Дождь шел 13 месяцев (Современная проза 18+)

Работа автора? Мне очень нравится. Спасибо
___________________________________

Всех приветствую и благодарю за


Скажем так, плод творческой бессонницы и буйных авторских мыслей.
Это же так типично: вместо неудавшегося продолжения к "Городу" (уже отправлено "ф топку") мысленно наваять очередной бонус к БК и коллаж - к "Дождю"))
_________________

Света, привет.
Красивая получилась работа.
Спасибо за такую Катю!
_________________

Иришка, спасибо. Старалась. Прямо "залипла" на этом коллаже, хотя в ФШ в последнее время практически не заглядываю.


Мне тоже нравится такая Катерина. То, как она росла и менялась, пусть Костя и "отбрасывал" ее обратно "в развитии" периодически))


Но мне нравится Катя. Особенно та, кем она стала и какой ее увидит (и разглядит под оболочкой "идеальности") Наташа.
_________________

 » "Постарайся быть счастливым"

Волна ностальгии несет дальше, вот уже и до "Дождя" добралась.
Правда, тут настроение совсем не свадебное, но... В общем, принесла песенку. Чем-то она меня зацепила.



Если бы ты мог всё прожить иначе,
Вот скажи мне вновь: ты с чего бы начал?
Может быть, с того, что меня не встретить,
Не заметить.

Некого винить, что внутри так пусто,
Слишком много слов для простого чувства.
Так нельзя любить, разрывая жилы.
Мы не жили!

Как тебя позвать, чтобы ты услышал?
Как тебя догнать, ведь шаги всё тише?
Прежний мир застыл в крике молчаливом.
Просто постарайся быть счастливым!

Может прекратиться ли эта боль?
Я еще с тобой, всё еще с тобой!
Будь моей Вселенной, не дай уйти
Или отпусти...

Елена Минина.
_________________

Это мои любимые герои.
Я вот подумала, а Юра часто приходит к отцу? А Катя? И приведет ли однажды Юра свою миссис Эванс?

Всем здравствуйте.


Ефросинья, благодарю!
_________________

 » Ошибка выживших. Эпизод первый

Небольшой дисклеймер: как история не знает сослагательного наклонения, так и автор сего не признает существование параллельных вселенных. То бишь всё было именно так, как было, нет смысла гадать. Но оказалось, что вселенные эти - штука мало того что увлекательная, так еще и заразительная, позволяющая взглянуть на персонажей и их проблемы под другим углом, с другого ракурса и с неожиданной стороны. Я попробовала, и мне странно Но хочется еще.
И, нет, я не пытаюсь переписать "Дождь". Всё, что будет выложено ниже - не канон для этой истории.


Итак, давайте представим, что Катя прислушалась к Рязанскому, не пошла на вечеринку и спокойно уехала на Новый год к родителям, а Митя Спиридонов со своей компанией никогда не рождался и не забредал в этот год и город.

Январь 2008 г.

