Обрученные судьбой (ИЛР)

 » Глава 11

Вот она я опять... С небольшой главой очередной!

Глава 11

Владислав не стал дожидаться, когда авангард отряда, выехавшего из леса, выедет на дорогу, а погнал своего коня навстречу, спеша узнать у командира этой хоругви, которого он хорошо знал, последние вести из Тушина.
- Милошевский, - кивнул он рыцарю, сразу узнав его среди остальных, как только поравнялся с ним. Тот тоже остановил коня и стянул с головы шишак, выпуская на волю ветра русые кудри.
- Ба, Заславский! Я едва не налетел на тебя из засады, приняв за московский отряд, - воскликнул тот, улыбаясь. Его прищуренные глаза быстро оглядели небольшой отряд Владислава и задержались на возке, у оконца которого по-прежнему удерживал на месте коня Ежи. – Что это ты – без стяга, без доспехов? Кабы не твой каурый, быть тебе ныне с простреленной грудью!
- Мы решили идти налегке, - коротко ответил Владислав. Ему не нравилось, что взгляд Милошевского то и дело обращается к возку за его спиной. – Так быстрее в пути. И не уверен, что тебе удалось бы выпустить ту стрелу, которой ты так хвалишься, будь ты русским. Мои дозорные заметили тебя еще пару верст назад.

- Зря все-таки без защиты! Все надеешься на свое везение? Зря, Владислав! Русские ныне так и лезут, так и бьют в спину нашему брату. Без защиты ныне никуда. Да и малыми отрядами уже не ходим, - Милошевский снова взглянул на возок. – Я слыхал, ты ходил далеко от Москвы. Каков улов?
- Что есть, то мое, - отрезал Владислав. – Я же не спрашиваю тебя о том же.
- А я вот готов поделиться с тобой своей добычей, Владислав, - ответил ему Милошевский, поправляя нарукавник, что съехал на запястье. – Я же к тебе, как к брату, панове, а ты мне вон как. Мы на кормление ходили, ныне вот возвращаемся. Наткнулись на одно интересное местечко совершенно случайно. Прямо сад дивный! Ну, за небольшим исключением, правда. Теперь мне есть, что поставить на кон, когда вернусь. А ты?
- А я не любитель азартных игр, ты же знаешь, - Владислав перегнулся и потрепал по шее лошадь Милошевского, надеясь отвлечь его от возка за своей спиной. – Откуда? Неужто у русских забрал?
- На поезд один налетели пару дней назад. Богатый поезд. Много чего взяли. Хороша, да? Я сразу же в нее влюбился, как увидел. Мою Зарю прямо подо мной стрелой уложили. Жаль, лошадь была отменная. Надеюсь, и что эта будет не хуже.

Милошевский дождался, пока весь его отряд, растянувшийся в длину, не выедет из леса на дорогу, где их дожидались люди Владислава, а после тронул поводья, кивнув своему собеседнику, поехали, мол. Тот проследил взглядом телегу в арьергарде отряда Милошевского, что, переваливаясь по неровностям, выезжала с луга на дорогу, нахмурился, явно недовольный увиденным.

Милошевский же поехал прямиком к Ежи, направляя свою лошадь на коня усатого поляка, явно пытаясь вынудить того отъехать от своего поста у оконца возка. Но тот сумел удержать сильной рукой поводья заволновавшегося под ним коня, удержал его на месте, не позволяя наглому шляхтичу приблизиться к возку. Потерпев неудачу, Милошевский хохотнул зло, обернулся к Владиславу, что уже нагонял его.
- Ты меня заинтриговал, Заславский! – выкрикнул он, а после направил свою лошадь мимо возка, в главу объединенного отряда, не дожидаясь Владислава. Тот хмуро проводил его взглядом.
- Рядом с ней будь. И в пути, и на стоянке. И держи ее как можно дальше от телеги, - отдав это распоряжение, Владислав снова оглянулся на телегу, а затем тронул поводья и направил коня следом за Милошевским.

Спустя некоторое время отряд, теперь уже больший, чем был до того, снова тронулся в путь. Опять затрясся возок по ухабам и неровностям дороги, причиняя неудобство женщинам, сидящим внутри. Ксения, как не вслушивалась в ляшскую речь, но так и не разобрала, о чем речь вели. Да и Ежи, что то и дело косился на оконце и смотрел, не выглянула ли неугомонная пассажирка возка, не показалась ли постороннему глазу, мешал ей толком удовлетворить свое любопытство. Сквозь узкую щель она видела польских воинов, съезжающих на дорогу, немного рассмотрела собеседника Владислава, судя по приказам ратникам – не последнего человека в присоединившемся к ним отряде, но вот увидеть, что везут с собой ляхи в скрипучей телеге, что теперь ехала в самом хвосте, так и не смогла. На стоянке гляну, что ляхи награбили, решила Ксения. Неуемное любопытство, ее беда с самого детства, настойчиво требовало узнать, что там спрятано за высокими деревянными бортами.

Но Ежи, тут же шагнувший к ней, едва она только спрыгнула с возка наземь, развернул ее за плечи и направил в противоположную сторону, больно сжимая пальцами нежную кожу даже через шелк рубахи и более плотную ткань летника.
- В ту сторону, панна, - коротко приказал он, взглядом показывая Марфе, спустившейся из возка, следовать за ними. Ксения же заупрямилась, видя, что он направляет ее в луг, совершенно открытое пространство.
- Не пойду я туда! В другой стороне хоть кусты есть! – он по-прежнему подталкивал Ксению к выбранному им месту, и она уперлась ногами в землю, мешая ему и далее вести ее туда. – Я туда не пойду!
- Не доводи до греха, панна! – рявкнул Ежи и, видя, что она не желает подчиниться ему, легко поднял ее, перевалил через плечо и понес подальше от лагеря, кляня Владислава, который уж слишком много воли дал своей пленнице. Ксения хотела стукнуть его кулаком в спину, но сумела обуздать этот порыв, испугавшись, что усатый лях может ответить ей тем же, только прошептала ему, краснея до самых ушей от стыда:
- Отпусти, сама пойду!

Тот тут же опустил ее на землю, и ей пришлось направиться туда, куда лях показал ей. Но присаживаться не стала, оглянувшись и заметив, что совсем не скрыта от посторонних взглядов.
- Тут же все на виду! – прошипела Ксения, едва сдерживая слезы. – Меня же будет видно из лагеря!
Но Ежи только руки на груди скрестил, глядя на нее невозмутимо из-под широких седых бровей, показывая своим видом, что не позволит ей пойти туда, куда она сперва пожелала.
- Скажи мне, панна, что у тебя за сокровище такое, что мы не видели никогда? – насмешливо проговорил он, и Ксения замерла, прикрыв глаза от унижения, которому подвергалась ныне. Что за очередная напасть в ее недоле? Что это – очередная попытка ляшского пана продемонстрировать, что она всего лишь пленница тут? Или это наказание за ее неудавшийся обман?

- Пусть твоя девка за подолом тебя скроет, - пробурчал Ежи, видя ее огорчение и боль, пропуская Марфу, что только сейчас нагнала их. – За юбками не будет видно.
Так и поступили. От унижения, которому она подверглась ныне на этом лугу, у Ксении, казалось, горели от стыда даже уши. Она бросила Ежи, проходя мимо него, зло и резко:
- Я хочу переговорить с паном! Сейчас же!
- Это неможливо, - был ей короткий ответ, услышав который у нее даже руки затряслись от злости. Как это возможно? Как возможно ласкать одной рукой и бить больно, наотмашь другой?
- Тогда я хочу переговорить с паном нынче вечор, когда на стоянку станем, - проговорила она, и Ежи опять покачал головой. – Передай, пусть придет, иначе я сама найду его.
- Это неможливо, панна. С этого дня и ты, и твоя девка будете в возке сидеть. Кухарить она не будет отныне. Выходить из возка по нужде только и только с охраной.

Она опять пленница! И это после того, что было! Да как он может! Ксения даже за грудь схватилась, так больно сжалось сердце при этих словах. Она вдруг подхватила подол сарафана и пустилась бегом. Прочь от Ежи, прочь от любопытных глаз, что могут заметить, как ей больно и горько от этого приказа Владислава запереть ее в возке! Раз он желает сделать его темницей для Ксени, хорошо – отныне так и будет. Только никогда более она не заговорит с ним, отныне его нет для нее на этой земле!

Позади что-то крикнул ей Ежи, потом громко выругался на польском вслед, но догнать так и не сумел. Уж чересчур тяжело для его комплекции бегать так быстро, как неслась Ксения к возку, наслаждаясь в глубине души той досадой, что отчетливо расслышала в голосе усатого ляха. Она обогнула одного из людей Владислава, что бросился ей наперерез, едва не расхохотавшись в голос. Поделом им! Пусть поволнуются! Пусть думают, что она бежать удумала!

Ксения повернула к возку, надеясь скрыться внутри его прежде, чем ее поймают, и со всего размаху налетела на кого-то, кто подходил к возку с противоположной стороны. Мужские руки поддержали ее, не дали упасть, и она даже обрадовалась, решив, что Владислав все же решил встретиться с ней лицом к лицу. Пусть даже для того, чтобы снова отругать за своеволие.
Она подняла глаза, улыбка сошла с ее губ в тот же миг. Это не Владек придерживал ее за тонкий стан сейчас, а тот самый шляхтич, что возглавлял присоединившийся к ним этим утром польский отряд. Она хорошо рассмотрела его сегодня, через узкую щель меж занавесями оконца, а потому тотчас узнала.

- Не так шибко, прекрасная панна, так и упасть недолго, - улыбнулся Милошевский самой очаровательной улыбкой, на которую только был способен, но талии ее не отпустил, прижимая ее к себе. Ксения подняла руку, чтобы оттолкнуть чересчур настойчивого ляха, и он в тот же миг вложил в ее пальцы ромашку на коротком стебле, заставив ее растеряться от подобного жеста. – Куда же так спешит, дивная богиня?
- Дивная богиня спешит в возок, где ей было приказано сидеть и носа не совать наружу! - прогремел рядом голос Владислава. Он резко выдернул Ксению из рук Милошевского, пребольно сжав пальцами ее локоть. А после выдернул из ее руки ромашку и бросил наземь, толкнул Ксению к возку, настойчиво вынуждая ее залезть внутрь. Когда она подчинилась ему, перепуганная ледяным взглядом его глаз, Владислав с силой захлопнул дверцу возка так, что занавеси взметнулись вверх.

