Svetass S:
ФРИДРИХ НИЦШЕ
МАЛЕНЬКАЯ ВЕДЬМА
Покуда я пригожа,
Мне вера — сущий клад.
Всевышний, знаю, тоже
Красоткам юным рад.
Послушникам влюблённым
Простит он этот грех:
И сам в томленьи оном
Ко мне был ближе всех.
Не старый дряблый патер —
Настырный юный кот,
Буян и узурпатор,
Избранницу зовёт!
Мне старцы не по нраву,
Старух не любит Бог:
Как мудро и по праву
Он всё связал в клубок!
Смысл жизни церковь знает,
Мой лик и душу бдит,
Грехи мне все прощает:
Да кто ж мне не простит!
Шепнёшь едва губами,
Чуть кникнешь и — вперёд,
А с новыми грехами
Все старые не в счёт.
Любим Господь в народе
За то, что дeвиц чтит;
Случись сердечной шкоде,
Он сам себе простит!
Покуда я пригожа,
Я с верою дружна:
Как дряхлая кукожа
Лишь чёрту я нужна!
(пер. Вячеслава Маринина)
Svetass S:
КОРОЛЕВА ЕЛИЗАВЕТА I
(1533—1603)
Когда красой цвела и мне светил успех,
Когда слова любви я слышала от всех,
Тогда всем без изъятья твердила я слова:
«Ступайте прочь! Ступайте прочь!
Я вас терплю едва!»
Как много пылких душ недуг любви косил,
Их горе описать мне не хватает сил,
Но в гордости своей твердила я слова:
«Ступайте прочь! Ступайте прочь!
Я вас терплю едва!»
И вот пришел красавец, Венеры дерзкий сын:
— Вы неприступны, Леди, но выход есть один.
Чуть натянуть поводья — забудете слова:
«Ступайте прочь! Ступайте прочь!
Я вас терплю едва!»
От таковых речей всё изменилось вдруг,
Ни ночи нет, ни дня от непосильных мук,
Могла ли я подумать, что буду клясть слова:
«Ступайте прочь! Ступайте прочь!
Я вас терплю едва!»
(пер. Елены Аксельрод)
Svetass S:
Эльза Ласкер-Шюлер
Мой Лазурный Рояль
Есть у меня рояль — лазури цвет,
А я не знаю вовсе ноты.
В подвал сейчас задвинут раритет,
А в моде снова эшафоты.
На нём играл сонаты лунный свет,
А звёзды — строили гавоты.
Крысиный ныне здесь кордебалет,
И клавиш многих больше нет…
Оплакиваю я пустоты.
О ангел, — сколько горьких лет
Судьба играла в повороты —
Нарушь Всевышнего запрет —
Живой мне в рай открой ворота.
(пер. Вячеслава Маринина)
procterr:
Мэтью Арнольд
Дуврский берег
Ночное море спит.
Прилив высок, луной во всей красе
Рябит пролив. С французской стороны
Свет вспыхнул и пропал. Английских скал
В спокойной бухте необъятен блеск.
Встань у окна: как нежен воздух ночи!
Но с отдаленной полосы, где море
Бьет в берег, выбеленный под луной -
Ты слышишь? - мерный рокот волн и дробь
Тяжелой гальки, поднятой прибоем
И выброшенной на уступы скал,
Ее откат, чуть пауза, и вновь
Дрожащими аккордами, вплетая
мотив извечной грусти.
Софокл в былые дни
Внимал ему с эгейских круч, гадая
О горестных приливах и отливах
Людской судьбы, и мы
Как прежде в шуме различаем мысль
На северном далеком берегу.
Встарь Море Веры
В приливе омывало берега
Земные, словно яркий пояс в блестках.
А нынче слышен мне
Один тоскливый и протяжный рев
Отлива, средь дыханья
Ночного ветра, в мрачном горизонте
И голых отмелях земли.
Любовь моя, останемся верны
Друг другу! Ибо мир, который нам
Мерещится, подобно сладким снам,
Таким прекрасным, праздничным и новым,
Лишен любви и света, и стыда,
Надежды, мира, помощи извне,
И мы с тобой как в смеркшейся стране,
Огнем и лязгом сметены туда,
Где бьется насмерть темная орда.
