Карта ролевой игры "Марьин затон"

2 августа

Трепещущие на ветру зубчатые листочки берез иногда расступались, пропуская золотистый солнечный лучик и позволяя увидеть кусочек лазури в вышине. Вся роща была заполнена хризолитовым сиянием, какое в погожий день случается только под навесом из зелени, да перекличкой пташек.
Я сидела на земле, прислонившись спиной к нарядному березовому стволу, жевала травинку и раздумывала, куда двигаться дальше. Дело близилось к вечеру, можно было уже выбираться на трассу, чтоб засветло доехать до следующего города, а можно было сперва забежать в какой-нибудь рябиновский магазинчик за вкусненьким. Или сладеньким… Ну и вообще…
Желание раздобыть вкусненького победило, я выплюнула травинку, поднялась с земли, с удовольствием потянулась, подхватила свой рюкзачок и направилась в сторону ближайшего магазина.
И не прогадала.
Нашлось там и вкусненькое, и сладенькое…
Правда, вот так сразу сладеньким его назвать было сложно: слишком пронзительный взгляд, словно в душу норовит заглянуть, слишком жесткий подбородок, который не могла спрятать колкая щетина, слишком поджарая фигура, будто у волка – ни дать, ни взять хищник, которому некогда жирок нагуливать. И движения, как у хищника: скупые, обманчиво-расслабленные, почти ленивые, но такой уж если вцепится – горло вырвет тут же. Настоящий мужик, а не телок-губошлеп. С таким рядом и кровь быстрее бежит, и в мороз не холодно.
Поймав себя на том, что мыслю уже как те, в кого не верят даже фольклористы – героини легенд и преданий о русалках, заманивающие мужчин в свои холодные объятия, чтоб хоть ненадолго согреться, невольно прыснула со смеху. А со смеха разговор всегда начинать удобнее…
Хороший парень оказался. Хорошего человека по разговору всегда отличить можно. Только я, все равно, пока по улицам шли, выспросила, не женат ли. Кольца-то не все носят. К женатому бы не пошла. Как бы ни приглянулся, что бы там с женой ни вышло – размолвка или еще что, не связываюсь с семейными.
Ну а раз не женат – дело другое.
Ох, и горяч оказался! Руки сильные. Губы жаркие. Поцелуи слаще сахара. Как прижал к себе, аж кровь закипела. Голова как хмельная стала, сама не помню, что шептала, прижимаясь щекой к его подбородку – колко, а сладко, сил оторваться нет. Помню, как стонала, прикусывая зубами его плечи, оглаживая ладонями спину, обхватывая коленями бедра. Как кричала, запрокинув голову, от жара глубоко внутри и от сводящих тело сладких судорог. Как слизнула кончиком языка соленую каплю с его груди, разлившуюся во рту остро-пряным привкусом.
Перед тем, как провалиться в сон, успела подумать, что повезло: дом свой, не квартира, иначе все соседи бы сбежались на мои крики. Да и наплевать бы, но ведь могли решить, что меня тут убивают, и участкового вызвать.

3 августа

От Волги еще тянуло зябким туманом, когда я спустилась с крыльца и чуть коснулась кончиками пальцев веточки рябины, росшей у самого входа. Хорошо это. Еще лучше ветку со спелыми яблочками рябины повесить над порогом. И в вазу на окно вторую. Но это уж не мне тут порядки наводить – хозяйка в доме появится, сама разберется.
Повезет же кому-то!
От воспоминаний о минувшей ночи слегка потеплели щеки, и по телу прошла дрожь.
Огонь-мужик, как есть огонь!
Улыбнувшись солнышку, я перекинула косу через плечо и побрела по безлюдным еще улицам, осматривая дома и дворы.
Мне нравилось гулять по городам, когда вокруг не было толчеи. Удобно. Видно все. Поэтому я и не отказала себе в удовольствии прошвырнуться по сонному Рябинову. Постояла у кинотеатра, почитала написанное на афишах, подумала, не сходить ли на первый сеанс. Прошла вдоль рядов безликих многоэтажек, но задержалась только у одной. Проулочками выбралась снова к Волге. Здесь, на мощеной набережной неподалеку от пристани уже начал собираться народ: торговцы раскладывали немудрящий товар, в основном безделушки, кто-то мучал баян.
У одного из лотков с вышивками остановилась.
Стежки ровные, цвета радостные, только смысла нет в узорах. Да, впрочем, кто сейчас, кроме историков, помнит, что вышивка – это не только украшение, но и оберег. И каждый символ в ней имеет значение. Ладинец с Ратиборцем в одном узоре сводят на нет значение друг друга. Ладинец чисто женский символ, для удачных родов, против женских болезней, а вот Ратиборец носят только воины, и вышитые рядом они не превращаются в символ единения двух начал.
Сразу пришло на ум, что как нельзя лучше подошел бы Ратиборец мужчине с пронзительным взглядом. Видно, что прирожденный воин. И имя у него подходящее – Алексей. Защитник.
От воспоминаний о сильных руках и горячих губах сладко заныло внизу живота, а на лице сама собой расплылась улыбка.

