Карта ролевой игры "Началось в колхозе утро..."

Рано сегодня встал Георгий Борисович Лукин, задолго до рассвета. Дела не ждут. Приготовить и съесть обильный завтрак, скотину покормить и воды налить в поилки, и прочее, что полагается делать хозяйственному мужику.
Яичница чуть не пригорела, отвлекся на завизжавшее в сарайке порося. Нравное порося было, породистое, из-под Нижнего привезенное. Требовало ухода чуть не по часам. Уже подумывал Георгий отдать его родителям, все равно у него и в обычное время ни единой минуты свободной, а теперь уж, с началом страды, и подавно в полях пропадает.
Замычала корова, бурушка по кличке Сурепка. И она, сердечная, только мается с ним, бобылем. Хоть совсем раздавай всех, но в пустом хлеву тогда ветер гонять будет. Тоже нехорошо.
Схватив рукавицей сковороду и ловко бросив ее на стальную подставку на столе, Жора отхватил ножом ломоть хлеба, порезал на него колбасу вареную и крикнул в окно:
- Иду, сладкая моя!
Залез кстати вкрутить перегоревшую лампочку на кухне, муху залетную прибил газеткой старой и обругал щукиной дочерью.
Поел он быстро, но жевал тщательно, как учили, тридцать семь раз. Запив все стаканом ряженки, Лукин поправил пояс, встал и пошел к животинам.
Закончив с делами домашними, он запер дверь, вскочил на подножку СК-4 и мигом оказался на своем месте в кабинке. Заработал мотор. Хорош, зверюга! Так и рычит, старается.
Комбайн выехал на узкую дорогу между деревенских изб станицы Красная синька. Близился рассвет. Еще было прохладно, но совсем скоро, с восходом солнца, должна подняться температура воздуха. А уж тут, в кабинке, будет как в пекле. Лукин инстинктивно облизнул губы. Лишь бы вовремя девчата подвозили им и воду, и обед. А там – намолотят они в закрома Родины сколько надо.
Не рвался Лукин в ударники соцсоревнования и тем более в Герои соцтруда. Но и отставать не собирался. Доска почета – это тебе не шуточки. В спину дышат и строители, и лесорубы. Бригадиры там крепкие, справные, хотя вот девку Крестовскую Лукин бы на месте директора на такую должность не допустил. А Костя Беленький – ничего мужик, годный.
Стрельченко с Епифанцевым заранее предупредил – чтобы даже не понюхали спирта в любом виде. Для верности обоим поднес к носам пудовый кулак, на войне многажды проверенный. Знали парни – не шутит бригадир, и одним носом в случае чего не отделается виновник. «Под суд пойдете в случае срыва плана. Кто сказал «самогон»? Порешу. У меня армейский всегда с собой».

СК-4, гордость его и радость, шел как по маслу. Единственный такой на всю станицу, еле вырвал директор колхоза «Красный богатырь» на областной выставке сельского хозяйства, пусть ему за то приложится много лет жизни и здоровая печень. У других ребят машинки старые, третьей модели. И чинены не раз и даже не десять. А этот красавец – лишь бы не сглазить – ого как трудится без перебоев. Любо-дорого на поле в нем выехать.

На двери сельпо висела бумага с красными буквами:
НА ПЕРИОД УБОРОЧНОЙ СТРАДЫ ТОРГОВЛЯ АЛКОГОЛЬНОЙ ПРОДУКЦИЕЙ ЗАПРЕЩЕНА.
Аня Рогачева постаралась, молодец дивчина. Добрая комсомолка и продавщица хорошая, к ней всегда можно забежать, хоть за минуту до закрытия – обслужит.

У края станицы присоединились к нему другие комбайнеры. Пошли гуськом – первым бригадир Лукин, за ним неразлучная парочка зубоскалов, Данила Епифанцев и Андрей Стрельченко. Качались трубы для сбора зерна, грохотали тяжелые металлические бункеры, поблескивали отмытые до блеска бока красных комбайнов. Следом трюхали грузовики-«полуторки» с наращенными бортами и «газик» ремонтника. Хлебоуборочная бригада плыла по разбитому шоссе к золотым полям, полным спелых колосьев.
Труд – гордость и радость советского человека. В это Лукин верил твердо. На этом стоял.

Палило августовское беспощадное солнце, птицы и мелкие зверьки попрятались кто куда. Только люди работали без устали и остановки. Комбайны шли по Серединному полю, ближнему к станице, оставляя на жнивье высокие ароматные стожки. Рычали неутомимые моторы, вращались мотовила, звенели шнеки, тряслись соломотрясы, переливалось на солнце льющееся зерно. Всюду пыль и труха.
Лукин обливался потом, хорошо, что повязанный вокруг лба платок впитывал большую часть. Большими мозолистыми руками он время от времени двигал руль, параллельно управляя рычажками на панели приборов. После того, как красный СК-4 попал в его умелые руки, бригадир еще кое-что в нем усовершенствовал. И теперь мог по праву считать себя обладателем самого лучшего инструмента для уборки зерна на всей Кубани.
Краем глаза поймал он силуэты уезжающих "полуторок", груженых зерном. Молодцы ребятушки, справились со своими полосами поля. Надо будет сегодня и на ток заглянуть, проследить за тем, как взвешивают урожай. Это дело такое - могут и обвесить, по умыслу или без умысла, но потом поди докажи директору, что сделал за день нужную норму. Он мужик строгий, спрашивает со всех без разбора чинов и званий.
Взгляд на трофейные немецкие часы, рука нажала на клаксон, и СК-4 заревел на все поле, извещая работников: "Обед!". А с шоссе уже спешили на велосипедах дивчины с полными корзинками, и при виде этих корзин Лукин невольно облизнулся. Брюхо уже подвело не на шутку - вон рычит, что твой мотор. Еды нет - сил взять неоткуда. Еда есть - работаешь как пчела.

Обедали недолго, но с толком и расстановкой, хрумтели малосольными огурчиками, грызли вареных цыплят и ложкой черпали вкусную, по-армейски сваренную кашу. Лукин ел своей оловянной старой ложкой, прошедшей с ним все те военные и невоенные годы, утирал губы и помалкивал. Не мастак он был гуторить о мелочах. А коли открывал рот, то всегда по делу и всегда только после серьезных раздумий.
То ли дело комбайнеры его: улыбаются, девчат цепляют, анекдоты, песенки, все успевают. Хочешь-не хочешь, позавидуешь такой легкости в обращении с женским полом.
"Вот потому ты, Жора, и бобыль", - стенала седенькая матушка Лукину только вчера. Он только рукой махнул. Не умеет охмурять девчат, это верно. Да и когда ему, работа, дом, работа, дом...
"Внуков когда нянчить буду? Совсем стара, и отец твой вон не молодеет, чай. Женился бы хоть на Стаське Солнцевой, баба видная, вдова, трое детишек. Чем не жена?"
Нахмурился бригадир, доел кашу, утерся. Чем не жена? А тем самым. Не такая она, Солнцева, женщина, чтобы вот прямо по душе ему и по нраву пришлась!
Может, такой и нет вообще. Женщины - народ мутный, у них семь пятниц на неделе. Сегодня подавай чаю с какавой, завтра, понимаешь, огурцов с клубникой!
Лукин покосился на огурец и тут же его съел от расстройства. И решил заканчивать веселье.
- Все на коней! За работу! Серединное поле сегодня заканчиваем, надо будет, в ночь пойдем, слышали?
Мужики тут же вскочили, стряхивая крошки и торопливо прощаясь с поварихами.
- Вот дубина, - донесся до Лукина тихий шепот Андрея. - Сам не гам и другому не дам... сегодня приду в клуб обязательно, Катюньчик. Губки твои сладкие снова зацелую.
Смешок, и черноглазая Катя, ниже надвигая платок и сверкая соблазнительными голыми икрами из-под сарафанчика, метнулась к велосипеду. Ее подруга побежала следом.

