*Стихотворения о Великой Отечественной войне

 » Карпенко Мирон. 22 июня 1941 года

Мирон Карпенко
22 июня 1941 года

Прошла зелёная весна
И лето солнышком пригрело
Как слово страшное, война!
Кровавой болью прогремело
Нарушив клятву договора
Фашизм, коричневой чумой
Калеча мирные просторы
Нес смерть, со свастикой кривой
Ввалившись смертоносной лавой
Где небо слилося с землёй
Все пограничные заставы
Здесь встали каменной стеной
Кто, первый день войны проштрафил?
Кто, самолёты сделал ломом?
Бомбили асы из «люфтваффе»
Аэродром за аэродромом
Кто, нам ответит за те жизни?
За тех людей, людей из «стали»
Кто под копытами фашизма
Погибли, но не отступали
Кто до последней капли крови
Рубеж отчизны защищали
Давайте вспомним добрым словом
Сынов, что смертью храбрых пали.
_________________

 » Подборка стихотворений о 22 июня 1941 года

Подборка стихотворений о 22 июня 1941 года

А. Недогонов

22 июня 1941 года


Роса еще дремала на лафете,

когда под громом дрогнул Измаил:

трубач полка – у штаба – на рассвете

в холодный горн тревогу затрубил.

Набата звук, кинжальный, резкий, плотный,

летел к Одессе, за Троянов вал,

как будто он не гарнизон пехотный,

а всю Россию к бою поднимал!


1941

***

С. Поделков

22 июня 1941 года


В ту ночь всё огневое было,
Всё – звёзды, замыслы, слова…
А поутру сердца знобило,
звала набатная молва.

И звёзды стёрлись, и распалась
мечта. Он снял с крюка шинель.
И словно море в шторм, осталась
в углу неприбранной постель.

Она, вчерашняя невеста,
стояла чёрной, как вдова,
от грома с бастионов Бреста –
и ни жива и ни мертва.

Она сама разжала руки,
муж на ходу вскочил в вагон.
Сливались рельсы, молкли звуки,
и лишь глаза – вдогон, вдогон…

Стучало сердце:
«Будешь драться,
как ни пришлось бы – днём, во мгле, –
но должен враг в земле остаться,
а ты – весёлым на земле!»

***

А. Торхов

22 июня. Берег реки Стикс


Умывая ноги седой росой
(померещится же такое!),
босоногая, юная, с длинной косой,
шла по полю «ещё не боя»...

Одноклассница?
Суженая?
Жена?
Каждый видел своё в прицелах.
Так доступна в биноклях.
Обнажена.
Шевелила губами.
Пела?

Ахнет небо.
Пули начнут круговерть
и затеют игру в пятнашки...

...в ожидании боя юная Смерть
на венок косила ромашки...

***

А. Гутов

22 июня


Вот она, та искомая истина, –
в годовщину начала войны
плачет дождь, плачет горько и искренне
над пропавшими в бездне войны.
Рядовые, майоры, полковники,
чьи-то матери, дети, мужья,
старики, штрафники-уголовники –
смерть у каждого только своя.
В сердце что-то далёкое, детское:
ветераны – ещё молодцом;
поскреби хоть немного советского –
там война тяжелеет свинцом.
Брат отца – только что из училища...
Деда брат – только чудом спасли.
Если правда есть где-то чистилище,
их, наверно, туда увезли.
Кто сказал: времена легендарные?
Семь десятков всего от войны.
Только швы и детали кошмарные
появились на сломе страны.
Всё боишься сказать слишком выспренне,
Да какие слова тут нужны?
Только дождь плачет горько и искренне
над пропавшими в бездне войны.

***

С. Щипачев

22 июня 1941 года


Казалось, было холодно цветам,
и от росы они слегка поблёкли.
Зарю, что шла по травам и кустам,
обшарили немецкие бинокли.

Цветок, в росинках весь, к цветку приник,
и пограничник протянул к ним руки.
А немцы, кончив кофе пить, в тот миг
влезали в танки, закрывали люки.

Такою все дышало тишиной,
что вся земля еще спала, казалось.
Кто знал, что между миром и войной
всего каких–то пять минут осталось!

Я о другом не пел бы ни о чем,
а славил бы всю жизнь свою дорогу,
когда б армейским скромным трубачом
я эти пять минут трубил тревогу.

