"Помечтай немножко" или клуб поклонниц С.Э.Филлипс

Нили направилась в кладовую и нагнулась, чтобы вытащить из шкафа коробку с овсянкой. И не успела выпрямиться, как чья-то ладонь зажала ей рот.
Душа Нили ушла в пятки. Сердце бешено заколотилось.
Мускулистая рука обвила ее талию, привлекла к твердой, очень знакомой мужской груди.
— Советую вообразить, что перед тобой государственный преступник, — прошептал Мэтт, — и считать себя похищенной.
Только когда он потащил ее к черному ходу, Нили сообразила, что Мэтт не шутит. Он даже не охнул, когда она ухитрилась стукнуть его ногой в коленку. Ну почему она не надела туфли, когда спускалась вниз?
Мэтту каким-то образом удалось открыть заднюю дверь. Теплое дыхание согрело ей щеку.
— Я понял, что смогу поговорить с тобой, только если уведу из этого дома, поэтому мы уходим. Кричи, если хочешь, но тогда прибегут твои дружки из Секретной службы, а уж они не станут задавать вопросов. Сразу примутся стрелять. Ну что, насколько сильно тебе хочется видеть меня мертвым?
Он и понятия не имеет, насколько!
Она попыталась укусить его руку, но не смогла вонзить зубы в твердую от мозолей ладонь.
— Правильно, милая. Дерись сколько хочешь. Только, пожалуйста, постарайся не слишком шуметь, потому что твои приятели шутить не любят.
Мэтт тащил ее по террасе и мокрой траве, продолжая при этом зажимать ей рот. Вероятно, Нили удалось бы позвать на помощь, но она боялась. Она мечтала о его жестокой безвременной гибели, но намеревалась прикончить его собственноручно. И опасалась даже лягнуть его из страха, что он вскрикнет и переполошит охрану. О, это невозможно! Что за возмутительный, жалкий слизняк!
Она принялась отбиваться, насколько это было возможно, не производя шума. «Мейбл»! Он несет ее в «Мейбл»! Прекрасно. Восхитительно! Он не сможет проникнуть в него, потому что она сама заперла дом на колесах и оставила ключ…
Он отпер дверь.
Люси! Это маленькое чудовище с замашками свахи!
Только она знала, где Нили хранит ключ, и отдала ему!
Мэтт приволок ее в пахнувшую плесенью мглу и втолкнул в ванную комнату. Нили наконец открыла рот:
— Ты у меня…
— Позже.
Он закрыл дверь перед ее носом. Нили дергала ручку, но дверь не поддалась. Зарокотал двигатель. Нили едва не рассмеялась. А она еще считала его умным! Неужели вообразил, что сумеет просто так проехать через оборудованные новейшей сигнализацией ворота? Только охранник может их открыть без специального пульта…
Нили обессиленно прислонилась к душевой кабинке. Ну конечно, и пульт у него есть. Маленькая предательница играет на его стороне. Люси слишком хочет иметь нормальную семью. Ей ничего не стоило стащить пульт из «линкольна» и передать Мэтту.
Значит, у него все получится. Он похитит бывшую первую леди, и ей ничего не удастся сделать!
Она долго колотила в стенку машины, но «Мейбл» все катилась вперед. Хотя кроме видеокамер ворота были снабжены микрофонами, никто не расслышит ее стука за рычанием двигателя. Все же Нили продолжала стучать. Пусть Мэтт знает: добровольно она не сдастся.
«Виннибаго» ненадолго остановился, и она представила, как Мэтт беззаботно машет рукой камерам. Должно быть, Люси соврала, что Нили позволила Мэтту позаимствовать желтый фургон на пару дней.
Она забарабанила громче, но тут же сдалась: машина вновь пришла в движение, очевидно, выкатившись за ворота. Нили рухнула на сиденье унитаза. Ноги заледенели. Ну почему ее угораздило влюбиться в человека, который способен украсть женщину? Встречалась бы с каким-нибудь солидным, порядочным мужчиной, он приглашал бы ее на обеды и ужины при лунном свете… любил бы ее, а не все, что с ней связано.
Нили копила гнев, желая обрушить его на негодяя, как только тот откроет дверь.
К несчастью, Мидлберг был сельской местностью. Ни городов, ни поселков, только богатые конефермы и большие поместья. Мэтт, разумеется, без трудаотыщет уединенное местечко! Она даже не удивилась, когда он свернул с бетонной дороги на гравий. Машина то и дело подпрыгивала на выбоинах. Нили схватилась за раковину, когда «Мейбл» сильно тряхнуло. Двигатель замолк.
Нили мрачно поджала губы, распрямила плечи и стала ждать, когда откроется дверь. Ждать пришлось недолго. Нили поспешно вскочила.
— Если думаешь…
Он приподнял ее, грубо прижался к губам поцелуем и вытащил из ванной.
— Прежде чем разразишься гневной тирадой, скажу, что о многом жалею. Но только не об этом. Как прикажешь говорить с тобой, если, стоит только тебе щелкнуть пальцами, тут же появляется легион охраны, чтобы вышвырнуть меня?
— Ты мог бы…
Он толкнул ее на диван и встал на колени.
— Мне хотелось сделать это в более романтической обстановке, но поскольку все началось в «Мейбл», здесь мы все и уладим. — Он сжал ее холодные ступни и начал массировать. — Мне нужно многое тебе сказать, и я хочу, чтобы ты выслушала. Хорошо?
Нили заметила, что он выглядел скорее расстроенным, чем торжествующим. Тепло его рук понемногу стало проникать сквозь заледеневшую кожу.
— У меня все равно нет выбора, не так ли?
— Именно. — Он продолжал растирать ей подъем. — Я люблю тебя, Нили Кейс. Люблю всей душой. — Он глубоко вздохнул. — Именно так. Не только сердцем, но и душой. Последнее время меня терзает ужасное ощущение, что любовь моя безответна, но это ничего не меняет. Ни моих чувств к тебе, ни того, что было, есть и будет. Даже если ты навсегда уйдешь из моей жизни, я хочу, чтобы ты знала: дни, проведенные нами вместе, навсегда останутся лучшим из всего, что у меня есть.
У Нили голова пошла кругом. Перед глазами все плыло. Но Мэтт продолжал шептать:
— Ты — воздух, которым я дышу, пища, которую ем, вода, которую пью. Ты мое убежище, моя отрада, моя святыня, мое вдохновение и моя энергия, мои устремления и мое второе "я". Ты мое счастье.
Он словно окутывал ее поэзией, молил, уговаривал, клялся.
— Стоит тебе войти — и словно солнечные лучи прорываются сквозь самые плотные тучи! До тебя я не жил по-настоящему. Думал, будто знаю, чего хочу от судьбы, но жестоко ошибался. Ты ворвалась в мое жалкое существование и навсегда его изменила. Я люблю тебя, восхищаюсь, вожделею, обожаю…
Его слова звучали в ее ушах любовными сонетами, рапсодией преданности. Этот суровый, резкий человек, старавшийся держаться подальше от прекрасного пола и всего, что с ним связано, воплощал в себе мечту любой женщины.
— Ты заставила меня по-новому увидеть мир. Ты первая, о ком я вспоминаю, просыпаясь, и последняя, кого я благословляю, засыпая. — Он отпустил ее ступни и осторожно сжал руки. — Иногда я грежу об этом. Просто сидеть и держать твою руку. И все. Только держать. Тогда я представляю, как мы вместе идем по жизни. Рука об руку. Пусть даже иногда скандалим и ругаемся. Или как сидим на диване вместе. Или… — Он слегка повысил голос, словно убеждая себя, что это непременно сбудется. — Знаю, это банально, но мне плевать… все эти кресла-качалки, о которых всегда упоминают, стоит лишь зайти разговору о счастливой старости.
Он чуть усмехнулся, желая показать, что не совсем уж сентиментальный слюнтяй.
— Понимаешь, я это вижу. Широкое крыльцо, две качалки рядом, и мы, старые и морщинистые, сидим на солнышке. — Его голос вновь смягчился. — Дети выросли, вылетели из гнезда, мы остались вдвоем, и я хочу расцеловать каждую твою морщинку и просто сидеть и качаться вместе с тобой.
В душе Нили что-то оттаяло. Захотелось петь и смеяться.
Большим пальцем Мэтт рассеянно чертил круги на ее ладони.
— Я и упоминать не стану, как это прекрасно — ложиться с тобой в постель. Знаешь, когда мы занимаемся любовью, ты издаешь совершенно поразительные звуки! И держишься за меня так, словно у тебя больше ничего не осталось, и я сразу чувствую себя неким божеством.
Нили вздрогнула.
— А когда потом мы лежим обнявшись, я с ума схожу, воображая тот день, когда смогу оставить в тебе частицу себя. Когда украду мыло и перекрою воду, чтобы остаться там… в тебе… стать тобой…
Кожа Нили горела, как обожженная. Он осторожно погладил ее нижнюю губу. Голос приобрел хрипловатые, зазывно-манящие нотки:
— Я представляю, как ты выезжаешь из дома, разговариваешь с посторонними, занимаешься делами, но только мы с тобой знаем, что я там, в тебе.
Перед глазами Нили рассыпался сноп разноцветных искр.
— И я наконец понял непередаваемую красоту слияния двух человеческих существ, потому что отныне только этого и хочу. Чтобы мы стали единым целым.
Глаза его влажно блестели. Из-под сомкнутых век Нили выкатились слезы и заскользили по щекам.
— Ты никогда не встретишь мужчину, который любил бы тебя больше, чем я! — свирепо выпалил он. — Который защищал бы тебя лучше, чем любая охрана, любая Секретная служба. Который всегда будет рядом. Что бы ни случилось. Потому что ты сделала меня другим человеком. Чище. Достойнее. И сама станешь другой. Во имя нашей любви.
Нили жалобно всхлипнула.
— И мне наплевать, что отныне придется жить со всем этим красно-сине-белым-звездно-полосатым официозом, который навеки прилип к тебе. Я даже постараюсь полюбить и его, потому что именно он создал самую лучшую на свете женщину, единственную, которую я смог полюбить.
Он замолчал и долго смотрел на нее, словно вся его энергия вдруг иссякла, оставив одни эмоции, не требующие слов.
Нили коснулась его лица, провела по влажным дорожкам на загорелых щеках, всем сердцем впитывая в себя слова Мэтта. Да. Именно об этом она мечтала, но не верила, что когда-нибудь получит.
И когда наконец обрела дар речи, смогла выговорить только:
— Не мог бы ты повторить все с самого начала? Пожалуйста!
Мэтт счастливо рассмеялся, притянул ее к себе и стал осыпать бурными ласками.
Все было так, как она воображала.

Дорога была крутой и неровной, и Флер ехала медленно, стараясь не повредить машину. Черт бы побрал Джейка и его стремление отгородиться от мира. Он наверняка постарался, чтобы подъезд к дому был непреодолимым ни для кого, кроме кроликов. Глупое стремление к уединенности. Она посмотрела на спидометр и не сразу поняла, что он показывает; потом догадалась, что это слезы застилают глаза. Десять миль в час. Пешком она могла бы идти быстрее.
Флер посмотрела в зеркало заднего вида, и что-то в нем привлекло ее внимание. За машиной бежал Джейк. Из-под свитера торчал скомканный конец рубашки, волосы стояли торчком. Он походил на человека, готового совершить убийство. Джейк что-то кричал, но слов было не разобрать. Может, он орал, как обычно. Флер нажала на педаль газа, быстро вписалась в поворот и почувствовала, как дно машины попало в выбоину. Она попыталась крутануть руль резко вправо, но «ягуар» лишь покачнулся. Прежде чем она выправила машину, переднее колесо нависло над канавой с правой стороны дороги.
Флер выключила зажигание, положила руки на руль, ожидая Джейка и его гнева. Или Джейка и его острых шпилек. Или Джейка и какой-то дымовой завесы, которую он в очередной раз раскинет между ними. Почему он не может отпустить ее? Почему не может облегчить ей уход?
Дверь рывком открылась, но Флер не пошевелилась. Она лишь услышала его дыхание, тяжелое, неровное, как и у нее самой. Такое же, как вечером четвертого июля на безлюдном пляже Лонг-Айленда. Из носа у Флер текло; она шмыгнула, потом подумала, черт с ним, не важно, и высморкалась в рукав свитера.
— Ты забыла свой кулон. — Голос его был на тон выше обычного, но не сердитый. Она удивилась, почему он все время кашляет. — Я хотел, чтобы цветочек был с тобой. — Вьюнок пурпурный, именно так звучал ботанический термин, опустился на колени Флер. Она ощутила его тепло, просачивавшееся сквозь ткань брюк. Вещичка нагрелась в руке Джейка, пока он бежал за ней.
Флер продолжала держать руки на руле.
— Спасибо.
— Ведь я… я придумал его специально для тебя. Мой знакомый парень сделал. Я нарисовал ему эскиз карандашом.
— Красивый, — сказала она, будто получала подарок в первый раз.
Флер слышала, как шуршал гравий под ногами у Джейка, но не поднимала на него глаз.
— Я не хочу, чтобы ты уходила, Цветик. То, что было вчера вечером… — Гравий снова заскрипел, Джейк откашлялся и сказал:
— Слышишь, прости, ладно?
Из носа по-прежнему текло, слезы капали на губы.
— Я больше так не могу, — сказала Флер надтреснутым голосом. — Отпусти меня.
Последовала долгая пауза. Тишину нарушало только неровное дыхание обоих. Она слышала, как Джейк оперся руками о капот машины.
— Я прочитал книгу. Ты оказалась права. Я был слишком долго заперт в себе. Глубоко внутри. Я боялся. Но когда я пошел за тобой к бассейну вчера ночью, я понял, что гораздо больше боюсь потерять тебя, чем всего того, что со мной случилось пятнадцать лет назад.
Наконец она повернула голову и попыталась посмотреть на него сквозь слезы, но Джейк отвернулся и Флер не встретилась с ним взглядом. Она сняла солнечные очки, снова услышала, как он откашливается, и вдруг поняла: она не одна плачет.
— Джейк.
— Черт побери, не смотри на меня.
Она отвернулась, а потом вдруг его руки оказались на ее руках.
Они вынули ее из машины, прижали к груди так крепко, что она не могла дышать.
— Не бросай меня, Цветик, — говорил он, задыхаясь. — Я так долго был один… Всю жизнь. Боже мой, не оставляй меня.
Ради Бога. Я так тебя люблю.
Флер поняла, как он нуждается в ней. Она наконец получила то, что хотела. Джейка Коранду с его неприкрытыми чувствами.
Все защитные барьеры исчезли, сломались, рассыпались в прах.
Джейк позволил ей увидеть то, чего не позволял видеть никогда и никому. Это разбило ее сердце.
Она повернула голову, принялась губами слизывать его слезы и глотать их. Она успокаивала его ласковыми прикосновениями. Она должна была снова собрать его из кусков, чтобы он стал таким же цельным, как она. Разве что сама Флер уже не была целой. Сейчас он сильный. Он смог посмотреть на себя и увидеть свою собственную сущность, а у нее никогда не хватало на это мужества. Она не могла глядеть на себя даже в зеркало.
— Все в порядке, ковбой, все в порядке. Я люблю тебя. Только больше не прячься от меня. Я этого не вынесу. Я все могу вынести, только не это.
Наконец он отодвинулся и посмотрел на Флер. Глаза его покраснели. В них не было никакой дерзости.
— А ты, сколько времени ты собираешься от меня прятаться?
Когда ты меня впустишь к себе?
— Я не понимаю… — Флер умолкла и приникла щекой к его подбородку, Флер подумала о дымовой завесе Джейка и поняла, что ее собственная ничем не отличается от его. Всю жизнь она пыталась определить себе цену как личности через мнение других. Белинды, Алексея, монашенок в монастыре. Потом пыталась сделать это с помощью своего бизнеса. Конечно, она хотела, чтобы ее агентство преуспевало, но если бы ее планы с треском провалились, это совсем не значило бы, что она как личность превратилась бы в ничтожество. Она такая же жертва, как и Джейк.
Попытайся посочувствовать тому ребенку, каким ты был когда-то, говорила она ему. А не пора ли и ей сделать то же самое по отношению к девочке, какой она была давным-давно?
— Джейк.
Он что-то бормотал ей в шею.
— Ты должен мне помочь.
Он привлек Флер к себе. Они стояли и целовались, пока совсем не потеряли счет времени. Когда они наконец оторвались друг от друга, он посмотрел ей в глаза и сказал:
— Я люблю тебя, Цветик. Давай вытащим машину и поедем к воде. Я очень хочу посмотреть на океан. Я обниму тебя, прижму к себе и расскажу все то, что давно хочу рассказать. Я думаю, и у тебя есть что рассказать мне.