Встал бригадир.
- Я поехал на ток, на "газике" Петровича. Чтобы когда вернулся, те полосы по правому ряду доснимали, все ясно?
Андрей с Данилой кивнули и пошли к своим комбайнам.
А Георгий сел за баранку и погнал в станицу. По пути пуганул стайку бестолковых гусей, неизвестно откуда вылезших на шоссе. Ить птица деловая, но умишко махонький. И болтают много, как в Политбюро.

Проезжая мимо библиотеки, вспомнил Лукин, что обещал отцу переоформить абонемент просроченный. Заехать, что ли? Все равно по дороге, да и избавить старого от необходимости самому по жаре тащиться. Свернул к крыльцу, нажал на тормоза, выбрался из "газика". Спохватившись, сдернул платок и обтер им шею, загорелую дочерна.
Библиотекарша стояла там, словно его поджидала. А ничего так девушка. Статная, фигура впуклая и выпуклая в нужных местах. Георгий невольно выпрямился и прочистил горло. Ее мечтательные глаза обратились на него.


- Дня доброго, Клавдия, - Лукин сразу взял быка за рога. Пришел он по делу, так что тут заминки по женской части никакой не было. - У меня к вам просьба. Можно ли быстренько оформить заново абонемент, но не на меня, а на батю моего, Бориса Федоровича Лукина? Просрочил он его. А старый мой без книжек не может. Это я вот... семь классов да техникум, а он когда-то в Питере жил, привык там. К культуре.
Слово "культура" Лукин произнес с ударением на первую букву "У".

- Да какие там долги, - махнул рукой Георгий и снова утер пот, на этот раз с щек. Потом спрятал платок в карман брюк, сдул нахально барражировавшую поблизости от носа муху. Злые, сволочи, как осенью. - У бати при слове "долг" сразу красный огонь в глазах загорается, Клавдия. Он человек старой закалки, не выносит быть кому-то должным, обязанным. Я в него пошел. А взять - отчего же не взять. Можно.
И, пропустив девушку вперед, Лукин вошел в прохладное здание библиотеки.

Там было хорошо, везде стояли стеллажи с книгами и журналами, в уголке расположился столик с креслами, обтянутыми красной кожей, а слева от столика - бордовое бархатное знамя с серпом и молотом. Портреты Ильича светили ласковыми улыбками со стен, перемежаясь с портретами классиков. Никого из них Лукин не признал, кроме очень бородатого и ехидного Толстого. Который Лев Николаич был.
С Толстым у него связана была старая история, о ней бригадир до сих пор если вспоминал, так с усмешкой.
В 1945 после падения Рейхстага он оказался в одном полуразрушенном бомбежкой немецком книжном магазинчике. Случайно. В патруле был, а тот патруль как раз проверял этот квартал на предмет мародеров. Местные бабы и дети жаловались русским, мол, бродят поблизости гады, тащат последнее. Вот начальство и отрядило шестерых мужиков из стрелковой роты, а сам Лукин уже был к этому времени переназначен шофером. И пока те выискивали ворье дешевое, решил осмотреть магазинишко, а вдруг там что нужное в хозяйстве. Сало, махра, хоть сухари завалященькие. Найдет - честно сдаст своим, а далее видно будет.
А внутри было хоть шаром покати - пустота пустотой, все уже давно дочиста выгребли. И только со стены весело и въедливо глядел совсем знакомый со школы бородач.
Обрадовался тогда Лукин и порядком удивился. Вот ведь - немецкая морда, а и то уважение к нашему автору имеет. Стало быть, кУльтура - она везде кУльтура и есть!

Клавдия уже что-то писала, кусая губу - между прочим, пухленькую и аппетитную, - а бригадир от нечего делать взял в руки свежую газету "Коммунар Красной Синьки". По первой полосе шли заголовки: "Догоним и перегоним гнилой Запад!", "Заканчиваем освоение целины, Казахстан цветет!" и "В Светлокузьминском районе наконец появились две новые дороги". Увидев последний, Лукин аж зубами заскрежетал. Побагровел весь, сглотнул тяжело. Как так? Этим отстающим - и две новые дороги отгрохали? Непорядок!
Дороги им нужны, тут, в станице! Как воздух, можно сказать. Машины вон себе подвески сворачивают на ухабах, колеса теряют! Дураки и дороги - вечная беда. Эх, директор, куда ж твои глаза зоркие смотрели-то.
Но приехал же замминистра. А значит, можно поговорить, пусть выделит средства и для станицы родимой!
Только когда ему в клуб успеть? Тут хорошо, если к ночи управятся мужики.

Так задумался бригадир, что слова Клавдии едва не упустил.

Опомнился бригадир и кое-как сделал нормальное человеческое лицо. Не дело это - выходить из себя, как малолетний. Тут нужно собраться и действовать. Решать назревшую в станице дорожную проблему.
А попутно, может, и другая разрешится сама собой. Женская. Все ж не из последних мужиков бригадир, собой видный, медаль есть, работа почетная, хозяйство свое, только б нашлась ладная дивчина, которая руки свои золотые туда приложит.
"А может, и не только к домашнему хозяйству, но и, так сказать, к моему личному мужскому?", - мелькнула совсем уж неприличная мысль, и оторопевший Лукин поспешил перевести взгляд с заметных и гладких округлостей груди и плеч Клавдии и ее теребивших косу пальчиков к глазам девушки. А и глаза хороши, даже очень хороши.
От ее смущения Лукину как-то полегчало, и он уже с чистой совестью ответил:
- Ну ее, целину. Два раза пытались меня туда отправить после перевыполнения плана на семьдесят четыре с половиной процента, но я, Клавушка, так им сказал - почетное это дело, но на кого брошу наших-то? Нашим тоже хлеб убирать надо, а в прочие времена года с ремонтами машин помогать да с транспортировкой грузов по району. Дел невпроворот. Давайте Семенова, что ли, и Германа. Стихов не надо, батя их совсем не любит.

Девушка кивнула и стала чиркать в формуляре все нужное. Ресницы ее, опущенные на красивые глазки, были пушистые и длинные. Лукин прямо залюбовался. И сам себя успокоил тем, что женщина - она вообще природой для любования создана. И даже если у тебя при этом что-то шевелится ниже... то есть выше пояса, неважно. То есть важно, но немедленно отставить безобразие. Вдохнуть, выдохнуть и посчитать про себя до пятнадцати и обратно.

- Вы сегодня наверняка в клуб пойдете на выступления? Я тоже постараюсь, хотя с работой уж не знаю как успею обернуться. - Георгий поправил ремень по старой привычке и откашлялся. - Я, может, проводить вас туда не смогу, но если что - увидимся. В нем. В клубе, то есть. Вечером.

Глазки ее удивленно округлились, а щечки налились жарким румянцем. Лукин с удовольствием наблюдал за этими переменами, придавшими облику девушки еще больше обаяния.

