Золотая гривна (ПИЛР)

 » 29-30

29.
...Харальд боялся только одного: что он захлебнется, - или тем, что безжалостно вливали в него, или тем, что тут же неудержимо требовало выхода наружу. Он не знал, сколько времени прошло с начала этой пытки, но казалось, что это была вечность. Ему затыкали нос и, заставляя открыть рот, лили и лили в него отвратительное пойло. Внутренности почти тут же отзывались на это спазмами, и Харальда выворачивало наизнанку. И все повторялось заново...
- Уф, - сказал полуголый, с блестящим от пота торсом, Бёдвар. – Сил моих больше нет!
- У меня косы хоть отжимай, - пожаловался Хельг, на котором тоже остались одни штаны.
- Ничего не понимаю, - сказал Торджер. – Может, дело в браге?
- Но мы же ее попробовали. Кислятина, конечно, но пить можно. – Бёдвар поморщился.
- Все понятно. – Торджер взмахнул рукой. – Он же конунг. И привык только к самым изысканным напиткам. Хельг, давай отправляйся на кухню, и принеси оттуда самую лучшую медовуху! И дверь открытой оставь, здесь дышать нечем!
Хельг вышел, но почти тотчас вновь вырос на пороге. За ним стоял юноша, держащий в руках бочонок.
- Это для мейконунга, - жалобно заскулил он. – Светлой госпоже не понравится, когда она узнает, что вы забрали это себе...
- Убирайся! – рявкнул на него Торджер. Юноша втянул голову в плечи и, отдав бочонок Хельгу, юркнул прочь.
– Попробуем. - Херсир вытащил затычку и приложился к бочонку. – Совсем другое дело! – восхищенно цокнул он языком. – Клянусь воронами Одина, отличная медовуха!
- И мне дай. - Потянулся Бёдвар.
- И мне тоже! – присоединился к товарищу Хельг.
Наконец, все трое утолили жажду. И вновь приступили к пленнику.
- Ну уж сейчас-то мы тебя напоим на славу! – произнес Торджер. – Хельг, зажимай ему нос!

... – О боги! Такая прекрасная медовуха! И вся на полу! – Это сказал Бёдвар. Они провозились с Харальдом еще какое-то время, но все их старания оказались тщетны.
- Готов прозакладывать моего Огненного, что мы не влили в этого мерзавца ни одной капли, - констатировал Торджер. – Что ж, ребята, хватит. Давайте-ка лучше обреем его.
- Сначала выпьем еще сами, - предложил Хельг.
- Это дело!
Харальд равнодушно лежал на своем ложе, почти не следя за мучителями, чувствуя только одно - как раскалывается от боли голова. Он не знал, виноват ли в этом удар, которым угостила его дочь Эриксона, или страшная духота и вонь, царившие в помещении, или все то, что ему уже пришлось пережить за этот бесконечный день...
Он вернулся к действительности, только когда раздался шум – как от падения тяжелого тела. Затем – хриплый хохот.
- Хельг, глянь-ка, наш хирдманн, кажется, вырубился!
- Я думал, в него куда больше может вместиться! Разбудить его?
- Ладно, пусть лежит. Мы и вдвоем справимся. Давай, держи конунгу голову. Сейчас она у него станет гладкая, как девичья попка!..
Харальд с удивлением услышал, что язык у Торджера заплетается, - впрочем, так же как у Хельга. А через мгновение вновь послышался грохот. И настала сначала тишина, а затем – громовой храп.
Харальд, сцепив зубы, приподнял раскалывающуюся голову и взглянул вниз. Слева от его ложа валялись на спинах тела Бёдвара и Хельга, справа – в неудобной позе, на боку, лежал Торджер, заснувший прямо с ножом в руке. Все трое крепко спали.
Что произошло? Не так много они выпили.
Однако думать об этом было не время. Надо было воспользоваться таким благоприятным обстоятельством и попытаться освободиться. Харальд судорожно задергался, но все было напрасно: веревки держали его крепко. Зато он разбередил головную боль, и она стала совершенно невыносимой. К горлу снова подкатила тошнота, он едва успел повернуть голову, и его вырвало.
- О боги, - пробормотал он, чувствуя, как течет по телу липкий пот, и бессильно обмякая в своих путах.
И тут где-то у порога послышался шорох; он был тихим, к тому же храп спящих заглушал его, но все чувства пленника были обострены до предела, и он отчетливо услышал этот новый непонятный звук.
Харальд лежал головой к двери, и не мог видеть, что там происходит. Но он мгновенно напрягся. Кто бы там ни находился – это не был друг. Друзей у него во Флайнгунде не было, только враги!
Между тем, шорох приближался. Как будто кто-то подкрадывался к пленнику. Тихо, осторожными мелкими шажками... Убийца? Харальд обычно ощущал опасность. Это не раз спасало ему жизнь. Но сейчас, как ни странно, он не чувствовал опасности. Или в том, что он ничего не чувствует, виновата его больная голова?
Он замер и даже смежил веки, изображая спящего. Шаги приблизились вплотную. Затем что-то сухое и холодное коснулось его лба. Он не выдержал и открыл глаза, которые тут же расширились от изумления.
Он увидел совершенно седые длинные волосы, сморщенное лицо и странно белые неподвижные глаза. Старуха?..
В следующее мгновение она отвернулась от него, вновь коснулась его пергаментно-бледной рукой с тонкими, похожими на сухие веточки, пальцами, уже в области шеи, и рука ее медленно стала передвигаться вниз по телу Харальда: по груди, животу, паху и, наконец, достигла того, что находилось ниже.
Потрясенный Харальд почувствовал, как ветвеобразные пальцы сжались на основании и неторопливо начали передвигаться к концу. Старуха что-то забормотала, как будто довольная тем, что видела и ощупывала с таким старанием.
Тут Харальда посетила ужасная догадка: безобразная карга послана к нему дочерью Эриксона! Та не удовлетворилась своей местью, и сейчас эта старуха попытается тоже его изнасиловать! Он представил на себе кривое сморщенное тело, и содрогнулся от отвращения.
- Хвала богам, всё на месте, - сказала вдруг старуха. – Ты ведь не спишь, Харальд Трехглазый. – Это был не вопрос, а утверждение. Но пленник предпочел промолчать. – Не спишь, я это знаю. – Она повернулась к нему вновь, и только тут он понял, что она слепа. – Ты мне не доверяешь. Напрасно. Отчего, по-твоему, эти трое храпят на всю округу? Я помогла им заснуть. Знаешь, у меня был когда-то брат. Он тоже не мог пить, его внутренности не принимали ничего, кроме воды. Когда Лисичка сказала мне...
- Лисичка? – Он нарушил молчание, удивленный этим именем, произнесенным ею. – Кто это – Лисичка?
- Сигни, наш мейконунг. Я называю ее Лисичкой, это ее детское прозвище. Так же называли ее родители. Я когда-то учила ее врачеванию, и она полностью доверяет мне и любит меня.
- А.
- Когда она сказала мне, что ты не пил в Йонсваку, я сразу поняла, в чем суть. Если человек не делает того, что обязан, - значит, он просто не может это сделать. Так вот, конунг: ради тебя я сегодня не только встала с постели, но и вышла из дома, что для старой больной женщины не так просто. Я не знала, что с тобой делает Лисичка, и беспокоилась...
- Неужели? Приятно, что моя судьба кому-то небезразлична.
- Насмехаешься? Напрасно. Да, твоя судьба волнует меня. У меня на то есть причина... Но о ней я промолчу. Итак, я вышла из дому – и вовремя. Я услышала сначала, как уезжала Лисичка, - я не успела с ней и словом перемолвиться, - а затем - как Асольф зовет Хельга и Бёдвара. У него-то я кое-что и выведала, и мне стало понятно, что задумал Торджер, херсир мейконунга. Я сказала Асольфу, чтоб он попросил на кухне для Торджера скисшую медовуху. Знала, что херсир и его люди захотят выпить что-нибудь получше. И поспешила в свою комнатку за снадобьем. Его я и добавила в бочонок, который по моему требованию мне дали якобы для мейконунга. Затем человек с бочонком оказался как бы случайно недалеко от этого сарая, где, как мне стало известно от Асольфа, тебя держали. Я прокралась сюда и стала ждать за дверью. Когда раздался храп, поняла, что дело сделано, и вошла.
- Но ты слепа. Как тебе все это удалось?
- Я слепа несколько лет. За это время я хорошо изучила расположение усадьбы Лисички, всех пристроек и ворот. Я не раз выходила ночью, когда мучилась бессонницей, из дому и гуляла не только по двору, но и по всем закоулкам... Но давай освободим тебя. У меня есть нож. Я разрежу веревки на твоей правой руке, а дальше ты сам. Уж прости, если я сослепу тебя пораню.
- Я понимаю.
Вскоре он смог освободить правую руку. Но она висела, как плеть, и тут снова ему помогла старуха: она разминала ее, пока по коже не побежали мурашки, и Харальд наконец почувствовал ее. Как ни странно, головная боль во время массажа почти затихла.
Он разрезал путы на левом запястье и щиколотках, и через некоторое время с наслаждением встал на ноги. Недолго думая, он раздел Торджера и облачился в его одежду.
- Как тебя зовут? – спросил он затем свою спасительницу.
- Гальдорфинн.
- Благодарю тебя, Гальдорфинн. Я не забуду того, что ты сделала. Если тебе что-то понадобится…
Старуха захихикала.
- Что может мне понадобиться, конунг? У меня есть все, что нужно: мой дом, моя Лисичка, мои руны и мои травы…
- Подожди! – догадался Харальд. – Ты - знахарка? Та самая, которая в Рисмюнде лечила отца… - Он запнулся. Но Гальдорфинн согласно закивала:
- Да, это я. Я вылечила отца Лисички, когда Рагнар Беспутный так вероломно поступил с ним. Я научила Лисичку премудростям лекарского искусства. Благодаря мне она и латыни выучилась… Но тебе надо идти, Харальд Трехглазый. Я слышу – приближаются всадники, их много. Это твои люди. Они близко. Поспеши к ним и немедленно уезжай из Флайнгунда!
- Да уж, с меня хватит местного гостеприимства.
- Это правда, с тобой обошлись здесь неласково. Но не только поэтому я хочу, чтоб ты поспешил. В Рисмюнде тебя ждет женщина.
- Женщина? – Харальд удивленно глядел на старуху. – Ты ошибаешься, Гальдорфинн. Никакая женщина меня не ждет.
- Так сказали мне руны.
- Как ты можешь гадать на рунах, ничего не видя?
- Мои пальцы видят вместо глаз, конунг. Я знаю на ощупь каждую руну, каждый вырезанный на ней знак. Тебя ждет встреча с женщиной, и ты не должен откладывать ее, ибо встреча эта принесет тебе счастье!
- Твои слова – загадка для меня, – произнес Харальд.
- Ты скоро все поймешь. Иди же. Я не прощаюсь с тобой. Мы еще встретимся.
- Встретимся?
- И тоже очень скоро.
- Вот тут ты точно ошибаешься, Гальдорфинн! Я больше никогда не вернусь сюда. Если только ты не приедешь в Рисмюнде.
- Я никуда не поеду, - таинственно улыбнулась старая знахарка. – Но мы встретимся. Запомни мои слова.
Харальд не стал разубеждать ее. Старуха мудра, но явно немного не в себе.
Он уже твердо решил, что забудет про Флайнгунд и жестокую дочь Эриксона. Что навеки похоронит все, что с ним случилось, в глубинах памяти. Он сможет забыть!
- Прощай и еще раз благодарю тебя, - сказал он и направился к двери. Но внезапно что-то в дальнем углу привлекло его внимание. Он подошел и поднял с земляного пола золотую гривну. Это украшение живо напомнило ему обо всем, что случилось так недавно, и он готов был швырнуть гривну туда же, где нашел ее, но передумал.
- Возьми, Гальдорфинн, - произнес он и сунул украшение в руку старухе. Она как будто не удивилась. Она ощупала то, что он дал ей, и улыбнулась:
- Золотая гривна рода Флайнгунд!
- Да.
- Зачем ты даешь мне её? Что я должна с ней делать?
- Мне все равно. Отдай своей госпоже, которая сорвала ее с себя. Или выброси.
- Нет. Раз Лисичка отказалась от нее, - гривна вновь принадлежит тебе, конунг. Поверь мне, она тебе еще пригодится.
- Пригодится?..
- Когда ты вернешься, ты снова наденешь ее на шею моей Лисичке.
- Этого никогда не будет.
Но Гальдорфинн не слушала его. Она повернула голову, будто прислушиваясь к каким-то звукам, доносящимся извне, а затем подтолкнула Харальда к двери.
- Иди, конунг. Твои люди уже въезжают во двор усадьбы. Иди! И да пребудет над тобой милость богов.
- И над тобою, Гальдорфинн. Прощай! – И Харальд, спрятав гривну на груди, вышел из сарая.

