alen-yshka: 01.03.17 21:51
ikp: 01.03.17 21:55
ishilda: 01.03.17 21:57
kanifolka: 02.03.17 00:21
htanya: 02.03.17 09:03
Ch-O: 02.03.17 10:19
Tekila-love: 02.03.17 11:24
lor-engris: 02.03.17 13:20
Марфа Петровна: 02.03.17 18:25
lor-engris: 02.03.17 19:06
lor-engris: 04.03.17 00:07
--------
Как и предполагал Рязанский, Катерина больше напоминала свою мать: лицом, фигурой, походкой, даже голосом. Голову склоняла на тот же бок, когда внимательно слушала, губы покусывала так же. А уж это фирменное выражение лица – удивление и недоверие ребенка, которому втирают, что красное и пушистое – это на самом деле зеленое и колючее, а он вроде и привык верить взрослым дядям наслово, но потом втихаря все равно сходит и перепроверит, чтобы уколоться лично. Или не уколоться.
Правда, кое-какие отцовские черты в ней все же прослеживались. Разрез глаз, например. Упрямый подбородок. И практически полное отсутствие внутренней гибкости, когда оболочка, пожалуйста, гнется в какие угодно стороны, а стержень торчит, обнажившись. Если сравнивать с собакой в пустыне, такая собака, конечно, встанет, отряхнется и побежит искать воду, но еще ни один год будет страдать от внутреннего диссонанса. Мол, в углу на коврике жилось лучше. Ах, какой чудесный был у меня коврик...
Размазывать в их конкретном случае кашу по скатерти было долго и, главное, непродуктивно, так что Рязанский пожалел каши, изложив все по существу. Изложил и умолк, предоставив собеседнику возможность выдохнуть и обдумать, а сам он наконец смог отпить кофе.
Надо же, не показалось: молоко и впрямь домашнее. Катерина, помнится, говорила, что они затариваются молоком и сыром у какой-то бабки из ближайшего поселка. А вообще качество продуктов тут – не сравнить с их обычным рационом. Взять тот же борщ...
«Дожили, – мысленно фыркнул Костя, – самое время сейчас сравнивать местную свеклу с неместной. Местная лучше. Осталось только поинтересоваться, где брать и у кого».
Однако ничего с этим своим «расслабоном» он поделать не мог. Спокойно было на душе, и все тут. С тех пор, как Катерина в номере на него осознанно посмотрела, без истерик своих дурацких, без надувания губ – как человек, который играет в твоей команде, и даже если пас принять не сможет, то хотя бы под ногами не помешается, – так и отпустило его, перестало давить и царапать изнутри. Вон даже борща тарелку сожрал, не подавившись.
Хотя неудивительно. За исход разговора с ее родителями бояться не приходилось: знаем, плавали, выплывем. Единственным фактором «хэ» была сама Катерина со своими приколами. Что еще она может выкинуть в самый неподходящий момент, Рязанский представлял смутно. Одного ее финта с горлом хватило выше крыши, обоим причем. И ладно бы она нарочно, для пущей театральности – вправил бы мозги суставным методом и не заморачивался. Но Катерину конкретно так переклинило от страха. Так, что даже его зацепило откатом. Заставило почувствовать свое бессилие.
Когда человек настолько боится реакции родственников, это «ручка». Рязанский мог понять и объяснить многое, но это выходило за пределы понимания. Она не его, который при желании мог взять под белы рученьки и отправить ее на аборт прямо из гостиницы, боялась. Чужого ей, в сущности, мужика, на всю голову отмороженного. Нет, Катерину звонок родной матери до икоты напугал! А ему, судя по глазам, последнее, что у нее осталось, готова была доверить. Нормально?!
Костя уже грешным делом решил, что ее тут били, хотя интуиция твердила обратное. А стоило поздороваться с отцом Катерины, сказать ему пару слов, понаблюдать, как он ведет машину, как общается по телефону, и последние сомнения в его адекватности отпали и затерялись. На редкость конкретный мужик. И на лице написано, что порядочный. Дочь свою непутевую любит: привык ездить быстро, с окном нараспашку, а все равно первым делом спросил, не дует ли ей на заднем сиденье. В чем подвох?
