Роберт Рождественский

«Ежедневное чудо - не чудо...»

Ежедневное чудо -
не чудо
Ежедневное горе -
не горе.
Настоящее горе
другое.
И о нем говорить не хочу я.
Ежедневные блестки -
как ветошь.
Ежедневная ноша
не давит.
В ежедневные слезы
не веришь
Не тревожит.
Надоедает.
Лжет язык
в ежедневном застолье.
Бесконечные вопли
писклявы.
Постоянные вздохи -
не вздохи
Ежедневные клятвы -
не клятвы.
Ежедневная ссора -
не ссора...
Но,
над спелой росой
нависая,
вдруг встает
ежедневное солнце.
Ошарашивая.
Потрясая.
Ежедневной земли
не убудет...
И шепчу я,
охрипнув от песен:
пусть любовь
ежедневною
будет.
Ежедневной, как хлеб.
Если есть он.
___________________________________

***

За датою-дата
Простой человеческий путь...
Все больше
"Когда-то"
Все меньше
"Когда-нибудь"
Погода внезапна,
но к людям, как прежде, добра
Все крохотней
"Завтра"
И все необъятней
"Вчера".
Найти бы опору
для этой предзимней поры
Как долго мы -
в гору.
За что же так быстро -
с горы?!
Остаток терпенья
колотится в левом боку
Все реже
"Успею".
И все невозможней
"Смогу".
___________________________________

Землетрясение в Куско

На руинах разрушенного инкского города в Перу испанцы построили свой город…


Бог
испанцев не простил.
Отомстил.
С вечера
трясется
Куско!


Месяц в небе
как печать.
Непонятное
искусство —
землю
взять и раскачать!
Подминая,
вырастая,
сшиблись
каменные лбы!
Все фундаменты
привстали,
будто кони,
на дыбы!
Задышали дымом
кони.
Бог
испанцев не простил.
Где
узорные
балконы?
Где
колониальный
стиль?
Это —
накипь.
Это —
пена.
В этом месте
быть
должно
то, что инками
воспето.
Инками
возведено!..
Храм
готов кричать от боли!
Храм танцует!
А затем
католические
боги
обрываются
со стен.
Подчинившись
божьей каре,


тусклым золотом
расшит,
сам Христос
развел руками
тонкими.
И так лежит…
Отойди!
Земля гуляет!
Отодвинься
от земли…
Пусть природа
исправляет
то,
что люди
не смогли!
Раскатилась,
раскалилась,
пальцы
врезаны в бока…


Торжествует
справедливость.
Месть
грядет
через века!

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Спят девочки
Галина и Елена.
Два светлячка.
Две льдинки.
Две невесты.
Тень занавески
выгнулась нелепо.
И кажется, что дышит
занавеска.
Девчонки спят…


А мы с тобою
взглянем
на то,
к чему приглядываться
сто́ит!
Вот небоскреб,
как градусник, стеклянен.
И лифт внутри его —
как ртутный столбик.
Он лезет вверх.
Потом
летит обратно.
Он мечется.
Он сам с собою спорит.
(Наверно, у больного —
лихорадка.
Наверное, больной
себя не помнит!)
И улицы
дымятся, как порезы.


Бетон дорог
дождинками исколот.
Совсем не зря
холодные компрессы
неслышных облаков
легли на город…


Земля уснула,
сжавшись, как ребенок.
Пронизаны ладошки
бледным светом.
И звезды,
будто стая перепелок,
по небу разбрелись.
А в небе этом
луна повисла
сочно и нахально.
Девчонки спят,
смешно развесив губы…


Как я хочу,
чтобы от их дыханья
вдруг запотели
все стереотрубы!
Вдруг запотели
стекла перископов
и оптика
биноклей генеральских!..


Девчонки спят.
Трава растет в окопах.
Тоскует лес
о предрассветных красках.
И тишина похожа на подарок.
И призрачно
березы холодеют…
Пусть окна
стратегических радаров
от детского дыханья
запотеют!..


Пророчит ранний мох
грибное лето.
Спят девочки
Елена и Галина.
Забывшись на мгновенье,
спит планета.


И руки
сложены,
как для молитвы.

