Зарубежные поэты (Европа и Америка)

Уильям Вордсворт

«Странница»

Жил близ Дервента бедный мой отец
(Так начала рассказ она простой),
Цветущим полем, горсткою овец
Он дорожил, как жилой золотой.
Был легок сон и день беспечен мой:
Вдоль берега я сети волокла
Иль наблюдала в бездне голубой
С крутой скалы, где стадо я пасла,
Челнок отца и влажный блеск весла.

Был добр отец мой и благочестив -
Его взрастила строгая семья.
Колени пред кроваткою склонив,
Едва лишь речь прорезалась моя,
За ним молитвы повторяла я.
Потом он научил меня читать,
И жили, как любимые друзья,
Со мною книги, - словно благодать,
Я в каждом доме стала их искать.

Забуду ль я, как лилия цвела
В моем саду, тимьян душистый рос,
Как под воскресные колокола
В нем разлилось благоуханье роз?
И как теперь мне вспомнятся без слез
Пушистые цыплята по весне,
И первоцвет в сиянье ранних рос,
И лебеди, по медленной волне
Издалека плывущие ко мне?

Еще я помню посох старый - в нем
Отец опору в немощи нашел;
Скамью его под кленом летним днем
И в знойном воздухе жужжанье пчел;
Простой наряд, который так мне шел,
Пса моего, умершего давно,
Что часто был на незнакомцев зол;
Садившуюся на мое окно
Малиновку, клевавшую зерно.

Так двадцать лет моих средь этих мест
Мелькнули и растаяли, как дым.
Богатый замок хижины окрест
Стал прибирать к владениям своим.
Поля, луга - все стало здесь чужим.
А господин был жаден и жесток.
Отец мой не склонился перед ним:
Наследственный любил он уголок
И ни за что расстаться с ним не мог.

Отец отверг предложенную мзду.
И стал он жертвой злобы. А когда
Он загнан был в суровую нужду,
Пришла вослед и худшая беда -
Лишился он родимого гнезда.
Все отняли! И лишь его кровать
Не взяли: он лежал на ней тогда.
И нам осталось слезы проливать
И новое пристанище искать.

Забуду ль час, когда отец, молясь,
Глядел с холма на шпиль поверх ветвей,
Где с колокольни музыка лилась
В день их венчанья с матерью моей?
Как верил он, что будет рядом с ней
Покоиться в земле своей родной!
Я ж не могла молиться: средь полей,
Сквозь слезы, что из глаз текли рекой,
Я видела наш дом - уже чужой.

Я там дружила с юношей одним,
Которого, как брата, с давних пор
Я полюбила: мы играли с ним
И песни пели средь зеленых гор.
А повзрослев, друг другу нежный взор
Дарили мы в залог иных наград.
Мы завели о свадьбе разговор.
Мне грезился венчальный наш обряд
И белый подвенечный мой наряд.

Но друг уехал в дальний край от нас
У городских учиться мастеров.
О, сколько было слез в прощальный час,
И пылких клятв, и незабвенных слов! -
С отцом мы под его явились кров.
Я плакала, упав к нему на грудь.
Он клялся, что в беде меня готов
Любить, как в счастье. Долгим был наш путь.
Отец мой вновь спокойно мог уснуть.

Четыре года - Господу хвала! -
Мы добывали хлеб нелегкий свой.
Я трех прелестных крошек родила.
Утешенный, отец скончался мой.
Счастливый! Нас, измученных нуждой,
И наших исхудавших малышей
Не видел он! Скрыл камень гробовой
Пустую прялку от его очей,
Очаг остывший, скорбь моих ночей.

Когда ж бороться не хватило сил
И были мы надежды лишены,
Надменный барабан провозгласил
Изгнанье всем, кто слабы и бедны.
Меня, детей, что были голодны,
Мой муж в объятья заключил с тоской -
На то и стали руки лишь годны.
Мольбы напрасны! На берег морской
Мы повлеклись с несчастною толпой.

Мы провели немало тяжких дней
На корабле, пока не отплыл он.
И был ужасен вид родных полей:
Наш край чумой был так опустошен,
Что там умолк и похоронный звон.
Скорее прочь! Но горек был наш бег:
Не знали мы, что тьма со всех сторон
И лучших дней не видеть нам вовек,
Когда вдали растаял милый брег.

