*Стихотворения о Великой Отечественной войне

 » Сеф Роман. Киев

Роман Сеф КИЕВ

- Слушай, Циля!
- Послушай, Циля!
Очень тонко флейта поет,
Что за музыка, будто цапля
В пляс пустилась среди болот.
- Ох, Наум !
Какой же ты глупый,
Что ты веришь
Пустым словам?
Из ботвы
Я сварила супа,
И тебе я тарелку дам.
- Слушай, Циля,
Бьют барабаны,
Я в шестнадцатом
Был в плену,
Помнишь, Циля, плакали бабы,
Провожая нас на войну?
- Ох, Наум,
Волнуешься зря ты,
Подойди и в окно взгляни,
Немцы-люди,
Они солдаты,
Из Европы пришли они.
-Слушай, Циля,
На Саксаганском
Очень тонко флейта поет.
Я пойду, погляжу немного,
Постою чуть-чуть
У ворот.
- Ох, Наум,
Болит мое сердце,
Не ходи!
От страха умру.

За Днепром поднималось солнце,
Чтобы скрыться в Бабьем Яру.

1965.
___________________________________

 » Курбатов В. Вступление в Одессу

В. Курбатов ВСТУПЛЕНИЕ В ОДЕССУ

Просторно в море голубом,
Над портом дымная завеса.
Мы Вышли на берег вдвоем-
Так вот какая ты,Одесса...

Свободу принесли тебе!
Озон, рожденный в Сталинграде.
Дыши и радуйся весне,
Как солнцу кисти винограда.

Нам часто снились по ночам
Твои пятнистые платаны
И шумный портовый причал,
Судов торговых караваны.

И чайки крик, и запах роз,
И моря белые барашки...
Я видел, как мой друг-матрос
Роняет слезы на тельняшку.

...И Дон, и Днепр, и Южный Буг-
Все позади. А путь наш светел.
Я помню, как моряк, мой друг
Вошел в Одессу на рассвете.

-Театр цел, - шептал он мне,-
Взорвать не дали партизаны!
С бульвара видно порт в огне,
Дворец, заводы,школы - раны!.

- Залечим,-успокоил я,-
Вернемся - вместе строить будем.
Беда не в том, что нет жилья -
Что смерть фашизм приносит людям.

По улицам шагали мы,
Сияя радостно глазами.
Шли пехотинцы Костромы,
Из Ярославля, из Рязани.

Они устали. Пыль дорог
На них лежала толстым слоем,
Но с моря тихий ветерок
Нес свежесть нежную героям.

Бежал взволнованный народ.
Солдаты песню запевали.
И у распахнутых ворот
Нас одесситы обнимали.

...Пусть мы прошли сквозь море слез,
И вся в развалинах Пересыпь,
Но пьяный радостью матрос
Кричал:"Ты будешь жить,Одесса!"
___________________________________

 » Коржавин Наум. Мужчины мучили детей

Наум Коржавин

Мужчины мучили детей


Мужчины мучили детей.
Умно. Намеренно. Умело.
Творили будничное дело,
Трудились - мучили детей.
И это каждый день опять:
Кляня, ругаясь без причины...
А детям было не понять,
Чего хотят от них мужчины.
За что - обидные слова,
Побои, голод, псов рычанье?
И дети думали сперва,
Что это за непослушанье.
Они представить не могли
Того, что было всем открыто:
По древней логике земли,
От взрослых дети ждут защиты.
А дни все шли, как смерть страшны,
И дети стали образцовы.
Но их все били.
Так же.
Снова.
И не снимали с них вины.
Они хватались за людей.
Они молили. И любили.
Но у мужчин "идеи" были,
Мужчины мучили детей.

Я жив. Дышу. Люблю людей.
Но жизнь бывает мне постыла,
Как только вспомню: это - было!
Мужчины мучили детей!
_________________

 » Гамзатов Расул. Плач по Хузу

Расул Гамзатов ПЛАЧ ПО ХУЗУ

Солдат, в балашовской земле погребенный,
Недобрую весть я тебе принесу:
Померк нынче полдень июньский зеленый –
Не стало твоей драгоценной Хузу.

Полвека надеясь, что ты воротишься,
Она берегла свою честь и красу.
И вдруг, словно перед грозою затишье –
Закрыла навек свои очи Хузу.

Она каждый день за тебя лишь молилась,
Босыми ногами сбивая росу.
И только надежда на Божию милость
Питала разбитое сердце Хузу.