30.
...- Ты обманула меня, Гальдорфинн. Обманула! – Лицо Сигни пылало от ярости. Она схватила старую финку за плечи и затрясла изо всей силы.
- Лисичка, я не яблоня, и яблоки с меня не посыплются! – едва смогла выговорить Гальдорфинн. – В чем я обманула тебя? Что тебя так рассердило?
- Что? – выдохнула Сигни. – Что меня рассердило? То, что находится у меня в животе! То, что ты обещала вытравить!
- Вытравить? Никогда не обещала тебе такого, Лисичка.
- Не называй меня Лисичкой! И как это ты не обещала? Я пришла к тебе за помощью. Ты сказала, что соберешь для меня нужные травы. Я варила питьё и принимала его три луны! По твоему совету не пила ничего, кроме воды! И что же? У меня живот! Ребенок остался во мне!
- Дай пощупаю. Ну уж и живот! Животик. Может, ты просто переела.
- Гальдорфинн! – взвилась Сигни. – Я не переела! Я беременна!
- И прекрасно.
- Что?!!
- Вспомни наш разговор. Ты сказала, что была с Харальдом, и попросила помочь тебе. Больше ты ничего не говорила. Что могла я подумать? Что моя Лисичка была с мужчиной, и хочет от него ребенка…
- Ты так подумала?!!
- Ребенок – это же чудесно, девочка моя. Кто откажется от такого подарка, который посылают ему сами боги?
- Подарка?!!
- Конечно. И я сделала все, что могла: ты пила травы, которые укрепили и тебя, и твое дитя, чтобы ты родила здорового и сильного малыша…
- Здорового и сильного?!! – Сигни почувствовала, что ее разбирает смех, странный, противоестественный. Она опустилась на колени рядом с ложем старой знахарки. – Гальдорфинн! Я не хотела этого ребенка! Что мне делать?
- Ничего. Через шесть лун ты родишь. Я приму у тебя роды. Не переживай, все будет хорошо.
Сигни не выдержала – и расхохоталась. Одновременно из глаз ее катились слезы. Впервые в жизни она ощущала себя такой несчастной и растерянной. Ребенок! Рука ее невольно легла на живот. На самом деле он был все еще почти плоский, но были и другие изменения, которые она чувствовала в себе, но до сегодняшнего дня приписывала действию трав Гальдорфинн.
Обманула ли ее старая знахарка или нет – какая разница? Ребенок живет и растет в Сигни, и ей придется его родить. Упреки, ругань, злость – ничто не поможет ей. Как говаривал отец: «Если по собственной глупости увяз в болоте, отправься к Хель*, по крайней мере, достойно, не рыдая и взывая о помощи, а напевая веселую песню».
А Сигни чувствовала себя сейчас именно так – увязшей в болоте. По самую шею. Она глубоко вздохнула, заставляя себя успокоиться. Выход должен найтись. Если не удалось избавиться от ребенка Братоубийцы – значит, надо найти ему его отца. И поскорее.
- Он не Братоубийца. Долго ли ты будешь его так называть? – Услышала она голос Гальдорфинн и поняла, что разговаривала вслух сама с собой. И снова в Сигни вспыхнула ярость. Все последнее время Гальдорфинн, когда исподволь, когда открыто пыталась поговорить с нею о конунге Рисмюнде. И всякий раз Сигни резко, а порой и грубо, прерывала эти речи. Она не хотела никогда больше слышать об этом человеке!
Но, как бы она ни старалась, слухи о нем все равно достигали ее ушей. О том, как приветствовали его возвращение в Рисмюнде; как радовались люди тому, что он жив и здоров; как за короткое время он сумел заслужить всеобщее уважение как мудрый и справедливый правитель. И никто более не называл его Братоубийцей.
Но эти слухи лишь усиливали злобу Сигни. Чем больше хорошего слышала она о Харальде, тем большая ненависть переполняла ее сердце. Но была ли эта ненависть направлена только на него? Или она ненавидела и себя за то, что причинила ему?
Порой в ней как будто скрещивались два меча, один из которых служил защитой Харальда, а другой – нападением на него. И, чем сильнее становилась оборона, тем яростней делались атаки.
Сигни снова вздохнула и взяла мешочек с рунами. Это поможет ей успокоиться и принять верное решение...
Уже целую луну она жила в Свальдбрюде. Она вернулась во Флайнгунд лишь на следующее утро после того вечера после Йонсваки, на загнанной чуть не до смерти Белогриве. И узнала, что Харальд уехал со своими людьми. Сигни, хотя и еле держалась на ногах от усталости, тоже решила немедленно покинуть Флайнгунд. Все здесь напоминало о Братоубийце и том, что произошло между нею и им. Это было невыносимо.
Сначала она поехала в свое северное поместье, находившееся у подножья гор. Но и там прожила недолго. Что-то гнало ее, и она отправилась на запад, но затем передумала и повернула на восток, в Свальдбрюде. Это поместье со всеми окружающими его землями досталось ее отцу как приданое жены, Альфлауг; оно не было таким богатым, как Флайнгунд, где кипела жизнь, куда съезжались торговцы не только из соседних, но и из далеких краев, где было раздолье и воинам, и купцам, и ремесленникам.
В Свальдбрюде было гораздо спокойнее, и поначалу Сигни наслаждалась тишиной и благодатью, царившими здесь. Она, которая всегда была полна кипучей энергии, неожиданно почувствовала тягу к неспешной мирной жизни. Здесь многое напоминало ей о матери и деде с бабкой, к которым Альфлауг нередко привозила сыновей и дочь. В воспоминаниях о прошедшем детстве и давно умерших близких была невыразимая сладкая горечь. Сигни и прежде испытывала ее, но не так сильно; сейчас же настроение девушки менялось по нескольку раз в день, и она могла улыбаться своим мыслям о былом, а через мгновение залиться слезами.
Но вскоре все нарушилось. Она отправилась в свою поездку с небольшой охраной, не взяв даже Торджера, рвавшегося ехать с ней. И тут нагрянули ее воины, и тихая усадьба наполнилась громкими голосами, лязгом металла, ржанием лошадей.
Воинов возглавлял Торджер. Он был готов к вспышке гнева Сигни, ведь он действовал без ее позволения; но она, наоборот, обрадовалась приезду друга. Да и своим людям тоже. В ней снова что-то переменилось; ей захотелось бурного веселья и развлечений: охот, хольмгангов*, пиров.
Теперь дня не проходило без того, чтобы в Черном лесу, окружавшем Свальдбрюде, не загоняли зверя, не скрещивались мечи, копья или топоры на площади перед усадьбой конунга, не проводились конные или пешие состязания. А затем до глубокой ночи шли шумные застолья, звенели кубки с медовухой, звучали песни скальдов.
Сразу вслед за викингами приехала и Гальдорфинн. Сигни не поверила своим глазам, когда увидела в возке, остановившемся во дворе усадьбы, старую финку. Кто мог подумать, что больная женщина ее возраста пустится в такой нелегкий путь? «Я должна быть рядом с тобой. - Вот все, что услышала на свои упреки Сигни. – Скоро ты все поймешь».
Гальдорфинн поселили в маленькой комнатке рядом со спальней Сигни, откуда старуха ни разу не вышла. Большую часть дня она проводила так же, как во Флайнгунде: разбирая коренья и травы, которые приносили ей по приказанию мейконунга служанки, или гадая на рунах. Сигни часто навещала ее поначалу, и в первый же день приезда Гальдорфинн запретила девушке пить крепкие напитки, объяснив это тем, что действие снадобья, которое принимала Сигни, может прекратиться.
А затем старая финка начала заговаривать с Сигни о Харальде, и девушка стала приходить к ней все реже. Но и без Гальдорфинн было кому рассказывать о конунге Рисмюнде: Свальдбрюде находился близко к границе владений Братоубийцы, оттуда постоянно кто-нибудь приезжал и останавливался в обширной усадьбе мейконуга. Почти ежедневно Сигни потчевали новостями из Рисмюнде, и имя Харальда звучало постоянно, бередя незаживающую в душе рану...
- Что показывают тебе руны?
Этот вопрос вывел Сигни из глубокой задумчивости. Она бросала знаки уже третий раз, но даже не смотрела на то, что выпадало.
- Сейчас взгляну. Я вижу... свадьбу. Да, свадьбу, Гальдорфинн! Но чью?..
- Конечно, твою.
- Не может быть. Брошу еще раз. Да, снова свадьба! Ты была права – женщина и корона. Это, несомненно, я. А это что? Мужчина и корона... И что это значит?
- Ты должна знать, что это означает. Ты выйдешь замуж за конунга.
- За конунга? – Сигни зло смешала руны. - И кто же он, этот конунг?
- Кто знает, что подразумевают древние знаки...
Сигни подозрительно взглянула на старуху. Что-то подсказывало ей, что Гальдорфинн намекает на Братоубийцу. Но старая знахарка, казалось, была полностью поглощена какими-то кореньями, которые она старательно обнюхивала. Белые слепые глаза ее равнодушно смотрели мимо девушки.
- ...Но они никогда не лгут, - закончила Гальдорфинн.
Сигни встала.
- Я знаю, кого имеют в виду руны, - решительно сказала она. – Они правы: моя свадьба близко. Совсем скоро я выйду замуж.
- Ты уходишь?
- Да. Мне нужно поговорить с одним человеком.
- Хорошо подумай, прежде чем принимать решение.
- Оно уже принято, и ничто не изменит его, - спокойно сказала Сигни.
«Торджер будет рад, когда я скажу ему», - подумала она, выходя.