Уж миновала летняя пора,
И океан все яростнее гнал
Волну, что воздымалась, как гора;
И с ужасом глядели мы, как шквал,
Крутясь и воя, волны разбивал.
О, знать бы нам, какие там, вдали,
Нас ожидают муки, - в этот вал
Мы броситься бы, верно, предпочли!
Так мы достигли западной земли.

О, как порою страшно платишь ты
За расставанье с самым дорогим!
Уж лучше жить в пещере Нищеты,
Где ты ни для одной звезды не зрим,
Иль на глумленье франтам городским
Плоть гибнущую выставлять свою,
Чем бегать в стае, где врагом твоим
Стать должен каждый, в яростном бою,
В стремленье выжить пьющий кровь твою!

Нас мучили болезни, голод, страх,
Страданий затянул водоворот.
В лесах, в полях, в пустынях, в городах
Нам не было спасенья от невзгод.
Войной и мором были в этот год
Убиты муж и дети! Вся семья!
Но слезы мои высохли, - и вот,
В отчаянье, как после забытья,
Очнулась на британском судне я.

Был ранний час, и синь воды морской
Рассветным отблеском озарена.
И на море царил такой покой,
Такая неземная тишина,
Какой душа в страданье лишена.
В простор, что был так чудно молчалив,
Привычной безнадежности полна,
Я вглядывалась долго, ощутив
Сквозь боль как будто радости прилив.

Ах, как несхоже это все с былым,
Где слух терзал мне голодавших вой,
Где громоздились трупы и, как дым,
Струился воздух черный и чумной;
Где оглашался воплем дальний бой
И взрывы поднимали к небу прах,
И люди бледной мертвенной толпой
В подвалах мрачных прятались, и страх
Отчаяньем убит был в их сердцах!

Как я от горя не сошла с ума,
Когда врывалась, сердце леденя,
Война, как буря, в улицы, в дома,
И языками адского огня
Нас доставала гибель, и резня
Там не щадила ни дитя, ни мать!
Но отступи, безумье, от меня!
О, как легко, глядясь в морскую гладь,
Целебный воздух я могла вдыхать!

Все прежнее осталось вдалеке,
Как будто в мире я жила другом.
Следила я за парусом в тоске,
Что поднят был в безветрии морском
Терпенье потерявшим моряком,
И думала: не лучше ль этот бег
Бесцельный длить, не зная, где мой дом?
О, если б я могла уплыть навек
От мест, где обитает человек!

Вот здесь, вот здесь, - мечта шептала мне, -
Приют последний тело обретет.
Я буду мирно плакать в тишине,
Скитаясь дни и ночи напролет
В пространстве беспредельных этих вод -
Мне в них могила чудилась моя.
Но судно в порт доставил мореход,
Разбив мечты. Без пищи, без жилья
Средь тысячи домов бродила я.

Казалось, я беспомощней теперь
Матроса, что волною брошен был
На скалы, - ни в одну стучаться дверь
Не смела я, как голод ни томил.
В чужом сарае я легла без сил
Средь спящих кур, когда настала ночь.
Был бой часов на башне так уныл!
Назавтра повторилось все точь-в-точь:
Мне было попрошайничать невмочь.

Так день второй прошел, и третий вслед;
Я, не найдя ни хлеба, ни угла,
В отчаянье, смешавшем явь и бред,
В разрушенную крепость забрела.
Там боль меня пронзила, как игла,
Мой мозг был полон, как в кошмарном сне,
Видений диких, взор застлала мгла, -
Я чувств лишилась, и очнуться мне
Случилось на больничной простыне.

Мой дух был слаб, и множество былых
Событий стерлось в памяти моей.
Я вслушивалась в жалобы больных
На тысячу мне чуждых мелочей:
На шум шагов, на стон в тиши ночей,
На злое выражение лица
Сиделки, на бездушие врачей, -
Все это раздражало без конца
Их вялые, усталые сердца.

Я им была не в силах сострадать:
Меня не беспокоил этот вздор.
Ко мне вернулась память, и опять
Я вышла на сияющий простор.
И обратила изумленный взор
На все вокруг! А позднею порой
Меня привлек пылающий костер. -
Бродяг потряс рассказ печальный мой,
У них нашла я пищу и покой.

