Nadin-ka:
Иоганн Гете ГОРНЫЙ ЗАМОК
Вон замок стоит на вершине
Среди гранитных скал.
Под сводами башен высоких
Он рыцарей встарь укрывал.
Но рыцари спят в могилах,
А башни врагом сожжены.
Я проникаю свободно
В проломы ветхой стены.
Здесь погреб с вином драгоценным
Лежал в былые года.
Прислужница больше не сходит
С кувшином тяжелым туда.
И в зал не спешит, как бывало,
Гостей обнести чередой.
Попу не наполнит бокала
Для трапезы в праздник святой.
И дерзкому пажу отведать
Не даст, пробегая, вина.
И тайной награды не примет
За тайную щедрость она.
Затем, что и стены, и своды,
И лестницы - все сожжено,
Рассыпалась, рухнув, капелла
И в прах обратилась давно.
Но в день жизнерадостно-яркий,
Когда на вершине крутой
Стоял я с бутылкой и лютней,
С подругой моей молодой,
В развалинах все заблистало,
Наполнились жизнью они,
И шумно и празднично стало,
Как в добрые старые дни.
И мнилось, нарядные гости
Въезжают во двор чередой,
И мнилось, из прошлого мира
Мы входим счастливой четой.
И ждет нас в капелле священник,
И вот поднялись мы туда,
И он вопрошает: "Согласны?" -
И мы улыбаемся: "Да".
И радостно песнь зазвучала,
Как юное сердце, чиста,
И ей не толпа отвечала,
Но звонкого эха уста.
Меж тем надвинулся вечер,
Он шум и веселье унес,
И вот заходящее солнце
Убрало багрянцем утес.
И дамой служанка блистает,
И паж точно рыцарь одет,
И щедро она угощает,
И он не скупится в ответ.
Перевод В. В. Левика
Nadin-ka:
Божидар Божилов УХОД В СТИХИ
Когда по ночам я мечтаю о сне
и сердце терзает беда,
не в ночь ухожу я, не к новой луне -
в стихи ухожу я тогда.
Как тихо, как сладко на этом пути!
Без звёзд и тоска далека.
И что-то меня побуждает идти
на смутный огонь светляка,
на дальний огонь. Это рифма горит -
за ней я иду как в бреду.
И словно о гибели всё говорит
и словно пророчит беду.
А утром страданье и боль далеки,
опять в моём сердце покой.
Непросто поверить, что эти стихи
своей написал я рукой.
Перевод с болгарского Сергея Никольского
Nadin-ka:
Люси Деларю-Мардрюс РЕЗНАЯ ДЕВА НА НОСУ КОРАБЛЯ
Изваяна ножом, вслед за бушпритом черным,
Она, девичий лоб подставив всем ветрам,
Свой начала полет. Как полотняный храм,
За ней могучий бриг скользит рабом покорным.
Морская синева горит в глазах у ней,
А ноздри полнятся бодрящей свежей солью,
Она летит вперед, к безбрежному раздолью,
Глотая жадным ртом дыхание морей.
С тех пор как в первый раз, разрезав вал белесый,
Покинул новый бриг родные стапеля
И взвились паруса по мачтам корабля,
"С ней хоть на край земли!" - воскликнули матросы.
В тот день с Неведомым вступила в брак она,
И Случай с этих пор ее подстерегает.
К каким она морям и берегам - кто знает? -
В пыли соленых брызг лететь обречена?
Ей видеть суждено вздыхающие волны,
Полудня золото и серебро ночей,
Мечтать о гаванях, заливах средь ветвей,
Когда весь океан вскипает, гнева полный.
Всё испытать в пути: ветров унылый плач,
Жару и холода, экватор, круг Полярный,
И плечи напрягать под ношей благодарной
Сияющих небес на острых пиках мачт.
За чайками летя, скользя вокруг планеты,
В водовороте бурь и в сонной тишине,
Она ведет свой бриг к той сказочной стране,
Куда всегда летят мечтаньями поэты.
