Полчаса до рейса

 » Полчаса до рейса  [ Завершено ]

"Одна история… Никому не рассказывала. Никому… Вам расскажу. Почему нет? Всё равно через полчаса объявят посадку, и мы с вами разлетимся в разные стороны. Я расскажу… А вы слушайте"

  Содержание:

  Профиль автора

  Показать сообщения только автора темы (Anonymous)

  Подписаться на автора

  Открыть в онлайн-читалке

  Добавить тему в подборки

  Модераторы: yafor; Дата последней модерации: 31.07.2016

 » Полчаса до рейса

– Не знаете, когда этот туман, наконец, кончится? Не знаете? Ну да, глупый вопрос…
Полжизни провела в аэропортах, а привыкнуть не могу. Сидишь, ждёшь…
Вы куда летите? В Днепропетровск? По делам? Домой... А я во Франкфурт. Там пересадка, и дальше – в Лиссабон. У меня там кафе собственное, и квартиру купила. Так что, выходит, тоже домой…
А ведь я из ваших мест, из Днепра. Не совсем, правда. В Днепродзержинске жила. Ой, и вы там жили! А где? И я на Южной! А в каком доме? Так это ж через два дома от меня! То-то гляжу – лицо вроде знакомое!
Давно там были? Не бываете. Никого не осталось… Теперь и у меня никого там никого…
А давайте выпьем! У меня коньяк есть. Армянский. Своему везла... да ладно, перебьётся. Давайте! Не отнекивайтесь! За встречу земляков сам Бог велел. Ага, вот она где... на самом дне… Девушка, можно два стаканчика? Спасибо. Ну, что же вы? Разливайте, вы же мужчина!
Отличный коньяк. Сразу полегчало… Что так? Да я с похорон. Неважно… не будем о печальном.
Вы женаты? Ого! Тридцать два года! Как можно с одним человеком… Любите её? Глупый вопрос – раз столько вместе, значит любите…
Я?.. Нет, сейчас уже нет. Была замужем. Не поверите – трижды.
Нет, не одна. Есть мужчина. Всегда кто-то есть…
Давайте ещё по одной.
Как вам та брюнетка? Не притворяйтесь, я же видела, как вы на неё глянули. Что, нравятся молодые девки? У меня глаз намётан. Вот, улыбнулись – честно признались. А то знаете, большинство врут: я женат и всё такое.
Ой, извините меня… болтаю много. Это всё коньяк. И ночь не спала…
Ну, расскажите что-нибудь о себе. Что вы всё молчите, да молчите? Больше любите слушать…
Дождь пошёл. Этого не хватало! Мало нам тумана. Почему это хорошо? Дождь туман смоет? Ну, тогда скоро улетим. Дай-то Бог…
Вы дождь любите? А я люблю. В дождь мне спокойно. Все гадости в моей жизни случались в ясную погоду.
Не хотите о себе рассказывать – как хотите…
Тогда я расскажу о себе. Вы же любите слушать. Одна история… Никому не рассказывала. Никому… Вам расскажу. Почему нет? Всё равно через полчаса объявят посадку, и мы с вами разлетимся в разные стороны. Я расскажу… А вы слушайте. Или не слушайте. Как хотите… Хоть вид делайте.