И отклик на несчастие мое
Так дорог был мне в грубых их сердцах!
По их словам, их вольное житье
Не омрачали ни печаль, ни страх.
С поклажей не тряслись они в возах
И никогда не брали в руки плуг.
Но сноп для них был собран на полях,
Для них алели ягоды вокруг,
И теплым стогом согревал их луг.

Они бродили, точно гончары,
С навьюченным корзинами ослом.
И сладкой представлялась до поры
Их жизнь в воображении моем:
Волынки звук в безмолвии ночном,
Веселый пир компании честной
В конюшне, озаренной фонарем,
Иль на поляне средь глуши лесной
Под полною и ясною луной.

Но в час, когда набрасывала мгла
На лес и горы плотный свой покров, -
К чужим дворам я красться не могла
И приручать цепных угрюмых псов
Или тайком отодвигать засов.
Условный свист в полуночной тиши
И дрожь при звуке собственных шагов
Казались новой пыткой для души,
Чьи раны были все еще свежи.

Что было делать? Чем унять печаль?
Отец мой бедный! Все твои друзья
Ушли из жизни, и помочь едва ль
Могла мне мужа мертвого семья.
На них и не рассчитывала я.
К труду была я тоже не годна.
Часами, слезы горькие лия,
Сидела у дороги я, одна,
Безвыходной тоской угнетена.

И, небеса в жестокости виня,
Кормилась я лишь милостью полей
Да тем, что оставляло для меня
Небрежное сочувствие людей.
Поля постелью сделались моей.
Но гордая душа средь этих бед
Оскорблена была всего больней.
И чистой веры ясных юных лет
В добро и правду в ней давно уж нет.
Уже три года так скитаюсь я,
Сквозь слезы наблюдая всякий раз,
Как уплывает солнце в те края,

Где первая беда со мной стряслась.
Скажи, куда мне путь держать сейчас?
Нет у меня ни близких, ни друзей!
...Заплакав, прервала она рассказ.
И нечего сказать уж было ей
О неизбывной горести своей.

Перевод - И. Меламеда

Лорд Байрон
«Стансы к реке По»


Река! Твой путь - к далекой стороне,
Туда, где за старинными стенами
Любимая живет - и обо мне
Ей тихо шепчет память временами.

О, если бы широкий твой поток
Стал зеркалом души моей, в котором
Несметный сонм печалей и тревог
Любимая читала грустным взором!

Но нет, к чему напрасные мечты?
Река, своим течением бурливым
Не мой ли нрав отображаешь ты?
Ты родственна моим страстям, порывам.

Я знаю: время чуть смирило их,
Но не навек - и за коротким спадом
Последует разлив страстей моих
И твой разлив - их не сдержать преградам.

Тогда опять, на отмели пустой
Нагромоздив обломки, по равнине
Ты к морю устремишься, я же - к той,
Кого любить не смею я отныне.

В вечерний час, прохладой ветерка
Дыша, она гуляет по приречью;
Ты плещешься у ног ее, река,
Чаруя слух своей негромкой речью.

Глаза ее любуются тобой!
Как я любуюсь, горестно безмолвный...
Невольно я роняю вздох скупой -
И тут же вдаль его уносят волны.

Стремительный их бег неудержим,
И нескончаема их вереница.
Моей любимой взгляд скользнет по ним,
Но вспять им никогда не возвратиться.

Не возвратиться им, твоим волнам.
Вернется ль та, кого зову я с грустью?
Близ этих вод - блуждать обоим нам:
Здесь, у истоков, - мне; ей - возле устья.

Наш разобщитель - не простор земной,
Не твой поток, глубокий, многоводный;
Сам Рок ее разъединил со мной.
Мы, словно наши родины, несходны.

Дочь пламенного юга полюбил
Сын севера, рожденный за горами.
В его крови - горячий южный пыл,
Не выстуженный зимними ветрами.

Горячий южный пыл - в моей крови.
И вот, не исцелясь от прежней боли,
Я снова раб, послушный раб любви,
И снова стражду - у тебя в неволе.

Нет места мне на жизненных пирах,
Пускай, пока не стар, смежу я веки.
Из праха вышел - возвращусь во прах,
И сердце обретет покой навеки.

