procterr:
Э.М. Ремарк
Брат мой, слышишь ли дождь ты?
Брат мой, слышишь ли дождь ты?
Пулеметы дождя расстреливают
Всем нам отпущенный срок —
И мой, и твой срок,
Тот, что покровом
Жизнь навсегда облек
Брат мой, все мы в плен угодили
В плен, и в свободу, и в смерть
Брат мой
Брат мой, нам гибель маячит
Жизнь есть жизнь, гранит — гранит
Мы все умрем однажды, значит,
Нам мужество не повредит
Nadin-ka:
Юлиан Тувим ВЕЧЕРНИЕ СТИХИ
Порой над сумраком улиц оранжевый блеск заката
Разбивает небесные стены на огненные обломки.
Тогда октябрьской Варшавой весенние, как когда-то.
Плывут вечера молодые, будто напев негромкий.
И сколько ни было слез, и любви, и грусти отрадной,
И сколько ни было счастья в прохладных ливнях весенних,
И слов моих для тебя, и нежности необъятной -
Все с неба нисходит ко мне в ласкающих дуновеньях.
И снова иду я легкий, дыханием ночи пьяный
Словно на сердце открытом несу листочек росистый...
Тогда в твоем городке темнели ночью каштаны
И под пальто на сердце дышал горошек душистый.
Единственная моя, лишь пред тобой я плачу
Ты поймешь. Ты простишь меня взглядом очей покорных,
Найдешь и любовь и весну, что в этих словах я прячу
И в этих вечерних стихах - горечь страданий черных.
Перевод с польского Анны Ахматовой
Антея:
Ш.Бодлер.
Экзотические духи.
Quand, les deux yeux fermés, en un soir chaud d’automne,
Je respire l’odeur de ton sein chaleureux,
Je vois se dérouler des rivages heureux
Qu’éblouissent les feux d’un soleil monotone ;
Une île paresseuse où la nature donne
Des arbres singuliers et des fruits savoureux ;
Des hommes dont le corps est mince et vigoureux,
Et des femmes dont l’œil par sa franchise étonne.
Guidé par ton odeur vers de charmants climats,
Je vois un port rempli de voiles et de mâts
Encor tout fatigués par la vague marine,
Pendant que le parfum des verts tamariniers,
Qui circule dans l’air et m’enfle la narine,
Se mêle dans mon âme au chant des mariniers.
Когда, к груди твоей осенним днём
щекой прильнув, глаза я закрываю -
картина возникает, как живая:
пронизан берег солнечным огнём,
с тобою мы на острове. На нём
плоды деревьев странных созревают,
мужчины восхищенье вызывают,
а женщины …– лишь сладостно вдохнём
духов твоих волшебных ароматы,
и дух морей, весёлый и косматый,
навеет вновь картину: порт, суда,
деревьев тамариндовых цветенье.
Здесь пахнут ими воздух и вода,
и песни, и построек древних стены….
Перевод: Чеширсий кот
procterr:
Теофиль Готье
Рождество
В полях сугробы снеговые,
Но брось же, колокол, свой крик —
Родился Иисус; — Мария
Над ним склоняет милый лик.
Узорный полог не устроен
Дитя от холода хранить,
И только свесилась с устоев
Дрожащей паутины нить.
Дрожит под лёгким одеяньем
Ребёнок крохотный — Христос,
Осёл и бык, чтоб греть дыханьем,
К нему склонили тёплый нос.
На крыше снеговые горы,
Сквозь них не видно ничего…
И в белом ангельские хоры
Поют крестьянам: «Рождество!»
1861
(перевод Николая Гумилёва)
Nadin-ka:
Анри де Ренье ОЖЕРЕЛЬЕ ИЗ СТЕКЛЯШЕК
В прохладной лавочке на площади Сан-Марко
Среди стеклянных бус я долго выбирал
Колье, чья синева отсвечивает ярко,
И слушал, как звенит нанизанный кристалл.