– – –

Не могу вспомнить, как выглядел мой отец, мой настоящий отец. Помню только, что волосы были тёмными. Остальное: глаза, черты лица – всё стёрлось из памяти. Осталось только тоскливое предчувствие опасности. Всю жизнь оно во мне. Поднимается из глубин сознания каждый день ближе к его концу, когда отец приходил с работы домой.
Он работал в пятнадцати минутах ходьбы от дома. В пять часов вечера его контора закрывалась, в пять пятнадцать, минута в минуту, отец открывал нашу дверь.
Мы с мамой должны были его встречать. Не дай Бог мне было заиграться и забыть или подойти к двери с опозданием, когда отец уже переступал порог! Наказание следовало сразу же – несколько ударов по ладоням рожком для обуви, который висел тут же на гвоздике. Я должна была смотреть ему в глаза. Если я отводила взгляд, он бил сильнее.
Любое моё отступление от заведенного отцом порядка наказывалось. Поводы для наказания были всегда: разбросала ли я игрушки, долго ли гуляла, замешкалась выполнить его распоряжение. За последнее он бил электрическим удлинителем – проводом в резиновой оболочке. Это очень больно. Особенно, если попадает сзади над коленом.
Иногда мама пыталась заступиться. Отец ничего не говорил – достаточно было одного его взгляда. Потом он уводил её в их комнату. Что там происходило, не знаю. После этого мама долго на меня не смотрела. Однажды я видела, как она плакала. Это был единственный раз, когда я видела маму плачущей.
Когда отец был дома, я пряталась на кухне между шкафом и холодильником. Сидела на табуретке, прижавшись к белой мерно гудящей поверхности, мечтала, рисовала в тетрадке.
Однажды я замечталась и что-то нарисовала прямо на стенке холодильника, уже не помню что. Мама попыталась стереть мой рисунок и вместе с ним протёрла эмаль. Увидев безобразное пятно, отец сразу всё понял. Схватив за плечо, он выставил меня на улицу.
Была зима, поздний вечер. В чёрном небе, не мигая, горели звёзды. На мне была только домашнее. Испуганная, я не сразу ощутила холод. Почувствовав, как болят кончики ушей, опомнилась и стала колотить кулачками в дверь.
Не помню, сколько это продолжалось. Наконец, дверь открылась. Мама схватила меня на руки и занесла в дом. Посадив на стул, она долго растирала меня чем-то колючим. После поставила передо мной большую чашку чая. Пока я пила она торопливо складывала вещи в старый дерматиновый чемодан. Потом мама принялась меня одевать. Она всё делала, молча, не глядя в глаза. Надев на меня, наверное, всю мою тёплую одежду, она оделась сама.
Отца всё это время я не видела.
Не присев на дорогу, мама взяла меня за руку, в другую руку чемодан, и мы вышли на улицу. Я удивилась: мама не выключила свет – отец за это накажет!
Потом мы ехали в поезде. Мне было страшно и одиноко. Мама, моя мама со мной не разговаривала! Когда я попыталась взять её за руку, она её отдёрнула и отвернулась. Я решила, что во всём виновата. Это из-за моего детского рисунка отец нас выгнал из дому, и теперь мы с мамой едем неизвестно куда.
Всю дорогу мама не промолвила ни слова. Только тёрла ладони одна о другую, как бы пытаясь стереть что-то грязное, мерзкое. Эта привычка осталась у неё навсегда. В задумчивости она всегда тёрла ладони. Даже, когда умирала, двигала рукой, будто пыталась что-то стереть. Я тогда взяла её ладонь в свои и гладила, пока она не успокоилась…
Мы стали жить у дяди Георгия. Он был дальним маминым родственником. Квартирка была маленькой: всего одна комната, кухня, ванная с туалетом. Была в ней ещё кладовка с окошком под потолком – довольно большая, в ней как раз поместилась кровать, на которой я спала.
К нам с мамой дядя Георгий относился хорошо. Меня не наказывал. По привычке я пряталась от него в своей кладовке.
В первый же год у дяди Георгия я пошла в школу. Учиться было неинтересно, но я старалась и получала хорошие оценки. К одноклассникам я относилась с опаской, потому друзей у меня не было.
Когда я возвращалась из школы, мама кормила меня, потом я делала уроки за кухонным столом, пока мама готовила обед дяде Георгию. Потом я закрывалась в кладовке и рисовала. Гулять не ходила – было не с кем.
Спала я в своей кладовке за плотно закрытой дверью, мама и дядя Георгий – в комнате. Однажды я проснулась от каких-то ритмичных звуков. Осторожно приоткрыв дверь, я заглянула в комнату и увидела, что там происходит. Помню, мама лежала, закрыв руками лицо.