1943

***

В. Скобло

Ночь на 22 июня 1941 года
Памяти матери


Не знаю, как случилось это чудо,
Но ты узнала: завтра будет Судный
День гнева и печали. И начнётся
Война. И сын, и муж погибнут,
И сгинет мать в водовороте смерти.
И сам Господь, еврейский бог отмщенья,
Сгорит в огне треблинской круговерти.
...Июньский ветерок влетает в окна,
Ночной оркестр играет тише... тише...
А на страну и город наплывает
Горячее дыхание рассвета...
Но встретить надо этот день достойно,
И ты прошепчешь, сдерживая слёзы:
Любимый!.. Город может спать... Спокойно...

***

Т. Парсанова

22 июня 1941 года


Три пятьдесят...
Рассвета –
первый несмелый блик.
В тёплых объятьях лета
города сонный лик.
Рваный кусок тумана
тюлем свисает с крыш.
Заспанный дворник рьяно
гонит метлою тишь.

Achtung! Напрягся Каин,
силясь рукой взмахнуть.

Ищет, сквозь сон, губами
новорождённый – грудь.
Три пятьдесят...
Истома...
Людям ещё дано –
с зычным победным стоном
слиться, сплестись – в одно.

В небе, стальная стая –
смерть под крылом несёт.

В небытие впадая,
счастлив ещё народ.
Сонные – в одеяло
прячутся, как в гнездо.
Мира осталось мало –
Десять мгновений до ...

P.S.
Кляксою взрыв. Воронка
Улиц взъерошит гладь.
Рвётся не там, где тонко…
Там – где хотят порвать.

***

А. Тарковский

Суббота, 21 июня


Пусть роют щели хоть под воскресенье.
В моих руках надежда на спасенье.

Как я хотел вернуться в до-войны,
Предупредить, кого убить должны.

Мне вон тому сказать необходимо:
«Иди сюда, и смерть промчится мимо».

Я знаю час, когда начнут войну,
Кто выживет, и кто умрёт в плену,

И кто из нас окажется героем,
И кто расстрелян будет перед строем,

И сам я видел вражеских солдат,
Уже заполонивших Сталинград,

И видел я, как русская пехота
Штурмует Бранденбургские ворота.

Что до врага, то всё известно мне,
Как ни одной разведке на войне.

Я говорю – не слушают, не слышат,
Несут цветы, субботним ветром дышат,

Уходят, пропусков не выдают,
В домашний возвращаются уют.

И я уже не помню сам, откуда
Пришёл сюда и что случилось чудо.

Я всё забыл. В окне ещё светло,
И накрест не заклеено стекло.

1945
_________________

 » Кадашников Степан. Ветер войны

Кадашников Степан. Ветер войны

Как было много тех героев,
Чьи неизвестны имена.
Навеки их взяла с собою,
В свой край, неведомый, война.

Они сражались беззаветно,
Патрон последний берегли,
Их имена приносит ветром,
Печальным ветром той войны.

Порой слышны, на поле боя,
Через десятки мирных лет:
«Прикрой меня! - прикрою Коля!»
И вспыхнет вдруг ракеты свет.

А Коля, в этом тихом поле,
Лежит, не встанет никогда…
Лишь горький ветер, нам порою,
Напомнит страшные года.

Сегодня мало кто заплачет
Придя к могилам той войны,
Но это все-таки не значит
Что позабыли Колю мы.

Мы помним, помним это горе.
Осталась в памяти война,
И Русское, родное, поле
Приносит ветром имена.

 » Друнина Юлия. Ты должна

Я эти стихи только, что прослушала...

А еще очень люблю эти стихи Друниной

Юлия Друнина

ТЫ ДОЛЖНА

Побледнев,

Стиснув зубы до хруста,

От родного окопа

Одна

Ты должна оторваться,

И бруствер

Проскочить под обстрелом

Должна.

Ты должна.

Хоть вернешься едва ли,

Хоть "Не смей!"

Повторяет комбат.

Даже танки

(Они же из стали!)

В трех шагах от окопа

Горят.

Ты должна.

Ведь нельзя притворяться

Перед собой,

Что не слышишь в ночи,

Как почти безнадежно

"Сестрица!"

Кто-то там,

Под обстрелом, кричит...
___________________________________

 » Антокольский Павел. В страшный час

АНТОКОЛЬСКИЙ ПАВЕЛ "В СТРАШНЫЙ ЧАС"

В страшный час мировой этой ночи,
В страшный час беспощадной войны
Только зоркие, чистые очи
Называться глазами должны.