- Что это за дивное создание, пан Заславский? – перешел на польский язык Милошевский, внимательно наблюдая за действиями Владислава. – Где ты нашел ее?
- Где нашел, там уже нет, - отрезал тот и прислонился к возку, загораживая Ксении оконце своей широкой спиной. Милошевский отвел взгляд от его глаз и снял с плеча, обтянутого шафрановой тканью жупана невидимую пылинку. А после снова взглянул на Владислава, хитро прищурив глаза.
- Панна знатного рода и богата, видно же. Быть может, у панны есть родичи среди воевод войска московского? Ныне, когда шведы пришли на подмогу москвитянам, надо будет искать любые пути, чтобы фортуна снова повернулась к нам, пане. Кто ведает, быть может, это отличный шанс заполучить своего человека у русских.
- Мало перебежчиков от Шуйского для того? – спросил Владислав, скрестив руки на груди.
- Перебежчики… нет им веры, пане, сам понимаешь. Утром они целуют руку одному, вечером уже другому. Мелкие продажные душонки! Надобно иметь, чем держать человека, только так можно получить его верность.
- Они сирота, пан. А братья ее под Кромами сгинули, - ответил Владислав. – Тут нет пользы от нее.

Они долго смотрели друг другу в глаза, не отрывая глаз, будто в незримом поединке схлестнулись взглядами. Милошевский первым отвел взор, пожимая плечами.
- Тебе виднее, пане, - он взглянул на солнце, что уже начало постепенно клониться к краю. А потом снова посмотрел в глаза Владиславу. – И самые верные мужи дуреют, коли дело касается баб. Будь осторожен, пан Владислав. Душу легко потерять, тяжело ее вернуть обратно из этого полона. Bene vincit, qui se vincit in victoria (1), ты же знаешь эту истину.
- Я сам разберусь, пане, со своей душой, а ты не ксендз, чтобы беспокоиться о ней, но за совет благодарю тебя. Пойдем, пора собираться в путь. А то мы так будем долго добираться.

В возке тоже было неспокойно. Марфута вернулась недовольная безрассудным поведением своей боярыни, но не сказала ей ни слова, даже взглядом не показала своего неодобрения, памятуя о своем положении. И только когда Ксения, выведенная из себя ее молчаливым укором, ее поджатыми губами, обратилась к ней, позволила себе высказаться:
- Что ты творишь, Ксеня? Что с тобой? Власть твоей красы над ляшским паном голову вскружила? Тут ныне не он один силу имеет, не забывай об этом.
- Он велел нам сиднем сидеть в возке. Совсем ограничил волю, - возразила Ксения. – А тот срам на лугу во время стоянки? Это тоже скажешь только во благо мне?
Марфа помолчала немного, а после проговорила тихо:
- Видела ли ты, Ксеня, ляхов, что идут теперь с нами? Хорошо ли их разглядела? Сущие разбойники! Наши, правда, тоже не лучше, но хоть так не зыркают вслед, не скалят так зубы. Этих, коли им припрет, пан хоть и остановит, но не словом далеко. Хочешь крови, Ксеня? – а потом кивнула в сторону оконца. – Хотела поглядеть, что в телеге ляхи везут? Можешь взглянуть, Ксеня, нынче хорошо видно, что за груз едет в Тушино. Бабы-то, Ксеня, бабы русские.

Ксения почувствовала, как холодок пробежал по ее спине при этих словах. Она тут же, не раздумывая долго, отодвинула занавесь и высунулась из окна, чтобы взглянуть на хвост отряда, где ехала телега, скрипя колесами. Марфа была права: ныне было отчетливо видно, кто едет вместе с ляхами. В телеге действительно сидело несколько женщин в грязно-серых, кое-где рваных нательных рубахах с непокрытыми волосами. Они сидели группкой, прижавшись друг к другу, безучастно глядя на дорогу. Видимо, этим утром они спали или просто лежали на дне телеги, не различимые глазу через высокие борта, вот Ксения и не видела их до того.

Ксения вдруг встретилась глазами с одной из пленниц, сидевшей прижав колени к груди чуть поодаль от остальных, что неожиданно подняла голову, будто почувствовав на себе чужой взгляд. Это была совсем девочка, лет двенадцати, не более. Худенькая, как тростинка, с льняными, почти белыми волосами и большими, широко распахнутыми глазами, в которых Ксения отчетливо разглядела страх, которым так и веяло от этой маленькой фигурки.
Девочка, заметив побелевшее лицо Ксении под богатыми поднизями кики, вдруг метнулась к борту телеги, протягивая руки в сторону боярыни, будто надеясь, что та сможет спасти ее, следуя истине, впитанной ею с детства, что бояре имеют большую власть над ними, холопами. Девочку тут же ударил в грудь ногой лях, что ехал верхом подле телеги, и та не удержалась, опрокинулась назад, взмахнув тонкими ручонками, повалилась на дно телеги под причитания некоторых пленниц.

Ксения ахнула от подобной жестокости. Она, конечно, видела немало жестокостей за свою замужнюю жизнь, проведенную за высоким тыном вотчины своего мужа. Но обычно это были взрослые холопы, не такие юные, как эта девочка. Оттого-то вдруг перехватило дыхание в груди, в горле застряли комком невыплаканные слезы.
Она перевела возмущенный взгляд в авангард отряда, желая увидеть, заметили ли ляшские паны эту жестокость, и встретилась глазами с Милошевским, гарцевавшим на лошади на обочине дороги, явно красуясь перед ней. Он поклонился ей с улыбкой, выражая всем своим видом восхищение красотой Ксении, и та замерла, пораженная контрастами в ляшских душах. Ей, боярыне, находящейся под защитой, он расточал очаровательные улыбки, а той девочке, что была в его власти, полагался сильный удар, чтобы не причиняла более беспокойства во время пути. Он не мог не видеть этой жестокости, и его спокойствие и безмятежность ныне так резали глаз Ксении, будоражили душу возмущением.

Ксения хотела показать Милошевскому взглядом все презрение мерзости его поведения, что она испытывала ныне, несмотря на возможное недовольство ляха, но не успела. Ее легко стукнули по лбу мужские пальцы, принуждая скрыться в темноте возка.
- Вот же заноза в заднице! – не удержался при этом Ежи, сплюнул смачно на землю, выказывая этим все свое раздражение порученной ему миссией следить за этой неугомонной девкой.

Ксения проплакала все время, что ехал возок по неровной дороге, остановившись только, когда солнце почти скрылось за краем земли, уступая место узкому месяцу, что едва видимой полосой виднелся на сером небе. Она снова и снова видела перед собой большие глаза девчушки, полные слепой надежды, сильный удар пыльным сапогом в еще плоскую грудь и маленькие тонкие кисти рук, взметнувшиеся вверх при падении девочки на дно телеги.

Марфута принялась было успокаивать ее, но после, видя безуспешность своих попыток, бросила эту затею, коря себя за несдержанность в речах. Пошто она сказала Ксени про этих баб? Пошто разбередила ей душу? Знала ведь, что Ксеня, почти всю жизнь проведшая за толстыми стенами женского терема сначала в отцовской вотчине, а затем в усадьбе Северского, редко встречала жестокость и боль других людей. Никогда при ней не карали сурово холопов, никогда она не была в хладной или пыточной. Видела только пощечины, шлепки да щипки, которыми награждались нерасторопные слуги да пару раз видела через оконце, как порет Северский одного из ратников своей чади, заснувшего на посту. Вот и все. Потому-то так и встревожило ей душу увиденное нынче.

Ксения успокоилась поздно. Уже давно встали лагерем, а посреди стоянки ярко запылал костер, разгоняя темноту, что опустилась на землю плотным покрывалом. В дверцу возка стукнул глухо мужской кулак, и Ежи громко сообщил, что принес панне ужин.
- Если панна желает выйти, то сделать это лепше ныне. Потом отдохнуть хочу, - добавил он, и Ксения поспешила выйти, зная, что Ежи слов на ветер не бросает, и потом она едва ли добьется от него позволения удалиться по нужде. Она окинула взглядом стоянку, но телеги с пленницами не заметила, сжала пальцы в кулак, чувствуя, как лютая ненависть к их захватчикам разливается в душе. Она ненавидела этих нелюдей, этих зверей, принесших на землю русскую столько боли и смертей. Даже на Владислава, вдруг перегородившего ей путь из лагеря к кустам, зыркнула глазами, обжигая огнем своего презрения, но не остановилась, уклонилась от протянутой к ней руки.

И он такой же, как они! Он такой же! Билась в голове эта мысль, будто птица в клетке, словно сама себя пыталась убедить в этом, напомнить, что он ничуть не лучше тех, других, что ей негоже думать о нем вот так, с замиранием сердце. Что не стоит сожалеть, что не выслушала его, не приняла его руку, отвергла его.

Ксения не стала есть, воротившись в возок, не желая даже пищу принимать из рук ляхов. Она понимала умом, что не стоит всех ровнять под одну гребенку, что она не видела пока ничего худого от Владислава, кроме наказания хозяина займища (да и о том только слышала!), но ничего не могла поделать со своей злостью. Кто знает, что творил он до того, как встретил ее на дороге в вотчину мужа, до того, как взял в полон?

Все громче шумели разгоряченные спиртным ляхи, кричали, смеялись во весь голос, мешая Ксении отгородиться мысленно от всего происходящего за стенами ее возка. Она завидовала Марфе, что все же уснула под этот шум, завернувшись в душегрею чуть ли не с головой. Сама же она так и не смогла забыть о том, что может твориться там, у костра.
Ксения стала читать молитвы, едва слышно, но первый же женский крик, донесшийся до нее, заставил ее сбиться. За ним последовал второй, еще более протяжный, более похожий на стон, и Ксении пришлось заткнуть уши ладонями, быстрее зашептать слова, пытаясь отогнать от себя худые мысли. Но потом вдруг перед ее глазами встала та девочка с льняными волосами и высокими скулами, надежда в ее глазенках, устремленная к Ксении мольба о помощи.

И Ксения вдруг, сама не понимая, что творит, распахнула дверцу возка, спрыгнула наземь, едва не падая, запутавшись в подоле рубахи. Она должна помочь ей! Надо попросить Владислава, он не откажет, мелькнуло в голове. Более мыслей не было в голове, кроме этих, настойчиво пульсирующих в уме. Она даже забыла в охватившем ее мороке накинуть на себя летник, которым укрывалась на ночь. Так и пошла к горевшему яркой точкой вдали костру в рубахе и повойнике, переступив через спавшего на земле Ежи. Все ближе и ближе к огню, будто он манил ее своим ярким слепящим глаза светом, пробивавшимся сквозь неплотную стену ляхов, сидевших или стоявших подле него.