Попрощавшись и забрав книги, он с сожалением вышел из библиотеки и поехал на ток. Там уже заезжали на автомобильные весы тяжеленные груженые "полуторки", рабочие направляли их потом в глубь двора на разгрузку. Лукин приветливо поздоровался с начальником тока - Петром Смородиновым, поручкался с ним по обычаю и стал разглядывать весы. Все вроде бы было на месте, никакого мошенничества.
Успокоившись на этот счет, бригадир дал Смородинову полезный совет по выращиванию тепличных помидоров, попросил у него воды холодной стакан, выпил залпом и уехал обратно в поля.

Его орлы уже заканчивали убирать урожай с Серединного полюшка, и от такого зрелища сердце бригадира Лукина прямо затанцевало. Справятся еще до ночи, точно.
И тогда он вспомнил о своей подвальной тайне и едва сдержал гудевшие от нетерпения ноги. Вдруг кто увидит те па, что выделывает серьезный бригадир комбайнеров и поинтересуется, кто его учил?
А на такой вопрос ответить честно, как привык Георгий, нельзя. Ну никак нельзя. Потому что советский хлебороб и зловещее иностранное влияние - две вещи несовместные!

Солнце уже висело низко над землей, и розовые его отблески разливались волнами по-над скошенным полюшком. Вечер настал.
Георгий развернул своего красного зверя, проводил глазами отъезжавший грузовик, доверху полный спелого зерна. Ну вот и кончено сегодняшнее дело, гуляй смело. Выезжая на шоссе, он даже не обернулся, знал - мужики тоже неспешно едут следом, соблюдая давно заведенный порядок. По усталому телу разливалось чувство блаженной легкости, удовлетворения от хорошо выполненной работы. Что может быть слаще этого? Данила с Андреем вон считают, что бабы слаще, ну, они ходоки по этой части известные, вся станица своих дочерей чуть не с ружьями от них отгоняет. Два шалопая, а уж скоро к тридцатнику обоим.
Вспомнив черноглазую повариху Катеньку и ее шуры-муры со своим работником, нахмурился бригадир. Ничего, ничего. Пусть только Андрей попробует снова ввязаться в сомнительные отношения, Лукин сразу же отведет в партком и там мужика пропесочат от души. Партия - друг человека, партия всех бережет.
Он ласково погладил спрятанный в нагрудный карман партбилет, ощущая кончиками пальцев твердую, слегка бугристую поверхность заветной красной книжечки. Можно сказать, все заветы Ильича в одном месте сложены. У самого сердца бригадира.
Завидев станицу, он от полноты чувств снова сильно нажал на клаксон, и, откликаясь на сигнал Лукина, все прочие тоже весело загудели хором. У въезда колонну техники обогнал "газик" ремонтника Петровича, старый казачище спешил домой, к жинке.

По пути к родному дому Лукин заехал к родителям и коротко поговорил с ними.
- Бать, вот книжки тебе новые, на ночь почитаешь там... Хорошие, Клавдия сказала, только пришли в библиотеку.
- Угу, спасибо, сынок, - закряхтел довольно Борис Федорович. - Вот обрадовал старика, так обрадовал. Теперь засяду.
Тут же встряла насторожившая уши при слове "Клавдия" матушка. Поправляя сбившийся платок и посверкивая небольшими карими глазками в мешочках век, она затараторила:
- Ой, Жорочка, сыночка, а что, как там Клавдия поживает? Такая дивчина справная, как на улице встречу, так она улыбнется, ручкой помашет. Вежливая, симпатичная. Ты ее на вечер-то хоть пригласил?
Лукин аж опешил от такого внезапного наскока.
- Мать, ты это - не кричи так. Спокойнее надо быть, у тебя вон сердце шалит уже после работы в огороде. Не спорю, хорошая она дивчина, Клава. Правда, вся в книжках да в мечтах постоянно. Но это дело поправимое, замуж выйдет, чай некогда будет сидеть на одном месте. А пригласил ли - ну так известное дело, встретимся мы сегодня в клубе. Там вся станица будет, да с других районов, говорят, умудрились наехать люди.
При слове "замуж" у матери совсем отключились предохранители.
- Жорочка! Милый мой! - она умоляюще сложила руки. - Ты уж с ней помягче там, а? Ты ж вечно бирюк бирюком с девками и бабами, вот они от тебя и уходят в сторонку. Бабы - народ привязчивый, нам только глянь приветливо да скажи доброе слово, и мы уж все, растаяли. А, Жорочка?
Георгий тяжело вздохнул и потрепал мать по плечу.
- Так, мамаша, ты это, не наседай. А то совсем другого эффекта добьешься. Клава девушка хорошая, но пока что я присмотрюсь. А там видно будет, сложится ли у нас что.
- Молчу, молчу, - она зажала рот рукой для наглядности. Сын уже повернулся, чтобы уходить, и мать тихо его перекрестила сзади. Знала, что атеист и партийный, но все ж крестили в детстве Жорика. Может, хоть ангел его сегодня надоумит на что разумное. Например, с девушкой в танце пройтись кружочек.
Залязгал комбайн, а мать все стояла да крестила и его, и сына в кабинке, и всю пыльную дорогу...

Дома Лукин быстро сходил в летний душ в огороде, отмылся до скрипа кожи хорошим мылом, потом, заглядывая в старое зеркальце, выбрился аккуратно. С одеждой у него было не так чтобы густо: два выходных костюма, один светло-серый с искрой, из Москвы привезенный, второй синий, похуже. Выбрав московский, Георгий прикинул к нему новенькую белую рубашку, красный галстук в тонкую полоску, белые носки и черные модные ботинки, остался доволен.
Возился он с узлом галстука и все думал о предстоящем вечере. Все там будут, это точно. И надо все, что задумал, успеть.

В клубе уже было не протолкнуться никак. С трудом пробравшись мимо трех групп весело смеявшихся молодых ребят и девчат, Лукин огляделся.
На сцене уже выступали станичники. Кто-то пел веселые песни, кто-то - грустные, иные танцевали, один умник даже вздумал фокусы с иллюзиями показывать. И конечно, было традиционное выступление от Людмилы Стародуб. Так прочувствованно говорила она, что бригадир одобрительно кивал на каждое слово.
Все-таки повезло ему, что родился не где-нибудь, а в великой Стране Советов. Шестая часть суши, край лесов, полей и рек.

Завидев в сторонке бригадиров Беленького и Крестовскую, он махнул им и подмигнул. Потом перемолвятся, если время будет.
Клавушка наверняка тоже поблизости, болтает с подруженьками дорогими. А пока что на вопрос ведущего концерта бригадир ответил не раздумывая:
- Номер? Да какие проблемы, будет вам номер. Дайте только место пошире, а мы с бригадой уж вам - ух! Настоящего гопака давно никто не показывал, жидко мужикам такое плясать. А нам в самый раз будет.
И бросил своим:
- Не подведите меня. Работать умеем, так покажем, что и отдыхать умеем не хуже!
Ушел в ленуголок с Андреем и Данилой, там переоделись в приготовленные костюмы. И вернулись в зал.
Ведущий в ладоши захлопал:
- Товарищи станичники и гости! Наш бригадир-передовик, товарищ Лукин и его хлеборобы желают исполнить для всех вас настоящий гопак! Похлопаем им, дорогие товарищи, смелее!
Зал засвистел и захлопал, встречая умельцев Лукина.