(перевод Алексея Цветкова)
Nadin-ka:
Джон Мейсфилд РУССКИЙ БАЛЕТ
При лунном свете на крылах Шопена
Слетает к нам танцовщица — она
Прелестна, как ушедшая весна.
Её улыбка и движенья
Забыть нас заставляют на мгновенье
Жестокий мир, заботы и терзанья.
Она юна, прекрасна, вдохновенна.
Она воздушна в вихре пируэта,
Мечта мальчишки и восторг мужчины.
Пусть царства превращаются в руины —
Сейчас улыбка и движенья
Вселяют в нас безумье вдохновенья —
Всё то, чему средь будней нет названья.
По лунному встревоженному морю
Скользит она, дарительница света.
Но вскоре музыка прикажет ей
Вспорхнуть с эстрады и переселиться
Туда, где незабвенное таится,
Туда, где фавн, единорог,
Мерлина волшебство, Роландов рог...
Мечта, загадка и очарованье
Всех будущих и всех минувших дней.
Перевод Андрея Сергеева
Peony Rose:
Р. М. Рильке
«ЭЛЕГИЯ ПЕРВАЯ (КТО ИЗ АНГЕЛЬСКИХ ВОИНСТВ УСЛЫШАЛ БЫ КРИК МОЙ?..)»
(из "Дуинских элегий")
Кто из ангельских воинств услышал бы крик мой?
Пусть бы услышал. Но если б он сердца коснулся
Вдруг моего, я бы сгинул в то же мгновенье,
Сокрушённый могучим его бытиём. С красоты начинается ужас.
Выдержать это начало ещё мы способны;
Мы красотой восхищаемся, ибо она погнушалась
Уничтожить нас. Каждый ангел ужасен.
Стало быть, лучше сдержаться и вновь проглотить свой призывный,
Тёмный свой плач. Ах! В ком нуждаться мы смеем?
Нет, не в ангелах, но и не в людях,
И уже замечают смышлёные звери подчас,
Что нам вовсе не так уж уютно
В мире значений и знаков. Нам остаётся, быть может,
Дерево там, над обрывом, которое мы ежедневно
Видели бы; остаётся дорога вчерашнего дня
Да прихотливая верность упрямой привычки,
Которая к нам привязалась и бросить не хочет.
И ночь. Ночь, когда ветер вселенной
Гложет нам лица, кому она не остаётся,
Вожделенная ночь, мягким обманом своим
Всем сердцам предстоящая? Легче ли ночью влюблённым?
Ах, они друг за друга разве что спрятаться могут.
Не знаешь? Так выбрось из рук пустоту
В пространства, которыми дышим; быть может, лишь птицы
Проникновеннее чуют в полёте расширенный воздух.
Да, вёсны нуждались в тебе, и звёзды надеялись тоже,
Что ты чувствуешь их. Иногда поднималась
Где-то в минувшем волна, или ты проходил
Под открытым окном и предавалась тебе
Скрипка. Всегда и во всём порученье таилось.
Справился ты? Уж не слишком ли был ты рассеян
От ожидания? Всё предвещало как будто
Близость любимой. (Куда же ты денешь её,
Если мысли, большие, чужие, с тобой сжились,
В гости приходят и на ночь порой остаются.)
Если хочешь, однако, воспой влюблённых. Поныне
Чувству прославленному ниспослано мало бессмертья.
Брошенных пой. Ты позавидовал им, потому что милее
Без утоленья любовь. Начинай
Снова и снова бесцельную песнь славословья.
Помни: гибель героя - предлог для его бытия.
Гибель героя последним рождением станет.
Но влюбленных устало приемлет природа
В лоно своё, словно сил у неё не хватает
Вновь их родить. Воцарилась ли Гаспара Стампа
В мыслях твоих, чтоб, утратив любимого, молча
Девушка этим великим примером прониклась,
Чтобы думала девушка: вот бы такою мне стать?
Не пора ли древнейшим страданиям этим
Оплодотворить нас? Не время ли освободиться
Нам от любимых, дрожа, чтобы выдержать освобожденье,
Как стрела тетиву выдерживает перед взлётом,
Чтобы превысить себя. Нет покоя нигде.
Голоса, голоса. Слушай, сердце, и жди - на коленях
Ждали, бывало, святые могучего зова.
Чтоб он их поднял с земли. Оставались, однако,
На коленях они и потом, ничего не заметив.