Чтобы привыкнуть к хорошему, много не надо. Ума и времени так уж точно. Рязанский понимает это слишком поздно.
Обозначив Катерине лимит «Один день – одно сообщение», к вечеру он получает целую поэму. Поток сознания в двести символов длиной, больше в одну несчастную эсэмэску не влезает физически. Девчонка пишет обо всём: где была, кого из родственников навестила, что читает, что смотрит, какая погода за окном, как они с сестрой прятали в родительском шкафу подарок для младшего и как жалобно скулил их семейный лабрадор, когда ветеринар прочищал бедолаге уши. От концентрации интимных подробностей Костя поначалу малость охреневает, но затем вспоминает, как эта роковая, блин, женщина сидела у него на коленях и не могла наговориться. Вспоминает с усмешкой, что был посвящен даже в тайну первого поцелуя с мальчиком, и все вопросы отпадают сами собой.
Рязанский отвечает коротко, как привык, и без сантиментов удаляет глупенькие девчачьи излияния, едва пробежавшись глазами. Не устает напоминать Катерине, чтобы фильтровала базар и не забывала подчищать нефильтрованное. Осторожность превыше всего. Но когда один прекрасный вечер плавно перетекает в ночь, а традиционная «поэма» от абонента «Набоков» всё не приходит, Костя какого-то хрена напрягается. С восьми до девяти у него по плану очередная серия похождений Лордика, бабы Иры, любвеобильных соседей сверху и прочей нечисти. Гребаный бразильский сериал, на который Рязанский, застрявший в так нелюбимой им первопрестольной, успел подсесть. Ну и, спрашивается, где? Он переживает за судьбу героев! Когда словоохотливый обычно абонент не объявился и через час, а через два оказался недоступен, смеяться расхотелось. Мозг с ходу накидал несколько вариантов: проблемы со связью, сдох аккумулятор, сдох телефон, семейство внезапно отправилось куда-нибудь в горы, и, с непривычки хватанув кислорода, девочка благополучно спит... Или еще вариант: его таким вот образом решили помариновать как следует. Не понравились сухие ответы и отсутствие восторгов? Рязанский мотнул головой, не соглашаясь, и небрежно отбросил телефон на подушку. Тот приземлился с мягким шлепком. Обходились как-то раньше без этого дерьма, не умерли... Он вышел на балкон, закурил. Вернулся.
– Прости, прости, прости, – виновато частила Катерина с незнакомого номера, чуть не плача в ответ на справедливую предъяву. Кто обещал всегда оставаться на связи или хотя бы заранее предупреждать, она или Папа Римский? – Я нечаянно... я телефон... уронила в в-варенье. Прямо в ба-анку! Он теперь не включается. А мама не разрешает нам звонить после десяти...
– Тебе сколько лет, несчастье мое? – вздохнул Рязанский, имея в виду, наверное, всё сразу: маму, варенье и неумение попросить телефон у сестры без необходимости вестись на шантаж. – Завтра с утра пойдешь и купишь новый, а лучше два, на всякий дурной случай. Ты поняла? Деньги с карты снимешь и купишь, будет вместо подарка на Новый год.
– Ой, – растерянно икнула Катерина и задышала чаще, – а я карточку на квартире оставила, в книжке... Прости, пожалуйста!
«Ремня бы тебе всыпать, бестолковой такой. Связался на свою голову». Рязанский закрывает глаза и переводит дыхание. Бурлящая внутри смесь раздражения, желания поскорее разобраться с ее проблемой, а потом с чувством выполненного долга поставить на четвереньки и... Твою ж дивизию! Такое с ним в первый раз – чтобы от звука мелодичного женского голоса, умоляющего о прощении, всерьез, без тени кокетства, томных причмокиваний и прочей пошлятины, присущей проституткам всех полов и мастей, бросило в жар. Будто ему снова двадцать, и в отношениях с другим человеком он впервые не сын, не брат, не товарищ, не отец, не начальник, а мужчина. И где-то там, в паре тысяч километров, готова расплакаться совсем юная женщина, которая выбрала его. Разум еще не успевает этого понять, зато другие части тела – очень даже. Горят уши, мокнет от пота спина, даже вечно холодные, как у живого трупа, ладони немного теплеют. Правая неуклюжим крабом заползает под пояс пижамных штанов и несмело, прямо через трусы, обхватывает полутвердый член. Для него это достижение, без сарказма. Рязанский мрачно и понимающе усмехается, отвешивая мысленную затрещину тому, грязно-бурому от стыда и бессильной ненависти к себе и ко всему живому, молодому Косте, который вместо того чтобы запереть тогда дверь на защелку или хотя бы дать нормальный отпор, не придумал ничего лучше, чем этой дверью хлопнуть. Истерично, по-бабьи хлопнуть хлипкой дверью в ванную прямо перед носом хохочущего Клеща, чтобы потом выслушивать глумливое: «Че, инвалид, дрочишь на светлый образ? Мож, те помочь? Ты, эт, обращайся! А то выронишь еще, гы-ы-ы!» Что с малолетних дебилов взять? Данька, бедный, лет через несколько чуть ли не в ногах у него валялся, боясь, что злопамятный Вейдер не простит обиды и не возьмет с собой, отжимать их первую фирму. Но у Кости к тому времени не осталось других мыслей и обид, кроме одной. Чтобы отомстить врагу и взять свое, годилась любая помощь...
Правда, отвращение к собственному обличью и немочи свершившаяся месть не стерла. Жалость и испуг в любящих глазах Тани, помнится, почти подстегнули его к решительным действиям. Рязанский поклялся себе, что сведет шрамы, обратится к лучшим врачам, шаманам, хоть к колдунам вуду, лишь бы она перестала так смотреть. А потом, когда рухнуло вообще всё... Что ж, его образ и внутреннее ощущение в кои-то веки совпали с реальностью, обретя цельность. Мумия в дорогом костюме. Мерзкий старый упырь, который существует за счет окружающих, присасываясь к ним и выпивая досуха. Эту пустоту не заполнить, девочка. Я сожру тебя, как и других, только длиться всё будет дольше... и гораздо приятнее.
– Не кипишуй, Катерина, всё решаемо, – очнулся, заморгав, Рязанский. – Завтра придумаю, как поступим. Твоя задача – исправно выходить на связь. И, учти, если вздумаешь хвостом крутить, выеживаться, проверки мне устраивать...
– Какие проверки? Зачем? – пролепетала она, и рука, уже почти готовая выбраться из штанов, передумала и вернулась обратно, легла смутной иллюзией чужого тепла. – Я тебе и так верю, мы же договорились. Зачем нам друг другу врать?
– Просто предупреждаю, на будущее. Условия ты знаешь, они прежние. – Собственный голос, и прежде не покоряющий вершин, опустился еще ниже. Знакомый «начальник», холодный и строгий, но с уклоном в тигра. В качестве «тигриного» рубильника служит, вероятно, член. Это открытие одновременно злит, смешит и смущает. – Если вдруг передумаешь...
– ...дверь там, – с печальным смешком закончила ничего не подозревающая Катерина. – Не переживай, Костя, я помню.
– Добро. С этим разобрались. Теперь рассказывай, как день прошел. Вместо «письма счастья». Которое ты мне торчишь.
Фразы выходят рубленными, что странно: он гладит себя медленно, осторожно, еле-еле, как раненого зверька. И через ткань, точно брезгуя взять голой рукой. О, так наш «зверек» вдобавок еще и лишайный?.. Епрст! Такое никого не должно возбуждать. Нет, просто чуть-чуть приятно. Если закрыть глаза и позволить мыслям плыть, слушая только звучание голоса, можно представить на месте холодных костлявых пальцев теплые и мягкие. У нее – нежные, немного пухлые и неловкие, но любопытные. Катерина в ту ночь была не против его трогать, никто ее не заставлял. Против был Костя, категорически...
– Мне кажется, или ты совсем не слушаешь? – хихикнула она, заставив нехило так напрячься. Он ведь почти не дышал, не говоря уже обо всех прочих звуках. Вопросительных интонаций от нее тоже не поступало. – Я у тебя вместо колыбельной?
– Ты вроде не в обиде, – полувопросительно буркнул Рязанский. – Катерина, мне нравится тебя слушать, иначе не стал бы.
Девчонка в трубке затихла на несколько бесконечных секунд. Хлопнулась в обморок? Переваривает? Верещит в подушку?
– Я не обижаюсь, ты не подумай. Наоборот! Мне нравится, когда тебе хорошо со мной. Мы как будто... становимся ближе.
– А тебе со мной хорошо? – услышал вдруг Костя и не дернул себя за волосы только потому, что заняты были обе руки.
Выругался беззвучно, пинками загоняя сопливого юнца, разомлевшего от внимания к своей персоне, обратно в угол.
«Еще. Раз! Для китайской. Границы! Никаких. Соплей, падла! Потрахались! И разбежались. Сядь и сиди. Кина не будет!»
Он действительно не собирался усложнять. Не надо, ни к чему это. Временные трудности, шахматы с привилегиями, пусть так и остается. Ей надоест, деваха наестся такой «любовью», скопит на квартиру и свалит искать нормального, здорового, молодого, чтобы рожать борщи и варить детей. Рязанский понимал, что так и должно быть. Желал, чтобы так было, но...
– Господи, ну конечно! Почему ты спрашиваешь?! Я сделала что-то не так?
– В смысле ты сделала? При чем здесь?.. Катерина, а ну прекращай. Я вообще за себя спрашивал... Короче, проехали.