Сестра горьких дум, дочь великой печали,
Твой образ, как будто лампаду несу –
Стоишь на плато ты в своей черной шали,
Застывшая, как изваянье, Хузу.

Богиня терпенья и верности женской,
Достойно принявшая жизни грозу,
Хранительница вдовьей доли вселенской,
Ты скрылась, как за гору солнце, Хузу.

Так в доме аульском теперь одиноко,
Что не удержать мне скупую слезу.
Уже никогда у родного порога
Не встретит меня на рассвете Хузу.

На кладбище, чувством печали влекомый,
Я скромный цветок полевой отнесу…
Как странно прочесть на плите незнакомой
Мне имя твое дорогое, Хузу.

Быть может, к Пати ты своей поспешила,
К дочурке, что в райском гуляет лесу…
Теперь будут рядышком ваши могилы
И вы не расстанетесь больше, Хузу.

И старший мой брат, не пришедший из боя,
Которого я от забвенья спасу,
Наверное, тоже обнялся с тобою
В том мире, где войн не бывает, Хузу.

Но как примириться мне с этой потерей,
Как снова вернуться в родительский дом,
Когда не откроет уже больше двери
Мне женщина тихая, жившая в нем?
___________________________________

 » Давыдов Сергей. В шестнадцать лет

Сергей Давыдов

В шестнадцать лет,
в семнадцать лет
на долю пало мне -
не из рассказов и газет
услышать о войне.

Врага в медалях и крестах
увидеть в полный рост,
встречать друзей в чужих местах
мне лично довелось.

Шагать во тьме,
лежать в воде,
настой болотный пить
и из разведки по звезде
без карты выходить.

Глотать артподготовки дым,
ценить костра тепло...
Не всем ровесникам моим
так в жизни повезло.

 » Сулейменов Олжас. Безымянная высота

Безымянная высота

Олжас Сулейменов

(Хроника)

Памяти Курбана Бадельбаева

...От полка осталось 32 штыка —
шли из окружения от самого Бреста.
Всего-то начальства — писарь полка,
последняя позиция — холм безымянный,
что стал для альпийских стрелков Эверестом.

Взрывом гранаты мне порубило глаза;
командир наш, писарь полка Соломин,
снял с себя мокрый бинт, завязал мне глаза
и сипло сказал: «Посмотрим,
нас еще двое,
мы им дадим рукопашную,
меня узнаешь по голосу,
остальные — не наши...»
Я бежал рядом с Соломиным,
упираясь штыком в темноту.
Спотыкался и падал,
вставал,
воздух прикладом круша.
У ног моих бился, хрипел, умирал Соломин,
они гоготали, меня окружа.
Не знал я, что гибнуть придется
в таких условиях...

Сержант Соломин вел боевой дневник:
«Выйдем к своим,— говорил,—
для отчетности пригодится».
Кто дезертировал,
Кто геройство в боях проявил,
кто где похоронен —
всему вел учет полковой писарь Соломин.
Когда на кордоне лесном
погиб пулеметчик Корнилов
и не осталось больше в полку коммунистов,
писарь Соломин, раненым горлом сипя,
клялся со всеми и, нарушая устав,
принял в партию
весь наличный состав
полка. В том числе и себя.
Все заявления, сколотые ржавой булавкой
сохранились в сыром планшете:

«Я, рядовой Семенов Петр Ильич, из Саратова улица Кровельная, 17, имею четыре класса образования, грамотный. Соцпроисхождение — бондарь. Прошу считать членом ВКП(б). Имею жену Марию и пятерых деток. Машенька, если что — возвращайся к отцу в деревню...»

И приписано рукой Соломина: «Пал коммунистом за Родину у моста через реку Серень 20 августа 1941 г. Достоин ордена Красной Звезды».

«Я, рядовой Садыков Хамит, из аила № 5 около города Ош, неграмотный по-русски и по-киргизски. Соцпроисхождение — трудовой пастух. Имею мать и отца, убитых басмачами. Тяжело ранен в бою за Родину. Умирая, прошу принять в партию ВКП(б), записано с моих слов сержантом Соломиным». Вместо подписи — кровавый отпечаток пальца.

И ниже — тем же округлым писарским почерком: «Принял смерть коммунистом на высоте 230 у деревни Голенькой 25 августа 1941 г. Достоин ордена Красной Звезды».


