Карта ролевой игры "Марьин затон"

Рябинов, 2-3 августа


Позже я почти поверю, что она мне приснилась.

Такого со мной еще не бывало. Всякое случалось, не женат ведь, не влюблен и не монах. Но чтобы вот такое... наваждение. И ведь не пил накануне ничего крепче отдающего сушеным мотылем, жутко сладкого кофе из автомата в супермаркете.
С него, с автомата все и началось.
Утром нечего было в желудок бросить - в холодильнике мышь повесилась. После работы забежал в магазин, нахватал всякого, расплатился и на выходе решил угоститься стаканчиком суррогатного кофе. Выгреб из кармана мелочь, долго считал, но все сбивался, будто разом арифметику забыл. Плюнул на это дело, выбрал напиток, нажал отмену сахара, которая, кстати, редко срабатывала, и стал просто пихать монеты в прорезь автомата. Ну и по закону вселенской подлости или моей же персональной дурости не хватило рубля. Кассир может сказать: «Занесете рубль в следующий раз», и позволит забрать покупки. Автомат сочувствовать не умеет. Отмеряет и выдает пойло по строгому тарифу, согласно установленной программе.
Да и фиг бы с ними, с деньгами и кофе, но тут рядом возникла она. Незнакомка. Красивая, вся такая тонкая, золотистая, нежная. И молодая. Настолько, что на первый взгляд показалась чуть ли не старшеклассницей. Во всяком случае, много моложе меня.
Потянулась и аккуратно добавила в автомат недостающую монетку. Я рот открыл, чтобы сказать что-то, поблагодарить, да так и завис. Нет, меня не поразила любовь с первого взгляда, как убийца, выскакивающий из-за угла, как удар молнии или что-то в этом духе. Просто посмотрел на девушку и словно телеграмму прямо в мозг получил о том, что сотворю сегодня куда большую глупость, чем попытка добыть у машины товар за недостающие деньги.
Из магазина вышли вместе, побрели в одном направлении, разговорились и оказались у меня дома. А потом и на диване.
Я в расстегнутых штанах, она - у меня на коленях, голая, горячая. И я целую ее всю, судорожно расплетаю длинную косу, путаюсь руками в рассыпавшихся по спине волосах, прижимаю к себе крепко, будто боюсь, что она растворится сейчас, как видение. Губами выписываю узоры на ее коже, накрываю ртом сосок, и он твердеет, сладкий и упругий, как спелая ягода лесной земляники.
Она вся пахла летними травами и земляникой - её разгоряченная кожа и спутанные светлые волосы. Казалась такой хрупкой и податливой, а на самом деле это я от неё совсем одурел.
Перед глазами все плыло и качалось, дыхание сбивалось, сердце бешено билось в груди, останавливалось и запускалось снова. И снова. И еще раз.
Я вообще забыл, где нахожусь, что завтра на службу, девушка незнакомая, и мы не предохранялись. А продукты так и остались в брошенных где-то по дороге в спальню сумках.

...Еще на границе яви и сна, не открывая глаз, я протянул руку. И наткнулся на пустоту. Рядом в кровати никого и подушка остыла. Может, в ванной? Или ушла?
Приснилась она мне, что ли?
Повернулся на бок, открыл глаза, прислушался - в доме тишина. Рядом на подушке золотился в лучах утреннего солнца длинный светлый волосок. Я легонько дунул, волосок затрепетал и невесомой паутинкой слетел куда-то на пол.
Хотел окликнуть ночную гостью, но скулы свело от осознания, что даже имени ее не знаю. Она называла, но я не запомнил, хотя никогда на память не жаловался, да и профессия научила такие вещи сходу запоминать. С усилием морщу лоб - Наталья, Марина, Татьяна? Нет, не то.
Смутно помнится, о чем говорили, пока по улицам шли. Она сказала, что студентка, путешествует автостопом, что-то про город говорила, про достопримечательности. Фольклор, вроде, собирает. Уже целуя ее, я подумал, что надо бы тихонько в рюкзачок девчонки заглянуть, документы проверить. Но кровь отлила от мозга и устремилась на юг, и я, форменно бдительный полицейский, напрочь забыл обо всем на свете.
Неужели сподобился напороться на клофелинщицу? Забавно. Сколько пострадавших по дури мужиков повидал в свою бытность опером, а вот теперь сам вляпался. Правда, не пил и не ел ничего, кроме того кофе в магазине, но в него незнакомка не могла ничего подсыпать. Или могла? Интересно, что она стащила? У меня и брать-то нечего. Разве что мобильник и часы, оставшиеся от отца.
Встаю с кровати, кружусь по комнате, собирая вещи. С гадостным чувством лезу в карманы кожаной куртки: документы, портмоне - все на месте, ничего не пропало.
Накануне мы с незнакомкой ввалились в дом, слепые от разбушевавшейся похоти, спотыкаясь и на ходу стаскивая друг с друга одежду. Кажется, мы всю ночь ни на секунду друг от друга не отлипали. Я просто не мог ее из рук выпустить, а она и не возражала. Целовал и ласкал ее жадно, будто оголодал, и заводился все больше, теряя контроль. И не понял, как и когда вырубился. Помню, что прижал девчонку к себе, ладонью накрыл маленькую, упругую грудь, а лицом в душистые волосы уткнулся. Так и уснул, как в вакуум провалился.
Я прошелся по дому, яростно ероша волосы и бурча красочные эпитеты в свой адрес. В голову лезла всякая муть, о нескончаемом ремонте, например. Полы пленкой застелены, у стен вагонка штабелями свалена, инструменты, банки с морилкой и лаком повсюду. Дом старый, но с обалденным садом, а у входа рябина растет. Мать говорила, что это примета хорошая - от всякого зла защищает.
Инспекция дома показала, что все же кое-что пропало - сумок с продуктами нет. Я помотал головой, представив, как хрупкая девчонка, крадется на рассвете по улицам, таща ценную добычу - пакеты с хлебом, Докторской колбасой, кефиром и «Дошираком».
Задумчивый и слегка обескураженный зашел на кухню и обалдел. На столе что-то стояло, накрытое чистым полотенцем. Осторожно и медленно, будто точно зная, что под ним бомба, приподнял полотенце и обнаружил... свою любимую кружку, наполненную чаем и тарелку с омлетом. Все горячее, свежее, словно только что приготовлено. Омлет пышный, с помидорами и равномерно, до золотистой корочки обжаренными кусочками колбасы.
- Она их по линейке, что ли, отмеряла? - пробормотал себе под нос, с недоверием разглядывая абсолютно одинаковые кубики Докторской в омлетной массе.
Наклонился, понюхал и чуть не захлебнулся слюной, до того аппетитно всё пахло. Аромат горячего чая вообще какой-то необыкновенный.
Я вернул полотенце на место, снова прикрывая тарелку. Заглянул в холодильник - а вот и продукты. Незнакомка разложила всё по полочкам и от себя добавила кое-что - крупное яблоко, зеленое с ярко-красным боком. Оно лежало на самом видном месте и прямо говорило: «Съешь меня».
Может, её Ева звали, девчонку эту?
Господи, я тупею на этой работе. Какой из меня участковый? Анискин хренов. Детектив по розыску коз и велосипедов. Бесстрашный укротитель алкашей.
Я подошёл к окну и долго смотрел на Волгу, мыслями уплыв вверх по реке, за много-много километров. Туда, где жизнь моя ещё не так давно была совсем другой, и я был другим. Тоже, впрочем, склонным к импульсивным поступкам, но тогда импульсы не кидали меня с места сразу в омут с головой. Я обдумывал, прикидывал, дозревал до кондиции. Так и сменил большой город, должность старшего оперуполномоченного в районном УВД и статус удачно женатого засранца на захолустный городок, оклад рядового участкового и холостяцкий неустроенный быт.
Но все, что было, то ушло. Теперь стою у окна, смотрю на реку и думаю о том, какие необыкновенные глаза у девушки, имя которой я не запомнил, но до сих пор ощущаю ее вкус на своих губах и языке, чувствую запах, тепло кожи, помню каждый изгиб юного тела.
Серые глаза — рассвет,
Пароходная сирена,
Дождь, разлука, серый след
За винтом бегущей пены.*

