Сказочные Вечеринки

Нина поблагодарила княжну Голицыну за внимание и участие к ее скромной персоне.
Чарская любила все научные новшества. И пусть именно химия была среди всех наук для нее на первом месте, но технические новшества и машины также занимали ее ум. Интересно ведь узнать, как все устроено и благодаря чему работает. Во время рассуждений о науке и технике куда-то исчезала скромность и робость Чарской, она смело делала заявления и отстаивала собственное мнение.
С помощью Яши с фонографа была поднята крышка и все могли увидеть сам аппарат – прямоугольный ящик с ручкой, как у шарманки и большую трубу, закрепленную прямо на нем.

- Этот чудесный прибор все звуки записывает, а потом может их передать. Сие называется рупор – Нина указала на трубу - С его помощью и собирается звук. Рупор закреплен с диафрагмой, которая соединяется иглой. Игла вдавлена в цилиндр, покрытый слоем оловянной фольги. Вы говорите вот сюда, в рупор, и звук вашего голоса вызывает колебания в воздухе, которые по рупору опускаются вниз и приводят в движение иглу - она записывает звук на цилиндр.
Чарская усмехнулась.
- На сам деле, это довольно просто. И лучше показать, чем рассказать. Есть смелые добровольцы? Надобно подойти к фонографу и сказать любую фразу в рупор. А после я смогу воспроизвести ваш голос. А далее можно послушать несколько записей, которые у нас уже есть - оперной певицы Елизаветы Лавровской, пианиста и композитора Антона Рубинштейна, который исполняет произведения Чайковского и несколько других записей на ваш вкус.

- Я пока пребываю в раздумьях. Не знаю, стоит уехать и вернуться утром или послать Гришку в усадьбу за костюмом для пикника, бальным платьем и моей горничной? Я рассчитывала только на сегодняшний обед и не совсем готова к остальным развлечениям. Да и в целом за год траура отвыкла от общества, - сказала графиня Аристова.
- Понимаю. Мы с папенькой после ужина возвратимся в усадьбу, - призналась Елена.- А что до развлечений, то я, ma chère, сейчас не большая охотница до них. Время parties de plaisir * осталось в прошлом. Предпочитаю приятные беседы с умными людьми.
– С тобой с удовольствием пообщаюсь после обеда, - заверила Евдокия.
- Если мы обе выживем после столь обильной трапезы, - заметила Елена, чем вызвала невольную улыбку на лице графини.
– Елена Петровна, не находите, что стерлядь повару особенно удалась?- спросил Загряжский.
Кажется, впервые за все время обеда он обратился к ней с вопросом.
– Интересно, повар у Мещерских француз или англичанин? – продолжил князь, глядя с улыбкой, от которой могло растаять любое женское сердце.
- Кажется, француз, – ответила Елена, не в силах отвести взгляд от Загряжского. «Как, должно быть, глупо я выгляжу со стороны», - пронеслось у нее в мыслях. Она вдруг припомнила, как при ней Долли в превосходной степени отзывалась о поваре генерала, называя его месье Жорж. Сходство имени француза с именем поручика показалось Елене столь забавным, что, не выдержав, она хихикнула, прикрыв рот ладошкой.
Петр Николаевич с удивлением взглянул на дочь:
- Что случилось, душа моя? Ты хорошо себя чувствуешь?
- Все хорошо, не беспокойтесь, papa. Я здорова, чего и вам желаю.
Елена уже не смотрела на князя, боясь увидеть на его лице разочарование или озабоченность ее душевным здоровьем. И когда гостям объявили, что десерт будет подан на веранде, она поспешно встала из-за стола и, подхватив Петра Николаевича, быстро покинула залу.
Вид с веранды открывался прелестный: цветущий сад, кусты жасмина. Елена Петровна села в плетеное кресло с вазочкой мороженого, и принялась с наслаждением лакомиться. Вечерело, становилось заметно прохладнее.
Обведя глазами гостей, Елена заметила Георгия Загряжского,но, обнаружив, что он тоже смотрит на нее, тотчас отвела взгляд, делая вид, что смотрит на именинницу.
Долли не была бы самой собой, если бы не приготовила гостям сюрприз. На веранду вынесли фонограф – новое чудо техники. К удивлению Елены Петровны, перед гостями показалась Нина Чарская и принялась объяснять устройство и назначение сей штуки.
- Есть смелые добровольцы? Надобно подойти к фонографу и сказать любую фразу в рупор. А после я смогу воспроизвести ваш голос, - сказала Нина.
Раздались удивленные возгласы и восклицания.