Ксения подходила все ближе и ближе, завороженная неясным гулом голосов ляхов, их смехом. Потом снова раздался женский стон, а после дружный взрыв хохота – пробившись сквозь обступивших огонь мужчин, из круга у костра вырывалась женская фигура в развевающихся на плечах остатках рубахи, порванной сильной рукой. Никто из стоявших не остановил ее, только отпустили несколько похабных шуток вслед, и лишь пара ляхов помчалась за убегающей женщиной под громкое улюлюканье.

Ксения остановилась резко, будто наткнувшись на невидимую стену, при виде этой странной картины, а также того, что открылось ей в образовавшийся просвет между стоящими: чей-то голый зад, мерно двигающийся, и голые тонкие ноги по бокам, все в синяках и ссадинах. Убегавшая меж тем медленно приближалась к ней, едва уворачиваясь от протянутых к ней рук ее преследователей.
- Умоляю! Ради Христа! Умоляю, я тяжела! – кричала женщина, задыхаясь от бега.

Но ее все же нагнали, повалили на землю, сбив с ног одним сильным толчком в спину. Женщина завыла, когда на нее навалился, гогоча один из догонявших ее ляхов, а потом вдруг подняла голову и плюнула прямо в лицо насильнику. Тот недолго думая размахнулся и ударил ее кулаком в лицо. С силой, с широким замахом. Голова женщины упала в траву, глухо стукнувшись о твердую землю.

Ксения открыла рот, чтобы завизжать в голос. Только это она и могла сделать, оцепенев от ужаса при виде насилия, что творилось буквально в десятке шагов от нее. Но ее рот тут же был зажат сильной ладонью, гася вопль ужаса и боли в зародыше, а после ее куда-то потащили в сторону, обхватывая ее за талию.
- Закрой глаза! – приказал откуда-то сверху голос Владислава, и она подчинилась ему, опуская веки, отгораживаясь от того, что увидела. Но теперь в голове снова возникла та девочка, и Ксения глухо застонала в ладонь, зажимающую ей рот, забилась в истерике в сильных руках Владислава. Он не смог удержать ее одной рукой, оступился на одной из неровностей среди травы, и они упали со всего размаха наземь. Он не смог предотвратить падение, зато повернулся так, чтобы она упала на него, больно вдавив его при этом своим телом в землю, заставляя почувствовать сквозь тонкую ткань рубахи каждый камешек, каждую веточку.

Ксения сумела сбросить его ладонь, но кричать не стала, только глухо простонала, будто каждое слово боль причиняло ей:
- Прошу тебя! Прошу, останови это!
Но Владислав только прижал ее голову к своей груди, чувствуя, как быстро становится мокрой рубаха от ее горячих слез, что текли непрерывно из ее глаз, покачал головой.
- Не проси, не могу я этого сделать, не проси!
- Там одна девочка… еще ребенок… прошу тебя, - умоляла она его, буквально захлебываясь слезами, но он снова и снова качал головой, отказывая ей. И тогда она громко завыла, ударив его в грудь сначала раз, потом другой, и ему пришлось снова закрыть ей ладонью рот, поймать в плен кисти ее рук.

Они еще долго лежали в траве, переплетясь ногами и руками в каком-то странном захвате. Владислав прижимал ее к себе, не давая даже головы поднять со своего плеча, стараясь успокоить тихим шепотом, уговаривая ее не думать, позабыть о том, что видела. Уже давно смолкли голоса в лагере, стих мужской хохот, только перекликались сторожевые на постах, да иногда раздавалось ржание лошадей. Только когда стало светлеть, Ксения отстранилась от Владислава, поднялась с травы, путаясь в длинном подоле и в рукавах, но от его помощи отказалась, не желая, чтобы он касался ее, отводя взгляд, чтобы не увидел ее распухшего от слез лица. Он не стал настаивать, только снял с плеч жупан и накинул ей на плечи, чтобы никто не увидел абрис ее тела сквозь полутонкую ткань ее рубахи.

Ксения шла к возку будто пьяная, шатаясь, спотыкаясь о подол рубахи. Голова нещадно болела от слез, что были пролиты этой ночью, но она постаралась забыть об этой боли. Нынче же днем она соберет все свои серьги и кольца, что были при ней, отдаст их Милошевскому, чтобы забрать у него хотя бы ту девочку, что так молила ее давеча днем о помощи.

А потом она увидела ее в траве – тонкие запястья, белые льняные волосы. Метнулась к ней прежде, чем ее успел остановить Владислав, шедший позади нее, едва не растянувшись возле одного из воинов, что спал тут же рядом с этой девочкой. Она заберет ее сейчас же, решила Ксения. И пусть что угодно говорит лях, она заберет ее.

Ксения тронула девочку за плечо, пытаясь разбудить. Льняная голова качнулась, и девочка повернулась к ней лицом, уставилась на Ксению широко распахнутыми глазами. Уже навсегда застывшими, ибо холопка была мертва.

Ксения сначала не поняла, что с этой девочкой, почему та, не моргая, смотрит на нее так пристально, только отметила, что рванье, оставшееся от нательной рубахи, ниже талии все бурое от уже запекшейся крови. А потом, когда обжигающее разум осознание проникло в голову, отшатнулась назад, падая в мокрую от росы траву, поползла назад, медленно перебирая руками, не в силах отвести взгляда от этих широко распахнутых глаз. Так она и ползла, пока ее не поднял с травы Владислав на руки, и она не спрятала лицо у него на плече, прижимаясь к его телу, будто в надежде раствориться в его тепле, забыть о прошедшей ночи и о мертвых глазах, как ей казалось, глядящих с укоризной и упреком.

Он отнес ее к возку, где поджидал их Ежи, нахмурив брови, а в темном проеме распахнутой дверцы уже белело встревоженное лицо Марфуты, потерявшей свою боярыню. Когда Владислав перекладывал Ксению на сидение, она задержала его за руку, не давай отстраниться, тихо прошептала, заглянув ему в глаза:
- Ты не спас ее от этой участи… я же просила тебя.
- Ты всегда просишь у меня то, что не в моих силах, панна, - ответил ей так же тихо он, аккуратно высвобождая рукав рубахи из ее пальцев. Она отвернулась от него, пряча лицо в летнике, что лежал рядом на сиденье, и он понял, что может оставить ее, ушел прочь от возка, чтобы поднять жупан, свалившийся с плеч Ксении, когда она отползала от своей страшной находки.

- Я разве неясно сказал тебе не выпускать ее никуда нынче ночью? – резко спросил Владислав шедшего за ним по пятам Ежи. Тот только пожал плечами.
- Маята одна с ней, попробуй – уследи! – а после добавил, видя, как яростно отряхивает шляхтич свой жупан от мелкого сора и травинок. – Не серчай, пан Владислав, видел я, как ты идешь к ней, когда она к костру подошла, потому и не стал догонять.
- Сказать можно, что угодно, - буркнул недовольно Владислав, натягивая на плечи жупан, запахивая его на груди. Он взглянул на девочку, что лежала недалеко от давно погасшего костра, между спящими ляхами, а потом перевел взгляд на возок, откуда доносились сдавленные рыдания и едва слышный успокаивающий голос Марфуты. – Поднимай людей, уезжаем.
- Без пана Милошевского? – уточнил Ежи, доставая из торбы чубук и кисет с табаком. – Он все равно нас догонит, по одной же дороге пойдем.
- Нет, у нас с ним будут разные дороги отныне, - произнес Владислав, наблюдая, как медленно разливается из-за края земли ярко-розовый свет наступающего рассвета.
- Куда тогда пойдем? – спросил его дядька, раскурив чубук, прикрыв ладонью огонек от порывов легкого ветерка, ерошащего волосы Владислава и длинные усы Ежи, а когда Владислав ответил ему, уставился в его затылок, с трудом скрывая удивление на своем лице.

- Ты совсем сбрендил, Владек, прости меня за прямоту мою, - дергая себя за длинный ус задумчиво, произнес Ежи. – Я сразу понял, что твоя затея сулит нам только маяту лишнюю, а когда увидел, кто сидит в возке, и вовсе убедился в том. Ты забылся, видать, под взглядом ясных очей панны.
- Не забывайся, Ежи! – оборвал его Владислав. – Ты же видишь сам, я не могу отвезти ее в Тушино.
- Зато туда – прекрасно можешь! – едко ответил на это усатый поляк, попыхивая чубуком, а потом поднял руки вверх, видя, как прищурил глаза Владислав, как на его лбу пролегли глубокие складки недовольства. – Добже, добже! Уступаю тебе в твоей глупости. Пойду поднимать людей. А что остальные, что в Тушино остались?
- Отправь Рацлава и Люцуся с паном Милошевским. Пусть поднимают мою хоругвь и вслед идут, - распорядился шляхтич. – Да, мне тоже не по нраву, что нас так мало будет! Не хмурь брови, знаю все это. И про шведов знаю, и про то, что города русские многие из-под Самозванца ушли, слышал я Милошевского, как и ты. Знаю и про разъезды, и про отряды русских. Но надобно мне, Ежи, надобно, понимаешь?

Ежи только головой покачал в ответ. Он по глазам Владислава распознал, что решение его уйти от Милошевского да еще направиться туда, куда он задумал, неизменным останется, как не уговаривай его. Все дикая смесь кровей, что течет по жилам Владека.
Не смиряемая ничем гордыня Заславских и непреодолимое упрямство Элены Крышеницкой, его матери, увеличенной в несколько раз упертостью Стефана Заславского. Немало бед принесли эти качества самим родителям Владислава, немало бед принесут и ему!

Ежи немного помедлил, с наслаждением вдыхая в себя ароматный дым, глядя, как поднимается из-за горизонта яркое солнце. Потом сплюнул в траву с досадой, качая головой.
- От дурень-то! Погубит тебя эта панна со своими очами голубыми, погубит, Владек, как едва не сгубила однажды! Чует мое сердце, не к добру ты все это задумал, совсем не к добру! Ну, помогай нам Бог да Святая Дева Мария! – перекрестился Ежи, не отводя глаз от неба, у которого ныне просил о помощи.

Потом он присел на корточки, выбил из чубука остатки табака, спрятал его в небольшую торбу на поясе и зашагал прочь к месту, где вповалку спали пахолики почета Владислава, чтобы поднять их на ноги, передать приказ пана собираться в путь. При этом Ежи то и дело потирал грудь в районе сердца через плотную ткань, будто прося его не ныть так тревожно, не стонать от недоброго предчувствия, что ныне так и распирало его на части.