Так они слушали Божьего гласа; конечно,
Ты не снесёшь. Дуновенье хотя бы послушай,
Непрерывную весть, порождаемую тишиною.
Овеян ты теми, кто в юности с жизнью расстался.
В каждой церкви, в Неаполе, в Риме, повсюду
Их судьба говорила спокойно с тобой.
Или тебе открывалась высокая некая надпись
На могильной плите, как в Santa Maria Formosa.
Что им нужно? Последний проблеск сомненья
Погасить я готов, которым порою
В чистом движенье своём хоть немного скованы души.
Разумеется, странно покинуть привычную землю,
Обычаев не соблюдать, усвоенных нами едва ли,
Розам и прочим предметам, сулящим нам нечто,
Значения не придавать и грядущего не искать в них,
Прекратиться навеки для робких ладоней другого,
Бросить имя своё, даже имя своё,
Как бросают игрушку разбитую дети.
Странно желаний лишиться. Странно впервые увидеть,
Как порхает беспутно в пространстве
Всё, что было так важно. Да, смерть нам сначала трудна.
Свыкнуться надо со многим, пока постепенно
Чувствовать вечность начнёшь. Ошибаются, впрочем, живые,
Слишком отчётливо смерть отличая от жизни.
Ангелы, слышал я, часто не знают и вовсе,
Где живые, где мёртвые. Вечный поток омывает
Оба царства, и всех он влечёт за собою,
Там и тут заглушая любые звучанья.
Что им до нас, наконец, кто в юности с жизнью расстался?
Мягко отвыкли они от земного, как дети
От груди материнской. Но мы поневоле
Ищем тайн, ибо скорбь в сочетании с ними
Помогает расти. Как тут быть нам без мёртвых?
Говорит нам сказанье, что плач о божественном Лине
Музыкой первой потряс оцепенелую глушь.
Юного полубога лишилось пространство, и в страхе
Пустота задрожала той стройною дрожью,
Которая нас утешает, влечёт и целит.
Перевод В.Микушевича
Svetass S:
ВЕЙККО АНТЕРО КОСКЕННИЕМИ
У КОСТРА
Мне видится Каиафы темный двор,
Ночь в Иудее, говор суетливый...
Среди толпы - пылающий костер,
И некий муж угрюмый, молчаливый.
Приблизив руки к огненным углям,
Он тщетно душу греет человечью,
Ответствуя докучливым речам
Испорченною иудейской речью:
"Не галилеянин я, люди, нет!"
Плащом покрыта голова седая;
Костер на камни стелет желтый свет,
И медлит ночь, как будто выжидая...
"Не галилеянин я, люди, нет!"
Пропел петух. Зари пылают розы...
Старик встает, уходит, слаб и сед,
Вот оглянулся и глотает слезы.
Отчаянье! Ты человеку в грудь
Палящее свое вонзаешь жало.
О, чья душа хоть раз, когда-нибудь,
Своих святынь в слезах не предавала?
О, галилеянин! К чужим кострам
Кто в холоде ночи не приближался?
Мы - плоть и кровь твоя, второй Адам!
Кто в оный час с тобой не отрекался?
(пер. Владислава Ходасевича)
Peony Rose:
Хосе де Эспронседа
Палач
Гонимый презреньем, проклятьем отмечен,
Один человечества грех я несу;
Преступные люди надменно кидают
В меня все презренье и ненависть всю.
Кровавые муки,
Расправу и дикую месть свою дали
Они в мои руки
И громко сказали:
"Пусть общий позор наш падет на него,
Пусть будет отныне он проклят во всем.
Презреньем покрытое имя его
И хлеб, добываемый крови путем,
Он сыну в наследство
Пускай оставляет,
Его наставляет
Быть тем же, чем он".
И все устранились,
Взвалив на меня все свои преступленья
И издали слушают, без сожаленья,
Мой плач и мой стон.
А тот, кто на пытку и смерть осуждает,
Того превозносит и чествует свет...
Иль думают люди, что чувства, быть может,
Палач не имеет, что сердца в нем нет?
Не знают, что тоже
И он, как они, на себе отражает
Твой образ, о Боже!
Как зверю бросает
Голодному, лютому, сторож живьем,
В железную клетку, добычу порой, -
Бросают так люди, в бездушьи своем,
На смерть осужденного - мне на убой!..
И все неповинны!..