— Секс — это нечто большее, чем совокупление двух тел, — издевательским тоном произнес он. — Ты постоянно мне это талдычишь. Утверждаешь, что он одухотворен, но я так не думаю. Любви нет. Не забывай об этом. Это всего-навсего секс.
К его безмерному удивлению, Дейзи ответила на это нежнейшей улыбкой, в которой проскользнуло что-то похожее на жалость.
— Какой ты глупый. Конечно же, это любовь. Ведь я же тебя люблю.
Алекс почувствовал себя так, словно его с размаху ударили под дых.
Дейзи рассмеялась:
— Да, я люблю тебя, и нет необходимости в этой напускной суровости и притворстве. Я говорила, что не полюблю тебя ни за что, но ничего не могу с собой поделать. Я изо всех сил прятала от себя правду, но сегодня Синджун заставил меня признать ее.
Несмотря на все жестокости, уловки и несправедливости, которые он обрушил на нее, она все же вбила себе в голову, что любит его! Это его и только его вина. Надо было лучше соблюдать дистанцию. Зачем он ходил с ней гулять по пляжу? Зачем приоткрыл перед ней душу? И самое главное — зачем допустил ее в свою постель? Теперь придется убедить ее в том, что ее романтические представления о любви — блеф и что в жизни все бывает гораздо более мерзко и трудно.
Он не успел вымолвить и слова, как Дейзи приникла к его губам. В мозгу Алекса будто произошло короткое замыкание. Он желает ее, она нужна ему как воздух.

Дейзи поплотнее закуталась в свитер. Мягкая шерсть хранила неповторимый запах мужа — смесь ароматов мыла, солнца и кожи. Она никогда не забудет этот запах. Неужели она лишится всего, что любила когда-то?
Донесся звук неторопливых шагов. Слоненок переступил задними ногами. Перед глазами Дейзи возникла пара сапог, которые невозможно было спутать ни с какими другими.
Алекс присел рядом на корточки, положив руки на бедра. Муж выглядел таким измотанным, что Дейзи на мгновение стало его жалко.
— Прошу тебя, пойдем отсюда, — прошептал он. — Ты так мне нужна.
Дейзи прислонилась щекой к шершавой ноге Картофелины.
— Я хочу побыть здесь еще немного.
Алекс ссутулился, задумчиво поковырял пальцем в земле.
— У меня… большой дом. Там есть комната для гостей — окна выходят на юг в старый сад.
— Что-то сегодня холодно, — едва слышно выдохнула Дейзи. — Осень…
— Я думаю, там можно устроить детскую. Это очень красивая комната, с громадным окном — мы поставим там вращающееся кресло.
— Мне всегда нравилась осень…
Животные шевелились и всхрапывали во сне. Слоненок обвил хоботом плечи Алекса.
— Ты никогда не простишь меня, да? — В тихом голосе Маркова явственно звучала горечь.
Она не ответила.
— Я люблю тебя, Дейзи, люблю до боли.
Дейзи чувствовала, как он страдает, и хотя было ясно, что это страдание вызвано лишь чувством вины, она сама испытала в последнее время такую душевную боль, что не хотела переносить ее на человека, который, несмотря ни на что, все еще так много для нее значил.
— Ты же не знаешь, что такое любовь, Алекс, — произнесла она со всей нежностью, на какую была способна.
— Может быть, раньше так оно и было, но не теперь, — горячо возразил он.
То ли уютное тепло, исходящее от Картофелины, то ли боль, которую испытывал Алекс, сделали свое дело, но Дейзи вдруг почувствовала, что ледяной барьер, который она воздвигла между собой и мужем, стал таять. Она лгала себе и ему, что не любит его больше. Нет, несмотря ни на что, ее любовь к Алексу осталась жива. Он навеки будет властелином ее сердца. Но вместе с этим пришло и отрезвление. Если она еще раз позволит себе пасть жертвой любви, то это приведет ее к гибели, а ведь ей надо думать о ребенке.
— Разве ты не понимаешь, что это не любовь, а чувство вины?
— Это неправда.
— Ты гордый человек. Ты нанес удар своей чести, и теперь пытаешься искупить вину. Я прекрасно это понимаю и не позволю уговорить себя словами, которые в действительности ничего для тебя не значат. Мой ребенок для меня важнее всего на свете.
— Он так же важен и для меня.
Дейзи отшатнулась от мужа.
— Пожалуйста, не говори больше таких слов.
— Я бы доказал тебе свою любовь, если бы знал, как это сделать.
— Отпусти меня. Я понимаю, что это уязвит твою гордость, и прошу за это прощения, но жить вместе так, как мы живем, очень трудно.
Алекс молчал. Дейзи прикрыла глаза и постаралась укрыться за барьером, но он уже не был столь надежным.
— Пожалуйста, Алекс, — прошептала она, — отпусти меня.
— Ты действительно этого хочешь? — чуть слышно спросил он.
Дейзи утвердительно кивнула.
Она никогда не думала, что увидит Алекса признавшим свое поражение, но в эту секунду в его глазах погас огонь былой неукротимости.
— Хорошо, — произнес он хрипло. — Я сделаю, как ты хочешь.

— Никогда. — Он подбоченился. — Можешь делать все, что угодно с этим проклятым тигром, но на колени я не встану.
— Я удивлена. Я думала, ты готов на все ради этой маленькой простушки. Значит, ты не можешь ее по-настоящему любить. — Оглядев затемненные ряды сидений, она снова посмотрела на Алекса. — Я подозревала, что все будет именно так, и мне следовало послушаться внутреннего голоса. Как ты можешь ее любить? Для этого ты слишком хладнокровен.
— Что ты можешь знать о чувствах, которые я испытываю к Дейзи?
— Я знаю, что ты любишь ее недостаточно для того, чтобы встать на колени и просить за нее. Итак, я выиграла. Я выиграю в любом случае. — Она самодовольно посмотрела на Алекса.
— Ты ненормальная.
— Зато ты слишком нормален. Вот я однажды встала на колени и молила о любви, и я этого не забыла.
— Господи, Шеба, не делай этого.
Голос Шебы зазвенел.
— Это надо сделать. Никто не смеет унизить Шебу Квест и спокойно уйти. Так или иначе, но сегодня ты проиграешь. Ты уверен, что не передумаешь?
— Уверен.
Дейзи поняла, что потеряла Синджуна. Алекс был не обычным человеком из плоти и крови — он сработан из стали, мужества и гордости. Если Алекс унизится, то он перестанет существовать как личность. Дейзи захотела уйти, но Брэйди не пустил ее.
Алекс заговорил — ясно и твердо:
— А знаешь, в чем заключается вся ирония? Дейзи не задумываясь сделала бы то, что ты просишь. Она бы не стала раздумывать. — Он коротко, невесело рассмеялся. — Она уже через секунду упала бы на колени, своим сердцем она способна спасти весь мир. Ей было бы наплевать и на честь, и на гордость, если бы речь шла о жизни дорогих ей существ.
— Ну и что из этого? — презрительно проронила Шеба. — Речь не о ней, речь о тебе. Что важнее, Алекс? Честь или тигр? Готов ли ты пожертвовать всей этой ерундой ради любви или станешь цепляться за то, что ты считаешь для себя важнее жизни?
Под пологом шапито наступила тягостная тишина. Слезы заструились по лицу Дейзи — она поняла, что надо уходить. Она оттолкнула Брэйди, но застыла на месте, услышав, как он выругался яростным шепотом:
— Какова стерва!
Она резко обернулась и увидела, что Алекс, отпрыск Романовых и Марковых, по-прежнему стоит с гордо поднятой головой, но его колени, могучие колени начали сгибаться. Алекс медленно опускался на опилки арены, но никогда еще Дейзи не видела своего мужа столь надменным, столь непокорным.
— Проси. — Шеба перешла на шепот.
— Нет! — Крик вырвался из самой глубины души Дейзи. Она не позволит Шебе так обойтись с Алексом, ни за что, даже ради Синджуна! Что хорошего сохранить величественного тигра, но вместо этого убить другого, такого же? Она выбежала на арену, взметая вихрь опилок, и бросилась к мужу. Схватив его за руку, она попыталась оторвать его от земли. — Вставай, Алекс! Не делай этого! Не позволяй ей издеваться над собой.
Алекс не отрывал от Шебы горящих глаз.
— Ты как-то очень верно сказала, Дейзи, — человек может унизить себя только сам.
Он высоко поднял голову, и его лицо скривилось от презрения. Никогда не выглядел он столь красиво, как теперь, стоя на коленях. Да, сейчас это был настоящий царь, король арены.
— Я очень прошу тебя, Шеба, — произнес он ровным голосом, — пусть с этим тигром ничего не случится.
Дейзи судорожно схватила Алекса за руку и рухнула рядом с ним на колени.
Брэйди забористо выругался.
Шеба Квест криво усмехнулась. На лице ее отразилась причудливая смесь изумления и удовлетворения.
— Сукин сын! Ты, кажется, действительно ее любишь. — Она посмотрела на Дейзи, стоявшую на коленях в опилках рядом с мужем: — Если ты до сих пор не поняла, могу тебе сказать, что он и правда тебя любит. Твой тигр вернется завтра утром, можешь поблагодарить меня за это в любое время. Ты скоро уберешься отсюда?
Дейзи только кивнула, не в силах произнести ни слова.
— Вот и отлично, а то мне уже надоело, что весь цирк стоит из-за тебя на ушах.
Брэйди сыпал проклятиями.
Алекс сузил глаза.
А Шеба Квест, расправив плечи, с гордо поднятой головой прошествовала мимо всех троих. Ее рыжие волосы развевались, как цирковое знамя.
Брэйди подбежал к ней, прежде чем она вышла из цирка, но не успел он вымолвить и слова, как она изо всех сил ткнула его в грудь указательным пальцем:
— И не смей говорить, что я нехороший человек!
Постепенно выражение потрясения на лице Пеппера сменилось улыбкой. Он подхватил Шебу на плечо и вынес из шапито.
Дейзи ошарашенно покачала головой и уставилась на Алекса, который, как и она сама, до сих пор стоял на коленях посреди цирковой арены.
— Шеба все подстроила. Она знала, что мы с Брэйди не удержимся и будем подслушивать. Она поняла, что со мной происходит, и устроила все это, чтобы я поверила в твою любовь.
Он скосил на жену глаза — в холодном светлом янтаре кипела бешеная ярость.
— Не говори больше ни слова.
Дейзи все же открыла рот.
— Ни слова!
Гордость его была сильно задета, и эта рана затянется не скоро. Дейзи понимала, что действовать надо быстро. Теперь, после того, что произошло, она не собиралась его терять.
Она изо всех сил толкнула Алекса в грудь. От неожиданности он повалился спиной в опилки. Не давая ему опомниться, Дейзи легла на мужа.
— Не дури, Алекс. Я говорю вполне серьезно. — Она схватила его за волосы. — Я умоляю тебя. Мы многое испытали, чтобы теперь ты еще наделал глупостей — я их понаделала за двоих. Правда, виноват в этих глупостях был по большей части опять-таки ты, и ты сам это знаешь. Но когда ты и в самом деле полюбил меня, я решила, что в тебе говорит чувство вины… Я должна была понять, должна…
— Дай мне встать, Дейзи.
Он мог бы легко сбросить ее с себя, но она знала, что он никогда этого не сделает, чтобы не навредить ребенку. И потому, что на самом деле любил ее.
Она распласталась на нем, крепко обхватив за шею и прижавшись к его лицу щекой.
— Не надо вставать. Ты сейчас очень расстроен, но через пару минут успокоишься и не наделаешь вещей, о которых будешь потом жалеть.
Ей показалось, что он расслабился, но потом решила, что ему ничего не стоит выдерживать ее вес и он может прикинуться расслабленным, чтобы усыпить ее бдительность.
— А теперь вставай, Дейзи.
— Нет.
— Вот ты об этом точно пожалеешь.
— Ты меня побьешь?
— Кто здесь говорит о побоях?
— Ты же совсем взбесился.
— Я просто счастлив.
— Нет, ты взбесился из-за того, что она заставила тебя сделать.
— Она меня не заставляла.
— Нет, заставляла. — Дейзи подняла голову, чтобы улыбнуться прямо в его хмурые глаза. — Она сделала тебе добро, Алекс. Правда. Если у нас будет девочка, мы назовем ее Шебой.
— Только через мой труп.
Дейзи снова приникла к мужу и спокойно лежала, словно Алекс был лучшим в мире матрацем для беременных.
Он коснулся губами ее волос.
Дейзи еще теснее прижалась к Алексу:
— Я хочу, чтобы мы поженились, прежде чем родится ребенок.
Он погладил ее по волосам.
— Мы и так женаты.
— Я хочу сделать это еще раз.
— Значит, сделаем.
— Ты, конечно, будешь очень вульгарен…
— Это сильно тебя оттолкнет?
— Ты меня любишь?
— Я тебя люблю.
— По твоему голосу этого не скажешь. Такое впечатление, что ты скрежещешь зубами.
— Я и в самом деле скрежещу зубами, но это не значит, что я не люблю тебя всем сердцем.
— Правда? — Она снова откинула голову и посмотрела на него сияющими от счастья глазами. — Но почему ты тогда так хочешь, чтобы я с тебя слезла?
Он хитро улыбнулся:
— Чтобы я смог доказать тебе свою любовь.
— Ты начинаешь действовать мне на нервы.
— Ты что, боишься, что для меня ты недостаточно женщина?
— Вот этого я определенно не боюсь.
Она ласково куснула его за нижнюю губу — через секунду это прикосновение превратилось в страстный долгий поцелуй. А потом Дейзи расплакалась, потому что все стало так чудесно.
Алекс начал осыпать поцелуями лицо жены, а она гладила его по голове.
— Ты правда меня любишь?
— Правда люблю, — с ласковой хрипотцой ответил он, — и на этот раз хочу, чтобы ты мне поверила. Я очень тебя прошу, солнышко.
Она улыбнулась сквозь слезы:
— Ладно, так и быть, поверю. Пошли домой.

В тишине прозвучал его тихий и печальный голос:
— Я так боюсь за тебя, Хани.
— Не бойся, — прошептала она. — Ведь я знаю, что ты не сможешь полюбить меня.
— Радость моя…
— Все хорошо. Я люблю тебя за нас двоих. Я так сильно люблю тебя.
— Тебе только кажется, что любишь.
— Люблю, — пылко сказала она. — Люблю так сильно, как еще никого в жизни не любила. Ты единственный, кто хоть как-то побеспокоился обо мне. Не сердись на меня.
— Дорогая, я и не сержусь. Как ты не понимаешь? Это я на себя злюсь.
— Почему?
— Потому что недостоин тебя.
— Неправда.
Он тяжело вздохнул:
— Ты заслуживаешь гораздо большего. Я не собираюсь причинять тебе боль, но наверняка разобью твое сердце.
— Мне все равно. Ну пожалуйста, Дэш. Пожалуйста, люби меня, хотя бы сегодня!