– Ксюша, кыш, уйди, уйди! Сейчас отдам, только с-с-сгинь, – приглушенно зашипела чума на его голову, и Костя вспомнил, что она благополучно отжала телефон у младшей сестры, едва ли довольной этим фактом. Внутри что-то екнуло. Ситуация складывалась нелепая, но какая-то... трогательная, что ли. Почти ностальгическая. – Костя, я тебя люблю. Люблю и ужасно скучаю! Только четыре дня прошло, а мне уже хочется обратно. Я постоянно думаю... вспоминаю, как мы... как ты меня...
Катерина торопливо шептала ему в ухо всякие слюнявые нежности, то и дело запинаясь от смущения, а Рязанскому мерещилось, что она рядом, прикусывает мочку, трется холодным носом о шею, щекочет теплым дыханием. Ближе и реальнее, чем когда-либо. Потому что в первый раз всё было как в тумане и не совсем с ней, Катериной Лужиной, в две тысячи седьмом году. А во второй недораз, сдирая с нее лифчик, Костя уже успел мысленно попрощаться и жадно хватал, за что придется. «Первый и единственный, пусть всего на день или два. Пусть даже завтра ее мозги встанут на место, и она, сообразив, что натворила, убежит домой». Но, однако, дней прошло гораздо больше, и Катерина по факту была дома, но хотела вернуться. Хотела обниматься – с ним, на ручки – к нему, и шептать дальше свои глупости. Не помогли, видать, родные пенаты, кот и родительские объятия, не встали на место потерянные мозги. Получается, в другом беда?
– Ой, подожди! Я хотела спросить... Если придется брать новую симку и с другого номера... ну... Как я у тебя записана?
– Набоков, – хмыкнул Костя, решив не выделываться с выбором между «лестным» и «честным» ответом. – Я перепишу.
– Ты не шутишь? Господи, – выдохнула Катерина, жалобно застонав, – ну зачем? Неужели из-за... всего этого? Костя?
– Я за него. Неуч ты, Катерина Юрьевна, сразу думаешь о людях плохо. Вспомни наше... первое свидание и погугли.
– Наше «первое свидание» и твой ответный монолог как раз и наводят на эти мысли, – парировала она оскорбленно.
Угу, ромашка с пулей в голове и престарелый бандит, один соблазняет другого. Действительно, практически «Лолита».
– Ты совершеннолетняя, радость моя, так что не свисти. Сдаешься? Привезу тебе из Москвы подсказку, так уж и быть.
«Выяснит», – понял Рязанский, ни на секунду не усомнившись. Невыносимые всезнайки не потерпят такого унижения.
– Ладно, тогда я, пожалуй, не пойду в библиотеку. – Она улыбалась искусанными губами, он слышал. – До завтра...
– До завтра тебя туда не пустят. Или ты успела заделаться книжным вором? Учти, маленькая, сложновато будет отмазать.
Безобидная, игривая, ни к чему не обязывающая чушь. Просто поддержать разговор и сделать приятно обоим. Бл*дь.
– Тебе до завтра, Костя! – рассмеялись в ответ. – Всё, меня сейчас живьем съедят. Ай! Да отдаю, отдаю... Спокойной ночи!
Ничего это не значит. Он погасил свет в номере, разделся и залез под одеяло. Просто повезло встретить красивую и еще не испорченную. Почувствовать себя живее. Почувствовать себя... чьим-то персональным божеством. Рязанский почти наяву видит эти широко распахнутые синие глаза и приоткрытые, влажные губы. Как светлая прядь падает на лоб, когда белые колени касаются жесткого пола. Он не просил этой молитвы! Но принимает ее. Я ужасно по тебе скучаю, Костя.
Дрочить на светлый образ не полагается, это верно. Чистый, хрупкий, идеальный образ Рязанский давно убрал вглубь памяти, боясь разбить последнее, что осталось. Но теперь у него есть вполне реальное, земное. Проблемы с фантазией компенсируются дотошной фотографической памятью. Выпуклая дерзкая родинка на беззащитной шее, белесый шрам от «ветрянки» прямо между ключицами. Спутанные русые кудри и мелкие колечки на левом виске, в который так и тянет носом уткнуться. Стыдливый румянец оттеняет несколько уцелевших с лета веснушек. Округлые прохладные плечи слабо пахнут фруктовым. («Это дезодорант, он... с грушей, я у Жанны взяла побрызгаться»). Тяжелая грудь с отчетливым рисунком вен и тугими темно-розовыми сосками, бархатными на вкус и на ощупь. Мягкий живот, незаметные змейки растяжек на бедрах, пышные ягодицы. Катерина вся – мягкая, сладкая, налитая. Хочется тискать за бока, щекотать и вылизывать. Кусать, царапать, метить, чтобы никто другой и взглянуть на нее не смел. Интересно, какая она, когда?..
От первого прикосновения к голой коже прошибает током, встают дыбом волоски на руках, поджимаются кривые пальцы. Костя сам весь сжимается с непривычки. Так остро и дико, что почти больно. Охренеть как пробирает. Но дальше – легче, нежнее, с заботой, бл*дь, о себе, как сделала бы Катерина. Пока одна рука знакомит его с собой заново, обводя головку, прослеживая контуры вен и прихватывая яйца, другая с обреченностью смертника ощупывает дырявую шкуру. Всё в нем противится, до едва слышного хрипа. Кожа тем временем зудит, требуя свое. Чувство сродни голоду после операции на желудке: жрать хочется смертельно, но ты знаешь, что будет больно. Просто сделай это! Костя считает шрамы: первый, второй, третий... На пятом его натурально колотит. Он сбрасывает с себя одеяло, резко и грубо, как чересчур настырную любовницу. Хватит, сказал! Все соблазнительные образы окончательно вылетают из головы. Пора с этим заканчивать. Рука по члену движется механически, торопится, злится, будто наказывая за провинность. Пальцы снова холодные, а проклятое напряжение не уходит. Твою ж... В какой-то момент перестает хватать воздуха, сердце херачит о ребра, давит на грудь. Он обессиленно рычит и, сдавшись, разжимает сведенные пальцы. Ясно всё с тобой. Выбирайте, Константин Николаевич, какой сценарий вам больше по душе: секс в одежде или связывание юной партнерши, чтобы не вздумала распускать руки? Или-или. Девочка явно настроена тебя раздевать и трогать везде. Может, нарисуем ей карту, а?
Рязанский отвечает самому себе презрительной усмешкой и начинает одеваться. А что, собственно, произошло? Никто ничего не видел, доказательств нет. Тело само найдет способ избавиться от невостребованного, как делало всегда. А девочка... Ну что «девочка»? Сколько таких красавиц с импотентами живут? Минеты, виагра, симуляции, прочая х*йня.
Стоило представить хорошенькую, старательную Катерину на месте такой вот фальшивой девочки, как желудок скрутило.
– Надо завязывать, – пробормотал Рязанский, устало проведя по лицу ладонью. – Вернусь, книжку отдам, и до свидания.
Остаток ночи он провел, дегустируя содержимое мини-бара, и поутру из номера выходил с видом разве что чуть более мрачным, чем обычно, даже не встречу не опоздав. Местные упыри, такие же грешные, отнеслись с пониманием. Утреннее сообщение от «Набокова» удалил, не читая, на все последующие отвечал, что занят и говорить неудобно.
«Защита Лужина», красивое подарочное издание в кожаном переплете, и почти невесомая белая коробка с диковинной по тем временам приблудой на букву «ай», оттягивали чемодан. Рязанский совершенно точно знал, что скажет: спасибо, но на этом всё. Назовет десяток веских и правдивых причин, почему им не стоит больше пересекаться. Вызовет ей такси.
Она гордая, Катерина, хоть так сразу и не скажешь. Поплачет и перестанет, уйдет с головой в учебу, станет успешной...
– Не тебе это решать, Костя, и не тебе наказывать. Сколько раз говорил: умерь гордыню свою, умерь! Чем эта девушка перед тобой провинилась, за что ты ее казнишь? Богом себя возомнил, за грехи хочешь воздать, уму-разуму научить?
– Слушай, отец Анатолий, хорош проповедовать. Я к тебе сегодня не как к отцу, а как к мужику и своему хирургу...
– А я тебе ничего нового не скажу, ни как мужик, ни как хирург, – отрезал Дементьев. – В голове твоя импотенция, в го-ло-ве! Ты сначала голову вылечи, а потом берись за остальное. С людьми по-человечески надо, Костя, особенно с теми, кто близок. Сядь рядом, обними, поговори спокойно, не свысока. Расскажи, что сможешь, поделись, тебе же легче станет.
– Да не надо ей этого, Толь Палыч, – вздохнул Рязанский, – она ж малая совсем, дурная, впечатлительная. Ну нахера?
– Значит, как в постель девку тащить, так не малая, всё выросло, а как поговорить – дура, не поймет? Ты определись.
Катерина дожидалась его в гостиной, злая и зареванная. Кинулась навстречу фурией, как законная жена, только без скалки. Саданула в грудь кулачком (вообще-то больно) и повисла на шее, причитая и целуя везде, куда придется.
– Маленькая, я грязный, – пробормотал Рязанский, смирившись и обнимая в ответ, – дай хотя бы в душ сходить.
– Хорошо, пошли. Заодно объяснишь по дороге, почему наши условия работают только в одну сторону. Почему ты имеешь право хвостом крутить, выеживаться, проверки устраивать, а я нет? Костя, я правда не понимаю, извини.
Она храбрилась, наезжала, а сама тряслась всем телом, гадая, где оступилась на этот раз. Искала повод и не находила.
– Я навязчивая, да? Ты хотел от меня отдохнуть? Просто я подумала... ты всегда звонил и спрашивал, к-как у меня дела...
– Ладно, – хмуро перебил Костя, – прислушаемся к гласу божьему. Как там было? Сесть, обнять, поговорить? Садись.