1. Дважды побеждает тот, кто властвует над собой (лат.)
_________________

Марина, отличное продолжение!

вот ужас там творится... звери, а не люди! бедные женщины, так жаль их... так я и думала, что девочка та тоже умрёт... не смогли ей помочь
да уж, и Ксения тоже такое увидела...
неразумно она себя вела, когда Ежи не слушалась... Владислав ведь как для неё лучше делал и всё-таки заметил её Милошевский... боюсь, как бы не пришлось ещё раз с этим субъектом встретиться, опасение вызывает
интересно очень, куда собрался Владислав?
_________________

Марина, эта твоя глава, будто специально под погоду, что царит сегодня за моим окном: холодно неприютно и вдобавок ко всему стенает ветер. Вот так же стенает, после прочтения моя душа. И не столько от сцен насилия, (молодец, без лишних кровавых подробностей, но картина у читателя остаётся чёткая и цепляет), однако доводилась мне в книгах по истории и документах читать веши и пострашнее.. Столько от тех неожиданных мыслей которые после чтения. Однако обо всём по порядку. Впервые с начала романа к моему чувству сипатии к г героини примешалось глухое раздражение. Ну было же ей сказано сиди в возке. Так нет же понесло куда не следует! Вот и результат... Хотя может оно и к лучшему, должна же она увидеть реальную жизнь. В другой раз глядишь подумает, к чему может привести попытка побега или что бывает, когда не слушаешь тех, кто старше и мудрей....
Владислав.. Вот с ним то и связано, то что сковало холодом. Нет Я отнюдь не осуждаю его за то, что он не остановил бесчинств отряда. Это действительно было не возможно. А его стремление оградить Ксению от этого жуткого зрелища и вовсе достойно восхищения, хотя и абсолютно бессмысленно. Даже самого любимого человека нельзя уберечь от всего дурного... Итак, я умилялась моменту, думала, что Ксения окончательно взяла в плен его сердце. Вот ему уже хочется быть лучше для неё и он никогда больше не позволит ни себе ни своим людям насилия над беззащитными… И тут мне вспомнился пролог. Вспомнилось, как
А потом ещё сказал:
Не трудно догадаться, что они сделают... А потом это его решение:
Я это к тому, что если наше предположение верно и Владек тогда искал Ксению, то выходит, что потеряв её он загасил в себе стремление к добру. Хотя Ксения этого никогда бы не одобрила.. И вот подумав обо всём этом я и почувствовала, каменную тяжесть... Так не хочется разочаровываться в этом герое...
И всё равно спасибо и буду ждать продолжения. Потому как кроме всего прочего мне теперь очень интересно куда это Владек собрался? Уж не к батюшке ли Ксении, чтобы дочь под его защиту отдать?
P. S. И раз уж заметила...
Может не стал?
на возкЕ
Это слово такое польское, или ты что иное написать хотела?




[/quote]
_________________

Спасибо


Вот такая она у нас своевольная... молодая еще просто, наивная до глупости.





Ну, кто-то там говорил о ляхах, просто образчиках галантности... Прямо как в руку мне...


Так оно мне и надо .
Не забываем, что она молодая девушка, которая провела всю свою жизнь, как принцесса в башне - взаперти. Любой каприз выполнялся - поздний ребенок, единственная дочь. Правда, немного опустило вниз на реальную землю при замужестве.
Да и характер у нее такой - коли почувствует, что ехать можно, то поедет, пользуясь своей красой, как на братьях и отце. Капризная, своевольная... Пока ей разум был непонадобен до этого времени, все за нее решали (за исключением момента, когда она Владислава выпустила). Но очень скоро Ксении придется самой думать о будущем, о своей судьбе. Самой принимать решения.
Героиня у нас станет взрослой, станет помудрее, чем сейчас. Со временем, правда...




А раз начали вспоминать, то давайте вспоминать все моменты, что были до этого приказа (ну, за исключением тех, что нам пока неизвестны)



Для него уже нечего терять тогда было. Момент-то какой! Поволь ему быть жестоким под властью эмоций. Это же вовсе не означало, что он пойдет резать и жечь позднее, когда остынет кровь, когда немного забудутся эти страшные слова, когда уедет из этого места, столь памятного для него тяжестью воспоминаний.
Так что я ему позволяю быть жестоким в тот момент. Да, с его молчаливого согласия... Да, на его глазах... Но все-таки не сам же...
И потом - мы очень многого не знаем пока... очень многого...


Э... что на это сказать?

Верно подмечено



И это тоже


Именно

Благодарю за внимательность
_________________

Марина, если честно тяжело мне далась эта глава . Я смогла её прочитать только с четвёртого раза. Давно я так не плакала над книгой . Эта девочка теперь долго будет стоять у меня перед глазами ...

Отнюдь. Я тогда конкретно Владислава имела ввиду

Я-то позволяю, тем паче, что сама несмотря на горечь понимаю, что им движет, разумом правда не сердцем. А вот простит ли Ксения если ей доведётся узнать? Т. е. простить, то простит конечно, но как много времени это займет? Она же такая - чужая боль её ранит сильнее своей,
_________________

Ой, прям не по себе стало, что так расстроила...
Но из песни слов не выкинешь - увы, таковы реалии того времени были. Обещаю, в следующих главах мы снова окунемся в плавную волну...
Ненадолго, но будет - !


Тогда сорри... не совсем поняла. Думала мне легкий упрек, что поляки такие душки, а русские - такие звери выписаны.


Вот именно. Ключевое слово - узнает...
_________________

 » Глава 12

Глава 12

Последующие три дня Ксения никак не могла выкинуть из головы ту страшную картину, что то и дело вставала перед ее глазами: она кладет руку на плечо юной холопки, и через миг на нее смотрят застывшие мертвые глаза. Даже по ночам это воспоминание не оставляло ее, приходило в снах, заставляя пробуждаться в ужасе, с бешено колотящимся сердцем в груди. Иногда она снилась ей так, как Ксения видела ее некогда наяву, а иногда она склонялась во сне с какого-то берега и находила холопку в воде, темной, почти черной, с плавающими вокруг головы льняными волосами.

А вот нынешней ночью сон был еще страшнее, наполняя душу Ксении при пробуждении животным страхом. Она снова была на берегу, в это густом липком тумане, снова склонялась к воде над плавающим телом девочки. Только в это раз широко распахнутые в никуда глаза были не цвета ореха, а голубые, мертвенно-бледное лицо в обрамлении длинных волос было не лицом холопки, а ее собственным. Это была она, Ксения. Та мертвая девушка в темной воде… она сама.

Потому-то Ксения тихо, стараясь не разбудить Марфуту, выскользнула из возка, накинув на плечи летник, чтобы укрыться от предрассветного холода. В лагере спали, только повернулся на миг к ней сторожевой, что сидел невдалеке от возка, потирая уставшие глаза. Ксения оглядела поляну, пытаясь распознать, где лежит Владислав, но под жупанами, которыми ляхи укрылись с головой, стремясь спрятаться от ночного холода, было трудно угадать. И она оставила эту затею, плотнее запахнула на груди летник и направилась подальше от лагеря, чтобы посидеть в одиночестве, встретить рассвет, который ныне предвещало небо, начавшее светлеть по линии горизонта.

Одной… просто побыть одной. Послушать эту тишину, которую изредка прерывала трель одинокой ранней птахи издали. Все эти три дня Марфа не отходила от нее ни на шаг, с тревогой вглядывалась в лицо, гладила по волосам, когда она плакала.

А вот он даже не справился, как ее здравие. Ни разу за эти три дня…
Ксения никогда не признается самой себе, как огорчает ее это, и насколько велико ее желание, чтобы это он, не Марфута, утешал ее, успокаивал, обнимал. Она положила голову на колени, обхватывая их руками.

Хорошо, что они уехали от того отряда, что когда-то нагнал их в пути, Ксения не смогла бы чувствовать себя так спокойно, коли где-то рядом был тот русоволосый лях, ротмист польской хоругви. Она вспомнила, как Милошевский остановил их, едва небольшой отряд Владислава двинулся в путь, как схватил повод каурого, на котором сидел шляхтич.
- Куда ты, пан Владислав? – хрипло спросил он Заславского. Ксения тогда испуганно выглянула в оконце, скрываясь за занавесью, встревоженная этим вскриком, тоном его голоса. Судя по всему, Милошевский еще до конца не протрезвел, ведь стоять, не покачиваясь слегка, тот не мог, а белки его глаз были настолько красны, что Ксении с ее места они показались истинными глазами дьявола – темными, устрашающими.
- Куда ты? – повторил Милошевский. – Разве мы не идем вместе к Москве?
- Нет, - коротко ответил Владислав. – У меня другая дорога, пане.
- Опомнись! Ныне опасно идти малым отрядом! – проговорил Милошевский, но Владислав ничего не ответил, только повод дернул на себя, вырывая его из руки пана.
– Будь здраве, пане! - Владислав направил коня вперед, кивнув Милошевскому. За ним потянулись остальные пахолики его почета, поехал возок. Когда оконце возка сровнялось с Милошевским, по-прежнему стоявшим на краю дороги, Ксения замерла на миг, пораженная тем взглядом, что он бросил на невидимую его глазам пассажирку. Ведь именно ей адресовался странный огонь его глаз, у нее не было ни малейших сомнений в том.

Ксения почувствовала, как рассветный холод пробежался по ее телу вместе с легким ветерком, вдруг налетевшим ниоткуда, и зябко повела плечами, а после замерла на месте, резко выпрямив спину. Каким-то шестым чувством она распознала, что более не одна, что кто-то стоит позади нее, и ей даже для того не надо было оборачиваться, чтобы убедиться в том, чтобы увидеть, кто это. Ее сердце давно подсказало верный ответ, вдруг гулко ударившись о грудную клетку и забившись, будто пойманная птичка.
Она слегка повернула голову, косясь на широкоплечую фигуру, что стояла позади нее, и Владислав, распознав все же, что она взглянула на него, двинулся к ней. Ксения тут же отвернулась от него, сжимая ладони. Мне нет дела до него, повторила она про себя несколько раз, но разве можно убедить сердце, когда оно так и стучит в доказательство противоположного?

Владислав подошел к Ксении, присел на траву подле нее, немало не заботясь о том, что может испортить жупан от росы, выпавшей в этот час. Некоторое время он молчал, искоса глядя на то, как она упорно смотрит исключительно вперед, не расслабляя спину и плечи, а потом вдруг заговорил, и Ксения, уже настолько привыкшая к тишине меж ними, вздрогнула при звуке его голоса:
- Я рад, что панна боле не бежит от меня.
- Пан несколько дней назад поведал мне, какая участь меня ожидает, коли я сбегу от него, - ответила Ксения, а потом перевела на него взгляд и продолжила, глядя в его глаза. – А товарищи пана показали.