Имелись у Рязанского кое-какие догадки на этот счет, но он предпочел подтвердить их на практике. Предстояло выяснить наверняка, что за тайные страсти бушуют в мадридском дворе, и по возможности эти страсти утихомирить. Катерине здесь до сентября куковать, отъедаться и отсыпаться, а по первому зову к ней в случае чего не налетаешься...
– Весело, что тут скажешь, – подвел итог размышлениям Юрий Андреевич.
Рязанский концентрацию сарказма оценил, но от аудиальных комментариев воздержался, ограничившись умеренными визуальными. Градус раздражения к своей персоне он и так снизил по максимуму, да и срываться на таком же «обрадованном» новостью человеке Юрий Андреевич – сам родитель и руководитель – не стал бы, но все-таки лезть дальше было неразумно.
– А что самое смешное, – продолжил отец Катерины, ломая поперек хребта уже пятую по счету зубочистку, – злиться не на кого, только на свою родительскую дурость. Ты следишь, чтобы они голодными не ходили, образование получили нормальное, дорогу переходили в положенном месте, а они там... сношаются без защиты. Свобода нравов, мать ее! Ладно у пацанов штаны дымятся – сам таким был, могу понять, но Катя чем думала?! Влюбилась – да Бога ради, но голова-то на плечах есть?! Отпустили, называется, ребенка во взрослую жизнь...
– С моим балбесом разговор уже был, мало ему не показалось. Пришел, стоит, смотрит на нас с матерью, глаза по пять копеек. Клянется, что думал сначала головой. Ванька вообще парень ответственный, – вздохнул Рязанский, – в Москве отучился на международных, своим умом, с невестой отношения человеческие. Договорились с ним в свое время, как взрослые люди, никто его за язык не тянул и насильно не женил. «Да, папа, я согласен, я не подведу». И знает же прекрасно, паразит, что поезд ушел, что поздно отказываться. Какого, спрашивается, приключений на задницу искать?..
Костя вдруг понял, что слишком вжился в придуманную роль, практически увидев перед собой упомянутого пацана, и запнулся, но даже эта запинка сыграла ему на руку.
– Боюсь, единственное, чем мы вам можем помочь, Юрий Андреевич, это деньгами, – закончил он. – Любовь приходит и уходит, а жить на что-то надо.
Лужин поправил воротник рубашки. Зыркнул настороженно: озвученные перспективы в целом морально его не устраивали. Странно, если бы устроили. А вот закономерная толика сочувствия обманутого отца к другому такому же отцу промелькнула.
Уже хлеб. Значит, договорятся полюбовно.
– То есть я правильно понял, Игорь Леонидович, этот ваш династический брак – дело решенное и обжалованию не подлежит?
– Будь у меня возможность переиграть, мы бы с вами беседовали в другой обстановке да под хорошую закуску, – развел руками Костя.
– Обидно, – скривившись, кивнул Лужин, – у меня на зятьев такие планы были...
«И чувство юмора у тебя на месте, и в людях разбираешься, – оценил Рязанский реакцию собеседника, – а дочь все-таки проглядел, вон куда залезла. Я тебя, Юрий Андреевич, как никто другой понимаю, но это жизнь, и каждому от нее достались свои шишки. Свои ты в корзинку собрал, некоторые – наверняка не так, как тебе хотелось бы, и теперь пытаешься стелить соломку детям, а они, сволочи, этого не ценят и спотыкаются в совершенно неожиданных местах... Ладно, это все лирика. Чистить все равно придется. Жаль, наркоз не завезли».
– Юрий Андреевич, я уже говорил вам и Алле Ивановне, что хотел бы видеться с внуком, когда он или она родится, – решил брать быка за рога Рязанский. – Не сочтите за блажь...