Вспотели хлопцы, отплясывая задорный народный танец, раскраснелись. Едва кончился номер и снова захлопали собравшиеся, и Андрей, и Данила распрощались с бригадиром и исчезли. Как корова языком слизала. К девкам побежали, тут и гадать не надо.
Ладно. Не им одним сегодня девчат чаровать. У Лукина в мыслях были те па, о которых он так мечтал, но увы - цензура и Стародуб ни за что такое не пропустят. Где это видано - пускать коленца заморского танца под дерзкую ненашенскую музыку? Советские люди так себя не ведут.
Только в подвале и можно такими вещами заниматься. Там тепло, светло и мухи, как говорится, не кусают. Нет, иногда там еще бывают крысы, но в последний раз, обнаружив погрызенный стул, Лукин объявил подлюгам хвостатым настоящую войну: капканы, яды, петли и даже миниатюрный арбалет-самострел. И победил этих новых фашистов суток за трое-четверо. Поэтому теперь в подвале очень даже уютно стало. Там и слесарить можно в свое удовольствие, и танцевать, и даже курить кубинские сигары, которые привез после прошлогоднего Карибского кризиса двоюродный брат Никодим Лукин, офицер внешней разведки. Кроме сигар, был у брата и красивый проигрыватель с пластинками, на обложках улыбались черные радостные лица. "Джаз-бэнд", "ист-коуст джаз", "вест-коуст джаз", "синкопы", "блюзы" и прочие таинственные словечки заворожили Георгия до того, что он часами слушал эту, что ни говори, совсем не советскую музыку. Слушал и между делом покуривал те сигары, представляя победу русского ядерного оружия и мир во всем мире. Но недавно пришли вести - СССР заключило Договор о ненападении на суше, в воздухе и на воде. Оно и к лучшему. Как-нибудь без атома обойдемся, философски заключил Лукин... и услышал девичий голосок.

Клавдия уже была на сцене и представляла свой номер людям. Выслушав ее, Георгий растрогался. Вот дивчина умная, и говорит как пишет, никогда таких не встречал.


На последних нотах сердце сурового бригадира дрогнуло, и он яростно захлопал со всеми в ладоши.

Когда Клавушка сходила со ступенек сцены, он уже был там. И протянул ей руку:
- Клавдия, позвольте ручку вашу. Не оступитесь. Я тут подумал - а не пригласить ли мне вас на следующий танец? Он медленный, кажется. И хорошо, умаялся я, работая и гопак выплясывая нынче. Пойдемте?
И с этими словами бригадир улыбнулся девушке одной из тех искренних, редких для него улыбок, которые местные бабы называли "солнце в зимнюю ночь".

Услышав предложение Лукина, Клава взмахнула своими чудными ресничками, слегка зарумянилась и стала так хороша, что где-то внутри бригадирова сердца екнула неведомая до сего вечера эмоция. Потом она открыла алый ротик и с мягким полувздохом ответила согласием.
А когда ее ручка легла в его натруженную ладонь, Жора Лукин мгновенно взмок. Нервно поправив воротник рубашки, он повел партнершу на танцпол. Под мягкие звуки вальса они закружились среди других пар, бригадир уверенно вел, а Клавушка скользила, чутко отвечая на каждое его движение. И до чего это было приятно - словами не передать.
Разомлев от такого непривычного ощущения, Лукин хотел было спросить у девушки кое о чем, но она его опередила.


Задав вопрос, она как будто смутилась и румянец покрыл щечки полностью. Залюбовавшись снова, бригадир ответил:
- Передал. Был рад, велел передавать вам поклон и благодарность за такие книжки полезные. И уму, как говорится, и сердцу, Клавдия. И спасибо за похвалу бате. Как маслом помазали мне душу.
Еще круг, потом поворот, и оба скользнули мимо другой пары: юноша прижимал к себе невесту, они танцевали щека к щеке, никого не стесняясь. А что стесняться - все вокруг уж давно занялись своими делами, станичники веселились от души и старались провести время с толком.

Тем временем партнерша склонила головку к плечу и задала следующий вопрос.


Заметив такой интерес к своим делам, Георгий очень обрадовался. Уж о работе он мог говорить часами. Но вовремя одернул себя: не на собрании совета колхоза, чай. Напротив такая дивчина красивая и влекущая, а женщинам длинные беседы о зерновых и обмолотах могут быть не особенно интересны. Поэтому бригадир ограничился коротким:
- Как положено, выполнили план, Клавушка. Иначе у нас не бывает. Мои знают - дневную норму кровь из носу сделать надо. Но что все обо мне да обо мне. Давайте вот я вас спрошу: как вам живется у нас после большого города? Наверное, хотели там остаться после учебы. Там хорошо, это верно, бывал и в Москве, и в Нижнем, и в Екатеринбурге. Да и за границей побывал, хотя было то военное время и многое было в руинах. А все ж разницу знаю. Станица - не столица.
И он ловко повернул ее чуть в сторону, чтобы не столкнуться с соседями, выписывавшими какую-то мудреную фигуру танца.

Музыка стала мягче, танец плавно подходил к концу. А так много еще было не сказано между ними...


- Это хорошо, - с одобрением сказал Георгий, делая очередной ловкий поворот влево. - Это вы верно, Клавушка, говорите, все мы так или иначе к новому привыкаем. А иначе не прожить. Человек - он ведь как, он ко всему помаленьку может приспособиться. Даже к плохому, к сожалению, встречал я и такие случаи, да... Но вам вот в чем повезло - что обратно на родину вернули, а не отослали куда-нибудь в глухую сибирскую деревушку. Родные стены - они всегда помогают.

Вздохнул бригадир, вспомнил сразу тот дом, что был когда-то ему и родителям родным. Разбомбили его, деревню пожгли дотла, и пришлось уезжать. Где-то пожили недолго, он работал слесарем...

- Я вот, да и вся наша фамилия, сюда в станицу приехали уже после войны, в пятьдесят восьмом году. И знаете, поначалу как-то все вроде и свое, а и не совсем свое, - продолжал он задумчиво. - Мы с батей получили участочек с хибаркой старенькой, маму туда поселили стряпать да кур водить, а сами так, во времянке остались и начали возводить новый дом. Хорошо, директор нам помогал, и все станичники как один несколько суббот подряд выходили на стройку. Вот когда я, Клавушка, понял всю силу советских наших людей. Всю мощь труда совместного. Полюбил я местных людей и местный быт, крепко полюбил. И теперь отсюда не хочу никуда. Тем более, уже и для себя и будущей супруги домик построил отдельный.

Стихла музыка, в зале снова становилось шумно. Георгий взял девушку под руку и отвел к автомату с лимонадом.


Так оживилась Клавдия, когда он про иные страны заговорил. И почти тут же замялась, глазки отвела. Понял бригадир, почему, и умилился такой душевности. Снова улыбнулся ей тепло.
- Так кроме тяжелого, и хорошее было, как не быть. Сейчас налью вам, Клава, газировочки, попейте для прохлаждения. А я вот какую историю расскажу - о нашем ефрейторе Фулюкине. Паша его звали. И был он изрядный весельчак, хоть в боях, хоть на привалах одно анекдоты травил и байки разные.

Тут Георгий наполнил стакан и отдал его заинтересованно слушавшей Клавдии.