Но Торджер вовсе не обрадовался. Меряя широкими шагами поляну, на которой он до прихода Сигни упражнялся с топором, он выглядел взбешенным как никогда. Лицо стало темным, янтарные теплые глаза его горели огнем, которого Сигни не приходилось видеть прежде.
- Значит, ты предлагаешь мне взять тебя в жены, чтобы никто не узнал, что ты носишь ублюдка Трехглазого? Благодарю тебя за эту честь, светлая госпожа!
Сигни вскочила с поваленного дерева, на которое опустилась в ожидании ответа своего друга.
- Не смей так говорить о моем ребенке! Он – будущий конунг, и он не ублюдок! Я не допущу, чтобы его так называли!
- Лучше б ты не допустила, чтоб он вообще появился в твоем животе! – злобно выкрикнул Торджер. – А, если уж допустила, – могла бы за это время избавиться от него!
- Я пыталась. Но у меня не получилось...
- Плохо пыталась.
- Такова была воля богов. – Сигни не хотелось ссориться с ним, хотя с каждым мгновением в ней нарастало желание влепить ему пощечину. Как он смеет так разговаривать с ней, своей госпожой?.. Она понимала его чувства, его ревность и злость, но и он должен понять ее.
- Воля богов?!! Нет, это была твоя воля, твое желание! Если б он надел на тебя гривну, я бы оправдал тебя. Это украшение обладает тайной могущественной силой. Но нет, тогда на тебе еще не было гривны. Ты отдалась ему сама, сама возжелала его!
- Хватит, Торджер. Викинг в честном бою не бьет упавшего противника, а помогает ему подняться. Зачем же ты топчешь меня, когда я оступилась?
- Потому что я нужен тебе только как прикрытие твоего греха. Сигни, - он подошел к ней и взял ее за плечи, - Сигни, люби ты меня, - даже если б ты ждала не одного, а трех детей, - я бы с радостью взял тебя в жены!
Сигни почувствовала, что смягчается. Он так сильно ее любит! Она призналась себе, что, окажись на его месте, тоже испытывала бы страшную злость.
- Я люблю тебя, - твердо произнесла она, глядя прямо ему в глаза. Его пальцы сжались сильнее.
- Не так, как мне нужно.
- Я полюблю тебя так, как тебе нужно, Торджер. Со временем. Пока же давай сыграем свадьбу, и как можно скорее.
Он отпустил ее, тяжело дыша. На мощной шее его вздулись вены, подбородок выпятился и даже слегка задрожал от сдерживаемого волнения.
- И кем я буду около тебя? Отцом твоего ребенка – и только? Буду, как нянька, возиться с ним, пока ты будешь править?
Сигни поняла, чего он хочет. Она в волнении сжала руки. В конце концов, ей это предсказали руны. Такова воля богов. Это будет расплатой за ее легкомыслие.
- Нет, Торджер. Ты не будешь только отцом ребенка. Ты станешь конунгом.
Глаза его вспыхнули, налитое кровью лицо просветлело.
- Ты отдашь мне свою власть? Правда?
- Правда. В день нашей свадьбы я объявлю о том, что ты – конунг.
- Обещаешь?
- Пусть никогда мои сыновья, и их сыновья и внуки не увидят светоносных мечей в зале Валгаллы*, если я говорю неправду.
- Тогда, Сигни, дочь Эриксона, - медленно произнес он, - если ты клянешься, что я стану конунгом, и обещаешь полюбить меня, как я люблю тебя, я возьму тебя в жены!
- Клянусь... и обещаю, - тихо ответила Сигни. Ей не понравились огоньки в его глазах, его откровенная радость, когда она сказала, что он станет конунгом. Но обещанного не воротишь.
- Нам надо подумать, как сделать так, чтоб никто не усомнился, что это наш с тобой ребенок, - промолвила она.
Он усмехнулся.
- Об этом не беспокойся! Разве ты забыла, что наутро после Йонсваки возвращалась из леса со мной? Я еще тогда тебе сказал: хорошо, что нас увидели вместе. Многие считают, что ту ночь ты провела со мной, и спрашивают меня: когда же ты женишься на Сигни?
- И никто ни о чем не подозревает? Ведь Братоубийца при всех моих воинах говорил, что провел ночь Йонсваки с рыжей красавицей...
- Может, кто-то что-то и заподозрил. Асольф, например; он как-то намекнул мне, что догадывается, кто была та Марит, о которой говорил конунг Рисмюнде. Но он не из тех, кто язык на прялку накручивает.
-Да, он посмеяться любит, но он не болтун, - согласилась Сигни. Торджер вдруг подхватил ее и закружил по поляне.
- Сигни, о Сигни! Ты станешь моей женой! Как я счастлив!
Она вдруг вспомнила такие же сильные руки, державшие ее легко и бережно, и пламя костров будто вспыхнуло перед глазами, в ноздри поплыл дым, в ушах зазвучали смех и веселые голоса. Как недавно было это, и как она была счастлива тогда!..
- Отпусти меня. Отпусти! – Она рванулась из его рук, и он разжал их. Наверное, на лице ее явственно отразились обуревающие ее чувства, потому что он снова помрачнел.
- Послушай, Сигни. Мы все равно скоро поженимся, и все считают, что мы уже были близки, так чего нам ждать? Давай с сегодняшнего дня жить вместе. Что скажешь?
- Нет, Торджер. Подождем до свадьбы.
- Ты не понимаешь. Я предлагаю это ради тебя – и твоего ребенка.
- Что это значит?
- Ты же хочешь, чтобы я стал ему настоящим отцом? И я хочу. Хочу думать, что это мой собственный сын. Просто рожденный, как случается, до положенного срока. И, если ты согласишься начать жить со мной прямо сейчас, – я быстрее и легче привыкну к мысли, что он зачат мной.
В его словах был смысл, и Сигни задумалась. Не было ничего предосудительного в том, что молодые начинали жить вместе до свадьбы, и только в самых строгих семьях девушкам не разрешали переходить в дом жениха до положенного обряда.
Но Сигни в глубине души противилась предстоящему. Однако, она не находила поводов для отказа. Как легко было раньше ей приказывать Торджеру, заставлять его делать то, что хотелось ей! Теперь все изменилось. Отныне и до конца жизни ей надо научиться подчиняться ему.
Он словно понял ее колебания, шагнул к ней и обнял.
- Сигни, любовь моя, согласись, и ты увидишь, как все будет чудесно. Я сделаю тебя счастливой!
Она тихо вздохнула, готовая сдаться. Он прижал ее к себе крепче и пробормотал хрипло:
- Я так хочу тебя, моя красавица! Дай мне свои губки… Дай! – Он приподнял за подбородок ее лицо и жадно прижался к ее губам, пытаясь приоткрыть их. Его ладони зашарили по ее телу, обхватили ягодицы, прижимая их к своим возбужденным чреслам. И вновь она вспомнила другой поцелуй, на холме, под сосной… И уперлась руками в грудь Торджера, отвергая, отталкивая его.
- Нет! Нет! – Ей пришлось применить всю силу, чтобы вырваться из кольца его рук. Она смотрела на него, красного, возбужденного, с исказившимся от страсти лицом и дрожащим подбородком, и вдруг поняла, что он смешон ей.
- Сигни, но почему? – воскликнул он.
- Я… я… - Она пыталась подобрать подходящее объяснение, но в голову ничего не приходило. Но нет, пришло! – Торджер, я не могу пока жить с тобой. Гальдорфинн... она сказала мне, что я могу потерять ребенка, если не буду осторожной с... тем, что ты предлагаешь. А теперь, когда ты согласился стать ему отцом, я не хочу потерять это дитя. И ты, конечно, тоже, не правда ли?
О боги, а у нее неплохо получается! Вот и начинается ее семейная жизнь, - со лжи и обмана.
Торджер молчал, тяжело дыша, сжимая и разжимая свои большие, покрытые светлыми волосками, кулаки.
- Хорошо, - наконец, после продолжительного молчания, произнес он. – Подождем до свадьбы. Надеюсь, после нее угроза жизни твоему младенцу исчезнет.
- Я тоже надеюсь, - поспешно, с облегчением сказала девушка.
- Назначь день нашей свадьбы, Сигни.
- В следующее полнолуние.
- Прекрасно. Мы сыграем свадьбу во Флайнгунде?
- Нет. Давай здесь, в Свальдбрюде.
- Почему здесь?
- Не знаю. Мне так хочется. Торджер, - она положила руку ему на плечо, - я пока все еще мейконунг, не забывай этого.
Его подбородок выпятился, но он кивнул.
- Конечно. Но во Флайнгунд надо послать за всем необходимым. И позвать на торжество твоих и моих родных.
- Я все сделаю, не волнуйся. Сейчас же пошлю людей. – Она опустила руку и повернулась, чтоб идти, но он схватил ее запястье и крепко сжал.
- Ты не передумаешь? Выйдешь за меня?
Она слабо улыбнулась:
- Торджер, все решено. – И направилась к усадьбе.