Эти звуки раздавались почти каждую ночь. Всё совершалось быстро. Иногда в конце доносился короткий стон дяди Георгия. Мамин голос я не слышала никогда.
Мама устроилась на работу. Из школы я возвращалась в пустую квартиру, обедала тем, что мама мне оставляла с утра, делала уроки, рисовала. Вечером с работы возвращались мама и дядя Георгий.
Не припомню, чтобы они когда-нибудь ругались. Только однажды, через закрытую дверь кладовки до меня донёсся какой-то разговор. Мама что-то очень резко говорила, я не разобрала что. Я насторожилась – в таком тоне она обычно не разговаривала. Что ей ответил дядя Георгий, я не расслышала – он сказал это, понизив голос. Мама не ответила. Утром у неё было заплаканное лицо.
Шли годы. Я росла, мои формы стали округляться. На меня стали обращать внимание.
На стройке, где работал дядя Георгий, начались простои. Он стал рано возвращаться домой. Часто он приходил раньше меня. Наедине со мной он был приветлив. Расспрашивал делах, помогал по дому. Не упускал случая приласкать. Я противилась. Он не настаивал, но при возможности попытку повторял. Это прекращалась, когда в дом заходила мама. Как-то он забылся и поцеловал меня в шею, когда мама была дома. Она это заметила.
Однажды я решилась и пошла на школьную дискотеку. Своей косметики у меня не было. Одноклассницы затащили меня в туалет и накрасили, как того требовала мода. В тот вечер я имела успех. Домой меня провожали два мальчика. Мы долго стояли у нашего подъезда, болтали, смеялись.
Увидев меня накрашенную, пропахшую табачным дымом, дядя Георгий побелел и набросился с руганью. И мама, моя мама назвала меня шлюхой!..
Мне запретили выходить из дому – только в школу и сразу домой. Я не слушалась – по вечерам уходила гулять. Поклонников у меня становилось всё больше. Дома меня ждали скандалы.
Однажды я сказала очередному провожатому, что хочу посмотреть, как он живёт. Он повёл меня к себе. Его родителей не было дома. Там это и случилось. Для нас обоих это было в первый раз, но я точно знала, что должно произойти. Мне не понравилась – было неприятно. Удовольствие я получила от осознания своей власти: мальчишка сделал именно то, чего я хотела.
Заводить постоянного парня я не стала. Отношений не хотелось. Мне было достаточно того, о чём мои одноклассницы только мечтали, а я получала с лёгкостью. Для меня это была не более чем игра, которой я научилась управлять, всегда сохраняя контроль. Со смешанным чувством любопытства и презрения я наблюдала, как очередной партнёр совершает предсказуемые действия, считая себя хозяином положения. Соитие не доставляло удовольствия – я наслаждалась властью. Одержав очередную победу, я теряла интерес.
Поступив в институт, я погрузилась в свободную студенческую жизнь. Дома стала бывать меньше. Атмосфера там была гнетущей. Нет, когда я была наедине с мамой или дядей Георгием, всё было хорошо. С мамой мы разговаривали, как и раньше. Дядя Георгий по-прежнему старался меня приласкать. Но когда мы были втроём, царило гробовое молчание – мама и дядя Георгий почти не разговаривали, зато не упускали случая ко мне придраться. По ночам между ними ничего не происходило.
Как-то я пришла домой почти под утро. Они не спали. Дядя Георгий был на взводе, кричал сильнее обычного. Я, как всегда, отмалчивалась. Моё молчание разозлило его ещё больше. Он меня ударил. Мама, моя мама сказала: «Так её! Бей ещё!».
Когда на следующий день я вернулась из института, дядя Георгий был дома. Как ни в чём ни бывало, он стал расспрашивать о моих делах. Когда мы пообедали, взялся помогать мыть посуду, пошёл со мной на кухню. В дверях обнял меня за талию. Тяжело дыша, прижал к себе, его рука стала мять мою грудь. Я замерла. Его рука опустилась ниже. Тогда я развернулась и изо всей силы ударила его по лицу, оставив на нём глубокие царапины от ногтей.
Я выскочила из дому, в чём была. До вечера просидела у очередного приятеля.
Когда я вернулась, дяди Георгия дома не было. Квартира была усеяна обрывками бумаги. Я зашла в кладовку. Мама, моя мама сидела на кровати и рвала на мелкие кусочки мои рисунки. На полу стоял дерматиновый чемодан, в который она сложила мои вещи.
Недавно я узнала, что мама умирает от рака. В больницу к ней я попала слишком поздно – она меня уже не узнала. На похоронах дядя Георгий подошёл ко мне, хотел что-то сказать, но только заплакал.

Пишите интересно. История очень печальная,хотя героиня выстояла, стала независимой и по видимому состоятельной женщиной.