Wolf`s Club

Эй, мечи точите на камне,
Пейте кровь из священной чаши!
Злобным духом факела пламя
На клинке обнаженном пляшет.
Гарью дышит бешеный ветер,
На холмах раздувая огни,
В мир несутся посланники смерти -
Волк и Ворон, звери войны.

Эй, вокруг костра пляшите,
Как невест, клинки ласкайте!
Мы родились для плясок битвы,
Мы родились для песен стали,
Мы не знаем иной молитвы,
Нам не надо богов иных,
Чем рождённые пламенем битвы
Волк и Ворон, звери войны.

Наши знаки - огонь и полночь,
Наше знамя - пожара пламя,
Мы бросаемся в битву с воем,
Мы - воители волчьей стаи.
Нет судьбы для воина выше,
Чем в сраженье окончить дни.
Пусть же слово наше услышат
Волк и Ворон, звери войны.

Мы пойдём на врага, как ветер,
Мы пройдём через них, как пламя,
Кровь на льду не изменит цвета,
Сталь в крови останется сталью.
Так своим не изменят братьям
Сыновья багровой луны,
Так своей не изменят клятве
Волк и Ворон, звери войны.

Так ликуй же сегодня, воин,
Нынче наше настало время.
Завтра крови напьётся Ворон,
Завтра волчье пирует племя.
Если в пламени погребальном
Ты уйдёшь в чертоги луны,
Да восславят тебя на кургане
Волк и Ворон, звери войны.

Эй, мечи точите на камне,
Пейте кровь из священной чаши!
Злобным духом факела пламя
На клинке обнаженном пляшет.
Гарью дышит бешеный ветер,
На холмах раздувая огни,
В мир несутся посланники смерти,
Волк и Ворон, звери войны.

Звери Войны

Беспокойным волчонком унюхал воровку - луну

Беспокойным волчонком унюхал воровку - луну
Я сбежал из норы подглядеть, как меняется ветер
И, игриво слизав с лунной мякоти всю желтизну
Я узнал этот мир как закон ощущения в цвете

На трясущихся лапах в преддверии новой игры
Я резвился в лесу, тыкал мордой в пахучие травы
Я спасал этот мир от навязчивой злой мошкары
Я нашел через длинный ручей целых две переправы

Я был по уши рад, я ужасно гордился собой
Но, вернувшись домой, получил подзатыльник от папы
Я зализывал раны, ведь я настоящий герой
Только папы боюсь, ведь у папы тяжелая лапа

Мое чудовище

С этим чудовищем надо бы сделать что-то
Может, надеть намордник? Стоптать с белилами?
После, расчесывать шерсть до седьмого пота.
Я постараюсь все сделать своими силами.

Это чудовище надо засунуть в клетку
Либо кнутом, либо слишком земными ласками.
Где-то под сердцем оставив черную метку
Густо замазав тело защитными красками

Это чудовище можно сразить дуплетом…
В сердце и в голову. Быстро. Чтобы не мучалось.
Я защищусь амулетом как бронежилетом
А остальное оставим на волю случая.

Это чудовище можно заставить злиться
Просто отняв дорогое ему сокровище.
В общем, не важно, как долго все будет длиться…
Только не трогай! Ведь это мое чудовище…

Звезды в святой воде

Чувствам нельзя облачаться в слова, к черту звезды в святой воде.
Ты, ненавидя меня, как себя, ловишь след мой: «Ну, где ты? Где?»

Ты так желаешь меня обездвижить, насытившись, удавить.
Я не достоин такой откровенной, такой неземной любви.

Ангелы ночью являлись ко мне и пророчили – быть беде.
Я, изгибаясь, царапаю стены в том месте, где умер день.

Чуешь своим бесконечным нутром мой безмолвный звериный рык.
Птицы обычно щебечут взахлеб, а сегодня поют навзрыд.

Дышишь мне в спину: «Я чую твой запах. Ответь мне…Ну, где ты? Где?»
Видишь, как искренне нас убивают те звезды в святой воде?

Те, что нашли меня раньше, чем ты, изломали в покорность спесь.
С губ неподвижных срывается шепот «Здесь я… Ты чувствуешь? - Здесь»

Кровь с молоком

Враги теребят, тянут за душу и настаивают:
«Мы тебя, сукин сын, мол, не просто в живых-то оставили.
Расскажи поподробней из дерева ты? Из стали?»
А я, стиснув зубы, молчу, что из волчьей стаи.
А эти чумных и чумазых ко мне приставили.

А ты все в сторонке стоишь, да изысканно скалишься.
Когда-нибудь в этом, клянусь я, ты сильно раскаешься.
И в смертных грехах ты меня, сукин сын, упрекаешь все,
А сам-то, паскуда, из плоти и крови Каина.
И кровь с молоком по червленым губам все стекает.