3 августа, утро

А на пристани меж тем становилось все многолюднее. Собирался народ, судя по разговорам, ждали прибытия теплохода.
Начиналась суета, а я ее не особо люблю.
Уже собиралась уходить, когда раздался собачий вой – протяжный и заунывный, как на покойника. Дурная примета, но только для тех, у кого родня есть. Мне в этом плане опасаться было нечего.
Люди вокруг кривились и морщились, но, кажется, совершенно не боялись воющего пса. Небось, и черную кошку ногой отпихнут, если та дорогу попытается перебежать. Впрочем, некоторые не морщились, а с интересом наблюдали за странноватым дуэтом: орущей бабой и подвывающей ее пению собакой. Как по мне, третьим к бабе с баяном и псу надо бы добавить медведя с балалайкой, вот тогда концерт стал бы куда веселее, а пока – ничего интересного.
Впрочем, нет, ошибочка вышла. Интересное тоже было.
Краем глаза я выхватила из толпы разномастно одетых людей фигуру в форме. Присмотрелась – и расхохоталась в голос. Нет, бдительных соседей точно можно было ночью не опасаться!
В черной кожаной куртке он, пожалуй, смотрелся интереснее, но и в форме был тоже ничего – статный. И при такой профессии уж точно волк. И точно горло вырвет при необходимости. Угадала.
Не знаю, услышал ли Алексей сквозь собачий вой, звуки баяна и бабьи вопли мой смех, но голову в мою сторону повернул. Мы встретились глазами, но ненадолго. Я отсмеялась, мотнула головой, перекидывая тяжелую косу через плечо, да и развернулась в сторону кинотеатра.
Я его увидеть не ожидала, но раз уж вышло так, мне глаза прятать не с чего: он мне ничего не обещал, и я ему ничего не должна. Хорошо было – мне точно, надеюсь, что и ему тоже. А разговаривать нам, вроде, и не о чем: я уеду, он останется. Обычное дело.

3 августа

Хороший, все же, парень. Вот сразу видно, что хороший. Глядит прямо, ишь, вежливый такой сразу.
И обижать не хочется, и не объяснишь ведь…
- Так спал ты крепко, соколик, будить не хотела! Так что это не я быстро бегаю, это ты на подъем тяжел, - рассмеялась я снова, окинув взглядом ладно сидящую на Алексее форму. Впрочем, без одежды он даже лучше выглядит: тело сильное, крепкое, кожа гладкая – приятно и поглядеть и приласкать. – Не ожидала, что ты в полиции служишь. Я ведь ночью еще думала, что в квартире на мои крики наверняка все соседи бы сбежались, да еще и участкового вызвали. Так что не держи обиды, не над тобой смеюсь, над собой. Мне хорошо было. Очень даже, - я провела кончиками пальцев по его подбородку, отметив, что колкой щетины как ни бывало. – Думала, что неловкие прощанья ни к чему, только портить… Но раз ты такой любитель прощаться…
Привстала на цыпочки, закинула руки ему на шею и прижалась своими губами к его горячему рту.
Почти сразу начало саднить еще припухшие после прошедшей ночи губы, но отрываться все равно не хотелось.
Сладко было.

