения с… с сыном Алексея, - запнулась она. – Нынче он хозяин имения.
- Простите, если оскорбил вас, - смутился Раневский.
- Я прощаю вас, - отозвалась Лидия. – Не будем более о том.
- Я благодарен вам, Лиди. Вы развязали мне руки, - улыбнулся Александр.
- Андрей написал мне, - сочувствующим тоном заметила Лидия. – Надеюсь, с Софи ничего не случилось, и вскоре вы её разыщете.
- Завтра я поеду в Рощино, - мрачно отозвался Раневский.
- Я буду молиться, чтобы ваши дела разрешились благополучно, - тихо заметила Лиди.
Разорённая усадьба произвела на Раневского гнетущее впечатление. Из дома вынесли испорченную и сломанную мебель и когда-то уютные, со вкусом и заботой обставленные комнаты, приобрели пустынный и заброшенный вид, выбитые окна заколотили досками, оранжерея зияла тёмными провалами разбитых стёкол. Всё многоцветное и великолепное цветочное царство, что так лелеяла и пестовала Софья, погибло под воздействием первых заморозков.
Обойдя оставшееся от флигеля пепелище, Раневский долго молча глядел на обугленные остатки деревянного строения. За его спиной, тяжело вздыхая, с ноги на ногу переминался Митька. Резко развернувшись, Александр наотмашь ударил стремянного по лицу.
- Как допустил?! – не сдержал он своего гнева.
Утирая кровь из разбитых губ, Митька виновато потупился.
- Виноват, барин. Не должно было мне барыню с мальчишкой оставлять.
Мишель, напуганный этой неожиданной вспышкой ярости, со страхом глядя на зятя, съёжился и втянул голову в плечи.
- Искали? – осведомился Раневский, сжимая и разжимая пальцы в кулаки.
- Искали, - робко отозвался Михаил. – Как в воду канула.
Мрачный тяжёлый взгляд Раневского остановился на брате Софи. Всё ещё бледный после перенесённого ранения, осунувшийся и похудевший, юноша отвёл взгляд.
- Плохо искали, - бросил Александр и зашагал прочь, тяжело опираясь на трость.
- Я, когда очнулся, - догнав его торопливо, будто бы оправдываясь, заговорил Михаил, - мне показалось, что Софи уже не было во флигеле.
Раневский остановился.
- Ты хорошо разглядел того поляка? – поинтересовался он.
Мишель задумался.
- Ростом он, пожалуй, поменьше вас будет, - медленно заговорил он, - волосы у него тёмные, глаза вроде тоже, у него ещё толи шрам на лице был, толи царапина.
- Говоришь, Софья говорила с ним как со знакомцем? – уточнил Александр.
Михаил кивнул.
- Мне так показалось.
- Неужели Чартинский? – пробормотал себе под нос Раневский. – Идём, - окликнул он юношу, вернувшегося к пепелищу.
Вернувшись в дом, Александр прошёл в салон, где собрали остатки уцелевшей мебели и вставили выбитые стёкла. Кити улыбнулась брату жалкой вымученной улыбкой и, отложив в сторону шаль, которую пыталась починить, поднялась ему навстречу.
- Саша, мне право, жаль… Ты думаешь, что Чартинский увёз её?
- Не знаю, - отозвался Александр, отложив трость и осторожно опускаясь в кресло. – Но сделаю всё возможное, чтобы узнать.
- Напрасная надежда, - нервно заходила по комнате Катерина.
Раневский не ответил, стиснув зубы так, что на скулах заходили желваки.
- Ты собираешься вернуться в полк? – остановилась она перед братом.
- Это не обсуждается, - отрезал Александр.
- Но твоя нога… - начала Кити.
- Не помешает мне разыскать этого мерзавца и выпустить из него всю кровь по капле, - перебил сестру Раневский. - Вы с Мишелем отправитесь в Вознесенское завтра утром, а я поеду догонять свой полк.
Утро выдалось холодным и хмурым. К тому моменту, когда настала пора прощаться и садиться в экипаж, крупными пушистыми хлопьями пошёл первый снег. Кити стряхнув с плеча брата несколько снежинок, привстав на носочки, коснулась поцелуем гладковыбритой щеки.
- Прошу тебя, будь осторожен. Довольно нам потерь, - стараясь сдержать подступившие слёзы, попросила она.
- Поезжайте, - вздохнул Раневский. – Дорога неблизкая.
Перекрестив его, Катерина опёрлась на его руку и поднялась на подножку экипажа.
- Саша, пиши мне, - оглянулась она.
Кивнув, Александр закрыл дверцу экипажа и, махнув рукой вознице, медленно побрёл к дому.