— Хани, не езди завтра на «Черном громе»!
В свете почти бутафорской луны голова и плечи Эрика отливали серебром и казались больше, чем были на самом деле, точь-в-точь как на экране. Но перед Хани стоял живой человек, а не кинозвезда. И в ней разгорелась мучительная борьба — непреодолимое желание упасть в его объятия боролось с отчаянием, для которого сама мысль об этом была равносильна предательству.
— Эрик, я всем пожертвовала ради этого. У меня ничего не осталось.
— Тебя ждет карьера.
— Но ты же знаешь, как все это пугает меня.
В его голосе зазвучала горечь:
— Однако это касается и меня. Ты продала душу дьяволу, так что можешь отправляться в свою волшебную таинственную поездку на горках.
«Я продала душу ангелу», — подумала Хани, но вслух возразить не решилась.
Он фыркнул с возмущением:
— Мне не суждено стать даже подобием тени Дэша, не так ли?
— Никакого состязания нет. Я не делаю таких сравнений.
— И на том спасибо, нетрудно догадаться, кто бы здесь проиграл.
В его голосе не было и тени жалости к себе, он просто невозмутимо говорил как о чем-то непреложном:
— Дэш навечно останется недосягаемым: в белой шляпе, с блестящей оловянной звездой, пришпиленной к сорочке. Воплощение доброты, благородства и героизма. Я же всегда был близок к темным сторонам жизни.
— Это только в кино. К реальной жизни это не имеет никакого отношения.
— Кого вы пытаетесь переубедить, миссис Куган? Меня или себя? Все сходится к одной простой истине. У вас уже был самый лучший мужчина в мире, и вам не нужен самый лучший под номером два.
— Не смей даже думать о себе так. — В ее голосе послышалась боль. — Второе место — это не для тебя.
— Если все так, почему же для тебя столь важна эта поездка на горках завтра утром?
Она не нашла, что ответить. Его беспощадная логика превращала ее веру в могущество американских горок в нелепую блажь. Она пыталась и не могла объяснить ему, что хотела вновь обрести утраченную веру в Бога, веру в то, что любовь в этом мире сильнее зла. Ей никогда не удастся объяснить ему свою уверенность в том, что она сможет снова обрести надежду, прикоснуться к вечности и тем самым проститься с Дэшем. От расстройства к ней приходили слова, которые не исправляли, а ухудшали положение.
— Я должна его найти! Еще хоть раз!
Глаза Эрика потемнели от боли, а голос перешел в хриплое рычание:
— Мне с этим не справиться.
— Ты просто не понимаешь!
— Я знаю, что люблю тебя и хочу на тебе жениться. А еще я понимаю, что эта любовь безответна.
От бурного натиска чувств ноги у Хани стали как ватные. Эрик установил миллионы рубежей обороны против зла окружающего мира, и рубежи эти казались неприступны. Это заставило ее полюбить Эрика еще сильнее — прекрасного, измученного человека, рожденного слишком ранимым, чтобы остаться невредимым после всех испытаний. Но ее сердце все еще носило следы иной любви, с которой она не могла расстаться безболезненно.
Хани повернулась к нему:
— Прости меня, Эрик. Быть может, после завтрашнего утра я смогу подумать о будущем, но…
— Нет! — воскликнул Эрик. — Я не собираюсь больше бороться с призраками. Я найду себе занятие получше.
— Пожалуйста, Эрик. Это не имеет к тебе никакого отношения.
— Это имеет ко мне самое прямое отношение, — заявил он свирепо. — Я не могу строить жизнь с женщиной, которая все время оглядывается назад.
Он сжал кулаки в карманах.
— Это была ужасная ошибка — привезти сюда девочек. Им и без того хватает неустроенности. Я же знал, что ты им понравишься, и мне не надо было идти на этот риск. Если бы это касалось только меня, я, быть может, еще лет десять или двадцать добивался бы твоей руки, пока ты решала бы, стоит ли выбираться из могилы. Но их уже слишком много раз обманывали, чтобы я мог позволить вторгаться в их жизнь тому, кто не может дать нам всем ничего, кроме остатков прошлой любви!
Ей захотелось выплеснуть свою боль. Но она слишком хорошо понимала, что он чувствует.
— Неужели ты не понимаешь, что я хочу дать тебе нечто большее?! — крикнула она. — Неужели ты не понимаешь, что и я хотела бы любить тебя!
И снова горькая улыбка скользнула по его губам.
— Нелегкий труд, не так ли?
— Эрик…
— Не ходи завтра на горки, — почти прошептал он. — Выбери меня, Хани. На этот раз выбери не его, а меня!
Она понимала, чего стоило его самолюбию унизиться до мольбы, и возненавидела себя за ту боль, которую причинила ему.
— Я сделаю все, о чем ты ни попросишь, — сказала Хани в отчаянии. — Все, но только не это. Это единственное, от чего я не могу отказаться.
— Но это единственное, что мне нужно.
— Мне нужна эта поездка, чтобы стать свободной.
— Не думаю, что тебе нужна свобода. Я думаю, ты хочешь навечно остаться с Дэшем.
— Он был центром моей жизни.
Лицо Эрика потемнело, утратив надежду.
— Надеюсь, завтра во время поездки тебя посетит прозрение или что-то еще, иначе ты заплатишь слишком высокую цену за ничто.
— Эрик, ну пожалуйста…
— Я не нуждаюсь в твоей жалости. И мне не нужны крохи любви. Я хочу любить всем сердцем и дышать полной грудью, любовь должна быть безоглядной, но если такой любви мне не суждено испытать, то другой и не нужно.
Его глаза светились мрачным достоинством.
— Я устал скитаться по темным закоулкам жизни, Хани. Сейчас мне хочется на свет.
Он отвернулся. Хани почувствовала могильный холод, когда он вернулся к детям, оставив ее в одиночестве посреди безмолвия ее мертвого парка развлечений.

Эрик уже держал Хани в своих объятиях и ее полные мягкие губы настойчиво искали его рот.
В этот момент он уже не старался разобраться в поведении женщин, которых любил. Возможно, женщины еще больше отличались от мужчин, чем он считал раньше. А может, им требуется больше мужества смотреть на жизнь по-другому.
Хани распростерла себя по нему так, словно пыталась проникнуть в его тело. Ее рот под его губами открылся, и он понял, что она предлагает ему всю свою любовь, всю свою верность, всю страсть, с которой она жаждала жить. Эта женщина, занявшая место в его душе, отдавала ему все. И в этот момент та ревность, которую он испытывал к Дэшу Кугану, испарилась навсегда
— Я люблю тебя, — сказала Хани, прижимаясь к его губам. — О, Эрик, я так люблю тебя!
Он выдохнул ее имя и растворился в ее губах. И они целовались, пока Рейчел не оставила наконец все свои страхи на холмах «Черного грома».
— Мне кажется, я ждал тебя всю жизнь, — прошептал он.
— Ты еще не передумал на мне жениться? — спросила она.
— О нет!
— Я хочу ребенка.
— Правда? Я счастлив.
— О, Эрик… Все хорошо. Я теперь знаю, что это хорошо.
Ему уже не хватало только ее губ. Они несли сладость и изобилие, обещая ему любовь. Они переносили его через пространство и время, туда, где существовало одно лишь добро. И, устроившись в этом дивном месте, он услышал грубый усталый голос, настолько низкий, что, казалось, он звучал изнутри какого-то божества:
«Ну что ж, вот ты и получил свое, красавчик! А то я уже готов был потерять с тобой терпение».
Удивленный, Эрик отстранился от нее. Она, находясь все еще в плену его поцелуя, открыла глаза и вопросительно посмотрела на Эрика. Он, смутившись, опять припал к ее губам.

Из-под тщательно отутюженных синих штанин выглядывали их до блеска начищенные носы.
Молчание становилось все более тягостным. Щеки ее продолжали гореть. Она чуть не подпрыгнула, когда рядом с ней упала туфля.
Не успела Сюзанна поднять туфлю, как две сильные руки подхватили ее и поставили на ноги. Взгляд у Митча был суровым, даже слегка пугающим.
— Ты еще окончательно не развелась. А как только это произойдет, мы встретимся с тобой в спальне.
Сначала Сюзанне показалось, что он сказал «в комнате совета». Она была так потрясена, что ослышалась. А когда поняла, что Митч сказал на самом деле, он уже выходил из офиса.
Сюзанна широко улыбнулась. Ну нет! Этим все не ограничится. Ни в коем случае! Если мистер Отутюженная Рубашка думает, что этим все и закончится, он глубоко заблуждается. Сюзанна швырнула туфлю в сторону двери.
Реакция у Митча была отменной, да и Сюзанна особо не старалась в него попасть, так что туфля пролетела где-то в ярде от Митча. Но это не могло ее оправдать.
Митч обернулся и, скрестив на груди руки, произнес с ледяным спокойствием:
— У тебя, Сюзанна, есть тридцать секунд.
— Для чего?
— Для того чтобы перестать вести себя как безмозглая курица и решить, чего же ты хочешь.
— Я… я не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Двадцать пять секунд.
— Перестань издеваться надо мной!
— Восемнадцать.
— Да ты идиот, ясно тебе?
— Пятнадцать.
— А почему это я должна?
— Двенадцать.
— Почему ты не можешь сказать это?
— Десять.
— Ладно! Я скажу!
— Пять.
— Я люблю тебя, идиот!
— Абсолютно верно. Только не забывай об этом.
Хотя Митч все еще выглядел сердитым как черт, что-то теплое и чудесное стало подниматься в груди Сюзанны. Ей хотелось юркнуть в его объятия и остаться там навсегда. Что же было такого в руках Митчела Блейна, что так непреодолимо тянуло к нему женщин? Приблизившись, Сюзанна положила ладони ему на грудь. Ей было слышно, как сердце Митча так же рвется наружу, как и ее. Она закрыла глаза и потянулась к нему губами.
Митч тяжело вздохнул, схватил Сюзанну за запястья и решительно оторвал от себя.
— Еще нельзя, — произнес он хриплым голосом. — Я купил тебя и несу определенные обязательства.
Глаза Сюзанны раскрылись.
— Ты шутишь!
Прищурившись, Митч смерил ее взглядом, словно конкурента, с которым вел торг.
— По закону ты все еще замужняя женщина. И я не собираюсь до тебя дотрагиваться, пока ты окончательно не разведешься. Потому что стоит мне с тобой начать, я уже не смогу остановиться.
Сюзанна подавила дрожь сладостного предчувствия и нахмурилась:
— Но это займет не меньше месяца. Ужасно долго.
— Постарайся с толком провести это время.
— Я?
Митч бросил на нее свой неотразимый стальной взгляд, но Сюзанна заметила озорные огоньки, плясавшие в уголках голубых глаз.
— Но ты же отлично понимаешь, что я рассчитываю кое-что получить за свои деньги.
В сорвавшемся с губ Сюзанны звуке невообразимым образом смешались и смех, и возмущение. Она решила продолжать игру вместе с Митчем. Быстро успокоившись, она вновь подошла к нему, и ее пальцы скользнули под узел его галстука.
— Мне точно известно, на что ты рассчитываешь. Но ты-то — товар непроверенный!
— А вот это — проявление крайней непочтительности, и нам придется основательно потрудиться, чтобы искоренить подобные вещи. — Голос Митча был строг, как у судьи, но на этот раз Сюзанну обмануть не удалось. — Я хочу, чтобы ты, Сюзанна, изменила свое отношение ко мне. Должна быть хотя бы видимость подчиненности.
— Подчиненности?
— Я — мужчина, ты — женщина. С моей точки зрения, этим все сказано. Нам стоит придерживаться этих правил и после того, как мы поженимся.
— Ты сказал «поженимся»?
— Я обдумываю этот вопрос.
— Обдумываешь? Ну, знаешь, такая самонадеянность…
— Сначала вам предстоит интервью в спальне, Спичка, а уж затем мы обсудим контракт.
У Сюзанны от возмущения перехватило дыхание, а серьезное лицо Митча преобразила широкая неотразимая улыбка. Прежде чем она успела произнести хоть слово, Митч вышел из комнаты.
Но Сюзанна еще не сказала своего последнего слова. Она выбежала следом за ним.
— Немедленно остановись, Митчел Блейн! — закричала она. — Ты любишь меня?
— Конечно, — ответил Митч, не замедлив шага. — Странно даже, что ты спрашиваешь меня об этом.
Затем Сюзанна увидела, как он сделал три гигантских шага вперед и, оторвавшись от пола, подпрыгнул до потолка.
Галстук у него при этом даже не шелохнулся.

