Страны и города глазами поэтов

Игорь Северянин

Алтайский гимн

О, океана золотая,-
Крещенский солнечный восход!
Скользит, как вздох Эола, тая
По скатогориям Алтая

Победоносный лыжеход.
Снега, снега,- как беломорье…
Восход бестепел. Вдоль полян
Метет предутренник с нагорья

Пушисто-снежное узорье,
А ветер светел и ледян.
Осветозарь мои веленья,
Мои желанья и пути,

Ты, созидающий оленя,
Как бодрость упоенной лени,
Дающий десять для пяти!
Гуди, ледяное безводье!

Пылай короною. Январь!
Крепи, бурят, свои поводья,
А Ты, Эмблема Плодородья,
Мои пути осветозарь!
___________________________________

Игорь Царев

ВАЛДАЙ

У берез косы русы,
Ноги белые босы,
Васильковые бусы
На высоких покосах,
Где заря-ворожея
Капли талого воска
Обронила в траншеи
Муравьиного войска.

Я тебя обнимаю
Под валдайской рябиной,
Перед небом и маем
Нарекая любимой.
И звенящие травы,
Словно волны напева,
Поднимаются справа,
Расстилаются слева.

Срубы древних церквушек,
Крест, парящий над чащей...
Родниковые души
Здесь встречаются чаще.
И ржаные дороги
Преисполнены сути
Словно вещие строки,
Или линии судеб.
___________________________________

Яков Полонский

НОЧЬ В ГОРАХ ШОТЛАНДИИ

Спишь ли ты, брат мой?
Уж ночь остыла;
В холодный,
Серебряный блеск
Потонули вершины
Громадных
Синеющих гор.

И тихо, и ясно,
И слышно, как с гулом
Катится в бездну
Оторванный камень.
И видно, как ходит
Под облаками
На отдаленном
Голом утесе
Дикий козленок.

Спишь ли ты, брат мой?
Гуще и гуще
Становится цвет полуночного неба,
Ярче и ярче
Горят планеты.
Грозно
Сверкает во мраке
Меч Ориона.

Встань, брат!
Из замка
Невидимой лютни
Воздушное пенье
Принес и унес свежий ветер.
Встань, брат!
Ответный,
Пронзительно-резкий
Звук медного рога
Трижды в горах раздавался,
И трижды
Орлы просыпались на гнездах.
___________________________________

Римма Казакова

Воркута

…Мало солнца в Воркуте.
Мой товарищ с кинокамерой
морщится: «Лучи не те,
что в столице белокаменной!»

Нам начальство выдает
обмундированье летное.
Скоро ночь. Программа плотная.
Обживаем вертолет.

Ловим солнце, чтоб успеть
север разглядеть попристальней,
к буровой, как к теплой пристани,
и к оленям долететь.

Мало солнца. Не храню
память крымскую, кавказскую.
Здешнее, с короткой ласкою,—
как теперь его ценю!

И повернут шар земной
к солнцу буровыми вышками,
снега матовыми вспышками,
вертолетом, чумом, мной.

И в сердечной простоте
мы, народ не твердокаменный,
из столицы белокаменной,
кто — пером, кто — кинокамерой,
служим службу Воркуте.

Алексей Толстой

Крымские очерки IV

Ты помнишь ли вечер, как море шумело,
В шиповнике пел соловей,
Душистые ветки акации белой
Качались на шляпе твоей?

Меж камней, обросших густым виноградом,
Дорога была так узка;
В молчанье над морем мы ехали рядом,
С рукою сходилась рука!

Ты так на седле нагибалась красиво,
Ты алый шиповник рвала,
Буланой лошадки косматую гриву
С любовью ты им убрала;

Одежды твоей непослушные складки
Цеплялись за ветви, а ты
Беспечно смеялась — цветы на лошадке
В руках и на шляпе цветы.

Ты помнишь ли рев дождевого потока
И пену и брызги кругом?
И нам наше горе казалось далёко,
И как мы забыли о нем!

