Соечка:
-Алиса- писал(а):
Соечка писал(а):
Юля, спасибо, опять порадовал!
Леночка, привет. Надеюсь, порадовал Раневский?
Юля, спасибо, опять порадовал!
Леночка, привет. Надеюсь, порадовал Раневский?
Да не, это ты порадовала новой главой. Я так спешила отзыв написать, что букву съела..
-Алиса-:
Соечка писал(а):
Да не, это ты порадовала новой главой. Я так спешила отзыв написать, что букву съела..
Хорошо, что порадовала
, а не огорчила.
-Алиса-:
Всем доброго дня!
Настя, Оля, Маша, пожалуйста, девочки. Мне приятно делиться с читателем плодами моей подчас безудержной фантазии.
Продолжение, увы, зависит от вдохновения, а оно не каждый день посещает. Вот и сейчас плутает где-то (((
-Алиса-:
izosav писал(а):
Юля, вы умничка!Захватываете в читатели, снова жду продолжения!!!!Спасибо!
Спасибо. Мне очень приятно. Засмущали таки.
-Алиса-:
» Глава 32
Глава 32Черноморское побережье встретило путешественников туманами и сыростью, обыкновенными для теплой южной зимы. Последние две сотни верст оказались самыми тяжелыми в этом длинном пути. Из-за случившейся оттепели, укатанный зимник подтаял, местами превратившись в непролазную грязную жижу. Измученные лошади с трудом тащили возок на деревянных полозьях, двигаясь рывками под действием грубых окриков и кнута, которым то и дело размахивал возница.
Достигнув Севастополя поздним вечером, усталые путешественники разместились на ночлег в скверном постоялом дворе, хозяином которого был маленький сухонький грек весьма преклонных годов. После скромного ужина Зелинский ушел ночевать в конюшню, оставив Софью и Адама наедине, как было уже много раз за прошедшие два месяца с самого начала их путешествия. Отвернувшись к окну, Чартинский предоставил ей возможность приготовиться ко сну. Софи попыталась расстегнуть кое-как застегнутые крючки на платье, но один из них никак не поддавался ей. Измучившись, она устало опустилась на постель, так и не сняв злополучного платья.
- Позвольте мне помочь Вам? – не поворачивая головы, произнес Адам.
Софья повернулась в его сторону. Вся небольшая комната отражалась в единственном оконце на фоне темной ночи. Встав с кровати, Софи повернулась к нему спиной. Гибкие пальцы Чартинского быстро справились с непосильной для нее задачей. Адам задержал свои ладони на ее плечах, Софья кожей ощущала его дыхание на своей шее.
- Как Вы прекрасны, mon ange, - услышала она его тихий шепот у себя над ухом.
Бросив взгляд в мутное маленькое зеркало, висящее на стене, Софи иронично улыбнулась. Никогда еще она не чувствовала себя такой грязной и неухоженной. Волосы ее стали тусклыми, под глазами залегли темные тени, впалые щеки были бледными и приобрели какой-то нездоровый серый оттенок. Ей все сложнее становилось скрывать от своих похитителей свое положение. По утрам она старалась ничего не есть, чтобы не мучиться в дороге приступами дурноты. Грудь ее налилась и с трудом умещалась в узком корсаже девичьих платьев, которые, вероятно, Надин надевала лет пять назад. «Бог мой, когда же это все закончиться? – вздохнула она. – Сколько еще продляться мои мучения?»
Глядя на бледное лицо Чартинского, отражающееся в зеркале за ее спиной, она чуть повела плечом, сбрасывая его руки. Адам отступил на несколько шагов. Софья сняла платье, оставшись только в нижней рубашке. Она уже давно перестала стесняться Чартинского, к тому же Адам, стремясь щадить ее чувства, всякий раз отводил глаза, в такие интимные моменты. Но в этот раз взгляд его жадно заскользил по контурам ее фигуры, просвечивающей сквозь тонкий батист. Чартинский нахмурился.
- Вы в тягости? – бросил он ей обвиняющим тоном.
Софья повернулась к нему лицом и кивнула головой. Глаза Адама вспыхнули:
- Это ведь мой ребенок?