Янк и Пейджи поехали в Рино, даже не потрудившись сменить одежду или собрать чемодан. И если раньше Пейджи даже и представить не могла, что будет выходить замуж в шелковой блузке и серых спортивных брюках, то теперь уже ничто в мире не могло заставить их подождать хотя бы еще один день. Церемония состоялась вскоре после полуночи в убогой крохотной часовне с выставленной в стеклянном ящике гитарой Элвиса. Янк долго рассматривал гитару, потом заметил, что она напоминает ему любимую женщину.
Пейджи не поняла, с какой стати какая-то гитара Элвиса напомнила Янку именно ее, но служба вот-вот должна была начаться и времени на расспросы не было.
Номера для новобрачных во всех лучших отелях были уже забронированы, и им пришлось поселиться в небольшой гостинице. Коридорный провел их в комнату, интерьер которой выглядел, как внутренности коробки с леденцами, что дарят в День святого Валентина. Стены были оклеены обоями с расплывчатым полосатым рисунком, напоминавшим шкуру зебры; ковер из белого искусственного меха густой запыленной шевелюрой протянулся от одной стены к другой. Красно-белые гирлянды из блестящего атласа драпировали кровать в форме сердца, отражаясь в испещренном золотистыми пятнами зеркале, служившем изголовьем.
— Красота, — с восхищением произнес Янк.
В другое время Пейджи, может, и рассмеялась бы, но сейчас она слишком нервничала. А вдруг Янк в ней разочаруется? Она имитировала страсть кое с кем из самых блистательных любовников, но Янк был намного умнее и тоньше большинства мужчин. Тем не менее она не считала, что постель станет основной частью их совместной жизни. Возможно, такой башковитый мужик, как Янк, окажется далеко не самым толковым в мире любовником, что ее вполне бы устроило. Ей уже доводилось попадать в объятия величайших маэстро подобного рода, и это вовсе не было так уж великолепно.
Более всего ей нравилось с ним обниматься — это было так тепло и уютно. Обниматься и еще готовить еду. Ей хотелось наполнить его тщедушное тело своей великолепной стряпней. Вскармливать его детишек своей щедрой грудью. Ни с того ни с сего на глаза навернулись слезы.
Пейджи стояла к Янку спиной, но оказалось, что он каким-то непостижимым образом понял, что она заплакала, обхватил ее руками и прижал к себе.
— Все будет хорошо, — сказал он. — Не надо волноваться. Поднявшись на цыпочки, она зарылась лицом ему в шею:
— Я так люблю тебя! Я не стою тебя. Я нехорошая. Часто выхожу из себя. Слишком много ругаюсь. Ты гораздо лучше меня.
Янк приподнял ее подбородок и пальцами отвел с лица белокурые волосы. Глаза его наполнились восхищением.
— Ты самая чудесная женщина в мире! Никак не могу поверить, что ты моя.
Янк смотрел на нее, и ей передалась вся доброта его души. А потом он наклонил голову и поцеловал ее. Боже, как долго! Ее еще никогда так не целовали! Его губы коснулись ее рта с такой осторожностью, что вначале она их даже не почувствовала. Тогда она сама прижала свои губы сильнее. И первая открыла рот.
А поцелуй все продолжался. Янк был человеком неистощимого терпения, свято верившим в то, что нужно хорошо исполнять любую работу. Он целовал ее щеки, глаза, потом уложил в постель и наклонил ее голову набок, чтобы было удобнее целовать в шею. Найдя на шее трепетавшую жилку, он припал к ней губами и принялся мысленно считать пульс.
Она ощутила в теле расслабляющее тепло. Губы Янка спустились пониже и замешкались в вырезе ее блузки. Грудь затрепетала в предвкушении его прикосновений. Ей захотелось почувствовать его еще больше. Ее руки прокрались ему под рубаху, но он вытащил их оттуда и мягко сжал между своими руками.
— Хочешь шампанского?
Она покачала головой. Не нужно ей никакого шампанского. Ей хотелось, чтобы он не останавливался.
Но он все равно встал. Прошел к ведерку со льдом и принялся возиться с бутылкой. Прошла целая вечность, прежде чем он наконец открыл ее. Вначале ему понадобилось обсушить ее полотенцем, затем он устроил целое действо, начав аккуратно снимать фольгу. А проволочную оплетку с пробки скручивал так, словно работал с очень тонким механизмом. Боже, ей захотелось заорать, чтобы он просто открыл бутыль и поскорее вернулся.
Пейджи оперлась на подушки, дожидаясь, пока он наполнит себе бокал. Он опять спросил, не хочется ли ей шампанского.
— Хорошо, — проворчала она в ответ. — Раз уж ты ее все-таки открыл, то давай.
Он вернулся, неся бокалы, и, остановившись у кровати, посмотрел на Пейджи. Узкое обручальное кольцо восхитительно смотрелось на его длинном тонком пальце. Ей снова стало жарко, и раздражение понемногу улетучилось. Матрац прогнулся, когда он, поставив бокалы на ночной столик, уселся на край кровати.
— Пока не пей, — предупредил он. — Мне нужно обдумать тост.
И уселся поосновательнее.
Это было что-то невероятное. Ей хотелось, чтобы он опять целовал ее и трогал грудь, а он просто сидел, размышляя над своим дурацким тостом. И, погрузившись в раздумья, вдруг начал проделывать эту штуку с ее ладонью. Просто слегка поглаживать ее большим пальцем. До этого еще никто не вытворял такого с ее ладонью. Это невероятно возбуждало. Прошло совсем немного времени, и она начала извиваться.
— Ну, ты уже придумал? — задыхаясь, спросила она наконец.
— Еще пару минут, — ответил он, перенося свою руку с ладони на более чувствительную кожу предплечья.
Она закрыла глаза. Губы приоткрылись. Что он с ней делает? Поглаживание предплечья длилось целую вечность, потом его рот опять коснулся ее губ в очередном сладостном поцелуе. Как хорошо, подумала она. Наконец-то они вернулись к настоящему делу.
Он поцеловал основание ее шеи, и она застонала. Его пальцы поиграли с верхней пуговкой на ее блузке. Казалось, прошло несколько лет, прежде чем он расстегнул ее и поцеловал открывшийся участок кожи, потом расстегнул следующую пуговицу. Пуговица — поцелуй, еще пуговица — опять поцелуй.
Вздымавшаяся над зубчатым кружевом бюстгальтера часть груди начала покрываться розовым румянцем. Ну когда он доберется до лифчика? А до брюк?
Он остановился.
— Думаю, тост готов.
Она заскрежетала зубами. Если он не сосредоточится на том, что нужно делать, придется ей самой провозглашать тост! Он подал ей бокал с шампанским.
— За мою жену, за самую прекрасную женщину на свете! Я люблю тебя.
Получилось довольно мило — в самом деле очень мило, — но за то время, что ей пришлось дожидаться, можно было придумать что-нибудь и пооригинальнее. Она чокнулась с ним, залпом выпила шампанское, уронила бокал на ковер и бросилась ему в руки.
Он нежно отстранился и снял с нее блузку.
Ей хотелось торжествующе завопить. Готово! Наконец-то у него появилась здравая мысль. Наконец-то он вспомнил, что от него ожидают. А сейчас бюстгальтер. Не забыл бы про бюстгальтер!
Он не забыл. Его проворные пальцы расстегнули застежку так ловко, что она, казалось, растворилась в его руках. Сняв эту кружевную деталь, он уложил Пейджи на кровать.
А потом стал просто рассматривать ее. Она лежала на спине, а он изучал ее своими глазами. Ее соски под его взглядом, отвердели и набухли. Он наклонился вперед. Она закрыла глаза, ожидая, когда его рот согреет грудь, и почувствовала, как его губы располагаются… на изгибе плеча.
Она тихо всхлипнула от разочарования. Лежавшие вдоль тела руки сжались в кулаки, а он еще целую вечность играл ее плечом.
«Моя грудь! — хотелось закричать ей. — Отведай мою грудь, мои хорошенькие сосочки».
Но этот олух, за которого она вышла замуж, открыл на внутренней стороне ее локтя на редкость чувствительный уголочек и присосался к нему.
— Твои брюки начинают мешать, — заметил он наконец.
— Да, — согласилась она. — Ну конечно.
И поспешила расстегнуть пояс и «молнию», но Янк опять отстранил ее. Он аккуратно стянул ее брюки и стал их складывать.
— Да какая разница, — сказала она. — Просто повесь на спинку стула.
— Они же помнутся, — ответил он, будто помять штаны значило совершить тяжкое преступление против природы. Встав и держа брюки за обшлага, он похлопал по складкам и начал выравнивать швы с такой геометрической точностью, при виде которой Евклид завопил бы от восторга.
Пейджи тоже хотелось завопить, но отнюдь не от восторга. Ну почему он никак не поймет, как трудно ей было возбудиться? И это возбуждение в любую секунду может исчезнуть. Так бывало всегда. Ему нужно поторопиться, пока подъем не пропал. Он что, не понимает?
По-видимому, он действительно не понимал. Ему зачем-то понадобилось отнести брюки к шкафу и повесить их туда. Да еще первая вешалка ему не подошла. Ему непременно подавай вешалку для брюк.
Пока он стоял, повернувшись к ней спиной, она сняла трусики и чуть приподняла колено, прижав подошву правой ноги к изгибу левой икры.
Когда он, повернувшись, увидал такое, у него глаза на лоб полезли. Решительно настроившись взять верх, она позволила своей руке томно упасть на край кровати и начала водить подошвой правой ноги вверх и вниз по икре. Янк подошел к кровати. Она прикусила нижнюю губу. Он резко отвернулся.
Пейджи быстро приподнялась на локте:
— Ты куда собрался?
Подойдя к одному из столов, Янк включил еще одну лампу.
— Здесь плохо видно, — пояснил он. — Я люблю видеть то, что делаю.
Затем вернулся к изножью кровати. Поглаживая руками ее икры, он нежно развел ее колени.
У Пейджи пересохло во рту. Она посмотрела на него.
Его руки поднялись к рубашке. Но вместо того чтобы снять ее, он принялся медленно закатывать рукава.
Пейджи внимательно наблюдала за лицом Янка. Она впервые заметила удовольствие, промелькнувшее в уголках его губ.
— Ты нарочно так делаешь, — выдохнула она.
— Полагаю, — ответил он, — никто никогда еще не потратил на тебя достаточно времени.
Этой ночью Пейджи пережила тысячу счастливых жизней. Янк был научен терпению и верил в силу кропотливого мастерства. Он любил выдвигать гипотезы и проверять их на деле. Например, если здесь использовать язык, а там руку…
Он был инженером, абсолютным гением, когда дело касалось работы с небольшими деталями. И каждую из ее маленьких деталей он подвергал строгой инспекции, и после его искусного манипулирования они взрывались.
Кто бы мог подумать, что ему придется даже глушить ртом ее крики? Кто бы мог вообразить, что этот рассеянный гений сможет наконец принести ей удовлетворение, ускользавшее от нее всю жизнь?
Когда он наконец присоединился к ней, глаза его остекленели, а дыхание сделалось таким же тяжелым, как и у нее. Она была уже не в состоянии рассуждать здраво, но смутно понимала, чего стоило ему это терпение, и любила за это еще сильнее.
Даже приготовившись войти в нее, он был осторожен. Он был ее мужем, ее любовником. Но прежде всего он был изобретателем, инженером. А хорошие инженеры никогда насильно не стыкуют детали, если они разного размера.
— Так хорошо? — негромко спросил он.
— О да, да! — выдохнула она.
— Моя жена. Любовь моя.
Она вскрикнула от наслаждения и страсти, когда он вошел в нее. Он ртом заглушил ее крики, и они начали двигаться в такт, в гармоничном полете направляясь к месту идеального завершения.
+++
Когда спустились сумерки, они, пресыщенные, лежали обнявшись.
— Почему ты тогда повел себя так, словно хотел, чтобы я пошла в постель с Митчем? — прошептала она.
— Потому что знал, что Митч не пойдет с тобой в постель.
— Пошел бы тоже, — негодующе сказала она. А потом рассмеялась. — Нет, похоже, не пошел бы. — Ее пальцы пощипывали его грудь. — Я думала, ты любишь Сюзанну.
Он погладил ее щеку.
— А я и вправду люблю. Точно так же, как и ты ее любишь.
Он не видел необходимости рассказывать ей, что не всегда было так. Было время, когда его очень сильно влекло к Сюзанне: она была совсем не такая, как те женщины, которых он знал.
— Для меня важно, чтобы Сюзанна была счастлива, — продолжал он. — Именно поэтому я и должен был заставить Сэма понять, что он не сможет получить ее обратно. Но что касается физического влечения…
Он не стал продолжать, и Пейджи заинтересовалась:
— Ну что? Скажи мне.
Он, казалось, был чем-то смущен.
— Только, пожалуйста, не принимай это как обиду, Пейджи. Я люблю Сюзанну и восхищаюсь ею. Но не кажется ли тебе, что она несколько… плосковата?
Пейджи посмотрела на их убогий номер для молодоженов, который Янк счел таким привлекательным. Хихикнув от удовольствия, она прижала Янка к груди.
— Полностью согласна с тобой, Янк. Сюзанна определенно плосковата для тебя.

Камера освещалась единственной люминесцентной лампой, тускло мигающей внутри проволочной сетки. Было уже начало десятого, а Изабел так и не увидела ни одной живой души, кроме Гарри, который вскоре после ее водворения сюда примчался с сухой одеждой, собранной Трейси.
В коридоре послышались шаги, и Изабел подняла глаза на стук открывшейся двери.
В камере появился Рен, заполнив собой тесное помещение. Даже здесь он ухитрялся выйти на первый план.
Она не пыталась разгадать его мысли. Он актер и способен изобразить любую эмоцию, какую только пожелает.
Дверь за ним закрылась. Замок щелкнул.
— Я с ума сходил от волнения, — выпалил он.
Безумным он не выглядел. Скорее решительным, но напряженным. Она отложила покоившийся на коленях блокнот, который вытребовала у Бернардо.
— Именно поэтому у тебя ушло три часа на то, чтобы сюда добраться?
— Нужно было сделать несколько звонков.
— Что ж, это все объясняет.
Он подошел ближе и сконфуженно всмотрелся в нее.
— Это сумасшествие на вершине горы… там такое творилось… ты в порядке?
— Меня так просто не сломать. А что, я тебе сделала больно?
Его губы вытянулись в ниточку. Улыбка или гримаса?
Она так и не поняла.
Он сунул было руку в карман, но тут же выдернул.
— Что ты имела в виду, когда сказала, что мыслила глобально?
Теперь, когда она знала свое место в мире, нет причин держать его в неведении.
— Свою жизнь. Я всегда советовала людям задаваться большими целями, но наконец поняла, что эти цели могут быть чересчур велики.
Она подвинулась ближе к краю топчана.
— Все равно не понимаю.
— Я мыслила такими великими категориями, что совсем забыла, в чем истинное предназначение моей жизни.
— Помогать людям! — свирепо воскликнул он. — И ты никогда, ни единой минуты об этом не забывала.
— Это было сферой деятельности. — Она нервно стиснула руки. — Мне ни к чему полные аудитории. Мне не нужен особняк у Центрального парка или шкаф, набитый одеждой от кутюр. В конце концов все это обрушилось на меня и задушило. Моя карьера, мое имущество — все это украло у меня дар времени, и я потеряла свое видение мира.
— Но теперь оно к тебе вернулось.
Утверждение. Не вопрос. Рен понял, что в ней изменилось нечто важное.
— Вернулось, — кивнула Изабел. Она получила куда больше удовлетворения, помогая Трейси и Гарри, чем от последней лекции в «Карнеги холле». Больше она не хотела быть гуру для массового потребления.
— Я открываю маленькую консультационную практику. Ничего роскошного — маленький офис в рабочем районе. Если люди не смогут платить — ничего страшного. Если смогут — тем лучше. Буду жить просто.
Рен пронзил ее своим знаменитым взглядом киношного убийцы.
— Боюсь, мои новости несколько подпортят твои простые планы.
Она смирилась с теорией хаоса и теперь покорно ждала, что скажет он.
Рен подвинулся достаточно близко, навис над ней, но Изабел и глазом не моргнула. Наоборот, ей вдруг стало интересно.
— Ты ухитрилась восстановить против себя весь город, когда украла статую.
— Я ее не крала, а позаимствовала.
— А вот этого никто не знал. И теперь местные обитатели жаждут упрятать тебя под замок лет этак на десять.
— Десять?!
— Я подумывал связаться с американским посольством, но это слишком рискованно.
— Мог бы упомянуть о том, что в этом году я отдала налоговому управлению целое состояние.
— Вряд ли в данной ситуации стоит лишний раз возвращаться к твоему преступному прошлому.
Он прислонился плечом к покрытой граффити стене, и Изабел невольно отметила, что сейчас вид у него куда более уверенный, чем четверть часа назад.
— Будь ты итальянской гражданкой, возможно, тебя бы не арестовали, но то обстоятельство, что ты иностранка, все усложняет.
— Похоже, мне нужен адвокат.
— Итальянские адвокаты вечно стараются все запутать.
— То есть мне остается только сидеть в тюрьме?
— Нет, если согласишься с моим планом. Боюсь, он несколько радикален, но у меня есть все основания думать, что с его помощью мы быстро вытащим тебя отсюда.
— И все же, как ни странно, я не слишком рвусь узнать подробности.
— У меня двойное гражданство. Как ты знаешь, моя мать была итальянкой, но я, кажется, не говорил, что родился в Италии.
— Не говорил.
— Она как раз веселилась на какой то римской вечеринке, когда начались роды. Поэтому я еще и гражданин Италии. И боюсь, это означает, что нам следует пожениться.
Изабел вскочила с топчана, как подброшенная пружиной:
— О чем это ты?
— Я говорил с местными чиновниками и они, не напрямую, конечно, дали мне понять, что не стали бы держать тебя в тюрьме, будь ты женой гражданина Италии. И поскольку ты все равно беременна…
— Я не беременна.
Суровый взгляд заставил Изабел осечься.
— Очевидно, ты забыла, что мы проделали всего несколько часов назад и где была при этом статуя.
— Ты не веришь в статую.
— С каких пор? — Он вскинул руку. — Страшно подумать, что за чудовище мы зачали там наверху. Стоит мне подумать о буре… — Он картинно вздрогнул и еще энергичнее напустился на нее: — Имеешь ли ты хоть малейшее представление о том, что требуется для воспитания подобного дьяволенка? Прежде всего терпение. К счастью, у тебя его много. Строгость — Богу известно, что ты строга. И мудрость. Ну, об этом сказано достаточно. Так что ты вполне годишься для такого дела. Изабел молча таращилась на него.
— Но не думай, я намереваюсь взять на себя часть обязанностей. Для меня приучить к горшку любого сосунка — пара пустяков.
Вот что происходит, когда впускаешь хаос в собственную жизнь.
Она отказывалась смягчиться:
— Мне что, предлагается забыть, что ты сбежал, как трус, когда я оказалась тебе не по зубам?
— Если бы ты действительно смогла забыть, я был бы крайне тебе благодарен, — попросил он, глядя на нее с мольбой. Но она, конечно, ошибается. Чтобы Рен и умолял кого то?!
— Я наконец поняла, что не с каждым кризисом стоит бороться. И как бы мы ни хотели защитить себя, нельзя уберечься от всего на свете. Если мы хотим жить полной жизнью, нужно смириться и с хаосом.
— И брак со мной может стать неплохим началом.
— Если не считать, что этот хаос каким то образом сам нас находит. Мы вовсе его не ищем.
— Все же…
— Страшно представить, насколько непростой будет наша жизнь. Мы совершенно разные люди. У каждого своя карьера. И где мы будем жить?
— О, ты что нибудь придумаешь. Начинай делать списки. Ты еще не забыла, как это делается? И пока ты занята списками, я позабочусь о самом важном.
— Интересно, о чем именно?
— Обставлю нашу кухню. Все по последнему слову техники. Поставлю низкий разделочный стол, чтобы наши дети тоже учились готовить, хотя следовало бы держать маленького шельмеца, которого ты носишь, подальше от ножей. Большая столовая с…
— Я не беременна.
— А я уверен в обратном. Отнеси это на счет мужской интуиции.
— С чего это ты вдруг передумал, Рен? Что с тобой случилось?
— Случилась ты.
Он подошел и сел на топчан, не дотрагиваясь до нее. Только глядя в глаза.
— Пойми, ты до смерти меня пугаешь. Ворвалась в мою жизнь и все перевернула. Сумела внушить мне совершенно новое представление о себе самом. Раньше я знал, кем был, но теперь наконец готов понять, кто же я есть на самом деле. Цинизм постепенно становится утомительным, но ты… очистила мою душу. — Неожиданно вскочив, так, что скрипнули пружины, он яростно заорал: — И не смей говорить, что больше меня не любишь, поскольку ты куда лучше меня, и я рассчитываю, что ты обойдешься с моим сердцем гораздо бережнее, чем я с твоим.
— Понятно.
Он принялся бегать по камере.
— Конечно, нам будет нелегко. Две карьеры. Дети. Разные графики поездок. Постоянные атаки прессы, которых я до сих пор всячески старался избежать. Тут и прячущиеся в кустах папарацци, и истории в таблоидах о том, как я избиваю тебя, а ты сидишь на игле. Мои натурные съемки и бесконечный поток женщин, норовящих залезть ко мне в штаны. И каждый раз, когда придется сниматься в любовной сцене с очередной красивой актрисой, ты станешь перечислять тысячу причин, по которым это тебя ничуть не волнует, но потом все рукава моих любимых рубашек окажутся отрезанными. — Он подступил к ней и ткнул пальцем в грудь. — Но женщина, стоявшая сегодня на стене, так сильна, что в одиночку может сразиться с армией. Я хочу немедленно услышать, что эта женщина не осталась на вершине горы.
Изабел выставила ладони вперед.
— Сдаюсь! Почему бы нет?
— Почему бы нет?
— Конечно.
Его руки бессильно опустились.
— И это все? Я изливаю свое сердце. Я люблю тебя так, что в глазах стоят чертовы слезы! И за все это получаю «Почему бы нет»?
— Интересно, чего ты ожидал? Что я брошусь тебе на шею только потому, что ты наконец опомнился и пришел в себя?
— А что, я слишком многого прошу?
Гордость поборола хаос, и она ответила насмешливым взглядом.
Он снова насупился. В глазах бушевала буря.
— И когда, по твоему, ты будешь готова? Броситься мне на шею, разумеется.
Она не на шутку задумалась. Ее арест — его рук дело. Она сразу это поняла. А что касается дурацкой истории насчет необходимости выйти за него, чтобы выбраться из тюрьмы, — такому не поверил бы последний идиот. Все же нечестные приемы — часть того, что делает его Реном Гейджем. И так ли уж она хотела, чтобы он изменился?
Ни чуточки.
Потому что в основе своей он глубоко порядочен. И понимает ее, как никто иной, даже она сама. Может ли она найти лучшего проводника в мире хаоса? И не последнюю роль играет тот неоспоримый факт, что сердце переполнено любовью к нему, хотя с ее стороны не слишком красиво так откровенно наслаждаться, видя его встревоженное лицо и глубокие морщинки на лбу. Что она за человек! Сплошная путаница противоречий! И как чудесно сознавать, что больше не нужно с ними бороться!
Но все же следует отплатить ему за арест, и она решила немного усложнить ситуацию.
— Может, перечислить все причины, по которым я не люблю тебя?
Рен побледнел, и маленькие радуги счастья вспыхнули в душе. Когда она успела стать такой стервой?
— Я не люблю тебя, потому что ты неотразим, хотя Богу известно, как благодарна за это.
Волна облегчения, разлившегося по его лицу, едва не растопила ее сердце, но какой смысл сразу сдаваться?
— Я не люблю тебя, потому что ты богат, поскольку тоже была богата и это труднее, чем кажется. Нет, твои деньги — явный недостаток. Я определенно не люблю тебя, потому что ты изумительный партнер в постели. А изумителен ты, потому что имел слишком много возможностей практиковаться, и меня это вовсе не окрыляет. Кроме того, нужно учитывать тот факт, что ты актер. И обманываешь себя, воображая, что я смогу спокойно выносить любовные сцены. Каждая будет доводить меня до белого каления, и я стану все вымещать на тебе.
«Ах, он еще и улыбается?»
Она попыталась придумать что то настолько ужасное, чтобы стереть улыбку с его лица, но на глазах у нее тоже выступили слезы, и Изабел сдалась.
— Больше всего я люблю тебя потому, что ты порядочный человек и умеешь вызвать во мне такое чувство, что я способна завоевать весь мир.
— Но ты действительно способна, — выдавил Рен сквозь сжимавшие горло эмоции. — А я обещаю развлекать тебя все то время, пока ты это делаешь.
Они смотрели друг на друга, и оба хотели продлить этот момент предвкушения, поэтому никто не придвинулся ближе.
— А ты сможешь вытащить меня из тюрьмы прямо сейчас? — спросила Изабел и едва скрыла улыбку, когда он неловко отвел глаза.
— Понимаешь, дело в том, что на эти звонки у меня ушло довольно много времени и теперь все закрыто на ночь. Боюсь, тебе придется просидеть в кутузке до утра.
— Поправка. Нам придется просидеть в кутузке до утра.
— Это один вариант. Есть и другой, немного более волнующий.
Они все еще не касались друг друга, но уже подвинулись ближе. Рен понизил голос и похлопал себя по карману.
— Я тут захватил пистолет на всякий случай. Дело, конечно, сложное, но мы всегда можем прорваться с боем.
Изабел улыбнулась и открыла объятия.
— Мой герой!
Игра продолжалась достаточно долго, и больше они не могли противиться неизбежному. И не все клятвы еще принесены.
— Ты дыхание моей жизни, знаешь это? — прошептал он в ее полураскрытые губы. — И знаешь, как я тебя люблю?
Она прижала ладонь к груди Рена и почувствовала, как его сердце пропустило удар.
— Нам, актерам, всегда мало, — продолжал он. — Скажи, сколько ты будешь любить меня?
— Ответ самый простой. Вечно.
Теперь он совсем не походил на серийного убийцу. В глазах сияла бесконечная доброта.
— Наверное, этого вполне достаточно.
Они целовались нежно и долго. Он зарылся пальцами в ее волосы. Она расстегнула пуговицы на его рубашке, чтобы коснуться кожи. Потом они отодвинулись. Слегка. Чтобы взглянуть в глаза друг другу. Все преграды, все барьеры, все препятствия рассыпались.
Она прижалась к его лбу своим.
— На этом месте обычно возникает музыка и бегут титры.
Он сжал руками ее лицо и снова улыбнулся.
— Вот тут ты ошибаешься, солнышко. Фильм только начинается.

