Пробуждение (любовно-исторический роман, 18+)

Заботясь о здоровье сына, Надежда Осиповна по совету Карамзина и Жуковского в 1825 году дважды обращалась с прошением на высочайшее имя от «несчастной матери, трепещущей за жизнь своего сына», с просьбой облегчить его участь:
«Ваше Величество!
С преисполненным тревогой материнским сердцем осмеливаюсь припасть к стопам Вашего императорского величества, умоляя о милости для сына! Только моя материнская нежность, встревоженная его тяжелым состоянием, позволяет мне надеяться, что ваше величество простит мне эту мольбу о благодеянии.
Ваше величество! Речь идет о его жизни! Уже около 10 лет мой сын страдает аневризмой в ноге, болезнь эта слишком запущенная в своей основе, стала угрозой для его жизни, особенно если учесть, что живет он в таком месте, где ему не может быть оказано никакой помощи!
Ваше величество! Не лишайте мать несчастного предмета ее любви. Соблаговолите разрешить моему сыну поехать в Ригу или какой-нибудь другой город, который Ваше величество соблаговолит указать, чтобы подвергнуться там операции, которая одна только дает мне надежду сохранить сына. Смею заверить Ваше величество, что поведение его там будет безупречным. Милость Вашего величества является лучшей тому гарантией.
Остаюсь с глубоким уважением Вашего императорского величества нижайшая, преданейшая и благодарнейшая подданная Надежда Пушкина, урожденная Ганнибал.
6 мая 1825 года».

Вот как до решения своей участи сидел кавалергард Иван Анненков: «В Выборге сидеть было довольно сносно. Офицеры и солдаты были народ добрый и сговорчивый, большой строгости не наблюдалось, комендант был человек простой, офицеры часто собирались в шлосс, как на рауты. Там всегда было вино, потому что у меня были деньги, я рад был угостить, офицеры были рады выпить, и каждый день расходились очень довольные, а комендант добродушно говаривал: „Я полагаюсь на ваше благоразумие, а вы моих-то поберегите“. Чувствительные немки, узнав о моей участи, принимали во мне большое участие, присылали выборгские крендели и разную провизию, даже своей работы. Однажды кто-то бросил в окно букет фиалок, который я встретил с чувством глубокой благодарности; цветы эти доставили мне несказанное удовольствие. Так прошло три месяца».
Это государственный преступник описывает свое пребывание в тюремном замке!
Послушаем декабриста Басаргина…
«Плац-майор каждую неделю присылал мне по пяти рублей (из отобранных при аресте тысячи семисот), и этих денег мне доставало и на табак, и на белый хлеб, и на проч. Посредством сторожа моего я даже абонировался в книжном французском магазине и брал оттуда книги. В крепости (Петропавловской) я прочел все романы того времени Вальтера Скотта, Купера и тогдашних известных писателей… С Луниным и Кожевниковым мы свободно разговаривали. С первым каждый день после обеда я играл в шахматы…»
Барон Штейнгель жаловался, что его, заарестовавши, на гауптвахте подвергали нешуточным лишениям: за весь день пребывания там он только и скушал, что ломоть белого хлеба с икрою. А Поджио устроил скандал, получив на ужин тушеную телятину – для него это было чересчур уж простое блюдо…
«В той же общей передней гауптвахты содержались арестанты из Гвардейского экипажа – два брата Беляевых Бодиско, Акуловых, которым приносили такой же обед роскошный, какой приносили караульным офицерам; крох от их стола было бы достаточно на пропитание такого же числа арестантов», – мемуары барона Розена.
Лореру «добрый сторож» проносил апельсины корзинами…
Вот как они ехали в сибирскую каторгу.
«В Каменске городничий, бывший фельдъегерь, преподнес огромную корзину с вином и припасами всякого рода».
«Повсеместно, от Тобольска до Читинского острога, принимали нас отменно и усердно навязывали булки на сани, укутывая нас, чем могли», – это барон Розен. В Тобольске его с товарищами два дня принимал в гостях полицмейстер Алексеев. Братьев Борисовых встречал на почтовой станции советник красноярского губернского правления Коновалов.