Перевод - А. Ибрагимова
___________________________________

Поль Верлен
«Осенняя песня»

***

Les sanglots longs
des violons
de l’automne
blessent mon coeur
d’une langueur
monotone.

Tout suffocant
et blême, quand
sonne l’heure,
je me souviens
des jours anciens,
et je pleure;

Et je m’en vais
au vent mauvais
qui m’emporte
de çà, de là,
pareil à la
feuille morte.

Долгие пени
Скрипки осенней
Зов неотвязный,
Сердце мне ранят,
Думы туманят,
Однообразно.

Сплю, холодею,
Вздрогнув, бледнею
С боем полночи.
Вспомнится что-то.
Все без отчета
Выплачут очи.

Выйду я в поле.
Ветер на воле
Мечется, смелый.
Схватит он, бросит,
Словно уносит
Лист пожелтелый.

Перевод В. Я. Брюсова
___________________________________

Изет Сарайлич

Александровский сад

Вот сидит
одинокая женщина. Вечер.
Двадцать лет у нее
не кончается встреча
с одиночеством.
Медленно крошится булка,
и спешат воробьи
со всего переулка.
Улыбается женщина,
глядя на это, -
Александровский сад озаряется светом.
Улыбается женщина светлости мая,
машинально какую-то книжку листая.
Что за книга?
Не знаю.
Нетолстая книжка,
аккуратная, будто короткая стрижка,
и такая,
что в сумраке тихой аллеи
от страничек становится сразу светлее.
Как мне хочется быть
настоящим поэтом,
то есть автором книги,
наполненной светом.
___________________________________

Уильям Блейк

«Ночь»

Заходит солнце, и звезда
Сияет в вышине.
Не слышно песен из гнезда.
Пора уснуть и мне.
Луна цветком чудесным
В своем саду небесном
Глядит на мир, одетый в тьму,
И улыбается ему.

Прощайте, рощи и поля,
Невинных стад приют.
Сейчас, травы не шевеля,
Там ангелы идут
И льют благословенье
На каждое растенье,
На почку, спящую пока,
И чашу каждого цветка.

Они хранят покой гнезда,
Где спят птенцы весной,
И охраняют от вреда
Зверей в глуши лесной.
И если по дороге
Услышат шум тревоги,
Печальный вздох иль тяжкий стон,
Они несут страдальцам сон.

А если волк иль мощный лев
Встречается в пути,
Они спешат унять их гнев
Иль жертву их спасти.
Но если зверь к мольбам их глух,
Невинной жертвы кроткий дух
Уносят ангелы с собой
В другое время, в мир другой.

И там из красных львиных глаз
Прольются капли слез,
И будет охранять он вас,
Стада овец и коз,
И скажет: "Гнев - любовью,
А немощи - здоровьем
Рассеяны, как тень,
В бессмертный этот день.

Теперь, ягненок, я могу
С тобою рядом лечь,
Пастись с тобою на лугу
И твой покой беречь.
Живой водой омылся я,
И грива пышная моя,
Что всем живым внушала страх,
Сияет золотом в лучах".

Перевод С. Я. Маршака
___________________________________

Роберт Бернс
«Западный ветер»

Из всех ветров, какие есть,
Мне западный милей.
Он о тебе приносит весть,
О девушке моей.

Леса шумят, ручьи журчат
В тиши твоих долин.
И, как ручьи, мечты мои
К тебе стремятся, Джин.

Тебя напоминает мне
В полях цветок любой.
И лес в вечерней тишине
Заворожен тобой.

Бубенчик ландыша в росе,
Да и не он один,
А все цветы и птицы все
Поют о милой Джин.

На Клайд-реке богат, хорош
У девушек наряд,
Но лучше Джинни ты найдешь
Красавицу навряд.

Девиц мы знаем городских,
Одетых в шелк, муслин.
Но всех прекрасней щеголих
В холщовом платье Джин.

Она милей и веселей
Ягненка на лугу.
И никаких грехов за ней
Признать я не могу.

Ее глаза яснее дня,
А грех ее один:
С такою щедростью меня
Дарит любовью Джин!