3 августа

А он в ответ обхватил меня крепко-крепко, аж от земли оторвал. И целовал жарко-жарко, так жарко, что я запуталась пальцами в его волосах и задохнулась в одном вдохе на двоих, когда в ушах звенит, в глазах темнеет, и грудь теснит. И забыла обо всем напрочь, пока губы наши ни разомкнулись.
Захлебнулась воздухом, заморгала, словно ослепла на миг. И не сразу поняла, что он говорит-то мне, а когда поняла…
«Нет», - молнией мелькнуло в голове.
Я уже и рот приоткрыла, чтоб ответить, да заглянула в глаза Алексею и запуталась в его остром, пронзительном взгляде, словно муха в паутине. Сердце в груди зашлось, как от предчувствия. И понимаю, что бежать надо, а ноги не несут.
Вот ведь слабость моя: сколько себя помню, жадна я была до сильных мужиков. Горячих. Лихих. И ни к чему ведь хорошему это не приводило, всегда одним заканчивалось, а только сладко тоже только с такими.
«Неееееет», - застонало где-то внутри, сверчком заскреблось, а губы непослушные тихо прошептали:
- Да…

Весь день прошел, будто мимо. Где уж я ходила-бродила, и не вспомню, все пыталась сама себя уговорить, что не надо мне ходить вечером к трактиру, да и вообще, бежать надо, как можно дальше бежать.
Только вот…
От другого человека убежать можно.
Из города убежать можно.
От себя не убежишь никуда.

Ночь с 3 на 4 августа
По дороге к монастырю

«Это я удачно в городе-то задержалась! Могла ведь столько всего занимательного пропустить. Клад, значит… Искать… С картой… И ключом заговоренным… Вот чего-чего мне еще делать не приходилось, так это кладов разыскивать. Ну, что ж, поищем… клад», - думала я, поспешая вслед за Алексеем.
Он с самого заполошного крика «Караул», разнесшегося над рекой, все метался по городку, хотя я и не совсем понимала, к чему столько суеты. Однако мою ладонь из своей сильной руки Алексей не выпускал. Да я и не возражала. Так-то надежнее.
Пока мы поднимались по дороге к монастырю, я, кинув взгляд через плечо на наших спутников, негромко спросила у Алексея:
- Никак в толк не возьму, соколик, ладно кладбище старое, там и охраны-то нет, поди, а вот музей этот… не проще ли было истребовать в музее нужную картину, чем воровством промышлять?
- В каком-то смысле проще, конечно, но бюрократия… Придется заполнить кучу бумажек и сделать прорву звонков, чтобы все утрясти. Вышестоящее руководство на сообщение о том, что русалки захватили теплоход и требуют картину, ответит вопросом: вы там что, у себя в Рябинове, все до белой горячки допились? Русалки… Не поверит в них никто. В кражу поверят. Мы, конечно, проведем расследование по горячим следам… В общем, наш шеф решил, что лучше все провернуть как можно тише и без лишней огласки.
- Поняла, соколик. В русалок давно даже фольклористы не верят, прав ты.
- Боишься на кладбище идти? – спросил он, пристально на меня поглядев.
- Что ты, - мотнула я в ответ головой, - я с тобой никуда идти не боюсь, - и слегка потерлась щекой о плечо Алексея.


Когда из-за облаков показалась луна, мы почти дошли до монастыря. Навстречу нам по склону спускалась темная фигура. Женская, но явно не русалка. Монашки к розыскам решили присоединиться, чтоль?

Ночь с 3 на 4 августа
Старое кладбище


Ух, ты, и впрямь монашка! Хотя… Вроде, по платью, мирянка еще. Там же насельницы разные бывают, я и не вспомню уж всех отличек… В церкви-то сто лет как не бывала, а в монастыре мне и вовсе делать нечего.
Как ни удивительно при моем образе жизни, но люди, и особенно женщины, добровольно удалившиеся от мирской суеты, всегда вызывали во мне уважение. Нет, понять их не получалось, но выбор их - уважала. Чтоб этим путем идти, требуются сила духа, внутреннее достоинство и благородство помыслов. В немногих словах, произнесенных, судя по голосу, еще довольно молодой женщиной, не сказать девушкой, слышались именно достоинство и благородство. Не кровное – душевное. Ну а что за стены монастырские от жизни бегут, так это даже честнее, чем всю жизнь самой от себя прятаться. Как я.
Елизавета проводила нас к искомой сторожке. Пока мы к кладбищенской ограде шли, заметила между крестами несколько колеблющихся силуэтов, слегка напоминающих человеческие фигуры с горящими, словно огоньки восковых свечек, пятнами примерно там, где у людей глаза должны быть. А миленько тут! Прям с каждым часом любопытнее становится!
Но стоило нам ступить на кладбищенскую землю, всю эту братию как ветром сдуло. Вот это я понимаю – не селедки безмозглые! Знают, когда улепетывать надо!
В сторожке обнаружилась и вовсе вполне живая девица. Здесь было тесно и слегка припахивало кровью, но никакой угрозы не чувствовалось, потому я осторожно освободила свою ладонь из руки Алексея и вышла из домика. Понадоблюсь – позовут.
Вообще-то, на кладбищах я бывать не любила – тоскливо тут. На этом – особенно. Слишком тут много… могил. Слишком…
Я обвела погост, словно бы состоящий из сплошных перемежающихся пятен сумрачного света и беспросветной мглы, унылым взглядом и еле слышно вздохнула.