– Не вижу проблемы, – буркнул несостоявшийся тесть, – хотя вопрос этот не ко мне, а к Кате. Ее ребенок, пусть сама разбирается, с кем ему общаться.
– Тогда я задам вопрос по-другому. Катя планирует доучиваться или?..
– Катя много чего планирует, – с нотками раздражения сказал Лужин, – но что-то очень уж далеко от реальности. Решила вдруг, что хочет стать адвокатом, подорвалась в том году переводиться. Перевелась, называется... Пусть теперь дома сидит.
– Что, так плохо училась? – сочувственно уточнил Костя. – Девочка вроде сообразительная. Или в городе не прижилась?
– Вы издеваетесь?!
– Даже не думал. Просто не вижу смысла перебрасывать ее туда-сюда как мячик. Подумайте. Кате хоть так, хоть так брать академический отпуск. Есть, конечно, вариант с заочным обучением, но одно дело – заочно у нас, в юридическом, а другое дело...
– Нажаловалась уже, – утвердительно сказал Юрий Андреевич. – Молодец.
– Скорее спросила совета как у лица незаинтересованного.
– И что, тоже про маникюр втирала?
«Вот оно, – понял Костя. – Ты себя со стороны видел, когда злиться начинаешь, друг любезный? Тут не то что беременная женщина в обморок хлопнется... Ясно, что работа нервная, на всех не проорешься, но семья-то с какого боку?»
– А почему это вас смущает?
– Да потому что это тупо, мать твою!!!
Серый котяра, который с освобождением кухни от лишних слушателей переместился на стул, сиганул с этого стула так, что пятки засверкали, а злосчастная неустойчивая табуретка с глухим звуком рухнула возле Юрия Андреевича, чудом не угодив тому по ноге. Правда, что «чудом» Костя как раз и сомневался: видимо, кот уже не раз практиковал подобные прыжки в длину с места, раз после еды стулья сдвигали в сторону.
Как будто этого было мало, кот попытался вырваться из кухни и с разбегу угодил башкой в дверь. Та медленно приоткрылась с другой стороны, явив миру испуганное лицо Аллы Ивановны. Супруги встретились взглядами, и мать Катерины, подхватив на руки бедное животное, молча и аккуратно закрыла дверь ногой.
– Ты, Юра, мать мою покойную не трогай, – спокойно посоветовал Рязанский. – И прежде чем орать в следующий раз, подумай: на кого ты орешь и за что... Вот ничего сейчас не говори, умоляю. Ты же умный человек. Просто послушай, а потом хоть заорись.
Сказать, что Лужин удивился... Однако он молчал и слушал. Молчание было его главным подвигом, а на всю прочую полумифическую ерунду вроде «убийственных взглядов» Костя давно не обращал внимания. Соображалкой девочка, оказывается, тоже пошла в отца.
– Умный человек, как по мне, делает глупости в двух случаях: если ему надоело быть умным, или когда ему нужна помощь. Это вообще нормально – просить помощи. Беда в том, что не все могут этого сделать. Кто-то стесняется, кто-то боится, а кто-то думает, что у него яйца круче кипятка, и от того, что он откроет рот и скажет: «Помогите мне», кипяток окажется круче. Я не спрашиваю сейчас, как позволила себе забеременеть, не закончив учебу, твоя умная дочь с головой на плечах – ты не знаешь, тебе самому хотелось бы знать. И никто, кроме нее самой, на этот вопрос не ответит. Но вот какая печальная штука, Юрий Андреевич, – голос Рязанского становился все тише, – когда твоя жена сегодня позвонила ей, чтобы узнать, все ли в порядке, у Катерины случился ступор. От одной только мелодии звонка. Я понимаю, когда человек немеет от горя, от шока, да мало ли от чего, но чтобы взрослый человек настолько боялся услышать в трубке голос родителя – видимо, я все же чего-то не понимаю в этой жизни. Знаешь, о чем она первым делом попросила меня, когда пришла в себя? «Пожалуйста, только не говорите папе».