И ей неведом страх средь этих волн крутых
Лицом к лицу с врагом, коварным и суровым,
Но не венком она украшена лавровым,
А памятью тревог и бурь пережитых.
Когда, уйдя от бурь в их дерзком постоянстве,
От штиля, что жарой над гладью распростерт,
Она, уставшая, в родной вернется порт,
Вся в ожерелье брызг, как в перлах дальних странствий,
Пусть дольше в памяти тропических зыбей
Живет ее лицо с тревогой неизменной,
Чтоб стать отныне ей последнею сиреной,
Чей взор яснее дня и моря голубей.
О, если б я сама резною Девой стала,
Покинувшею порт на утренней заре!
Я ей завидую, скиталице-сестре,
В обрывках трав морских и веточках коралла.
Я б вызов бросила и штилям и штормам
В сетях Реального, в морях Воображенья,-
Ведь странствия - живой источник вдохновенья,
Они огнем мечты взор зажигают нам.
Как я хотела бы стать Девой-изваяньем,
Чья грудь в купели волн и пены рождена,
Чье сердце радостью насыщено до дна,
А жизнь вся отдана тревогам и скитаньям!
Перевод Всеволод Рождественский
procterr:
ВИСЛАВА ШИМБОРСКА
ПОД ОДНОЙ ЗВЕЗДОЙ
Прошу прощения у случая, что называю его необходимостью.
Прошу прощения у необходимости, если, однако, ошибаюсь.
Пусть не гневается счастье, что принимаю его за своё.
Пусть забудут меня умершие, что едва тлеют в памяти.
Прошу прощения у часа за упущенные секунды света.
Прошу прощения у давней любви, что новую считаю первой.
Простите мне, далёкие войны, что приношу домой цветы.
Простите, открытые раны, что уколола себе палец.
Прошу прощения у взывающих из бездны за пластинку с менуэтом.
Прошу прощения у людей на вокзале за сон в пять утра.
Прости, несбывшаяся надежда, что я иногда смеюсь.
Простите меня, пустыни, что не бегу к вам с ложкой воды.
И ты, ястреб, издавна тот же, в той самой клетке,
Уставившийся недвижно в ту же точку,
Прости мне, даже если ты – набитое чучело птицы.
Прости меня, срубленное дерево, за четыре ножки стола.
Простите, великие вопросы, за мелкие ответы.
Правда, не обращай на меня слишком пристального внимания.
Серьёзность, прояви прекраснодушие.
Потерпи, правда жизни, что я выдёргиваю нитки из твоего шлейфа.
Не вини меня, душа, что я так редко тобой обладаю.
Прости меня, всё, что я не могу быть везде.
Простите меня, все, что я не умею быть каждым и каждой.
Знаю, что пока живу, ничто меня не оправдает.
Ибо я сама себе препятствие.
Не осуждай меня, речь, что беру взаймы патетические слова
И потом стараюсь, чтобы они показались лёгкими.
(Перевод с польского Анатолия Гелескула)
Peony Rose:
Джордж Байрон
Прости
Прости! И если так судьбою
Нам суждено - навек прости!
Пусть ты безжалостна - с тобою
Вражды мне сердца не снести.
Не может быть, чтоб повстречала
Ты непреклонность чувства в том,
На чьей груди ты засыпала
Невозвратимо-сладким сном!
Когда б ты в ней насквозь узрела
Все чувства сердца моего,
Тогда бы, верно, пожалела,
Что столько презрела его.
Пусть свет улыбкой одобряет
Теперь удар жестокий твой:
Тебя хвалой он обижает,
Чужою купленной бедой.
Пускай я, очернен виною,
Себя дал право обвинять,
Но для чего ж убит рукою,
Меня привыкшей обнимать?
И верь, о, верь! Пыл страсти нежной
Лишь годы могут охлаждать:
Но вдруг не в силах гнев мятежный
От сердца сердце оторвать.
Твое то ж чувство сохраняет;
Удел же мой - страдать, любить,
И мысль бессменная терзает,
Что мы не будем вместе жить.
Печальный вопль над мертвецами
С той думой страшной как сравнять?