Ночь с 3 на 4 августа
Старое кладбище

Тошно мне. Зябко. Плечи сами собой затряслись. Всегда мне на этом кладбище так погано делается, впору в петлю лезть. Думала, сегодня поиски эти безумные отвлекут – не вышло. Тут еще кто-то раненой выпью заблажил… Да гори оно все синем пламенем!

Шагнула я с дорожки раз, шагнула другой, туманом легким укрылась, да и потянулась мысленно к сторожу местному:
- Корнила Данилыч, золотенький, выдь-покажись, дело есть!
- Хто тут? – раздалось у меня в голове, а из тумана проявились черты старичка согбенного. – Марьюшка, деточка, тебя и не признать! Все молодеешь?
- Да скажешь тоже!
- Ты чего сюдой пришла-то? Ты ж не любишь приходить. Неужто навестить кого собралась?
- Не люблю. Слишком много могил обходить придется.
- А что за звуки-то такие непотребные? Что там деется, не пойму?
- Клад ищут.
- Тю, дурные, тут? Твой клад, нешто?
- А-то! Вечно всем мой клад нужен, как будто в округе другого добра нет.
- А ты мешаешь?
- Сами справляются. Да и не они ищут: опять Степанова стерлядь воду мутит, уж, почитай, триста пятьдесят лет прошло, а она все успокоиться не может. Русалки людишек послали карту и ключ найти. Тут какой-то ухарь за оградой валяется, который похвалялся ключом от моего сундука. Корнила Данилыч, помоги, сердешный, знаешь ты что про тот ключ?
- Так он же не от твоего клада, а от того, который купец Табашников годков триста назад закопал.
- Еще бы от моего! А где ключ сейчас?
- Так в сторожке он, - старичок указал клюкой на тот самый домик из которого я вышла. – В самом ближнем к реке углу смотри. Выбоинка там в стене за камушком на две пяди от пола. Ключ тот мне достался. Жаль, узнал я, когда надобность в кладах отпала, - и рассмеялся дребезжащим старческим смехом.
- Спасибо, Корнила Данилыч, - я поклонилась старику в пояс. – Должок за мной.
- Да на кой мне твой должок, я ж чуть такое светопреставление не проспал. Схожу на реку, гляну, чевой там такое деется! Прощевай, Марьюшка!
И рассыпался старичок пылью, будто и не было его.
А затем и туман клочками легкими разошелся.

Все еще зябко поеживаясь, я добрела до сторожки. Алексея в комнате не было, девицы незнакомой тоже. Елизавета стояла на коленях, прижимая к себе какой-то предмет, словно святыню. Неужто молиться собралась? Ну, может ей так положено…
Я шагнула в дальний угол, присела на корточки, развела руками скопище каких-то налипших на комья паутины листьев и иголок, и стукнула по стене на высоте двух пядей от пола. Почувствовав, как из-под пальцев что-то посыпалось, расшатала небольшой камешек, за которым скрывалось углубление. Скользнув пальцами в открывшуюся ложбинку, вытянула какую-то полуистлевшую тряпицу, из которой со звоном выпал ключ.
- Вот он, ключ, который русалки просили, - глуховато проронила я, повертев находку в пальцах.
И к окну отошла сразу же, да снова за плечи себя обхватила руками, потому что кладбище это треклятое словно все тепло из тела по капле вытягивало.
Из окна открывалась непонятная картина: Алексей пытался что-то втолковать мужику, прижимающему к себе давешнюю девицу. В обманчивом лунном свете волосы Алексея казались совсем седыми, и мне пришлось вцепиться зубами в собственное запястье, чтобы не взвыть дурниной от захлестнувшего недоброго предчувствия.