Я развернулся и пошел в душ, а потом собираться на службу. И почему-то был уверен, что когда смою с тела следы безумного ночного марафона и сяду за стол завтракать, то и омлет, и чай будут все еще горячими, будто только что приготовленными.
_________
*Стихи Р. Киплинга

3-е августа, утро

Омлет умял и чай выдул, хоть и мутно было на душе, очень мутно. Нет, отравы не боялся, другое точило. Сам себе не верил, что снова и снова задаюсь вопросами - а вдруг я ее больше не увижу?
А вдруг увижу? Тогда что?
На службу несся конем. От дома до отдела минут десять скорым шагом, иногда этот путь заменял утреннюю пробежку. В кабинете быстро переоделся в форму, которую предпочитал оставлять на работе в шкафу, а домой и из дома перемещаться в гражданке. Так меньше узнавали и приставали. А ведь поначалу очень хотелось, чтобы мое лицо каждый житель вверенного мне участка запомнил, чтобы перестали засланным казачком считать, за своего приняли, доверять начали.
Приняли. И доверием обложили со всех сторон. Порой пройти невозможно было по улице, чтобы кто-нибудь не подошел на судьбу пожаловаться. На мужа-алкаша, на соседку или соседа, который «еще по осени рубанок взял, да так и не вернул до сих пор, ирод».
Я не жалуюсь, это все дела житейские, их тоже решать надо. Да и я, когда сюда решил переехать, искал не изощренных страстей и интриг. Этого добра мне в городе хватило сполна, от того и сбежал.
Но иногда хотелось спрятаться вообще ото всех. Запереться в хате, доделать, наконец, ремонт и почувствовать себя дома. Надо было, наверное, не в участковые идти, а вон как Роман, в охотоведы. Я бы тогда и собаку завел, а сейчас такого позволить себе не могу.

...На утреннем разводе шеф орал, как в копчик раненый.
- В музее сигнализация за неделю шестой раз сработала! Мне Лебедев плешь проел, требует, чтобы я наряды к нему посылал для проверки ежедневно по сто раз. Где я столько народу найду? Мы же здесь не сопли на кулак мотаем. Бежин, смотайся, поговори, прояви заинтересованность проблемой, изобрази озабоченность и неравнодушие.
- Смотаюсь, изображу, - кивнул я.
- И еще, - начальник откинулся на спинку кресла. - Разведка донесла, что к нам едет представитель киношной братии, натуру искать для съемок сериала. Думаю, никому объяснять не надо, что для нашего города это может значить? Прошу все службы обратить особое внимание на обеспечение порядка. Будьте вежливы и внимательны к обращениям граждан. Ну, и так далее... - устало вздохнув, пробубнил он себе под нос.
В этот момент деловую совещательную атмосферу кабинета нарушил шум, ворвавшийся в приоткрытое окно с пристани - вой, крик, и все под звуки баяна.
- Да какого же лешего творится! - взвился шеф. - Что там устроили? Бежин, давай сначала на пристань, разберись.

...А на пристани давали концерт. Музыку, доносившуюся из транслятора, обычно успешно заглушала одна баба Шура. А сейчас она пела дуэтом с псом Романа Левчука. То еще испытание для слуха... «Пятый элемент» и ария Плавалагуны.
Вмешиваться я не стал, постоял, послушал, поржал вместе со всеми. Ничего страшного, никто не дерется, народу понравилось.
Собрался дальше по делам мотать, и показалось, что среди собравшихся на пристани в толпе увидел ее.
Золотистая коса до попы, стройные ноги в узких джинсах, курточка и рюкзак за плечами. Она? Или нет?
И имя вдруг вспомнил - Екатерина.