Нора старьевщика - от потолка до пола -
Живая бахрома качающихся струн,
В чьих ровных бусинах, блестящих и тяжелых,
Живут морской закат и серебро лагун.
Жилище старика чуть посветлей колодца,
Товар его убог и пылью занесен,
Но всё здесь светится, сверкает и смеется,
И длят бахромки бус стеклянный тонкий звон.
Случится ль на ходу задеть движеньем резким
Иль тронуть пальцами сверкающую сеть,
Столкнутся в тесноте хрустальные подвески,
И тихо комната вдруг начинает петь.
Когда-то в майский день, который был так ярок,
Нехитрое колье я выбрал здесь для вас.
Вы не могли забыть меня, и мой подарок,
И этот голубой венецианский час.
Вы не могли забыть… Но паркою сердитой
Соседство наших душ уже расплетено.
Рассыпано колье, все бусины разбиты,
И то, что помню я, забыли вы давно.
По той же площади весь день бродя без цели,
Один я думаю в просветах полутьмы
О темной лавочке, стеклянном ожерелье
И узкой улице, где проходили мы.
1932
Перевод Всеволода Рождественского
Nadin-ka:
Аллен Тейт MARE NOSTRUM
Залив тянулся на пращи бросок,
Укрыт стеной остроконечных скал.
Из скуки дней ушли мы в тот чертог,
Где древний мир своих героев ждал.
Наш парус чёрный рвался сквозь туман,
Лишь чайки белой искрой озарён,
И ветер, дикой страстью обуян,
Его толкал усердно в глубь времён.
И там, под кровом тайным, где наш чёлн
Пронзил тростник и шепчущий прибой,
Мы причастились подле мирных волн
Тех самых блюд, что вёз Эней с собой.
Когда, устав от бури, поутру
Желанной суше ты падёшь на грудь,
Брось якорь, и на радостном пиру
Съешь блюдо с чашей – чтобы кончить путь!
Чтоб берег вожделенный стал твоим,
Энеева пророчества залог,
И бог скитальцев новый светлый Рим
Морским бродягам основать помог,
Чтоб дивный век попробовать на вкус,
Что скрыт от глаз, но вечно молодой –
Когда клинок смиряло пенье муз,
И в винном бурдюке был рай земной.
Возляжем с кубком на краю земли,
Где наши предки спят в тиши веков,
Пусть Океан ломает корабли –
Он Средиземным стал для моряков!
Какую землю мы возьмём себе?
Где пустим корни и продолжим род?
Ход полушарий подчинив судьбе,
К себе домой мы начали поход –
Назад – от Геркулесовых столбов
К закату, где благословенный край
Устал нас ждать, готовя стол и кров,
Где сок лозы нам обещает рай!
Перевод с английского Алексея Круглова
procterr:
Райнер Мария Рильке
За книгой
Я зачитался. Я читал давно,
с тех пор, как дождь пошел хлестать в окно.
Весь с головою в чтение уйдя,
не слышал я дождя.
Я вглядывался в строки, как в морщины
задумчивости, и часы подряд
стояло время или шло назад.
Как вдруг я вижу, краскою карминной
в них набрано: закат, закат, закат...
Как нитки ожерелья, строки рвутся
и буквы катятся, куда хотят.
Я знаю, солнце, покидая сад,
должно еще раз было оглянуться
из-за охваченных зарей оград.
А вот как будто ночь по всем приметам.
Деревья жмутся по краям дорог,
и люди собираются в кружок
и тихо рассуждают, каждый слог
дороже золота ценя при этом.
И если я от книги подыму
глаза и за окно уставлюсь взглядом,
как будет близко все, как станет рядом,
сродни и впору сердцу моему!
Но надо глубже вжиться в полутьму
и глаз приноровить к ночным громадам,
и я увижу, что земле мала
околица, она переросла
себя и стала больше небосвода,
а крайняя звезда в конце села —
как свет в последнем домике прихода.
procterr:
Редьярд Киплинг
Сотый
Бывает друг, сказал Соломон,
Который больше, чем брат.