Молчание. Это молчание, по мнению Кости, слишком затягивалось...
– Позови ее, – одними губами попросил Юрий Андреевич. – Сюда. Сейчас.
– Зови, – дернул плечом Костя. – Ты отец, твой ребенок. Зови.
Лужин бегом прошел к двери и открыл ее, едва не угодив жене по лбу. Посмотрел на дочь.
– Катя, ты все слышала. Это правда? Просто скажи: да или нет?
Тихий ответ Катерины был великолепен в своей честности:
– Про ступор – правда, пап. Извини, я не хотела, чтобы так получилось. Но действительно было бы лучше, сдержи... Игорь Леонидович свое слово.
– А... почему?
– Так болезненно реагируешь на наши промахи, что я чувствую себя предателем, – с непередаваемой интонацией смеха сквозь слезы при полном отсутствии слез, пояснила Катерина. – Мне тебя так жалко, что плакать хочется. А раньше страшно было, это выражение твоего лица увидеть. Вот как сейчас. И я все делала, лишь бы не расстраивать вас с мамой. Ненавидела «художку» и «музыкалку», но ходила, потому что... Вы говорили, что у меня получается, вам это нравилось...
– Но ты же бросила в итоге и то, и другое, – недоуменно сказала Алла Ивановна. – И пошла на шахматы, на которые хотела... Или тебе тоже не нравилось? Надо было столько лет морочить нам голову, копить, копить все это в себе, чтобы в один прекрасный день вывалить это перед нами и сказать: «Нате, жрите, дорогие родители!». Так, что ли?
Катерина стушевалась под прямым упреком, уставилась под ноги.
– Товарищи, я, конечно, извиняюсь. Но, может, вы все-таки выйдете из сумрака, сядете, успокоитесь и выслушаете человека, не перебивая ее через каждые два слова, а? – лениво поинтересовался Рязанский. – Так, чисто ради интереса. Вдруг чего дельного скажет? Чтобы не получилось в итоге: «А почему ты молчала, мы же спрашивали».
– Знаете что, Игорь Леонидович... Какое ваше дело?
– Честно? Никакого. Но ваш супруг почему-то молчит.
– Алла, он прав: сядь уже куда-нибудь, не мельтеши, и так башка трещит, – поморщился глава семейства. – Черт знает, что такое. День с утра дебильный, а тут еще...
На кухню бочком-бочком протиснулся Катеринин брат и, хихикая, изрек фразу, спасшую, кажется, безнадежно испорченный день:
– Сюша пйасила вам пейедать: люпыи звейи, чиво вы пойите?
– «Тут пришел Гриша Апельсинов и сказал: “Глупые звери, чего вы спорите?”», – привычно выступила в роли переводчика Алла Ивановна. – Ксюша, ты опять включила Антону этот мультик?! Он же после него бегает!
– А что делать, если вы других намеков не понимаете?! – донеслось из детской.
Лужины смеялись, смеялся и Рязанский, попутно поглядывая на часы и серьезно так рискуя опоздать на самолет, если в ближайшие два часа – хотя бы – они не доберутся до главного. А риск, что не доберутся, имелся существенный.
– Давайте уже что-нибудь решим, – попросила Алла Ивановна, вытирая слезы.
Юрий Андреевич тяжело опустился на стул.
– Кать, скажи, что хотела, – взмолился он. – Иначе я чокнусь.
Рязанский видел, что Катерина едва держится на ногах. Мать со своими вопросами влезла не вовремя, а после минуты здорового хохота возобновлять разговор и воспринимать серьезно некоторые вещи было проблематично. Но Катерина сказала:
– Осенью я возвращаюсь в институт. Игорь Леонидович любезно обещал помочь с квартирой и на первых порах – деньгами. – Она подняла ладонь, предупреждая возражения. – Мам, пап, я вас очень люблю, но дома не останусь, это не обсуждается. Если вы захотите поддержать меня, буду очень признательна. Если не захотите... что ж, быть моими родителями вы от этого не перестанете. И я все равно буду вас любить...