Через тридцать лет
пионеры отроют планшет,
документам размытым поверят райкомы
и военкомы.
Всех, кого принял в партию,
кого представил к награде
сержант Соломин,— примут и наградят
посмертно.
Высота 230 на старенькой карте-трехверстке
обозначена цилиндрическими
неправильными овалами
будто рисунок папиллярных линий.
Высоты, которые мы держали,
похожи на кровавые отпечатки
солдатских пальцев!..
Безымянная высота.
Почему безымянная?
Тридцать отдали ей навсегда свои имена.
Четыре Ивана, три Петра, два Ахмета
Хамит и Саша,
Кирилл, Владимир, Исаак
и маленький санинструктор Агаша...
Без вести павшие
Солдаты наши.


© Copyright: Олжас Сулейменов, 2011
Свидетельство о публикации №111102603737
_________________

 » Рождественский Роберт. Сорок трудный год

Роберт Рождественский

СОРОК ТРУДНЫЙ ГОД

Сорок трудный год. Омский госпиталь.
Коридоры сухие и маркие.
Шепчет старая нянечка: «Господи,
До чего же артисты маленькие! »

Мы шагаем палатами длинными.
Мы почти растворяемся в них
С балалайками, с мандолинами
И с большими пачками книг.

Что в программе? В программе — чтение,
Пара песен военных, «правильных»…
Мы в палату тяжелораненных
Входим с трепетом и почтением.

Двое здесь. Майор артиллерии
С ампутированной ногой,
В сумасшедшем бою под Ельней
На себя принявший огонь.

На пришельцев глядит он весело.. .
И другой — до бровей забинтован,
Капитан, таранивший «мессера»
Три недели назад над Ростовом.

Мы вошли. Мы стоим в молчании.
Вдруг срывающимся фальцетом
Абрикосов Гришка отчаянно
Объявляет начало концерта.

А за ним, не вполне совершенно,
Но вовсю запевале внимая,
О народной поем, о священной
Так, как мы ее понимаем…

В ней Чапаев сражается заново,
Краснозвездные мчатся танки.
В ней шагают наши в атаки,
А фашисты падают замертво.

Здесь чужое железо плавится,
Здесь и смерть отступать должна.. .
И сказать бы по правде — нравится
Нам такая война.. .

Мы поем.. . Только голос летчика
Раздается, а в нем укор:
«Погодите, постойте, хлопчики.. .
Погодите.. . Умер майор… »

Балалайка всплакнула горестно,
Торопливо, будто в бреду.. .
Вот и все о концерте в госпитале
В том далеком военном году.
___________________________________

 » Асадов Эдуард. Моей маме

Эдуард Асадов "Моей маме"

Пускай ты не сражалась на войне,
Но я могу сказать без колебанья:
Что кровь детей, пролитая в огне,
Родителям с сынами наравне
Дает навеки воинское званье!

Ведь нам, в ту пору молодым бойцам,
Быть может, даже до конца не снилось,
Как трудно было из-за нас отцам
И что в сердцах у матерей творилось.

И лишь теперь, мне кажется, родная,
Когда мой сын по возрасту - солдат,
Я, как и ты десятки лет назад,
Все обостренным сердцем принимаю.

И хоть сегодня ни одно окно
От дьявольских разрывов не трясется,
Но за детей тревога все равно
Во все века, наверно, остается.

И скажем прямо (для чего лукавить?!),
Что в бедах и лишеньях грозовых,
Стократ нам легче было бы за них
Под все невзгоды головы подставить!

Да только ни в труде, ни на войне
Сыны в перестраховке не нуждались.
Когда б орлят носили на спине,
Они бы в кур, наверно, превращались!

И я за то тебя благодарю,
Что ты меня сгибаться не учила,
Что с детских лет не тлею, а горю,
И что тогда, в нелегкую зарю,
Сама в поход меня благословила.

И долго-долго средь сплошного грома
Все виделось мне в дальнем далеке,
Как ты платком мне машешь у райкома,
До боли вдруг ссутулившись знакомо
С забытыми гвоздиками в руке.

Да, лишь когда я сам уже отец,
Я до конца, наверно, понимаю
Тот героизм родительских сердец,
Когда они под бури и свинец
Своих детей в дорогу провожают.

Но ты поверь, что в час беды и грома
Я сына у дверей не удержу,
Я сам его с рассветом до райкома,
Как ты меня когда-то, провожу.

И знаю я: ни тяготы, ни войны
Не запугают парня моего.
Ему ты верь и будь всегда спокойна:
Все, что светло горело в нас - достойно
Когда-то вспыхнет в сердце у него!