Владислав промолчал, только протянул руку и коснулся пряди светлых волос, что выскользнула из-под повойника во время сна, аккуратно заправил его под тонкую ткань.
- Мне очень жаль, что ты стала свядеком (1) тех бесчинств. Я желал уберечь тебя от них, но будто мне наперекор так спешила вырваться из-под опеки… Но то только к лепшему. Тебя берегли от жизни все твои годы, надежно укрывали в твоем тереме. Ты даже не знаешь оттого, что людям присущи не только те свойства, что видны глазу, не только добро творится в мире.
- Я ведаю, лях, что на свете есть и зло, и боль! – возразила ему Ксения, вспыхивая. – Я не так уж и неразумна, коей ты меня видишь.
Владислав не стал ей возражать, а неожиданно переменил тему их разговора, задав вопрос:
- Она приходит к тебе во сне?
Ксения ошеломленно уставилась на него, даже не скрывая своего удивления, а потом только кивнула головой.
- Откуда ты ведаешь это? – спросила она, и он улыбнулся грустно в ответ.
- Знаю по опыту. Мне тоже долго снилась первая виденная мною смерть, - Владислав отвел глаза на горизонт, уже розовеющий бледными красками от просыпающегося солнца. Ксения молчала, представляя невольно, как Владислав убивает.

Как это было? Он перерезал горло? Или проткнул его мечом? А может, просто выпустил стрелу из самострела? И почему у Ксении нет к нему ненависти при мысли о том, что его руки, так нежно коснувшиеся ее виска недавно, могут отнять жизнь? Ведь она должна ненавидеть его!

- Мне было тогда семь лет отроду, - проговорил Владислав, и Ксения резко подняла на него глаза, ошеломленная его словами. – Отец взял меня и старших братьев на охоту. Я тогда плохо ездил верхом и отстал от охотников. Подле меня были только несколько ловчих да Ежи. Мы шли тогда на оленей, а наткнулись на вепря. Ты видала его когда-либо? О, это был диковинный зверь! Такой огромный, с такими клыками длинными и острыми. Мне он тогда показался истинным чудовищем из тех сказок, что рассказывала нянька. Вепрь тут же распознал в нас угрозу и ринулся в бой. Все произошло так быстро, что я даже глазом моргнуть не успел, даже не испугался. Миг, и моя лошадь валится на землю, подминая мою ногу под себя, лишая меня возможности двигаться. А потом один из ловчих кинулся вепрю наперерез, когда тот разогнался для второй атаки на меня. Клыки вепря вспороли ему живот прямо у меня на глазах. Я настолько ошалел от увиденного, что даже не делал попыток отползти от этого страшного зверя, рвущего человека подле меня так близко, что я мог коснуться его рукой. А потом на вепря налетел Ежи и все колол и колол его мечом, пока тот не издох. Я еще долго видел во сне этого ловчего, истекающего кровью. Отец сказал тогда, что так бывает в первый раз. Это просто надо забыть, как страшный сон, выкинуть из головы и никогда боле к тому не воротаться. Я говорю это тебе не к тому, чтобы напугать тебя. Я говорю это потому, что это жизнь, моя драга. В ней есть добро и зло, болезни и смерть, и от того никуда не деться. И чем быстрее ты усвоишь эту истину, тем легче будет в дальнейшем. В Московии война и разруха, а смерть вечная их спутница.

Ксения не стала возражать, как бы ни хотелось ей того в этот момент, промолчала, снова и снова обдумывая его слова, а после спросила тихо:
- Ты еще долго тогда видел его во сне? Того ловчего…
Владислав вдруг повернулся к ней, взглянул на ее бледное лицо. Ее боль отчего-то пронимала до самого нутра, а ее страх заставлял ринуться на ее защиту. И нельзя было сказать, что его не беспокоило это. Разум кричал криком не подходить к ней боле, не касаться ее, но сердце приказало ему обнять ее, такую растерянную ныне, успокоить ее в своих руках. И он подчинился сердцу – привлек ее к себе, с каким-то странным удовольствием отмечая ее податливость, ее отклик на его ласку. Она так прижалась к нему, положив голову на его плечо…

- Еще несколько тыдзеней (2) , - признался Владислав, гладя ее по плечу через тонкую ткань рубахи. – Мать тогда снова поссорилась с отцом, забрала меня и уехала в Белоброды. Она всегда там скрывалась, коли что не по ней было. Она злилась на него, что тот взял меня на охоту, не посоветовавшись с ней, кричала, что я слишком мал для этого. А отец злился и отвечал ей, что не желает растить двеба (3) … э… слабого. И еще кричал, что будет все по его воле, по его решению. А она ушла в разгаре ссоры, а утром, пока еще все спали, увезла меня в Белоброды тогда.

Ксения поежилась от легкого холода, что проникал под рубаху, и Владислав замолчал. Натянул на ее плечи сползший летник, укутывая ее, прижал к себе еще крепче, согревая теплом своего тела. И Ксения прижалась к нему еще теснее, кладя руку на его грудь, прямо на то место, где гулко билось его сердце. Он потерся ласково носом о ее макушку, покрытую тканью повойника, а после продолжил:

- Они всегда спорили. Мои отец и мать. Моментально вспыхивали от любой мелочи. Ежи как-то сказал, что в них говорили старые скрытые обиды друг на друга: отец не простил матери, что она так и не приняла католичество, не отринула холопскую (4) веру, как обещала когда-то, а мать… мама не смогла простить отцу тех женщин, что появились со временем в его жизни. Она сбегала от него в Белоброды, село со шляхетским двором, на одной из его земель, что он отписал в мое владение при рождении. Он ехал вслед, возвращал ее в замок. Тихое перемирие в несколько тыдзеней, и снова ссоры, снова отъезд. Никто не желал признавать себя виноватым, до последнего стоял на своем. А вскоре их ожидал окончательный разрыв. Отец отвез меня, когда мне минуло десять лет, в монастырскую школу в Вильно, следуя традиции семьи – один из младших сыновей Заславских должен служить Господу и церкви. Мать не смогла простить ему, что ее сын станет католическим священником, несмотря на все ее уговоры, и, едва оправившись от родов, пользуясь отъездом отца, уехала в Белоброды, где крестила сестру в православную веру, презрев свою клятву воспитать детей только в католической вере. Отец был страшно зол тогда, так зол, что не стал ее возвращать, отписал ей, что она вольна оставаться там, где живет, согласно своей воле. Вот так они и жили – раздельно, кляня друг друга вслух и по-прежнему храня глубоко в сердце свою любовь. Я как-то спросил мать, отчего она не поедет к отцу, если так плачет ночами, если страдает без него, а она вдруг напустила на себя хладный вид, сказала, что нет ее вины в разладе меж ними, что только отец виноват в их затянувшейся ссоре, как зачинщик ее.

Владислав замолчал, вспоминая, как мать тогда погладила его по коротко стриженым волосам. Ему тогда было двенадцать лет, отец уже вернул его из Вильно, потеряв к тому времени одного из своих старших сыновей. Он жил в замке подле отца, но тот все же давал ему возможность наносить частые визиты в Белоброды, видеться с матерью и маленькой сестрой, сам, однако, никогда не сопровождал его в имение, предпочитая избегать встреч с женой. Владислав полагал, что откровенность матери тогда была обусловлена тем, что он застал ее врасплох, горько плачущей, одной из ночей.

- Я никогда не смогу простить ему той боли, что он причинил мне. Никогда не смогу простить тех женщин, что были в его… его замке. Никогда не смогу простить, что он смог жить вдали от нас - от меня, от своей дочери. Не приведи Господь тебе испытать и части той боли, что тревожит мое сердце ныне, что не дает мне покоя, - проговорила мать, а потом вдруг взяла его лицо в ладони и взглянула ему прямо в глаза долгим внимательным взором, проникающим прямо в душу. - Никого и никогда не пускай в свое сердце. Коли сумеешь сделать это, никто и никогда не разобьет его тебе! Запомни это, сыне!
Наутро мать, правда, пыталась свести тот разговор к шутке, уверяя, что говорила несерьезно, что была слишком расстроена, но эта их полуночная беседа навсегда отпечаталась в голове Владислава. Может, потому он и не был женат в свои годы.

- Я тогда почувствовал обиду матери, как свою собственную, - продолжил Владислав свой рассказ. – Стал считать отца виноватым в том разладе меж ними, не желая признавать вины матери в нем. Начал грубить ему и его дамам, делал его шляхетским шлюхам разные каверзы, доводя их до слез, а в отце вызывая приступы ярости, стал жить во всем ему наперекор. Когда мне исполнилось пятнадцать, убежал из дома, чтобы поступить в королевское войско. Меня быстро отыскали и вернули домой. Отец тогда лично выпорол меня да так, что я ни сидеть, ни лежать долго не мог, приговаривая, что негоже шляхетскому сыну из обид про гонор свой забывать и низким чином в рать королевскую идти. Я еще несколько раз сбегал, но снова и снова был возращен в Заславский замок. А через два года приняли унию (5), и у отца появилась возможность влиять на меня, ведь мать, верная своей вере, помогала скрываться противникам церковного объединения, укрывала попов у себя в вотчине, презирая законы королевские и церковные. Хотя ныне я не верю, что он выдал бы мать властям, тогда я принял все за чистую монету. Но я безмерно благодарен, что он тогда позволил мне вступить в королевское войско ротмистом (6), помог снарядить свою родовую хоругвь, с которой я пошел на службу. Все они, - Владислав махнул рукой в сторону спящего лагеря за своей спиной. – Все прошли со мной долгие годы бок о бок и в мире, и в сечи, а некоторым я обязан душой (7) своей. Мы бились вместе за Покутье, были в битве под Буковой с паном Замойским (8) , на границе били турок. А потом пан Мнишек и пан Вишневецкий кликнули клич о походе на Московию. И я решил идти в их рати, сам не зная зачем. Будто что-то толкало прочь, что-то гнало в этот поход. А быть может, желал удалиться от бесконечных дрязг в семье, что разгорелись с новой силой, едва Анне, сестре моей, сравнялось шестнадцать, и она ступила в самую пору. Отец настаивал, чтобы она переменила веру, ведь никто не посватался бы к ней, схизматичке, исповедующей веру вне закона в нашей стране. Мать же хотела ее просватать за одного из шляхтичей с приграничной земли, воспитанного в православии. Снова дрязги и снова ссоры. Я бежал тогда от них, как от чумы, слабый в своем малодушии, а теперь корю себя за это!