А вот как ехали в Сибирь Басаргин с Фонвизиным: «Фонвизин рассказал мне, что жена… передала ему 1000 руб., которых достанет нам и на дорогу, и первое время в Сибири… Жандармы нам прислуживали… По приезде в Тобольск нас поместили в доме полицмейстера, где и отдохнули мы суток трое… В Тобольске Фонвизин купил повозку, запаслись еще теплым одеялом… В Красноярске губернатор угостил нас с истинным радушием… Приехав на какую-то станцию в Нижнеудинском округе, мы остановились в лучшей квартире одного большого селения… Вскоре по возвращении моем в острог прибыл к нам генерал-губернатор Восточной Сибири Лавинский, ласково обошелся с нами, предложил зависящие от него услуги…»
В каких условиях отбывал срок Басаргин: «Мы выписывали также много иностранных и русских журналов (семь французских и три немецких)… комендант Лепарский посещал нередко нашу тюрьму и обращался с нами самым вежливым образом. Он никогда, бывало, не зайдет в затворенную комнату, не постучавши и не спросивши, можно ли войти… Плац-майор ежедневно обходил нас, принимал от нас просьбы, они большею частью заключались в дозволении выйти куда-нибудь из тюремного замка к коменданту, и был с нами не только ласков, но и почтителен. Прочие офицеры следовали примеру своих начальников. Бывало, нам самим было странно слышать, как унтер-офицер, обходя казематы, говорил: «Господа, не угодно ли кому на работу?» Кто хотел, тот выходил, а нежелающие оставались покойно дома. Эти работы были утомительны и очень часто прекращались на месяц и на два, под самыми пустыми предлогами: или по случаю сильного холода, сильного жара, дурной погоды или существования повальных болезней. Они были те же, что и в Чите, т. е. молонье на ручных жерновах муки, и точно так же, как и там, приходившие на работу садились читать книги, газеты или играть в шахматы. В Петровском нас посетили бывшие генерал-губернаторы Восточной Сибири Сулима и Броневский…»
Вот на одном из иркутских соляных заводов трудится князь Оболенский: «На другой день, после свидания с начальником урядник Скуратов приносит нам два казенные топора и объявляет, что мы назначены в дровосеки, и что нам будет отведено место, где мы должны рубить дрова в количестве, назначенном для каждого работника по заводскому положению; это сказано было вслух, шепотом же он объявил, что мы можем ходить туда для прогулки, и что наш урок будет исполнен без нашего содействия».
Оболенский: «Работа была нетягостна: под землею вообще довольно тепло, но нужно было согреться, я брал молот и скоро согревался». В подземной работе не было назначено никакого ручного труда; мы работали, сколько хотели, и отдыхали так же; сверх того работа оканчивалась в одиннадцать часов дня, в остальное время мы пользовались полной свободой».
В Чите декабристы «чистили казенные хлевы и конюшни, подметали улицы, копали рвы и канавы, строили дороги, мололи зерно на ручных мельницах». Согласно запискам Завалишина, «один каземат получал в год до 400 000 рублей ассигнациями» – на содержание наших народных печальников. Всего пятая часть от сделанных в 1829 г. Россией за рубежом займов…
«Когда стало совсем тепло, нас два раза водили в день купаться… снимали железа, а по возвращении опять надевали их».
 «Большая часть арестантов Петровского острога были холосты, все люди молодые, в которых пылала кровь, требуя женщин. Жены долго думали, как помочь этому горю. Анненкова наняла здоровую девку, подкупила водовоза, который поставлял воду в острог, подкупила часовых. Под вечер девку посадили в пустую бочку, часовой растворил ворота острога, и, выпущенная во двор, проведена была часовым в арестантские комнаты. Голодные декабристы, до 30 человек, натешились и едва не уморили девку. Тем же порядком на следующее утро девку вывезли из острога. Анненковой и после этого несколько раз удалось повторить ту же проделку. Быть может, об этом знали или догадывались начальники, но смотрели сквозь пальцы. Сколько было благодарностей от арестантов!»