– Катюш, прости покорно, но я перебью. Объясни, какого хрена ты там забыла?!
– Любимого человека, пап. – Она тоже села, прямо глядя отцу в глаза. – Мама не дала мне договорить тогда, но это уже неважно, ты услышал. Я честно пыталась жить так, как вы меня учили. Мечтала и до сих пор мечтаю получить профессию, и я ее получу. А теперь у меня будет ребенок, которого не должно было быть. И я счастлива, папа, вы даже не представляете, насколько. Да, жизнь сложилась таким образом, и все пошло не по твоему сценарию. Даже не по моему сценарию. Но это жизнь! Если я о чем-то и жалею, то лишь о том, что слишком долго пыталась казаться правильной и хорошей, будучи при этом последним дер*мом... Пап, – улыбнулась Катерина, – не косись на Игоря Леонидовича, он знает слова похуже. Я боялась сказать правду, я боялась попросить помощи, потому что привыкла справляться сама. У меня перед глазами всю жизнь был ты, который всегда может найти решение, что бы ни случилось. Пап, в детстве мне казалось, что ты не делаешь ошибок! Совсем! И было больно разочаровывать тебя своими ошибками...
– Кать, но я же не просил у вас звезд с неба. Ни у тебя, ни у Ксюши. И что бы вы ни сделали, вы мои дети. Ты понимаешь?! Надо было просто подойти и сказать: «Папочка, милый, у меня проблема. Помоги, пожалуйста». Я вам когда-нибудь отказывал?
Она замотала головой, отворачиваясь.
– Господи, да езжай ты хоть в Люксембург! Лишь бы не пожалела потом, через несколько лет. И не обвиняла нас, что вовремя не остановили. Да поддержим мы тебя, поддержим... Катька, глупый ты ребенок...
Лужину было явно неловко говорить при посторонних, и Костя, воспользовавшись случаем, ушел на балкон покурить и посчитать окна соседних домов. А когда вернулся, женщин на кухне уже не было. Один Юрий Андреевич сидел, разглядывая воображаемые крошки на столе и подперев голову руками.
– Девочку, надеюсь, спать отправили? – Рязанский поискал глазами буйного кота и, не обнаружив оного, плотно прикрыл за собой дверь.
– Да, пусть отдыхает. Игорь... Можно ведь на «ты»?
– Нужно. – Костя пожал протянутую руку. – Но пить не буду: в самолет не пустят.
– Как знаешь. Я бы выпил, а то информации много, насухую не проглотишь.
– Юрий Андреевич, дорогой, если не пьешь с горя, лучше не пей. Меньше горя будет.
– Твоя правда. – Лужин прищурился, потер лоб, поправил часы на запястье. Заговорил неуверенно и тихо, точно откровения дочери все силы из него высосали: – Игорь, ты извини за балаган. Забылись маленько, удачно ты в коллектив влился...
– Юра, у меня времени в обрез. У вас тут, конечно, тепло, светло и уютно, но раз все по норкам разбежались, давай по существу поговорим, и я поеду. Завтра ты проснешься, и у тебя наверняка возникнут вопросы. Задать их можно вот по этому мобильному номеру после девяти вечера. – На стол легла визитка. Отступать от намеченных планов было уже поздно. – Насчет квартиры договоримся. Есть на примете неплохой район, садик и школа, считай, во дворе: пять минут ходьбы. Полагаю, жилья и алиментов, размеры которых мы обговорим по ходу действия, будет достаточно, чтобы вы не держали зла на моего сына.
– И все равно, Леонидыч, я не понимаю: почему приехал ты, а не он?
– Его с таким предложением ты бы слушать не стал. Дал бы в морду, и вся любовь.
– Резонно. Я наберу тебя завтра вечером, – невпопад ляпнул Юрий Андреевич. – Не обижайся, но мутные вы оба: что ты, что сынок твой. Может, и хорошо, что у них с Катей не срослось. Бегать она за ним не станет, можешь не волноваться. А за квартиру мы со временем расплатимся, чтобы не вязаться. Неправильно это все...