- Ну и вот, случилась такая заваруха у нас уже в Польше - жарко было, не передать. Два дня отстреливались от гадов фашистских, наконец и снаряды, и патроны стали заканчиваться, а подвоза все нет. Что будешь делать? Не зубами же атаки отражать. И тут наш Фулюкин громко говорит: "Товарищи бойцы! Никто нам не кинет круг спасения, надо самим покумекать и найти заряды!" Мы ему: "И где ж?" А он подбоченился, ус закрутил и ответил: "Глаза разуйте! Вон в том леске стоит склад немецкий, идите и берите". Я ему так: "Да ты, Фулюкин, никак заболел. Там вокруг фрицев целая стая, а нам уже и воевать с ними нечем". Он мне: "Ишь ты, Лукин, какие речи несоветские держишь. Ножик есть? Штык есть? Веревка есть, взрывчатка со шнуром? Так чего ж ты как баба ноешь, пойдем вдвоем". Разобрало меня маленько, ударили мы с ним по рукам и пошли на склад.
А там геенна натуральная, и фрицы вместо чертей пляшут. Мы по-пластунски к стене задней подобрались, Фулюкин ушел часовых снимать, а я взялся бомбочку ладить, чтобы сломать эту стену. Такую небольшую, чтобы направленного действия и не задеть внутри ничего. Сладил это дело, отполз. Смотрю - Фулюкин бежит, оглядывается. А за ним петух несется. Злой, аж гребень красный торчком. И совсем как наш, русский. "Фулюкин, - шиплю, - зараза, уйди от стены! Сейчас рванет!"
И ведь успел! Петуха подорвало, а Фулюкина - нет, ко мне прибежал и залег вовремя.
И смотрим мы после - одни перья по ветру, стена зияет дырой, а внутри чего только нет. Товарищей позвали, и пока фрицы опоминались, мы там набрались и патронов, и снарядов, и консервов хороших.
А Фулюкин вечером после отбоя перьев набрал петушиных, к пилотке привязал, на ножку встал левую, руки раскинул и говорит нам: "Ну что, орел я или нет?" Смеху было!

Помолчал бригадир, вздохнул снова. Сказал, глядя куда-то вдаль:
- А потом мы до Берлина дошли. И хоть было там много разрухи, но и красивое тоже было. У меня фотографии остались, я вам потом принесу, если захотите. Театры, синематографы, клубы всякие да сады. Стадион там еще хороший был, большой. Хочу, чтобы и у нас в станице такой же когда-то построили.

Клавушка что-то тоже задумалась, по глазам судя. Хлопнул Лукин по коленке и предложил:
- Вот что, Клавдия, вечер уж к концу подошел. Давайте я вас домой провожу, чтобы никто не потревожил. А по дороге могу еще про Польшу и Германию порассказывать...

И сдержал бригадир слово - проводил красавицу до родной хаты, честь по чести. И так увлекся разговорами с ней, что не заметил, сколько прошло времени. Хорошо ему с нею было. Уютно.
Попрощавшись у порога, снял Лукин пиджак, через плечо перекинул и пошел к себе. И даже насвистывал, чего со времен школы не делал. И порою улыбался слегка.
Хороший денечек выдался, с какой стороны не погляди. Урожайный, можно сказать.
Дома мычала корова, которую уже выгонял сегодня колхозный пастух на выпас, и как ни устал Георгий, он ее подоил и обиходил. А потом завалился спать.

Утро

Утром Лукин поднялся, как всегда, до зари, сразу же побежал мыться в летнем душе и обтираться до красноты. Позавтракал с большим аппетитом, думая о вчерашнем разговоре с Клавушкой ясноглазой. Скотину покормил, дал пинка поросю, чтобы не хрюкал не по делу.
И пошел проверять свой верный комбайн СК-4. Скоро на дальнее поле ехать. Дела не ждут.

Только Георгий проверил мотор комбайна, как услышал шум подъезжавшей машины. Ого. Да этот никак сам ремонтник Семен Петрович Голопопов пожаловал. С чего бы? Ох, не к добру...
- Петрович, здорово живешь, - Лукин вытер руки и кинул грязное полотенце на забор, отчего бродившая поблизости курицы-пеструшка закудахтала и шарахнулось в подворотню соседей. - Какими судьбами? Мы ж на выезде договорились встретиться? Случилось что?
Голопопов вылез из "газика" и поручкался с бригадиром. Снял старую кепку и нервно сунул ее под мышку. В его серых глазах отражалась извечная тоска простого русского мужика, который всегда полагается на два варианта: "авось" и "небось". А когда нет ни авосей, ни небосей поблизости, жизнь становится кислой.
- Утречка, Борисыч. Ты не поверишь, дома у меня сплошной тарарам всю ночь стоял. Инструменты мои куда-то пропали из машины, весь набор! Как черт языком слизал! Я всех своих отрядил искать, перерыли все, от чердака и до погребов, ни следа. А без инструментов, сам знаешь, мне не жить. С вами и то не могу ехать, что я там в поле сделаю голыми руками? Разве что хрен себе подыму, и то в моем возрасте уже проблемно... Прости меня, старого идиота, Борисыч.
- Вот это да, - в голове Лукина сразу пронеслось много мыслей, но выделил он одну. Озвучил: - А что делать-то. Ты, Петрович, и впрямь сегодня не работник и не помощник. Будем надеяться, найдется пропажа твоя.
Почесал затылок бригадир и отпустил Петровича с миром. Сам пошел в дом и стал соображать, что делать с бригадой. Ехать в поле без ремонтника - все равно, что в русскую рулетку играть. Все может пройти хорошо, а может и пойти псу под хвост разом, стоит только маленькому винтику попасть не туда. И тогда ремонт затянется, норму дневную они не выполнят, и прощай, доска почета.
Да фиг с ней, с доской. Но правду сказал Лукин - не любил он долгов никому. А несданное зерно - долг.
Досадливо поморщившись, налил себе бригадир молочка и выпил.
Так, кто ж еще может побыть на подхвате с ними? Разве что... ага. Ромка Кузюкин, слесарь второго разряда, который, есть такой грех, пьет запойно и позорит звание советского человека регулярно. А найти его где? Только в столовой колхозной либо рядом, любит Кузюкин пожрать всласть. На безрыбье и рак рыбой станет, надо брать Кузюкина, пока не поздно.
Приняв такое решение, Лукин сел на свой СК-4 и поехал в столовую. Немного не добравшись до места, остановился, позвал знакомую девчушку Марышеву и попросил:
- Лялька, а ну быстро дуй к нашим на окраину, скажи Андрею с Данилой, нехай пока без меня выезжают на Стопудовое поле. И чтобы работали, как будто я рядом с ними иду вровень! Приеду, как ремонтника нового подберу, так и передай им.
- Хорошо, дядь Георгий! - и Ляля, взметнув подолом платьишка в горох, умчалась в указанном направлении.
Немного успокоился Лукин. Знают его орлы - хоть и нет бригадира, но приедет и проверит всю их работу. Сделают что нужно и как нужно.

Столовая

А в столовой уже с утра кипела работа. Шутка ли - столько голодных ртов накормить завтраком, потом обедом, а под конец ужином. Повара и поварята-ученики бегали как ошпаренные мимо Лукина.
Он поискал взглядом Кузюкина. Нет нигде. Вот не везет, так не везет. И пить опять хочется, даром что молоко было вкусное.
- Девушка, вы не дадите ряженки свеженькой? Спасибо.
Сел Георгий за столик, пьет ряженку и думает, что делать, если вдруг Кузюкин, алкаш дурной, не появится.
А тут повариха молоденькая остановилась и говорит:
- А вы что ключ не ищете?
Георгий чуть не подавился, булькнул, ряженка в нос пошла. Откашлялся бригадир, переспросил:
- Какой ключ, милая?
- Так замминистра потеряла ключи от машины, весь колхоз на ногах с рассвета!
Вот это да, вот это новость. Сегодня День пропаж, что ли? От неожиданности бригадир допил все залпом, губы вытер.
- Спасибо, что сказала. Ну, мне-то искать недосуг особо, но раз надо помочь - чем могу, помогу. Все равно искать, хоть Кузюкина, хоть ключ, а хоть и инструменты этого беспамятного Петровича...