Я пытаюсь дышать, только клетка наполнена мухами.
А они все твердят, мол, чего там, сученыш, все нюхаешь?
И я им рычу, что они изнутри-то протухли все.
Да филин на ветке и тот участливо ухает.
А я получаю под ребра ногами, да в ухо.

Ты родился в рубашке, я в шкуре звериной, латаной.
От зубов белоснежных не скрыться под хрупкими латами.
От точеных когтей никогда не откупишься златами.
Я вгрызаюсь в пульсацию горла желанного, сладкого
Я твой брат по безумию, скрытому за повадками.

Я ведь сам, ты почуял, из плоти и крови Каина.
И кровь с молоком по червленым губам все стекает.

Юный месяц встретить над водами
Чистой лесной реки…

На излучине мавки плещутся,
С песней волосы чешут гребнями…
То ли видится, то ль мерещится
В звёздном небе Тропа заветная.

А по ней не спеша спускается,
Устремив свой взор в мир изведанный,
Тот, кто жизнью земной не мается, –
В шкуре призрачной Зверь Серебряный…

И волчонок замер, не ведая,
Как же к нему пойти…

Но с Тропы свернул сам Серебряный,
Подошёл, улыбнулся ласково
И мордашку до ушек светлую
Языком вдруг лизнул лобастому.

Отшагнул – и пропал, как не было.
И следов не сыщешь – заказано…
И что дальше будет – неведомо,
В Книге Судеб о том не сказано.

Только шерсть волчонка-проказника
Светится серебром…

http://www.realmusic.ru/songs/840325

Глава 1
Белый волк

…Варрин подошел к тому месту, где соломенная крыша соединялась со стеной. Когда он поднял головню, откуда-то сверху раздалось хныканье младенца. Аудун посмотрел наверх. Под балкой висела корзина, привязанная веревкой к шесту.
— Опустите корзину, — приказал конунг.
Веревку развязали, и корзина опустилась на пол. Аудун склонился над ней, надеясь разглядеть лицо ребенка, который прославит его род. Однако обнаружил он нечто неожиданное. В корзине, тесно прижавшись друг к другу, лежали два голых младенца мужского пола, оба с черными волосами, как и в его видении. Однако конунг видел тогда только одного ребенка и на подобное совершенно не рассчитывал. Мальчики явно близнецы: маленькие, худенькие, смуглые, совершенно одинаковые. Которого из них он должен забрать? Исполнится ли пророчество, если он возьмет обоих? Аудун был прежде всего вождем и знал, что любое решение лучше, чем никакое.
— Беру обоих, — сказал он.
Аудун убил жрецов и забрал их книгу. Поскольку времени выковыривать из переплета камни не оставалось, он просто сунул книгу под мышку левой руки. А затем его ждал еще один сюрприз. Подойдя поближе к алтарю, он увидел, что это простой стол, накрытый тканью. Аудун поднял покрывало. Ему показалось, что под столом есть кто-то живой, хотя он не разобрал в темноте.
— Варрин, — позвал конунг, жестом веля великану подойти. Тот приблизился и протянул конунгу головню. Аудун заглянул под стол. От него отпрянула хрупкая женщина. В пружних походах конунг встречал представителей ее народа. Она из кельтов, которые обитают в самых дальних, окраинных землях запада. Женщина была на редкость хороша собой, белокожая и черноволосая.
Конунг поднял ее на ноги. Хотя он пришел сюда не за рабами, за такую красотку можно взять неплохую цену, после того как он лично опробует товар. Однако когда женщина поднялась, сам конунг отшатнулся. Лишь левая половина ее лица была прекрасна. А на правой красовался чудовищный ожог, жуткий шрам ото лба до самого подбородка. Аудуна, прошедшего через бесчисленные сражения, ошеломил ее правый глаз. Выпученный до предела, с булавочной точкой зрачка, который стал заметен только в свете головни, с кроваво-красным белком, этот глаз как будто заглядывал внутрь него.
Конунг выпустил ее руку — женщина ничего не стоит. В следующий миг он заметил, как она встревожилась, увидев корзину с детьми. Она вскрикнула и кинулась к Варрину. Аудун в тот же миг понял — это ее дети.
— Хватай ее. — Аудун не стал ничего объяснять, приказы в бою не требуют пояснений.
Великан Варрин протянул левую руку, оторвал женщину от пола и прижал ее, извивающуюся, к своему боку.
До этого мига Аудун не задавался вопросом, как будет кормить двух новорожденных на обратном пути, который займет целых три недели. Он едва не засмеялся, поняв, что все его мечты чуть не пошли прахом из-за такой непредусмотрительности. Сама судьба послала ему эту женщину.
— Она с нами, — сказал Аудун, выходя на улицу…