3-е августа



Она встретилась со мной взглядом и вдруг расхохоталась.
За гомоном толпы и воплями я не расслышал ее смеха, но увидел, как блеснули серые, как вода в заводи, глаза, сверкнули белые зубы. Стояла она поодаль и смеялась явно не над выступлением самодеятельности, развернувшимся на пристани. Значит, я ее так повеселил? Барышня во всю хохочет после бурной ночи? Это либо хорошо, либо совсем плохо. Ладно, хоть не плачет.
Кажется, я криво ухмыльнулся в ответ, не сводя с нее глаз.
Отсмеявшись, девушка, развернулась и направилась в сторону кинотеатра. Меня сорвало с места следом за ней.
- Постойте, гражданочка, - выдохнул я, догоняя незнакомку. - Вы кое-что забыли.
Она обернулась, вопросительно уставившись на меня. В прозрачных серых радужках ее глаз все еще искрился смех.
- Попрощаться забыли утром. Нехорошо уходить, не попрощавшись.

3-е августа


- Отяжелел с тобой, - и все смотрел, смотрел на нее, будто пытался получше запомнить каждую черточку милого лица. - Я вообще решил, что ты мне приснилась. Если бы не омлет.
Говорит она как интересно. "Соколик". Надо же, анахронизм какой. Понятное дело, шутит девица, считает дремучим провинциалом. Ну и пусть. Стою, смотрю на нее, размышляю, а она близко так от меня, что я снова ощущаю ее запах - лето, ягоды, солнце,- и слушаю, как она продолжает говорить негромко, вкрадчиво, будто теплый ветер что-то шепчет. Или речная вода.

- А что портить-то, если, говоришь, хорошо тебе было, красна девица? - подыграл я.
От прикосновения ее пальцев к лицу по спине пронеслась толпа мурашек. А девушка привстала на цыпочки и прижалась губами к моему рту. Да уж, быстро бегает красавица, это точно. Думает, наверное, не угнаться за ней. Да я и не буду гоняться. Просто возьму и не отпущу.
Я обеими руками обхватил стройное тело, приподнял и прижал к себе крепко. И в тот момент мне было наплевать, что стоим мы посреди площади и целуемся при всех. Участковый уполномоченный при исполнении и юная девчонка.
- Тебя же Катериной зовут? - прошептал я, оторвавшись от мягких губ. - Ты больше не сбегай, я ведь все равно тебя найду. Давай вечером продолжим знакомство? Вот здесь в трактире встретимся?
Ставлю ее на землю, но из рук не выпускаю. Заглядываю в глаза.
- Придешь? Я ждать буду.

В ночь на 4-е августа, трактир-пристань

Она все же пришла. Не скажу, что не сомневался. Было в этой девчонке что-то... Слов не подберу. Нездешнее, что ли. Говорила она чудно, смотрела так, что кровь неслась по жилам и вскипала. А когда касалась...
Так о чем это я.
Пришла она, значит. Сидим мы в трактире, песни слушаем, говорим обо все и ни о чем. И вдруг с улицы крик:

- Ну, допился и докурился дед, - говорю, усмехаясь.
А Катерина брови хмурит, озирается беспокойно и в окна смотрит.
- Да не обращай внимания, ерунду какую-то старый несет, - и мягкой теплой ее руки касаюсь, сжимаю тонкие пальцы. - Хочешь, пойдем посмотрим, что там случилось?
Вышли мы на улицу. А дальше все закрутилось, как в адской карусели. И все время, что бегали взмыленные туда обратно, я руки Екатерины из своей руки не выпускал. Нравилось мне вот так держать ее и чувствовать рядом с собой.
Сначала побежали мы в отдел полиции, а там по общей тревоге весь личный состав поднят. По всему выходило, что история с теплоходом не ерунда, не бредни старого алкаша. Огромное судно, не лодочку какую, в Марьин затон отбуксировали, к нему не подплыть, с него никому не спуститься. Будто силовым полем теплоход окружен.
И русалки... Елки зеленые, сам не верю, что говорю такое... В общем, русалки требования выдвинули - найти клад, который Марья-разбойница где-то в этих местах спрятала. А если не согласятся люди сокровища найти, то начнут девы речные всех подряд хватать и на дно затаскивать. Никого не пожалеют, ни старых, ни малых. Говорили, что для наглядности русалки уже молодого матроса с палубы стащили и в реку утянули...
Экстренным совещанием решили собрать добровольцев подневольных, на две команды разделиться и отправиться на поиски. Но прежде, чем до клада добраться, надо сначала карту отыскать и ключ, что зачарованный сундук отпирает.
Вернулись мы с Екатериной к стоящим на пристани людям, рассказали все и, не дожидаясь рассвета, пошли навстречу... А хрен его знает, чему навстречу мы пошли.

4-е августа, ночь, кладбище

Твердолобого и до тошноты утомленного суетой большого города человека провинциальная жизнь расслабляет не сразу, не быстро, но зато на всех уровнях. Лично я в Рябинове за два года как-то совсем размяк. Или от шелухи очистился. Не понял пока.
После озвученного официально бреда про нападение русалок мозг не сразу на место встал. Может, думаю, "Рябиновки" перепил. Да нет же, мы с Катериной совсем по чуть-чуть пригубили в трактире. Тогда как устаканить факт криминала, творимого фольклорными персонажами? Подумал и решил - да никак. Надо принять правила игры. Попал в дурдом, притворяйся своим. В итоге заставил свое сознание... просто поверить. А чуть позже ощущал себя, как в детстве, когда гоняешь с пацанами по пустырям и закоулкам, играешь во что-то с азартом и начинаешь верить, что все взаправду.
Пока каша заваривалась, я все время понимал, что Катерина все еще рядом со мной. Её рука в моей. Сама девушка спокойная, не истерит, смотрит на все с любопытством, наверное, думает, что мы тут для туристов такие интерактивные квесты организовываем.
Спросил ее, боится ли идти на кладбище?