Мы оба живы, но вдовцами
Уже нам день с тобой встречать.
И в час, как нашу дочь ласкаешь,
Любуясь лепетом речей,
Как об отце ей намекаешь?
Ее отец в разлуке с ней.
Когда ж твой взор малютка ловит, -
Ее целуя, вспомяни
О том, тебе кто счастья молит,
Кто рай нашел в твоей любви.
И если сходство в ней найдется
С отцом, покинутым тобой,
Твое вдруг сердце встрепенется,
И трепет сердца - будет мой.
Мои вины, быть может, знаешь,
Мое безумство можно ль знать?
Надежды - ты же увлекаешь:
С тобой увядшие летят.
Ты потрясла моей душою;
Презревший свет, дух гордый мой
Тебе покорным был; с тобою
Расставшись, расстаюсь с душой!
Свершилось все - слова напрасны,
И нет напрасней слов моих;
Но в чувствах сердца мы не властны,
И нет преград стремленью их.
Прости ж, прости! Тебя лишенный,
Всего, в чем думал счастье зреть,
Истлевший сердцем, сокрушенный,
Могу ль я больше умереть?
пер. И.И. Козлова
procterr:
ВИСЛАВА ШИМБОРСКАЯ
ДА ЛЮБОЕ СТИХОТВОРЕНЬЕ
Да любое стихотворенье
могло бы называться «Минутка».
Хватит нескольких слов
с глаголом в настоящем,
прошедшем ли, будущем времени;
хватит, чтоб что угодно,
несомое словами,
зашелестит, заблещет,
проплывет, пропорхает
или же сохранит
мнимую неизменность,
но с подвИжною тенью;
хватит, что речь ведется
о ком-то рядом с кем-то
или кем-то рядом с чем-то,
о маме, что моет раму
или уже не моет,
или о других мамах,
об окошках и кошках
из других букварей,
листаемых ветром;
хватит, если на расстоянии взгляда
автор поставил врЕменные горы
и непрочные долины;
если он при случае
намекнет на небо,
только с виду вечное и беспечное;
если явится под пишущей рукой
что-то единственное,
названное чьим-то;
если черным на белом,
пусть хотя бы догадкой,
по важной ли, чепуховой причине,
поставлены знаки вопроса,
а в ответе —
если двоеточие:
Пер.Наталья Горбаневская
Nadin-ka:
Герман Гессе
АЛФАВИТ
Ты пишешь на листе, и смысл, означен
И закреплен блужданьями пера,
Для сведущего до конца прозрачен:
На правилах покоится игра.
Но что, когда бы оказался рядом
Лесной дикарь иль человек с луны
И в росчерки твои вперился взглядом:
Как странно были бы потрясены
Глубины неискусного рассудка!
Ему бы, верно, эти письмена
Привиделись живою тварью, жутко
Коснеющей в оцепененье сна;
Пытливо вглядываясь, словно в след,
Вживаясь в этот бред, ища ответ,
Он целый мир немых существований,
Невнятных мирозданий распорядок
Увидел бы за вязью начертаний,
Томясь загадками, ища разгадок.
Он головой качал бы и дивился
Тому, как строй вселенский исказился,
Войдя в строенье строк, как мир вмещен
Во всем объеме в чернокнижье знаков,
Чей ряд блюдет свой чопорный закон
И до того в повторах одинаков,
Что жизнь и смерть, решеткой рун членимы,
Неразличимы и почти что мнимы...
Но под конец от нестерпимой муки
Он завопил бы, и разжег бы пламя,
И под напевов и заклятий звуки
Огню бы предал лист, сжимая руки;
Потом с полузакрытыми глазами
Дремал бы он и чувствовал, что сон
Развоплощен, развеялся, вернулся
В небытие, что морок прекращен, –
И лишь тогда б вздохнул и улыбнулся.
(Перевод С. Аверинцева)
Буквы
Берем перо, легко наносим знаки
На белый лист уверенной рукой.
Они ясны. Понять их может всякий,
Есть сумма правил для игры такой.