Света, привет.
Рада твоему возвращению!
Тяжело довериться кому-то. Тяжело поделиться сокровенным.
Хорошо, что у Кости такой врач, прекрасно понимающий его состояние и сомнения.
Да и собой и своей привязанностью тоже бороться нелегко. Катя для Рязанского стала зависимостью.
Ну а своей любовью Катя поможет исчезнуть "проблеме в голове".
Спасибо!!!
_________________

Привет!
Не отпускает Костя!
- ну и отлично! Покопаемся немного в его голове)
_________________

Здравствуйте, мои хорошие.


Иришка, я тоже (здесь должен быть смайлик с объятиями). Соскучилась. Безумно
Не знаю, как надолго и насколько серьезно я тут, но в последнее время приступы ностальгии одолевают со страшной силой. Тянет пройтись по знакомым местам, из которых уехала, и вспоминаются герои, которых вроде бы давно отпустила. Сны снятся, мысли крутятся. Как будто нашла забытую коробку с дневниками, письмами и фотографиями. Некоторые из них листала, но убрала на место и забыла, а некоторые вижу впервые. Странное чувство, но пусть будет так.


Особенно когда привык быть наедине со своей болью и вообще стараешься лишний раз в себе не копаться.
В каком-то смысле Косте опасно оживать. Он настолько законсервировался, укрепил панцирь, промерз насквозь, лишь бы ничего не чувствовать, что оттаивание может его добить. Да, с Сонькой сердце снова застучало, но, во-первых, Сонька была ребенком и сам он был моложе, а во-вторых она выросла, влюбилась, реже бывает дома, они редко видятся. Умом Костя всё понимает, но, чувствуя отсутствие острой необходимости в нем, вновь уползает в холод и тень, в "зимнюю спячку".


Ну, Дементьев его буквально ставил на ноги, так что да - кто, если не он? Пусть отец Анатолий и сменил специализацию, помогая не столько телу, сколько душе, но тем самым врачом, когда-то поверившим в искалеченного мальчишку, он быть не перестает. Хороший дядька, даже жаль, что в БК у него совсем мало "экранного времени".


Пока нет, пока он только "попробовал" Но первая доза, как известно, многих сманивает не на ту сторону. Плюс я прикинула: та версия Кати, которой нет смысла прятаться, отмалчиваться и ненавидеть себя, не могла не напрашиваться на общение. Хочешь, не хочешь, а "добро" на отношения уже дано одним и получено другой, так что, Константин Николаевич, получите, распишитесь)) Назвался груздем... Другое дело, что с его характером и жизненным багажом легко и гладко не получится. "Резать, не дожидаясь перитонита". А уж это его фирменное "Не нравится? Дверь там"... Боюсь, Катерине при любом раскладе пришлось бы несладко.


Посмотрим. Все-таки "Дождь" никогда не был любовным романом, и ждать чудес тут не приходится. Но посмотрим.


Скорее, Юль, предлагает совершить ностальгическое путешествие по стеклянным дорогам
#автор_мазохист #я_знала_на_что_шла


Учитывая, что в "Дожде" фокус был смещен в основном на Катю, рискуем откопать много любопытного)
Только лопаты далеко не убирайте, договорились? Мало ли, что придется закапывать обратно...