Женщина застыла: «Кто знает, как он поведет себя, коли признаться ему, что это дитя Раневского? Может, откажется от меня? Отпустит? А ежели нет? Что ежели решит избавиться от ребенка?» - мысль эта настолько ужаснула ее, что озноб ледяной волной пробежал вдоль позвоночника, приподнимая волосы у основания шеи, и она поспешно кивнула головой. Шагнув к ней, Чартинский опустился на колени, поймал ее узенькую ладошку и прижался к ней губами:
- Я самый счастливый человек на этой грешной земле, София, - прошептал он.
Софья, прищурившись, смотрела на него сверху вниз. На какое-то мгновение ей показалось, что в глазах Адама блеснули слезы, но он уже опустил голову, покрывая поцелуями подол ее сорочки.
- Я думал, что отныне я конченный человек, но все вовсе не так. Вы подарили мне надежду, София.
Оттолкнув его, Софи устало опустилась на постель, глазами указав Адаму на его место на одеяле, расстеленном на полу.
- Вы правы, mon coeur, - усмехнулся Чартинский. – Я не достоин касаться Вас, мое место на полу у Ваших ног.
Софья взмахнула рукой, призывая его к молчанию.
- Я надоел Вам, ma chérie, - вздохнул Адам.
«Боже, Боже, как же я устала от него! – вздохнула Софи. – Как же он надоел мне! Что может быть хуже, чем вот такая слепая любовь, не ведающая ни жалости, ни сострадания?» Задумавшись о том, чем она сумела внушить Чартинскому такое чувство, Софи вспомнила об Александре. «Раневский ведь не любил меня, более того, я была омерзительна ему. Неужто только внешняя оболочка, способна вскружить голову? Неужто им всем совершенно безразлично, что у меня на душе? О чем я думаю? А что если бы Раневский вдруг полюбил другую, что ежели он просил бы меня отпустить его? Смогла бы? Нет, пожалуй, нет. Это все равно, что сердце вырвать из груди».
Поднявшись с колен, Адам потушил свечи и лег, устраиваясь на своем жестком ложе. Закрыв глаза, Софья тихо заплакала: «Господи, нет более сил у меня, нет. За что мне все это? В чем грешна перед тобою?»
Наутро, Джозеф, скинув маску барского холопа и переодевшись в приличное платье, отправился на поиски судна, что должно было отвезти их в Италию. Зелинский вернулся после полудня злой и уставший.
- В этом Богом забытом месте нет ни одного купеческого судна, - говорил он с плохо скрываемым раздражением, нервно расхаживая из угла в угол небольшой комнатушки. – Здесь стоит исключительно военный флот. Мне посоветовали ехать в Евпаторию. О, коли бы я знал! – простер он руки к потолку, - Мы бы уже давно были на пути в Италию. Восемьдесят верст лишком проехали.
- Ежели выехать прямо сейчас, то к вечеру мы будем в Евпатории, - заметил Адам.
Зелинский выругался на польском и, перейдя на родной язык, заговорил отрывисто и зло:
- Если бы Вам, Адам, не взбрело в голову тащить с собой Вашу шлюху, то мы бы уже давно добрались до Италии.
- Это была Ваша идея взять ее с собой, - возразил Чартинский.
- Собственно, другого выхода не было, только если… - Зелинский выразительно провел ребром ладони по горлу.
Чартинский побледнел:
- Я не позволю коснуться ее.
Зелинский расхохотался:
- Правду говорят, что от любви люди глупеют. На кой черт она сдалась Вам, да еще с чужим приплодом? Я конечно, не повивальная бабка, но она явно в тягости.
- Это мой ребенок, - не очень уверенно возразил Адам.
Софья с тревогой переводила взгляд с одного на другого. До сегодняшнего дня в ее присутствии и Адам, и Джозеф всегда говорили по-русски или по-французски. Интуитивно она чувствовала, что речь идет о ней и, глядя на перекошенное от злобы лицо Джозефа, догадывалась, что Зелинскому она более не нужна даже в качестве прикрытия.
- Довольно! – оборвал Зелинского Адам. – Запрягай лошадей, едем сей же час.
Вновь предстояла нелегкая поездка. Джозеф поспешил переодеться и снести вниз весь небольшой багаж. Пока Чартинский рассчитывался с хозяином постоялого двора, Софи заприметив на прилавке амбарную книгу и карандаш, которым маленький грек делал какие-то пометки до того, как они спустились, и, озираясь по сторонам, вырвала из нее страницу. Нацарапав карандашом несколько строк, она сунула смятый листок в муфту.