Лето 1856-1858
___________________________________

Арсений Тарковский

ПРИАЗОВЬЕ



На полустанке я вышел. Чугун отдыхал
В крупных шарах маслянистого пара. Он был
Царь ассирийский в клубящихся гроздьях кудрей.
Степь отворилась, и в степь как воронкой ветров
Душу втянуло мою. И уже за спиной
Не было мазанок; лунные башни вокруг
Зыблились и утверждались до края земли,
Ночь разворачивала и проема в проем
Твердое, плотно укатанное полотно.
Юность моя отошла от меня, и мешок
Сгорбил мне плечи. Ремни развязал я, и хлеб
Солью посыпал, и степь накормил, а седьмой
Долей насытил свою терпеливую плоть.
Спал я, пока в изголовье моем остывал
пепел царей и рабов, и стояла в ногах
Полная чаша свинцовой азовской слезы.
Снилось мне все, что случится в грядущем со мной.
Утром очнулся и землю землею назвал,
Зною подставил еще неокрепшую грудь.
___________________________________

Юрий Левитанский

Славный город Виттенберг...




Славный город Виттенберг,
ты и поздний, ты и ранний
не отверг моих стараний
и надежд не опроверг.

Я по улицам твоим
вместе с Фаустом шатался,
суть вещей постичь пытался
с милым доктором моим.

Ничего, что ночь темна, —
что нам темень, если близок
дух капусты и сосисок,
запах пива и вина...

Был подвальчик тих и мал,
дым над столиками плавал.
Но и дьявол,
старый дьявол,
он ведь тоже не дремал.

Мы, смеясь и веселясь,
наблюдали временами,
как он шествовал за нами,
в тело пуделя вселясь.

И, на черный глядя хвост,
говорили:
— Пусть позлится —
ведь нашел в кого вселиться,
старый сводник и прохвост!

Фауст был отменно мил —
за друзей и за подружек
пиво пил из толстых кружек,
папиросами дымил.

Лишь порой он вспоминал,
как его (о meine Mutter!)
здесь когда-то Мартин Лютер
поносил и проклинал.

Я ж не смел, да и не мог
прикоснуться к этой ране...
Мирно спали лютеране,
плыл над крышами дымок.

В тиглях плавился металл,
и над камнем преткновенья
дух борьбы и дерзновенья
безбоязненно витал.
___________________________________

Константин Бальмонт

БЛАГОВЕЩЕНЬЕ В МОСКВЕ

Благовещенье и свет,
Вербы забелели.
Или точно горя нет,
Право, в самом деле?

Благовестие и смех,
Закраснелись почки.
И на улицах, у всех
Синие цветочки.

Сколько синеньких цветков,
Отнятых от снега.
Снова мир и свеж, и нов,
И повсюду нега.

Вижу старую Москву
В молодом уборе.
Я смеюсь и я живу,
Солнце в каждом взоре.

От старинного Кремля
Звон плывет волною.
А во рвах живет земля
Молодой травою.

В чуть пробившейся траве
Сон весны и лета.
Благовещенье в Москве,
Это праздник света!
___________________________________

Новелла Матвеева

Миссури

О, Миссури, Миссури,
О, Миссури, расчудесный штат.
Приезжайте в штат Миссури
Все, кто хочет быть богат.

И пускай не обижается на нас,
Алабама, Каролина, Арканзас,
Если только про Миссури
Мы споем на этот раз.

О, Миссури, Миссури,
О, Миссури, расчудесный штат.
Приезжайте в штат Миссури
Все, кто хочет быть богат.

Река Миссури многоводная река,
Река Миссури судоходная река,
Судов пуста Миссури,
Как похлебка бедняка.

Вверх и вниз по ней туда-сюда
Пасутся пароходов ревущие стада
И за ними меркнет в дыме
Миссурийская вода.

О, Миссури, Миссури,
О, Миссури, расчудесный штат.
Приезжайте в штат Миссури
Все, кто хочет быть богат.