* parties de plaisir веселых вечеринок

Отвечая на вопрос про повара Мещерских, Элен неожиданно засмеялась, и Жорж хотел уже было спросить, что ее так развеселило, что даже отец уточнил, все ли в порядке, но тут всем предложили пройти на террасу, где был накрыт десерт, а также к услугам гостей – новомодное развлечение – фонограф.
Тихая компаньонка хозяйки объясняла принцип действия прибора, который Загряжский знал, он даже видел фонограф в действии, будучи на закрытом приеме у военного министра, и машинка его сильно заинтересовала.
Потому на вопрос мадемуазель Чарской

Поручик тут же согласился:
– Я готов, – он подошел к ящику и остановился. – Стихи читать? Петь? – уточнил он, потом отыскал глазами Элен и улыбнулся, решив, что непременно узнает, что ее рассмешило за столом.

- Все, что вашей душе угодно, князь – Нина улыбнулась.
- Раз уж среди нас знаменитый поэт, устроим поэтический вечер – подсказала Долли.
Чарская кивнула.
- Да, Георгий Александрович, расскажите в фонограф стихотворение, а потом обратилась к остальным гостям – Давайте каждый расскажет аппарату свое любимое стихотворение!

Сказала, улыбаясь, барышня, и пока Жорж думал, что сказать – на него внезапно нашёл ступор – было предложено устроить поэтический вечер.
и тут Загряжский пожалел, что вызвался первым. Нет, стихов он знал великое множество и поэзию любил, но все стихи были не особо пригодны для чтения вслух при незамужних девица. Что прилично в офицерском собрании, не годится в обществе.
Наконец, он вспомнил партизанского поэта Дениса Давыдова и подумал, что отрывок можно бы и прочесть. Жорж наклонился к рупору и с выражением прочел:
Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!
Сабля, водка, конь гусарской,
С вами век мне золотой!
Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!

– Думаю, достаточно, – он улыбнулся Чарской. – я уже видел подобное, и тут есть одна особенность, вы не узнаете свой голос. Мне долго объясняли, с чем это связано, но человек слышит сам себя иначе, чем его слышат другие. И фонограф воспроизводит именно тот голос, что слышат все, когда вы говорите. Но для вас самого звук иной. – Он снова улыбнулся и отошёл в сторону.

– Петр Николаевич, прошу вас к фонографу! – громко произнес генерал Мещерский. – Прочтите нам что-нибудь эдакое…кхм…вот! патриотическое! Про царя и Отечество, – нашелся он.
– Господь с вами! – отмахнулся Артемьев. – Ежели вы желаете послушать повестку дворянского собрания, я готов, а стихи – увольте! Вы лучше дочь мою просите.
- В самом деле, Елена Петровна барышня весьма просвещенная и многими талантами наделенная. Так как же-с? Порадуете нас?..
Все взоры устремились к барышне Артемьевой. Не желая обидеть хозяев дома и милую Ниночку, Елена Петровна поднялась из кресла и легкой поступью направилась к фонографу.
– Я прочту сочинение госпожи Жадовской, - объявила она и, чуть склонившись к рупору, проникновенно и с чувственной страстью, так не вязавшейся с ее обликом, продекламировала любимые строки:

Прощай! Не нужно мне участья:
Не жалуюсь, не плачу я,
Тебе — вся прелесть бытия,
Тебе — весь блеск земного счастья,
Тебе — любовь, тебе — цветы,
Тебе — все жизни наслажденья; —
Мне — сердца тайные мученья
Да безотрадные мечты.