Оказавшись за воротами, им с Адамом пришлось еще некоторое время ждать, пока Джозеф закончит запрягать. Мимо проехала коляска и остановилась на противоположной стороне узкой улочки. Грузный священник с трудом выбрался из нее и поспешил в лавку напротив. Выдернув свою ладонь из руки Адама, Софья бросилась к батюшке. Она схватила его за руку и сунула в широкую ладонь скомканный лист. Растерявшись на мгновение, Адам бросился вслед за ней.
- Бога ради, святой отец, простите мою супругу. Она не в себе.
- Святой отец? – удивленно переспросил батюшка. – Вы католик, сын мой?
- Совершенно верно, - улыбнулся Чартинский, удерживая Софью одной рукой за талию.
- Стефания совсем разумом повредилась, - торопливо заговорил он. – Даже не знаю, отчего она к Вам бросилась. Еще раз простите нас.
Ухватив тонкое запястье железной хваткой, Адам потащил ее к возку, который подъехал к воротам постоялого двора.
Батюшка проводил взглядом странную пару, и пожал плечами. Скомканный листок бумаги выпал из его руки, да так и остался лежать на земле.
В Евпатории Джозефу повезло больше. Уже на второй день он вернулся в их временное пристанище весьма довольный собой.
- Завтра утром заканчивает погрузку купеческое судно из Неаполя. Капитан согласился взять на борт трех пассажиров, - заявил он с порога.
«Все прахом, все надежды, - в отчаянии думала Софи. – Для меня все кончено. Как я вернусь в Россию, не имея при себе ни бумаг, ни средств?»
Утром следующего дня небольшой парусный бриг с грузом пеньки, льна и тремя пассажирами на борту вышел из порта Евпатории и взял курс на Босфор. Софи долго стояла на палубе. Соленый морской ветер трепал выбившуюся из тяжелого узла на затылке прядь, хлопал полами ее салопа, время от времени обдавая ее брызгами, что срывал с белых верхушек волн.
«Что стоит сейчас перегнуться через поручень и навсегда исчезнуть в холодных пенных волнах?» - вздохнула она. В этот момент что-то произошло внутри нее. Незнакомое, неведомое ей раньше ощущение. «Это дитя! Дитя шевельнулось!» - зашлось от восторга сердце. Положив руку на чуть выпуклый живот, Софья прикрыла глаза: «Благодарю тебя, Господи, что уберег от греха, от мыслей черных, от слабости».
***
До самого конца марта Кавалергардский полк простоял под Калишем, выступив в поход на Дрезден двадцать шестого числа того же месяца. Все это время Мария провела в расположении эскадрона Раневского. Александр перестал прятать ее от своих товарищей по оружию после своей непродолжительной болезни, и ныне весь эскадрон был осведомлен о личной жизни полковника.
Горницу в избе, которую ему пришлось делить с Мари, разделили пополам, развесив посередине две простыни. Раневскому подобное существование бок о бок с молодой вдовой причиняло немало неудобств. Александр вставал засветло, пока Мари еще спала, торопливо одевался и уходил, возвращаться старался как можно позднее, надеясь, что его гостья к тому времени уже будет спасть. Чаще Мари ждала его прихода, тогда приходилось вести светскую беседу, до тех пор, пока она не выкажет желания уйти почивать. Постепенно Раневский стал привыкать к этим вечерам и все чаще их долгие вечерние разговоры стали заканчиваться далеко за полночь. В лице Мари он нашел внимательного и умного собеседника. Она живо интересовалась планами военной компании, высказывая свои соображения по тому или иному поводу. Часто суждения ее были наивны, но Александр с удивлением отметил, что они не лишены здравого смысла, и их наивность происходит большей части не от непонимания ситуации, а от недостатка сведений.
В один из таких вечеров вволю наговорившись обо всем, разошлись, каждый на свою половину. Раневский с помощью денщика торопливо разделся и прилег на свой тюфяк, который Тимошка разместил поближе к печке, чтобы было теплее. Александр лежал и прислушивался к тихим шагам за занавеской, иногда через тонкую ткань просвечивал стройный силуэт молодой женщины. Мария о чем-то тихо шепталась со своей камеристкой, потом девица задула свечу и, стараясь не шуметь, выскользнула из горницы. Раневский прикрыл глаза. Его чуткий слух сразу уловил тихую поступь. Александр сел на своей постели, вглядываясь с бледный силуэт.