На кошку похожа: ласковая, пока ноготки прячет. А если выпустит, что будет? Не знаю, но мне не страшно. Есть в этой девчонке какая-то загадка, и я хочу ее разгадать. Скорее всего, получу за это вовсе не медаль, но останавливаться не собираюсь.
У меня рот невольно дернулся в кривой ухмылке. Зачем мне это? Хотел ведь спокойной жизни.
Так, сжимая теплую ладошку Кати в своей руке, я и шагал к старому монастырскому кладбищу. Странная у нас компания подобралась, еще охотовед наш, Роман, и Анечка, кассир с пристани. В голове мелькнуло, что ей здесь совсем не место, у нее же пацаненок маленький дома, а мамка по лихим местам ночами шастает. Как вообще вышло, что далекие от всей это чертовщины люди вдруг оказались в таком угарном дыму!
Ну, этим вопросом можно задаваться бесконечно. Лучше оставить переливание из пустого в порожнее и сделать то, зачем мы в этот безумный поход и отправились.
За недолгий отрезок пути в моем воображении сложился четкий план действий: находим сторожку, книги, нужные записи, берем заступы, роем в указанном месте, обнаруживаем искомое, забираем ключ и сваливаем. А, ну, конечно, просим прощения у потревоженных духов, благодарим за содействие правоохранительным органам. Грехи потом замаливать будем.
К слову о грехах. Сквернословие к ним ведь тоже относится. Но как тут не ругаться трехэтажно, хоть и про себя, когда мерещится, что на нас из темноты кто-то таращится. Мелькают поодаль огоньки, будто со свечками кто-то танцует среди могилок. И они все ближе подступают, окружают, дышат холодом и смрадом жутким.
А потом вдруг морок этот разом исчез.
Я потряс головой и крепче сжал руку Екатерины.
- А ты отважная девушка, - говорю ей шепотом. - Идешь и вопросов не задаешь. А могла и не ходить сюда, отправилась бы в гостиницу, по своим делам. А, Катерина? Почему ты идешь со мной? Я хоть и крепко держу, но отпущу, если пожелаешь.
Она повернула лицо и долго смотрела на меня. Глаза ее в темноте словно наполнились сиянием звезд и луны и блестели, как поверхность двух бездонных озер.
Глаза-озера. Надо же, как я думать умею. Метафоры запрыгали в голове, как блохи. Скоро чесаться от них начну.
А Катерина тихо так вздохнула, а я вдруг подумал, что на вид ей едва за двадцать, а в ясных глазах столько всего. Может быть, пережила она что-то, что не каждому пережить удается.
И я в самом деле хотел бы знать ее лучше.

...По дороге к сторожке к нашей процессии присоединилась девушка. Видимо, послушница из обители. Я уж не стал озвучивать вертящийся на языке вопрос - чего она ночью по кладбищу бродит? Сами же сюда приперлись и ничего сейчас уже удивлять не должно. Даже то, что в сторожке мы обнаружили еще одну девицу, явно не из здешних, которая сидела на полу, обложившись каким-то фолиантами. Ну, а что, может почитать чего хотела, библиотеки уже закрыты, а взять книжечку напрокат на кладбище - самый раз.
Пока в голове мысли снова растревоженно заметались, моя спутница тихонько высвободила свою руку из моей и выскользнула из душной сторожки наружу. Я сказать ничего не успел, не остановил, только обернулся и проводил взглядом.
Совсем уйдет сейчас. И провожатый ей не нужен. Почему-то я был уверен, что она не боится ничего. Уйдет, точно. И я ее больше не увижу.
Мысль мне не понравилась, но за девушкой я не побежал. Надо остыть, подумать. Не поддаваться наваждению, а иначе я свои чувства сейчас и назвать не могу.
- Так, ребята, давайте сделаем уже то зачем пришли, - сказал я товарищам по «русалочьему квесту». - Кто может каракули в этих гроссбухах прочитать? Надеюсь, нам не придется рыть могилки и тревожить прах несчастного Яшки. Надеюсь, ключ не при нем остался, а лежит где-то в более доступном месте. Надежды на это мало, но она есть. Роман, нам бы твоего собакена сюда с чудесным нюхом. Он у тебя случайно на запах старых ключей от волшебных кладов не натаскан?

Шутки шутками, но тут за окошком что-то сверкнуло. Мы все опешили и как один повернулись посмотреть. А ведь похоже на фотовспышку. Или луч фонарика мигнул.
- Ребят, вы все тут оставайтесь, а я выгляну. Узнаю, что там происходит, кто еще ночами по кладбищам разгуливает.
На улице на секунду забылся, увидев Катю, стоящую неподалеку от сторожки. Она замерла, обхватив себя руками, будто озябла, и всматривалась в темноту. Рот уже открылся окликнуть ее, но я не стал. Завернул за домик, всмотрелся в ночь: поодаль кто-то стоял.
- Эй, добрый человек, ищешь чего?
Мой вопрос потонул в криках, раздавшихся из сторожки.

4-е августа, ночь, кладбище

На фоне мрачного ночного неба, крестов и плит нарисовалась мощная мужская фигура. Это я разглядеть успел до того, как из сторожки, неизвестно каким макаром материализовалась девчонка, что сидела там на полу, и с визгом кинулась к нежданному гостю на шею. Повисла на нем, а он прижал ее к себе и набычился, сверля меня свирепым взглядом.