Один я изъятье,
Один я проклятье
Несу за все зло...
Смотрите, в уплату
За казни мне деньги в лицо как швыряют!
Меня, всем им равного, как презирают
Они глубоко!
Мученья, ужаснее пытки, рыданья
Страдальцев, их крики, глухой треск костей -
И вопли, и стон, раздирающий душу,
Кровавые взмахи секиры моей -
Все дух возбуждает
И диким веселием, злобным, глубоким,
Мне грудь наполняет.
Под взмахом жестоким,
От плеч отделившись, на плахе летит
Когда голова, вся в крови - а кругом
Толпа любопытных стоит и дрожит -
Сияю я гордо в восторге немом.
Мне злоба людей ведь
Всю грудь сожигает,
В ней дышет, пылает
Их ненависть вся;
Жестокость их сердца
Ко мне перешла и, кровавое мщенье
Их выполнив, ужас - и в нем наслажденье -
Испытывал я.
Поднявшись над гордой, вельможною знатью
Везде попирающей дерзко закон,
Палач с королем встал на плаху, и кровью
Державной обрызгал разрушенный трон;
И ею, ликуя,
Упился в тот день, и веселием шумным
Сиял, торжествуя,
В восторге безумном.
С лица его ужаса мрачная тень
Исчезла, явилась улыбка на нем,
И весь просветлел он в тот памятный день,
Глаза загорелись зловещим огнем:
Ведь сам стал царить он,
Палач величавый!
Он местью кровавой,
Он злобой блистал.
Народ, так высоко
Вознесший в свирепом своем увлеченьи
Его, - в нем державца, властителя мщенья
Со страхом признал.
И всюду в истории мрачных скрижалях,
Написанных кровию роком, судьбой,
Стоит во весь рост изваянный мой образ,
Преступного прошлого отблеск живой.
Века за веками
Уж сотнями канули в вечность, - а твердо
Он, злобы руками
Воздвигнутый гордо,
Позорный тот памятник - плаха стоит...
И тщетно, о люди ваш разум орлом
К источнику света стремится, летит:
В наш век еще мыслим палач с топором!
О, каждая капля,
Пролитая мною,
Пусть ляжет горою
На совесть людей.
Да! все еще жив я,
Преступных, далеких времен отраженье,
Повсюду влача за собою виденье
Кровавых теней!
О сын мой, малютка мои бедный, несчастный
Зачем ты родился на стыд и позор?..
Улыбкою ангела личико светит,
Сияет невинною кротостью взор...
Ах, сердце терзает
Мне детской ты прелестью, чистой и ясной
Ты грудь разрываешь
Мне мукой ужасной!..
С восторгом любви не гляди на него,
Несчастная женщина, бедная мать!
Жалея дитя, задуши ты его,
И будет он счастлив - не будет страдать.
Иль хочешь, чтоб тоже
На путь мой неправый,
Позорный, кровавый,
И сын наш вступил?
Чтоб милый малютка
Невинный, прелестный, добру лишь доступный,
Как я - о проклятье! - презренный, преступный
На свете прожил?
Перевод: Марии Ватсон-де Роберти де Кастро де ла Серда
Svetass S:
ТОМАС МУР
ЧУДО
Скажи – есть в мире женщина такая,
Что безо лжи способна полюбить?..
О, если есть – я целый мир заставлю
Пред ней во прах колени преклонить!..
Где дом ее? Какой волшебный воздух
Созданье это должен окружать?..
О, я готов пробыть в дороге годы,
Чтоб взгляд ее, один лишь взгляд поймать!
И если только безо лжи, коварства,
Та женщина готова полюбить,
То ей одной все храмы, все престолы –
Молиться ей, ее боготворить!..
И громко я на целый мир воскликну:
«О, с этих пор я верю в чудеса!» –
Ведь более чудесного явленья
Создать не в состоянье небеса!..
(пер. Петра Гнедича)
procterr:
Поль Валери
Элегия
Мою любовь кругом тревоги обступили,
И странен ей самой её окольный путь,
Хотя ей ясно всё в моем телесном пыле, -
Я никогда не мог в глаза твои взглянуть,
Чтоб сразу же мои слезами не поплыли.
На волю выпустив измученный твой рот,
Иду домой один по улице просторной,
И чувствую печаль, что на сердце растёт
И завтрашнего дня тоскою самой чёрной
Исполнен каждый шаг и каждый поворот.