Владислав вдруг слегка нажал на плечо Ксении, будто не в силах сдержать свою боль, а потом погладил его нежно пальцами, опасаясь, что невольно причинил ей боль. Ксения же вдруг отстранилась от него, заглянула в его лицо, желая видеть его в тот момент, когда она задаст свой вопрос, в то же время страшась его реакции и его ответа.

- Это была твоя мать? Та, вторая женщина, о которой говорил Ежи. За которую у тебя счет к Северскому, - Ксения заметила, как что-то мелькнуло в его глазах, но это произошло так мимолетно, что она не успела разглядеть, что именно. Но по тому, как напряглись его руки, как застыло вмиг лицо, будто на него морозом дохнуло, поняла, что не ошиблась. – Он убил ее, когда твою сестру в полон уводил? – спросила она, запинаясь на каждом слове, осознавая, как страшно это звучит.
- Нет, - отрезал Владислав, и она вдруг почувствовала, как легко стало в этот миг на душе. Ведь она так опасалась положительного ответа на этот вопрос! – Нет, он не убил ее, когда напал на Белоброды. Ее не было в то время на дворе, оставила Анусю со спокойной душой одну в доме. Ведь это не приграничье, далеко от Московии и от турок, чего опасаться? Кто же знал, что Северский будет настолько горячо желать вернуть себе земли, якобы принадлежащие его роду, что рискнет пройти вглубь страны, лишь бы пленника взять? – Владислав помолчал, вспоминая беспечность хлопов и войта (9) в Белобродах, так дорого обошедшуюся им и семье Заславских. А потом продолжил, заставляя сердце Ксении замереть от ужаса. – Но ты права – Ежи говорил о моей матери, когда поведал тебе о моем счете к Северскому.
- Но как? – ахнула потрясенно Ксения. – Ты же сказал, что он не убивал ее…!
- Своими руками нет, он делом своим ее убил, - коротко ответил Владислав, щуря глаза. – Не понимаешь, да? Вижу, что не понимаешь. Только трупы и вороны встретили мать, когда вернулась она в пустой дом. Она бросилась к отцу, впервые в жизни поехала в замок сама. Он долго искал любую зацепку, любую нить, что указала бы ему, куда и кто увез сестру, ведь ее тела так и не нашли. А потом пришла грамота (10) от Северского с требованием отдать ему земли, угрожая убить Анну, едва верный человек во владениях магната донесет, что Заславский идет к границе с войском. Мать умоляла отца подчиниться им, но тот не принял ее сторону, утверждая, что дочь русский не вернет, что он убьет ее, когда добьется желаемого, что надо идти на Московию и отбить Анну, пока не поздно. Он знал, что говорит, ведь сам бы поступил так же. Пока они ссорились (мне поведали, что мать угрожала сброситься со стены, если отец выведет войско), пока отец сумел уговорить мать, прошло время - им принесли весть о гибели Ануси. Мать тогда будто с ума сошла, кричала, бесновалась, отец едва сумел ее привести в чувство, уговаривал, что она нужна и ему, и мне, их сыну, здоровая и невредимая. Что у них есть еще дитя, ради которого матери надо найти в себе силы жить дальше. Ведь им еще растить внуков, сказал отец тогда. И мать сумела с его помощью смириться с этой потерей. Смерть Ануси будто снова свела их вместе, показала им всю ничтожность их прежних разногласий. В Заславском замке снова была хозяйка и жена, заняв истинное свое место подле отца. Они вместе ждали моего возвращения из Московии, а дождались одного из моих пахоликов, что едва вырвался из рук толпы в день, когда убивали Димитрия в Москве, когда резали ляхов. Он и сообщил им, что я попал в руки Северского и погиб, ведь он ясно видел, как навалились тогда на меня его люди скопом, как тот ударил саблей меня по голове, а я упал наземь.

Ксения смотрела в его лицо на протяжении его рассказа, наблюдая, как постепенно темнеют его глаза, становясь совсем черными, как заостряются от гнева его черты.
- Я приехал спустя месяц после того, как мой товарищ рассказал о пленении. Я скакал, как бешеный, будто черти гнались за мной по пятам, ведь едва я переступил границы наших земель, мне поведали о горе, постигшем мою семью. Но главного я еще не знал – у меня отныне нет не только сестры, но и матери. Ведь, как судачили люди украдкой, она шагнула с замковой стены, едва принесли страшную весть о моей гибели.

Ксения ахнула, зажимая рукой рот. Грех-то какой! Господь не прощает подобного. Ныне гореть матери Владислава в аду за совершенное!
- Нет! – прорычал Владислав, больно сжимая пальцами ее плечи, легко читая по ее лицу мысли, мелькающие у нее в голове. – Нет за ней греха! Признали ее умершей своей смертью, и в церкви схоронили, с поминальной службой. И старик тот сказал, помнишь, - нет греха за ней! Я не верил ранее, даже отцу не поверил, думал, оправдать мать хочет перед всеми, а он ведь был там, когда все произошло. Сказал, долго мать искали по замку, а потом вспомнил - поднялся на стену, а там она стоит прямо под дождем, ветер так и развевает рантух (11) , будто стяг.

Владислав вспомнил, как медленно и старательно выговаривая слова одним уголком рта, пытался убедить его отец в невиновности матери перед Господом, что ее падение со стены было случайностью, не более. Рассказал, как замер на месте, движимый страхом, что она шагнет в эту пустоту, как тихо позвал ее по имени. «Элена, Элена, что ты делаешь?» А она только повернула к нему мокрое от слез или капель, падающих с неба, лицо и проговорила печально: «Для чего жить, Стефан? Детей нет боле». И тогда отец твердо сказал: «Для меня, Элена. Уйдешь ты – и жизни для меня не станет!». Они долго смотрели друг другу в глаза, а потом мать оторвала одну руку от каменной стены, протянула к отцу. Он шагнул к ней навстречу, чтобы удержать ее, подхватить и снять со стены. Но в этот момент на стену выбежала одна из служанок, сдавленно ахнула, увидев, что происходит перед ее глазами, отшатнулась назад, в темноту хода.

«Я отвлекся только на миг на эту дуру, что так внезапно появилась на стене», - шептал едва, шевеля губами, отец Владиславу. «Всего на один миг. А когда повернул голову к Элене, ее уже не было на стене. Не удержалась на мокрых камнях, соскользнула вниз с криком, который до сих пор звучит у меня в ушах. Будто сердце из груди вырвали наживую! Не передать словами, что тогда вспыхнуло внутри. Не горит ныне, а тихо тлеет, но и этой боли достаточно, чтобы жить не хотелось боле. Я любил твою мать, Владислав. Быть может, не так, как она хотела, по-своему, но любил. Мы не смогли побороть собственную гордыню, потеряли свое чувство, разменяли его на обиды. Но я любил ее! И нет ее вины перед Господом. Не сама так решила, Господь забрал ее к себе, к Анусе нашей забрал».

- Я вернулся домой, но нашел только могилу матери да отца, еле живого от пережитого. У него случился удар – почти обездвижена левая сторона тела, плохо говорит, ведь губы едва подчиняются ему. Лев, некогда своим рыком заставлявший трепетать от ужаса, ныне даже шевелится с трудом, - произнес Владислав, глядя в глаза Ксении. – Я потерял почти всю семью, всех, кого любил. А теперь скажи мне, разве мал мой счет к Северскому? Ведь это он первопричина несчастий моей семьи.
Ксения отшатнулась от него в испуге, распознав в черноте глаз пожирающее его изнутри пламя слепой ненависти. Но он не дал ей отстраниться от него, положил ей ладонь на затылок, удержал на месте, заставляя по-прежнему смотреть в его глаза.

- Ты боишься меня, моя драга? – тихо спросил Владислав, и Ксения кивнула несмело. Он грустно улыбнулся и вдруг притянул ее к себе, коснулся губами сначала лба, прямо у линии повойника, а после губ – легким и мимолетным поцелуем. Потом уперся лбом в ее лоб так, что они стали так близко друг к другу, глаза в глаза смотрели, не отрываясь.
- Я не хочу, чтобы ты боялась меня, - прошептал он, ласково проводя ладонью по ее щеке. – Мне не по себе от того, что ты боишься меня. Nemo amat, quos timet (12).
- Я не могу не бояться того человека, что носит в себе зерно мести. Человека, который может погубить меня неосторожным решением, одним неправильным действом, - произнесла Ксения, не понимая ни слова из последней фразы, отвечая на те, что были первыми, в надежде достучаться до него. Она чувствовала, как незримо что-то меняется меж ними, как постепенно открывается ей его душа, и спешила достучаться до его сердца, до его совести, пока не стало слишком поздно.

Владислав снова улыбнулся ей грустной улыбкой, при виде которой Ксении захотелось вдруг плакать, комок подступил к горлу, а потом шляхтич отпустил ее, не стал удерживать ее, поднимая руки вверх, словно сдаваясь на ее милость. Она тут же подскочила с места, не в силах более терпеть ту борьбу эмоций и чувств, что происходили ныне в ее душе. О Господи, сможет ли она возненавидеть его, когда он сотворит то, что задумал, ведь ныне она отчетливо понимала, сколько зла принес Северский в его семью? Она должна ненавидеть его, а она оправдывает его в глубине души, признавая его право на боль и отмщение за смерти родных. Разве не глупо?

Ксения резко развернулась, едва удержав летник на своих плечах, зашагала стремительно прочь большими шагами, борясь с неудержимым желанием остаться тут, подле него, укрыться от всего происходящего в его руках, забыться под его ласковыми губами. Бежать, бежать отсюда, быстро, приказала она себе, но тут же остановилась, едва он тихо позвал ее по имени, будто на невидимую стену натолкнулась, обернулась на него.