Человеческий век короток. Жизнь хрупка, ровно стекляшка в руках ребенка. Миг, и уже промелькнула. Здесь, на старом кладбище Рябинова, глубоко в земле лежали мои отец и мать. Два брата и их дети. И внуки. И внуки их внуков. Здесь были все, кого я знала и любила. Вернее, почти все. Одной могилы только здесь и не было, но ее не было вообще нигде на белом свете.

Лют был Степан. Ох, и лют! Ему человеку башку с плеч снести было проще, чем иному муху раздавить. Зато уж горяч – жарче печки. И ни силой, ни лихостью, ни удалью обижен не был. Здоровый, словно медведь, плечи, как у молотобойца, мог меня на ладонь посадить да и поднять на вытянутой руке. А погиб хуже собаки безродной. В чем-то и по моей вине. Не прокляла бы, не прогнала – не продал бы его Черкес, не сумел.
Как уж я себя корила потом, да не вернешь же все назад. Это сейчас вести быстро разлетаются, а тогда… К тому времени, как я узнала о разгроме Кагальницкого городка, Степана уже в Москву увезли. Ничего поделать не успела.

Были потом и другие: все как один горячие да лихие. Но всегда все одним заканчивалось: все в сырую землю ушли.
И каждый раз сердце кровью обливается.
И каждый раз – одна над свежей могилой.
Опять.
Одна.
Устала я терять безвозвратно.
Умаялась.
Запретила себе привязываться.
Приближаться запретила.
Только хочется иной раз и тепла, и жара. Чтобы хоть иногда себя живой чувствовать.
Так и повелось: если случалось такое, что приглянется кто, я себе в радости не отказывала, а наутро уходила сама.
Убегала.
Суррогат такой, как кофе из автомата в супермаркете.
Да разве от себя убежать можно?

Рот наполнился противно-соленым привкусом, и я поняла, что прокусила запястье до крови, а по щеке стекают едкие слезы.
Волосы Алексея уже не выглядели седыми, а я вспомнила вопрос, который он мне задал по пути сюда:


Эх, соколик, да разве смог бы ты меня удержать, если бы я того не желала?

4 августа, раннее утро
Старое кладбище – Трактир


А я смотрю на него, и думаю, что меньше всего мне сейчас разговаривать хочется. Хочу, чтобы обнял, стиснул так, что и дышать нельзя. Чтобы впился мне в губы и целовал так же горячо, как и прошлой ночью. Хочу чувствовать его. Всего. Везде. Чтоб дыханье – одно на двоих, и удар сердца – один на двоих. Каждый миг – один на двоих.
Но не на этом же поганом кладбище и не на глазах у монашки это все.
Потому лишь пальцем губ его коснулась и тихо произнесла:
- Все скажу, соколик, все. Только давайте уже уйдем отсюда. Пойдемте в Трактир: там тепло и чай горячий.
Вложила свою руку в ладонь Алексея, да и пошли мы отсюда подобру-поздорову.
Если бы ключ не надо было принести, ни в какой Трактир бы я не пошла, затащила бы Алексея в первый попавшийся укромный уголок и… с ним бы точно не замерзла. Но полицейские - народ такой, им бы только кого-нибудь поспасать. Потому до Трактира мы дошли.
Алексей положил на стол ключ, и как только ключ и карта оказались рядом, один из крестов на карте сам собой засветился мягким золотистым светом.
Но меня все эти поиски сокровищ уже не интересовали.
Я дернула Алексея в какой-то коридорчик, прижала к стене и сама без всякого стеснения впилась губами в его губы. Целовала жадно, истово, словно боялась потерять навсегда. Сердце щемило от какого-то странного чувства.
Руки скользнули под куртку мужчины, судорожно сминая рубашку.
- Жизнь коротка, Алешенька, ты даже не представляешь, как коротка! – бормотала я в перерывах между поцелуями, словно это могло все объяснить.

4 августа, рассвет
Трактир


И ушел.
А я сползла по стенке вниз, осела прямо на пол, затылком к стене прижалась и никак сердце, в груди прыгающее, обуздать не могла. Губы огнем горели, болезненно покалывало грудь, в животе ровно узел стянулся. До одури хотелось продолжения. Прямо сейчас. Немедленно. Чтобы был во мне. Глубоко. Сильный. Жаркий.
Воздух обрушился мне в легкие каким-то серым киселем. Я распахнула глаза, и мне показалось, что вокруг меня мутная влажная масса, а не обычный белый свет.
Дыханье – одно на двоих, удар сердца – один на двоих. Каждый миг – один на двоих.
Резкий выдох, чтобы скинуть с себя наваждение. Два взмаха ресниц, чтобы понять… Почему я его отпустила???
Рывком поднявшись с пола, подхватила рюкзачок, сползший с плеча, пока мы с Алексеем жарко обнимались, и бросилась вон из Трактира.