Твой голос снится мне, а я в извивах ада
Свершаю нехотя обязанностей круг.
Вкус хлеба моего - вкус тленья и распада,
И если кто-нибудь меня окликнет вдруг,
Звучит в моих словах смертельная досада.
Я знаю горестно, почти наперечёт,
Все то, что сбудется, лишь за моей спиною
Ударит сухо дверь. К тебе другой войдёт.
Слабея, вижу я, как радостью иною
Твой равнодушный взор внезапно оживёт.
Мне вспомнится окно, увитое цветами
И вид на улицу из комнаты твоей ...
Пусть мысли ревностью себя отравят сами!
Жизнь сжалася в комок, день меркнет вместе с ней,
Я всё ищу тебя ослепшими глазами.
Перевод с французского Алексея Кокотова
Peony Rose:
William Blake (Уильям Блейк)
The Garden of Love
I went to the Garden of Love,
And saw what I never had seen;
A Chapel was built in the midst,
Where I used to play on the green.
And the gates of this Chapel were shut,
And 'Thou shalt not' writ over the door;
So I turned to the Garden of Love
That so many sweet flowers bore.
And I saw it was filled with graves,
And tombstones where flowers should be;
And priests in black gowns were walking their rounds,
And binding with briars my joys and desires.
Сад Любви
Я отправился в Сад Любви.
Я и раньше бывал там не раз.
Но, придя, я его не узнал:
Там часовня стояла сейчас.
Дверь в часовню была заперта.
"Бог накажет" - прочел я над ней.
Я прочел, оглянулся вокруг:
Не узнал ни дерев, ни аллей.
Там, где было просторно цветам,
Тесно жались могилы теперь,
И священники в черном шли шагом дозорным
И путы печали на любовь налагали.
Перевод В.Л. Топорова
Приходил я к Саду Любви,
Но ни разу не видел дотоле:
Часовня воздвигнута там,
Где я веселился на воле.
Тяжёлый замок на дверях
И надпись: «Бойся грехов!»
Пришел я к Саду Любви,
Где цвело так много цветов —
И увидел ряды могил,
И надгробий каменный строй,
И пастыри в чёрном жгутами из тёрна
Вяжут на тризне радости жизни.
Перевод С.Л. Сухарева
По Саду Любви я бродил
И дивное видел вокруг —
Огромный там высился храм,
Где раньше был ласковый луг.
Я у замкнутых врат постоял,
«Ты не должен!» — написано там;
И по саду пошёл наугад
По тропинкам к любимым цветам,
Но, где раньше пестрели цветы,
Лишь кресты да надгробья стоят,
И святые отцы вьют из тёрна венцы,
Чтоб обречь на закланье радости и желанья.
Перевод Д. Смирнов-Садовский
procterr:
Уильям Вордсворт
«Все наоборот»
Вечерняя сцена, посвященная той же теме
Встань! Оторвись от книг, мой друг!
К чему бесплодное томленье?
Взгляни внимательней вокруг,
Не то тебя состарит чтенье!
Вот солнце над громадой гор
Вослед полуденному зною
Зеленый залило простор
Вечерней нежной желтизною.
Как сладко иволга поет!
Спеши внимать ей! пенье птицы
Мне больше мудрости дает,
Чем эти скучные страницы.
Послушать проповедь дрозда
Ступай в зеленую обитель!
Там просветишься без труда:
Природа - лучший твой учитель.
Богатство чудное свое
Она дарует нам с любовью.
И в откровениях ее
Веселье дышит и здоровье.
Тебе о сущности добра
И человечьем назначенье
Расскажут вешние ветра,
А не мудреные ученья.
Ведь наш безжизненный язык,
Наш разум в суете напрасной
Природы искажают лик,
Разъяв на части мир прекрасный.
Искусств не надо и наук.
В стремленье к подлинному знанью
Ты сердце научи, мой друг,
Вниманию и пониманью.
Перевод: И. Меламеда
The Tables Turned, an Evening Scene on the Same Subject
Up! up! my Friend, and quit your books;
Or surely you'll grow double:
Up! up! my Friend, and clear your looks;
Why all this toil and trouble?
The sun, above the mountain's head,
A freshening lustre mellow
Through all the long green fields has spread,
His first sweet evening yellow.