Бизнесменам неизменно там везет,
Нараспев они считают свой доход,
В лад ногами отбивая
Самбу, румбу и фокстрот

А кому в Миссури нечего жевать,
Право, нечего тому переживать,
Там жевательной резины
Просто некуда девать.

О, Миссури, Миссури,
О, Миссури, расчудесный штат.
Приезжайте в штат Миссури
Все, кто хочет быть богат.

И пускай не обижается на нас,
Алабама, Каролина, Арканзас,
Если только про Миссури
Спели мы на этот раз.

О, Миссури, Миссури,
Случай как-нибудь еще найдем,
И не только про Миссури
Что-нибудь еще споем.

О, Миссури, Миссури,
О, Миссури, расчудесный штат.
Приезжайте в штат Миссури
Все, кто хочет быть богат.
___________________________________

Леонид Филатов

Гурзуф

Светлеет море. Отступают страхи.
И можно услыхать за три версты,
Как треснул ворот пушкинской рубахи
От хохота, стихов и духоты…

Минута — и луна в притихших травах
В исполненный торжественности миг
Откроет, как провинциальный трагик,
Напудренный величественный лик.

Здесь все конкретно, крупно и несложно —
Из моря, скал и пляжного песка…
Здесь в истину поверить невозможно —
Настолько эта истина близка.

Зато дана возможность в этом мире
Все заново осмыслить и понять,
И вдруг, узнав, что дважды два четыре,
Впервые удивиться, что не пять! ..

Ах, дважды два?… не может быть сомненья !..
Пусть так. Но здесь всегда бестактен тот,
Кто в этом пустяковом откровенье
Открытья для себя не признает.

Вот истина… Она подходит ближе…
Спеши всплеснуь руками, тугодум !
Здесь «дважды два» нуждается в престиже,
Как только что пришедшее на ум.

…А женщина глядит, не понимая…
Она в своем неведенье права.
И я шепчу ей на ухо: «Родная !»
И каждый слог в отдельности: «Род-на-я !»
И медленно по буковкам: «Р-о-д-н-а-я !»
… О Господи, какие есть слова! …
___________________________________

Новелла Матвеева

ИСПАНСКАЯ ПЕСНЯ



Ах, как долго, долго едем!
Как трудна в горах дорога!
Чуть видны вдали хребты туманной Сьерры.
Ах, как тихо, тихо в мире!
Лишь порою из-под мула,
Прошумев, сорвётся в бездну камень серый.

Тишина. Лишь только песню
О любви поёт погонщик,
Только песню о любви поёт погонщик,
Да порой встряхнётся мул,
И колокольчики на нём,
И колокольчики на нём забьются звонче.

Ну скорей, скорей, мой мул!
Я вижу, ты совсем заснул:
Ну поспешим — застанем дома дорогую…
Ты напьёшься из ручья,
А я мешок сорву с плеча
И потреплю тебя и в морду поцелую.

Ах, как долго, долго едем!
Как трудна в горах дорога!
Чуть видны вдали хребты туманной Сьерры…
Ах, как тихо, тихо в мире!
Лишь порою из-под мула,
Прошумев, сорвётся в бездну камень серый.
___________________________________

Лев Гумилев

СИБИРЬ

Как только я вдруг вспоминаю
Таежную ночь и ветра,
Байкал без конца и без края,
Дымок голубой от костра,
Гольцов величавые дали,
Ручьи на холодных камнях,
То сердце болит от печали
И слезы в сомкнутых глазах.

Там небо туманами щедро.
Там гнется под ношей спина,
Но там высочайшие кедры,
Там воды вкуснее вина.
Там в шорохе сосен таежных
Я древнюю слышал мольбу
К тому, кто мятежной, тревожной
И страшною сделал судьбу.