— Что ты здесь делаешь? — соизволил он наконец спросить.
— Ищу тебя.
— Понятно. Ну вот, ты меня нашла. И что же?
Если бы только он пошевельнулся… может, она и нашла бы подходящие слова… Но он стоял неподвижно, глядя на Кит с таким видом, словно самое ее присутствие его раздражало.
И внезапно на нее навалилось все сразу: дорожные тяготы, ужасающая неуверенность, а теперь еще и это — вульгарная соперница, от которой за версту разит приторными духами.
Кит порылась в ридикюле и вынула толстый конверт.
— Хотела привезти тебе это.
Она положила конверт на стол, повернулась и бросилась к дверям.
Коридор и лестница показались ей бесконечными. Несколько раз она едва не упала и только чудом удержалась на ногах. Мужчины в салуне вытягивали шеи, чтобы лучше ее разглядеть. У подножия лестницы возвышалась Руби. Кит пролетела мимо нее к вертящейся двери. Она почти добралась до выхода, когда большие руки сжали ее плечи и развернули. Ноги оторвались от земли. Кейн подхватил ее и, прижав к груди, понес обратно.
Перепрыгивая через ступеньки, он добежал до спальни, распахнул дверь ногой и захлопнул ее тем же способом.
Сначала он вроде бы не знал, что делать. Растерянно огляделся, но, тут же придя в себя, бросил Кит на постель. Несколько минут прошли в молчании. Кейн с непроницаемым видом долго изучал ее, прежде чем подойти к столику и взять конверт.
Кит тихо лежала и смотрела, как он читал. Кейн проглядел страницы раз, второй, третий и покачал головой:
— Не верю! Ты не могла так поступить! Почему, Кит?
— Так нужно было.
Кейн подозрительно прищурился:
— Тебя заставили?
— Никто на свете не мог бы принудить меня к такому.
— Но что тогда?
Кит села на край кровати.
— Больше я ничего не могла придумать. Единственный способ…
— Что это значит? Какой еще способ?
Кит, словно онемев, уставилась на сложенные руки. Не дождавшись ответа, Кейн отшвырнул бумаги и подошел к ней.
— Кит! Почему ты продала «Райзен глори»?
Кит молчала. Кейн запустил руки в волосы и пробормотал тихо, задумчиво, не столько ей, сколько себе:
— Неужели это правда? «Райзен глори» так много значила для тебя! Все на свете! А ты запросила всего лишь по десять долларов за акр! Жалкая часть того, что она стоит на самом деле!
— Я хотела сбыть ее как можно быстрее и нашла подходящего покупателя. Деньги положены на твой счет в Чарльстонском банке.
— На мой счет? — ахнул Кейн.
— Это твоя плантация. Твои деньги помогли ее восстановить.
Кейн ничего не ответил. Тишина растягивалась, становясь до такой степени невыносимой, что Кит едва не закричала от тоски и отчаяния.
— Тебе понравится тот, кто ее купил, — с трудом выговорила она.
— Почему, Кит? Скажи, почему?
Действительно ли голос стал мягче? Или это ей кажется?
Она представила прижимавшуюся к нему Руби. Сколько еще женщин перебывало в его постели с тех пор, как он ее бросил? Вот и конец ее мечтам. Быстро же она спустилась на землю. Должно быть, она будет выглядеть настоящей идиоткой, когда попытается ему объяснить. Но теперь уже не до гордости. Больше между ними не будет лжи, тайной или явной. Только правда..
Кит подняла голову, стараясь сглотнуть застрявший в горле колючий ком. Кейн стоял в тени, и она была рада, что не видит его лица. Так легче говорить.
— Когда ты покинул меня, — медленно начала она, — я думала, что моя жизнь кончена. И так злилась — сначала на тебя, потом на себя. Только расставшись с тобой, я поняла, как любила тебя. Любила давно, только боялась признаться себе в этом. Предпочитала скрывать свои чувства под глупыми эмоциями вроде гнева и ненависти. Сначала я хотела сразу же ехать за тобой, но это… это было непрактично. Кроме того, я слишком часто действовала импульсивно. Но в этот раз следовало точно удостовериться, что я поступаю правильно. И сделать все, чтобы ты поверил мне, когда я скажу о своей любви.
— Поэтому ты решила продать «Райзен глори», — выдавил он.
Кит украдкой вытерла глаза.
— Я вообразила, что это станет доказательством моей любви. Собиралась размахивать им перед твоим носом, как неким знаменем. Мол, посмотри, на что я пошла ради тебя! Но, отказавшись от «Райзен глори», я вдруг поняла, что это всего лишь клочок земли. Это не мужчина, который может обнимать тебя, говорить с тобой, любить тебя. — Голос предательски прервался, и Кит поднялась, пытаясь скрыть слабость. — А потом я совершила последнюю глупость. Иногда» осуществленные планы оказываются куда хуже замыслов.
— И что же ты сотворила?
— Отдала Софронии свой трастовый фонд.
Из тени послышалось негромкое растерянное восклицайте, но Кит ничего не заметила. Слова вырывались короткими, отрывистыми взрывами.
— Я хотела избавиться от всего, чтобы ты чувствовал за меня ответственность. Что-то вроде страховки на случай, если ты скажешь, что не хочешь меня. Тогда я могла бы шмыгнуть носом, сказать, что мне некуда идти, и тебе пришлось бы меня приютить. Но я не настолько беспомощна. И никогда не останусь с тобой, если ты примешь меня лишь из чувства долга. Это еще ужаснее, чем жить в разлуке.
— Неужели так ужасно жить со мной в разлуке? Откуда эта неожиданная нежность? Кит испуганно вскинула голову.
Кейн выступил из темноты. Чудо! Настоящее чудо!
Груз прожитых лет словно куда-то исчез. Лицо снова стало молодым и открытым, заледеневшие серые глаза светились любовью.
— Да, — прошептала она.
Кейн в мгновение ока очутился рядом и, схватив ее в охапку, прижал к груди.
— Милая, милая Кит, — простонал он, опустив лицо в ее волосы. — Боже правый, как я тосковал по тебе! Как хотел тебя! Все это время я ни о чем больше думать не мог…
Она снова в его объятиях!
Кит пыталась втянуть в себя воздух, но отчего-то жалобно всхлипнула, вдыхая его знакомый чистый запах. Снова быть рядом с ним, ощущать тепло его тела после стольких месяцев отчаяния! Нет, это больше, чем она может вынести!
— Я хочу целовать тебя… ласкать… снова наполнить тебя… Никогда ничего не желал так сильно, — бормотал Кейн.
— Почему же медлишь?
Он потрясение смотрел в ее запрокинутое лицо, не находя нужных слов.
— И… и ты позволишь уложить тебя в постель, после того как застала меня с другой?
Острая, режущая боль на мгновение ослепила Кит, но она усилием воли задушила червячок сомнения.
— Думаю, тут есть и моя вина. Но предупреждаю: чтобы это было в последний раз
— Даю слово. — Его улыбка была непривычно нежной. — Ты любишь, как делаешь все: безоглядно, беззаветно, безудержно. В отличие от тебя у меня ушло куда больше времени, чтобы все понять и осознать. — Кейн чуть отстранился. — Как мне ни трудно, но сейчас я разожму руки. Потому что должен сказать все, чего бы мне это ни стоило. Но я не могу думать связно, когда ты так близко. — Он с мучительной медлительностью освободил Кит и отступил на такое расстояние, чтобы не касаться ее. — Я задолго до отъезда знал, что чувствую к тебе, но растерянность и глупость не дали увидеть все в истинном свете. Я ставил условия и всяческие ограничения и, не имея мужества прийти к тебе и честно признаться в своих чувствах, объясниться прямо, как это сделала ты, трусил и прятал голову в песок, как делал всю свою жизнь, когда чувствовал, что кто-то или что-то влечет меня к себе. Так вот, Кит, я устал бегать. У меня нет способа доказать это тебе. И нет даже знамени, которым я мог бы размахивать перед твоим носом. Но я люблю тебя и стану за тебя бороться.