Набережная

Русалки не убивают сразу. Им интересно поиграть с добычей. Поэтому они выбирают самых сильных мужчин. Такие способны продержаться дольше. Значит, Алексей еще жив. Я уверена. Остальное – увидим.
Остановившись у самого парапета, негромко позвала:
- Фарах, я знаю, что ты здесь.
Противный липкий туман заклубился над водой, и в этом тумане через пару ударов сердца у самого причала показалась черноволосая голова.
- Ты? – кошкой зашипела русалка. – Уже вернулась? Быстро в этот раз. Не польстился никто? Хотя… - ноздри ее точеного носа затрепетали. – Как интересно! Мужики уже сбегают прямо из твоей постели? Стареешь!
- Не молодею. Чего ты хочешь, Фарах?
- О, ты готова торговаться? Неужели пожалела? Атамана не пожалела, а какого-то…
- И Степана пожалела, да поздно было. Не хочу второй раз на те же грабли наступать. Так чего ты хочешь?
- Отдай, что спрошу, и я отпущу твою зазнобу.
- Даже так? Отдай то, чего в своем царстве не знаешь? Я не верю тебе, Фарах. Он может быть уже мертв.
- Жив он.
- Докажи.
Русалка гневно поджала губы, но вода вокруг нее всплеснулась, и через несколько болезненных и протяжных ударов моего сердца совсем рядом с пристанью показалась голова Алексея, жадно хватающего ртом воздух. Его держали под руки две русалки, еще две всплыли чуть поодаль.
Я специально не стала подходить к самой воде и позвала Фарах с набережной, чтобы моей собеседнице пришлось подняться из реки как можно ближе к пирсу. Теперь нужно было потянуть время, насколько возможно долго, чтобы Алексей успел отдышаться, иначе может сразу камнем на дно пойти.
- Как видишь – жив твой мужик. Но я могу это исправить, - ядовито, впору змеям поучиться, прошипела Фарах.
- А я вот все пытаюсь твою загадку разгадать…
- Какую?
- К чему вся суматоха с поисками клада? На кой он тебе понадобился? Неужто Степан не сказал, что держал в схроне?
- Не нужен мне твой схрон! – моментально окрысилась русалка. – Мне нужны они!
Я подозревала, но сердце все равно кувыркнулось в груди.
- Они?
- Бусы твои из кораллов! Бусы!
- Значит, догадалась…
- Да уж не глупей тебя!
- А то!
Не могу сказать, будто не сомневалась ни секундочки: человеческая душонка поганая, в ней завсегда червячок гадкий точится. Да, видно, пришли и срок, и расплата…
- Отпусти его – получишь бусы.
- Нет уж! Бусы сперва.
- Не пойдет.
В ответ русалки макнули Алексея в воду.
- Будь по-твоему.
Я расстегнула рюкзачок и вытянула из него низку коралловых бусинок, обточенных на манер рябиновых ягод. В той противной водной взвеси, которая колыхалась вокруг нас, они выглядели нарядными, но всего лишь рыжеватыми камушками, зато на солнышке сияли так, что глазам смотреть больно.
- Дай! Дай! Дай! – глаза Фарах горели огнем.
Я поудобнее перекинула гроздь каменьев в руке и, залихватски крикнув:
- Поймаешь – твои! – со всего маху швырнула их как можно выше и дальше над водой.
Безмозглые селедки тотчас позабыли об Алексее, наперегонки кинувшись ловить кораллы.
После этого я могла сделать для него только одно: развернулась и пошла прочь от реки.

Я не думала, что сумею уйти далеко, но надеялась отойти достаточно, чтобы он не успел увидеть, как я умираю.
Потому что самое страшное – видеть, как постепенно угасает свет в глазах дорогого человека.
Пусть уж лучше увидит сразу бездыханное тело. А может, и тела-то никакого не будет – развеюсь прахом по вет…

Тот миг, когда жадные пальцы коснулись оранжевого камня, я узнала тотчас: мое сердце больно стукнулось о ребра и замерло.
Я еще силилась сделать вдох, но в легкие будто песок сыпался.
Плетьми повисли руки.
Свинцовой тяжестью налились плечи.
Колени подломились.