Спасибо за отзывы!
_________________

 » Ошибка выживших. Эпизод второй

Извини, Анатолий Палыч, не по-христиански получилось. То есть по-христиански не получилось, хотя он честно пытался.
Они пытались. Епнйврт!
Первое, что Рязанский услышал, когда то ли проснулся, то ли воскрес, хрен разберешь, – тихий жалобный писк: «Мамочки, как больно...» Потом матрас резко спружинил вверх, по полу торопливо застучали босые пятки, и в следующую секунду кто-то выстрелил из пушки. По крайней мере, дверь в ванную громыхнула именно с таким звуком. Каждая часть неподъемного тела, казалось, пульсировала в такт медленно затихающему эху.
Костя протяжно вздохнул и замер, стараясь лишний раз не шевелить глазными яблоками. За дверью, как пить дать, блевали, но погладить по спине, придержать волосы или как-то иначе облегчить Катерине первое похмелье он был не в состоянии. Насквозь проржавевший Железный, блин, дровосек мог разве что посочувствовать. Мысленно и тихонько.
Оставалось ждать, пока отпустит. Мда, дровосек, дожился ты... Цыц! Не ржать. Это ж сколько они вчера выжрали? Что и с чем намешали? Не, новогодне-прощальная костюмированная вечеринка ну явно удалась... Не ржать, кому говорят! Ох.
Сушеный язык царапнул опухшие губы не наждачкой даже, лезвием, и трещины на губах радостно закровили. Рязанский вслепую пошарил по прикроватной тумбочке в надежде найти там глоток воды. Сам ведь вырабатывал полезную привычку: собираешься бухать – оставляй неподалеку шанс спастись. Однако вместо бутылки или чашки под руку влезла пепельница, и первый же случайно схваченный окурок рассыпался трухой. Странно. Он вчера что, на волне ностальгии полез в запертые ящики и раритетную «Приму» откопал?.. Рука, кренясь, замерла в воздухе. Да ладно? Костя принюхался, затем растер в пальцах остатки табака и поднес к носу. Слабый, но узнаваемый запах «травки» без предупреждения ввинтился в ноздри и остался там на ближайшие минуты. Теперь понятно, отчего его так разбросало...
Стоп, а Катерина? Воспоминания, когда он перебирал их, нежно шарахали током, отдавая в зубы и взбалтывая кислоту в желудке, однако Костя упорно искал те самые, неутешительные. Гм, «трубку мира», одну сигарету на двоих, они раскурили точно, и Катерина потом долго не могла прокашляться, но вот что именно она попробовала, табак или не табак?..

Она сипела, глотала слезы и ухитрялась при этом довольно хихикать, покачиваясь под несуществующую музыку.
«Так и знала, что гадость! Но хо-ро-шо... С тобой везде... хршо, когда ты-ы-ы... просто так... Я люблю тебя! Я буду... любить тебя... вечно, слышишь? И мне всё! Равно, какие к-корошие, мальчики... меня ждут... впереди-и, у-у-у!»