Обескровленная и голодная армия Bonaparte, ежедневно неся огромные потери, отступала по старой Смоленской дороге. Той самой дороге, по которой пришла к Москве. Впереди на много вёрст лежала выжженная безжизненная земля. Надежда Наполеона на то, что ему удастся пополнить запасы провианта в Смоленске, где фуражиры должны были подготовить склады для зимовки, не оправдалась. Неуловимые партизанские отряды, бесстрашно орудующие в тылу противника, своими набегами истребляли то немногое, что удалось собрать. Было совершенно очевидно, что остаться в Смоленске на зимних квартирах не получится. По пятам шла армия Кутузова, пополненная отрядами ополченцев и прекрасно подготовленная к ведению войны в условиях жестокой русской зимы.
Свой полк Раневский догнал в середине ноября по дороге на Вильно. Александр попытался разыскать своего воспитанника Морозова, но Сашко к тому времени отослали в Петербург с очередным донесением.
Находясь в постоянных разъездах между армией и столицей, Сашко большую часть времени проводил в седле. С одной стороны, ему хотелось победоносно громить французов вместе с армией, а с другой он понимал, что ему оказана высокая честь: доставлять самые последние новости о военной компании прямо императору. За время своей службы Морозов лишь раз видел Государя. Обычно, добравшись до резиденции императора, он вручал пакет одному из флигель-адъютантов Его Величества и ждал ответных указаний, после чего пускался в обратный путь, урвав перед этим несколько часов для отдыха.
Так было и в этот раз. Войдя в приёмную перед рабочим кабинетом Государя, Сашко вручил пакет дежурному адъютанту и, ожидая дальнейших указаний, замер у окна, рассматривая набережную Невы. В приёмной было многолюдно. Морозов мельком оглядел присутствующих и вернулся к своему занятию.
- Молодой человек, позвольте вас на несколько слов, - услышал он справа от себя скрипучий старческий голос.
- Простите, - повернулся он к говорившему.
Перед Сашко стоял высокий старик в генеральском мундире.
- Ваше высокопревосходительство, - вытянулся во фрунт Морозов.
- Оставьте эти китайские церемонии, - махнул рукой генерал. – Простите мне моё стариковское любопытство, ну уж больно лицо мне ваше знакомо.
Сашко растерялся. Он был совершенно уверен, что никогда ранее не встречал человека, стоявшего перед ним.
- Простите, не представился, - улыбнулся ему генерал. – Пётр Григорьевич Астахов, генерал-майор, ныне в отставке.
- Не имел чести быть представленным вам, - смутился юноша.
- Морозов! – окликнул его флигель-адъютант, выйдя из кабинета Государя.
- Простите, - извинившись перед пожилым человеком, Сашко торопливо принял из рук офицера пакет и намеревался уже покинуть приёмную.
- Ваша фамилия Морозов? – ухватил его за рукав ментика старик, довольно проворно для его лет, настигнув Сашко в коридоре.
- Морозов Александр Афанасьевич к вашим услугам, - остановился юноша.
- Прошу вас, Бога ради, уделите мне немного вашего времени. Я не задержу вас надолго, - торопливо заговорил Астахов.
- Слушаю вас, - склонил голову в лёгком поклоне Сашко.
- О, не здесь. Идёмте со мной. У меня здесь дом, совсем недалеко, - взяв Морозова под руку, попросил старик.
/
Соечка:
Спасибо за главу!
Софи наверное еще не раз придется испытать все "прелести" своего беспомощного положения. Адам подонок воспользовался моментом.
Лидия, честно говоря, удивила в этой главе своим поступком.
Жду продолжения.
Panina:
Прочитав 28-ю главу, я начала беспокоится об Андрее, в котором проснулась ненависть к Адаму. Ненависть и месть - вещи страшные.
А вот прочитав 29 главу и поняла, пословица "Черного кобеля не отмыть до бела", к сожалению, права. Поступок Адама разочаровал, что же ждет Софью ?
Ma-DL-eN:
Юля, привет!
Вот так Я и знала...
Адам самый настоящий ур*д
-Алиса- писал(а):
Ну, я в такие крайности впадать не собираюсь. Адам все человек воспитанный, дворянин. Так что, думаю, все будет несколько иначе.
А по-моему именно так все и получилось. Может действия чуть мягче, но суть от этого не меняется. Он воспользовался ее безвыходным положением. Надеюсь Александр все поймет. Может и лучше, что у Александра с Мари что-то было и увы будет. Своя вина может как-то усмирит ситуацию, тем более что Софи не виновата.
safo-elizaveta:
Спасибо за продолжение. Как бы потом Александр не начал по поводу своего отцовства сомневаться.