И пошел бригадир, куда повариха ему указала, прямиком на кухонный склад. И он накануне зоркого замминистерского ока не избежал. Значит, могли и там ключик обронить.
А там, пень вам всем в одно место, настоящая пещера Али-бабы. Сплошь продукты россыпями. Хорошо, что плотно поел бригадир, а то бы не выдержал.
Несколько часов так провел Лукин, употребил много нехороших слов русского могучего, но ключа не обнаружил.
Уже день настал, пора в поле ехать, ребят проверять. А он тут возится. Только подозвал ту повариху, она ему:
- Ни-ни, Георгий Борисыч, ищите! А за комбайнеров не волнуйтесь - Лялька сейчас с девочками болтает, они как раз обед им собрали в поле везти. Хорошо работают, она сама видела.
- Пойду, мусор выкину, - только и ответил на это Лукин. - Вон шелухи луковой уже горы и очистков от картохи.
И пошел к бакам с мусором.

Столовая

Мусора на складе набралось столько, что распаренные поварихи были рады-радешеньки поручить его заботливым бригадирским рукам. Лукин нес два тяжеленных мешка вполне спокойно, и не такое доводилось прежде таскать. Вон когда в сорок четвертом пушку из реки вытаскивал, захватив тросом и зацепив его за грузовик-тягач - там да, там было тяжко. А тут - тьфу, взял и определил куда следует.
У баков его встретили две кошки, сразу же брызнувшие в стороны с поджатыми ушами, и совсем неожиданный человек.


От такой встречи Георгий едва не обронил груз, но вовремя опомнился и сжал кулаки так, что вены на руках вздулись. Крякнул, аккуратно обошел Клавдию и тихонечко опустил мусор в бак. Лишь бы не рассыпать ничего, а то выйдет из него мусорный... как его там звала учительница их школьная... а! Ромео! Перед такой дивчиной опозориться не хотелось. В сердце бригадира опять что-то екнуло, как вчера, и сладко заныло.

Выпрямившись и утерев со лба пот, Георгий посмотрел на явно смущавшуюся Клаву и сказал:
- Вам также дня доброго, Клавушка. Как не слыхать - уже озадачили и меня. И никуда не денусь, видно, потому как мои-то давно в полях трудятся, а я, как назло, в столовке знакомого ищу. Вот меня и поймали за руку. Сказали - как хочешь, но ищи!

Он обреченно покачал головой и поморщился, озирая мусор.

- А стоит ли эту кучу ворошить? Я так скажу - не стоит. Вряд ли замминистра тут проходила, не чиновничье это дело. А ежели боитесь, что с кухни что сюда выкинуть могли, успокою - дивчата мне шепнули, что они вначале все в коробки кидают, а потом перекладывают в пакеты. И ничего не упускают при этом. Шанс, что ключ здесь, равен нулю.

Клавушка взглянула на него, нахмурилась и поднесла пальчик к щеке. И Лукину тут же захотелось пальчик этот слегка прикусить. А потом залепить в румяную щечку поцелуй от души. И не только в щечку, кстати, а кое-куда еще... Что ж он, лысый, что ли? Одному Андрейке вон радости любви познавать с черноглазыми Катьками?
Устав бороться с этим сильным желанием, бригадир откашлялся и продолжил:
- А давайте-ка вот как сделаем, Клава. Объединим наши усилия в поисках. И пойдем в пристройку-маслодельню, где маслице и сыр дивчины делают свежие. Там вполне может быть ключик. Заодно обед спросим, а то я уж умаялся ворошить всякие разности на пустой желудок. День в разгаре, а работы нам еще много предстоит.

А в мыслях у Лукина теперь одно билось: "Кузюкин, сволочь ты синерожая! Только не приходи сейчас, родной! Не порть мне всю малину с сахаром по имени Клавдия! Придешь - придется в поля вертаться!" Одним словом, проклюнувшаяся влюбленность побеждала в закаленном бригадире долг и совесть, как маршал Жуков - генерал-фельдмаршала фон Бока.

Столовая (маслодельня)


На том и порешили.

В помещении маслодельни Лукин бывал раньше разика два всего. Молоко от Сурепки он никому не сдавал, сам питался, залечивая старую, еще военных лет желудочную хворобу, так что сырье местные мастерицы получали из колхоза. Бригадира, как человека, понимающего в технике, звали сюда, когда что-то ломалось.

Стояли тут и механический новенький сепаратор для отделения сливок, и аппарат для пастеризации, где сливочки подогревали и охлаждали с нужным температурным режимом, сбоку - сливкосозревательная ванна, а рядышком - такая же красивая, блестящая маслобойка с текстуратором. Дальше стояла линия по производству сыра непрерывного цикла, которой директор гордился особенно. Конечно, маслодельня была невелика, и мощностей пока не хватало на что-то серьезное, но ходили слухи, что очень скоро в станице выстроят собственный сырный заводик.
Сыр - продукт сложный, трудоемкий, тут все стадии важны: приемка и подготовка молока к свертыванию, выработка сырного зерна, формование, прессование, посолка, созревание и хранение. Встанет завод, закупят аппараты нужные, значит, и знаменитый красносиньковский сыр начнет завоевывать новые медали на выставках по всему Союзу и за границей.


Клавдия, видно, растерялась, разглядев все местное хозяйство. Спрятав улыбку, Лукин кивнул ей и сказал:
- А и верно, поищите пока, вдруг он на виду лежит. А я, стало быть, займусь изучением внутренностей аппаратов. Ну, а вдруг? Все бывает, как говорится, и бык свистит, и конь летает... Кстати, вон там дверь в холодильное помещение, туда тоже одним глазком для порядка, Клавушка, гляньте.

Засучив рукава, Георгий решительно взялся сначала за сепаратор. Сняв крышку и осторожно поставив ее сбоку, он сразу понял, что внутри пусто и даже все отмыто до блеска. В пастеризаторе - та же самая картина. Дивчата уже с утра успели выполнить все, что нужно было по этой части. Молодцы! Стахановки! А если еще нет - так скоро будут.
В ванночке, конечно, же, ни пылинки не оказалось. Кто б сомневался.
А вот маслобойка стояла с желтыми потеками на пузатых боках. Ага. Не успели помыть ее с утречка, выходит. А раз к аппарату не прикасалась ласковая женская ручка, стало быть что? Есть шанс на находку.
Лукин открыл боковой люк, поискал глазами перчатки, но не нашел, и для ускорения процесса сунул туда правую руку прямо так. Нагишом.
Пошарил хорошенечко, понял, что и тут ключика нет, начал было руку вынимать и...
Не смог.
В маслобойке что-то грохнуло, звякнуло и треснуло разом. Рука очутилась в самой настоящей ловушке. От испуга бригадир дернулся, но стало только хуже. Как в капкане засел. Да что ж это такое творится сегодня! Не иначе, происки иностранных врагов, точащих хищные клыки на советскую землю.
Минуту подергавшись, он понял, что без помощи не обойтись.

- Клавдия! Помогите, пожалуйста, застрял я здесь. Нужно бочку чуть назад наклонить, от меня, чтобы механизм расцепился, - крикнул Лукин в сторону холодильника.

Столовая

К счастью, отреагировала спутница мгновенно. Выбежав из холодильной комнатки, Клава кинулась к бригадиру и взялась за бочку так, словно миллион раз это делал прежде.


