procterr:
Адам Мицкевич
К......
Ты в очи мне глядишь, вздыхаешь ты, - напрасно!
Во мне - змеиный яд. Прочь! Осторожна будь!
Побереги себя! Доверчивость опасна,
Ты увлекаешься. Спеши уйти! Забудь!
Одну еще люблю я добродетель страстно:
То - искренность; так знай, что мне ты сыплешь в грудь
Лишь искры адские. Я гибну - это ясно.
Зачем же ангела мне в жребий свой втянуть?
Я наслаждаться рад, но обольщать не стану
Из гордости. Дитя! Я - пересохший злак.
Ты только расцвела, а я давно уж вяну.
Твоя обитель - свет, моя - кладбище, мрак.
Так вейся ж, юный плющ, вкруг тополей зеленых,
Дав место терниям при гробовых колоннах.
Svetass S:
МИХАЙ ЭМИНЕСКУ
ПАЖ КУПИДОН
Невоспитан, избалован
Паж лукавый, Купидон.
К юной даме вхож в альков он,
Сны юнца смущает он.
Тихо шаря пред собою,
В темноте, таясь, как вор,
Влезет он в окно любое,
Отворит любой затвор.
Горсть безделок золоченых —
Вот и всё, чем он богат.
Где не даст и за мильон их,
Где швырнуть задаром рад!
Средь источенных червями
Пыльных книг и словарей
Попадалась мне ночами
Прядь льняных его кудрей.
В полумраке спален белых,
В час, когда земля тиха,
Будит он в сердцах незрелых
Предвкушение греха.
И когда мечтой бессонной
Стеснена девичья грудь, —
Уж наверно Купидона
Встретишь близко где-нибудь!
С виду робкий он мальчонка,
Но обманчив этот вид:
В нем проказливость чертенка,
Томность вдовушки сквозит.
Выгиб шеи лебединый,
Стан, дразнящий белизной,
Прячет он с невинной миной,
Под завесою сквозной.
Но лукаво и поспешно,
Тронут жаркою мольбой,
Приподнимет он, конечно,
Легкий полог пред тобой.
(пер. Эмилии Александровой)
Nadin-ka:
Гийом Аполлинер
АКВАЛЕРИСТКА
Мадемуазель Ивонне М.
Сосредоточена и несколько бледна,
Ивонна с кисточкой садится у окна
И краски в чашечках рассеянно мешает.
Она художница сейчас. Она решает,
Что выбрать мастеру семи неполных лет.
Не сделать ли портрет сегодня? Но портрет
И долго рисовать, и надо, чтоб похоже.
Зверёнка, может быть? Но с ним морока тоже.
И все, что движется, оставив на потом,
Ивонна думает и выбирает дом -
И час разумница колдует над картоном.
Картина кончена - вот домик на зеленом,
И безмятежнее, чем ясный детский взор,
Его окрестности, но там, над охрой гор
И кровью черепиц, такие в небе страсти,
Сплошная киноварь и вечное ненастье.
Мне тоже, глупенькая, не было семи,
Я тоже в локонах, как ты, играл с детьми
И, ветер вызвездив воздушными шарами,
Изображал дома в зеленой панораме,
Но небо, милая, когда мне было шесть
Я синим-синим рисовал - таким как есть.
Перевод А. Гелескула
Svetass S:
АДА КРИСТЕН
ПОЗДНО!
Говоришь, что сушу ты оставил,
И со мною вместе плыть готов?
Поздно! Я давно игрушкой стала
В беспощадных играх злых ветров.
Ты глубин всегда боялся моря,
В лёгкий шторм уже ты курс менял,
Буду я одна с волнами спорить,
Пусть и нету шансов у меня!
От судьбы, увы, твоей не ставшей,
Правь ты к берегу без лишних слов,
Из руки моей, грести уставшей,
Скоро в бездну выскользнет весло.
Ну, а если бегство ниже чести,
Ты за мной в пучину кинься вслед,
Умереть с тобой мы можем вместе,
Жизни вместе нам с тобою нет!