Смотри, мой дорожный товарищ,
Как в сопках пылает закат,
В нем заревом древних пожарищ
Китайские веси горят.
Смотри, на сосне от удара
Прозрачная стынет смола –
Так плакали девы Отрара
Над замком, сгоревшим дотла.
1937
___________________________________

Константин Бальмонт

ТОЛЬКО

Ни радости цветистого Каира,
Где по ночам напевен муэззин,
Ни Ява, где живёт среди руин,
В Боро-Будур, Светильник Белый мира,

Ни Бенарес, где грозового пира
Желает Индра, мча огнистый клин
Средь тучевых лазоревых долин, —
Ни все места, где пела счастью лира, —

Ни Рим, где слава дней ещё жива,
Ни имена, чей самый звук — услада,
Тень Мекки, и Дамаска, и Багдада, —

Мне не поют заветные слова, —
И мне в Париже ничего не надо,
Одно лишь слово нужно мне: Москва.
___________________________________

Дмитрий Кедрин

МОСТ ЕКАТИРИНОСЛАВА



Мой хмурый мост угрюмого Днепровья,
Тебя я долго-долго не встречал.
У города, опоенного кровью,
Легла твоя гранитная печаль.
Я не вернусь… А ты не передвинешь
На этот север хмурые быки.
Ты сторожишь в моей родной долине
Глухую гладь моей большой реки.
Я многое забыл. Но все же память,
Которая дрожит, как утренний туман,
Навеки уплыла над хмурыми домами
На дальний юг, на голубой лиман.
Я помню дни. Они легли, как глыбы,
Глухие дни у баррикад врага.
И ты вздохнул. И этот вздох могли бы ль
Не повторить родные берега?
Звезда взошла и уплыла над далью,
Волна журчит и плещет у борта.
Но этот вздох, перезвучавший сталью,
Еще дрожит у колоннад моста.
Она легла, земная грусть гранита,
Она легла и не могла не лечь
На твой бетон, на каменные плиты.
На сталь и ржавь твоих гранитных плеч.
А глубь всплыла и прилегла сердито,
К твоим быкам прильнула, как сестра.
Прилег и ты, и ты умолк забытый,
Старел и стыл на черном дне Днепра.
Прошли года, и города замолкли,
Гремя и строясь в новые полки.
А ты мечтал на грязном дне реки,
Как ветеран, — тебе не в этот полк ли?
И шаг времен тебя швырнул на знамя:
«Тебя, мол, брат, недостает в борьбе!» —
И как во мне, в других воскресла память
О дорогом, о каменном тебе.
И вот пришли, перевернули трапы,
Дымки горнов струили серебро,
А ты напряг свои стальные лапы
И вновь проплыл над голубым Днепром.
Здорово, мост, калека Заднепровья!
Тебе привет от заводских ребят…

Прошли года. Но ты расцвел здоровьем,
И живы те, кто выручил тебя.
___________________________________

Борис Чичибабин

Судакские элегии



I
Когда мы устанем от пыли и прозы,
пожалуй, поедем в Судак.
Какие огромные белые розы
там светят в садах.

Деревня — жаровня. А что там акаций!
Каменья, маслины, осот…
Кто станет от солнца степей домогаться
надменных красот?

Был некогда город алчбы и торговли
со стражей у гордых ворот,
но где его стены и где его кровли?
И где его род?

Лишь дикой природы пустынный кусочек,
смолистый и выжженный край.
От судей и зодчих остался песочек —
лежи загорай.

Чу, скачут дельфины! Вот бестии. Ух ты,
как пляшут! А кто ж музыкант?
То розовым заревом в синие бухты
смеется закат.

На лицах собачек, лохматых и добрых,
веселый и мирный оскал,
и щелкают травы на каменных ребрах
у скаредных скал.

А под вечер ласточки вьются на мысе
и пахнет полынь, как печаль.
Там чертовы кручи, там грозные выси
и кроткая даль.

Мать-Вечность царит над нагим побережьем,
и солью горчит на устах,
и дремлет на скалах, с которых приезжим
сорваться — пустяк.

Одним лишь изъяном там жребий плачевен
и нервы катают желвак:
в том нищем краю не хватает харчевен
и с книгами — швах.