Судя по тому, как заныла шея, пьяная девчонка его туда от души грызанула и смаковала со вкусом. Вампирша хренова.
Табак или нет? Впрочем, какая разница? С одной затяжки еще никто не сторчался, но девочке Элли сейчас не позавидуешь.
Рязанский фыркал в подушку, не обращая внимания на тяжесть в затылке. Вот что бывает, когда всё дозволяешь и вовремя не останавливаешь. Шампанское вприкуску с икрой, запитое неизвестно чем, спалило предохранители. Осталось лишь дождаться Катерину из ванной и попросить повернуться левым задом. Любопытно же, правильно ли он запомнил?
– Пожалуйста, не говори ничего, – прохрипела она, звонко клацнув зубами, и нырнула под одеяло. Ее конкретно знобило.
Костя с удивлением обнаружил, что не успел повернуться, разлепить веки и сфокусировать взгляд, а посвежевшая Катерина уже оплела его по рукам и ногам в поисках тепла, утешения, стирателя памяти и смысла жить дальше, если такового не отыщется. От ее вздрагивающего, влажного, вжимающего в матрас присутствия почему-то становилось полегче.
– Я больше никогда, никогда не буду пить, – причитала она, – ни капельки в рот не возьму, только давай забу-у-удем...
– Один вопрос. – Из всех вопросов он, естественно, выбрал самый животрепещущий. – Я у тебя на жопе расписывался?
«Элли» горестно заскулила и предприняла попытку слиться с местностью. Костя не позволил: сгреб в охапку и уткнулся носом в волосы. Даже спутанные и мокрые от испарины, те всё равно ощущались мягкими и пахли приятнее, чем «дурь».
Перед глазами, которые и открывались-то еле-еле, крутилось и мерцало, в левом ухе раздался писк. Всё могло быть хуже.
– Записи с камер грохну лично, – пообещал он, – но после того, как мы посмотрим их вместе. Катерина, я почти влюби...
Она предупреждающе зарычала и принялась вырываться, вяло и без резких движений, чтобы случайно не причинить ему боль, скорее надеясь, что сообразит и отпустит сам. А Рязанский не хотел отпускать. Идиотское решение, принятое вчера на пьяную голову, сегодня, на похмельную, только крепло. Хрена с два он ее теперь отпустит, после всех откровений и вообще.
– Не выйдет, Катерина Юрьевна, – усмехнулся он. – Я слишком много знаю, так что тебе придется меня убить или...
– Ты сказал, что у нас ничего не получится. Что ты не имеешь права рисковать мной... моей жизнью... вот так, напрасно...
– Ты подарила мне чуни. Из натуральной овчины, между прочим. Дарить такие чуни человеку, который тебя игнори...
– Ты посмотрел на них с ужасом! И понюхал... тоже с ужасом, – пролепетала она, не зная, куда деться, видимо, от ужаса.
– Да я просто охренел в тот момент! У меня товарищ был с Кавказа, ему в посылке из дома передали точно такие же.
Рязанский сам толком не знал, почему хранит это короткое, незначительное воспоминание. О том, как вечно хмурый, насупленный, тогда еще абсолютно чужой, как и остальные, Джигит вскрывает ящик, бережно доставая оттуда банки, сладости и те самые полутапки-полуботинки на мягкой подошве. «В смысле чем пахнут? Ты что, барана не нюхал? Ладно, ставь чайник». Тесная, душная даже в разгар зимы люберецкая квартира в то утро пустовала. Вадим, который явно не нуждался в компании, зачем-то позвал его. Костя почему-то не отказался. Обычно степенный, Джигит жадно ел соленья прямо из банки, вылавливая смуглыми пальцами огурцы, щедро мазал варенье на хлеб. «Бери. В нем витаминов много, бери. Или обидеть хочешь?» Пока жевали, рассказывал про республику, про семью. Было очевидно, что Джигит по ним тоскует. Он единственный из кумовьевской своры просто хотел вернуться туда, где родился, и жить по-человечески...
– Ладно, лирика. Потом как-нибудь расскажу. – Костя взял пятисекундную паузу, настраиваясь на серьезный лад. – Врать не буду, Катерина: то, что мы вчера обсуждали, не шутки. Для тебя реально было бы лучше найти себе хорошего парня по возрасту и не ввязываться в неприятности. Со мной быть опасно: слишком многим в свое время дорогу перешел. Если прознают, прилететь может так, что мало не покажется. И, поверь, не посмотрят, что по факту мы друг другу никто. Здесь, в этом городе, каждая собака в курсе, что по мелочам я не размениваюсь и кого попало домой не вожу. Раз уж держу под рукой, значит, не просто так, значит, важна. Одно дело пересечься пару раз в месяц, а другое... – Он почувствовал, как она притихла и почти перестала дышать, впитывая каждое слово. – Только лишнего себе сразу не наверчивай, договорились?
– Не буду, – поклялась Катерина, но, судя по восторженному придыханию, скорее лисица, забравшаяся в курятник, просто погреется и свалит оттуда, не прихватив ни одной несушки, чем эта барышня послушается и не навертит. Да твою ж мать.
– Я не собираюсь на тебе жениться, у нас не будет детей, ты не переедешь сюда с вещами. Никаких ресторанов, театров, совместных фоток и знакомства с родителями. Никаких упоминаний. В моей жизни тебя официально не существует, ясно?
Нормальная женщина, у которой всё в порядке с самооценкой и социальной ответственностью, даже не стала бы думать. Содержанок и тех время от времени выводят в свет, чтобы похвастаться и развеять скуку. Катерина, однако же, уточнила:
– А разве это не прописано в нашем договоре? Когда ты зовешь, я приезжаю, если даришь – беру. Что изменилось, Костя?
Вчера она задала тот же вопрос: что изменилось? Рязанский уходил от ответа, как мог, потому что между ними как раз таки ничего и не поменялось, кроме его собственного восприятия ситуации. Эти отношения были обречены с самого начала, а он, кусок озабоченного дебила, на кой-то ляд согласился начать. Условия выдвинул, план составил, угу.
После гибели семьи Костя Рязанский приучил себя не жалеть – никого и ни о чем, особенно о принятых решениях. «Выбор есть всегда, только если он еще не сделан». И великое множество вариантов и комбинаций существует ровно до тех пор, пока ты не выбрал тот самый вариант, потом все остальные автоматически обнулятся. Да, в будущем ты их непременно учтешь, и какие-то косяки, возможно, удастся даже исправить, но изменить прошлое не получится. Жалеть бессмысленно. От чувства вины «привычка» не избавила, однако не дала сойти с ума окончательно, захлебнувшись в бессчетных «а если бы». Рязанский понимал, что ниже падать некуда, что в своей никчемной жизни ему уже не совершить ошибки фатальнее, чем эта. Дочь, ради безопасности которой он был готов поступиться чем угодно, выросла и никому не позволяла решать, как ей жить, а от немногочисленных друзей Костя в последние годы старался держаться подальше. Не считая, конечно, Федора, который ясно дал понять, что за жизнь свою не цепляется и проклинать с того света в случае чего не станет. «У меня за душой ни одной живой души, и, знаешь, рекомендую, – скалился Лисицын. – Когда ничего нет, нечего и терять».
Жить не имея, а если сглупил и все-таки обзавелся, то не привязываться, не прикипать, быть готовым расстаться в любой момент. Прикрыть изначально слабые места в обороне и не допускать появления новых. Вот он, ключ к неуязвимости.
«Ты обязательно оценишь мой подарок, Костя, со временем. Теперь, когда с тебя содрали ненужную шелуху, ты можешь всё! Ничто не останавливает, ничто не держит... истинная свобода... Давай же, покажи, на что действительно способен».
Иронизировал Коршевер или, напротив, искренне верил в свою ахинею, наука уже не выяснит. Костя вполне допускал, что ирония таки имела место быть, просто... как бы помягче выразиться? Когда тебя живьем окунают в чан с кипятком, на высокие материи, изящные метафоры, занимательные парадоксы и прочую муть в этот момент обычно немного по*уй.
А «подарок» ты оценил, хотя бы самому себе признайся! Существовать дальше вопреки всему, не видя смысла ни в жизни, ни в смерти... Что-то в этом есть, определенно. Перспективка, конечно, – врагу не пожелаешь, но... забавно.
О какой, блин, нормальности тут может идти речь? Решение порвать с Катериной было единственно верным. Логичным, разумным, оптимальным – для нее самой, в первую очередь. Благородным, чтоб его так. На что он рассчитывал, когда соглашался на эту сделку с совестью и здравым смыслом? Кого пытался обмануть? Ему нечего предложить ей, кроме разговоров и денег. Но подарочный пакет, разрисованный снежинками, который Рязанский, спохватившись, достал из чемодана, привел Катерину в замешательство. Она испугалась, побледнела и даже не попыталась узнать, что внутри.