Они видят от края до края
Небо в звездах и землю в дыму.
И, опять и опять не сгорая,
Не туманятся, смотрят во тьму.

Это, может быть, стойкий зенитчик
В предрассветные тучи впился,
Партизанка последней из спичек
Жжет стога и уходит в леса;

Или мать перечла не впервые
Дорогую от первенца весть,
Ясно видит снега фронтовые,
Глаз не может от строчек отвесть.

Да. Война – это школа страданья.
Это молодость сына в крови.
Не являйся к ней с маленькой данью,
Только с жизнью – и ту разорви.

И тогда-то, в тоске об ушедшем,
Чашу горькую выпив до дна,
Когда, кажется, жить уже нечем,
Ты поймешь, что такое война.

И тогда-то, по смутному следу,
Не глазами, а трепетом век
Ты сквозь слезы увидишь победу,
Зоркий, чистый, живой человек.

(1943 г.)
_________________

 » Симонов Константин. Тот самый длинный день в году

Константин Симонов

Тот самый длинный день в году

Тот самый длинный день в году
С его безоблачной погодой
Нам выдал общую беду
На всех, на все четыре года.

Она такой вдавила след
И стольких наземь положила,
Что двадцать лет и тридцать лет
Живым не верится, что живы.

А к мертвым, выправив билет,
Все едет кто-нибудь из близких,
И время добавляет в списки
Еще кого-то, кого нет…
И ставит,
ставит
обелиски.
_________________

 » Неретин Григорий. Парад Победы 24 июня 1945 года

Григорий Неретин
Парад Победы 24 июня 1945 года

Парад Победы - праздник мира,
Разгром фашизма на Земле.
Четыре года мать без сына,
И вот пришёл конец войне.

Дороги рваные от взрывов,
Кровавый смрад госпиталей.
Атаки, ужасы прорывов
И боль, терять своих друзей.

Полков построены «коробки»,
На Красной площади стоят.
Солдатов взгляды видим робки,
Хоть и пришлось им повидать...

На вид, обычные мальчишки
И многим, меньше тридцати!
Но пережили парни слишком
И Мир от Гитлера спасли!

Здесь кавалеры полной Славы,
Орденоносцы всех мастей,
У них медали За отвагу,
Герои Родины своей.

На Спасской башне бьют куранты,
Играет гимн, из пушек залп.
Идут по площади солдаты,
Чеканя свой победный шаг!

Идут равнение направо,
Вдоль стен московского Кремля,
Деляся с Родиною славой,
Добытой в яростных боях!

Проходят маршалы Победы,
Полки фронтов за ними вслед.
И все - участники сражений,
Солдаты - авторы побед!

Колонна воинов в перчатках,
По главной площади страны,
Несёт знамёна армий падших,
Склонив их древки до земли.

Не встать с земли уже злодею,
Под барабаны на асфальт,
Летят штандарты к мавзолею,
Давая в мире всем понять...

Страна Советов зла не держит,
Страна Советов рада всем.
А у кого опять забрезжит,
Рискует в жизни стать ничем!

Отваги с мужеством полны,
Уже через мгновение,
Брусчатку давит «бог» войны,
Проходит артиллерия!

«Катюши» медленно рулят,
Победный вальс танцуя.
Надолго будет помнить враг,
Девичьи «поцелуи».

Раздался рев от дизелей,
Наполнив площадь гулом.
Взвода стальных богатырей,
Приветствуют трибуны.

Сегодня мир увидел тех,
Кто бил фашистов здорово.
Сломали Гитлеру хребет,
В его зверином логове.

Парад Победы завершен.
Прошло всё без курьёзов.
Из окон слышно патефон,
Шульженко и Утесов.
_________________

 » Панченко Николай. Баллада о расстрелянном сердце

Николай Панченко

Баллада о расстрелянном сердце



Я сотни вёрст войной протопал.

С винтовкой пил. С винтовкой спал.

Спущу курок – и пуля в штопор,

и кто-то замертво упал.

А я тряхну кудрявым чубом.

Иду, подковами звеня.

И так владею этим чудом,

Что нет управы для меня.

Лежат фашисты в поле чистом,

Торчат крестами на восток.

Иду на запад по фашистам,

как танк – железен и жесток.

На них кресты и тень Христа,

на мне – ни Бога, ни креста:

– Убей его! – И убиваю,

хожу, подковами звеня.

Я знаю: сердцем убываю.

Нет вовсе сердца у меня.