- Мари, отчего Вам не спится? – шепотом спросил он.
- Которую ночь не спится, - вздохнула Мария, останавливаясь подле его ложа.
Нежные руки скользнули на его плечи, обвились вокруг крепкой шеи.
- Я Вам совсем нежеланна? – склонившись к его уху, прошептала она.
Раневский шумно вздохнул, едва сдержав порыв, заключить в объятия стройное податливое тело, обхватил пальцами тонкие запястья в попытке отстраниться и, не удержавшись, откинулся на подушку, увлекая за собой женщину.
- Машенька, Бога ради… - сдавлено прошептал он, ощущая всем телом все прелестные изгибы и округлости.
Мягкие губы Мари скользнули по его щеке, коснулись уголка плотно сомкнутых губ.
- Зачем отказывать себе в том, чего желаем мы оба? – тихо выдохнула она.
Александр шепотом выругался, сжал ладонями тонкий стан и перевернулся, подминая ее под себя.
- Вы пожалеете о том после, - касаясь губами ее шеи, прошептал в ответ.
- Никогда, - отозвалась Мария, перебирая пальцами мягкие кудри.
«Я буду сожалеть о том», - вздохнул Раневский, склоняясь над ней, целуя полуоткрытые нежные губы. Темная горница наполнилась тихими шорохами и томными стонами. Губы ее пахли мятой и чуть вишневой наливкой, от того и были сладкими на вкус.
- Я люблю тебя, люблю, - в исступлении шептала Мари, впиваясь тонкими пальцами в широкие плечи, - Боже, как же я люблю тебя.
От этих признаний сжималось сердце, ведь не мог ответить тем же, зная, что услышать эти простые три слова для нее будет самым желанным. Как непохоже было это на то, что с таким щемящим чувством нежности вспоминалось ему порой. Распахнутые чуть удивленно серо-голубые глаза, тихий полувздох, полустон: «Саша, Сашенька», чувство томной неги, охватывающее обоих после, когда не размыкая объятий тянулись друг к другу, чтобы коснуться губ, разгоряченной чуть влажной от выступившей испарины кожи и дразнящий шепот, щекотавший ему ухо: «Alexandre, mon cher, mon amour». Как любил целовать ее прямо в лукавую улыбку, полную сознания своего женского превосходства.
Все, что происходило между ним и Мари было лишь слепым влечением плоти, желанием мужчины, изголодавшегося по нежной женской ласке, ведомого многовековым инстинктом, после удовлетворения которого возникало жалкое чувство неловкости и даже брезгливости от осознания собственной слабости. Да, слаб, слаб оказался, когда ежедневно она представала перед ним манящим сладким соблазном, когда невольно подмечаешь кокетливый изгиб стройного стана, мягкость соблазнительных губ, плавность и томность движений, рассчитанных на то, чтобы увлечь.
Проснувшись, едва забрезжил рассвет, Александр бросил хмурый взгляд на спящую рядом женщину. Мария не отпускала его даже во сне, положив ладошку ему на грудь, туда, где билось сердце. Запоздалое раскаяние и сожаление вырвались из груди глубоким вздохом. Надежда на то, что ему удастся уговорить ее вернуться в Россию, как только настанет пора сниматься с места, таяла вместе с остатками уходящей ночи. Как теперь, глядя ей в глаза, после того, как сам поддался соблазну, просить ее уехать?
- Bonjour, - сонно улыбнулась Мари.
Теплая ладошка скользнула по небритой щеке, кончиком указательного пальца, она обвела тонкий шрам на скуле около виска. Александр высвободился из ее рук и поднялся с жесткого неудобного ложа.
- Bonjour, Мари. Я сегодня уезжаю в Калиш, - стараясь не смотреть ей в глаза, обронил Раневский. - Завтра мы выступаем, а Вам следует остаться в городе. Я пришлю за Вами экипаж и сообщу, когда можно будет увидеться.
Раневский сдержал свое слово и на следующий день за madame Домбровской из Калиша прибыл экипаж с запиской от его имени. Александр весьма коротко писал, что ему удалось оставить за ней квартиру, где до того проживал граф Завадский уплатив хозяину наперед за месяц, и более ни строчки, ни слова, ни намека о том, что отныне связывало их. Мария то и дело поторапливала прислугу, надеясь застать Раневского в городе, но надеждам ее не суждено было сбыться. К тому времени, когда они въехали в Калиш, русская армия уже покинула его пределы, направляясь в Дрезден.