От ее возгласа Георгий удвоил усилия и с трудом, но вытащил свою конечность из коварной ловушки.
Встав и выдохнув, бригадир сдержал рвавшиеся с уст слова, которым могли бы удивить и обидеть Клаву, и поднял пальцы к глазам, чтобы оглядеть. Вроде бы все было на месте. А впечатление такое, словно его медведь ухватил и пережевал! Еще и в масле все... Лукин досадливо схватил тряпку чистую и протер руку, как мог.
- Спасибо, Клавушка, выручили.
Она стояла так близко, что он мог чуять ее дыхание на своем лице, а потом вдруг отошла.
"Куда ж ты, милая?" - простонало бригадирово сердце. Он инстинктивно дернулся следом, но вовремя себя остановил.
То, что ему хотелось сейчас сделать, честная советская девушка бы могла и не понять. А честная советская девушка с таким багажом кУльтуры - тем более.
Георгию смерть как хотелось отблагодарить красавицу не простым "спасибо", а более весомым и жарким поцелуем. Но куда ж ему, со свиным рылом и в калашный ряд? Куда ему мосты мостить к такой необыкновенной дивчине, к ней ведь небось уже очередь стоит из ухажеров, да помоложе и побойчее Лукина? Без седины на висках, без больного желудка, без груза прошлых лет...
Все эти сомнения не дали бригадиру сделать то, чего так хотелось.

И тут она снова заговорила.


- Какое там, - отмахнулся бригадир. - Зря мы тут с вами старались и я чуть инвалидом не стал. Пора отсюда уходить несолоно хлебавши. И давайте-ка уже пообедаем как люди.

Клава пошла в зал первой, Лукин мрачно топал за ней. Нет, нехороший день был, с какой стороны не возьми. Одна светлая в нем сторона - Клавушка, и то не для него солнышко то засветило.
Обед уже приготовили, и благодарить за него следовало товарищей-бригадиров Крестовскую и Беленького, а также их помощников.
- Спасибо вам, товарищи дорогие, что не бросили поваров, - от души сказал Георгий. - Мы с товарищем Шестаковой обыскали и склад, и маслодельню, не нашли ключа. Идемте обедать, борщ стынет, поди.

Сели за стол, и за вкусным обедом вспомнили вчерашний вечер и выступления станичников. Потом перешли на предстоящую ярмарку.
- Наши пекари будут представлять новые сорта булок и хлеба, - от этой мысли у бригадира слегка отлегло. - Из нашего, станичного зерна мука та смолота. Надеюсь, вкусный получится, на зависть всем. Клавдия, вы обязательно должны попробовать все это. Пятая палатка, второй ряд.

И тут, посреди разговора душевного, откуда ни возьмись, явился не запылился он. Кузюкин. Прямо на пороге и встал.
У бригадира аж вилка дернулась, и левое веко задрожало. Рома Кузюкин стоял на ногах, но видно было, что вот-вот взлетит, аки голубь, в небо. От него несло самогонкой Дуси Могучей, уж тот запах бригадир мог за три версты отличить от других.
- Ах ты ж... - с великим трудом сдержался бригадир. - Извините, сейчас вернусь.
Выйдя из-за стола, Лукин угрожающе надвинулся на икавшего Кузюкина. Одновременно он перекрывал ему проход в столовую.
- Хорошо живем, Роман? В ус не дуем? И запрет на алкоголь тебе, скотине безрогой, не указ, так?
Кузюкин выпучился на него осовелыми глазами, рыгнул и пьяным голосом прохрипел:
- А-а, бригадир! Как ударный труд? Я тебе так рад, старый, дай обниму!
И полез целоваться.
Лукин мигом взял слесаря одной рукой за шкирятник, второй дал по грязным лапам так, что у Кузюкина вырвалось жалобное: "Уй!". Потом повернул на 180 градусов и пинком под обвислый зад придал нужного ускорения.
Выведя так слесаря на свежий воздух, Лукин схватил его за стриженую голову, зафиксировал и очень страшным голосом прошептал:
- Слушай, Алексеич. Ты меня знаешь давно. Не буди во мне "тридцатьчетверку". Иди домой, ляг и проспись. Пока весь самогон наружу не выйдет, не возвращайся. Короче - иди ты лесом.
Кулак оказался у носа Романа, Роман почтительно на него поглядел и откозырял:
- Такшта... пон-нял вас, товарищ бригадир. Уже пшел... лесом.
И поплелся прочь.
Проводив взглядом последнего и падшего ремонтника, Лукин наконец от души выматерился, благо никто не слышал, и, тяжело вздохнув, вернулся в столовую.

Снова сел, пожал плечами.
- Пусть выспится, охламон. Полезно ему. Я сейчас поеду в поле на проверку. А потом буду на ярмарке со всеми.
И стал хлебать, похваливая навар и запах приготовленного.

По дороге к ярмарке

Попрощавшись со всеми, сел Лукин на верный СК-4 да поехал туда, куда звал трудовой долг.
А ребятушки его уже половину Стопудового поля успели убрать! И за вторую взялись так, что казалось - красные бока комбайнов совсем раскалились. Проняло Георгия, на глаза навернулись слезы: вот как могут наши-то. Вот что делают, коли их попросить умеючи. Минутную слабость отогнав, присоединился к Андрею и и Даниле их неизменный бригадир. И сделал три полосы чистехонько, стерня была низенькая и ровная, как на маковке младенчика.
Потом снова поглядел на трофейные часы Лукин, прикинул время. Получалось так: ежели он сейчас со всеми останется, поле точно закончат за сегодня. А ежели уедет на ярмарку, то задержатся здесь ребятки, в ночь придется трудиться.
И принял решение бригадир. Посигналил резко три раза. Андрей и Данила сразу остановились, поняли - общий сбор.

Сошлись мужики в середине поля полусжатого, закурили. Георгий так, полушутя смолил, он уж три года как бросил и только изредка позволял себе побаловаться.
- Как на духу вам признаюсь, - начал он и кинул "бычок" наземь. - Сразила меня одна дивчина местная. Чуть не насмерть, как пуля мне в грудь попала. И прошу я вас, ребята, от чистого сердца - позвольте мне сегодня не дорабатывать смену. В долгу, сам знаете, не останусь.
Андрей расхохотался, за ним Данила. Ржач мужской перекрыл гул работавших двигателей. В первый раз за много лет побурел Лукин и нервно почесал черную от загара шею.
- Ты гляди-кось, и нашего Жорика за ретивое взяло, - утер глаза Данила. Плутовски подмигнув товарищам, обратился к Андрею: - Ну что? Отпустим Борисыча на поруки? На всех парусах любви к ясноглазой?
- А то ж. Отпустим, как не отпустить. - У Андрея в карих глазах горели такие искры, что все стога могли разом заняться.
- Мужики, - только и сказал Лукин. - Я вас, мужики...
И запнулся, слов нужных не находя.
- Да ладно, - махнули оба на него. - Езжай давай уже. Небось заждалась твоя-то на ярмарке.
Шел красный от счастья бригадир к своему зверю и моргал. Вот оно - родное понимание. Родные люди твои. Все кругом - твое и родное.

Успел Лукин домой заехать, обтерся по-быстрому, переоделся. Одолжил у злополучного Петровича "газик". И гоголем поехал на ярмарку. К Клавушке.