А пули дулом сердца ищут.

А пули-дуры свищут, свищут.

А сердца нет, приказ – во мне:

не надо сердца на войне.

Ах, где найду его потом я,

исполнив воинский обет?

В моих подсумках и котомках

для сердца даже места нет.

Куплю плацкарт и скорым – к маме,

к какой-нибудь несчастной Мане,

вдове, обманутой жене:

– Подайте сердца! Мне хоть малость! –

ударюсь лбом. Но скажут мне:

– Ищи в полях, под Стрием, в Истре,

на польских шляхах рой песок:

не свист свинца – в свой каждый выстрел

ты сердца вкладывал кусок.

Ты растерял его, солдат.

Ты расстрелял его, солдат.

И так владел ты этим чудом,

что выжил там, где гибла рать.



Я долго-долго буду чуждым

ходить и сердце собирать.

– Подайте сердца инвалиду!

Я землю спас, отвёл беду. –

Я с просьбой этой, как с молитвой,

живым распятием иду.

– Подайте сердца! – стукну в сенцы.

– Подайте сердца! – крикну в дверь.

– Поймите! Человек без сердца –

куда страшней, чем с сердцем зверь.



Меня Мосторг переоденет.

И где-то денег даст кассир.

Большой и загнанный, как демон,

без дела и в избытке сил,

я буду кем-то успокоен:

– Какой уж есть, таким живи.

И будет много шатких коек

скрипеть под шаткостью любви.

И где-нибудь, в чужой квартире,

мне скажут: – Милый, нет чудес:

в скупом послевоенном мире

всем сердца выдано в обрез.



1944
_________________

 » Авилов Михаил. В ночь на 10 мая 1945 года

Михаил Авилов
В ночь на 10 мая 1945 года 
(Запись в солдатском дневнике)

За множество тревожных дней 
Вздохнув, 
Земля спокойно дремлет. 
Сегодня ночь уже нежней 
Глазами звёзд глядит на землю.

И словно просит тишина 
Забыть об орудийном громе, 
Под небосводом и луна 
Горит, 
Как лампа в мирном доме.

Пусть о войне седеет быль –  
Иных забот и дела много. 
Нам с голенищ кирзовых пыль 
Смахнуть бы дома у порога.
_________________

 » Козловский Яков. Взводный

Яков Козловский

ВЗВОДНЫЙ

Познал я рано, мальчик худощавый.
Ночных тревог заливистую мель.
Мог с головной походною заставой
Пройти сто верст и ног не натереть.

Мог часового снять, осилить хворость.
Во тьме установить ориентир.
Расчетливо военную матерость
Во мне чеканил взводный командир.

Не изрекал он:
«Будь самоотвержен!»,
А говорил:
«Не бойся ни хрена!

Ты будешь артиллерией поддержан.
Тебя прикроют танки, как стена.
Не думай о привале до привала.

Как надобно, маневр свой понимай.
Не маленький,
теряться не пристало,
Убьют меня — команду принимай!»

 » Безымянная Ольга. Расхристанно, растерянно бежали

Ольга Безымянная

Расхристанно, растерянно бежали,
Теряя человеческую стать…
Фашисты гнали, гнали, гнали, гнали…
И, кажется, уже могли сломать…

Зверье бесчеловечное шагало,
И отнимало от груди детей,
И жгло живьем, пытало, распинало…
И в тех телах уж не было людей,

Все, что имели, где-то растеряли...
Чтоб превратить весь мир в кромешный ад,
Топча Европу, для себя мечтали
Россию сделать лучшей из наград.

Парадным строем вышли на рассвете,
Чтоб за полгода завершить войну,
Триумф отметить славно на банкете
И не испытывать за кровь и смерть вину.

Они победно по земле шагали,
Ее топтали вдоль и поперек,
А мы бежали, зло скопив, бежали…
И наступил для перелома срок.

Мы развернулись… Не везде… Не сразу…
В боях жестоких шли не без потерь,
Но били мы фашистскую заразу…
И взвыл от ран и боли дикий зверь.

Мы шли вперед: от сталинградской битвы,
От курской, исторической дуги.
Мы шли по лезвию немецкой острой бритвы,
Считая все победные шаги,

Которые забыть нам невозможно,
Ведь там, на каждом шаге, был боец.
И продвигаться было очень сложно,
Но наступил мучениям конец.

И мы рванули через всю Европу
Победоносным шагом от Кремля,
И наши пули делали синкопу
В мелодии, что пела нам земля.