Долли осторожно подняла крышку яйца и тихонько охнула. Аркадий не смог сдержать довольную улыбку.
- Спасибо, это очень ценный подарок. - Долли обернулась к князю. - Распоряжусь, чтобы унесли ко мне в комнату. Кстати, ваше высочество, здесь княжна Голицына. Не за ней ли вы приехали?
Дарья Петровна не стала ждать ответа Аркадия. Она словно ветер умчалась встречать нового гостя. Она умела исчезать из его жизни также быстро, как и появляться, оставляя тоску и грусть.
Улыбка сползла с лица князя. Он все понимал, но не мог поступать иначе. Его губы еще помнили ее прохладную ладонь.
Объявили обед. Князь вместе с другими гостями прошел к богато накрытому столу.
Во время обеда было много тостов в честь Дарьи Петровны, которые все активно поддерживали. Долли получила еще множество подарков, которым искренне радовалась, вызывая у Аркадия непонятное чувство ревности. Особенно портрет Долли вызвал у Аркадия смешанные чувства. Девушка на портрете была невыразимо прекрасна. Во время обеда князь то и дело бросал на Дарью Петровну казалось бы безразличные взгляды, но на самом деле пытался поймать ее взгляд. Все было безуспешно, Долли вовсе не смотрела в его сторону.
Десерт был подан на большой веранде усадьбы. Веранда выходила на цветущий сад, прямо под ней заросли жасмина, аромат которого витал в воздухе. Природа сегодня была во всей своей красоте и превосходстве.
Яшка принес фонограф, который окружили гости. Трубецкой отошел к кустам, бросая редкие взгляды на Долли и вспоминая, как они целовались на последнем балу сезона. Аркадий вспоминал их ссору, его слова, и скорый отъезд Долли заграницу. Аркадий поймал мимо проходившего слугу и уточнил, где можно закурить, чтобы не мешать гостям.
Тем временем гости начали читать стихи в фонограф. Князь Загряжский начал первым.
Трубецкой решил, что его никогда не смогут вытащить к этой чудо-машине.

- Елена Петровна, князь, браво-браво - Демидов зааплодировал - А сам я, с вашего позволения, обращусь к Александру Сергеевичу Пушкину.
Сергей Сергеевич прошел к фонографу и звучным голосом продекламировал:
Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
В день уныния смирись:
День веселья, верь, настанет.
Сердце в будущем живет;
Настоящее уныло:
Всё мгновенно, всё пройдет;
Что пройдет, то будет мило.

Долли внимательно слушала, как гости декламировали стихотворения. Ей очень понравились стихи, рассказанные Элен, а в простых строчках Пушкина, сказанных Сергеем Сергеевичем, на самом деле заключалось много мудрости.
Когда каждый заканчивал стихотворение, Ниночка запускала цилиндр и фонограф начинал воспроизведение. Почти каждый удивлялся, услышав звук собственного голоса. Долли вспомнила, как это удивило и ее саму, когда они впервые опробовали аппарат во время путешествия. У себя в голове она слышала голос совершенно иначе и к новому звучанию нужно было привыкнуть. Но все равно фонограф был презабавной вещью и пользовался успехом.
Долли поднялась и подошла к столику, перебирая цилиндры с готовыми записями. Оперная ария или может, шутливая французская песенка? Когда все желающие закончат декламировать, можно поставить что-то из них. От нее не укрылось, что Аркадий ушел с веранды. Стало скучно или нашел занятее повеселее? Девушка думала, что почувствует облегчение, однако, наоборот, сделалась печальна.
- Кто еще желает? – спрашивала Нина.
И вдруг кто-то сказал, что именинница еще не читала. Долли, пожав плечами, под зазывные аплодисменты подошла к фонографу. Она думала прочесть какие-нибудь строки Алексея Апухтина или британца Джона Китса, однако подойдя к рупору, произнесла совершенно иное стихотворение.
Тот, мне кажется, богу подобен,
Кто сидит пред тобой ближе всех
И кто голос твой слушать способен
Или твой восхитительный смех.