– И тем не менее ты согласен на мои условия.
– На твои? – хмуро переспросил Лужин, переплетя пальцы так, что побелели костяшки. – Нет, на Катины. Ты, благодетель, своим появлением только глаза на дочь раскрыл. За это – огромное спасибо. Хотя лучше бы не раскрывал, как она сказала; оказывается, я не знаю своего ребенка. Внешность вроде ее, почти, а содержание чужое. И думай теперь, почему. Обидно: вкладываешь им в голову мысль – готовую, прожитую, чтобы не ошибались, а все равно – граблями по лбу...
Рязанский думал долго, секунд семь, прежде чем сказать:
– Моя дочь всерьез собралась замуж за человека, который с вероятностью больше семидесяти процентов кинет ее однажды. Редкостное мурло. Я уже язык сломал, объясняя Соне очевидные – для меня, с моей колокольни – вещи, старался быть убедительным. Грешным делом хотел похлопотать, чтобы его из института пульнули. Но недавно вот смирился. Не потому, что сладок запретный плод и прочая дребедень. А потому, что это ее выбор и ее шишки. Свои мозги детям в голову не вложишь, как бы ни хотелось. Не факт, что выпадут именно те семьдесят процентов, зато я наверняка знаю, что хлопот по его отчислению дочь мне не простит. Взрослый выбор приходится уважать.
– Я тебе обратный пример приведу, – хмыкнул Юрий Андреевич, обнажив в улыбке «золотую» коронку на одном из верхних зубов. – Когда пришла пора выбирать профессию, я особо не думал. Хотел заниматься физикой – пожалуйста, отзанимался, диплом с одной тройкой по химии пылится в шкафу. В итоге пришлось переучиваться, потому что никак не мог устроиться по специальности. Нет приличной работы, пришлось рваться на британский флаг. А все потому, что в свое время не хватило ума послушать отца, который говорил: «Юра, сынок, иди ты на стоматолога, пока есть возможность. У меня связи, по конкурсу пройдешь...» Но сынок уперся рогом, так что родители поддержали. Сынок считал, что он знает лучше папы, и папа выбор уважал. А теперь вот думаю, когда зарплату задерживают, когда у Аллиных сапог подошва отклеивается, а нам еще детей обувать на осень: как бы сложилась жизнь, прислушайся я к совету? Отец-то больше моего тогда в жизни понимал. Но не переубедил.
– А почему не переедете? – полюбопытствовал Костя. – Больше город – больше возможностей и зарплата выше. Если задаться целью...
– Да куда мы поедем, Игорь? – отмахнулся от него Юрий Андреевич. – Лет десять назад – да, мысль была, возможность была, собирались, уговаривали. Никто не поддержал. А теперь родителей куда девать? Родители-то здесь – мои, Алкины. Моим под восемьдесят на душу, полжизни здесь прожили, куда их волочь? Тесть с тещей помоложе, так те вообще с рождения тут. И не оставишь: кому они нужны, кроме нас? Дохлый номер.
...С Катериной Рязанский так и не попрощался: она спала, как дитя, свернувшись клубочком на самом краю постели. Львиную долю кроватного пространства ближе к стене бесцеремонно занял ее брат, а Катерина будто уберегала пацана своим телом от случайного падения. Младшая сестра устроилась тут же, у чистого письменного стола, стараясь лишний раз не шевелиться на скрипучем стуле. По ее внимательному, неверяще-неприязненному карему взгляду, периодически смещавшемуся к кровати, не составляло труда определить, кому в этом доме Катерина доверяет больше остальных.
– Я им ничего не скажу, – шепотом пообещали Рязанскому, – но ты...
– Я догадываюсь, – ответил Костя и вышел из комнаты, проклиная эту поездку.
bazilika: 04.03.17 05:42
Ch-O: 04.03.17 06:10
Наядна: 04.03.17 09:06