Но если бы дикарь иль марсианин
Вперился взглядом в наши письмена,
Ему б узор их чуден был и странен,
Неведомая, дивная страна,
Чужой, волшебный мир ему б открылись
И перед ним не А, не Б теперь,
А ноги б, руки, лапы копошились,
Шел человек, за зверем гнался б зверь,
Пришелец, содрогаясь и смеясь,
Как след в снегу, читал бы эту вязь.
Он тоже копошился, шел бы, гнался,
Испытывал бы счастье и страданья
И, глядя на узор наш, удивлялся
Многоразличным ликам мирозданья.
Ведь целый мир предстал бы уменьшенным
В узоре букв пред взором пораженным.
Вселенная через решетку строк
Открылась бы ему в ужимках знаков,
Чей четкий строй так неподвижно-строг
И так однообразно одинаков,
Что жизнь, и смерть, и радость, и мученья
Теряют все свои несовпаденья.
И вскрикнул бы дикарь. И губы сами
Запричитали б, и, тоской объятый
Несносною, он робкими руками
Развел костер, бумагу с письменами
Огню принес бы в жертву, и тогда-то,
Почувствовав, наверное, как вспять
В небытие уходит морок зыбкий,
Дикарь бы успокоился опять,
Вздохнул бы сладко и расцвел улыбкой.
(Перевод С. Апта)
procterr:
OGDEN NASH - ОГДЕН НЭШ
NATURE KNOW BEST
I don't know exactly how long ago Hector was a pup,
But it was quite long ago, and even then people used to have to
start their day by getting up.
Yes, people have been getting up for centuries,
They have been getting up in palaces and Pullmans and
penitentiaries.
The caveman had to get up before he could go out and track the
brontosaurus,
Verdi had to get up before he could sit down and compose the
Anvil Chorus,
Alexander had to get up before he could go around being
dominant,
Even Rip Van Winkle had to get up from one sleep before he
could climb the mountain and encounter the sleep which has
made him prominent.
Well, birds are descended from birds and flowers are descended
from flowers,
And human beings are descended from generation after generation
of ancestors who got up at least once every twenty-four hours,
And because birds are descended from birds they don't have
to be forced to sing like birds, instead of squeaking
like rats,
And because flowers are descended from flowers they don't have to
be forced to smell like flowers, instead of like burning rubber
or the Jersey flats,
But you take human beings, why their countless generations of
ancestors who were always arising might just as well have spent
all their lives on their mattresses or pallets,
Because their descendants haven't inherited any talent for getting
up at all, no, every morning they have to be forced to get up
either by their own conscience or somebody else's, or alarm
clocks or valets.
Well, there is one obvious conclusion that I have always held to,
Which is that if Nature had really intended human beings to get up,
why they would get up naturally and wouldn't have to be
compelled to.
ПРИРОДЕ ВИДНЕЕ
Я не знаю точно, в каких местах находились первые человече-
ские поселения — пусть они уж давно опустели,—
Но могу поручиться, что даже там люди начинали каждый
божий день с того, что вставали с постели.
Люди вылезали из-под одеяла на протяжении многовековой
истории-
Во дворце и в пульмановском вагоне, в тюрьме и в санатории.
Первобытный человек должен был встать, прежде чем пойти
добыть бронтозавра и утвердить себя как индивида;
Джузеппе Верди должен был встать, прежде чем сесть и
сочинить свою бессмертную оперу «Аида»;
Александр Македонский должен был встать, прежде чем
отправиться верхом на коне завоевывать новую местность;
Даже Рип ван Винкль должен был сперва проснуться, чтобы
влезть на гору и погрузиться в следующий сон, который и
принес ему мировую известность.
Что же получается? Синицы произошли от синиц, а предки
незабудок были незабудки,
А люди ведут свой род от людей, которые из поколения в
поколение вставали по меньшей мере раз в сутки.
поскольку синицы происходят от синиц, их не надо
заставлять щебетать по-синичьи, а не изъясняться, скажем,
в манере крысиной;
поскольку незабудки пошли от незабудок, их не надо
вынуждать пахнуть незабудками, а не мыловаренными
заводами или жженой резиной.