На скалах узорный оплот генуэзцев,
тишайшее море у ног,
да только в том месте я долго наесться,
голодный, не мог.

А все ж, отвергая житейскую нехоть —
такой уж я сроду чудак, —
отвечу, как спросят: «Куда нам поехать?» —
«Езжайте в Судак».

2
Настой на снах в пустынном Судаке…
Мне с той землей не быть накоротке,
она любима, но не богоданна.
Алчак-Кая, Солхат, Бахчисарай…
Я понял там, чем стал Господень рай
после изгнанья Евы и Адама.

Как непристойно Крыму без татар.
Шашлычных углей лакомый угар,
заросших кладбищ надписи резные,
облезлый ослик, движущий арбу,
верблюжесть гор с кустами на горбу,
и все кругом — такая не Россия.

Я проходил по выжженным степям
и припадал к возвышенным стопам
кремнистых чудищ, див кудлатоспинных.
Везде, как воздух, чуялся Восток —
пастух без стада, светел и жесток,
одетый в рвань, но с посохом в рубинах.

Который раз, не ведая зачем,
я поднимался лесом на Перчем,
где прах мечей в скупые недра вложен,
где с высоты Георгия монах
смотрел на горы в складках и тенях,
что рисовал Максимильян Волошин.

Буддийский поп, украинский паныч,
в Москве француз, во Франции москвич,
на стержне жизни мастер на все руки,
он свил гнездо в трагическом Крыму,
чтоб днем и ночью сердце рвал ему
стоперстый вопль окаменелой муки.

На облаках бы — в синий Коктебель.
Да у меня в России колыбель
и не дано родиться по заказу,
и не пойму, хотя и не кляну,
зачем я эту горькую страну
ношу в крови как сладкую заразу.

О, нет беды кромешней и черней,
когда надежда сыплется с корней
в соленый сахар мраморных расселин,
и только сердцу снится по утрам
угрюмый мыс, как бы индийский храм,
слетающий в голубизну и зелень…

Когда, устав от жизни деловой,
упав на стол дурною головой,
забьюсь с питвом в какой-нибудь клоповник,
да озарит печаль моих поэм
полынный свет, покинутый Эдем —
над синим морем розовый шиповник.

3

Восточный Крым, чья синь седа,
а сень смолиста, —
нас, точно в храм, влекло сюда
красе молиться.

Я знал, влюбленный в кудри трав,
в колосьев блестки,
что в ссоре с радостью не прав
Иосиф Бродский.

Но разве знали ты и я
в своей печали,
что космос от небытия
собой спасали?

Мы в море бросили пятак, —
оно — не дура ж, —
чтоб нам вернуться бы в Судак,
в старинный Сурож.

О сколько окликов и лиц,
нам незнакомых,
у здешней зелени, у птиц
и насекомых!..

Росли пахучие кусты
и реял парус
у края памяти, где ты
со мной венчалась.

Доверясь общему родству,
постиг, прозрев, я,
что свет не склонен к воровству,
не лгут деревья.

Все пело любящим хвалу,
и, словно грезясь,
венчая башнями скалу,
чернелась крепость…

А помнишь, помнишь: той порой
за солнцем следом
мы шли под Соколом-горой
над Новым Светом?

А помнишь, помнишь: тайный скит,
приют жар-птицын,
где в золотых бродильнях спит
колдун Голицын?

Да, было доброе винцо,
лилось рекою.
Я целовал тебя в лицо —
я пил другое…

В разбойной бухте, там, где стык
двух скал ребристых,
тебя чуть было не настиг
сердечный приступ.

Но для воскресших смерти нет,
а жизнь без края —
лишь вечный зов, да вечный свет,
да ширь морская!

Она колышется у ног,
а берег чуден,
и то, что видим, лишь намек
на то, что чуем.

Шуруя соль, суша росу ль,
с огнем и пеной
лилась разумная лазурь
на брег небренный.

И, взмыв над каменной грядой,
изжив бескрылость,
привету вечности родной
душа раскрылась!
___________________________________