И пусть судьба, как лист календаря,
У каждого когда-то обрывается.
Дожди бывают на земле не зря:
Пылает зелень, буйствуют моря,
И жизнь, как песня, вечно продолжается!
_________________

 » Джалиль Муса. Песня девушки

Муса Джалиль "Песня девушки"

Милый мой, радость жизни моей,
За отчизну уходит в поход.
Милый мой, солнце жизни моей,
Сердце друга с собой унесет.

Я расстанусь с любимым моим,
Нелегко провожать на войну.
Пусть бои он пройдет невредим
И в родную придет сторону.

Весть о том, что и жду, и люблю,
Я джигиту пошлю своему.
Весть о том, что я жду и люблю,
Всех подарков дороже ему.
_________________

 » Григорьев Геннадий. Фронтовое письмо

Геннадий Гргорьев

Фронтовое письмо

Каких только чудес
На белом свете нету!
Конверт о трех углах,
Обычный, фронтовой…
Полвека, почитай,
Он провалялся где-то.
И вот пришел с войны
И лег передо мной.
Наткнувшись на него
Среди макулатуры,
Я понимал: читать
Чужие письма – грех,
Но аккуратный штамп
«Проверено цензурой»
как бы уже письмо
приоткрывал для всех.
Был цензор фронтовой
Рабом цензурных правил,
И он (а вдруг письмо
Да попадет к врагу!)
Лишь первую строку
нетронутой оставил
да пощадить решил
последнюю строку.
Я цензора сейчас
не упрекну в бездушье:
он свято чтил свой долг,
он знал свои права.
Не зря же он письмо
Замазал черной тушью –
Наверно, были там
И вредные слова.
Писалось то письмо
В окопе? на привале?
И кто его писал –
Солдат ли, офицер?
Какие сны его
ночами донимали?
О чем он помышлял
Во вражеском кольце?
Лишь «Здравствуй, жизнь моя!»
Оставлено в начале.
И «Я люблю тебя!»
Оставлено в конце.

1985
_________________

 » Дарин Дмитрий. Слава Севастополя

Дмитрий Дарин СЛАВА СЕВАСТОПОЛЯ

Здесь море всегда начиналось с небес,
Здесь неба на каждого вдоволь…
Здесь древнею славой покрыт Херсонес,
А ныне — герой Севастополь.

Где место, чтоб нам не стоять на костях?
Где кровью земля не полита?
Идет перекличка в погибших частях,
Чтоб память была не убита.

Солдаты — под землю, фрегаты — на дно,
Здесь все умирали достойно,
И гордость, как море — волна за волной,
И чаек прощальные стоны.

На рейде напомнят тебе корабли —
Солдатским пропитаны прахом
Две высшие точки российской земли —
Мамаев курган и Малахов.

Наполнил России Господь паруса,
Плыви же, фрегат, величаво!
А скалы навечно стоят на часах
Святой Севастопольской славы.
___________________________________

 » Друнина Юлия. Наше — нам!

Юлия Друнина

Наше — нам!

Наше — нам, юность — юным,
и мы не в обиде.
С. Орлов

Пусть певичка смешна и жеманна,
Пусть манерны у песни слова,—
В полуночном чаду ресторана
Так блаженно плывет голова.
Винограда тяжелые гроздья
Превратились в густое вино,
И теперь по артериям бродит,
Колобродит, бунтует оно.
А за маленьким столиком рядом
Трое бывших окопных солдат
Невеселым хмелеющим взглядом
На оркестр и певичку глядят.
Я, наверное, их понимаю:
Ветераны остались одни —
В том победном ликующем мае,
В том проклятом июне они...
А смешная певичка тем часом
Продолжает шептать о весне,
А парнишка в потертых техасах
Чуть не сверстницу видит во мне!
В этом спутник мой искренен вроде,
Лестно мне и немного смешно.
По артериям весело бродит,
Колобродит густое вино.
А за маленьким столиком рядом
Двое бывших окопных солдат
Немигающим пристальным взглядом
За товарищем вставшим следят.
Ну, а тот у застывшей певицы
Отодвинул молчком микрофон,
И, гранатой, в блаженные лица
Бросил песню забытую он —
О кострах на снегу, о шинели
Да о тех, кто назад не пришел...
И глаза за глазами трезвели,
И смолкал вслед за столиком стол.
Замер смех, и не хлопали пробки.
Тут оркестр очнулся, и вот
Поначалу чуть слышно и робко
Подхватил эту песню фагот,
Поддержал его голос кларнета,
Осторожно вступил контрабас...
Ах, нехитрая песенка эта,
Почему будоражишь ты нас?
Почему стали строгими парни
И никто уже больше не пьян?..
Не без горечи вспомнил ударник,
Что ведь, в сущности, он — барабан,
Тот, кто резкою дробью в атаку
Поднимает залегших бойцов.
Кто-то в зале беззвучно заплакал,
Закрывая салфеткой лицо.
И певица в ту песню вступила,
И уже не казалась смешной...
Ах, какая же все-таки сила
Скрыта в тех, кто испытан войной!