Мачу-Пикчу


Есть в перуанских Андах вершина.
А на ней – развалины города.
Развалины последней столицы империи инков…


Мачу-Пикчу!..
Глаза закрываю,
шепчу:
«Мачу-Пикчу!..»
Мы —
ослепшие
ждали тебя,
будто пума – добычу.
Мы стремились к тебе,
как забытый наследник
к престолу.


Было душно и холодно.
Гордо.
И очень просторно.
Мачу-Пикчу
накатывалась
и к вискам подступала.
Мачу-Пикчу
покачивалась,
бесконечностью пахла.
Пахла прерванной стройкой.
И мокрой землей.
И лугами…
Жили здесь
великаны.
Работали здесь
великаны.
Я не знаю —
когда.
И зачем.
Знаю только,
что жили.
Ливни их забавляли.
А землетрясенья смешили.
А когда надвигались на город
тугие лавины,
то они их, дурачась,
в литые ладошки
ловили.
Над горами вставали закаты
из кованой меди.


День для них проходил.
А для нас он равнялся
бессмертью.
Жили здесь
великаны.
Размашисто жили.
Разгульно!
Нам —
полжизни прожить.
А для них это —
меньше секунды.
Жили здесь
великаны…


С того потрясенного года
плещет море,
соленое
от великаньего пота!
Угловатые айсберги
трутся о темные камни.
Это —
слезы детей великаньих.
И жен великаньих.
В них теперь отражаться рассвету
и гаснуть закату…
Великаны потомкам своим
загадали загадку.
И куда-то ушли.
Улетели куда-то.
Уплыли…


Но в спокойствии стен,
но в любой неотесанной глыбе,
в клочковатом тумане,
в журчанье ручьев по террасам
до сих пор существует,
не меркнет
непонятый разум.
Он остался как вечное эхо.
Как руки у горла.
Лишь ему одному
подчиняются сонные горы.
Мы под ними —
со всем, что в нас есть —
мельтешащим,
посконным,
в состояньи микробов,
которые —
под микроскопом…


Мачу-Пикчу!..
Глаза закрываю,
шепчу:
Мачу-Пикчу!..
Мы —
оглохшие —
ждали тебя,
будто пума – добычу.
Ты взглянула в упор
на смешных,
суетливых козявок…
И закуталась в облако —
ждать
настоящих хозяев.

ДОБРЫЕ СКАЗКИ ДЕТСТВА

детстве мы жили-были,
Сказочно были-жили,
В детстве все звезды ярче светили,
Были дома большими.

Шли мы легко за днями,
Щедрой была дорога.
Ах, как сияло солнце над нами,
Как его было много!

Как наше сердце билось!
Как нам светло мечталось!
Что-то исчезло, что-то забылось,
Многое в нас осталось.

Солнце по небу катит,
Вновь ему в небе тесно.
Пусть в человеке светят, не гаснут
Добрые сказки детства!
___________________________________

***

Их ...трое... женщин...
мудрость отвергая, в бездумии живу
... как ... во хмелю...
Одна - жена, любовница другая...
а третья...
а третью я люблю...
С одной живу, стремясь пробиться в люди,
детей больных таская по врачам,
зеваю, сплю... другой целую груди...
а третья...
третья снится по ночам...
Меня б казнить, меня бы высечь плетью,
мне б на парткоме прочитать мораль,
а я вот так, до слез влюбился в третью,
и рвусь к другой, и первую мне жаль...
Так и живу - беру, не отвергая,
земля, вода и свет нужны стеблю...
Одна - жена,
любовница другая...
а третья...
а третью я люблю...
___________________________________

* * *
Наверно, будут глохнуть историки,
копаясь в тоннах
нашей риторики...
Но —
сквозь любую наносную муть,
которая сверху лежит,
они должны понять
(и поймут!),
как мы любили
жить!
Жить!
Ладонями землю трогать.
Жить!
Детей
качать на руках.
Жить!
И чувствовать
друга локоть.
Жить!
И видеть лицо
врага.
___________________________________

ПАМЯТИ ХЕМИНГУЭЯ

Уходят,
уходят могикане.
Дверей не тронув.
Половицами не скрипнув.
Без проклятий уходят.
Без криков.
Леденея.
Навсегда затихая.