Когда она скрылась за деревьями, Торджер схватил свой топор, воткнутый в пень и, размахнувшись, метнул его в молодую березку, стоявшую на другой стороне поляны. Верхушку снесло напрочь, и она с шумом обрушилась вниз.
Торджер грубо выругался. О, если б это была голова проклятого конунга Рисмюнде!..
Он снова заметался по поляне. Неудовлетворенное желание жгло его. Что ж, до следующего полнолуния не так далеко. А пока он найдет, с кем утолить голод тела. Не одна местная бабенка заглядывалась на него. Пожалуй, он сходит к той, большегрудой, светленькой, которая так призывно улыбалась ему вчера утром.
Конечно, придется быть осторожным. Сигни в последнее время сама не своя, может и передумать, что бы там она ни говорила. Если она узнает, что он почти накануне их свадьбы с другой тешился, неизвестно, как она себя поведет.
Их свадьба!.. Неужели это все же случится? Он станет мужем прекрасной Сигни... и конунгом Флайнгунда! Две его заветные мечты исполнятся! О да, ради этого можно простить Сигни и то, что она не девственна, и этого ублюдка, которого она носит.
Торджер усмехнулся. Неизвестно, выносит ли она ребенка. Если она пыталась от него избавиться, вряд ли он родится – если родится – крепким. Скорее всего, он не проживет и одного лета.
Что он так расстраивается? Все складывается наилучшим образом. Он будет конунгом, Сигни нарожает ему детей, и его первенец – настоящий первенец - станет его наследником...
А, вот что настораживает его, - она его не любит. Дело поправимое! Торджер, выше голову! На твое умение - доставить удовольствие не только себе - ни одна женщина еще не жаловалась.
Ты опасаешься, что она любит Трехглазого? Чушь. Она говорила, что он – враг ее рода. Для Сигни честь рода превыше всего. Тогда почему она отпустила его, продержав столько времени в сарае для рабов, совершенно здоровым? Может, и не таким уж здоровым. Может, ее старуха-финка придумала для него какую-нибудь изощренную пытку, которая не затронула его тело, но истерзала все внутри. Ведь вид у Харальда был такой, будто его и впрямь пытали.
Этот вывод улучшил настроение Торджера еще больше. Сигни не любит его, но и Харальда она тоже не любит, в этом сомнений нет. Он поднял свой топор и, помахивая им, направился вслед за Сигни к усадьбе. Надо сообщить воинам, что он скоро женится. Новость разлетится быстро. Если все в Свальдбрюде узнают, что у него с мейконунгом свадьба в следующее полнолуние, Сигни не так просто будет пойти на попятный.
Торджер широко улыбнулся. Что за сомнения! Он женится на своей любимой и станет конунгом! Хвала Одину, которому он не раз приносил жертвы, - его чаяния наконец исполнятся, и очень скоро!

*Хель – хозяйка загробного мира. К ней попадают все умершие, кроме героев, погибших в бою, которых девы-валькирии забирают в Валгаллу.
*Вместо огня Валгалла освещалась блестящими мечами.
*Хольмганг – поединок двух викингов. Велся по определенным правилам, напоминая дуэль.

Вот так всегда- на самом интересном месте ;((
Как же повезло Сигни с знахаркой! Травки захотела - получи, укрепи здоровье... своё и ребёночка ;))
Слегка смутила меня замена кастрации изнасилованием- всё же дева накануне потеряла девственность и предположительно не сведуща в подобных играх, но... воля автора-закон ;)
А Торджер жжот - уже ведёт себя по свински, что дальше то будет, когда корону нацепит? Включила бы мозги, правительница!
И так интересно, что за женщина ждала Харольда дома, неужели мать нашла сына и сделает его счастливым? Что же предсказали руны? Ох, Гюльнара, в каждой главе раскрываешь тайны и подкидываешь новые манки.
Спасибо, написано очень легко и занимательно.
___________________________________

спасибо за проду!!!!ну вот что ж такое, прицепилась она к этой мести, уже и сама понимает, что не права была, а уперлась, еще и замуж собралась((((

Чем дальше, тем все интереснее и интереснее.
Спасибо, Гюля!
_________________

Как Сигни унизила Харальда...((( И как жестоко над ним поиздевались ее воины...((( Очень его жалко(((
А Торджер не дремлет, добился чего хотел!
Спасибо за продолжение, жду, что же будет дальше!

слава Гальдорфинн! спасла беднягу! а то вообще неизвестно чем бы эти издевательства для него закончились!

ну вообще! какой на фиг из Торджера конунг! совсем Сигни с ума сошла!

Гюльнара, спасибо за продолжение!