- Ксения, - повторил Владислав, не поворачивая к ней головы, по-прежнему глядя на солнце, медленно поднимающееся из-за края земли. - Что, если я последую твоему желанию?
- Какому? Отпустишь меня к отцу? – спросила Ксения, чувствуя, как в ней поднимается волна радости. И вместе с этим ее вдруг захлестнуло отчаяние: Владислав оставит ее, отправит к отцу, и она никогда более не увидит его, не коснется его. Стало так горько, что она едва удержалась, чтобы застонать в голос, вздохнула глубоко, сдерживая себя и этот стон, больно рвущий ее грудь. Что с ней? Почему так больно? Так не должно быть!
- Нет, моя драга, боюсь, этого желания я выполнить не в силах, - покачал головой Владислав. – Я не смогу отпустить тебя. Не жди от меня этого.
- Тогда что? – ничем не прикрытое разочарование засквозило в ее голосе. – Откажешься от своей мести Северскому? Неужто пойдешь на это по моему желанию?
- Нет, и это я тоже не в силах сделать, - честно ответил Владислав. – Я непременно убью Северского, и умрет он медленной и мучительной смертью, клянусь тебе в том. Нам обоим нет места на этой земле – либо он, либо я. Кто-то должен уйти ad patres (13). Или он, или я.
- Тогда почему ты ранее не шел на его вотчину? – спросила Ксения, едва сдерживая раздражение от его упрямства, по-прежнему толкавшего его на отмщение. – Собрал бы свою хоругвь да сравнял бы с землей его усадьбу. Отчего не так?
- Оттого, что я не знал, где она, вотчина его, сначала. В Москве его искал, рассылая своих людей по всему городу, чтобы они хоть что-то о нем узнали. Его родовая вотчина ведь сгорела несколько лет назад, и он в другую перебрался, где и живет ныне, - Ксения кивнула, забыв, что Владислав сидит спиной к ней и не может видеть ее движения. Она слышала по обрывкам холопских разговоров о том, что Матвей Северский только недавно перебрался в усадьбу, куда привел ее после замужества. Темные слухи ходили о сгоревшей вотчине его, темные и страшные разговоры.

- А потом, когда я проведал, где его усадьба, прошел слух, что он уехал в неизвестном направлении, взяв с собой небольшой почет. Я думал, его перехвачу, когда он обратный путь держать будет, а он хитер оказался, проскользнул через мою засаду, укрылся за стенами вотчины, где не взять мне было его таким малым числом людей, да и не обложить осадой, пока остальная моя хоругвь из Тушина подойдет. А тут слух прошел, что жена его отъезжала и ныне в вотчину возвращается. Потому и взял я тебя в полон. Еще сам не зная, кого именно поймал в свои руки. Ты просишь меня отпустить тебя, а это никак неможливо для меня! Не смогу я, Ксеня, выпустить тебя из рук своих, пока…
Его голос вдруг пресекся, будто он смолк под наплывом эмоций, что захлестнули душу, но Ксении не требовалось продолжение. Она могла легко договорить его. «…пока не свершу то, что душа требует!»

Месть, только месть туманила его разум, влекла за собой, двигала им. А она-то думала, что сможет переменить его намерения, взывала к его сердцу! Ксения сглотнула горечь, которой неожиданно наполнился рот, повернулась и зашагала в лагерь, приказывая себе не оборачиваться на его призывы. Слава Богу, он не стал ее догонять, подумала она, подходя к возку, промокая кончиком рукава рубахи мокрые от слез глаза. Она бы не выдержала этого разговора, расплакалась бы при нем, показывая свою слабость. А делать этого Ксения очень не хотела.

У колес возка сидел Ежи, попыхивая чубуком, выпуская в воздух небольшие кольца табачного дыма. Он повернулся к Ксении, но не посторонился, не освободил ей путь к дверце, которую немного загораживал своей спиной. Ксения, конечно, могла бы отворить дверцу, не прося его подвинуться, но при этом ей пришлось бы стукнуть его этой самой дверцей по коротко стриженной, почти обритой седой голове, а она не была уверена, что это ему понравится. Эта мысль вдруг вызвала улыбку, а после вырвался нервный смешок из-за плотно сомкнутых губ, и Ежи внимательно вгляделся в ее лицо, услышав этот звук, что так резанул его слух.

- Поговорили, вижу, - кивнул он Ксении, стоявшей перед ним.
- Поговорили, - подтвердила она, скрещивая на груди руки. Ежи затянулся глубоко, а потом с наслаждением, размеренно выпустил очередную партию табачных колец.
- Смотрю на него и убеждаюсь снова и снова, верна поговорка о яблоне и плодах ее. Так и Владислав – истинный сын своих родителей, что пана Стефана, что пани. Так же, как и они, будет ломиться в дверь, не видя ручки, пока лоб в кровь не расшибет.

Ксения прислонилась спиной к возку, запахнув плотнее летник на груди. Уже просыпались ляхи в лагере, кивали ей или кланялись, проходя мимо, отводя глаза от ее фигуры, надежно прикрытой плотной тканью.
- Пан поведал мне о том, что случилось в его семье, - тихо сказала она, вспоминая рассказ Владислава о своей утрате. – Это так… горестно.
Ежи взглянул на нее снизу вверх, щуря один глаз, отчего Ксении показалось, что тот хитрит с ней, ведя откровенные разговоры, какую-то свою цель преследует при том.
- Потерять мать – всегда большое горе, - проговорил он. – Сама, верно, ведаешь.
- Откуда…? – начала Ксения, а потом вспомнила, что Ежи всегда подле Марфуты, когда та кашеварит у костра, а ее служанка та еще болтушка. Да к тому же по-прежнему та была уверена, что поведай она о горькой жизни своей боярыни в вотчине супруга, как ляшский пан воспылает жалостью к ее участи и отпустит ее на волю вольную да еще сам к Калитину отправит. Только Ксения знала, что это не принесет того результата, какого чаяла Марфа. А еще ей было стыдно признаваться кому-либо не из родичей своих в том, что ей пришлось перетерпеть, будучи полностью во власти Северского.

Вот я всыплю ей, подумала Ксения, будет знать, как языком трепать. А потом вспомнила, что не может осуществить свою угрозу, ведь она сама находится в чужой воле. Оттого просто поджала губы, скрывая свое недовольство, поспешила отвлечь Ежи, пока он не начал спрашивать что-либо из того, что так тяготило ее, то, что она хотела скрыть от всех.
- Ты хорошо знал родителей пана, Ежи?

Будто в цель попала – Ежи тут же отвернулся от нее, уставился на чубук с таким видом, будто он не знал, что это и как попало ему в руки. А после проговорил:
- Нынче ночь откровений? Ну, коли так..., - он втянул в себя табачный дым, а после проговорил. – Да, я их обоих хорошо знал. У пана Стефана я в почете ходил немало лет, а пани Элену… Когда мне минуло двадцать девять лет, я, памятуя известную в народе поговорку (14) решил жениться сам, пока не взялись за это дело другие. На одной из ярмарок городских я девку заприметил справную. Несколько тыдзеней расспрашивал о ней у местного корчмаря, жиды, знаешь ли, все знают про всех. А потом решил сватов заслать на ее двор. Пан Стефан, узнав об том, пожелал лично сыграть роль в моем сватовстве. И отменно, скажу тебе, это удалось. Сам на ней же и женился.
- Значит, мать Владислава…, - ахнула Ксения, поражаясь тому, что услышала. – И ты остался после того подле его отца? Служить ему, когда… когда…
- Дивишься? Дивись, панна. Не ведают москвитяне истинной преданности. Коли шляхтич клялся в верности, то верен будет до самого конца. А коли шляхтич полюбил, панна, то на всю жизнь, до гробовой доски. Запомни это, панна, запомни! – Ежи плюнул в чубук, гася огонек, а после принялся с силой стучать им о землю, выбивая выкуренный табак. – И я очень надеюсь, что ошибаюсь ныне, ибо то, что вижу, мне весьма не по нраву, панна, весьма. Bis ad eundem lapidem offendere (15) ...
- Что? – переспросила Ксения, насторожившись при незнакомом ей наречии.
- Ничего, - буркнул недовольно Ежи, поднимаясь на ноги. – Сгинет он из-за тебя, вот что! Как тогда едва не сгинул, - и, видя, что Ксения смотрит на него, то ли не понимая, о чем он речь ведет, то ли не смея поверить в услышанное, вдруг резко приказал, отступая в сторону от дверцы, что загораживал. - Иди в возок, панна, да отъезду готовься, солнце уж встало, а мы с тобой тут языками треплем. А ну геть!

И Ксения поспешила скрыться от него в темноте возка, едва не сбив при этом Марфу, что хотела выглянуть да поискать взглядом боярыню свою. И только потом, когда возок, скрипя колесами, двинулся в путь в сопровождении польских ратников, Ксения, взглянув на промчавшегося рысью рядом с возком Владислава, вдруг вспомнила его слова, сказанные ныне утром, что всколыхнули в ее душе бурю эмоций, так смутившую и перепугавшую ее саму.

«Что, если я последую твоему желанию?» - спросил он тогда, а она так и не выведала, что он имел в виду под этой короткой фразой. Так что же за ее желание был готов исполнить Владислав? На этот вопрос ответ, судя по всему, ей никогда не разгадать самой.



1. Свидетель (польск.)
2. Недель (польск.)
3. Слабак (польск.)
4. В Речи Посполитой православной веры держались в основном крестьяне, оттого и пошло такое название
5. Имеется в виду Брестская уния (1596г.), когда были объединены под папским началом и католическая, и православная церковь Речи Посполитой. Многие православные не приняли этого объединения, изменений, что повлекла за собой уния, были объявлены от того вне закона.
6. командир пешей либо конной роты в войсках РП
7. Тут: жизнью
8. Области в Молдавии. Имеется в виду битвы во время войны с Молдавией (конец XVI - начало XVII вв.), которую Польша считала подвластной территорией
9. человек, который назначается для надзора над крепостными крестьянами и выполнением ими повинностей
10. Тут: письмо
11. В РП - большое белое покрывало, надеваемое на голову и драпирующееся вокруг лица, шеи, плеч, а иногда и стана женщины
12. Никто не любит тех, кого боится (лат.)
13. К праотцам (лат.) На тот свет
14. До тридцати лет мужчина женится сам, после тридцати люди его женят, а после сорока женит бес
15. Дважды споткнуться о тот же камень (лат.)
_________________

Главу ещё вчера приметила, но у нас уже поздно было,не хотела впопыхах читать. Сегодня неторопясь наслаждалась. Ну что сказать? Очень хорошо! Мои аплодисменты твоему как ты плавно умеешь перекидывать мосток в беседе героев. Только что они обсуждали недавнее происшествие и вот он уже совершено логично в связи с этим разговором рассказывает о своих родителях. Такой естевенный поворот редко даётся нынешним авторам. Я-то знаю много самых разных книг прочла. И вообше весь монолог Владислава звучит выстрадано дышит болью. Теперь многое понятно. Как он мечится должно быть ныне!