Записки Завалишина: «Мать Ивашева купила за 50 тысяч ему невесту в Москве, девицу из иностранок, Ледантю, но чтобы получить разрешение от Государя, уверили его, что будто бы она была еще прежде невестою Ивашева; хотя оказалось, что он все путал в рассказе о ней товарищам; и о происхождении ее, и о наружности, а она, приехавши, бросилась на шею Вольфу, приняв его за своего жениха, несмотря на то, что между ними не было ни малейшего сходства».
Завалишин: «Но это и удалось только один раз, а когда, рассчитывая на это, стали и другие, сочинять истории о мнимых невестах, например, о дочери Василия Давыдова, якобы невесте Александра Муравьева, то было отказано…»
Между прочим, в1838 г. ссыльный Ивашев заявил властям, что у него из дома украли отложенные на хозяйство деньжишки. И виновника, и деньги нашли. Было тех денег десять тысяч пятьсот рублев. Для справки: на год всему Военному Московскому госпиталю выдавалось на продукты, припасы и материалы… двадцать тысяч рублей!Пуд пшеничной муки тогда стоил 5 рублей 19 копеек. Пуд говядины – 7 рублей 39 копеек. Ведро рейнского вина – 27 рублей 70 копеек. Сотня куриных яиц – 4 рубля 30 копеек.
Еще о жизни в Чите: «Надобно сказать, что потребность провизии развилась до больших размеров вследствие несоразмерного количества прислуги, которую держали как в каземате, так и в домах некоторых женатых. У Трубецкого и Волконского было человек по 25, в каземате более сорока. Кроме сторожей и личной прислуги у многих, и у каземата, были свои повара, хлебники, квасники, огородники, банщики, свинопасы, так как свиней каземат… держал своих собственных, и только я (Завалишин) уничтожил все, находя гораздо выгоднее иметь покупную свинину. Кроме простой прислуги у Трубецких была акушерка и экономка, у Муравьева – гувернантка, у многих швеи и пр. Все это не только питалось за наш счет, но и страшно воровало. Кроме того, и вся школа, человек до 90, кормилось за счет каземата, и много сверх того посылалось еще, как подаяние бедным на острог. Караульных, разумеется, кормили также в каземате. Когда же впоследствии ослаблены были препятствия к сношению с посторонними, то в Петровский завод стали съезжаться, как для лечения, так и для удовольствия. Пошли праздники, пикники в поле, обеды и балы…»
А вот как жили братья Бестужевы, по воспоминаниям няни из их латифундии: «Хозяйство было большое, держали лошадей, коров, свиней, птицу: кур, уток, индеек, разводили мериносовых овец – до 1000 голов. Летом шерсть сушили и куда-то отправляли… При доме был большой огород и сад. В парниках выращивались арбузы и дыни. Были мастерские – слесарная, столярная, две кузницы. В них работали русские, буряты и еврей».
Императорская администрация все это время регулярно выплачивала денежные субсидии«необеспеченным» государственным преступникам. «Необеспеченными» считались те, кто не получал денег от родных или получал в год менее четырехсот рублей ассигнациями. Годовое пособие «необеспеченным» составляло сто четырнадцать рублей двадцать восемь копеек серебром, в пересчете на ассигнации сумма еще выше. Один правительственный чиновник из Минусинска оставил примечательные воспоминания: «Однажды в Минусинске приходит ко мне разжалованный поручик Свешников, который ранил своего полкового командира, сослан был в каторжную работу, а оттуда, по слабости здоровья, выпущен на поселение и считался в числе обыкновенных преступников.
– Позвольте мне, Александр Кузьмич, – говорит он, – подать вам просьбу.
– О чем? – спрашиваю я.
– Хочу прочиться из простых преступников в государственные: им дают пенсионы, а я, по бедности, умираю с голоду.
Признаюсь, я не скоро нашелся, что ему ответить».