О ветер западный, повей,
Зашелести листвой.
Пусть нагруженная с полей
Летит пчела домой.

Мою любовь ко мне верни
С холмов твоих, равнин.
Улыбкой пасмурные дни
Мне озаряет Джин.

Какие клятвы без числа
Соединили нас,
Как нам разлука тяжела
Была в рассветный час!

Кто знает души всех людей
До самых их глубин, -
Тот видит, что всего милей
Мне в этом мире Джин!

Перевод С. Я. Маршака
___________________________________

Габриэла Мистраль "Безмолвная любовь"

Ненавидеть бы тебя, подобно зверю,
чтобы ненависть в лицо швырнуть при встрече!
Но люблю я и любовь свою не вверю
ненадежной человечьей темной речи.

Ты хотел бы, чтоб признанье стало стоном,
чтобы пламени и бездны клокотанье,
а оно своим теченьем потаенным
выжгло русло - и ни сердца, ни гортани.

Я - молчание соленого лимана,
а кажусь фонтанной струйкой безголосой.
Немота моя страшна и окаянна,
но всесильней безъязыкой и курносой!

(Перевод Н. Ванханен)

Готфрид Бюргер
«Одинокий певец»

Там, где сон царит глубокий,
Сон могильный, без конца,
Где живого нет лица,
Слышен голос одинокий
Позабытого певца.

Как в цветущие дни лета
Не доходит до гробов
Голос жизни, ропот света,
Так свободный стих поэта
Не волнует кровь рабов.

Для чего же раздаётся
Голос твой, родной певец?
В чьём он сердце отзовётся,
Если в мире не найдётся
Всеотзывчивых сердец?

Горечь слёз и горечь смеха
Слышим в песнях мы твоих;
Но зачем поёшь ты их?
Разве можно ждать успеха
Посреди глухо-немых.

Перевод Д. Д. Минаев
___________________________________

Огюст Барбье

«Джульетта милая, не смерть во тьме гробницы»

Джульетта милая, не смерть во тьме гробницы,
А только легкий сон смежил твои ресницы.
Италия, краса! Коль в бледности твоей
Еще остался жар прекрасных юных дней,
Коль вены доблестной еще согреты кровью,
А смерть-чудовище, склоняясь к изголовью,
Влюбленная в твои цветущие года,
Не выпила еще дыханье навсегда,
Коль счесть добычею она тебя не может, -
Придет прекрасный день, воспрянешь ты на ложе,
Глаза раскроешь вновь, чтоб видеть наяву
И яркий солнца свет, и неба синеву,
И, вновь согретое лучами жизни, смело
На камне гробовом твое воспрянет тело!
Когда, ступить хоть шаг еще страшась одна,
Тяжелым саваном в движеньях стеснена,
Свой белый саркофаг покинув осторожно,
Ты будешь в темноте искать руки надежной,
Чтоб стали наконец шаги твои легки, -
Ты чужестранцу дать не торопись руки,
Ведь тот, кто не с тобой и не с твоей Элладой,
Кто твой родной язык не мнит себе отрадой,
Не дышит воздухом Италии твоей, -
Так часто варвара окажется грубей.
Он в край приходит твой, край солнечный и синий,
Чтоб поступать с тобой, как с белою рабыней,
Чтобы терзать тебя, и под его рукой
Поникнет нежный стан и взор померкнет твой.
Воскресшая краса, принцесса дорогая,
Единственный твой друг - страна твоя родная,
Лишь средь ее сынов найдешь Ромео ты,
Италия, душа, отчизна красоты!

(Перевод - Вс. Рождественского)

Пабло Неруда
"Этой книге - о моей любви"