Осознал ли он сам, что произнес? И какой глубокий смысл сокрыт в этих быть может невольно сказанных словах? Но если он не понял, то до Ежи уже всё дошло... Мудрый человек и преданный.. Хотя ему это не легко, наверное далось после всего. С трудом правда верится, что шляхтич всегда всегда остается верен клятве. Неужто Польша предателей не знала?
Эта глава заставила меня признать за героем его право мстить. Жаль только его время не создано для того, чтобы осознать одну простую и важную истину: Мщение придаёт будущему односторонний характер. Но каждому своё и в соответствии с маралью своей эпохи он прав. И у тебя, Марина, получается убедить в этом читателя... Вобше повествование ложится на душу. Стиль красивый и читается легко. Только вот здесь заметила:
Несколько коряво звучит по-моему. Некоторые слова можно убрать и разбить на два предложения. Например так:
Каким-то шестым чувством она распознала, что более не одна, кто-то стоял позади нее. Не было нужды оборачиваться, чтобы убедиться в том и увидеть кто это.
Но это только чистое ИМХО...
P/ S. Отметила странную закономерность: женщины и девушки с именем "Элен" у тебя закачивают жить трагически. Почему?
Благодарю за продолжение Не терпится узнать, что имел ввиду Владислав. Тайное желание Ксении вернуться в её объятья?
_________________

Спасибо, я очень стараюсь...


Да, согласна. Ему нелегко сейчас.
Как и Ксении, узнавшей полностью всю подоплеку ненависти Владислава к Матвею Северскому. Какие клубки чувств сплетены ныне в их душах!


Разумеется, знала. Но все поголовно шляхтичи считали себя всегда самыми-самыми, не признавая своих собственных ошибок и не прощая этих же ошибок другим.
Ежи у нас истинный шляхтич получается - преданный, верный, готовый на все ради того, кому хранит эту самую верность.



Перечитаю и обдумаю на досуге,


Нет, неосознанно вышло как-то...
Просто одно из редких имен, что подходит для полячки, к тому же и крещенной в православной вере.

Кстати, мне уже указали, что у меня есть еще одно своего рода повторение - главный герой носит фамилию, что начинается на "З" и заканчивается на "-ский". Тоже неосознанно получилось...


У нее было еще одно желание, которое она неоднократно озвучивала. Именно его и решил выполнить Владислав.

_________________

Марина, спасибо за продолжение!

бедная Ксения, такие кошмарные сны видеть может быть, после разговора с Владиславом они не будут слишком уж мучить её
разговор у героев получился очень... душевный и Владек рассказал о своём прошлом... вот уж действительно — сколько зла его семье Северский причинил! такому определённо стоит мстить!!! только не хочется, чтобы месть свершилась через Ксению...
удивило меня тоже, что Ежи мать Владислава любил... такая верность заслуживает огромного уважения!
_________________

Здравствуйте, Марина!
Извините за долгое отсутствие в Вашей теме! Я никак не могла найти слова, чтобы выразить свое мнение о Владиславе. Какое-то у меня двойственное отношение к нему. С одной стороны, он вроде бы неплохой человек, но эта месть... Тут писали, что признают его право мстить Северскому. Да, я тоже согласна с этим. Но его методы... Чем он лучше своего врага, если использует для мести невинную женщину? Он говорит Ксении, что не убьет ее, но не убьет именно потому что это она, Ксения. Значит другую убил бы? Кроме того, он знает на что способен Северский и, тем не менее, собирается вернуть ему жену. Скорее всего беременную чужим ребенком. И чего в таком случае стоит его обещание не убивать? Очень надеюсь, что со временем Вы сумеете изменить мое отношение к герою!
_________________

Пожалуйста!


Ну, увиденное, я полагаю, для любой психики не прошло бы бесследно. А как известно, если хочешь забыть, постарайся рассказать о том, что тебя мучает, и отпустить. Я искренне верю, что Ксении это поможет...


Как мы знаем, Владислав в итоге добьется желаемого. Даже скоро встретит своего врага...



Согласна с вами...

Мария , здравствуйте,

Да, давненько я вас не видела. Уже даже решила, что вам не понравилось мое новое творение... Но я рада, что вы по-прежнему здесь. Заходите обязательно, даже после больших перерывов - я всегда рада вас видеть


Вот такой у нас выходит Главный Герой! И я даже рада, что он не воспринимается сразу как рыцарь на белом коне в сверкающих доспехах, каким когда-то увидела его Ксения и полюбила. Красивого и доброго мы все полюбим, а вот полюбить человека истинного - уже намного тяжелее...

Помните, я про первый роман писала в комментариях - я не хочу видеть односторонних героев у себя в написанном? Потому как в человеке всегда живы две стороны, как в двуликом Янусе. Есть и зло, и добро. Только в определенные моменты над нами берет верх одна из сторон под действием эмоций и обстоятельств.
Вот и от своих героев я хочу такого: чтобы о них не было однобокого мнения, чтобы они действовали в тех или иных ситуациях в соответствии с реалиями, а не с тем, как должен вести себя герой или героиня этого жанра (хотя я уже вычленила себя невольно немного выше из жанра... видимо, и поэтому тоже...)

Про Владислава конкретно: Он - истинный продукт своего времени. Когда неоднократно видел смерть, когда сам не единожды убивал. Он видел многое, что выходило за грань понимания разумного человека, хотя было творением рук человечских.
Тогда любая эмоция у мужчины, кроме гнева, ревности, доблести и прочих истинно мужских эмоций, воспринималась, как слабость. Да и непозволительной роскошью были эти эмоции, ведь в любой момент можно было легко потерять то, к чему ты был так привязан, так любил.

А когда на такую душу, обездуховленную, я бы сказала, накладывается боль, разрывающая изнутри (когда все же теряешь близкого тебе человека, да еще теряешь вот так страшно, когда чужая рука отнимает то, что тебе было так дорого), то единственное желание остается - пойти и уничтожить ту причину, что привела к этой боли. Такая нехитрая философия того времени - убили твоих родных, пойди и убей, причини ту же боль, что причинили тебе. Я не утверждаю, что она верная, но она была.

Владислав у нас не только мучается болью потери. Он мучается еще к тому же и чувством вины перед своими близкими, что его не было рядом, когда все случилось. У него в голове живет, кроме мысли отмщения, мысль о том, что если бы он не уехал по своему эгоистичному желанию, убежав от проблем в семье, то ничего этого бы и не случилось. Не только месть толкает его вперед... есть еще самое разъедающее душу чувство - вина...

Вы признаете его право отомстить, я соглашусь с вами и с девочками. Действительно, у него есть это право. Только вот вопрос в том - воспользуется ли он им и какое оружие для этого выберет?
Вспомните, его слова - он захватил жену Северского не для того, чтобы осуществить через нее свою месть, а только для того, чтобы выманить Северского из вотчины в чистое поле, чтобы встретиться лиуом к лицу. Такова была его мысль: ведь мужчина должен броситься на помощь своей жене, даже не любя его, она ведь носит его фамилию, вошла в его род. Такова философия Владислава, сам бы он поступил именно.
Но он не учел сущности Северского, и у него на руках осталась Ксения.


Он может убить любую женщину, что захватит в плен. Может, и говорит об этом прямо. Только вот остается открытым вопрос - сделал ли бы он то, о чем говорит?
Я чесно вам скажу - мне хочется верить, что нет.
Вам, как читателю, я предоставила право думать то, что приходит в голову именно вам при восприятии этого персонажа, кстати, еще не до конца открывшегося нам .
А вы полагаете, что Владислав способен убить женщину? Хладнокровно, не в пылу битвы по неосторожности (да-да, в то время я могу допустить и такое, хотя и скрепя сердце), а рассчетливо.


Откуда? Он подозревает только, но не знает.
Для него то, что тот бьет жену - не удивительно, но недопустимо, конечно. И быть можно ведь по-разному - стеганул легко нагайкой, чтоб знала, что виновна, но не до смерти же быть боем, не до крови.
Грустно признавать, что за мужчиной того времени было право даже убить свою жену при определенных обстоятельствах (если он, разумеется, эти обстоятельства докажет). А по Руси вообще Домострой - настольная книга!

Но в одном с вами соглашусь - может муж покарать жестоко. Даже если она невиновна в том. Но не все же мужья такие были...
Это можно смело ставить Владсилаву в вину.
Если это есть в его планах...


Ну, как это? Свои-то руки чистые. Хотя только буквально, а не фигурально....


Я очень постараюсь
_________________

Это так, но всё равно Ксении первый кнут достанется... Муж на ней всё зло за то положение в котором он оказался. И мне даже страшно подумать как Северский это сделает... И самое обидное в этой ситуации то что Владислав если и отдаст мужу Ксению не достигнет желаемого. Ибо он когда была была убита его сестра и погибла мать он потерял не просто родных, а любимых Людей... А Северскому что? Ну пострадала его гордость, на честь рода легло пятно. Страшный удар? Да. Но он не сравним с душевной болью и чувством вины Владислава... К этому ещё прибавятся новые муки, когда он поймёт всю глубину страданий любимой.

Есть ли, нет ли - дело десятое, главное, что они были близки, а это прямой путь к зачатию. Он же не глупый человек, должен предвидеть такую возможность, и что Владек? Задумывается ли о том, как Северский поступит с его ребёнком?

Нет, сам я думаю, нет, но позволить это своим людям прекрасно может, как мы убедились.
_________________

По глубине душевных страданий - да, несравним.
Но то пятно, что легло на род Северского, да еще если она действительно будет возвращена ему с ребенком во чреве... О, в глазах людей это пострашнее мук душевных будет! Такой позор на голову и на весь род...
Такой только кровью смыть можно - и жены, к сожалению, и того, кто позор навлек.

Быть может, и оттого-то и сбегали обратно жены боярские, в плен попав единожды, обратно к полякам (есть и такие свидетельства). Ну, по чувствам, конечно, обратно бежали, но мне кажется, еще и из страха перед родней и мужем, в первую очередь.

Но я хочу еще раз повторить - планов взять в полон жену Северского и через нее творить месть не было у Владислава. Не было...


Не ставьте телегу впереди лошади пока... Мы ж еще столько не знаем...


Я еще раз хочу напомнить про его душевное состояние в тот момент. Потеря близких одно, а потеря любимой...

Тут захочется разворотить все напрочь.
Жаль, мне очень жаль, что тогда пострадали люди, в том числе женщины, но из песни слов не выкинешь. Мягкосердечный человек в то время долго не жил, увы, и был нонсенсом той эпохи...

Как сказал мне муж, когда я ему пересказала суть нашей беседы и канву романа - Мужчины это мужчины. Это вы, женщины, думаете прежде всего сердцем...
На жестокость отвечали жестокостью в то время, на кровь - кровью. Иного не знали...

Пошла я главу писать... а то так не закончу никогда...


_________________