— Уходи, Магнус, — попросила Софрония и с отвращением услышала, как дрожит ее голос. — Я уже все решила, не мешай мне.
— Еще как помешаю, — мрачно пообещал он. — Даже не сомневайся.
Спенс неспешно направился к Магнусу, вертя в руке трость с позолоченным набалдашником.
— Думаю, для всех будет лучше, если ты вернешься туда, откуда пришел. Едем, Софрония.
Но стоило ему протянуть руку, как Магнус бесцеремонно оттащил девушку.
— Попробуй только ее коснуться! — прорычал он и, толкнув Софронию себе за спину, стиснул кулаки и двинулся на врага.
Черный против белого. Оживший кошмар Софронии.
— Нет! — завопила она, теряя голову от страха. — Нет! Не бей его! Если хоть пальцем до него дотронешься, висеть тебе на дереве еще до конца дня!
— Прочь с дороги, Софрония!
— У белых вся власть, Магнус! Не трогай его!
Магнус отстранил ее, но это дорого ему стоило. Спенс подкрался сзади, размахнулся, и Магнус, обернувшись, тут же получил удар в грудь.
— Не лезь, куда тебя не звали, парень, — буркнул Спенс.
Магнус молниеносно выхватил у него трость и сломал о колено. Софрония взвизгнула. Магнус отшвырнул обломки, развернулся — и владелец рудника полетел на землю.
Как раз в этот момент Кит добежала до границы сада. Выскочив вперед, она подняла ружье и взвела курок.
— Проваливайте отсюда, мистер Спенс! Похоже, вам туг не рады.
Софрония облегченно вздохнула. Никогда еще она так не радовалась вмешательству Кит! Но Магнус помрачнел, как небо перед грозой. Спенс медленно поднялся, злобно взирая на Кит. И в этот момент чей-то низкий спокойный голос разрядил атмосферу.
— Кажется, у вас неприятности, мистер Спенс?
Взгляды всех присутствующих одновременно устремились на Кейна. Тот спешился, подошел к Кит присущей ему одному хищной, грациозной походкой и протянул руку.
— Дай мне ружье, Кит, — велел он так спокойно, словно просил передать за ужином хлеб.
Именно об этом Кит и мечтала: Она уже давно поняла, что не может целиться в человека. Кейн позаботится, чтобы с Магнусом ничего не случилось! Поэтому она протянула ружье мужу. Но к ее удивлению, он не попытался угрожать Спенсу оружием. Вместо этого он схватил Кит и не слишком нежно подтолкнул к Вандалу.
— Примите мои извинения, мистер Спенс. Взрывной темперамент моей жены общеизвестен.
Он сунул ружье в свисавший с седла чехол. Кит заметила, что Спенс не торопится обвинять ни ее, ни Магнуса. Благодаря прядильне Кейн стал влиятельным человеком в округе, и, по всей видимости, Спенс решал, стоит ли с ним ссориться.
— Ничего страшного, мистер Кейн. Ничего страшного, — повторял он, отряхивая брюки. — Женщины вообще непредсказуемы. Вряд ли кто из нас, мужчин, способен их понять.
— На редкость верное замечание, — кивнул Кейн, безразличный к злобному фырканью Кит.
Спенс поднял котелок и кивком показал на Магнуса:
— Вы очень цените этого парня, майор?
— А в чем дело?
Спенс заговорщически ухмыльнулся:
— Если он вам дорог, вряд ли вы будете так уж счастливы видеть его болтающимся в петле. И поскольку мы оба бизнесмены, я всецело готов забыть все, что тут случилось.
У Кит даже ноги подогнулись от облегчения. Взгляды Кейна и Магнуса скрестились.
Прошло несколько долгих напряженных секунд, прежде чем Кейн отвернулся и пожал плечами.
— Я не отвечаю за поступки Магнуса. Меня все это не касается.
Кит негодующе зашипела, но он подхватил ее, посадил на Вандала, сел сам и, пришпорив коня, помчался по аллее.
Софрония смотрела ему вслед, чувствуя, как к горлу подступает желчь. Майор считался другом Магнуса, но позорно отступил при первых же признаках опасности. Белые всегда объединяются против черных. Так всегда было, есть и будет.
Отчаяние охватило ее. Она обернулась к Магнусу, но того, казалось, не волновало предательство Кейна. Он стоял расставив ноги, легонько упираясь ладонью в бедро, в глазах сиял странный свет.
Любовь, которую она отказывалась признать, вырвалась наружу, разорвав невидимые узы и окатив ее очистительной волной. Как могла она так долго бороться со своими чувствами? Магнус — настоящий мужчина: сильный, добрый, честный. Гордый и сострадательный. И вот теперь она сама навлекла на него смертельную опасность.
Она сделала единственное, что посчитала возможным: повернулась спиной к Магнусу и вынудила себя шагнуть к Джеймсу Спенсу.
— Мистер Спенс, только я одна виновата во всем, что здесь произошло. — Она никак не могла заставить себя коснуться его руки. — Я флиртовала с Магнусом. Заставила его поверить, будто он что-то для меня значит. Вам придется все забыть. Я поеду с вами, если пообещаете, что не причините ему зла. Он хороший человек, это я его подвела.
Но сзади раздался голос Магнуса, мягкий и торжественный, как церковный гимн:
— Не выйдет, Софрония. Я не позволю тебе уйти с ним. Мистер Спенс, Софрония будет моей женой. И я не дам увести ее. Ничего у вас не выйдет.
Пальцы Софронии заледенели.
Спенс облизнул губы и бросил нервный взгляд в том направлении, где исчез Кейн. Магнус выше ростом, шире в плечах и сильнее, так что в драке Спенс наверняка проиграет. Но зачем ему драка, если можно победить иным способом?
Софрония с ужасом наблюдала, как меняется выражение его лица. В Южной Калифорнии ни одному негру не сойдет с рук то, что сотворил Магнус. Ударить белого человека?! Немыслимо! Если Спенс не заставит шерифа принять меры, то обратится в ку-клукс-клан, к чудовищам, которые года два назад начали терроризировать штат.
Сцены жестоких избиений и линчеваний теснились в ее мозгу, пока Спенс садился в кабриолет. Он взял в руки поводья, щелкнул кнутом и неожиданно обратился к Магнусу:
— Ты сделал большую ошибку, бой. — Не дождавшись ответа, он, даже не пытаясь скрыть неприязни, бросил Софронии: — Вернусь за тобой завтра.
— Минуту, мистер Спенс. — Магнус нагнулся, подобрал обломки трости и зашагал к кабриолету с непривычной уверенностью. — Я считаю себя человеком справедливым, поэтому решил предупредить вас: если попытаетесь преследовать меня, подвергнете себя серьезному риску. Возможно, вы решите послать сюда своих приятелей в простынях. Вряд ли это хорошая мысль, мистер Спенс. Скорее, наоборот.
— И что это должно означать? — ощерился Спенс.
— Видите ли, у меня есть таланты, мистер Спенс, о которых вам нужно знать. Мало того, у меня есть еще три-четыре друга с подобными же талантами. Правда, они такие же чернокожие, как я, так что вы можете решить, будто их таланты не стоят вашего внимания. Но тут вы просчитаетесь. Страшно просчитаетесь.
— О чем это ты?
— О динамите, мистер Спенс. Мерзкая штука, но очень полезная. Я научился им пользоваться, когда приходилось взрывать камни, чтобы построить прядильню. Большинство людей не слишком много знают о динамите, тем более что это совсем новое изобретение, но вы почему-то кажетесь мне человеком, который идет в ногу со временем. Бьюсь об заклад, что вы, к примеру, знаете, какие разрушения может причинить динамит, особенно если подорвать его в таком огнеопасном месте, как фосфатный пласт.
Спенс, не веря своим ушам, вытаращился на Магнуса:
— Ты мне угрожаешь?
— Скорее, пытаюсь объяснить, что к чему, мистер Спенс. У меня действительно хорошие друзья. Очень хорошие. И если со мной что-то случится, они крайне расстроятся. Мы же не хотим, чтобы так вышло, верно, мистер Спенс?
— Будь ты проклят!
Магнус поставил ногу на ступеньку кабриолета и пристроил обломки трости у себя на колене.
— Каждый мужчина должен заслужить свое счастье, мистер Спенс, а Софрония — моя. Я намереваюсь прожить с ней долго и мирно и готов сделать для этого все на свете. Каждый раз, встречая вас в городе, я буду снимать шляпу и вежливо желать вам доброго здоровья, и пока вы будете слышать слова приветствия, знайте, что счастливый человек хочет всяческих благ вам и вашему руднику.
Впившись взглядом в Спенса, он протянул ему сломанную трость.
Кипя гневом, Спенс выхватил половинки трости и щелкнул поводьями.
Софрония ошеломленно огляделась. Все, чему она стала свидетельницей, шло вразрез с установленными правилами, и все же это случилось. Она собственными глазами видела, как Магнус схватился с белым человеком и победил. Он боролся за нее. И защитил… даже от самой себя.
Софрония не помня себя бросилась в объятия Магнуса, снова и снова повторяя любимое имя.
— Ты извела меня, женщина, — тихо признался он, сжимая ее плечи.
Софрония заглянула ему в глаза, светившиеся искренней любовью. Он поднял руку и провел пальцем по ее губам, словно слепец, определяющий границы территории, которую собирался разведать. Помедлил… и поцеловал ее.
Софрония застенчиво зажмурилась, словно вновь превратившись в молодую неопытную девушку. Это он сделал ее чистой и невинной!
Магнус притянул ее ближе; поцелуй становился все более требовательным, но, вместо того чтобы испугаться, она наслаждалась его властью. Это он, ее мужчина, ее навеки! И это куда важнее, чем дом в Чарлстоне, шелковые платья и все деньги мира.
Когда они наконец оторвались друг от друга, Софрония заметила, что глаза Магнуса повлажнели. Этот сильный, мужественный человек, спокойно угрожавший взорвать рудник, превратился в мягкого, нежного добряка.
— Ты доставила мне немало тревог, женщина, — проворчал он. — Как только мы поженимся, я больше не потерплю подобного поведения.
— А мы разве поженимся? — кокетливо осведомилась она и, притянув к себе его голову, прижалась к губам в долгом, опьяняющем поцелуе.
— О да, сердечко мое, — ответил он, когда смог отдышаться. — Обязательно.

Сумочка соскользнула с коленей Лоры, и, нагнувшись за ней, она ударилась головой о «бардачок». Все планы Пола тут же вылетели из головы, и, как во сне, он услышал собственный голос:
– Лора, я люблю тебя, – произнес он, и был так поражен своими словами, что почти пропустил мимо ушей ее смех. – Понимаю, это безумие и можешь мне не верить, но это правда.
Смех стал еще веселее.
– Никогда не думала, что вы такой прекрасный актер. Неужели воображаете, будто я попадусь на эту удочку?
Все еще смеясь, Лора потерла лоб и взглянула ему в глаза. Постепенно смех замер. Губы ее чуть приоткрылись, и тут она сделала то, что воистину шокировало Пола. Она прочитала его мысли.
– Господи Боже, вы это серьезно?!
Он кивнул, не в силах говорить.
Прошло несколько долгих секунд. Он дал ей столько времени, сколько понадобится, чтобы прийти в себя.
Бретелька лифчика привычно соскользнула с плеча. Лора моргнула.
– Но я не влюблена в вас. Да и как это можно? Я почти вас не знаю. Но Боже мой, я хочу вас и клянусь, если это не сработает, а вам придет в голову уволить меня, я... – Она быстро отстегнула ремень. – Я сделаю так, что все агенты города занесут вас в черный список. Это ясно?
– Ясно, – успел сказать Пол. И едва он это произнес, Лора его атаковала.
И это было великолепно. Она сжала его лицо ладонями и припала к губам. А когда предложила сладкий кончик своего языка, волна нежности сделала его возбуждение еще более мощным. Пол извернулся и сумел положить ногу на ее бедро. Ее растрепавшиеся волосы задели его щеку. Поцелуй стал еще более страстным.
Пол сжал ее крепче. Ее тело под тонким шелком платья было поэмой чувственности.
– Я люблю тебя, – прошептал он, окончательно отбросив свой стратегический план.
– Ты псих.
– А ты – сплошной восторг.
Он с семнадцати лет не занимался ничем подобным в машине, и с тех пор удобнее здесь не стало.
Он нашарил молнию платья и как-то сумел расстегнуть. Руки скользнули по ее спине и коснулись лифчика.
– Это безумие, – застонала Лора.

Брэм разыскал в холодильнике графин с охлажденным чаем и сел, положив ноги на журнальный столик, со стаканом в руке. Он услышал шаги, но даже не поднял глаз.
– Похоже, ты вовсе не рада результатам кастинга. А я думал...
– Очевидно, мне всего лишь хотелось доказать себе самой, что я могу играть не только комедийные роли, – прощебетала Скутер, самая лучшая подруга Джорджи. – Кто ожидал от меня такого?
– Это тот счастливый шанс, которого ты ждала.
– Да, но...
Услышав нерешительные нотки в ее голосе, Брэм обернулся. Джорджи подняла руку:
– Мне нужно кое-что тебе сказать. Тебе это вряд ли понравится, но я ничуть не рада. Можешь называть меня как хочешь: я возражать не стану.
Брэм поднялся с дивана и приблизился к ней.
– Ты не будешь жить у Трева. Я не шучу, Джорджи. Я выполнял каждое условие брачного контракта, так что не мешает тебе сделать то же самое.
– Ты выполнял их не из благородства, а по своим эгоистичным мотивам.
– Не важно, – отрезал Брэм. – Я выполнил свою часть сделки. Тебе придется выполнить свою, или ты не та женщина, которой я тебя считал.
– В принципе верно, однако... – Сейчас она распустит язык как последняя идиотка, каковой и является. Карты на стол, Скиппер. Она поправила лежавший на столе журнал. – Я чувствую, что снова неравнодушна к тебе.
– Черта с два.
Он и глазом не моргнул! Но ее уже несло:
– Смешно, правда? Унизительно. Постыдно. К счастью, все зашло не слишком далеко, но ты знаешь меня: при любой возможности я готова навредить себе. Только не в этот раз. Теперь я задушу эту пакость в зародыше.
– Ты не влюблена в меня.
– Я сама с трудом в это верю. Слава Богу, я еще на самом краю. – Она ткнула в него пальцем. – Во всем виновато твое тело и твое лицо. Твои волосы... Ты так неотразим, что ни одна женщина не устоит. И я в том числе.
– Понял. Все дело в сексе. В душе ты девушка строгих принципов, которая должна верить, что влюблена, чтобы без помех наслаждаться сексом.
– Господи, по-моему, ты прав.
Он не сразу понял, что она загнала его в угол, а когда понял...
– Я хотел сказать не это...
– Ты определенно прав, – согласилась она. – Спасибо. Значит, больше никакого секса.
– Говорю же, я не это имел в виду!
– Видишь ли, если мы не разлучимся, мне остается только вернуться в твой дом и там уже влюбиться в тебя по уши! Представляешь, к чему все это приведет? Постыдные сцены, мои рыдания и мольбы. Ты чувствуешь себя последним дерьмом. А меня еще угораздит прекратить принимать противозачаточные таблетки. Надеюсь, общая картина тебе понятна?
– Поверить не могу! – пробормотал Брэм, запустив пальцы в волосы. – Не настолько же ты глупа? Это не любовь. Это просто секс. Ты слишком хорошо меня знаешь, чтобы влюбиться.
– Думай что хочешь.
– Ты лучше остальных знаешь, какой я эгоистичный, самовлюбленный бабник!
– Я ненавижу себя. Честное слово.
– Джорджи, не делай этого!
– Что я могу сказать? В жизни не попадала в такой ужасный переплет!
Брэм не ответил. Джорджи облизнула губы.
– Неловко, правда?
– Ничего подобного. Просто ты в своем репертуаре. Чересчур эмоциональна. Думай головой! Мы оба знаем, что ты заслуживаешь лучшего мужа.
– Наконец мы хоть в чем-то согласны!
Она надеялась снять напряжение, но Брэм помрачнел еще больше.
– Этот дурацкий разговор насчет любви... ты убедила меня, что беспокоишься о моих чувствах, но на самом деле просто зондировала почву!
– Пожалуйста, не вспоминай! Неужели не понимаешь, чего мне стоило проглотить гордость и признать, что я снова лезу в старую ловушку!
– Это временно. Ты изголодалась по сексу, а я хороший любовник.
– А если это нечто большее?
– Ни в коем случае. Вспомни, я вел себя как ангел. Теперь я понял, какую ошибку совершил. А теперь собирай вещи, и забудем об этом разговоре. Гарантирую, ничего подобного больше не случится.
– Прости, не могу.
– Конечно, можешь. Ты раздуваешь из мухи слона.
– Хотелось бы. Но как, по-твоему, я чувствую себя после такого унижения? Моя самооценка упала ниже плинтуса. А самоуважения вообще не осталось.
– Все потому, что ты ведешь себя как идиотка.
– И намерена положить этому конец.
– Я совершенно с тобой согласен. Ладно, иду на компромисс. Можешь пока что пожить в гостевом домике. Пока опять не поумнеешь.
– Но что скажут Чаз и Эрон? Гораздо лучше уехать на Малибу.
– Чаз уже все знает о Вегасе, а Эрон так предан тебе, что не осудит. Гостевой домик – идеальное место, чтобы справиться со своим безумием. Что же до работы... на площадке ты забудешь обо всем, кроме игры, а я стану прежним наглым чирьем на заднице. Не успеешь оглянуться, как снова придешь в себя.
И тогда ей придется труднее всего, но как раз когда она нуждалась в помощи, негодяйка Скутер внезапно исчезла! Джорджи не могла поднять на Брэма глаз, поэтому снова вышла в патио.