Но прежде, чем встретится в жизни он,
Ты ошибёшься стократ.
Девяносто девять в твоей душе
Узрят лишь собственный грех.
И только сотый рядом с тобой
Встанет — один против всех.
Не обольщением, ни мольбой
Друга не приобрести;
Девяносто девять пойдут за тобой,
Покуда им по пути,
Пока им светит слава твоя,
Твоя удача влечёт.
И только сотый тебя спасти
Бросится в водоворот.
И будут для друга настежь всегда
Твой кошелёк и дом,
И можно ему сказать без труда,
О чём говорят с трудом.
Девяносто девять станут темнить,
Гадая о барыше́,
И только сотый скажет, как есть,
Что у него на душе.
Вы оба знаете, как порой
Слепая верность нужна;
И друг встаёт за тебя горой,
Не спрашивая, чья вина.
Девяносто девять, заслыша гром,
В кусты убечь норовят.
И только сотый пойдёт с тобой
На виселицу — и в ад!
The Thousandth Man
One man in a thousand, Solomon says,
Will stick more close than a brother.
And it’s worth while seeking him half your days
If you find him before the other.
Nine nundred and ninety-nine depend
On what the world sees in you,
But the Thousandth man will stand your friend
With the whole round world agin you.
'Tis neither promise nor prayer nor show
Will settle the finding for 'ee.
Nine hundred and ninety-nine of 'em go
By your looks, or your acts, or your glory.
But if he finds you and you find him.
The rest of the world don’t matter;
For the Thousandth Man will sink or swim
With you in any water.
You can use his purse with no more talk
Than he uses yours for his spendings,
And laugh and meet in your daily walk
As though there had been no lendings.
Nine hundred and ninety-nine of 'em call
For silver and gold in their dealings;
But the Thousandth Man h’s worth 'em all,
Because you can show him your feelings.
His wrong’s your wrong, and his right’s your right,
In season or out of season.
Stand up and back it in all men’s sight —
With that for your only reason!
Nine hundred and ninety-nine can’t bide
The shame or mocking or laughter,
But the Thousandth Man will stand by your side
To the gallows-foot — and after!
Nadin-ka:
Энрике Гонсалес Мартинес ВЕРНЫЕ ЧАСЫ
Овал часов старинных на стене.
Незримый перст приводит их в движенье.
Восьмой десяток длится их служенье,
их верный ход, удары в тишине.
В их механизме, скрытом в глубине, -
ритм сердца и размеренность мышленья.
Моё "вчера" исчислив до мгновенья,
мою судьбу откроют завтра мне.
С неумолимой точностью науки
определила стрелка час разлуки,
на худшее, чем смерть, нас обрекла.
Но у минутной стрелки есть свобода
ускорить время твоего прихода,
чтоб жизнь моя опору обрела.
Перевод с испанского Майи Квятковской
Consuelo:
Михай Эминеску
Объяты даже мысли тишиной,
Но все нежнее песнь благоговенья.
Зову тебя. Услышишь ли моленья?
Развеешь ли холодный мрак ночной?
Твои глаза прольют ли утешенье,
Спасительно сияя надо мной?
О, посети же сон тревожный мой, —
Приди, приди, желанное виденье!
Ты близишься… ты здесь… тебя нашло
Измученное сердце. Мы, как реки,
С тобой слились, и счастье к нам пришло.
Твоих ресниц мои коснулись веки,
Твоих объятий чувствую тепло,
Ушедшая, любимая навеки!
1879 г.
Nadin-ka:
Райнер Мария Рильке МОГИЛЫ ГЕТЕР
Длинноволосые, они лежат
Без лиц, в себя ушедших глубоко.
Глаза закрыты тяжестью пространства...
Скелеты, рты, цветы. И в этих ртах
Ряды зубов сияют, словно пешки
Дорожных шахмат из слоновой кости.