У меня же душа так и вспыхнет…
На тебя лишь успею взглянуть.
Как мой голос мгновенно затихнет
И не в силах сказать что-нибудь.

Неподвижно язык онемеет,
Загорится всё тело огнём;
Всё в глазах у меня потемнеет,
А в ушах зазвенит точно гром.

Сразу пот заструится обильный,
Дрожь по телу всему побежит.
Я бледней стану травки бессильной,
Точно смерть предо мною стоит.
- Это чьи стихи? – осторожно спросила Нина, когда меняла цилиндр, воспроизводя ее голос.
- Одной древнегреческой поэтессы, им две тысячи лет. А перевод мой – затем Долли добавила чуть громче, чтобы разрядить обстановку - Да, на Бестужевских курсах я все-таки занималась чем-то полезным, изучив древнегреческий!
Эти строки, затронувшие самые глубины ее души, могли наверняка показаться большинству гостей чрезмерно откровенными. Долли еще раз оглядела веранду. Может и хорошо, что тот, кому стихотворение было посвящено, его так и не услышал.
_________________

Обед шел своим чередом – тихие разговоры ни о чем, смена блюд. Паровая стерлядь была великолепна, вообще, повар у Мещерских прекрасен. Когда Элен засмеялась в разговоре с князем, Докки прекрасно поняла предмет реакции сидевшей напротив девушки, подумав о том, что назови Элен это вслух, Загряжский бы тоже засмеялся. Насколько успела Докки узнать этого человека, он не особо считался с этикетом и мог вытворить такое, что в обществе не сильно поощрялось. Именно это стало в свое врем причиной того, что она старалась держаться от князя подальше – никогда нельзя было быть уверенным в собственной репутации при общении с поручиком. Он мог пригласить девицу на третий танец, слишком вольно держать ее в вальсе, хотя надо отдать князю Загряжскому должное, танцевал он прекрасно, просто Докки замуж не стремилась, а тем более замуж по скандалу. И вообще, князь был явно не герой ее романа.
Мужчины рядом были поглощены трапезой, и Докки так и не смогла спросить у генерала про предстоящую охоту, но решила, что попытается это сделать позже. Сама она успевала и есть, и вести беседу, отвечая на вопросы всех, кто к ней обращался.
Докки так и не решила, уехать на ночь домой, чтобы вернуться поутру в костюме для пикника, с платьем для бала и собственной горничной, или остаться в Отрадном, постав Гришку за вещами и Аленой. Время еще есть, подумаю, – подумала графиня, отказываясь от очередной перемены блюд.
Долли пригласила всех отведать десерт на террасе, и Докки была рада пройтись после столь сытного обеда. А тут и интересное развлечение предложили. Компаньонка Долли продемонстрировала чудо техники – фонограф и предложила всем прочитать в него стихи.
Пока остальные гости выказывали свои умения, Докки с трудом пыталась найти в голове хоть какие-то стихи – она была не любительница сего вида искусства. В конце концов девушка решила, что, если ее попросят что-то исполнить, она споет.
И так и сделала:
Не шей ты мне, матушка, красный сарафан,
Не входи, родимая, попусту в изъян.
Рано мою косыньку на две расплетать
Прикажи мне русую в ленту убирать!
 
Неожиданно полилось по гостиной. Пела Докки а капелла и исполнила только первый куплет – чтобы не задерживать тех, кто еще хотел поупражняться с фонографом. Когда же ее голос воспроизвели, ей показалось, что это совсем не ее голос, и вообще – звучало все ужасно. Докки расстроилась, и чтобы не заплакать, решила выйти на воздух.