Глядя на замершую в ожидании приговора девочку, которая беззвучно перевела дыхание и обхватила себя руками, перед этим торопливо потерев ладонями предплечья, как неопытный пловец перед прыжком в холодную воду, Костя машинально отметил, что она приоделась и по-другому зачесала волосы, чтобы те закрывали «неправильные» уши. Никаких косичек, зато ногти квадратные, гладкие и голубые, как из пластика сделанные, он такие терпеть не мог. Чем дольше всматривался и больше деталей находил, тем меньше ему нравилось увиденное. От природы пушистые брови, поредевшие теперь чуть ли не вдвое. Воспаленные, лоснящиеся от бальзама губы, которые Катерина, забываясь, вновь принималась грызть. Опухшие синие глаза обведены красноречивыми кругами, кожа потускнела и начала шелушиться, щеки опали... Они не виделись ровно месяц. На тридцать, бл*дь, дней уже оставить нельзя? Как часто она рыдает и когда нормально ела в последний раз? Вместо того чтобы как следует отдохнуть на заслуженных каникулах и отъесться материной стряпней, дурная девчонка занималась черт-те чем... Просто потому, что кто-то не ответил на ее чувства!
И ведь не возникала, не истерила, не названивала почем зря. Сидела, молчала, покорно ждала развязки. Надеялась.
Это тупик. Им не пути, ни к чему хорошему они не придут. К счастью, с ним вовремя случился «щелчок по носу», а она еще не успела увязнуть. Лечит не время, лечит юность, когда можно выплакать всё в подушку, разбить с десяток тарелок и, проникнувшись убеждением, что любви нет и что все вокруг – козлы, со свежими силами плюхнуться в новый омут.
Окажись Рязанский на месте Катерины лет двадцать пять назад, он бы и сам так смог. Наверное. Гипотетически.
– Господи, – сдавленно всхлипнула она, не выдержав, – ну не мучай меня, пожалуйста. Ты решил всё прекратить, да? Только не надо расписывать, какая я замечательная, какой ты недостойный, и какого отличного парня я обязательно встречу, когда в-вырасту... – На этом месте Катерине снова пришлось делать глубокий вдох. – Просто объясни почему. Что случилось? Что-то ведь произошло в Москве. Почему ты передумал?! Если это из-за возраста, если тебя мучает совесть... Костя, это неважно, мне есть восемнадцать! Нас никто не осудит. А еще я быстро учусь, правда, – она смутилась всем телом, зажмурившись, сжавшись в комочек, попыталась по привычке заправить волосы за уши, но отдернула руку.
Тогда Рязанский сделал это сам, бездумно, просто чтобы увидеть порозовевшие раковины, которые торчали разве что самую малость, такие несуразно-милые для важной тети-адво... Катерина распахнула глаза и, кажется, напрочь забыла, о чем собиралась поведать. Костя прикинулся терпеливо внемлющим. Ой, зря.
– Я... ты только скажи, я... любое, что угодно! Обещаю, со мной не будет проблем. И насчет условий – это была глупая шутка, извини, пожалуйста. Я всё поняла, я так больше не б-буду...
Рязанский прищурился. Вот так, значит? Сначала гордо отталкиваем протянутый платочек (из трех возможных стратегий поведения он и впрямь собирался выбрать самую щадящую, с пакетом опций «дорогая, ты для меня слишком хороша»), а потом валимся на колени и умоляем не прогонять, согласные на любую мерзопакость. Юристка от бога, чего уж там.
– Не реви, – поморщился он, почувствовав, как от досады заныли разом все зубы. – Слезами горю не поможешь. Не выйдет у нас с тобой ничего, Катерина Юрьевна, и дело не в возрасте, хотя к нему тоже есть вопросы. Я передумал. Всё. Можешь унижаться, сколько влезет, да хоть автограф мой на заднице набей, это не сработает. Если нужна компенсация...
Рязанский был готов к очередному всплеску иррационального, но Катерина доказала, что она еще не совсем потеряна для мира как адвокат и личность. Резко подалась вперед, заставив его отпрянуть, чтобы не столкнуться лбами и вообще.
– Какого рода компенсация? – прошипела она, яростно сверкнув глазищами. – Моральная? Материальная? Полная? Частичная? И что именно ты собрался мне возмещать, не подскажешь? Потраченное время? Нервы? Гимен? Любовь? Счастье? Во сколько вы их оцените, Константин Николаевич? Неужели нельзя было по-другому... Тебе самому не гадко?
Ему гадко, но не поэтому. И почти страшно. Загривок, на который будто плеснули пусть не кипятком, но горячей водой, остывает медленно. Впервые за долгие годы Костя всерьез рискует проиграть в «гляделки» и отвернуться раньше, чем его соперник. Благо, Катерина пока не настолько зрелая и борзая, чтобы, вспыхнув пламенем, не сгореть за секунды.
– Как много вопросов, – с издевкой усмехнулся Рязанский и поежился. – Мне отвечать на каждый, или резюме хватит?
Он пытается осознать и принять то, что видит перед собой, и вместе с тем отчаянно сопротивляется этому знанию.
Во-первых, ее родители где-то просчитались, причем крупно, и в будущем это непременно аукнется им всем.
Во-вторых, Катерина станет уникальной женщиной, когда (если) вырастет. Или это все-таки первый пункт?
В-третьих, злость и обида на человека отнюдь не противоречат любви к нему же. Чтобы тебя разлюбили, нужно?..
У него нет никакого права рисковать этой девочкой. За его праздничным столом не хватит места для еще одного трупа.
Вот главная причина. Он уже хочет иметь ее рядом с собой, и неважно даже, в каком качестве. Успел подсесть на живые эмоции, провоцирует, ищет их, как адреналивовый торчок – опасность. Скоро возникнет привязанность, он снова утратит контроль, потеряет бдительность, и тогда... Ему не настолько всё равно на ее судьбу, чтобы сознательно на такое пойти.
– Нет, маленькая, – покачал головой Костя, опережая всё, что ему собирались доказывать и обещать. – Нет, и точка. Нет.