 » 31-32

31.
- Сынок, расскажи, что тебя гнетет. Откройся мне. Твоя печаль разрывает мне сердце.
Харальд повернулся в своем кресле, посмотрел на сидящую рядом мать, и его затопила волна нежности. Его мать!.. Она здесь, рядом с ним!
Гальдорфинн оказалась права – его ждала в Рисмюнде женщина. Это была она, его мать. Он не поверил своим ушам, когда Кюн сообщил ему, что приехала какая-то женщина, назвавшаяся его матерью.
Еще невероятней была история ее приезда. Не так давно до земель викингов дошел слух, что в Бретони готовится к отплытию корабль, доверху нагруженный золотом. Три драккара подплыли к берегам франкских земель, желая захватить такую богатую добычу. И тут неожиданно на них напали несколько франкских кораблей. После горячей схватки два драккара были подожжены, а третий, на котором находился предводитель, был захвачен.
Каково было удивление предводителя, когда перед ним предстал его победитель! Им оказалась женщина. Она объяснила, что слухи о судне с золотом – всего лишь ловушка, нужная для того, чтобы поймать викингов.
«Ты получишь свободу, если обещаешь отвезти меня к моему сыну. Я знаю, что слово людей вашего края священно, и ты не обманешь меня».
«А кто твой сын?»
«Харальд, которого вы прозвали Трехглазым. Конунг Рисмюнде».
Изумленный предводитель дал слово, которого требовала незнакомка. И привез ее и нескольких человек из ее свиты в Рисмюнде.
Так Юдит, вдова герцога Анжу и дочь герцога Бретонского, оказалась там, где когда-то попала в лапы Рагнара Беспутного и стала против воли его наложницей. Она приплыла в Рисмюнде вскоре после кораблей Харальда, которые вернулись без своего конунга, пропавшего во время шторма у берегов Флайнгунда.
И не только прорицатель, сообщивший, что Харальд жив, побудил воинов отправиться обратно во Флайнгунд; Юдит тоже настаивала на том, что ее сын не мог умереть. Материнское сердце не обмануло: Харальд вернулся в Рисмюнде, и она, наконец, смогла прижать его к своей груди.
Счастье Харальда, обретшего мать, было бы безмерно, если б не воспоминания о дочери Эриксона и обо всем, что произошло с ним во Флайнгунде. Напрасно пытался он забыть об этом. С каждым днем чувство перенесенного стыда и жажда мести все сильнее овладевали им. Он плохо ел, мало спал и ни разу со дня возвращения не лег с женщиной. Дела, требующие его внимания и решения, как правителя края, радость встречи с матерью, - ничто не могло заставить его отвлечься от горьких мыслей и унизительных воспоминаний.
...Вот и сейчас он снова погрузился в мрачные раздумья, и вопрос матери застал его врасплох.
- Я вовсе не печален, мама. Тебе кажется.
- Нет, Гарольд. – Она говорила, так же как и он, на франкском языке, хотя уже довольно сносно владела и языком викингов, который, по ее словам, начала изучать еще в Бретони. – Я ясно вижу: что-то гложет тебя. Откройся мне.
- Ты ошибаешься.
- О нет! Я говорила с твоим другом Кюном, и он сказал, что ты стал совсем другим. Да я и сама вижу, что ты худеешь и бледнеешь с каждым днем. Слышу, как в своей спальне ты ворочаешься на постели, не в силах заснуть. А вчера ты был такой мрачный! Вовсе ничего не ел и не ложился – метался всю ночь по комнате, как пойманный зверь... Это разрывает мне сердце, сынок. Кому как не мне ты можешь высказать все, что лежит у тебя на душе? Твое недоверие больно ранит меня. У нас не должно быть тайн друг от друга.
- Мама... – Он встал, подошел к ней и, сев на пол у ее ног, положил голову ей на колени. Ее пальцы нежно погладили его густо заросший подбородок, потом начали перебирать его длинные сильно отросшие волосы. – Это тяжело. Я стараюсь забыть все и не хочу вспоминать.
- Я понимаю. Но, поверь, тебе станет легче, если ты расскажешь мне. Это как гнилая кровь в гнойнике, которую надо выпустить.
- Может, ты и права. – Он обнял ее ноги и медленно заговорил. Он рассказал почти все. Но она, конечно, поняла и то, о чем он умолчал. И – мать оказалась права – ему, действительно, полегчало.
- В каком ужасном краю ты живешь, - сказала она после долгого молчания. – Ни одна христианская девушка не сделала бы подобного.
Он улыбнулся ей в колени. Мать была набожной католичкой, и даже сюда привезла священника.
- Я думала, она просто отвергла тебя, - продолжала Юдит. – Как я не догадалась, что уязвленное самолюбие не может нанести такую рану! Но скажи, сынок: что произошло вчера?
- Вчера пришло известие: она собирается замуж.
- Это так расстроило тебя?
- Да. Она будет счастлива. Как это может радовать меня? Я хочу ее крови. Ее стонов. Хочу...
- Не продолжай! – вскрикнула Юдит. – Я не верю, что ты впрямь желаешь этого, пусть и столь бессердечной женщине!
Харальд смущенно замолчал. Мать не раз говорила ему, как рада, что он не напоминает характером Рагнара Беспутного. Она приподняла его голову, заглядывая ему в лицо.
- Ты не такой, Гарольд! Ты не жесток и не кровожаден. Не правда ли? Ты добр и благороден, все знают это.
- Мама, тут задета моя честь...
- Задета честь – или твое сердце? Что ты испытываешь сейчас – жажду мести или ревность? Ответь мне, сынок!
Он не выдержал ее напряженного взгляда и опустил глаза.
- Я не знаю. Все так смешалось...
- Значит, ты все еще любишь ее. И ревнуешь к ее будущему мужу. О Гарольд, это так очевидно!
Он вскочил.
- Мама, это не так!
- Ненависть и любовь иногда идут рука об руку, и не так просто распознать, что из этих двух чувств глубже. Мне это хорошо известно, - печально сказала Юдит. – Попробуй представить, что она перед тобой, твоя пленница, израненная и крепко связанная. Скажи: что ты сделаешь? Прикажешь казнить ее? Подвергнуть страшным пыткам?
Он закрыл глаза, и его воображению предстала эта сцена. Он глубоко вздохнул.
- Ты права. Я не смогу отдать такие приказы. Я освобожу ее.
- Это значит – ты любишь ее.
- Я сам себе противен. – Лицо его выразило отвращение. - После всего, что она со мной сделала, - продолжать любить ее? Это значит одно: что я – слабак и ничтожество.
- Гарольд, я уверена, что ты силен не только телом, но и духом! Но наше сердце не подчиняется рассудку. Примирись с этим. И давай подумаем, что мы можем сделать. Наверное, у тебя есть решение?
- Я думаю над этим.
- Расскажи, что ты хочешь делать?
- Отправиться в Свальдбрюде, захватить ее в плен, а голову ее жениха насадить на кол.
- Он заслуживает смерти за то, что пытал тебя, - кивнула Юдит, и Харальд удивленно взглянул на нее. Она улыбнулась. – Сынок, за тебя я сама перегрызу кому угодно горло, и никакие христианские заповеди не остановят меня.
- Значит, ты одобряешь мое решение?
- Да. Но что ты дальше будешь делать с дочерью Эриксона?
- Не знаю. – Он нахмурился. – Там будет видно.
- Может, ты хочешь жениться на ней? – осторожно поинтересовалась она.
Но он не рассердился, а лишь изумленно уставился на мать.
- Жениться?!!
Она лукаво прищурила большие светлые глаза.
- Разве ты не хотел только что ее крови и стонов? Вот ты и получил бы их. Причем на долгие годы.
- Не понимаю...
- Каждый год она бы приносила тебе по ребенку. И рожала бы, как водится, в муках.
Он поцеловал ей руку.
- Мама, такую месть могла придумать только женщина!
- Что скажешь?
- Не верю, что ты сказала это серьезно. Ты считаешь, она стала бы мне хорошей женой? Она, подвергшая меня такому унижению?
- Ты сам говорил, что месть викингов священна. Око за око. Эта девушка должна была оскопить тебя, чтобы выполнить долг перед памятью отца. Но она этого не сделала. Почему?
- Из жалости, - зло усмехнулся Харальд.
- Не думаю. Скорее всего, потому, что все еще продолжала любить тебя. А любовь, становящаяся выше священных обетов, должна быть очень сильна.
- Но она унизила меня!
- Но оставила тебя мужчиной. Гарольд, согласись, что она тебя пощадила.
- Я не согласен, - упрямо буркнул он. – Быть может, сделай она со мной то, что собиралась, - мне было бы легче. Мама, ведь я с тех пор на женщин смотреть не могу без содрогания! Мне кажется, если я лягу с кем-нибудь из них, у меня... у меня ничего не получится. – Последние слова он еле выговорил, уставившись в пол.
Она погладила его по щеке.
- Глупости. Это пройдет.
- Надеюсь, что так. Но жениться на дочери Эриксона я не могу. Это значит снова оживить те воспоминания. А я хочу забыть!
- Сынок, для меня твои счастье и спокойствие – главное в жизни. Так что поступай как велит твое сердце. Но, вижу, ты уже принял решение?
- Да, мама, – медленно произнес он. – И я не буду больше оттягивать, тем более что ты одобряешь меня. Эй! – На его оклик в дверь просунулась голова слуги-свейна. – Позвать ко мне Кюна.
Через некоторое время в комнату вошел лучший друг Харальда Кюн, высокий плечистый воин двумя годами старше конунга, с открытым приятным лицом. Харальд коротко отдал ему приказание, и Кюн, поклонившись, вышел.
- Как мне нравится этот милый юноша, - сказала Юдит. – Вы большие друзья, не так ли?
- Да, и он мой кровный побратим, - ответил Харальд. – Мы смешали нашу кровь, пройдя под аркой, скрепленной копьем, и дали друг другу клятву верности, стоя на коленях и соединив руки.
– Красивый обычай. Знаешь, твой побратим чем-то похож на... – Она оборвала. – Сынок, так ты отправляешься сегодня?
- Да. Как можно быстрее.
- Будь осторожен, умоляю.
- Не волнуйся за меня, мама.
Тут на пороге вновь появился Кюн. Лицо его сияло.
- Харальд, мой отец вернулся!
Харальд радостно улыбнулся.
- Отлично. Пусть придет сюда.
Кюн скрылся. Юдит смотрела ему вслед.
- Кто его отец? – с любопытством спросила она.
- Он самый доблестный воин в Рисмюнде и мудрый человек, мама. Помнишь, я рассказывал, как меня встретили здесь? Так вот, отец Кюна был первым, кто подал голос в мою защиту и сказал, что я очень похож на Рагнара Беспутного. Если б не он, меня, возможно, не было бы уже на свете. Он все эти годы был неизменно добр ко мне. Он был мне ближе отца, а его сын Кюн стал мне настоящим братом.
- Откуда он вернулся?
- Он был довольно долго на северной границе, там неспокойно. Отправился туда, кажется, в тот день, в который ты приехала в Рисмюнде.
- А как его зовут?
- Кнут по прозвищу Длинное Копье.
- Кнут!.. – Обычно бледные щеки Юдит вдруг окрасились румянцем. Харальд пристально смотрел на нее, и она быстро отвернулась и отошла к окну. Тут дверь распахнулась, и вошел вышеназванный воин, очень похожий на своего сына, с добродушным открытым лицом и яркими зелеными глазами.
- Рад видеть тебя, Кнут Длинное Копье, - приветствовал его Харальд, и они обнялись. – Как там на границе?
- Все спокойно, конунг. - Голос Кнута был глубоким и низким. – Смуту затеяли конунг Норвисте Магнус Криворотый и его жена Ловис, сестра Рагнара Беспутного. Прослышали, что ты исчез, а Рагнар Смуглый мертв, и тут же решили претендовать на Рисмюнде. – Он скривил губы в презрительной усмешке. – Хитрая парочка. Даром что их владения граничат и с нами, и с Флайнгундом, так они постоянно затевают всякие гадости. Эриксон Краснобородый в свое время задал им хорошую трепку, видать, и нам придется когда-нибудь серьезно с ними разбираться. А пока я дал им понять, что ты жив и не отдашь им свой край. Пришлось применить силу, и они смирились.
- Но ты же не знал, жив ли я.
- Надеялся, что жив, конунг. Сердце мне это подсказывало. – Последние слова вырвались у Кнута как будто случайно, и он смущенно дернул себя за косу.
- Спасибо, Кнут, - с чувством сказал Харальд.
- Я слышал, ты собираешься в Свальдбрюде? – сменил тему старый воин. - Люди коней готовят. Я готов поехать с тобой.
- Ты не успел вернуться, и уже хочешь ехать снова?
- Меня ничто не держит здесь, ни жена, ни детишки, а тебе понадобятся хорошие воины.
Харальд заметил, что Кнут то и дело поглядывает на Юдит, по-прежнему стоявшую отвернувшись к окну, но, казалось, внимательно прислушивавшуюся к разговору.
- Кнут, ты еще не знаком с моей матерью. Она приехала в Рисмюнде, когда ты уже был по пути на север. Мама, обернись же, познакомься с моим славнейшим воином!
Юдит медленно повернулась.
- Рада видеть тебя, Кнут Длинное Копье, - произнесла она на скандинавском языке. Щеки ее пылали. Харальд изумленно увидел, что и Кнут выглядит смущенным и взволнованным, - это всегда-то невозмутимый и хладнокровный Кнут!
- И я рад, - выдавил старый воин. – Ты совсем не изменилась, Юдит.
- Вы знакомы?- спросил Харальд.
- Да. – Она нервно сжимала руки. – Кнут и я... мы познакомились на корабле, когда меня и мою мать захватил Рагнар Беспутный.
- А, - только и сказал Харальд. Не было ничего странного в том, что Кнут тогда сопровождал его отца; но почему тогда эти двое так странно смотрят друг на друга?..
- Я пойду, - откашлявшись, произнес Кнут. – Надо умыться с дороги и приготовить лошадь и оружие.
- Иди, - отпустил его Харальд. – И поешь и выпей что-нибудь. Мы выедем ближе к вечеру.
Кнут вышел. Харальд взглянул на мать.
- Ты ничего не хочешь мне рассказать?
- Нет... – Она залилась краской, как девушка.
- Мама, разве ты сама не говорила недавно, что у нас не должно быть тайн друг от друга? Ведь Кнут – не просто твой знакомый, так?
- О Гарольд, это все в прошлом…
- Мама, прошу тебя!
Она тихо вздохнула.
- Что ж, пожалуй, ты должен знать и, может быть, это будет и к лучшему. Иди сюда, сядь рядом со мной, сынок. Мне будет легче говорить, если ты будешь близко...