В этой пустоши я был всевластен,
я был волен свободой к ладони прилаженной снасти,
волен прихотью трав, что не знали покоса,
волен взбалмошью пса, что шалеет от россыпи росной.
Но, любимая, наше время истлеет и вспыхнет другое,
уже для других, и другие зажгутся глаза,
другая плоть распалится; а та мокрая зелень на камне
и те белые гребни, что волны прядут неустанно, -
все будет таким же, но только без нас,
все останется жить в бесконечности дней,
в которых не будет тебя и меня.
Что останется после - чибиса крик отдаленный
средь пустынных холодных песков,
под студеным порывом, обжегшим лицо
и окутавшим льдистым сияньем,
как покровом далекой звезды?
Что останется здесь после нас? Мы - что дикие птицы,
то свиваем упорно в кустарниках гнезда,
то угрюмо сидим по уступам скалистым...
Но тогда, если жизнь есть всего лишь предтеча,
лишь зачин, чтобы стать этой жесткой землею,
помоги мне, любимая, справиться с делом,
помоги мне найти свое место в лоне ждущей земли.
В океанских просторах искали мы розу
лепестками раскрытой звезды, ее жгучих касаний;
угнетенному, слабому, хворому мы отдавали
даримую ветром свободу пути и исканий.
Теперь уже поздно. Возможно,
наша жизнь протекла одним днем лазурно-медвяного цвета,
а возможно, прошла одна ночь,
один миг вековой напряженного взгляда
распахнутых век, что вместили меру моря окрест;
здесь с тобой мы вобрали пространство в объятье
неохватной, всесильной любви, что останется вечно
трепетать среди пены прибоя и крепи корней.
___________________________________

Хью Оден
"Тот, кто любит больше"

Гляжу я на звезды и знаю прекрасно,
Что сгинь я - они будут также бесстрастны.
Из зол, равнодушие меркнет, поверь,
Пред тем, чем страшит человек или зверь.

Что скажем мы звездам, дарующим пламя
Любви безответной, немыми устами?
Так если взаимной любви нет, то пусть
Быть любящим больше мне выпадет грусть.

Смешной воздыхатель, я знаю отлично,
Что если звезда так ко мне безразлична,
Я вряд ли скажу, что ловлю ее тень
И жутко скучаю за нею весь день.

А если случится всем звездам исчезнуть,
Привыкну я видеть пустующей бездну,
И тьмы торжество я учую душой,
Хоть это и требует срок небольшой.
___________________________________

Ада Негри

«Не тревожь»

Если к ласкам твоим я порой безучастна,
И призыв твой мне чужд и далек,
Если взор мой горит непонятно и страстно,
А румянец сбегает со щек,
Если вся я, охвачена жизнью иною,
Отдаюсь безраздельно мечте,
Ты меня не тревожь: новый мир предо мною
Без границ, в неземной красоте...
Из-за полога туч в ослепительной мощи
С неба смотрится солнечный круг;
Благовонными миртами убраны рощи,
И пестреет фиалками луг.
На покосах стога, как безбрежное море,
Разбегаются нивы волной,
Разрослись кипарисы в кудрявом уборе
И трепещет источник степной.
Ветер мчится на лесть, и по чаще дремучей
Несмолкаемый носится гул...
Мир воскрес и живет, полон жизни могучей,
И в восторгах любви потонул!
Вон, я вижу со всех уголков миpoзданья,
Словно взмахи бесчисленных крыл,
Отовсюду, ликуя, несется дыханье
Новой жизни и счастья, и сил...
Царство роз и надежд, и любви благородной,
Царство дивных побед и работ,
Царство веры в людей, царство мысли свободной,
Царство гордых порывов вперед!
Не бегут человеческой крови потоки
На земли истомленную грудь,
И бессильно оружье, кудесник жестокий,
Жажду битвы в народы вдохнуть.
Смолкли пушки, не смеют безумно и дико
Раскрывать огнедышащий зев,
Не гремит над равниной, средь стона и крика,
Боевого пэана напев.
Но весь мир - это братство; святые стремленья
Зажигают людские сердца,
И несется торжественный гимн примиренья
Вдоль по миpy с конца до конца.
Наделенные туком поля и равнины
Разрыхляющий плуг обошел...
Вьется дымкою пар... Не смолкают машины,
Накалившись клокочет котел...
И над царственным шумом работы мятежной,
Кропотливой работы земли,
Распростерла свобода в лазури безбрежной
Белоснежные крылья свои.

Федерико Гарсиа Лорка
Гитара

Начинается плач гитары.
Разбивается чаша утра.
Начинается плач гитары.
О, не жди от нее молчанья,
не проси у нее молчанья!

Неустанно гитара плачет,
как вода по каналам - плачет,
как ветра над снегами - плачет,
не моли ее о молчанье!