(пер. Вячеслава Маринина)
Svetass S:
РОБЕРТ ФРОСТ
(1875–1963)
ДОРОГА, КОТОРУЮ Я НЕ ИЗБРАЛ
Легли передо мною два пути.
Мне было жаль, что одновременно двумя,
При всём желании, я не могу пойти.
А лес был по-осенни пуст и тих,
И листья жёлтые ногою смять
Мне одинаково хотелось на обоих;
Но было трудно выбирать - они
Почти не отличались меж собою:
В обоих ветерок играл листвой рябою
И лес дорогой дальнею манил.
Когда луч солнца на тропинки лёг,
Решившись, наконец, я двинулся вперёд.
Чернел на жёлтом след от моих ног,
И был я на тропинке одинок,
И я не знал, куда она ведёт,
Хотя когда-то я ходил по ней.
Стоял я долго над тропинками лесными...
Теперь, когда минуло столько дней,
Я понимаю разницу меж ними –
Была одна протоптана сильней.
(пер. Александра Лейзеровича)
Nadin-ka:
Юлиан Тувим ВОСПОМИНАНИЕ
Осень возвращается мимозой,
Золотистой хрупкой недотрогой.
Той девчонкой золотоволосой,
Что однажды встретилась дорогой.
Твои письма звали издалека
И с порога мне благоухали.
Задыхаясь, я сбегал с урока,
А вдогонку ангелы порхали.
Вновь напомнит золото соцветий
Тот октябрь - бессмертник легковейный
И с тобой, единственной на свете,
Поздние те встречи у кофейной.
Смутный от надежд и опасений,
В парке я выплакивался вербе,
И лишь месяц радовал осенний -
От мимозы майский - на ущербе.
С ним и засыпал я на рассвете,
Были сны весенними - и слезы
Пахли вербной горечью, как эти
Золотые веточки мимозы.
Юлиан Тувим (перевод с польского Анатолия Гелескула)
Svetass S:
ИОГАНН ВОЛЬФГАНГ ГЁТЕ
Стихи подобны разноцветным стеклам
Церковных окон. Заглянув снаружи,
Мы ничего там не увидим толком.
“Сплошная муть, а может быть, и хуже!”
Так скажет обыватель. Он сердит,
Когда он ничего не разглядит!
И пусть его.
А вы – вступайте смело
В священные поэзии пределы!
Как хорошо! Как ясно и светло,
Сияет многоцветное стекло!
Да, новый свет откроется для вас,
Все возвышает дух, пленяет глаз,
И ежели в вас есть душа,
То вам,
Он по душе придется, этот храм!
(пер. Бориса Заходера)
Nadin-ka:
Райнер Мария Рильке ЗА ЧТЕНИЕМ
Читал я долго. День не ведал срока.
Гроза прошлась по жести водостока.
Увлекшись чтеньем, я не слышал гром:
том был весом.
Задумчивость лежала на страницах,
как на челе, подспудный смысл храня;
уснуло время на моих ресницах.
По фолианту шла граница дня,
там вместо слов, невнятных для меня,
горел закат и отражался в лицах.
Запутанная нитка рассуждений
вдруг лопнула; слова, сорвавшись с мест,
как бусинки, рассыпались окрест…
И я сквозь них увидел даль небес
и понял: озарять глубины сада
спустя мгновенье солнцу надоест.
Ночная тьма, ложась поверх оград,
подробности скрывала понемногу.
Все путники нашли свою дорогу,
и, словно что-то важное, к порогу
их разговоров отзвуки летят.
И если взгляд от книги оторву,
то в беспредельной шири окоема
все читанное встречу наяву
и все мне станет близко и знакомо.
И я тогда нащупаю канву
обыденных вещей, пленившись ими,
простые люди станут мне родными,
земля превысит собственный предел,
и дальний дом сотрет водораздел
между собой и звездами ночными.
*
Перевод Игоря БЕЛАВИНА
Nadin-ka:
Франсис Жамм
Перед зимой на телеграфных проводах
Замученные ласточки сидят рядами.
Они грустят об африканских небесах.