32.
- Мне было шестнадцать, а матери тридцать один, и она все еще была очень красива, а про меня все говорили, что я похожа на нее как две капли воды. Мы плыли на большом богатом корабле, в хорошую погоду, и я помню, как мне все было интересно, как я радовалась этой поездке, и даже слухи об ужасных викингах и их нападениях не могли испортить мое хорошее настроение. Я была невинной девочкой, обожаемой родителями, избалованной, и не допускала мысли, что со мной может произойти что-то страшное…
Викинги напали на рассвете, - они любят это время, когда самый глубокий сон. Помню, как мы с матерью сидели в каюте, прижавшись друг к другу, как дрожали, слыша ужасные звуки, долетавшие с палубы, крики, звон оружия, хрип умирающих. Потом дверь распахнулась, выбитая ударом ноги. Нас выволокли на палубу воины в покрытых кровью латах. Там стояли двое: один был Рагнар, другой – Кнут. Помню, как Рагнар шагнул ко мне, приподнял мое лицо за подбородок и, хрипло расхохотавшись, воскликнул что-то и толкнул меня двум своим воинам, которые тут же скрутили мне руки крепкой веревкой.
Затем Рагнар указал на мою мать. Ее тут же повалили на палубу и сорвали с нее одежду. Она сопротивлялась. Но что могла она сделать? Ее насиловали на моих глазах. Один, другой, третий... Они выстроились в ряд, все со снятыми штанами, они теребили свои... сам знаешь, что, дожидаясь своей очереди получить удовольствие. Их было человек сорок. Они грубо хохотали, я видела их возбужденные лица. Я рвалась, кричала, умоляла пощадить мою мать... Я никогда не забуду этого ужаса!..
Но тут всех растолкал Кнут. Он лег на мою мать, - и вдруг перерезал ей горло одним ударом ножа. Все начали кричать, окружив его, наверное, они осыпали его бранью за то, что он убил их забаву.
Позднее он сказал мне, что сделал это, чтобы избавить ее от страданий, что она не выдержала бы того, что с ней делали. А викингам, которые на него набросились, объяснил свой поступок тем, что моя мать якобы его укусила.
Но тогда, на корабле, я ненавидела его больше всех. Даже больше Рагнара. Я забилась в руках тех, кто меня держал, и потеряла сознание.
Когда я очнулась, я уже была изнасилована Рагнаром. Потом я узнала, что Кнут уговаривал его не трогать меня, убеждал, что за меня можно получить богатый выкуп. Но Рагнар был слишком развратен и жесток. И он насиловал меня ежедневно, пока мы не приплыли в Рисмюнде. Не знаю, как я не потеряла рассудок от всего, что произошло со мной. Более того – я сопротивлялась всякий раз, когда Рагнар брал меня, а один раз мне даже удалось ударить его его же кинжалом так, что на щеке остался шрам.
Мы прибыли в Рисмюнде. Я тяжело заболела и была в горячке, и конунг на какое-то время оставил меня в покое, велев лечить меня и поручив мою охрану нескольким лучшим воинам. Главным среди них был Кнут, который довольно хорошо владел франкским языком. Не знаю, как получилось, что я, ненавидевшая этого викинга за убийство матери, постепенно стала проникаться к нему иными чувствами. Он был неизменно добр ко мне, и он так переживал, что я умру от горячки...
Помнишь, я сказала, что любовь и ненависть иногда идут рука об руку? Так было со мной тогда. И любовь победила. Он был совсем не такой, как Рагнар. Нежный. Ласковый. В его объятиях я узнала, что такое счастье быть любимой!
Но я выздоровела, и Рагнар вновь пришел ко мне... Кнут был вне себя. Если б не мой отец, приславший выкуп за меня, думаю, Кнут бы убил Рагнара. Или Рагнар убил бы его.
- Итак, - сказал Харальд, - все ясно. Кнут был твоим любовником.
- Не только, - прошептала Юдит. – Он... это он был твоим отцом!
Харальд глядел на нее, не в силах поверить в услышанное. Затем откинул голову и расхохотался.
- Значит, не только мой сводный братец не был сыном конунга Рисмюнде! Но и я! А были ли вообще у Рагнара Беспутного дети? Он не раз похвалялся, что у него полным-полно ублюдков, но я не видел в усадьбе ни одного мальчишки, похожего не него! Бедняга, знал бы он... Но, - он перестал смеяться и уже серьезно взглянул на мать, - но ты уверена?
- Да. Знаешь, женщины иногда чувствуют миг зачатия. Так было со мной. Я точно знаю, когда твоя жизнь зародилась во мне. Да и какие могут быть сомнения? У тебя глаза зеленые, как у Кнута...
- Но и у Рагнара Беспутного были тоже зеленые глаза!
- И характер. Ты очень похож на Кнута. И нисколько на Рагнара.
- Но Кнут сам признал, что я – копия Рагнара!
- О, сынок, разве ты не понимаешь? Он услышал от тебя, что ты – мой сын. Разве мог он позволить, чтоб тебя убили?
- Ты хочешь сказать, что он тоже догадывался?..
- Спроси у него сам, - улыбнулась Юдит.
- Но он никогда даже не намекал мне на это!
- Подобные тайны лучше держать при себе. Что было бы с тобой и с ним, если бы кто-нибудь узнал?
- Нет, я не верю, - твердо сказал Харальд. – Во мне слишком явно течет кровь предков Рагнара. У меня смуглая кожа и черные волосы, а Кнут светловолос.
- Ты не знаешь главного. Кнут когда-то сообщил мне, что он – внебрачный сын отца Рагнара Беспутного. Кнут и Рагнар – сводные братья.
- Не может быть!
- Это так. Да, Кнут цветом волос и кожи пошел в мать. Только глаза у него зеленые... Поверь, все это так и есть. Если б ты был сыном Рагнара Беспутного, моего насильника, я бы не оставила тебе жизнь, клянусь. Как и твой дед, я бы возненавидела отродье этого дьявола и избавилась бы от него. Но ты был сыном того, кого я любила, и поэтому ты жив!
Харальд провел рукой по лицу.
- Мама, все это так странно. Мне надо привыкнуть к этой мысли. Но хорошо, что я все узнал. После того, что ты рассказала о том, как Рагнар Беспутный обращался с тобой, знать, что это чудовище – мой отец... Мне невыносимо было бы жить с этой мыслью!
- Да, к счастью, ты теперь все знаешь.
- И я счастлив, мама. Счастлив, что Рагнар мне не отец!
- Говори тише. Это тайна, не забывай об этом. Для всех ты останешься сыном конунга, иначе твои права на Рисмюнде можно будет оспорить.
- Ты права. – Он задумался, будто какая-то мысль неожиданно пришла ему в голову. - Но, мама, если б я знал это раньше... Дочь Эриксона не поступила бы так со мной!
- Мы не можем повернуть время вспять, Гарольд. Но пусть она узнает об этом теперь, и раскается в том, что сделала.
- Да. Так и будет. Но мне надо идти, готовиться в путь.
- Подожди! Скажи мне, сынок, я правильно поняла: у Кнута нет жены?
Харальд улыбнулся.
- Нет. Была когда-то, но после ее смерти он так и не женился. И Кюн его единственный сын.
Лицо Юдит озарилось радостью, светло-голубые глаза засияли как звезды.
- Мама, по-моему, ты все еще любишь Кнута.
Она снова покраснела.
- Ради Бога, не смущай меня. Я... я еще ничего не знаю. Прошло столько лет.
- Скажи правду! – настаивал он.
- Ну, хорошо. Если б он захотел, Гарольд, я бы вышла за него. Ради тебя. Тогда ты мог бы открыто называть его отцом.
- Так уж и ради меня? – Харальд привлек ее к себе, крепко обнял и прошептал ей на ухо: - Ради себя тоже. И, знаешь, что-то мне подсказывает, что Кнут этого захочет, и еще как!
Она засмеялась, но тут же серьезно сказала:
- Есть еще одно условие, без которого я не смогу выйти за него. Он варвар.
- Уверен, что Кнут не будет против стать ради тебя христианином.
- О, сынок, ты тоже должен вернуться в лоно нашей церкви!
- Мама, мы уже это обсуждали... – Он разжал руки и отступил от нее.
- Это самое мое большое желание – вновь видеть тебя католиком. Эти здешние боги... – Она вздрогнула. – Как ты можешь верить в них?
Харальд пожал плечами.
- Не могу сказать, что я в них особенно верю. Но и твой Бог тоже ничего не значит для меня.
- Обещай мне кое-что. - Она положила худую руку на грудь сыну.
- Что?
- Что обвенчаешься со своей невестой – когда найдешь достойную себя девушку - по католическому обряду. После того, как вы станете мужем и женой по местным обычаям. Обещай, что вы примете нашу веру!
- Не знаю, - сказал он. – Но я подумаю. Мама, пойми: это все равно не сделает ни меня, ни ее добрыми католиками.
- Я забочусь о спасении ваших душ. И душ детей, которые у вас будут…
- Обсудим это потом. Мне пора.
- Сынок, постарайся обойтись без кровопролития.
- Не могу обещать. Дочь Эриксона, говорят, и сама хороший воин, и викинги у нее под рукой отменные. Наше преимущество – быстрота и неожиданность нападения. К тому же, Свальдбрюде близко к нашей границе, так что вряд ли кто-то сможет предупредить дочь Эриксона.
- Я буду молиться о твоем возвращении.
- Благодарю тебя. – Он поцеловал ее руку. – Я пойду. Свальдбрюде ждет меня!
И тут в дверь просунулась голова свейна:
- Господин, к тебе гонец из Свальдбрюде!
Харальд замер на месте и удивленно переглянулся с матерью.
- Гонец? Кто? – спросил он.
- Какой-то мужчина. Он говорит, что его зовут Асольф по прозвищу Весельчак, и что ему надо немедленно тебя видеть.
Харальд опустился в кресло, и Юдит последовала его примеру.
- Пусть войдет, - сказал он.