Последнее, что почувствовать успела – как ткнулась лбом в сырую землю.

4 августа, утро
Набережная

Дай знать, подскажи, что мне сделать, чтобы вернуть тебя. Чтобы навсегда ты со мной осталась…
Странный шепот, будто листва шелестит или трава на ветру колышется. Откуда доносится, не пойму, но тянусь за ним, будто за клубочком путеводным. А он манит, влечет, затягивает…

И вдруг

Я вздохнула, и легкие будто огнем обожгло.
Приоткрыла веки, и по глазам резанул ослепительно-белый свет.
Уши болели от протяжного заунывного визга:
- И-и-и-и-и-и!
Ноздри терзал противный запах тины.
Зато мне было тепло и уютно.
Через несколько мгновений визг оборвался. Глаза помаленьку начали привыкать к свету. Запах, правда, никуда не делся. И шепот, все тот же шепот, что привел меня сюда.
Как только я начала хоть что-то различать в разливах белесого света, поняла, что вижу краешек кожаной куртки. С трудом приподняв голову, всмотрелась, прищурившись, в лицо человека, на котором куртка была надета.
- Жи-вой, - хрипло произнесла я, и погладила Алексея по щеке кончиками пальцев.

4 августа, где-то после того, как горе-кладоискатели, наконец, уйдут за кладом

А потом мы пили чай на уже знакомой мне кухне, и говорили-говорили-говорили.
Русалки исчезли сразу же после того, как разорвались проклятые бусы, словно в воздухе растворились.
Теплоход уже начали снимать с мели.
- Так, может, вернуть ребят, чего им по болотам за заговоренным кладом Марьи… твоим таскаться?
- А они и не мой клад ищут, соколик. Я отдала вам ключ от схрона купца Табашникова. Хороший клад, богатый: золотые монеты, драгоценности. Если даже сдать государству, людям хорошие деньги достанутся.
- То есть твоего клада не существует?
- Отчего же не существует – есть. Только… В моем-то схроне казаки держали самое ценное для военного времени. Ядра там. Пушечные. И порох – много.
- Женщина, ты сейчас мне хочешь сказать, что всю жизнь прожила на пороховом складе?

Пару недель спустя

- Катюш, ты чего? Случилось что? – Алексей что-то убирал в шкаф, когда я зашла в кабинет.
- Обед тебе принесла, - сообщила я, продемонстрировав пакет, внутри которого можно было разглядеть сверток из фольги.
- А дверь зачем закрыла? – уточнил он, заметив, как я повернула вертушку замка.
Ответила я только после того, как устроила свою ношу на ближайшем стуле:
- Соскучилась, - выдохнула я в губы Алексею. – Очень, - и тут же закинула ему руки на шею, прижалась к нему всем телом и поцеловала жарко, до боли в губах, до красных точек под прикрытыми веками.
Пальцы скользят по его волосам. Острая кромка зубов слегка царапает язык. Щека ощущает легкие уколы пробивающейся щетины.
Влажное прерывистое дыхание – одно на двоих. Сердца стук с ударами его сердца перекликается. Кровь бурлит. В голове туманится. В ушах звенит.
Чувствую, как его горячие ладони обхватывают мою талию, притискивают меня сильнее к его враз закаменевшему телу.
- Скучаю по тебе каждую минуточку! – пробормотала, оторвавшись ненадолго от его губ. Огладила пальцами шею и скулы, а потом с новой силой приникла, целуя. Жарко, горячо, со всей силой многолетней тоски по настоящей жизни, согретой теплом любви. Не по украденным мгновениям страстных всполохов, а по ровному зареву пылающего сердца.
Играясь, слегка прикусила губу Алексея, а потом резко втянула его язык в свой рот, щекоча кончиком своего. И еще раз. И снова.
- Женщина, доиграешься… мне ж работать еще, - хрипло выдохнул Алексей, не позволяя мне отстраниться. - А я ни сесть, ни ходить не смогу. Если остановишься...
- А с чего ты взял, что я собираюсь останавливаться? - задыхаясь от распирающего ребра жара собственной кипящей крови, я облизнула губы и дернула ремень мужских брюк.
Алексей ослабил хватку, позволяя мне змейкой скользнуть вниз, вдоль его сильного напряженного тела, чтобы коснуться нежной бархатистой кожи, пробежаться языком вдоль каждой жилки, обхватить губами горячую мужскую плоть и почувствовать на затылке сильную ладонь.
Ласки не только получать приятно, но и дарить, особенно когда мужчина такой сильный.
Горячий.
Любый.