- Спокойно, мужик, не кипятись, - я поднимаю руки в успокаивающем жесте, но с места пока не двигаюсь. - Никто никому здесь плохого не делал и не собирается. Хочешь верь, хочешь не верь, но я из полиции. Могу ксиву показать. Ты эту девушку знаешь? А она, судя по всему, знает тебя. Уже хорошо. Она здесь в сторожке сидела, когда мы пришли. Поговори с ней. Потом можете к нам присоединиться или уходите в город. Хотя где-где, а вот там уж точно хреновина творится.

4-е августа, на исходе ночи

Новоприбывший мужик и девица так и слепились друг с дружкой. Уверен, за них можно больше не волноваться. Только бы не заблудились в темноте и с утеса не свалились.
Я обошел сторожку, хотел подойти к Катерине, а ее на прежнем месте уже не было. Захожу внутрь душного домишки и замираю у входа: Катя стоит у окна, смотрит куда-то в темноту, плечи напряжены, руки к груди прижала и вся словно хочет в клубок свернуться. Первая мысль - испугалась чего-то или обидел кто?
- Что случилось здесь? - делаю шаг вперед.
Замечаю что-то на полу, у ног стоящей у окна Катерины. Навожу луч фонарика и вижу тряпицу какую-то полуистлевшую, а в ней что-то темное, продолговатое.
- Ключ, - очевидно же, что ключ, но надо обязательно вслух произнести, чтобы убедиться. - Тот самый, что ли? И как же он здесь?..
Перевожу взгляд на Катерину, снова смотрю на пол, обвожу взглядом избушку. Пока ничего понять не могу, но на душе за один миг очень погано стало, будто кто-то влез в грудь ледяными руками, смял, скрутил, разворошил там все. Автоматом наклоняюсь и поднимаю с пола ключ вместе с ветошью. Заворачиваю неожиданную находку и убираю в карман.
Не сразу решаюсь подойти к замершей у окна Кате, но все же приближаюсь и встаю у нее за спиной. Руки тянутся обнять, прижать к себе, но я рукам волю не даю. Чувствую всем нутром, что безвозвратно изменилось что-то. Хочется повернуть девушку к себе и в глаза ее заглянуть, тогда я все пойму, потому что сама Катерина непроста, но вот глаза ее не лгут, я это точно знаю.
Кладу руки на ее плечи и разворачиваю к себе лицом. Она смотрит на меня холодно, отстраненно, по глазам ничего не прочесть, она словно закрылась. Но я вижу, что губы ее окрашены кровью. А на щеках дорожки слез блестят и мне это очень не нравится. Хочу снова задать туповатый вопрос, что же здесь случилось, но вместе этого спрашиваю:
- Это ты... ключ? Как сумела, Катя? Расскажешь? - легко встряхиваю ее за плечи, пытаюсь прочитать что-то на ее застывшем лице. - Что-нибудь скажи.
Хочу прямо сейчас все узнать, понять, решить.

4-е августа, на рассвете

Сколько я ее знаю? Сутки? Чуть больше суток. Она из тех, с кем можно всю жизнь прожить и так не узнать совсем. Сейчас Катерина казалась такой близкой и одновременно совсем чужой.
Не знаю, какую грань я перешел, в какой мир меня затянуло, но жизнь точно свернула куда-то и обратно уже не выправится.
И тут до меня дошло, что, наверное, для этого меня в Рябинов и занесло. С ней я должен был встретиться. Если бы не профдеформация, я бы на весь этот потусторонний переполох забил. Домой бы ее к себе отвел, посадил на колени и не отпускал.
- Кто ты, Катерина?

Прикоснулась к моим губам и словно обожгла. Или печать поставила. Хотел что-то сказать, вопросы, слова в голове мечутся, а рта раскрыть не могу.
Ну, в трактир, так в трактир, мне без разницы, куда она поведет.
Интересное свидание у нас получилось: безумная ночь, без имен, без лишних слов, потом встреча нечаянная, прогулка под луной до погоста и обратно. И совпало все с событиями, о которых можно только в палате с обитыми стенами говорить.

...В трактире за столиками сидел народ. Знакомых лиц много. Все усталые, но никто не истерит, в обморок не падает и прокурора не требует.
Я сжал руку Катерины, остановился.
- Катя, послушай... Я уже понял, что это не твое настоящее имя. Мне все равно, как тебя зовут на самом деле. Все равно, откуда ты. Только не исчезай.

Никогда не чувствовал настолько отчаянного желания, никогда не хотел забыть обо всем и оказаться где-нибудь далеко отсюда, где нет никого вокруг, кроме нас с ней.
Я взял ее голову руками, поцеловал медленно, глубоко, до боли прижимаясь губами к ее рту, проникая языком, смакуя ее сладкий вкус.
Ее горячие ладошки скользили по моей пылающей коже под рубашкой, поглаживали, слегка царапали, а я прикасался пальцами к ее лицу, гладил волосы, сжимал косу, борясь с желанием намотать ее на кулак и потянуть, чтобы запрокинуть ей голову, открыть нежную шею и целовать, пока она не попросит большего.
Я обнял Катерину, развернул. Теперь она была прижата к стене моим телом, и я тяжело дышал, пробираясь рукой под тонкую ткань ее футболки, задирая ее вверх. Ладонью накрыл маленькую упругую грудь, чувствуя, как твердеет сосок, и у меня в глазах темнеет от острой потребности накрыть его ртом, скользить по нему языком.
Мы завозились оба, порывистые, нетерпеливые, дергая друг на друге одежду, пытаясь справиться с застежками, пуговицами...
- Стоп... - хриплю я, упираясь лбом в холодную стены поверх головы Екатерины. - Хочу тебя безумно, но не здесь.
Пару мгновений слышу только шум в ушах и то, как стучат наши сердца.
- Катенька, я выйду на улицу, мне надо позвонить. Шеф ждет новостей. А потом... я сниму номер. - Жадно вглядываясь в ее раскрасневшееся лицо, заправляю рубашку в джинсы, приглаживаю пятерней волосы. И не могу с места сдвинуться. - Не уходи отсюда, прошу. Подожди меня, я быстро.
Выхожу на улицу. Предрассветная прохлада и туман с реки немного освежают голову, понижают градус кипящей в жилах крови. Руки трясутся, когда достаю телефон и выбираю из списка личный номер начальника.
Я не понял, успел ли нажать на кнопку вызова, когда лицо словно залепило плотной, мокрой ватой. Меня словно спеленало чем-то, подбросило вверх, рвануло в сторону.
И я рухнул в воду, которая залила мне рот и нос, перекрывая дыхание и глуша вырвавшийся от неожиданности крик.