- Рад встрече с тобой, Асольф по прозвищу Весельчак, - приветливо сказал Харальд, когда гонец вошел и поклонился ему и его матери. – Выпей светлого пива и извини меня, что я не смогу присоединиться к тебе. И поверь, моя неучтивость по отношению к столь дорогому гостю вынужденная.
Асольф с удовольствием осушил протянутую ему расторопным свейном чашу.
- Благодарю тебя, конунг Рисмюнде, - сказал молодой воин, - ты мог бы не извиняться предо мною. Мне известно, что ты не пьешь.
Он сказал это серьезно, без тени насмешки, но Харальд почувствовал, как кровь прилила к щекам. Он живо вспомнил, как его пытались напоить насильно. Он медленно выдохнул. Пожалуй, одной головы Торджера, насаженной на кол, ему будет мало. Там же окажутся головы Хельга и Бёдвара.
Но нет – Бёдвара придется пощадить. Ведь у него целая куча детей, - вспомнил Харальд. Ну ничего. Он заставит мерзавца смотреть на казнь его дружков, - это будет достойное наказание.
Он не без труда отложил мысли о мести на потом и вновь сосредоточился на своем госте.
- Итак, у тебя есть для меня какое-то послание, Асольф?
- Да, конунг. – Воин вытащил из-за пазухи небольшую дощечку. – Здесь она написала то, что я должен передать тебе.
- Она?.. – Харальд почувствовал радостное волнение, и тут же устыдился сам себя. Нет, он все-таки слабовольное ничтожество!
- Ты, вероятно, знаешь ее. Гальдорфинн, старая знахарка.
- А. – Ну почему он так разочарован?.. Это никуда не годится! - Да, я ее знаю.
Асольф подошел и вложил дощечку в его руку. Харальд кинул на нее взгляд – и изумленно и недоверчиво уставился на плоский кусок дерева, на котором было вырезано всего одно слово – на латыни – «gravida». Но удивление длилось недолго. Он передал дощечку матери, которая вначале приподняла брови, а затем довольно улыбнулась.
- Лаконичность, достойная спартанки, - сказала она на франкском.
Харальд заметил, что Асольф переводит взор с него на Юдит и обратно; молодой воин явно ничего не понял. Пожалуй, надо отпустить гонца с миром и обсудить наедине с матерью нежданную новость. Харальд уже хотел распорядиться, но спохватился. Асольф, конечно, видел приготовления во дворе, заметил оружие и боевых лошадей; не такой он дурак, чтоб не понять смысл всего этого. Если Асольф вернется в Свальдбрюде раньше отряда Харальда – и расскажет о том, что видел здесь... Этого нельзя допустить.
Поэтому он улыбнулся и непринужденно произнес:
- Я рад тебе, Асольф, но вынужден сейчас с тобой расстаться. Я собираюсь на охоту.
- На крупного же зверя ты идешь, конунг, - отвечал Асольф, также улыбаясь с хитрецой в глазах и уголках рта.
- На время моего отсутствия я прошу тебя быть моим гостем.
- Это величайшая честь для меня, - поклонился гонец, - но меня ждут дела в Свальдбрюде.
- Понимаю. Но долг гостеприимства для меня превыше всего. Как смогу я отпустить дорогого гостя, когда он только что приехал, не отдохнувшим и не набравшимся сил? Ты останешься в моей усадьбе, Асольф, до моего возвращения. – Это уже был приказ, и лицо молодого воина посерьезнело. Но затем он весело рассмеялся.
- Ты так умеешь уговаривать, конунг, что отказать тебе невозможно! С радостью останусь, если меня будут хорошо кормить и поить, и дадут мне служанку посмазливее.
- Получишь самую хорошенькую, - пообещал ему Харальд, и мужчины обменялись понимающими взглядами. Затем конунг отдал распоряжения относительно Асольфа, сразу уясненные слугой, и гонец из Свальдбрюде вышел, сопровождаемый двумя молодыми крепкими свейнами.
Тогда Харальд возбужденно вскочил и шагнул к матери.
- Мама, что ты скажешь?
- Ты рассказывал, что эта Гальдорфинн – мудрая старая женщина. Из этого я делаю вывод, что она не пишет о себе. А, значит...
- Значит, тяжела* дочь Эриксона! – воскликнул Харальд, перебивая ее.
- Несомненно, - улыбнулась Юдит. – И я не вижу в этом ничего удивительного. Конечно, если старуха написала правду.
- Гальдорфинн спасла мне если не жизнь, то честь, - напомнил ей сын. – Ты считаешь, это послание может быть ловушкой? Нет, я уверен, что нет. Но я не уверен в другом... – Он замолчал, лицо его потемнело, зеленые глаза недобро сверкнули. Мать поняла его.
- Ты не уверен, что это – твое дитя?
- Да. Быть может, дочь Эриксона все же была с Торджером.
- Но она говорила тебе, что не ляжет с ним до свадьбы. Да и к чему старухе присылать тогда послание тебе, если отец – не ты?
- Верно. Незачем... Но ребенок! От нее! Мама, ты понимаешь, как это удивительно? И это же все меняет! – Он взъерошил свои спутанные длинные волосы.
- Конечно, - согласилась Юдит. – Тебе придется теперь все же жениться на ней.
- Да, - произнес он мрачно.
- Сынок, я понимаю, тебя не радует такой поворот событий. Но – такова воля всемогущего Господа. И разве это не прекрасно – у тебя будет сын!
- Или дочь, - слабо улыбнулся он. – Но это все равно.
- И этот ребенок – доказательство ее любви к тебе.
- Почему?
- Потому что от мужчины, которого ненавидит или презирает, женщина, такая гордая, как она, не стала бы рожать. Ты говорил, что она – прекрасная лекарка и знает много трав. Она легко могла избавиться от ребенка, если б захотела.
- Ты права
- Так что, Гарольд, - она любит тебя. Ненависть и любовь сплелись в ее сердце, но, я уверена, любовь победит.
- Не знаю, нужна ли мне ее любовь, – задумчиво сказал Харальд. - Но ребенок... Мое дитя! Оно родится совсем скоро!
Со двора послышались звуки сборов, ржание лошадей, бряцание стальных доспехов и оружия. Юдит вдруг напряглась.
- Да, Гарольд, скоро оно родится, твое дитя, - повторила она последние слова сына. – Но только если его мать будет жива и здорова.
- Конечно, мама. Но о чем ты?
- О том, что ты не можешь ехать за нею с вооруженным отрядом, чтобы захватить ее, как добычу. Ты сам сказал: эта девушка хороший воин. Она, естественно, встанет во главе своих людей, чтобы отразить ваше нападение. Вряд ли вы захватите Свальдбрюде совсем врасплох. Сам знаешь, даже на свадебных пирах большинство викингов не расстается с оружием. И тогда, сынок, - тогда дочка Эриксона может погибнуть, или с ней может случиться какое-то несчастье, или ее невзначай ранят.
- Я отдам приказ моим воинам, и они не посмеют волоска тронуть на ее голове! – горячо воскликнул Харальд.
- Ты сам знаешь, что в пылу сражения люди часто забывают обо всем. А ранить ее могут и свои же, такое бывает...
- О да, - выдохнул Харальд. – Нет, мама, я этого не допущу! Сейчас же отдам приказ, чтоб расседлывали лошадей!
- Правильно, - кивнула Юдит.
- Отряд не пойдет в Свальдбрюде. Но я должен быть там! Я не могу допустить, чтоб женщина, ждущая моего ребенка, стала женой Торджера! Надо придумать, как проникнуть туда и сорвать свадьбу.
- Да, сынок. – Она задумчиво теребила конец своего расшитого платка.
- Свадьба в полнолуние. До нее осталось совсем немного времени.
- Может, Гальдорфинн сможет помочь нам? – предположила Юдит. – Ты говорил, что дочь Эриксона любит эту старуху и верит ей.
- Чем она может помочь? Сказать Сигни: не выходи замуж за Торджера, выходи за Харальда? Но та уже все решила, и так просто от своего не отступится. Она страшно упрямая.
- Как ты думаешь – а Торджер знает о ее беременности?
- Думаю, да. Она потому и со свадьбой торопится.
- И он берет ее в жены, несмотря на это?
- Он любит ее с детства, по ее словам. Но, мне кажется, здесь есть и еще что-то... Этот Торджер не так прост.
- Ведь он не из знати?
- Вроде бы нет.
- Что ж, тогда понятно, почему он берет в жены беременную от другого женщину. Жениться на мейконунге – большая честь для такого, как он, не родовитого воина. Он рассчитывает, что она поделится с ним своей властью.
- Не думаю, что она согласится на это.
- В любом случае, он много выигрывает.
- Он не выиграет ничего, а потеряет все, включая собственную голову, - жестко произнес Харальд. – Я обещаю!
- Сынок, а я кое-что придумала, - сказала мать.
- О, мама! Что бы я делал без тебя! Но что ты придумала? Говори же!
– Помнишь, я пела тебе на днях? Ты так хвалил мой красивый голос и мои стихи, которые один трубадур в Анжу положил на музыку. Это и навело меня на мысль... – И она принялась объяснять Харальду свой план. Он нахмурился.
- Я готов рисковать собой. Но тобой? Ни за что!
- Едва ли риск так велик, - возразила Юдит.
- Я приму твой план, если нам поможет Асольф, - заявил Харальд после некоторого молчания, в течение которого он обдумывал предложение матери. – Если он даст слово, что при первой опасности позовет моих людей, которые будут ждать в лесу около границы.
Она кивнула головой, одобряя его слова.
- Хорошая мысль. Но согласится ли Асольф?
- Почему нет? Мы ему все объясним.
- Но он давал присягу мейконунгу, и не может, как честный воин, нарушить ее.
- Но я же не желаю дочери Эриксона зла. И крови я не хочу, кроме крови Торджера и Хельга, и готов поклясться в этом чем угодно. Я лишь хочу восстановить справедливость и взять то, что по праву принадлежит мне.
- Думаю, если ты поклянешься, Асольф согласится.
- Я тоже так думаю. - Харальд улыбнулся. Лицо его стало решительным и напряженным. – Я немедленно поговорю с ним.
- А я помолюсь, - сказала Юдит. – Кстати, Гарольд, не забудь взять с собой золотую гривну.
Он кивнул:
- Возьму обязательно. Гальдорфинн была права - мне придется надеть ее вновь на шею своей жены.
- Только не говори об этом так мрачно… Ладно, иди. А я после молитвы начну готовиться. Надо сочинить стихи, которые тронут сердце твоей будущей жены.
- Уверен, это будет нечто прекрасное! – Обнял ее Харальд. – О, мама, как я счастлив, что обрел тебя!
- Сынок, надеюсь, ты будешь говорить так же, когда у тебя будут жена и ребенок. Мужчины нередко забывают о матерях, когда женятся.
- Клянусь, что ты всегда будешь первой в моем сердце!
- Не давай клятв. Просто люби меня, - шепнула она, обвивая руками его широкие плечи.
- Так и будет, - отвечал он тихо, целуя ее в высокий лоб, по глади которого, как одинокое облако по ясному небу, бежала глубокая продольная морщина, - след былых скорбей и горестей...