Цветы и кости тонкие, и жемчуг,
Рубашек ткань увядшая, и руки
Над сердцем рухнувшим. Еще, однако,
Под множеством колец и талисманов,
И голубых камней (даров любовных)
Стоит, как склеп, тайник безмолвный пола,
Под самый свод набитый лепестками.
И вновь - рассыпающийся желтый жемчуг
И чаши глиняные, на которых
Доподлинные их изображенья,
Зеленые осколки ваз для мазей,
Цветами пахнущие, и фигурки
Богов в домашнем тесном алтаре.
Разорванные пояса и геммы,
Изображения огромной плоти,
Смеющиеся рты, танцоры, пряжки
Из золота, похожие на луки,
Звериные и птичьи амулеты,
А также иглы длинные и утварь,
И круглый черепок из красной глины,
На нем - как надпись черная над входом -
Коней четверка, рвущаяся вдаль.
И вновь цветы, рассыпавшийся жемчуг,
И стройной лиры мягкие изгибы,
И вдруг мелькнул в тумане покрывала,
Из куколки башмачной появившись,
Изящной щиколотки мотылек.
Так и лежат, набитые вещами, -
Игрушками, камнями, мишурой,
Разбитой вдребезги - всем, чем угодно,
Темнея медленно, как дно реки.
Они и были руслом...
В их волны быстротечные сверзались
(Спешившие к последующей жизни)
Тела влюбленных юношей не раз
И бушевали в них мужей потоки.
А иногда со скал высоких детства
К ним скатывались мальчики на дно,
И здесь играли весело вещами,
Пока их не сбивала с ног стремнина.
Тогда, заполнив плоской и прозрачной
Водой всю ширь широкого пути,
Они взвивали в нем водовороты
И берега впервые отражали
И птичьи клики - но врезалась ночь
Тем временем звездами в небосвод,
Его раскалывая пополам.
Перевод К. П. Богатырева
procterr:
Роберт Фрост
Откровение
Мы спрятались за блеском строк,
В стихах нашли себе приют, -
Но сколько страхов и тревог,
Пока нас люди не найдут!
Сперва мы новое творим
И непривычное совсем,
Потом - все проще говорим,
Лишь было бы понятно всем.
Как в прятках нашей детворы,
Как в тайнах нашего Творца, -
Чтобы не выйти из игры,
Нельзя таиться без конца!
Перевод В. Топорова
Nadin-ka:
Тове Дитлевсен ДЕТИ
Были они ожиданьем,
радостью невыразимой,
сродни облакам и звездам,
с миром нерасторжимы.
В живые, хрупкие мысли
потом они превратились -
в глазах отражался месяц,
сердце укромно билось.
Потом топотня их ножек
наполнила дом собою -
её и сейчас мы слышим
унылой ночной порою.
Потом они от игрушек
подняли взгляд однажды -
в глазах завелась тревога,
темной дороги жажда.
Потом разогнули спину,
тесно им в доме стало,
следы по песчаной дорожке
быстро дождем сравняло.
Слезы от щек огрубелых
дождик смыл незаметно,
взрослые голоса их
умчались куда-то с ветром.
Но у нас хорошие дети,
они часто нас навещают:
два часа за воскресным кофе
исправно время теряют.
К ночи уходят. Их жизни
для нас за семью замками.
С нашего ложа молча
мы им машем руками.
Чисты дождевые капли.
Тьма нежна, терпелива.
Хорошие дети - отрада.
Одинокая жизнь - тосклива.
Перевод И.Бочкаревой
procterr:
Лорд Альфред Теннисон
Alfred, Lord Tennyson
1809–1892
Из цикла «In Memoriam»
VII
Дом пуст. К чему мне тут стоять
И у порога ждать теперь,
Где, прежде чем ударить в дверь,
Я сердце должен был унять?
Укор вины, укол тоски;
Взгляни — я не могу уснуть,
Бреду в предутреннюю муть
Вновь ощутить тепло руки,
Которой нет… Тебя здесь нет!
Но снова слышен скрип забот,
И в мокрой, серой мгле ползет,
Как привидение, рассвет.