Столовая в «Отрадном»

Повар у Мещерских был большой искусник. Консоме в его исполнении получилось прозрачным, как слеза, но при том не потеряло ни одной нотки насыщенного аромата, возбуждающего аппетит, ни единого оттенка концентрированного вкуса с легкой горчинкой и нежным смолистым привкусом, свойственными лишь мясу рябчика. Воздушный волован таял во рту, а уж правенсаль в сладковатом томатном соусе с пикантными островатыми нотками чеснока и вовсе заставлял беспокоиться о возможности проглотить язык, наслаждаясь блюдом.
Несколько наискось от Звегинцова за столом сидел человек, который в первый момент показался Николаю Александровичу знакомым. Если глаза его не обманывали, это был князь Загряжский. Смущало лишь то, что ранее в их тихом уезде Звегинцов князя не встречал, да и знаки различия на эполетах указывали на чин поручика, а Загряжский слыл офицером бравым, он бы уже себе что повыше выслужил. Звегинцов пришел к выводу, что обознался, все же князя он не видел со времен службы, а даже если и не обознался, навязываться в знакомцы было неудобно. Близкой дружбы они никогда не водили, служили хоть и в одни годы, да в разных полках, виделись только на светских раутах да иной раз на веселых кутежах. Впрочем, на офицерских пирушках Звегинцов появлялся редко. Он рано женился, благодаря Высочайшему разрешению, выхлопотанному будущим тестем – графом Вонлярлярским. Покойный Евгений Петрович, царствие ему небесное, был любимцем императора Николая Павловича. Видимо, из уважения к памяти отца император Александр Николаевич счел возможным удовлетворить прошение графа, желавшего счастья для горячо любимой дочери. Хорошо, что граф не увидел, в какой фарс в итоге превратился брак, для заключения которого было приложено столько усилий.
Евдокия Ильинична мило болтала с сидящей напротив Еленой Петровной, и Звегинцов невольно слышал разговор девушек. Евдокия Ильинична посетовала, что за время траура отвыкла от общества и развлечений. Звегинцов подумал, что граф Аристов, как и всякий отец, тоже желал дочери счастья и наверняка не хотел, чтобы после его смерти Евдокия Ильинична заживо погребла себя в усадьбе. Однако лезть с непрошеными советами не стал, особенно памятуя, какое сильное впечатление на графиню производят воспоминания о покойном отце.
Во время обеда Сергей Сергеевич Демидов преподнес имениннице подарок – портрет, написанный в интересной экспрессивной манере. Дарья Петровна на картине выглядела невесомой и воздушной, словно не живая женщина, а дух из волшебного мира, какая-нибудь фея сирени. Все же умеют представители купечества делать широкие жесты, чего не отнять, того не отнять.

Веранда в «Отрадном»

После плотного обеда как нельзя кстати пришлось охлаждающее мороженое. Помимо десерта собравшимся предложили занимательный опыт по записи стихов на цилиндры.
Видимо благодаря утренней сцене с бывшей женой единственные строки, которые упорно крутились у Звегинцова в голове после предложения вспомнить любимое стихотворение, были эпиграммой Некрасова на роман графа Толстого. Однако для женского общества они, пожалуй, были излишне остры.
Отметив, как приставленная к фонографу барышня, которую именинница отрекомендовала «Ниночкой», назвала вызвавшегося первым участвовать в декламации поручика «князем», Звегинцов уверился, что глаза его не обманули, это и в самом деле Загряжский.
Слушая, как гости читают в рупор фонографа стихи, Звегинцов, наконец-то, смог отделаться от некрасовских рифм и вспомнить пару строк из сонета Шекспира, вполне пригодных для публичной декламации.
На взгляд Звегинцова, у барышень читать стихи получалось куда лучше, чем у мужчин. Они произносили строки о любви сердечно и от души. Он нашел глазами еще не подходившую к фонографу Евдокию Ильиничну, и ему вдруг стало интересно, какие стихи выберет она.
Выбор графини оказался неожиданным: она решила спеть, причем выбрала романс в стиле русских народных песен. Голос Евдокии Ильиничны звучал чисто, но печально, что соответствовало тексту песни, но совсем не вязалось с известным Звегинцову образом графини, ведь до кончины Ильи Николаевича девушка производила впечатление бойкой барышни, охотно улыбающейся и смеющейся. Очень жаль, если смерть близкого человека так ее подкосила.
После того, как цилиндр с записью голоса Евдокии Ильиничны воспроизвели, та как-то заторопилась покинуть веранду, словно расчувствовавшись.
Чтобы отвлечь внимание собравшихся от этого небольшого происшествия, Звегинцов подошел к фонографу и спокойно, но достаточно громко произнес:

Постыдно расточать души могучей силы
На утоленье злых страстей, что нам так милы:
В минуту торжества они бывают злы,
Убийственны, черствы, исполнены хулы,
Неистовы, хитры, надменны, дерзновенны -
И вслед, пресытясь всем, становятся презренны…

Никаких иллюзий по поводу своего исполнительского искусства Звегинцов не питал, так что запись прослушал без каких-либо эмоций, а вот затянувшееся отсутствие Евдокии Ильиничны начинало его беспокоить - девушке могло стать дурно.

Сад в «Отрадном»

Спустившись в сад, Звегинцов огляделся. Неподалеку виднелась беседка, укрытая кустами жасмина. Подойдя ко входу, он рассмотрел в глубине беседки силуэт, почти сливающийся с зеленоватым сумраком.
- Евдокия Ильинична, это вы? С вами все благополучно? – спросил он, не поднимаясь в беседку.

Гости Мещерских постепенно осмелели, и вскоре желающих услышать свой голос, раздающийся из трубы фонографа, стало больше.
Господин Демидов как человек деятельный на жизнь смотрел с изрядной долей оптимизма, и стихи выбрал такие же, за что и получил от публики щедрую порцию аплодисментов.
Следом за ним вышла Долли. В ее голосе Елене отчетливо послышалась затаенная грусть. «Мещерская влюблена и страдает, - догадалась она. - Не трудно понять, кому адресованы эти строки…» Елена не считала себя вправе расспрашивать Долли о ней и Трубецком – это была чужая и как видно печальная тайна. Разве что сама Долли решилась бы открыться в приватной беседе.
Долго аплодировали Докки Аристовой за прекрасное пение. Ее сменил Звегинцов, но вместо песни он прочел стихотворение.
Елена Петровна поискала глазами графиню, но не нашла. Взгляд ее уперся в князя Загряжского. Он стоял недалеко, скрестив руки, и загадочно улыбался. Во всем его облике было что-то байроновское.
Елена, повинуясь внезапному порыву, направилась к нему.
- А вы, Георгий Александрович, прекрасный чтец, - сказала она, подойдя ближе и тоже улыбаясь.- Как вам подобное развлечение? – спросила она, имея в виду записи фонографа. - Или в столице подобное уже не ново?

Сад. Беседка

Спустившись с террасы в сад, Докки направилось в свое любимое во время приездов в «Отрадное» место – беседку, укрытую кустами жасмина. Человек, не знающий сада, найдет ее не сразу, и там было уютно посидеть, утонув в собственных мыслях.
Что на нее нашло – она и сама не знала. Это было не воспоминание об отце, хотя граф Аристов любил песню про красный сарафан, что спела Докки, но в гостиной Мещерских пение графини прозвучало слишком грустным. И это тоже было одним из поводов сбежать, но больше всего, конечно, она боялась, что будут смеяться – слишком странным показался ей собственный голос, ей услышалось, что пела она ужасно, некрасиво, голос был слаб, хорошо хоть не мимо нот. Раньше Докки считала, что поет она сносно, не великолепно, конечно, поскольку специально вокалом не занималась, но вполне приемлено для салонных вечеров. А тут все выглядело бледно, странно, и вообще это был не ее голос. Как такое возможно, что внутри себя мы слышим одно, а на поверку выходит совсем иначе? Лучше бы я отказалась от этой записи. Теперь еще и у Долли останется образчик того, как я ужасно пою. А еще все подумают, что я в меланхолию впала, раз такие грустные песни пою.
Девушка вздохнула глубже, стараясь успокоиться, когда услышала:

– Николай Александрович? – откликнулась Докки, улыбаясь сквозь непролитые слезы. Пожалуй, это именно тот человек, который сможет понять ее, хотя, возможно, она и ошибается, раньше они почти не общались. – Спасибо, все хорошо. – Докки снова вздохнула. – Просто я столь ужасно пела… В этом фонографе мой голос... Он совсем не мой. Неужели все его так слышат? Мне показалось, что это было странно, нелепо, и вообще… Подумала, что все станут смеяться надо мной, вот и сбежала. А еще – раньше мне говорили, что я неплохо пою, и самой так казалось, а тут… Получается, все меня обманывали. Неприятное осознание. Надо было читать стихи или вовсе отказаться от этого эксперимента. – Она продолжала сидеть, повернувшись вполоборота к Звегинцову, и не зная, то ли позвать его присоединиться к ней в беседке, то ли самой выйти оттуда.