на примере людей мы видим, что наши постоянно
встававшие предки могли бы с тем же успехом всю жизнь
провести на перине (кто побогаче) или на сене (кто
попроще),
Потому что мы так и не научились вставать и делаем это
каждое утро только под воздействием своей или чьей-
нибудь совести, будильника или тещи.
Лично я давно пришел к выводу, который, впрочем, столь
очевиден, что к нему мог бы прийти уже Гомер:
Если бы Природа действительно предназначила человека для
того, чтобы он вставал по утрам,— он вставал бы
естественным образом и без всяких принудительных мер.
(перевод И. Комаровой)
procterr:
Брассенс Жорж
( в переводе Александра Аванесова)
ЛЮБОВЬ БЫЛЫХ ВРЕМЕН
Les amours d'antan
В ту пору бегал я за юбками из ситца.
Марго была швея, Фаншетта - кружевница.
Не голубых кровей, прошу меня простить.
Вы скажете, что я любил кого попало.
На каждом, мол, углу таких Венер немало.
Мой принц, не всем дано прекрасных дам любить.
Когда вам двадцать лет и пыл томит не детский
Любое декольте для сердца довод веский.
Пастушки скромной лик божественно красив.
Пусть не было маркиз, служанки нас пленяли.
За неименьем роз фиалки мы срывали.
Весною Купидон не слишком прихотлив.
Красотку повстречав в субботу на толкучке,
Оттуда через час ты вел ее под ручку.
Болтал о том о сем, о чувствах - ни словца.
Потом на всех парах вы мчались на Киферу
Попутку предпочтя услугам гондольера
И в спешке прихватить забыв свои сердца.
Подружка, как могла, старалась быть нарядной,
Но среди знатных дам казалась неприглядной.
Роскошное манто и шелковый корсет
Не снились ей и в снах, но стоило лишь снять ей
И старое пальто, и простенькое платье
Психея пред тобой во всей своей красе.
Бывало, день спустя к любимой прибегу я,
Она уже с другим воркует, попрыгунья.
Никто не лез в петлю и не сходил с ума.
Ромашка, по какой гадали мы с Сюзеттой,
Теряла лепестки последние с Лизеттой.
Но всякий раз любовь брала свое сполна.
Вы скажете, что я любил кого попало.
На каждом, мол, углу таких Венер немало.
Но я других не знал, прошу меня простить.
Манон, Мими, Сюзон - подружек вереница.
Марго была швея, Фаншетта - кружевница.
Мой принц, не всем дано прекрасных дам любить...
Peony Rose:
Жак Превер
«ЗЫБУЧИЕ ПЕСКИ»
Чудеса из чудес,
Приливы, отливы.
Море вдаль откатилось лениво,
А ты,
Как растенье морское под ласкою ветра,
На прибрежном песке погрузилась в мечты.
Чудеса из чудес,
Приливы, отливы.
Море синее вдаль откатилось лениво,
Но остались в глазах приоткрытых твоих
Две волны. Их море тебе подарило.
Чудеса из чудес,
Приливы, отливы.
Две волны остались в глазах твоих,
Чтобы я утонул, погружаясь в них.
Перевод М.Кудинова
Nadin-ka:
Костас Варналис МОРЕ
Смотрел бы на тебя всегда - с высокогорья,
Где места нет двоим,
Чтобы навек душа моя, ликующее море,
Обогатилась золотом твоим.
И всё глядел бы на тебя, когда, открыв оконце
Среди пролившихся грозою туч,
Умытое дождём, смеющееся солнце
В лазурь твою ниспосылает луч.
Когда в осеннем воздухе плывут архипелаги,
И вслед за чайками от берегов
Уходят корабли, неся на мачтах флаги,
В открытый небосклон, за дымку облаков.
Когда бегут обрывами танцующие сосны,
Гурьбою вырываясь на простор,
И золото струят их шёлковые космы
На кручи алых гор,
Когда простые домики в наряде белоснежном
Ведут себе беспечный хоровод,
Чтоб, утомившись, прикорнуть в песке прибрежном,
Чтоб с песенкой уснуть у синих вод.