Форсированными переходами к началу апреля, одолев почти четыреста верст, армия вышла к Эльбе под Дрезденом. Главнокомандующий русской армией светлейший князь Кутузов в виду заметно пошатнувшегося здоровья отстал от армии и остался в небольшом городишке Бунцлау. Шестнадцатого апреля весть о его кончине достигла армии. Командование армией по распоряжению Императора Александра перешло к генералу от кавалерии графу Витгенштейну. Может смерть Кутузова, таким образом, повлияла на настроения, царившие в армии, но победоносное шествие прервалось, и попытка штурма Дрездена оказалась неудачной. Обеим противоборствующим армиям требовался отдых и свежее пополнение. Было заключено временное перемирие, но о том, сколько оно продлиться договоренности не было. Первая кирасирская дивизия, в составе которой находился и Кавалергардский полк, отступила к местечку под названием Гроткау, где и остановилась на квартирах в окрестных деревеньках.
Раневский помнил о своем обещании, данном Мари при отъезде из Калиша, но не торопился его исполнить. Полк занимался приведением в порядок конского состава амуниции, весьма пострадавших от беспрестанных и зачастую форсированных переходов. С этим возникли определенные трудности вследствие необузданного казнокрадства интенданта полка, недостатка денег и запрещения, наложенного Государем на использование средств Пруссии, воюющей против Bonaparte в одной коалиции с Россией.
Памятуя о неудобствах проживания под одной крышей с Мари в деревенской избе, Александр на этот раз оставил эскадрон и нанял небольшую, но уютную квартиру в городишке. Расположившись в маленькой гостиной, Раневский просматривал почту, когда на пороге комнаты появился Андрей.
- Я искал тебя в расположении эскадрона, - обменявшись приветствиями, заметил Завадский, - но мне сказали, что искать тебя следует здесь.
Александр отложил почту и окликнул Тимошку:
- Собери нам чего-нибудь к обеду. И вот еще, - остановил он денщика, протягивая ему горсть серебра, - сходи в лавку напротив возьми вина.
Дождавшись, когда Тимофей покинет их, Завадский присел в изящное кресло с высокой спинкой.
- До меня дошли слухи, что тебя нынче сопровождает одна известная нам обоим особа.
- Это не слухи, - отозвался Раневский.
- Даже года не прошло, - хмуро заметил Андрей. – Неужели ты уверовал в то, что она погибла?
- Кити написала, что о моей жене по-прежнему нет никаких вестей, - уклончиво ответил Раневский.
- Я не верю в то, что ее больше нет, - вздохнул Завадский.
- Я не знаю, что сказать тебе на это, mon cher ami, - глухо ответил Александр.
- Скажи как есть, что ты не собираешься искать ее более, что не нужна тебе! – вспылил Андрей.
- Не выноси поспешных суждений, - поднявшись со стула, Раневский нервно заходил по комнате, чуть припадая на правую ногу.
- Какие уж тут суждения, - развел руками Завадский, - коли весь полк судачит о твоем новом увлечении.
- Я не собираюсь оправдываться перед тобой, - остановившись посреди комнаты, заявил Александр. – У меня нет оправданий, но хочу напомнить тебе, что это моя жизнь и только я буду решать, что мне с нею делать.
- Поступай, как знаешь, - поднялся Андрей, не скрывая своего раздражения, - я сам найду Чартинского и потребую у него объяснений.
- Вам, Андрей Дмитриевич, не мешало бы в собственной семье уладить разногласия, - не остался в долгу Раневский, перейдя на холодное «Вы», что давно не случалось между ними.
- Я не понимаю… - остановился в дверях Завадский.
Александр взял со столика один из конвертов.
- Как давно Вы писали своей супруге? Отчего она обращается ко мне, справляясь о Вас?
Андрей вспыхнул, взяв из рук Раневского конверт, он отвесил ему издевательский поклон:
- Премного благодарен Вам, Александр Сергеевич, за Ваши хлопоты.
Выйдя из дома, где остановился Раневский, Андрей, остановившись под раскидистым кустом сирени, извлек письмо Надин из конверта.