Их проклинали
лживо,
хвалили
лживо.
Их возносили.
От них отвыкали...
Могикане
удивлялись и жили.
Усмехались и жили
могикане.
Они говорили странно,
поступали странно.
Нелепо.
Неумно.
Неясно...

И ушли,
не испытав
страха.
Так и не научившись
бояться.
Ушли.
Оставили
ветер весенний.
Деревья,
посаженные своими руками.
Ушли.
Оставили
огромную землю,
которой очень нужны
могикане.
___________________________________

***

Игру нашли смешную,
и не проходит
дня -
ревнуешь,
ревнуешь,
ревнуешь ты меня.
К едва знакомым девушкам,
к танцам под баян,
к аллеям опустевшим,
к морю,
к друзьям.
Ревнуешь к любому,
к серьёзу,
к пустякам.
Ревнуешь к волейболу,
ревнуешь к стихам.

Я устаю от ревности,
я сам себе
смешон.
Я ревностью,
как крепостью,
снова окружён...
Глаза твои
колются.
В словах моих
злость...
"Когда же это кончится?!
Надоело!
Брось!"
Я начинаю фразу
в зыбкой тишине.
Но почему-то страшно
не тебе,
а мне.
Смолкаю запутанно
и молча курю.
Тревожно, испуганно
на тебя смотрю.

А вдруг ты перестанешь
совсем ревновать!
Оставишь,
отстанешь,
скажешь:
наплевать!
Рухнут стены крепости, -
зови
не зови, -
станет меньше
ревности
и меньше
любви...

Этим всем замотан,
у страха в плену, -
я говорю:
"Чего там...
Ладно уж...
Ревнуй..."
___________________________________

\

РОЖДЕСТВЕНСКИЙ РОБЕРТ


НАДПИСЬ




С пересудами не знаясь,
их заранее терпя,
на стене
сияла надпись:
"Элка,
я люблю тебя!"
В ней была и боль,
и жадность.
В ней
торжественность была.
И сама стена, казалось,
от волнения
росла...


Уважаемая Элка,
в центре города Москвы
во дворе
грохочет эхо.
Виноваты в этом
вы.
Не видал я вас ни разу,
только с вами наравне
автора
великой фразы
одобряю я вполне.
Славлю
буковки живые,
принимаю целиком...


Ведь сегодня он —
впервые! —
сформулировал закон.
Самый четкий,
самый добрый,
необъятный, как весна.
Вывел формулу,
в которой
жизнь людей
заключена.
Написал ее просторно
вам
и больше никому.
Пусть
Эйнштейны и Ньютоны
позавидуют ему!..
Я хочу,
чтоб этот сполох,
я хочу,
чтоб этот свет
вдруг увидел археолог
через много
тысяч
лет!..
Двор,
кипящий, будто Этна,
в синих сумерках
увяз...


Вы ответьте парню,
Элка,
Элка,
умоляю вас!