Которых никогда пред этим не видали…
«Которых никогда пред этим не видали»…
Как мы, когда тоскуем о далеком Рае,
Они, застывшие, пронзенные, висят;
Они летали кругом, падая, взлетая,
И после возвращались все-таки назад.
Проститься с милой крышей церкви – трудно это.
О как им грустно, бедным… Отчего орешник.
Их обманув, осыпался, застыл перед зимой…
Как страшно им, что быстро пролетело лето…
Гнездо их больше не узнало… Безутешны,
Они теперь дрожат на проволке стальной…
Так и душа, страдавшая при жизни много,
Пред тем, как перейти навек в Небесный Сад,
Пускаясь в океан воздушный пред дорогой,
Колеблется и возвращается назад.
Перевод Ильи Эренбурга
Svetass S:
ГЕНРИК ИБСЕН
ПЛАНЫ
Как живо вспоминаю я тот счастливый час,
когда в печати стих свой увидел в первый раз.
Усевшись у камина, я трубку закурил,
пуская кольца дыма, мечтами воспарил:
«Воздвигну чудо-замок я, солнечный дворец,
весь Север он осветит, – в нем будет жить певец.
К дворцу потом пристрою уютный теремок;
войдет в него хозяйкой мой маленький дружок».
И план замысловатый, пока он был вчерне,
казался гармоничным, разумным мне вполне.
Когда ж дошло до дела, то кончилось вот чем:
большое стало малым, а малое – ничем.
(пер. Анны Ганзен)
Peony Rose:
Луиш де Камоэнс
Той девы-рабыни...
Той девы-рабыни,
которой владею,
я раб: только ею
и жив я доныне.
Ах, розы нет ярче,
что блеском наряда
для жадного взгляда
сияла бы жарче.
Полог неба синий,
Заря – багряница –
Ну, где им сравниться
с красою рабыни?
В очах утомлённых,
ночная истома,
им страсть незнакома –
тиранить влюблённых.
Их прелесть невинна
затем, чтоб поныне,
в плену у рабыни
держать господина.
Ночь – кудри густые,
будь они воспеты,
забыли б поэты
косы золотые.
Гибкий стан точёный
и грация львицы –
сам снег устыдится,
что белый, не чёрный.
Ум кроткий, неяркий,
природой ей данный –
прослывёт с ним странной,
но нет, не дикаркой*.
Спокойствием ясным
утишит мне боли,
что сердце кололи
страданьем всечасным.
У этой рабыни
я – раб до могилы;
в ней черпаю силы,
и счастье доныне.
* игра слов, «barbara» означает, как известно, невежественную, грубую женщину (дикарку).
Опубликовано впервые в 1595 г.
пер. Ирины Фещенко-Скворцовой
Nadin-ka:
Пабло Неруда МОРЕ
Мне море нужно, потому что учит
то ль музыке, то ль совести - не знаю.
Не знаю, только ли волна оно, иль жизнь
глубокая, иль хриплый голос, или
слепящее чередованье рыб
и кораблей. Но и во сне я даже
кружусь, как бы притянутый магнитом,
в морских валах, взволнованных, всемирных.
Нет, не в разбитых раковинах дело,
не в том, что через их планета
о постепенной смерти сообщает;
нет, море из осколков возродило день,
из шквала соли - сталактит
и, зачерпнув воды, - большого бога.
Храню всё то, чему оно учило:
песок и воду, воздух, ветер беспрерывный.
Для юноши как будто это мало,
ведь он сюда пришёл с пожарами своими.
Но пульс, встававший и спадавший
над пропастью морской,
и холод синевы, и лёгкий треск,
и то, как звёзды в волнах осыпались,
и нежный, грозный разворот волны,
растрачивающий и снег, и пену,
спокойная решительная мощь,
как будто в глубине есть трон из камня, -
из сердца угол вытеснили, где
забвенье и печаль росли упрямо;
переменилось вдруг существованье:
я сердцем выбрал чистое движенье.