«Mon cher ami Alexandre, простите, что обращаюсь к Вам с подобной просьбой. Мне право неловко просить о том, кого-либо еще кроме Вас. André не отвечает на мои письма, и вот уж сколько времени я терзаюсь беспрестанной тревогою о нем. Прошу Вас, напишите мне о его делах, ежели Вас не затруднит моя просьба…»
Надин писала ему каждые две недели, но он не прочел ни одного ее письма, они так и лежали нераспечатанными в его багаже. «Для чего она вновь впутывает Раневского? – разозлился Андрей. – Неужели все еще любит его?» Но пока он добирался в расположение своего эскадрона, гнев его поутих, уступив место сожалению. Да, они не слишком хорошо расстались, но она не заслужила подобного отношения. Завадский вполне сознавал, что отказ отвечать на ее письма, был мелкой местью с его стороны, недостойной и глупой.
После визита графа Завадского и случившейся ссоры, Александр, повинуясь настоятельной потребности сделать все по-своему, написал короткую записку Мари. Явившийся к нему вестовой получил приказ доставить письмо лично в руки madame.
Она приехала спустя четыре дня.
- Барин, зазноба Ваша приехала, - заглядывая в двери маленького кабинета, зубоскалил Тимошка.
- Язык придержи, - осадил его Раневский, поднимаясь с дивана и вытряхивая пепел из трубки.
Одернув колет, Александр неспешно спустился и вышел на крыльцо. Мари, стоя подле нанятого ею дормеза, распоряжалась багажом. Словно ощутив на себе его взгляд, она быстро обернулась, так что прелестное летнее платье цвета лаванды завернулось вокруг стройных ног. Смеясь, она легко вбежала на крыльцо и повисла у него на шее.
- Боже, я так ждала! Так ждала твоего письма! – быстро заговорила она.
Обняв тонкий стан, Раневский коснулся небрежным поцелуем разрумянившейся щеки.
- Я всегда держу свое слово, - улыбнулся он ее неподдельной радости.
Прекрасная погода, установившаяся в конце мая, сделалась в июне холодной. Целыми днями дул промозглый ветер, стихавший только под вечер, и, несмотря на то, что ночи были довольно прохладными Мари и Александр подолгу гуляли по узким улочкам прусского городка. Их часто видели в обществе друг друга, и вскоре их совместное появление где бы то ни было перестало вызывать любопытство, хотя толки разного свойства продолжали ходить вокруг этой une liaison scandaleuse (скандальная любовная связь).
Первое время по заключении перемирия войска не рассчитывали, что оно продолжится долго, но, не смотря на это, часто устраивали военные смотры и парады. Высочайший смотр трем дивизиям кирасир и гвардейской кавалерийской дивизии состоялся шестнадцатого июля между Михелау и Оссигом в присутствии короля прусского и принцессы Шарлотты (будущая супруга Николая I императрица Александра Федоровна). Madame Домбровская была среди числа восторженных зрителей. Мари не сводила глаз с эскадрона Раневского и с него самого, ехавшего на своем гнедом в авангарде колоны. После высочайшего смотра, все офицеры командования были приглашены на торжественный обед.
Вернувшись на квартиру, Александр облачился в парадный вицмундир. Выйдя в гостиную и застав там Мари, перелистывающей какую-то книгу с выражением обиды на хорошеньком личике, Раневский передумал идти один.
- Мари, отчего Вы не переменили платье? – улыбнулся он. – Эдак мы с Вами опоздаем.
- О, я и не надеялась, что Вы пожелаете, взять меня с собой, - поспешно поднимаясь с кушетки, улыбнулась она. – Дайте мне четверть часа, и я буду готова, - оглянувшись в дверях, пропела она.
За обедом вниманием Раневского завладел генерал Шевич. Еще издали заприметив его, входящим в большой зал замка одного из представителей местной аристократии, Иван Егорович устремился ему навстречу.
- Александр Сергеевич, право слово Вы совсем забыли старика, - шутливо укорял он его, при встрече.
Весьма сдержано кивнув Мари, Шевич увлек Раневского к укромному алькову в углу зала.
- Мне бы хотелось поговорить с Вами о Вашем воспитаннике Морозове, - сразу перейдя на серьезный тон, начал генерал.
- Вы недовольные им? – поинтересовался Раневский.