Где-то, когда-то...

...Ничего не вижу, не слышу, понять ничего не могу. Только там, где душа и сердце должны быть один холод и пустота остались. И так больно почему-то и страшно, словно что-то важное к самому краю подобралось и вот-вот рухнет безвозвратно в бездну.
Холодно не только изнутри, но и тело все будто льдом облепило. И дышать не могу. Почти не могу. Воздух по капельке, дозировано просачивается в легкие. Помереть не дает, но и прожить долго не позволит. И в груди уже тесно становится, а холод сменяется огнем...
Слышу голоса женские и среди них один, который узнаю теперь из тысячи. Она говорит, и я вырваться хочу из чьих-то цепких рук, к ней рвусь, но меня не пускают.
А потом снова все мутным сделалось, снова вода в рот и нос полилась, и свет погас.

...Откуда-то понимаю, что живой, но не могу пошевелиться, нормальный вздох сделать не могу, и глаза не разлепить. Знаю лишь, что надо подняться скорее и идти к ней. Она же ждет меня там. Я сказал "Не уходи", и в глазах ее прочел ответ - не уйду.
Пробую шевельнуть рукой, ногой. Словно все тело чугуном налилось, так после драки бывает, когда кажется, что живого места на тебе не осталось и все зверски болит, но сейчас сильнее всего внутри что-то ноет, нестерпимо.

Я хотел морду от мокрого и вязкого чего-то отлепить и отозваться, но из горла только невнятный хрип вырвался.
Потом меня куда-то потащили. Дальше не помню ничего толком, главное было быстрее оцепенение с себя сбросить, двигаться и соображать начать.
К Катерине вернуться.
Вечность прошла, пока я смог на ноги подняться и, не обращая внимания на чьи-то руки, пытающиеся меня удержать, и голоса, все твердившие что-то, пошел ее искать. Понял, что нахожусь на берегу, а она меня там должна была ждать, в трактире.
Шатаясь, как пьяный, делаю шаг, другой и останавливаюсь, забыв, как дышать.
- Катерина... Катя!
Она лежит на земле, не двигается. Как она может лежать здесь? Почему? Глаз ее не вижу, она на меня больше не смотрит, и я ничего не понимаю.
Падаю на коленки и сгребаю ее в охапку, прижимая к себе. Это что же за сказка такая страшная с нами случилась? Кто сочинил ее, меня не спросив? А в голове бьется одна только мысль:
- Не конец это. Не может быть это концом.

Где-то в старой жизни

Сколько за годы службы оперативником всякого повидал. Трагедий, жути криминальной, всякого такого, что в голове не укладывается. Поначалу до рвоты страшно было и тяжело на чужое горе смотреть, на жестокость человеческую. А потом привык, очерствел. Всякий беспредел стал просто работой. Но оказалось лишь до того момента, пока не пришлось держать на руках ту, что просто не могла вот так лежать, бездыханная и неподвижная.
Вспомнил вдруг, как вчера еще она смеялась, встретившись со мной глазами на пристани.

- А?.. - повернулся, слепо взглянув на подошедшего парня. Лицо его расплывалось перед глазами почему-то, и я не сразу понял, о чем он спрашивает, что говорит. - В больницу? Да... да, конечно. Надо ее отвести. Я сейчас. Остальные-то как, все живы? - спрашиваю на автомате.
Я крепче вцепился в тело Катерины, собираясь с силами, чтобы подняться.
- А я не замерз. Спасибо, парень, - пробормотал тихо. - Не чувствую холода.
Ничего не чувствую.
Наклоняюсь ближе к Катерине, лицом утыкаюсь в золотистые волосы, вдыхаю такой знакомый запах и шепчу в тупом отчаянии:
- Дай знать, подскажи, что мне сделать, чтобы вернуть тебя. Чтобы навсегда ты со мной осталась.

В новой жизни


- Ты... - хватаю холодные пальцы, прижимаю к губам. - Ты что вытворяешь, женщина?
Смотрю как возвращается жизнь в ее тело, как дрожат ресницы, розовеют щеки, приоткрываются губы, чтобы что-то еще мне сказать. Она делает глубокий вдох, а я закрываю ей рот поцелуем, теряя голову от неверия, что все это происходит со мной.
Но если я все так чувствую, если грудь распирает, едва ребра не трещат, то разве я не знаю ответа на вопрос, почему это происходит? Знаю, еще как знаю. Лучше, чем что-либо еще в своей жизни.