Ярмарка

А там уже жизнь била ключом. Не тем, который замминистра потеряла в пылу проверки, а людским. Громким. Богатым на всякие неожиданности.
Сначала растерялся бригадир. Как в таком шуме и гаме ее сыскать? А потом осенило - про ту палатку хлебную же говорили в столовой! Наверняка придет посмотреть и попробовать.
Шел туда Лукин и про себя приговаривал: "Нельзя молчать. Хоть и не таковский я мужик, чтобы ей соответствовать по всем статьям, но и молчать не могу больше! Скажу все. А там пусть решает Клавушка".
По пути увидел многих товарищей, поздоровался с ними, где-то мелькнула замминистра с озабоченным лицом. Лукин от греха сменил курс: еще как поймают снова да заставят тот ключ искать, время даром терять.

Увидел он Клаву и приосанился. Заглянул в глаза ясные.
- Доброго здоровьичка, Клавдия. Как хорошо, что снова мы с вами встретились. Давайте вон тех калачей с медком отведаем и сбитня настоящего попьем. А там на карусель с детишками полюбуемся. И еще - я вам хотел одну вещь сказать. О себе, важную. И вас спросить кое о чем, если позволите.

Ярмарка


Удивился Лукин хрипотце в голосе девушки, присмотрелся к ее лицу. Волнуется она, вдруг озарило. И не меньше его, а может, и побольше. А если?..
И только он внутренне встрепенулся, как она шагнула ближе.


В глазах Клавы был особый блеск, а губы слегка дрогнули. Все это Лукин уловил с чуткостью неравнодушного, совсем неравнодушного мужчины. И сердце его в который раз вздрогнуло и заколотилось, а надежда, тихо сидевшая внутри, окрепла.
Он с облегчением улыбнулся и громко сказал продавщице в палатке:
- И тебе доброго, Сонечка. А не подкинешь ли нам на пробу самого лучшего продукта, а? И это - медок от Лукинишны, который в довес отдаешь, тоже выкладывай.
Кругленькая и пухленькая Сонечка засмеялась, пожала пухлыми плечиками и подвинула к ним по прилавку поднос. От калачей еще пар шел, бока у них были пышные и золотистые. Сверху умелицы выложили узор из мака и тмина эдакими затейливыми завитками.
Георгий неторопливо, сдерживая дрожь в руках, отрезал ломтик калача, намазал медом, налил стакан сбитня и подал все это Клаве.
- Сначала вот попробуйте. И скажите честно - как? Вкусно?
Он чуть не крикнул, когда Клава взяла хлеб. Представилось, что сам он, уменьшившись до размера мушки, лег на этот ломтик и утонул в меду. А потом окончательно умер на ее влажных розовых губах.

Душа Лукина качалась между небом и землей, как на качелях. Он поглядел вверх, сощурился, показал на площадку детскую поблизости:
- А вон карусель. Красивая, расписная. Сами делали в прошлом году. Детки ее любят.
Помолчал, потом вздохнул, оттянул воротничок рубашки, шею потер резким движением и продолжил:
- Я человек не извилистый, кривить душой не умею, Клавушка. И хотел спросить вас: вы, наверное, уже нашли любимого человека? Но если и так, скажу вам все равно. Нравитесь вы мне. Очень. Прямо вот точка в точку - мой человек. Родной. И если кто другой вам нужен - уж как-то стерплю, отойду в сторонку. А если вдруг...
И голос Лукина вдруг треснул, осел.
- Если вдруг... Клавдия... никого нет у вас... Тогда позвольте, я за вами ухаживать буду, как положено. Потому как дом у меня есть, а хозяйку в него не могу найти никакими путями. И если не вы - то уж и не найду. Это точно.

Ярмарка

Не думал Георгий, что после слов его Клава ахнет и хлеб уронит на землю, да посмотрит на него большими, светлыми от счастья глазами.
А уж когда она поцеловала его в щеку, захлестнуло бригадира и понесло куда-то в давно забытые солнечные дали, где детство голопятое, и визги с друзьями в речке, и беготня за той девочкой, что в школе дала портфель свой понести... Шатнуло Лукина. А она тем временем залепетала что-то, срываясь, и не сразу до его сознания дошло.

Очнулся Георгий, шагнул к девушке, полонившей его сердце, и, никого не стесняясь, обнял и поцеловал в губы, медом перепачканные. Так поцеловал, что у обоих дыхание занялось. Закрылись клавины глазки, и их тоже поцеловал Лукин.
А потом, не отпуская, сказал хриплым шепотом:
- Милая ты моя. Путевая моя, родная моя красавица. Нету у меня никаких краев и концов, кроме одного - того, где ты будешь. Куда ты - туда и я, как телок привязанный побреду. Клавушка, солнышко мое... ненаглядное...
И подтвердил слова эти новым поцелуем. А на смешки Сонечки-продавщицы только отмахнулся. Нечего подсматривать за людьми, когда люди не хотят.

Два месяца спустя

Осенняя пора настала в станице Красная синька, зарядили проливные дожди. А сегодня, как по заказу, небо прояснилось, и везде пахло яблочным свежим духом.

- Чтобы вам ни пня, ни камня под комбайнами, - пыхтел Лукин, завязывая галстук. Тот, как назло, упирался и выскальзывал. - Спасибо вам, дорогие товарищи, за все добро.
- Дай помогу, - подбежала матушка, и бригадир отпустил концы. - Да что ж ты, сынок, ты его вовсе неправильно повернул-то!
- А ему не до галстуков нынче, - откусил с хрустом яблоко Андрей, его шафер. - Он все о своей Клавдии думает, о предстоящих, так сказать, брачных удовольствиях. Гы-гы.
Лукин молча показал ему свой знаменитый кулак, и наглый шафер сделал вид, что нашел в яблоке червяка и начал его вытаскивать.
- Ну что вы там долго? - сунулся в комнату и Данила. - Бригадир, тебя женить - как бегемота из болота тащить! Невеста там уже извелась вся! Семья ее мается, батяня Шестаков вон уже за валерьянкой потянулся, пришлось твоему бате его водочкой отпаивать. А ты все тут телепаешься. Поспешай, Борисыч!

Георгий наконец завершил туалет и оглядел себя в зеркало, висевшее на стене. Он совсем не был уверен, что рядом с Клавушкой не ударит лицом в грязь и не сделает чего-то неподобающего такой прекрасной девушке. Но дал себе твердый зарок - во что бы то ни стало подтянуться хоть немного до нее, продолжить образование, может, и в институт поступить. На инженера. А что? Вон директор после разговора о новых дорогах предлагал его отправить от колхоза в столицу на повышение квалификации. Дело хорошее.

Выходя, столкнулся с отцом. Тот уже "принял на грудь" от волнения за компанию с будущим родственником.
- Сынок, иди сюда, обниму. Утешил ты нас с мамкой, теперь помирать не страшно, не один ты на свете. Внуков только сделайте не меньше трех, и чтобы первый пацан был!
- Батя, - Георгий обнял отца так, что у обоих захрустело в плечах, - батя родной, спасибо тебе, что вырастил меня человеком. Мама, тебе поклон в ноги. Ну, пойдемте.
- С Богом, - сказала мать и снова перекрестила сына. Лукин вздохнул, но отмахиваться не стал. Мать с Клавдией потихоньку бегали в соседнюю деревню в церковь, он все знал, но, как и отец, молчал.
У всех свое. У него вот - джаз в подвале. С другой стороны, может, удастся его ввести в советский быт под видом революционной кубинской музыки? Тем более, будущая жена - библиотекарь, светило кУльтуры.

Свадьба гуляла по старинке - трое суток, широко, с танцами, песнями, поездкой на тройке, которую невесть откуда пригнали шафер и его друзья.
Георгий с Клавой в это время уже были далеко. Погрузившись в свою любовь, молодые никого вокруг не видели и не слышали... Русские так и любят - без края и конца. Как в последний раз...