Books! 'tis a dull and endless strife:
Come, hear the woodland linnet,
How sweet his music! on my life,
There's more of wisdom in it.
And hark! how blithe the throstle sings!
He, too, is no mean preacher
Come forth into the light of things,
Let Nature be your teacher.
She has a world of ready wealth,
Our minds and hearts to bless -
Spontaneous wisdom breathed by health,
Truth breathed by cheerfulness.
One impulse from a vernal wood
May teach you more of man,
Of moral evil and of good,
Than all the sages can.
Sweet is the lore which Nature brings;
Our meddling intellect
Mis-shapes the beauteous forms of things:-
We murder to dissect.
Enough of Science and of Art;
Close up those barren leaves;
Come forth, and bring with you a heart
That watches and receives.
Svetass S:
Адольф Гэйдук.
Счастье! Что есть счастье?
Счастье! Что есть счастье?
Мушка золотая,
та, что вечерами
над тобой летает;
облетит макушку,
спрячется в причёску,
голову обхватишь
и раздавишь крошку.
Счастье, как росинка
в лепестков оправе,
а ногою кто-то
шлёпнет и раздавит;
охнула бедняжка,
растворилась в сини,
может быть, вернётся
на виски как иней.
(пер. Александра Чулкова)
***
Дагмар Чаплыгинова
Любовницы общественно-полезные
любовница Школьная
называемая Кабинетной
необучаемая, не наученная,
со склонностью классифицировать
любовница Комиссионная
страстно неуправляемая в управлении банкротствами
любовница Утилизируемая
обожает сортировку сорителей, специализируется
на владельцах ценных бумаг, огранщиках стёкол
и пластах из массы
любовница Теория
с красным дипломом, но без практики
любовница Литературная
обожает подиумы и книги, язычно направленная,
эх, с характерно маленьким персо нажем
любовница Поэтическая
в большинстве случаев речь идёт о страстных читательницах Э.А.По,
взвесьте вероятность — Never more
(пер. Александра Чулкова)
Consuelo:
Михай Эминеску
«Затерявшись без возврата...»
Затерявшись без возврата в безнадежности страданья,
Словно в хаосе зарница, лист в волнах водоворота,
Я волхвую, я взываю к тайным силам мирозданья,
Чтоб они мне отворили темной вечности ворота.
Пусть истаю легким звуком, беглой искоркой угасну,
Пролечу, как дуновенье, тенью промелькну бесследной.
Пусть сверкнет слезою женской, оброненною напрасно,
Хрупких грез нагроможденье, что воздвиг мой разум бедный.
Потому что в этом мире делать нечего поэту,—
Чьи сердца встревожит голос бесприютного бродяги?
Необласканный и сирый, он скитается по свету,
И никто спросить не хочет даже имя у бедняги.
Что он? Всплеск волны далекой, знак неясный, невесомый,
Сквозь железный панцирь века проступивший на мгновенье...
Ах, не знать бы пробужденья, не рождаться бы такому,
Обреченному на муки с первых дней до погребенья.
1876 г.
(Перевод Э. Александрова)
Svetass S:
Атилла Йожеф
Я в поисках объехал шар земной,
а Бог стоял все время за спиной.
Я ползал на карачках. Бог смотрел
и не подумал протянуть мне руку.
Я понял, что свободен, и посмел
подняться сам. Спасибо за науку.
Так Он помог мне - тем, что не помог.
Он был огнем и стать не мог золою.
Всяк, любит как умеет, вот и Бог
Меня оставил, чтобы быть со мною.
Плоть немощна, и страх – защита ей,
Но, преданности полон неизменной,
с улыбкою я жду судьбы своей
на шатком шаре, в пустоте вселенной.
(пер. Марины Бородицкой)
***
Мама
Все время думаю о маме.
Она, обняв двумя руками
корзину мокрого белья,
взбиралась на чердак. А я,
отнюдь не сдерживаясь, маме
я вслед орал, стуча ногами,
белье разбухшее кляня,
чтоб на руки взяла - меня!
Но мама мне не отвечала
И словно бы не замечала,
лишь хлопающее белье
взлетало из-под рук ее.
Теперь не то. Что проку в плаче?
Ведь маму вижу я иначе:
с летящим светом в волосах,
в слепящих синькой небесах.
(пер. Марины Бородицкой)