4-е августа

- Женщина, ты сейчас мне хочешь сказать, что всю жизнь прожила на пороховом складе?
Катерина (не могу пока звать ее иначе) ничего не ответила, глаза ресницами прикрыла, выгнула бровь и улыбнулась уголком рта, помешивая ложечкой остывший чай в чашке. Я только головой покачал: не учить же мне ее жизни. Хотя... почему нет? Сколько ей лет в те времена было? Чуть за двадцать? А мне сейчас тридцать три. Она за три с половиной столетия, похоже, не особо повзрослела, так и осталась отчаянной девицей-разбойницей. Она и говорит до сих пор так старомодно. Меня «соколиком» величает.
Я ухмыльнулся, отпивая чай и глядя на Катерину поверх чашки. Нет, ну не могу я иначе ее воспринимать, она же молоденькая девчонка, хрупкая, нежная.
Сильная и отважная.
Три с половиной столетия. Твою ж налево. Одна. Все время одна, без семьи, без родных. Наверное, и без друзей. Сколько всего пережила, сколько дорог исходила. Вела ее старая боль и обида, покоя не давала. И привела ко мне.
А я за тридцать пять часов словно десять жизней прожил. Научился верить в невозможное и напрочь разучился удивляться.
Теперь хочу стать ее утешением, дом ей дать хочу, защиту от всех невзгод, обид застарелых и мыслей дурных.
- Слушай, милая, - начал я, подаваясь к Катерине через стол, - кем бы ты ни была, кем бы ни стала, но в этом доме я хозяин. Хочу, чтобы ты сейчас легла отдохнуть, а мне на службу надо с докладом. И телефон я где-то посеял, забегу новый купить, как только магазины откроются. А ты останься здесь и дождись меня. На порохе тебе жить больше не нужно, понимаешь? Все ушло, Кать, закончилось навсегда. Другая жизнь началась. Для тебя и для меня. Не просто так нас с тобой друг к другу притянуло. Я свой шанс прос... кхм, профукать не хочу. А ты что думаешь?
Она вздохнула, перекинула косу на грудь, расплела ее и снова начала заплетать. И все молчала. Я ее не буду торопить, пусть думает. Но, будь моя воля, я бы заперся с ней в доме и никуда не выпускал, пока не поймет, что не нужно ей больше никуда идти, нечего искать и никакие клады стеречь больше не требуется.
- Все прошло, Катюша. Просто отдохни. Весь мой дом в твоем распоряжении. Делай, что хочешь.
Стараясь не смотреть на нее, я отправился в душ, потом переоделся и ушел на службу.

...Сказать, что на очередном совещании все были охреневшие, это ничего не сказать. Кто-то даже вспомнил «Людей в черном» с их «забывалкой». Вот бы всему Рябинову засветить вспышкой, чтобы стереть из памяти историю с теплоходом. Но все пришли к выводу, что ничего такого нам и не понадобится: все равно никто не поверит в то, что случилось в городе. Слухи, конечно, долго еще бродить будут, но со временем поутихнут и станут легендой местного разлива. При правильном раскладе это нам только на руку - позволит больше туристов завлекать.
Клад купца (как его там звали, не помню) наши бравые приключенцы все же отыскали. Теплоход вернули на пристань. Все живы и невредимы остались. А пока администрация Рябинова вместе с полицией решали, как возместить материальный ущерб и наградить героев, я думал о том, что хочу домой.
Домой. Где меня, и я в это верил, ждала она.

Она смотрела на все широко открытыми, по-детски удивленными глазами. Ей было интересно все: она хотела разобраться, как работает микроволновка, телевидение, рвалась научиться водить машину и освоить компьютер, прочитать кучу книг, посмотреть тысячи фильмов.
А мне была интересна только она.
Надо было взять отпуск, ведь предлагало же начальство, но я просто побоялся. Подумал, что если останусь дома, то не дам ей ни минуты покоя. Из постели не выпущу, рук не разомкну. Буду использовать любую поверхность, чтобы любить ее, чувствовать всем телом и душой, что моя, что не сбежит, не исчезнет.
Она чувствовала меня, понимала мой настрой, весь тот раздрай, что творился со мной. Катерина приходила ко мне на работу и давала понять, что она никуда не делась и не собирается. Мы вели себя как подростки, но это ничуть нас не смущало и не останавливало. Я позволял ей все и показал, как можно использовать наручники. Ей понравилось, а мне тем более.
Признаться, я все еще не верил, что каждый день, просыпаясь утром, вижу ее лицо, могу дотронуться рукой, губами, могу погладить рассыпанные по подушке золотые волосы. Она - озорная девчонка и мудрец, такая близкая и понятная, и в то же время та, кто навсегда останется неразгаданной тайной.
А вот о ее тайнах я не спрашивал. Знал, что они есть. За столько времени странствий сквозь эпохи и события тайн должно накопиться предостаточно, но они принадлежат ей, а я лишь хочу, что мне принадлежала она сама, не ее секреты.
У меня тоже было то, о чем я не спешил рассказывать. Когда-нибудь обязательно это сделаю. Скажу о том, каково быть зятем мэра большого города, участвовать в нечистом бизнесе, прикрывать тех, кому место за решеткой, встречаться с ними, лыбиться во всю рожу, пожимать руки, всячески демонстрировать свою лояльность и при этом испытывать отврат не только к ним, но и к самому себе. А потом приходить домой, где ждала любимая супруга, красивая, ласковая. Расчетливая. Напрочь лишенная материнского инстинкта. И упорно продолжать быть лаптем, долго верящим, что трахаю свою законную жену, потому что люблю и хочу от нее детей. Мы спали на одной кровати, как на разных полюсах, и нам обоим было одинаково холодно.
А с той, что пришла из сказки и осталась в моей жизни теперь, всегда было тепло.
Начинаю верить, что я счастливый сукин сын.