БЕССОННИЦА - 90

Мы –
боящиеся озонной дыры, СПИДа и кооператоров,
нашпигованные с детства лекарствами,
слухами и нитратами,
молящиеся, матерящиеся,
работающие и бастующие,
следователи и подследственные,
стареющие и растущие,
спорящие, с чего начинать:
с фундамента или с кровли,
жаждущие немедленной демократии
или крови,
мы –
типовые, типичные,
кажущиеся нетипичными,
поумневшие вдруг на «консенсусы»,
«конверсии»
и «импичменты»,
жаждущие указаний,
что делать надо, а что не надо,
обожающие:
кто – музыку Шнитке,
кто – перетягиванье каната,
говорящие на трех языках
и не знающие своего,
готовые примкнуть к пятерым,
если пятеро – на одного,
мы – на страже, в долгу и в долгах,
на взлете и на больничном,
хвастающие куском колбасы
или теликом заграничным,
по привычке докладывающие наверх
о досрочном весеннем севе,
отъезжающие,
кто за свободой на Запад,
кто за деньгами на Север,
мы –
обитающие в общежитиях,
хоромах, подвалах, квартирах,
требующие вместо «Хлеба и зрелищ!» -
«Хлеба и презервативов!»,
объединенные, разъединенные,
-фобы, -маны и –филы,
обожающие бег трусцой
и детективные фильмы,
мы –
замкнувшиеся на себе,
познавшие Эрмитаж и Бутырки,
сдающие карты или экзамены,
вахты или пустые бутылки,
задыхающиеся от смога,
от счастья и от обид,
делающие открытия,
подлости,
важный вид,
мы –
озирающие со страхом воспаленные
веси и грады,
мечтающие о светлом грядущем
и о том, как дожить до зарплаты,
мы –
идейные и безыдейные,
вперед и назад глядящие,
непрерывно ищущие врагов
и все время их находящие,
пышущие здоровьем,
никотинной слизью харкающие,
надежные и растерянные,
побирающиеся и хапающие,
мы –
одетые в шубы и ватники,
купальники и бронежилеты,
любители флоксов и домино,
березовых веников и оперетты,
шагающие на службу с утра
по переулку морозному,
ругающие радикулит и Совмин,
верящие Кашпировскому,
орущие на своих детей,
по магазинам рыскающие,
стиснутые в вагонах метро,
слушающие и неслышащие,
мы –
равняющиеся на красное,
черное
или белое знамя,
спрашиваем у самих себя:
что же будет
со всеми нами?
___________________________________

Идут
обыденные дожди,
по собственным лужам
скользя.
Как будто они поклялись
идти, –
а клятву нарушить
нельзя...
Даже смешно –
ничего не ждешь.
Никакого чуда
не ждешь.
Засыпаешь –
дождь.
Просыпаешься –
дождь.
Выходишь на улицу –
дождь.
И видишь только
пустую мглу,
город видишь
пустой.
Газировщица
скрючилась на углу –
упорно
торгует водой.
А воды вокруг! –
Столько воды,
просто некуда разливать.
Это все равно,
что идти торговать
солнцем –
там, где сейчас
ты!..
Послушай,
а может быть, и у вас
такая же чехарда?
У подъезда в глине
«газик» увяз,
на балконе слоем –
вода...
Если так –
значит, в мире какая–то ложь!
Так не должно быть!
Нет!
Потому что нужно:
если мне –
дождь,
то тебе –
солнечный свет.
Как дочка, солнечный!
Как слюда!
Как трескучая пляска огня!
У тебя не должно быть дождей
никогда.
Пусть они идут
у меня...
А они идут –
слепые дожди.
Ни деревьев нет,
ни травы...

Пожалуйста,
это письмо
порви.
И меня за него
прости.
А впрочем,
дело совсем не в нем.
Просто, трудно терпеть.
Море гудит за моим окном,
как поезд,
идущий к тебе.

1964
_________________

***

Жизнь летит как шоссе
от любви до любви...
Полпланеты - в росе.
Полпланеты - в крови.

Тают угли в золе,
как огарок свечи.
Полпланеты - в заре.
Полпланеты - в ночи.

Я кидаюсь к мечте,
А догнать не могу.
Полпланеты - в дожде.
Полпланеты - в снегу.

Я за отблеск в окне
благодарен судьбе...
Полпланеты - во мне,
Остальное - в тебе.

***

Ты мне сказала:
«Ночью
Тебя я видела с другой!
Снилось:
на тонкой ноте
в печке гудел огонь.
Снилось, что пахло гарью.
Снилось, метель мела,
Снилось,
что та — другая —
тебя у метро ждала.
И это было началом
и приближеньем конца.
Я где-то ее встречала —
жаль, не помню лица.
Я даже тебя
не помню,
Помню,
что это — ты...
Медленно и небольно
падал снег с высоты,
Сугробы росли неизбежно
возле холодной скамьи.
Мне снилась
твоя усмешка.
Снились слезы мои...
Другая
сидела рядом.
Были щеки бледны...
Если все это — неправда,
Зачем тогда снятся сны?!
Зачем мне —
скажи на милость —
знать запах
ее волос?..»

А мне ничего не снилось.
Мне просто
не спалось...
___________________________________