Они добрались до дома как раз в тот момент, когда небо разрезал первый зигзаг молнии. Брэм схватил Джорджи за руку, не давая подняться на веранду.
– Джорджи... – Воздух отчего-то не попадал в легкие. – Не знаю, стоит ли тебе это говорить...
Ветер снова бросил прядь волос ей в лицо. Джорджи откинула ее и наклонила голову. Брэм отпустил ее.
– Я... скучал по тебе все это время. Больше, чем мог представить.
Кислота обжигала желудок, сердце больно колотилось в груди.
Джорджи продолжала стоять, терпеливо выжидая.
– Помоги мне выйти из этого положения.
– Не понимаю, что ты пытаешься сказать.
– Э... я не понимал, как сильно привык к тебе, пока ты не уехала. Мы... я думал, это всего лишь настоящая дружба, но... не знаю, как сказать.
Тент громко хлопал на ветру.
– Я... кажется... влюбился в тебя.
Джорджи молча уставилась на него.
– Смешно, правда? Как раз в тот момент, когда ты сумела справиться с собой. Теперь... я жалею, что это случилось.
– Я тебе не верю.
– Потому что я солгал насчет Джейд? Но ведь из-за отчаяния. Всего лишь из-за него. Просто я не хотел... признаваться в том, что чувствую на самом деле.
– А что же ты чувствуешь на самом деле, Брэм? Тебе придется высказаться яснее. Потому что я не понимаю...
– Ты знаешь, о чем я.
Очевидно, Джорджи надоели его увертки, она отвернулась и шагнула к крыльцу.
– Это началось именно здесь, – крикнул он вслед. – Не пятнадцать-шестнадцать лет назад, во время съемок «Скипа и Скутер», но прямо здесь, на веранде Трева, три месяца назад. Ты и я.
Она остановилась на верхней ступеньке, повернулась и уставилась на него.
– С тех пор как мы проснулись в лас-вегасской гостинице, все продолжается и продолжается поездка на безумном чертовом колесе.
Порыв ветра поднял и понес по веранде газету.
– Я продолжал считать, что ты мой лучший друг, однако теперь знаю: это больше, чем дружба.
– Это секс.
Брэм ощутил вспышку гнева.
– Да, и секс тоже. Но это не все. Нам нет нужды притворяться друг перед другом. Мы... мы понимаем друг друга. – Он заспешил, вынуждая себя перейти к следующему пункту, хотя ненавидел себя за то, что собирался сказать: – Я даже подумывал... всего лишь подумывал. Твоя идея насчет... – гигантский кулак стиснул его грудь, – насчет ребенка.
Она издала слабый, непонятный звук, но это его не остановило:
– Конечно, я далек от того, чтобы сразу ее принять, просто говорю... что по крайней мере готов это обсудить.
Она пожирала его глазами. Ему хотелось заорать на нее. Признаться, что он лжет. Крикнуть, чтобы она не смела быть такой чертовски доверчивой.
Но вместо этого он постарался отбросить в сторону те жалкие лохмотья чести, которые сумел сохранить до сих пор, и перешел к большому гребаному финалу:
– Я... кажется, начинаю влюбляться в тебя, Джорджи. По-настоящему.
Она прижала кончики пальцев к губам. Раскат грома сотряс веранду.
– По-настоящему? – прошептала она.
Острые камешки дождевых капель жалили его лицо. Он кивнул.
Она ничего не делала. Просто стояла и смотрела на него. А затем произнесла его имя.
– Брэм...
Распахнув объятия, она бросилась ему на шею, прижалась к груди.
Ее нога скользнула между его ног.
Ему хотелось завыть от тоски и ужаса. Что он наделал?!
Но это длилось ровно до той минуты, пока она не вздернула колено и не врезала ему между ног.
Сквозь мучительный вопль боли до него донеслось два слова:
– Ты ублюдок!
Рев ветра... топот босых ног по полу веранды... стук двери... исчезающая в доме Джорджи...
И звуки его тяжелого дыхания.
Брэм, схватившись за перила крыльца, изо всех сил старался не потерять сознание.
Дверь открылась снова, и ключи от его машины, перелетев через всю веранду, утонули в песке.
Гроза разразилась в полную силу.
+++
Обретя способность двигаться снова, Брэм потащился на пляж и бросился в воду. Не замечая злобных волн, набегавших на берег, он молился, чтобы вода смыла его грехи.
Брэм нырнул под воду, выплыл и снова нырнул. Всю свою жизнь он суетился, изворачивался, интриговал, но никогда не совершал такой подлости, как в этот раз, когда пытался обвести вокруг пальца женщину, которая менее всего заслуживала чего-то подобного.
Брэм увидел летевший на него огромный вал за мгновение до того, как вся громада воды обрушилась на него. Он ушел вниз, захлебнулся, снова показался на поверхности и снова нырнул. Песчинки оцарапали локоть. Что-то острое впилось в ногу. Он терял силы. Легкие горели. Течение подхватило его и понесло: вверх, вниз... Брэм сам не знал, куда его несет. Равнодушный поток, следующий назначенным курсом.
Он вырвался на поверхность, увидел берег, но вода тянула на дно.
Джорджи стала его совестью, любовницей, ангелом-хранителем, лучшим другом.
Она стала его любовью...
Его тело рванулось к свету, мерцающему сиянию, который видел лишь он. Брэм жадно хватал губами воздух, пока снова не ушел вниз, до самого дна.
Он любит ее.
Течение снова принялось швырять его во все стороны: бесполезную частичку человеческого мусора, чьей целью в жизни было ублажать себя одного.
Но перед ним вдруг возникло лицо Джорджи. Ее образ и вытолкнул его на поверхность.
Кровоточило все: его локоть, его нога, его сердце.
Брэм выбрался на берег и рухнул на песок.
Вернувшись домой, позвонил на ее голосовую почту и выложил все:
– Джорджи, я люблю тебя. Не так, как уверял раньше. По-настоящему. Я знаю, со стороны все кажется фальшью, но теперь я понял то, чего не понимал еще сегодня утром.
Он продолжал, путаясь в словах, мыслях, пытаясь объяснить и терпя неудачу за неудачей. Понимая, что окончательно все испортил.

– Не все. Я ранил тебя – главного в своей жизни человека!
Брэм прижал Джорджи к стеклянным дверям.
– И теперь пытаюсь это исправить.
– Каким образом? – презрительно фыркнула она.
Он смотрел на нее. В потемневших глазах отражались все муки истерзанной души – неплохая актерская школа.
– Я люблю тебя, Джорджи.
Перед ее глазами вспыхнул фейерверк.
– С чего это вдруг?
– Потому что люблю. Потому что ты – это ты.
– Выглядишь искренним. И голос – сама искренность, – бросила она, отшвыривая его руку. – Но я не верю ни единому слову.
Кто-то менее циничный мог бы посчитать, что самая настоящая боль стянула уголки его губ.
– То, что случилось тогда на пляже... – начал Брэм. – Я понимаю, как уродливо все это выглядело. И тем не менее в тот день на меня снизошло озарение, которого я не ожидал, но в котором так нуждался.
– Вот это чудо!
– Я знал, что ты не поверишь, и не могу тебя винить. – Он сунул руки в карманы.
Больше никаких молчаливых страданий, сопровождавших ее развод с Лансом. Поэтому она выложила все:
– Давай начнем с твоей карьеры. Три с половиной месяца назад я была человеком, готовым на все, лишь бы сохранить свой имидж. Совсем как ты сейчас. Твое сомнительное прошлое встало на пути твоего будущего, и ты использовал меня, чтобы все исправить.
– Это не...
– «Дом на дереве» не единственный твой проект в этой жизни. Скорее первая часть тщательно спланированной стратегии утвердить себя в глазах публики в качестве респектабельного актера и продюсера.
– В честолюбии нет ничего дурного.
– Есть, если ты намерен использовать меня, чтобы получить титул «Господин Надежность».
– Это Голливуд, Джорджи! Земля обетованная для разведенных.
Похоже, сердце Джорджи обросло мозолями, потому что она по-прежнему не верила ни единому его слову.
– Ты скажешь все, что угодно, только бы избежать публичного разрыва, но мне осточертело притворяться. Я прикажу Эрону прекратить эти трогательные заявления для прессы. И на этот раз позабочусь о том, чтобы он выполнил мой приказ.
– Черта с два.
Холодный расчет, светившийся в его глазах, сменился упертой решимостью. А потом у него, кажется, поехала крыша. Он больно прижался губами к ее губам, после чего сначала подтолкнул, а потом потащил Джорджи к заднему коридору.
– Ты пойдешь со мной.
Она споткнулась, но он крепко держал ее, не давая упасть.
– Отпусти!
– Я беру тебя на прогулку, – отрезал он.
– Можно подумать, ты предлагаешь что-то новенькое!
– Заткнись.
Он волоком втянул ее в гараж. Нет, грубым он не был, но и нежности особой не наблюдалось.
– Тебе пора понять, как высоко я ценю свою респектабельность.
Сейчас Брэм походил на буйного дикаря из их прошлого.
– Я никуда с тобой не поеду!
– Посмотрим! Я сильнее тебя. А твои отчаяние и злость никак не сравнятся с моими.
Он впихнул ее в машину, и не успела Джорджи оглянуться, как они уже мчались к воротам. Два черных мини-вэна пустились за ними в погоню.
Он вел машину как маньяк, но Джорджи была слишком обозлена, чтобы волноваться. Опять ему понадобилось разбить ей сердце!
Они выскочили на бульвар Робертсона, где сегодня, в субботу, было полно потенциальных покупателей. Джорджи подалась вперед, когда машина, визжа тормозами, остановилась на стоянке перед «Айви», вторым домом папарацци.
– Зачем мы приехали сюда?
– Появиться перед репортерами в рекламных целях.
– Шутишь?
Один из репортеров заметил их и попытался сфотографировать через ветровое стекло. Джорджи выехала из пляжного домика без макияжа. Волосы растрепаны, футболка именно того оттенка голубого, который совершенно не сочетается с бирюзовыми шортами, и вместо босоножек она второпях натянула пляжные тапочки.
– Я не покажусь им в таком виде.
– По-моему, это ты решила не заботиться о своем имидже.
– Существует огромная разница между равнодушием к своему имиджу и походом в приличный ресторан в грязных шортах и тапочках.
Еще трое фотографов напирали на машину. Остальные пробирались между мчащимся по мостовой транспортом, чтобы добраться до добычи.
– Мы не идем в ресторан, – заверил Брэм. – И по-моему, ты выглядишь прекрасно.
Он выскочил из машины, передал пачку банкнот швейцару и пробился через толпу вопящих фотографов, чтобы открыть дверь для Джорджи.
Футболка и шорты, всклокоченные волосы, никакого макияжа... и муж, который, возможно, любит ее, но скорее всего – нет.
Окончательно потеряв чувство реальности, Джорджи вышла.
И тут разразилось столпотворение. Парочку так давно не видели вместе, что все папарацци принялись немедленно их «расстреливать».
– Брэм! Джорджи! Сюда!
– Где вы были все это время?
– Джорджи, скажите, Мел Даффи солгал насчет вашей встречи?
– Вы беременны?
– Вы все еще вместе?
– Что это с вашим костюмом, Джорджи?
Брэм обнял ее за талию и повел через толпу к крыльцу отеля.
– Дайте нам вздохнуть, парни! Сделаете вы свои снимки, Только не толпитесь!
– Кому нужны пресс-конференции, когда у нас есть «Айви»? – прошептал ей на ухо Брэм.
– Брэм, я...
– Слушайте все! – Он повелительно поднял руку.
У Джорджи голова шла кругом, и все же она каким-то образом умудрилась скривить губы в ухмылке Скутер, однако тут же взяла себя в руки. Никакого притворства. Она была рассержена, взбудоражена и изнемогала от боли в желудке, но ей плевать, если об этом узнают все.
Поэтому она позволила всем своим чувствам отразиться на лице.
Толпа затопила тротуар. Защелкали затворы камер. Непрерывно трещали вспышки.
Брэм снова заговорил, перекрывая шум:
– Все вы знаете, что три месяца назад мыс Джорджи поженились в Лас-Вегасе. Но вот чего вы не знаете...
Она понятия не имела, что он задумал, и ей было безразлично. Пусть мелет все, что придет в голову. Всякая ложь будет на его совести.
– ...Вы не знаете того, что мы стали жертвами пары коктейлей, сдобренных наркотиками, и что до памятной вечеринки мы люто ненавидели друг друга. С тех пор нам пришлось изображать влюбленных.
Джорджи вскинула голову. Может, она ослышалась? Брэм готов стоять на крыльце «Айви», разоблачая их заговор?!
Оказалось, что так оно и есть. Он рассказал все – в сжатой форме, разумеется, – не упустив ни единого факта, даже гнусной сиены на пляже.
Она рассматривала его решительно выдвинутый подбородок и невольно вспоминала постеры с великолепными киногероями, что висели на стене его офиса.
Папарацци привыкли чаще иметь дело с ложью, чем с правдой, и не поверили ни единому слову.
– Решили навешать нам лапши на уши, верно?
– Ничего подобного, – покачал головой Брэм. – Джорджи вбила себе в голову, что отныне должна вести честную жизнь. Должно быть, насмотрелась ток-шоу Опры.
– Джорджи. Это вы подбили Брэма на такое?
– Нет, конечно!
Они нападали, как стая шакалов, трусливых и злобных, но Брэм сумел перекричать всех:
– Отныне мы говорим вам только правду, но не рассчитывайте, что станем исповедоваться как на духу. Мы скажем вам только то, что хотим сказать, даже если возникнет необходимость продвигать картину и нам понадобится реклама. Что же до будущего этого брака... Джорджи хочет уйти от меня. А я люблю свою жену и из кожи вон лезу, чтобы уговорить ее передумать. Пока это все, что вам удастся услышать от нас обоих. Понятно?
Репортеры буквально обезумели. Каждый старался протолкнуться вперед. Брэму каким-то образом удалось отшвырнуть двоих. При этом он обнимал Джорджи так крепко, что оторвал от земли и она потеряла один из шлепанцев. Швейцару удалось открыть дверь машины, и Джорджи скользнула внутрь.
Отъезжая, Брэм едва не задавил двух фотографов, повисших на капоте.
– Не желаю больше слышать ни слова о скрытых мотивах, – прорычал он. Мрачная физиономия и угрожающие нотки в голосе не оставляли места возражениям. – Собственно говоря, я вообще не желаю разговаривать.
Что же, ее это устраивает, тем более что она вообще не знает, что сказать.