Вячеслав Возчиков,
член Союза писателей России,
лауреат Алтайской краевой литературной премии
им. В.М. Шукшина (2005 г.)

Душа и радость наша - Пушкин…

ПОЛАГАЮ, ДОСТОИНСТВО сделанного Башуновым нисколько не приуменьшится, если я, воспользовавшись поводами, которые дают его "Этюды…" и журнальные очерки, остановлюсь на некоторых положениях, представляющихся небесспорными: справедливо ли говорить, что Надежда Осиповна Пушкина мало любила своего сына?.. насколько соответствует истине расхожее утверждение, что камер-юнкерство было унизительным для поэта?.. наконец, давно пора сказать о светлейшем князе М.С.Воронцове не как "полу-милорде, полу-невежде", а как выдающемся государственном деятеле…
У меня вызывает определенное недоумение главка "Свет младенческой обиды". Наблюдательный Башунов обращает внимание на мотив, неоднократно встречающийся в пушкинском творчестве, цитирует строки, подчеркивающие особое сочувствие поэта ребенку, обделенному вниманием родителей ("Так нелюбимое дитя в семье родной К себе меня влечет…"). Истоки такого сопереживания, по мнению Вл. Башунова, следует искать в собственном детстве поэта: "Александр был вторым ребенком в семье Сергея Львовича и Надежды Осиповны Пушкиных. Вся их родительская ласка, все внимание и нежность достались младшему брату Левушке. Если Ольгу, как первенца, любовь отца и особенно матери еще коснулась, то будущий гениальный поэт, гордость и слава России был полностью ею обделен. Приходится говорить даже об откровенной нелюбви".
Автор "этюда" полагает, что отчуждение между Александром Сергеевичем и родителями продолжалось практически всю жизнь: "… память родительской нелюбви оставила глубокий след в ранимом сердце.
В последний год жизни Надежды Осиповны мать и сын сблизились и подружились. Она болела, и Пушкин был особенно внимателен и нежен с нею. Надежда Осиповна оценила великодушие его сердца, запоздало привязалась к нему, запоздало раскаялась в нелюбви к своему ребенку, просила ее простить.
Не дай нам Бог никому таких поздних раскаяний".
В этих строчках далеко не все правда, вывод же неверен в принципе: Надежда Осиповна не заслуживает осуждения, упреков в "родительской нелюбви". Разумеется, отношения, как во всякой семье, не были безоблачными, однако трактовка, которую предлагает Вл. Башунов, представляется неоправданно упрощенной.
Что ж, коли мы договорились не замыкаться в рамках рецензии, более чем уместно рассказать немного о матери поэта. Надежда Осиповна - "прекрасная креолка", как ее называли в свете за оригинальную красоту, - была внучкой Абрама Петровича Ганнибала. Современники восхищались этой обаятельной женщиной, любезной хозяйкой, радушной "душой общества". "Как и Сергей Львович Пушкин, Надежда Осиповна была совершенно светской женщиной… Она любила своих детей и занималась их воспитанием", - замечает Людмила Петровна Февчук, автор интереснейшей, богато иллюстрированной книги "Портреты и судьбы: Из ленинградской Пушкинианы" (2-е изд., доп. - Л.: Лениздат, 1990). Заметьте: "любила", "занималась воспитанием"…
Из авторитетных источников известно, как тяжело переживала Надежда Осиповна обе ссылки поэта. Во время первой, уже будучи в Михайловском, Пушкин страдал ножной аневризмой. Требовалось лечение - и мать изводится в хлопотах. Даже обращается, с ведома и одобрения Жуковского, Карамзина, к императору Александру, чтобы поэту разрешили "поехать в Ригу или какой-нибудь другой город… чтобы подвергнуться операции, которая одна еще даст мне надежду сохранить его". И государь (ладно бы, Николай, а то лично обиженный стихами поэта Александр Павлович!) идет навстречу, разрешает выехать для лечения в Псков…
Полагаю, нашей любви к Александру Сергеевичу не станет меньше, если скажем, что у Пушкина результаты хлопот матери вызвали не естественную благодарность, а недовольство: хотел в Ригу, а предлагают какой-то Псков!.. Даже на взгляд ближайшего друга - А.А.Дельвига - Пушкин должен был быть более признателен Надежде Осиповне. 15 сентября 1826 года Дельвиг пишет Александру Сергеевичу из Петербурга в Москву: "Как счастлива семья твоя, ты не можешь представить! (волею Николая I ссылка закончилась. - В.В.). Особливо мать, она на верьху блаженства. Я знаю твою благородную душу, ты не возмутишь их счастья упорным молчанием. Ты напишешь им. Они доказали тебе любовь свою".