Вот мелодия, вздрогнув, погасла,
Словно чистая вспышка огня.
Знаешь, парень в модерных техасах,
Эта песенка и про меня.
Ты — грядущим, я прошлым богата,
Юность — юным, дружок, наше — нам.
Сердце тянется к этим солдатам,
К их осколкам и к их орденам.
_________________

 » Симонов Константин. Я не помню

Константин Симонов Я НЕ ПОМНЮ...

Я не помню, сутки или десять
Мы не спим, теряя счет ночам.
Вы в похожей на Мадрид Одессе
Пожелайте счастья москвичам.

Днем, по капле нацедив во фляжки,
Сотый раз переходя в штыки,
Разодрав кровавые тельняшки,
Молча умирают моряки.

Ночью бьют орудья корпусные...
Снова мимо. Значит, в добрый час.
Значит, вы и в эту ночь в России —
Что вам стоит — вспомнили о нас.

Может, врут приметы, кто их знает!
Но в Одессе люди говорят:
Тех, кого в России вспоминают,
Пуля трижды бережет подряд.

Третий раз нам всем еще не вышел,
Мы под крышей примостились спать.
Не тревожьтесь — ниже или выше,
Здесь ведь все равно не угадать.

Мы сегодня выпили, как дома,
Коньяку московский мой запас;
Здесь ребята с вами незнакомы,
Но с охотой выпили за вас.

Выпили за свадьбы золотые,
Может, еще будут чудеса...
Выпили за ваши голубые,
Дай мне бог увидеть их, глаза.

Помню, что они у вас другие,
Но ведь у солдат во все века,
Что глаза у женщин — голубые,
Принято считать издалека.

Мы вас просим, я и остальные,—
Лучше, чем напрасная слеза,—
Выпейте вы тоже за стальные
Наши, смерть видавшие, глаза.

Может быть, они у нас другие,
Но ведь у невест во все века,
Что глаза у всех солдат — стальные,
Принято считать издалека.

Мы не все вернемся, так и знайте,
Но ребята просят — в черный час
Заодно со мной их вспоминайте,
Даром, что ли, пьют они за вас!
___________________________________

 » Рождественский Роберт. Могила бойца

ВСЕВОЛОД РОЖДЕСТВЕНСКИЙ МОГИЛА БОЙЦА

День угасал, неторопливый, серый,
Дорога шла неведомо куда,-
И вдруг, под елкой, столбик из фанеры —
Простая деревянная звезда.

А дальше лес и молчаливой речки
Охваченный кустами поворот.
Я наклонился к маленькой дощечке:
«Боец Петров», и чуть пониже — год.

Сухой венок из побуревших елок,
Сплетенный чьей-то дружеской рукой,
Осыпал на песок ковер иголок,
Так медленно скользящих под ногой.

А тишь такая, точно не бывало
Ни взрывов орудийных, ни ракет…
Откуда он? Из Вологды, с Урала,
Рязанец, белорус? — Ответа нет.

Но в стертых буквах имени простого
Встает лицо, скуластое слегка,
И серый взгляд, светящийся сурово,
Как русская равнинная река.

Я вижу избы, взгорья ветровые,
И, уходя к неведомой судьбе,
Родная непреклонная Россия,
Я низко-низко кланяюсь тебе.
___________________________________

 » Шпаликов Геннадий. По несчастью или к счастью...

Геннадий Шпаликов
«ПО НЕСЧАСТЬЮ ИЛИ К СЧАСТЬЮ...»

По несчастью или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места.

Даже если пепелище
Выглядит вполне,
Не найти того, что ищем,
Ни тебе, ни мне.

Путешествие в обратно
Я бы запретил,
Я прошу тебя, как брата,
Душу не мути.

А не то рвану по следу —
Кто меня вернёт? —
И на валенках уеду
В сорок пятый год.

В сорок пятом угадаю,
Там, где — боже мой! —
Будет мама молодая
И отец живой.