Стоило насильно всучить ей пакет, вызвать машину и выставить за дверь, но Рязанский совершил фатальную ошибку.
Ему захотелось увидеть реакцию девчонки. Корыстный интерес. Ну хоть проблеск! Каплю. Что изменилось, говоришь?
– На моей памяти ты единственный человек, который первым делом схватился за книгу, хотя рядом лежал телефон.
Катерина попыталась повернуть шею, чтобы краем глаза заглянуть ему в лицо, но не слишком-то преуспела, зашипев.
– С-с-с, мне было интересно, правильно я угадала или нет. А телефон – он и в Африке телефон, – пояснила она сбивчиво.
– Ага, и налакаться вдвоем ты предлагала, значит, тоже из спортивного интереса? Урвать напоследок кусочек счастья?
Она запыхтела, не зная, куда деться, только в клубок не свернулась. Все-таки есть еще порох в пороховницах, раскусил.
– Какая теперь разница? Мне было всё равно, лишь бы с тобой, а ты... Больше шансов, что на такое ты согласишься!
Что Катерина имела в виду под «таким» – шампанское, пьяный разврат или вечер караоке, – Костя решил не уточнять.
– Хорошо, допустим. То есть это я после пары бокалов потребовал врубить караоке и начал с песни «Течет река Волга»?
– Папа всегда с нее начинает, – отрезала обладательница неожиданно грудного, когда-то явно «ставленого» голоса.
– И именно я в двенадцать лет разрывался между Железным дровосеком и Урфином Джюсом, не зная, кого выбрать.
– Да, мне нравился Урфин! Я придумала ему предысторию. По-твоему, люди становятся злыми ни с чего? Так не бывает!
То, как лохматенький чертенок из тихого омута из последних сил старался сохранить невозмутимость, почти умиляло.
– Про разграбленный мини-бар в столовой и стриптиз на диване вообще молчу... Ты чуть не грохнулась, маленькая.
– Не грохнулась же, – жалобно проворчала она. – Я еще ни разу не пила столько. Не знала, что бывает так... воздушно.
«Мне тоже понравилось, – подумал Рязанский, а вслух лишь неопределенно хмыкнул. – Но повторять мы не будем».
Что изменилось? Ему давно не было так весело пить в чьей-то компании. И в принципе пить. И в компании. И, главное, весело. «Воздушно». Последнее, на что он рассчитывал, когда напивался один, – это подурачиться и отпустить тормоза. А Катя Лужина, скромная домашняя девочка-загадка, оказалась идеальной собутыльницей. Нет, бери выше. Соратницей.
Ночью им было хорошо вдвоем. Любая идея становилась общей, любое желание незамедлительно претворялось в жизнь совместными усилиями. Оба дошли до той кондиции, когда моральные компасы сбоят, а барьеры и баррикады рушатся. Как будто не было никакого «вчера» и практически не осталось «сегодня» (так, ошметки), а «завтра» никогда не наступит.
И, да, Катерина его хотела. Отчаянно. Невозможно так играть, когда тебе девятнадцать, да и в полтинник – едва ли. Мда.
Беда в том, что прошлое не исчезло, а завтра наступило. В висок, как по заказу, вошла невидимая игла и застряла в глазу.
– Вот что, хорошенького понемножку, – закряхтел Костя и отпустил Катерину, облапив ее за бедро напоследок. Все-таки не зря знающие люди под конкурентов не бомбы, а толковых баб подкладывают. Страшное оружие, мозги вышибает только так. – Надо, эм, сначала реанимироваться, а потом... остальное. Короче, я в душ, а ты или здесь жди, или на кух...
– Можно мне с тобо-ой? – Эта проклюнувшаяся привычка перебивать его на полуслове определенно требовала внимания.
– Нельзя. Халат лучше подай, вон он, в кресле валяется. И форточку по дороге открой, а то дышать нечем. Давай-давай.
Мелькнувшая впереди белая ягодица с характерным росчерком синей пастой оказалась красноречивее любых слов.

_________________

Света, привет.
Спасибо за продолжение.
Вот Костя попал с Катериной! Никакие доводы рассудка не работают. А тут еще и перевод из ранга "собутыльник" в "соратник". Ну, хорошо ему с этой нескладной девчонкой. И она уходить никуда не хочет. Приговорены быть вместе. На любых условиях.
_________________

Иришка, привет-привет! Спасибо за комментарий.


Иначе и не скажешь В этой реальности, где у Катерины нет необходимости прятаться, храня темные тайны, она ныряет в эти отношения с головой, раскрываясь с разных сторон, и Костя невольно "заражается" и поглощает значительную часть ее эмоций. Здесь его штормит куда сильнее, чем в оригинале, а я ничего не могу с этим поделать)) Да, союз по-прежнему неравный и во многом нездоровый (26 лет, Карл!), но надрыва и насилия над личностью этот виток истории подразумевает гораздо меньше. Так что да, наслаждаемся текущим моментом, проникаемся, культурно и не очень офигеваем, качаемся на эмоциональных качелях. Пока что у героев есть реальный шанс прожить-прочувствовать-пережить взаимное притяжение, вынеся ценные уроки и опыт, и не впасть в созависимость (особенно это касается Кати, ведь по-настоящему "повернулась" на Рязанском, сделав его своим божеством и единственным светлым лучом в непроглядной тьме, она именно в период... общения с небезызвестным Димой), но воспользуются ли они этим шансом, трудно сказать. Поскольку:


Они нравятся друг другу, и это еще мягко сказано. Каждый волей-неволей видит в другом отражение собственных комплексов/травм, не разрешенных проблем и не закрытых дверей, а это притягивает. Плюс физически они отлично совместимы (возможно, даже больше, чем в свое время "совмещались" Костя и Таня, но у них и акценты расставлялись совершенно иначе). Катерина и в оригинале была для него "единственной, на кого откликалось тело" пока Татьяна Петровна была недоступна во всех смыслах
В общем, милый мой, кому ты врешь?) Всё бы у вас случилось, рано или поздно, тем более что робкие девочки, которым что-то ну очень надо, умеют быть крайне настойчивыми)) Катька на третий курс юридического пролезла без мыла, мытьем да катанием, упорством и упрямством, а тут - пустая постель, всего-то.


Тоже, кстати, немаловажный момент, ты права. Рязанский всегда пьет один, и даже не столько пьет, сколько заливает. Горе, пустоту, усталость, отсутствие жизненных целей. Единственное исключение, пожалуй, это Виталик-старший, но и с тем они видятся редко, а собственными руками вокруг себя воздвигнутая для друзей и близких "зона отчуждения" никому проще не делает. (К слову, у меня наконец-то есть возможность раскрыть тему лучше, чем в "Дожде", и тот период отношений между отцом и дочерью в том числе). А Катерина... она "другая, чужая, инопланетная". Короче, цитируя почти дословно, бесячая И у нее хватает нераскрытых талантов. И с ней неожиданно хорошо - пить, петь, спать и просыпаться с похмелья. Кстати, ребятки и в оригинальной сюжетной линии времен Лондона (после "Дневников Катерины", но лет за 10 до "Города", надо добавить этот рассказ в блог) были не прочь распить что-нибудь горячительное у камина да под гитару, к тому времени уже понимая друг друга с полуслова и не питая иллюзий. Так что... почти канон. В любой из вселенных.


А Костя сам-то разве "складный"?) Да никогда не был! Классический одиночка и застенчивый бука, которому тяжело сходиться с людьми, который никогда не придет первым - к нему надо идти. Таланты управлять, действовать и решать за всех дремали в нем, как джинн в бутылке, пока бутылку не разбили. Сначала Таня, потом трагические обстоятельства... А Катерина, получается, загадала желание?
Хм, искать скрытые смыслы и подтексты в своих же, причем давно завершенных историях - могу, умею, практикую))
_________________

"Штамп" поставил. Моё.
Света, спасибо!
_________________