Сентябрь в Рябинове

Захлебываюсь воздухом, стараясь не закричать в голос. Прикусываю губу, ощущая слабость в ногах, будто все косточки размякли. Хорошо, что Алексей удерживает меня, крепко прижимая к своему телу. Сквозь затянувшую взор пелену всматриваюсь в такое родное уже лицо и вижу, что губы Алексея шевелятся. Слова же не сразу пробиваются к моему затуманенному сознанию.


Ребра враз словно внутрь вывернулись, так вдруг тесно стало в груди, и сердце забилось, затрепетало, будто пойманная в клетку пташка.
Я ведь уже давно потеряла надежду вновь семью обрести. Семья – это ж не только мужик рядом, это еще и деточки. А как рожать ребенка, точно зная, что увидишь его смерть? Уж на что меня бесстрашной людская молва объявила, а такого лиха я боялась. Мужика-то хоронить – сердце едва не разрывается, а тут дитя – собственная кровиночка. Да я бы разумом помутилась с горя. Привыкла я давно к мысли, что деток у меня не будет никогда. Смирилась. Свыклась. А после того, как русалки бусы мои разодрали и уничтожили проклятие, делавшее меня бессмертной, даже не успела ни разу о будущем подумать, просто радовалась, что живыми мы оба с Алексеем остались, что рядом он, что любит.
Слезы сами собой из глаз потекли, пальцы судорожно сжали мужскую рубашку. Прижалась я дрожащими губами к горячим губам своего ненаглядного и почувствовала, будто тяжесть какая-то у меня с плеч ссыпалась.
- Я троих хочу. Деточек. И чтобы первым непременно сын, - еле слышно выдохнула, словно в постыдном чем признавалась.

Пару месяцев спустя

Алексей сумел как-то выправить мне документы на имя Марии Ивановой, все же на Марью мне было привычнее откликаться. Свадьбы пышной никто из нас не хотел, потому в назначенный день мы просто тихо расписались в Рябиновском ЗАГСе. Наперекор всем нынешним традициям я не пожелала облачаться для свадебного дня в цвет савана, а надела собственными руками сшитое красное платье, украшенное вышивкой. Когда я была маленькой, всех девочек учили женским ремеслам. У меня на заимке до сих пор стояли прялка и ткацкий стан, только в последние годы в них уж надобности не было, но и прясть, и ткать, и шить, и все прочее, что может по хозяйству пригодиться, я умела. А лучшего оберега, чем своими руками прошитое по всем швам платье, и придумать нельзя.
Когда Алексей взял в руки бумагу, в которой черным по розовому было написано, что мы теперь муж и жена, он выглядел таким счастливым, словно враз сбросил с плеч десяток годков. Только в глубине его цепких глаз все равно плескалось недоверие, как будто он боялся какого-то подвоха.

Той ночью, прижимаясь к его влажному от пота телу и выгибаясь от сильного, на грани боли, удовольствия, я без конца шептала:
- Любый… Единственный… Мой… Твоя… Твоя навек…
А он так же без конца покрывал меня поцелуями и входил раз за разом сильно, глубоко, властно, словно хотел убедиться, что я не растворюсь в ночной мгле.
Не растворилась.

Утром же я задала ему вопрос, который меня давненько интересовал:
- Скажи, доблестный полицейский, а ты в рюкзак ко мне хоть раз заглядывал?
- Нет. А там что? Порох? – как-то весь подобрался Алексей.
Я звонко рассмеялась и вытащила из шкафа тот самый рюкзачок, с которым пришла в Рябинов второго августа.
- Нет, пороха тут нет. Мешочки тут заговоренные. Без моего позволения никто в руки взять не сумеет. Ты бы сумел.
С этими словами я вытащила на свет несколько мешочков из темного бархата.
- Приданое мое, считай. Не то чтоб клад, но и не безделица.
Из развязанных мешочков на стол выкатились украшения с крупными камнями старинной огранки: серьги, кольца, запястья – всего понемногу.