Прижимая DVD к себе, Джорджи скинула второй шлепанец и босиком побежала в дом.
Сначала она увидела две пары маленьких ножек, шагающих по яркой зелени газона. На одних были черные лакированные тупоносые туфельки и кокетливые белые носочки. Другие были обуты в блестящие черные «оксфордские» туфли со шнуровкой, над которыми нависали обшлага черных брюк. Наконец ноги остановились и повернулись к кому-то, кто стоял сзади.
– Папа... – прошептала малышка.
Джорджи поежилась.
– Ты сказала, что не будешь плакать! – свирепо прошипел мальчик.
– Я не плачу, – пропищала девочка. – Я хочу к папе.
В кадр вошла третья пара туфель. Черных, мужских, узконосых.
– Я здесь, солнышко. Нужно было помочь твоей бабушке.
Джорджи вздрогнула, когда в кадре появилась мужская рука. На безымянном пальце поблескивало платиновое обручальное кольцо. Рука сжала ладошку девочки.
Ее лицо крупным кадром. Похоже, ей лет семь-восемь. Светлые волосы обрамляют ангельское личико. На шейке поблескивает тонкая жемчужная нить. Девочка одета в черное бархатное платье.
Камера отъехала. Мрачный мальчик приблизительно того же возраста взял мужчину за другую руку.
Вид сзади: высокий худой мужчина и двое маленьких детей бредут по ухоженному газону на фоне тенистых деревьев. Снова деревья. Какие-то камни.
Крупный план.
Это не камни.
Кладбище?
И неожиданно экран заполнило лицо мужчины – Скипа Скофилда. Он был старше, более представителен и очень ухожен, как все Скофилды. Короткие волнистые волосы, черный костюм от дорогого портного, респектабельный темно-красный галстук и белоснежная сорочка. Глубокие борозды скорби рассекают красивое лицо.
Джорджи недоверчиво покачала головой. Не может же он...
– Я не хочу, папа! – вскрикнула девочка.
– Знаю, милая.
Скип подхватил дочь одной рукой, а другой обнял худенькие мальчишечьи плечи.
«Это ситком! Ему полагается быть смешным!» – хотела за вопить Джорджи.
Теперь все трое стояли у свежевырытой могилы. На заднем фоне маячили друзья и соседи, тоже в черном. Мальчик уткнулся лицом в пиджак отца.
– Я уже скучаю по маме, – пробормотал он.
– Я тоже, сынок. Она так и не узнала, как сильно я ее любил.
– Нужно было сказать.
– Я пытался. Но она мне не верила.
Священник начал заупокойную службу. Голос показался Джорджи знакомым. Она прищурилась.
Конец церемонии. Крупный план гроба. Пригоршня земли, разбившейся о полированную крышку. Три большие пушистые гортензии.
Скип. Рядом с ним священник, который не имел права играть эту роль.
– Мои соболезнования, сын, – произнес он, похлопав Скипа по спине.
Крупный план: Скип и двое рыдающих детей. Одни у могилы. Скип падает на колени и прижимает ребятишек к себе. Глаза зажмурены от боли.
– Слава Богу, – выдыхает он. – Слава Богу, что вы у меня есть.
Мальчик внезапно отстраняется. Мстительная ухмылка. Злые глаза.
– Только вот нас у тебя нет!
Девочка подбоченивается:
– Мы воображаемые, ты забыл?
– Мы дети, которых ты мог бы иметь, если бы не был таким идиотом!
Джорджи еще ничего не успела понять, но дети уже исчезли. Мужчина совсем один. Измученный. Отчаявшийся. Он вынимает из венка гортензию и подносит к губам:
– Я люблю тебя. Всем сердцем. Это навсегда, Джорджи.
Экран темнеет.
Джорджи долго сидела, не в силах пошевелиться. Наконец опомнившись, она вскочила и вылетела в коридор. Ну и ну! Такого она не ожидала!
Она скатилась вниз, помчалась по веранде, по дорожке, ведущей к гостевому дому. И сквозь стеклянные двери увидела Брэма. Он сидел за письменным столом, глядя в пустоту. Когда она ворвалась в комнату, он словно взметнулся из-за стола.
– И это – любовное послание?! – завопила она.
Брэм нерешительно кивнул. Лицо его было бледным как полотно.
Она уперла руки в бока:
– Ты меня прикончил?!
Брэм с трудом сглотнул: очевидно, язык ему не повиновался.
– Ты... же... не думала... что я прикончу себя?
– И мой отец! Мой собственный отец хоронил меня!
– Он хороший актер. И... и поразительно порядочный тесть.
Джорджи скрипнула зубами.
– Не могу поверить, что ты убил Скутер!
– У меня не было времени поразмыслить над сценарием. Лучшего ничего не придумалось, тем более что пришлось снимать без тебя.
– Еще бы!
– Все было бы сделано вчера, но твоя фиктивная дочь с лицом ангелочка повела себя как примадонна. Хуже чирья на заднице. Не представляю, как мы будем с ней работать. В «Доме на дереве» она играет ребенка, над которым издевается садист-отец.
– Великая маленькая актриса, значит, – протянула Джорджи, скрестив руки на груди. – Присмотрись, у меня слезы на глазах.
– Если у нас когда-нибудь родится ребенок, который станет так себя вести...
– Значит, во всем будет виноват отец?
Брэм от удивления онемел, но Джорджи еще была не готова снять его с крючка, хотя в душе бурлили колючие пузырьки счастья.
– Клянусь Богом, Брэм, это был самый глупый, пошлый, банальный кинематографический мусор...
– Я подозревал, что тебе понравится.
Судя по виду, он не знал, что делать со своими руками.
– Тебе ведь понравилось? Это был единственный способ показать тебе, что я отчетливо сознаю, как обидел тебя в тот день, на пляже. Ты ведь поняла, правда?
– Как ни странно, да.
Его лицо исказилось.
– Тебе придется помочь мне, Джорджи. До тебя я никого не любил.
– Даже себя, – спокойно добавила она.
– Что там было любить? Пока ты не полюбила меня в ответ. – Он сунул руку в карман. – Я не хочу снова ранить тебя. Никогда больше. Но я уже сделал это. Принес в жертву то, что ты больше всего хотела. – Он снова скривился. – Элен тебе никогда не сыграть. Контракт подписан. Знаю, эта роль значила для тебя все и из-за меня ты ее не получила, но больше я ничего не смог придумать. У меня не было другого способа доказать, что мне нужна только ты, а не твое участие в картине.
– Мне все ясно.
Джорджи вспомнила о ранах, которые наносили люди себе и друг другу во имя любви, и осознала, что настало время признаться в том, что сама поняла совсем недавно:
– Я рада.
– Да нет, какая тут радость? Я ничего не могу исправить, милая, как и загладить свою вину.
– Нечего тут заглаживать.
Он не мог отвести глаз от ее лица. Джорджи никогда не чувствовала себя такой любимой и желанной.
Они смотрели в глаза друг друга. В души друг друга. И никому не приходило в голову отпустить остроту.
Брэм поцеловал ее, нежно, как молодую девственницу. Сладчайшая встреча губ и сердец. Все происходившее было постыдно романтичным... но не таким постыдным, как их влажные щеки.
Они крепко обнялись: глаза закрыты, сердца колотятся... души обнажены. Каждый знал недостатки другого так же хорошо, как свои собственные, а сильные стороны – даже лучше. И это делало момент еще слаще.
Они долго разговаривали.
– Я хочу снова выйти замуж, – прошептала Джорджи. – По-настоящему.
Он поцеловал ее висок.
– Правда?
– Закрытая церемония. Прекрасная и интимная.
– Согласен.
Его рука скользнула к ее груди, и похоть, едва тлевшая между ними, взорвалась. От Джорджи потребовалось немало усилий, чтобы отстраниться.
– Можешь представить, как мне трудно это сказать? – Она поднесла его руку к губам и поцеловала. – Но я хочу брачную ночь.
Брэм застонал.
– Пожалуйста, только не то, о чем я думаю.
– Ты так решительно возражаешь?
– Да, – кивнул он, хорошенько поразмыслив.
– Но все равно согласишься, верно?
Он сжал ладонями ее лицо.
– Ты ведь не даешь мне выбора.
– Не даю. Мы скованы одной цепью.
Брэм улыбнулся и обнял ее за бедра.
– У Поппи есть ровно двадцать четыре часа, чтобы организовать свадьбу твоей мечты. Я же позабочусь о медовом месяце.
– Двадцать четыре часа? Мы не успеем.
– Успеем.
Поппи все смогла организовать, хотя ей потребовалось не двадцать четыре часа, а сорок восемь; и потом, несмотря на все старания, бедняге не позволили присутствовать на церемонии, что совсем ей не понравилось.
Они поженились на закате, на уединенном клочке пляжа, в песчаной бухте, в присутствии всего пятерых гостей: Чаз, Эрона, Пола, Лоры и Мег, которая пришла одна, потому что ей не позволили привести спутника. Саша и Эйприл не успели к началу, и Брэм отказался их ждать.
На Джорджи было простое желтое хлопчатобумажное платье. В волосы были вплетены цветы. Брэм женился босым.
Предварительно написанные каждым и произнесенные от всего сердца обеты выражали то, что они знали, чему научились и что обещали.
После церемонии все уселись вокруг костра и ели крабов, приготовленных Чаз. Пол и Лора не сводили друг с друга глаз.
Брэм смотрел в прекрасное лицо жены, светящееся в пламени костра, и понимал, что паника, бывшая его безмолвным компаньоном с тех пор, как он себя помнил, бесследно исчезла. Если такая мудрая женщина, как Джорджи, согласилась принять его, со всеми недостатками, значит, ему давно пора принять самого себя.
Это изысканное, нежное, доброе, чудесное создание принадлежит ему. Может, ему следовало бояться подвести ее, но он не боялся. Потому что всегда будет рядом.
Когда солнце зашло, Джорджи заметила, что со стоявшей на якоре яхты спустили шлюпку.
– Что это?
– Мой сюрприз, – прошептал Брэм ей в волосы. – Я хотел, чтобы наша брачная ночь прошла на яхте. Нужно же как-то загладить вину за первый раз.
– Ты давно это сделал, – улыбнулась Джорджи.
Гости провожали их, осыпая бурым рисом, принесенным Мег. Пока они плыли на яхту, Брэм крепко обнимал жену. Он хотел, чтобы брачная ночь запомнилась ей на всю жизнь. Ланс увез ее в экипаже, запряженном шестеркой белых коней, и Брэм не хотел отставать.
Когда они поднялись на борт, он провел Джорджи в самую большую каюту.
– Добро пожаловать в медовый месяц, любимая.
– О, Брэм...
Все было как он пожелал. Белые высокие свечи отбрасывали мерцающие отблески на деревянные панели и роскошные ковры.
– Так прекрасно... – прошептала Джорджи мечтательно, и Брэм понял – она напрочь забыла об экипаже и белых конях. – Я все здесь люблю. И люблю тебя. – Взгляд Джорджи упал на постель, и она разразилась смехом: – Неужели простыни усыпаны розовыми лепестками?
– Слишком много? – улыбнулся Брэм, уткнувшись носом в ее волосы.
– Больше чем много.
Она обхватила его руками.
– Это просто сказка!
Брэм медленно раздел ее, целуя все, что открывала одежда: изгиб плеча, холмик груди, живот, бедра, ноги, отчетливо сознавая, что счастливее его нет на земле человека.
Джорджи раздевала его так же медленно...
Когда уже больше не было сил выносить эту сладкую пытку, Брэм увлек ее на кровать, усыпанную розовыми лепестками.
Он снял лепесток с ее губ.
– Эти поганцы лезут во все места.
– И не говори. Даже сюда попали. – Она раздвинула ноги. – Сделай что-нибудь, хорошо?
Так что, возможно, розовые лепестки были не такой уж плохой идеей.
Яхта слегка покачивалась на волнах. Они снова и снова любили друг друга, надежно укрытые в своем маленьком чувственном мирке, на этот раз давая обеты не словами, а телами.
Джорджи пошевелилась, открыла глаза, но не позволила мужу поцеловать ее, пока он не почистит зубы. Когда она, так и не одевшись, вышла из ванной, он увидел прилипший к соску увядший розовый лепесток и протянул руку.
– Иди сюда, жена. Давай сделаем тебе ребенка.

Ее смелые надежды были разбиты вдребезги, и ужас занял их место, когда она подняла глаза и увидела его, стоявшего в тени около нее. Его безукоризненно чистый вечерний костюм был только слегка помят в результате сумасшедшей скачки; белые оборки спереди рубашки выглядели такими же свежими, как когда он вошел в парадную дверь Тальботов. Только дикий гнев, исказивший его черты, был другим. Это и ужасный черный хлыст, который свободно болтался в его руке.
Она застыла, ее испуганные глаза приклеились к ужасающему оружию. Сначала он был так же неподвижен как она, а потом сделал шаг по направлению к ней.
- Господи, Куин! – закричала она, страх превращал ее слова в неровные искаженные звуки. – Ты сошел с ума? – Когда он не ответил, она в отчаянии вскочила на ноги.
Он приближался к ней убийственной целеустремленностью. Она начала пятиться назад, а потом с ужасом смотрела, как он разматывает плеть, пока в его руке не остался только крепкий кожаный конец, зажатый в кулаке.
- Я не выхожу за рамки моих супружеских прав.
Крик взорвался в ее горле.
- Если ты не хочешь, чтобы слуги стали свидетелями этого, советую тебе держать свои крики при себе. Или может мне заткнуть тебе рот?
- Ты не можешь сделать этого, - зарыдала она, не в состоянии отвести глаз от ужасной плети, извивающейся на полу у его ног, пока он приближался к ней. – Сегодня ночью ничего не произошло. Ничего никогда не происходило, я клянусь. Я люблю тебя, Куин! - Признание вырвалось из нее в агонии. – Я люблю тебя!
Взвыв от ярости, он поднял руку и резко двинул запястьем.
Никогда ему не пришла бы мысль ударить. Просто случайность, что он держал хлыст в руке, потому что поглощенный собственным отчаяньем, рассеянно поднял его с пола стойла, где его небрежно бросил один из конюших. Но когда увидел страх в ее глазах и понял, что она действительно верит в то, что он может использовать отвратительное оружие против нее, он не смог отбросить его. А теперь в гневе, услышав ее клятвы любви, и зная, что она просто лжет, чтобы спастись, он ударил.
Жесткий кончик плети рассек шелк ее платья, разрезая ткань от бедра и до самого низа и обнажая стройную ногу. Он не коснулся ее тела, но для него это не имело значения. Наполненный ненавистью к самому себе, он бросил отвратительное оружие поперек конюшни. С задушенным криком, Ноэль бросилась на него.
- Я убью тебя за это!
Рукоять еще была теплой от его руки, когда она схватила ее. И, не раздумывая, отвела руку назад и размахнулась. Плеть коснулась его подбородка, оставляя тонкий кровавый след за собой. Прежде чем она смогла размахнуться еще раз, он зажал хлыст в кулаке и вырвал из ее руки. Потеряв рассудок, она побежала к нему, собираясь выцарапать глаза, едва заметив, когда он сдержал ее руки.
- Ты лицемер! – кричала она. – Я никогда не была неверной! Не то что ты! Сколько женщин было здесь с тех пор, как мы поженились? Расставляя ноги, чтобы ты мог покрыть их.
- Хватит, - зарычал он. – Ты даже говоришь как шлюха. – Схватив ее за плечи, он толкнул ее на солому. – Теперь ты изобразишь шлюху для меня!
С криком, который был в равной степени полон и отчаяния и гнева, он задрал ее юбку и упал на нее. Его пальцы оставляли царапины на нежной коже ее живота, когда он срывал изящное нижнее белье. Он жестоко изнасиловал ее.

Тихонько всхлипнув, Ноэль отвернулась и бросилась к деревьям, несясь без разбору, ошеломленная болью и чувством утраты. Она не слышала шагов, преследующих ее, и еле ощутила на плечах его руки, притягивающие к твердому телу, шероховатость его куртки возле щеки.
– Высочество, не плачь. Пожалуйста, не плачь, – хрипло шептал он. – Не позволяй мне обижать тебе еще больше, чем уже обидел.
Она сжала кулаки и уперлась в его грудь.
– Почему ты не отослал меня прочь давным-давно, вместо того, чтобы мучить? – рыдала она. – Это твоя месть? Заставить меня влюбиться, а затем отшвырнуть прочь? На это тебя толкнула ненависть ко мне?
– Ненависть? – он отстранил ее и встряхнул. – Боже милостивый, ты – самое замечательное, что когда-либо случалось со мной. Я люблю тебя больше жизни!
– Тогда почему ты бросил меня? – вопила она, не веря признанию, о котором так долго мечтала.
– Ради Бога, что я мог сказать тебе? – его губы скривились, и последующие слова были полны издевки. – Моя дорогая жена, хоть я приласкал тебя хлыстом и изнасиловал на конюшне, ты не можешь не понять, что я действительно люблю тебя?!
– Да, – закричала она. – Именно так ты и должен был сказать!
Он убрал руки с ее плеч и с проклятием отвернулся.
– Неужели ты не понимаешь? Даже если ты сможешь простить меня, сам себя я никогда не прощу.
Слезы струились по ее щекам.
– Тогда почему ты вернулся в Телевею?
Довольно долго он молчал. Когда же заговорил, голос звучал спокойно и безучастно.
– Я вернулся, потому что хотел увидеть тебя в последний раз и убедиться, что с тобой все в порядке, – он вглядывался куда-то вдаль. – Выходи замуж за Вольфа Брандта. Когда он говорит, что обожает тебя, это чистая правда.
Ноэль оцепенела. Была какая-то неестественная покорность в Куине, в его понурых плечах. Внезапно Ноэль поняла: это не он отомстил, а она. Она наконец исполнила то, что поклялась сделать давным-давно. Победила мужа. Сколько раз она молилась о том, чтобы увидеть его унижение. Теперь это произошло, но Ноэль могла думать лишь о том, как это ужасно, и как сильно она его любит. Ничего другого – ни удовлетворения, ни торжества, только неодолимое желание упразднить эту отвратительную покорность.
– Я не собираюсь и дальше выслушивать, как смехотворно ты себя жалеешь! – воскликнула она, решительно вытирая рукой заплаканные щеки. – Ты ужасно обходился со мной. Мы оба ужасно поступали. Но сейчас это все в прошлом. А впереди вся оставшаяся жизнь. И если ты надеешься, что я выйду замуж за Вольфа Брайдта, то глубоко ошибаешься. Я не какое-то имущество, чтобы передавать меня от одного владельца другому. Ты мой муж, Куин Коупленд. Ты принадлежишь мне!
Он медленно обернулся. Ноэль шагнула к нему навстречу и, бессознательно, он потянулся к ней. Но тут же опустил руку.
– Все не так просто.
– Как бы не так, – она преодолела оставшееся расстояние между ними и погладила упрямца по щеке. – Только одно по-настоящему важно, Куин. Любишь ли ты меня?
Он повернул голову и прижался губами к ладони, ласкавшей его.
– Ты же знаешь, что люблю, но…
– Шшш… – прошептала она, ее глаза сияли любовью к этому великолепному, желанному строптивцу. – Довольно, любовь моя, – у нее перехватило дыхание, когда она заметила, как отчаяние и неуверенность исчезают с его лица.
– А вдруг я снова подведу тебя? – спросил Куин.
– Возможно, случится и такое. И я могу тебя подвести. Мы оба – несовершенные создания с непомерной гордыней. Нам придется учиться доверять друг другу. Это будет нелегко.
Когда он заговорил, его голос дрожал от волнения.
– Ты – дьявольская женщина.
И Ноэль тут же оказалась у него в руках, в его крепких объятиях, любовь захлестнула супругов, и все остальное для них исчезло.
Они остались одни в новосотворенном мире, двое влюбленных, так много преодолевших.
Вдвоем, они забрались в убежище из сосновых ветвей, там сбросили одежду и сложили вместо одеял. Не торопясь, сначала руками, а потом и ртами они выискивали гладкие выпуклости и влажные впадинки, твердость и мягкость.
Холодное январское утро перестало для них существовать, когда они все разделили друг с другом – тела, мысли, дыхание.
Поднимаясь все выше… на гребне вздымающейся страсти…они парили... соединяясь... сливаясь... становясь единым целым.