Об искренней радости Надежды Осиповны, что ссылка ее сына уже позади, сообщает и жена Дельвига Софья Михайловна: "Надежда Осиповна плакала, и всех нас растрогала…". Согласитесь, такие слезы - признак родительской любви, а не безразличия…
О том периоде вспоминала А.П.Керн: "Мать его, Надежда Осиповна, горячо любившая своих детей, гордилась им (речь, понятно, о Пушкине. - В.В.) и была очень рада и счастлива, когда он посещал их и оставался обедать, она заманивала его к обеду печеным картофелем, до которого Пушкин был большой охотник".
Положа руку на сердце: кто чувствует себя безгрешным по отношению к родителям?.. Много ли внимания уделяем им, писем отправляем, чем-то конкретно помогаем?.. И Пушкин, к чему скрывать, не был лишен известного "сыновнего эгоизма". Летом 1829 года, живя в Тригорском, в доме П.А.Осиповой (собственный дом в Михайловском, как бы сегодня сказали, был "в ремонте"), Надежда Осиповна не находила себе места, ожидая известий от детей - Александр путешествовал по Кавказу, там же служил в составе Нижегородского драгунского полка и Лев Сергеевич… Пушкин прислал весточку о себе, однако не родителям, а Дельвигу. Душевный Антон Антонович, понимая состояние Надежды Осиповны, переслал ей письмо Александра. Сколько было радости!.. 22 августа Надежда Осиповна писала дочери в Ораниенбаум, что перешлет ей письмо брата, но копию, с оригиналом же не может расстаться: "Его письмо преисполнило нас восторгом…"
С мая 1833 года и до отъезда на лето в Михайловское родители Пушкина живут в Петербурге, в "Отель де Пари", рядом с домом П.А.Жадимировского (угол Большой Морской и Гороховой улиц), где квартировал с семьей Александр Сергеевич. Надежда Осиповна проводит у "молодых" целые дни… Если, как пишет Вл. Башунов, сближение матери с сыном произошло в "последний год" (Надежда Осиповна умерла 26 марта 1836 г.), то как понять вышесказанное?.. По-моему, когда мать бывает в семье сына ежедневно, это значит, что отношения у них - добрые…
В 30-х годах выяснилось, что финансовые дела старших Пушкиных безнадежно запущены. Бесхозяйственный Сергей Львович был должен в казну 175000 рублей, был не в состоянии платить даже проценты, и надежды, что ситуация исправится, не было никакой. Переживания Надежды Осиповны, что дети недостаточно обеспечены, усугубили ее болезнь. В письмах Е.Н.Вревской, А.Н.Вульф содержатся упоминания, что Надежда Осиповна практически не лечилась - не было денег на докторов. Зимой 1835 года Евпраксия Николаевна Вревская дарит матери поэта теплую шубку - сама Надежда Осиповна купить ее позволить себе не могла… А тут еще Лев Сергеевич прислал письмо о своих многочисленных долгах, вконец расстроившее мать… К слову, Александр Сергеевич выплатил за брата кредиторам около 20 тысяч рублей.
В общем, Надежда Осиповна была глубоко чувствующей, любящей, переживающей за своих детей матерью. Повторяю, в какой семье не бывает разногласий, но возводить их в "принцип отношений" в данном случае неправомерно.