- О, Александр Афанасьевич весьма умный, честолюбивый и исполнительный молодой человек, - заверил его Шевич. – Речь о другом. Помниться, Вы рекомендовали его мне как своего дальнего родственника, но я никогда не слышал, чтобы Вы состояли в родстве с генералом Астаховым.
- Я никогда и не был в родстве с генералом Астаховым, - удивленно отозвался Александр.
- Может быть это ошибка, досадное недоразумение? – пожал плечом Иван Егорович. – Дело в том, что я недавно получил письмо от него. Петр Григорьевич обращается ко мне с просьбой устроить отпуск своему внуку Морозову Александру Афанасьевичу, потому как его супруга, а стало быть, бабка Морозова весьма тяжело больна и хотела бы увидеть внука, ну Вы сами понимаете…
- Признаться честно, мне ничего не понятно, - пробормотал Раневский. – А что сам Морозов говорит Вам на то?
- Я решил переговорить сначала с Вами, но коли Вам ничего не известно…
- Вы позволите мне сначала переговорить с Морозовым? – осведомился Александр.
- Конечно, я надеюсь, что Вы разберетесь в этом деле, - согласился Шевич.
Заинтригованный словами генерала, Раневский обвел задумчивым взглядом зал в поисках madame Домбровской, обнаружив ее в обществе поручика Истомина и, недавно произведенного в ротмистры, Салтыкова.
- Мария Федоровна, - склонился над ее рукой Истомин, - не выразить словами, как я рад вновь видеть Вас в нашем скромном обществе. Поистине – Вы его главное украшение, - галантно заметил он.
- Благодарю, поручик, - опустила глаза Мари.
Пристальный оценивающий взгляд Истомина смущал ее и тревожил. Ей не нравилось его общество, и она всегда старалась избегать его, насколько это было возможно.
- Вы собираетесь сопровождать полковника до самого Парижа? – иронично поинтересовался Истомин.
- Вы так уверены в победе? – парировала Мари.
- Несомненно. Дни Bonaparte сочтены, - осматривая ее с головы до ног, отозвался он. – Потому, надеюсь, мы с Вами еще не раз увидимся.
Заметив, приближающегося Раневского, Истомин поприветствовал командира и, послав ей многозначительный взгляд, поспешил удалиться.
- О чем Вы беседовали с Истоминым? – поинтересовался Александр.
- Неужто Вы ревнуете, Александр Сергеевич? – кокетливо улыбнулась в ответ madame Домбровская.
- Нет, - сухо обронил Раневский, - не ревную.
- Мы говорили о славе русского оружия, - надулась Мари в ответ на его холодный тон.
- Весьма занимательная тема для разговора, - съязвил Александр.
Раневский и сам не понимал, почему его задело внимание Истомина к Мари. «Как это странно, я не люблю ее, - размышлял он, - но тогда откуда взялось это чувство собственника? Отчего мне неприятно, что она кокетничает с ним?»
Предложив руку своей даме, Раневский повел ее к столу, где уже рассаживались согласно чинам и рангам, все присутствующие.
***
xusha:
Спасибо за продолжение. Не знаю что и сказать. Не долго горевал "безутешный супруг", быстро нашел замену. Как и следовало ожидать, Мари добилась своего. Как бы она его еще и не женила на себе.
Соечка:
Спасибо за главу, Юля!
Вот хоть что мне говорите, но Александр мне стал противен после этой главы.
Сколько красивых слов наговорил Софи: люблю, не могу, а сам кое-что в штанах не смог удержать. Вот Софи понятно, все случилось с ней не по своей воле, да и она как может спасает жизнь ребенка. А этот хлыщ больно быстро забыл ее. Нафига вот было приближать к себе Мари, благородный блин. Нет ему оправдания на мой взгляд. Андрей правильно все высказал.
Veterok:
Все понимаю, но Александр стал вызывать чувство омерзения((( . Жаль , очень жаль Софью.
IrinaAlex:
Большое спасибо!
Александр утешается, как может. И ведь понимает, что Софи такая же слабая женщина, как Мари.
И почему так быстро сдался? Его Тимошка и то преданней, чем он.
И жениться не откажется - собственник! Если его признают вдовцом...
Андрею Софи ближе, по-настоящему родственная душа. И зачем он поспешил с Надин связаться? Не пара она ему.
Но Софи как жалко...
sveta-voskhod:
Спасибо! Эх, мужчины...У меня один Андрей вызывает полнейшее уважение и симпатию.