О, вечная любовь моя, ликующее море!
Стоять бы так и глаз не отрывать
От дней грядущих, что живут в твоём просторе,
И, веря в них, минувшего не звать.
Лукавое моё! Стоять бы так, доколе
Ты не вольёшься в горький мой удел
И не возьмёшь меня туда, в ту даль, на волю,
Из ада чёрного, от чёрных душ и дел.
Перевод с новогреческого Ариадны Эфрон
procterr:
Кавафис Константинос
СВЕЧИ
Дни будущие выстроились в ряд –
Горящие, сияющие свечи.
Душа согрета трепетной надеждой
На их неуловимое тепло.
Дни прошлые огарками чадят,
Оплывшими и согнутыми жалко,
Они вблизи
еще мерцают тихо,
Но холодно и пусто вдалеке.
Смотреть туда
мне стыдно и печально,
Припоминать их блеск первоначальный,
Их первый свет, лучистый и недолгий,
Мучительный, как старая любовь.
Как мало свеч горящих остается,
Как черный ряд растет неумолимо,
Как быстро дотлевают фитили…
(пер. И. Жданова)
Nadin-ka:
Курт Тухольски УЛЫБКА МОНЫ ЛИЗЫ
Скрестив пленительные руки,
Ты улыбаешься слегка
И с выраженьем томной скуки
На всех взираешь свысока.
Перед тобою, Мона Лиза,
Всяк замирает, сам не свой.
Мудра? Задумчива? Капризна?
Смеётся? Может, надо мной?
Кто видел жизнь, как Лизавета,
И знает, что там, впереди,
Тот улыбнётся без ответа
И руки сложит на груди.
(перевод А.Павловой)
procterr:
Теодор Крамер
НАШИ ЧАСЫ
Душный воздух плывет от карнизов и ниш,
утопают во мраке края балюстрад,
дребезжат фонари, разбивается тишь,
и кусты у скамейки упрямо шуршат,
и все реже слышны поездов голоса,
и на горькую пыль выпадает роса.
Разветвляется луч, и скамейка пуста.
Каблуки глубоко утопают в песке.
Приходи - нас обоих зальет темнота,
я смогу прикоснуться к любимой руке, -
куст жасмина кивает; безлюдно вокруг -
и жужжит среди веток невидимый жук.
Это наши часы, и простор, и покой -
не такие, как дома, где шум суеты.
Стрекотаньем цикад, словно пеной морской,
переполнены травы, кусты и цветы.
Духота от железной дороги ползет,
но прохладой ночной дышит лиственный свод.
Над предместьем, над парком в полуночный час,
словно колокол, виснет ночной небосвод.
Как случайно, как хрупко связавшее нас -
то, что нас отрывает от дел и забот, -
но скамейка, что в темной аллее видна,
и сегодня, и завтра нам будет верна.
Перевод с немецкого
Евгения Витковского
procterr:
Мартин Фридрих Густав Эмиль Нимёллер
(узник Заксенхаузена,узник Дахау)
Когда нацисты пришли за коммунистами...
Когда нацисты пришли за коммунистами,
я оставался безмолвным.
Я не был коммунистом.
Когда они сажали социал-демократов,
я промолчал.
Я не был социал-демократом.
Когда они пришли за членами профсоюза,
я не стал протестовать.
Я не был членом профсоюза.
Когда они пришли за евреями,
я не возмутился.
Я не был евреем.
Когда пришли за мной,
не осталось никого, кто бы заступился за меня.
Als die Nazis die Kommunisten holten,
habe ich geschwiegen;
ich war ja kein Kommunist.
Als sie die Sozialdemokraten einsperrten,
habe ich geschwiegen;
ich war ja kein Sozialdemokrat.
Als sie die Gewerkschafter holten,
habe ich nicht protestiert;
ich war ja kein Gewerkschafter.
Als sie die Juden holten,
habe ich geschwiegen;
ich war ja kein Jude.
Als sie mich holten,
gab es keinen mehr, der protestierte.