Жорж прослушал свой голос без особого пиетета. Он знал, к чему готовиться, и у него эксперимент не вызвал ни отторжения, ни приятия. Голос как голос, не в театре же выступать. Он стал, прислонившись к балюстраде и пригубил чаю, в горле отчего-то пересохло, видимо, все-таки волновался, и стал слушать остальных. Долли прекрасно прочла стихи, доселе ему неизвестные. И хоть она назвала это переводом с греческого, Жорж решил, что девушка пишет вирши. Это было бы вполне в ее духе. Остальные тоже читали неплохо.
Эллен выискала какую-то, абсолютно неизвестную Загряжскому поэтессу, но стихи были неплохи, и читала девушка с чувством.
Закончив, она подошла к нему и похвалила его собственное чтение, что было весьма неожиданно.

– Вы льстите мне, Елена Петровна, – улыбнулся князь. – Что до развлечения, то оно забавно и в столичных салонах не водится пока. Долли же говорила, что привезла вещицу из Дании. Но, вы правы, я имел удовольствие испытать прибор на приеме у военного министра, потому и знал, что голос будет не тем, к которому я привык. Ну да Бог с ним, с фонографом. Вы лучше расскажите, что случилось за обедом и послужило предметом вашего смеха? Клянусь, я никому не скажу. – Он взял девушку за руку и поднес ее к губам. – И что за поэтессу вы выбрали? Не слышал никогда, а читали вы превосходно.
Пока они говорили, мимо прошел Николай Звегинцов, прочитавший фонографу сонет Шекспира, и выбор показался князю интересным. Жорж сразу узнал НиколЯ, хоть и виделись они довольно давно и особой дружбы не водили. Интересно, он местный помещик? Надо будет поздороваться, а может, и в гости позвать. Коль скоро я тут обосноваться собираюсь, с соседями надо дружбу вести. – подумал поручик, и снова перевел взгляд на Элен Артемьеву, ожидая ее ответа.

Князь едва коснулся губами ее руки, и Елена Петровна почувствовала его теплое дыхание на своей коже. Ее внезапно обдало жаром, не спасла даже вечерняя прохлада, опустившаяся на сад и террасу. На щеках проступил предательский румянец. «Да что это со мной?!» - лихорадочно думала она, высвобождая руку.
Князь тем временем ждал ответа, его серо-зеленые глаза перебегали по лицу Елены.
- Стихи были русской поэтессы Юлии Валериановны Жадовской, ныне покойной, - ответила Загряжскому Артемьева. – Увы, судьба не была благосклонна к этой женщине. Я полюбила ее стихи совсем юной, но, признаться, прочувствовала по-настоящему позже. Все приходит с опытом. N'est-ce pas?*
- Понимаю, - серьезно ответил Загряжский. – Но вы так и не сказали, что послужило предметом вашего смеха за обедом. Клянусь, я никому не скажу.
- А! сущие пустяки, но если вы желаете знать, – тут Елена лукаво улыбнулась и чуть понизила голос, - то вот вам объяснение. Оказывается, повара Мещерских зовут месье Жорж! mais imaginez-vous cela!** А вы, поручик, помнится, также предлагали обращаться к вам. И меня это вдруг рассмешило. Надеюсь, вы, Георгий Александрович, не в обиде на меня?
Она вновь улыбнулась, но уже без лукавства, а как старому доброму другу.

*N'est-ce pas? (фр.) Не так ли?
mais imaginez-vous cela! но только представьте себе это!