И нам Европа двери открывала,
Благодарила за победный марш.
Она России мужество познала,
Непобедимый дух российский наш.

И, каждый год победу отмечая,
Мы вспоминаем тех, кого уж нет,
За рюмкой водки, за стаканом чая
Мы славим наши подвиги побед,

Мы имена ушедших произносим,
В строю бессмертном их несем портрет,
У них, у всех всегда прощенье просим
И салютуем в честь святых побед.

Никто Россию победить не сможет!
Такого не было и никогда не быть!
Нам сильный Дух и Бог всегда поможет
Любую армию в любом бою разбить!
_________________

 » Цветкова Надежда. Фотография на стене

Цветкова Надежда

Фотография на стене,
А напротив в окне закат...
Что ты до сих пор на войне?
Да когда ж ты придешь, солдат?

Мать стара и устала ждать,
Но глядит с надеждой в окно.
Ты убит, как же ей не знать?!
Только ждет она все равно.

Столько лет вечным сном объят,
Если б знал, как тоскует мать,
Ты бы встал и пришел, солдат,
И земля не смогла б удержать...

 » Ковалев Александр. Баллада о трёх процентах

АЛЕКСАНДР КОВАЛЕВ

БАЛЛАДА О ТРЕХ ПРОЦЕНТАХ

Жил на свете бухгалтер Леснихин
от державных забот вдалеке,
в старом доме, на улочке тихой,
в незаметном своем городке.

Был он робок, со всеми приветлив,
был не молод — виски с сединой,
и под именем ставил в анкете:
год рождения — двадцать второй.

Жил он просто: вставал спозаранку,
ровно в восемь — в конторе не гость —
он с коротенькой орденской планкой
пиджачишко свой вешал на гвоздь.

В нарукавники синего цвета
он привычно влезал всякий раз,
и высчитывал точно проценты,
и сводил аккуратно баланс...

Но однажды с рябой киноленты,
полыхающей с белой стены,
он услышал о страшных процентах —
трех процентах, пришедших с войны.

Лишь с экрана — наотмашь по нервам —
голос все уточнял, как живой:
«Год рождения — двадцать первый,
год рождения — двадцать второй.
Год рожденья...»

То цепко, то зыбко
цифра билась, впивалась в висок:
«Три процента? Нет-нет, здесь ошибка...
(Он ведь знал в арифметике толк.)

Одиноко над стареньким фото —
тридцать три позабытых лица,—
вновь и вновь вспоминая кого-то,
он всю ночь просидел до конца.

Ваня, Миша и Лева Коврыжин —
весь десятый... Но билось в виске —
Если я в этом крошеве выжил,
Значит, вы... Неужели вы все?..

Он не верил: здесь явно — ошибка.
Он исправит, найдет ее сам.
Он звонил и расспрашивал хрипло,
слал запросы по всем адресам.

Но безжалостно, непоправимо
приходил за ответом ответ:
Миша Волков — у Старого Крыма,
Под Моздоком — Иван Пересвет,

Лев Коврыжин — 20 марта,
за Дунаем, к исходу войны...
Ничего не исправил бухгалтер,
лишь добавил вискам седины...

В городке неприметном и тихом,
с полинявшей на солнце листвой,
проживает бухгалтер Леснихин.
Вы, возможно, встречали его.

Он живет в двух кварталах от центра,
в старом доме над сонной рекой.
Он из тех, он из тех трех процентов:
год рождения — двадцать второй.

 » Луконин Михаил. Хорошо

Михаил Луконин

Хорошо


Хорошо перед боем,
когда верится просто
в то,
что встретимся двое,
в то,
что выживем до ста,
в то,
что не оборвётся
всё свистящим снарядом,
что не тут разорвётся,
дальше где-нибудь, рядом.

В то,
что с тоненьким воем
пуля кинется мимо.
В то,
чему перед боем
Верить необходимо.

1942
_________________

 » Рахманин Борис. Вот полем боя, меж окопами

Борис Рахманин

Вот полем боя, меж окопами,—
бой в сторону, как дождь, ушел,—
идут дымящимися тропами
старухи из окрестных сел.

Они идут с востока с запада
росистой красною травой,
как будто в дом стучатся запертый,
кричат: «Откликнись, кто живой?»

И у солдата-пехотинца,
пробитого штыком чужим,
вдруг тихо веки приподымутся...
Он — мертвый — хочет быть живым.