Пабло Неруда С. Гончаренко
Svetass S:
ИММАНУЭЛЬ РИМСКИЙ
(МАНОЭЛЛО ДЖУДЕО)
МЕЧТА МОЕЙ ДУШИ
Мечта моей души дерзка безмерно:
Отвергнуть рай и постучаться в ад,
Понеже там достаточно услад,
Все ветреницы там, все девы-серны.
Что мне в раю? - Любимую, наверно,
В толпе уродов не отыщет взгляд,
Лишайные старухи там сидят,
В их обществе душе моей прескверно.
Не уживусь в раю среди калек -
Унылых, добродетельных, стыдливых.
Нет, райский сад не стоит и гроша.
Ад! Твой поклонник - грешный человек.
Тебе, обитель юных и красивых,
Тебе принадлежит моя душа!
(пер. Геннадия Ярославцева)
Peony Rose:
Жорже де Лима
Девчонка Фуло
Много воды утекло,
очень давно это было,
так что быльём поросло
время, когда появилась
тут негритянка Фуло.
Эта девчонка Фуло,
Эта девчонка Фуло.
— А ну-ка, Фуло! Живее, Фуло! —
громко кричала хозяйка.—
Постель постели, детей накорми,
да поскорее, лентяйка!
Эта девчонка Фуло,
Эта девчонка Фуло.
Стала служанкой Фуло,
гнула до вечера спину:
шила, стирала бельё,
стряпала господину.
Эта девчонка Фуло,
Эта девчонка Фуло.
— А ну-ка, Фуло! Живее, Фуло! —
так говорила хозяйка.—
Возьми-ка, прими-ка,
подай-ка!
Веером пёстрым меня обмахни
так, чтобы я не вспотела,
и причеши,
и почеши,
и в голове у меня поищи,
сказку веселую мне расскажи,
что-то я спать захотела.
Ну-ка, девчонка Фуло!
Ну-ка, девчонка Фуло!
— Жила-была принцесса
высоко во дворце,
она носила рыбку
в золотом кольце.
Вошла принцесса в рыбку,
а вышла из жука…—
Как масло, сказка эта
стекает с языка
у этой девочки Фуло,
у девочки Фуло.
— А ну, Фуло! Живей, Фуло!
Детишек уложи,
и спой им песенку, Фуло,
и сказку расскажи.
— Меня мама причесала,
меня мачеха прогнала,
под маслиной закопала,
гребень спрятала в дупло…
Что за девочка Фуло,
девочка Фуло!
— А ну, Фуло! Живей, Фуло! —
сказала ей хозяйка.—
Куда ты новые духи
девала, негодяйка?
Мои любимые духи,
подарок господина,
украла ты, скотина,
украла ты, скотина!
Явился белый господин
наказывать Фуло,
одежду сбросила она,
и он сказал: — Фуло! —
А небо чёрное над ним
рекою потекло
черней, чем девочка Фуло,
чем девочка Фуло.
— А ну, Фуло! Живей, Фуло!
Где брошь моя? Где чётки?
Куда девала ты, Фуло,
серебряные щётки?
Серебряные щётки,
подарок господина,
украла ты, скотина,
украла ты, скотина!
Явился ночью господин,
чтоб выпороть Фуло,
рубаху сбросила она —
и сразу рассвело:
стояла голой перед ним
девочка Фуло.
Ах, эта девочка Фуло,
девочка Фуло.
— Ах-ах, Фуло! Ах-ах, Фуло!
Возьми духи и броши,
но мужа мне назад верни,
ведь муж — подарок божий!
Украла мужа моего,
мужа моего
эта девочка Фуло,
девочка Фуло!
Nadin-ka:
Альберто Карамелла
В той стране лунный свет серебрил парашюты
тёплых снов, помогая им плавно спускаться.
Книга ярких чудес открывала страницы
с самоцветами незабываемых сказок.
Их читал, от усталости путая буквы,
голос над изголовьем из вечера в вечер.
Феи, принцы, избранницы сказочных принцев
знали роли свои, судьбы переплетались,
и при том, что счастливый конец был известен,
всё равно каждый раз его ждали как новый.
Иногда засыпали, так и не дождавшись
белой части страницы.
Перевод с итальянского Евгения Солоновича.