Так плачет закат о рассвете,
так плачет стрела без цели,
так песок раскаленный плачет
о прохладной красе камелий.

Так прощается с жизнью птица
под угрозой змеиного жала.
О гитара, бедная жертва
пяти проворных кинжалов.

___________________________________

Христиан Геллерт
«Счастливый муж»

Детина по уши в красавицу влюбился,
И наконец, во что б ни стало то, решился
Иметь ее женой.
Недаром столько он красавицей пленился:
Красавицы еще не видано такой.
Да полно, вот беды какие:
Обыкновенно уж красавицы такие,
Что каждый, думаю, узнал,
Кто в этом случае бывал:
Чем более их обожают,
Тем более они суровыми бывают.

Детина этот то ж уж очень испытал:
Три года по своей красавице вздыхал,
Стенал, страдал,
Терзался, рвался и крушился,
Однако же не мог никак ее склонить,
Чтобы любовь к себе взаимну получить.
Что ж? С грусти наконец он странствовать пустился,
И для красавицы - что может зляе быть? -
В дороге с бесом подружился
И письменно договорился
Во услужении его два года жить,
Чтобы красавицу в жену лишь получить.
У беса тотчас всё с детиною решилось:
Рукописанье бес берет,
И слово честное детине бес дает;
А что обещано, и делом совершилось.
Хоть бес обыкновенно лжет,
Однако тут сдержал что сказано им было;
И время трех недель еще не проходило,
Как для детины день счастливый наступил:
Красавицу свою в жену он получил.
Но что ж? - И двух недель с женой не проживает,
Уж беса в помощь призывает.
"Ах! - говорит ему. - Не ведаешь всего
Ты горя моего:
Два года я тебе служить ведь обещался,
Когда красавицы тобой я домогался;
Но нет, избавь меня ты от нее, избавь,
А к услужению хоть год еще прибавь".
Но бес той просьбы не внимает;
А молодой
Вдобавок черту год, вдобавок и другой,
И к году год еще к услугам прибавляет.
"Хоть тяжко, - говорит, - у черта быть слугой,
Однако легче всё, чем с злою жить женой".

Перевод И. И. Хемницер
___________________________________

Ада Негри

«Одинокая»

Вечер осенний обвеян истомою,
Гаснет в разводах туманных завес,
Тени ложатся на нивы пустынные
С темной лазури небес.
Падают листья, несутся, гонимые
Легкого ветра холодным крылом...
Мертвые грезы... Блуждает по воздуху
Трепет о счастье былом.
В косах её перепутанных, шелковых
Вянет фиалки последний цветок.
Смотрит она на деревья поблекшие;
Жребий ее одинок.
Смотрит она, неподвижна, как статуя,
Ряд колыбелей все грезится ей,
Белых, уютных, и мирный, смеющийся
Сон белокурых детей;
Глаз не смыкают ревнивые матери,
Песней баюкают детский покой:
Льется их песня небесной гармонией,
Тихой, немолчной рекой...
В чаще безжизненной, в тепленьком гнездышке
Птичка прижалась к подруге своей,
Сном позабылась... Все тихо, все замерло
В голом просторе полей.
Только под пологом мглы нескончаемой
Пасынок осени, зеленью скрыт,
Нежною страстью пред смертью обласканный
Венчиком алым дрожит...
Сладкие грезы, виденья счастливые!..
Скромная люлька чиста и светла...
Лампа горит, и она за работою:
Бегает быстро игла.
Стройную, чистую сердцем работницу
Он прижимает к могучей груди,
Шепчет она с боязливою нежностью:
"Сына, смотри, не буди!.."
Лживые грезы! блестящие призраки!
Светлого, тихого счастья звезда!
В дальних туманах, в лесу умирающем
Тонете вы без следа.
Падают листья, незримые катятся
Слезы глухой, безнадежной тоски...
Гнезда, цветы, колыбели, лобзания,
Вы для нее далеки!
Вечер осенний, туманный спускается,
Вороны каркают где-то вдали...
В роще безжизненной, в сердце работницы,
Черные тени легли.
Движутся тени... На небо свинцовое
Смотрит она неподвижна, горда.
Ветер ноябрьский ей шепчет с тревогою:
"Нет, никогда, никогда!.."

(Перевод - В. М. Шулятикова)