Сентябрь в Рябинове

- Екатерина-Мария, одевайся быстренько, пойдем-ка, прогуляемся, - говорю как-то вечером своей ненаглядной.
Она сидит на диване, поджав ноги в забавных носках, украшенных вышивкой в виде гроздьев рябины. Волосы заплетены в две длиннющие толстые косы, с такой прической она выглядит совсем юной, а я чувствую себя сильно озабоченным слегка извращенцем.
Красавица отводит взгляд от книги, смотрит на меня с любопытством и спрашивает, тая улыбку в уголках губ:
- Куда пойдем?
- Увидишь. И... колдунья прекрасная, исполни одно мое желание.
- Какое? - она наклоняет головку и уже не скрывает улыбки.
- Надень не джинсы, а юбку. Ту, тоже джинсовую, которая так аппетитно твой упругий задик обтягивает.
Мы выходим из дома и бредем по вечерним улицам городка. Жители уже сидят по домам после рабочего дня, навстречу попадаются только редкие прохожие, бродячие кошки да собаки.
Наступил сентябрь, но еще очень тепло, и сегодня особенно тихий, безветренный вечер. Воды реки почти неподвижны, они разгладились, как переливающийся под луной шелк.
- Узнаешь место? - спрашиваю я, заводя Катерину в безлюдный проулок.
- Неет, что-то не признаю, - отвечает она, оглядываясь по сторонам.
- Это двор за магазином, где мы встретились. Самое романтичное место на земле для меня. Сейчас здесь никого, кроме нас.
Я увлекаю Катю в тень рябин, кроны с тяжелыми гроздьями ярких ягод надежно укрывают нас у тонущей во тьме стены магазина.
- Давно хотел сделать это здесь... - бормочу я нетерпеливо. - Тогда, в трактире такой облом случился. Отчасти по моей вине. Сейчас хочу все исправить...
Я обхватываю любимое лицо ладонями, притягиваю к себе и какое-то время просто смотрю. Вокруг темно, но я вижу все, что хочу видеть - блеск таких родных уже глаз, легкий румянец на щеках, приоткрытые для меня губы. Я накрываю эти губы ртом, просовываю язык в сладкую глубину. Целую жадно, чувствуя, как мы оба заводимся все сильнее, как напрягаются и начинают дрожать от нетерпения наши тела.
Нас буквально лихорадит, когда я торопливым рывком задираю юбку Катерины, надавливаю коленом, вынуждая ее шире расставить ноги, глажу нежную кожу обнаженных бедер. Катерина не любит надевать колготки. Очень кстати, хоть я и думаю постоянно о том, чтобы она не простыла.
Позже мы обсудим вариант ношения чулок вместо колготок.
А пока я чувствую только гладкую кожу внутренней поверхности ее разведенных бедер, горячую влажность там, куда осторожно проникают мои пальцы. Я ласкаю мою колдунью, крепко прижимая ее тело к своему, и слышу, как учащается ее дыхание, как она начинает ловить ртом воздух и, кончает, прикусывает губу и сдерживая рвущийся стон.
- Выходи за меня... - произношу я. - Стань моей по всем законам и роди мне ватагу маленьких разбойников и разбойниц.

Когда-то мне лишь казалось, что любимая и законная едина в одном лице. Так должно быть, но у меня не сложилось. Думал, что люблю, но ошибался, а за шесть лет вообще разучился верить во всякую чушь про любовь.
И без этого всего жилось неплохо - просто и понятно. Пока не захотелось хлебнуть кофе из пластикового стаканчика.
До сих пор временами думаю, что было в том кофе что-то, отчего мне все лишь привиделось. Ночами лежу, обняв Марью, и стараюсь не думать ни о чем, только телом и душой ощущать - вот она, со мной. Только моя. Реальная.
Чтобы поверить, что такое возможно, пришлось испытать пару-тройку экзистенциальных шоков, погонять в голове тяжеленный громыхающий товарняк из вопросов, на которые нет ответов, а в итоге просто плюнуть на навязчивое желание всему найти однозначное объяснение и просто позволить себе чувствовать то, что чувствую.
Облегчение снизошло вместе с пониманием, что скучно мне отныне не будет, а покой лишь во снах останется.


- Мешочки. Заговоренные, - повторил я, тупо глядя на рассыпанные по обшарпанному кухонному столу драгоценности. - Ну чо, нормально. Будем считать это твоим приданым, не безделицей. Вот сегодня вечером и надень что-нибудь.
Я уцепил первую попавшуюся фиговину из сверкающей и переливающейся кучки, покрутил перед глазами.
- Вот хоть это. Это же висюлька какая-то, да? Ее и надень. И больше ничего. Поняла?
Потянулся к моей Марье через стол, положил руку на ее затылок и поцеловал в губы. Она подалась навстречу, издав тихий нетерпеливый полувздох-полустон, который мне дико нравилось слышать.

...На самом деле я не совсем лох и понимал, что все эти старинные побрякушки имеют огромную ценность. Но прямо сейчас в деньгах мы не нуждались, хотя и были у меня планы, требующие крупных материальных затрат. Но о том, чтобы продать все и вырученные деньги вбухать куда-то и речи быть не могло.
Справедливость виделась мне в том, что все до одной "не безделицы" должны остаться нашим детям, как семейная реликвия.
Но кое-что мы все же продали. А деньги вбухали.
Так у нас появился большой участок на берегу Волги, на котором мы потихоньку выстроили просторный дом для нас и наших детей. Свой старый дом я отремонтировал, но продавать не стал. Когда-нибудь он, возможно, пригодится кому-то из наших подросших отпрысков, а пока мы с Марьей время от времени устраивали себе выходные только на двоих в моей некогда холостяцкой берлоге с растущей у входа рябиной.
Верная примета оказалась: защитило нас чудо-дерево от всякого зла. Или мы сами научились верить, что если рядом человек, с которым сердце открыто нараспашку, а разум готов верить в невозможное, то никакое зло на свете больше не страшно.
А первым у нас родился не сын, а дочка. Бедовая девчонка с мамиными глазами. Наверное, только в тот момент, когда я взял ее на руки, почувствовал живое тепло крохотного тельца, только тогда окончательно и поверил в чудо.
Но больше мне чудес не требуется. Самые важные уже случились. Теперь надо просто жить, как в сказке.