*gravida (лат.) – беременная, тяжелая

спасибо за продолжение!!!!!!!!мама у него очень мудрая женщина, надеюсь и она будет счастлива

Кажется, тучи над головой Харальда начинают рассеиваться!
Молодец, мама Юдит-хорошо поддержала сына. Конечно, слегка обманув, что ее Харальд не сын Рагнара: не может у блондинов-родителей родиться сын-смуглый брюнет.
Хотя может в те времена не знали законов генетики.
_________________

Гюлечка, спасибо за продолжение!
и опять же спасибо Гальдорфинн!

Спасибо, Гюльнара!
Такая мудрая, смелая да ещё и одаренная мать- повезло Харольду. Без женского совета он явно всё бы напутал и испортил ;) Но самое интересное впереди...
___________________________________

Спасибо за продолжение.
Сиринга права: у двух светловолосых родителей по законам наследования не может быть черноволосых детей, только наоборот. Может быть, для правдоподобия "перекрасить" Кнута?
Жаль Торджера, он верен Сигни, давно любит ее, и не виноват, что его любовь не взаимна. Плох тот солдат, что не мечтает стать генералом, и вполне понятно, что быть в подчинении у жены мужчины в те времена не любили. А за свои поступки по отношению к сопернику он смерти не заслуживает, разве что наказания.
_________________

Ну да...можно радикально не "перекрашивать" Кнута, а например, сделать его полностью поседевшим брюнетом. как Хворостовский!
_________________

Ох, не знаю, Tarlana, мне он видится всё же подловатым типом...И не любовь им движет, а лишь страсть к обладанию и власти. Помнишь, как он сразу стал диктовать условия, как только почувствовал, что нужен любимой? Да и в постельных утехах себя не ограничивает, в отличии от Харальда.
___________________________________

 » 33-35

33.
Чем ближе подходил день свадьбы, тем безучастнее и равнодушнее становилась Сигни. Что-то словно надломилось в ней; она не хотела больше ни игрищ, ни охот, ни пиров; сидела целыми днями у окна, безразличная и равнодушная ко всему окружающему. А ночи... Она не хотела их. Слишком часто в ее снах появлялся один и тот же человек, зеленоглазый и черноволосый. Он обнимал ее, шептал ей ласковые слова, называл Лисичкой. И целовал, и ласкал, и занимался с ней любовью, - на том заветном месте, под елью у озера...
Она просыпалась в тоске и слезах, и потом весь день презирала себя за свою слабость. И ненавидела себя за то, что во сне чувствовала себя счастливой.
Она никого не хотела видеть, избегала Гальдорфинн, которая частенько посылала за ней, опасаясь, что мудрая старуха проникнет в тайны ее сердца.
Но с Торджером она встречалась ежедневно, правда, говорили они мало. Он словно ощущал ее настроение, не лез ей в душу и ни разу не заговорил о своей любви. Она была ему благодарна. Иногда она даже жалела, что день свадьбы не назначен раньше, - ей казалось, что в объятиях Торджера она сможет избавиться от своих сновидений.
А иногда думала о предстоящем со страхом. Нет, она боялась не Торджера и не того, что придется делить с ним ложе; это было естественно, и никуда от этого было не деться, - она боялась саму себя. Притворяться она не умела, и ей это претило, - и мысль, что она не сможет полюбить мужа, и другая – что он не подарит ей блаженства в постели и разочарует ее, пугала ее. Как им жить, если между ними не будет любви и страсти? Не делает ли она ошибки, связывая всю оставшуюся жизнь с мужчиной, к которому будет испытывать лишь чувство дружбы? Ведь и ему, конечно, этого будет мало, и тогда их обоих ждет горькое разочарование.
Тем не менее, день свадьбы настал. Утро началось с того, что Сигни созвала знатных людей, приехавших на свадьбу, а также воинов, слуг и домочадцев на тинг*. Накануне вечером ее гонцы обошли со стрелами* все дворы и подворья Свальдбрюде, а также окрестные деревни и усадьбы, созывая всех на общий сбор.
Выйдя на крыльцо своего дома, Сигни объявила перед собравшимися, что отныне их единоличным повелителем становится ее будущий муж Торджер. В знак того, что передает ему свою власть, Сигни возложила ему на голову венец, вручила жезл и надела на руку браслет с молоточками бога Тора. Торджер опустился в кресло, которое когда-то занимал Эриксон Краснобородый, и все, включая Сигни, преклонили колени перед новым конунгом Флайнгунда.
Сразу после этого, по старинному обычаю, ярлы, хёвдинги и воины принесли своему новому правителю присягу на верность.
Нелегко было Сигни расстаться со своей властью над краем; но, глядя, как сияет Торджер, как непринужденно, ласково и в то же время без заискивания, он держится со знатью, как щедро одаривает он заслуженных воинов, как весело смеется со своими боевыми товарищами, распивая с ними медовуху за собственное здравие, она подумала, что ее решение правильно, и отец одобрил бы его. Мужчины всегда будут больше уважать и слушаться мужчину. Тем более, такого, как Торджер, - не высокомерного, рассудительного, сильного и справедливого.
Однако, скоро ее мнение о женихе, как о хорошем правителе, несколько поколебалось. Случилось это вскоре после принесения присяги. Старый верный слуга Сигни при Торджере по привычке обратился к ней, прося ее совета по расстановке столов во дворе для свадебного пиршества. Торджер, немного захмелевший, гаркнул на него, что конунг отныне он, а не Сигни, и что обращаться свейн должен к нему.
Старик забормотал извинения, закланялся, и тут Торджер вдруг ударил его кулаком в лицо. Из носа свейна потекла ручьем кровь, он бегом выбежал из дома.
- За что? – вскричала Сигни. – За что ты ударил его?
- Ты видела, как он кланялся?
- И как?
- Недостаточно низко. – Торджер кусал губы, лицо его медленно наливалось кровью. – Что он думает, этот старый пень? Что я стану сносить оскорбления? Ну уж нет! Пусть это будет уроком всем твоим слугам! И погоди, я еще доберусь до твоих ярлов и хёвдингов.
- А до них-то почему?
- Потому что все они смотрят на меня сверху вниз!
- Это неправда.
- Правда. Я не из знати, как они. И они считают, что я не заслужил ни твоей руки, ни звания конунга. Но я им докажу, что они очень ошибаются!
- Разбиванием носов ты этого не докажешь.
- Знаю. Но я найду способ, и они узнают свое место.
Сигни напряглась. Знать всегда поддерживала ее, так же как до этого ее отца и деда, ярлы и хёвдинги были верными союзниками конунгов Флайнгунда. Неужели Торджер впрямь собирается разрушить этот многолетний надежный союз?
- Свое право на власть человек подтверждает мудростью и справедливостью, а не силой, - резко произнесла она.
- Этих твоих стариканов никакими добродетелями не проймешь. Они склонятся только перед силой.
Сигни решила, что он пьян, и продолжать этот разговор пока бессмысленно, и поспешно вышла, чтобы найти старого слугу и помочь ему.
Но на этом ее переживания не кончились. И виною тому были те, с кем она должна была породниться уже сегодня вечером.
На свадьбу в Свальдбрюде приехали мать Торджера, вдова, и две его младшие незамужние сестры, шестнадцати и пятнадцати лет. Сигни недолюбливала мать своего друга, та всегда казалась ей льстивой и недалекой. Эта женщина, когда мейконунг заходила к ним в дом, встречала ее с раболепной слащавой улыбкой, суетливо накрывала на стол, если знатная гостья желала откушать, и вечно расхваливала Сигни прямо в глаза.
Зато сестер Торджера Сигни любила, частенько дарила им подарки, одежду и украшения. Казалось, они отвечают ей такой же искренней любовью.
Когда Сигни вернулась в дом, успокоив старого слугу и убедившись, что он в порядке, к ней подошла мать Торджера. Она заявила, что, раз сын ее отныне конунг, ей и ее дочерям полагается жить в главном доме усадьбы, и не в каких-нибудь комнатушках, а в просторных хоромах. Сигни была очень удивлена, насколько изменились тон и поведение ее будущей свекрови. Ни раболепия, ни суетливости в движениях. Она выступала горделиво и величаво, надменно вздернув такой же, как у Торджера, выпяченный подбородок.
- Нам должны дать достойные нашего положения покои. А то я и мои дочки живем в каком-то хлеву.
Сигни даже покраснела, стыдясь за нее. Мать Торджера жила вовсе не в хлеву, а во вполне приличном доме своего дальнего родственника, радушно предоставившего гостьям свой кров.
- Хорошо, вам отведут комнаты в моем доме. – Девушка сказала это – и осеклась. Ведь и дом отныне не ее. Он принадлежит Торджеру. Впрочем, как и сама Сигни.
Очень скоро вдова и две ее дочери разместились в трех просторных комнатах. Слуги сбились с ног, пытаясь угодить матери нового хозяина, и то и дело забегали к Сигни, передавая ей, что хочется или что неугодно «светлой госпоже», - именно так мать Торджера повелела ее называть.
- Светлая госпожа требует подушки, набитые лебяжьим пухом, а не куриными перьями.
- И посуду всю ей подавай не иначе как серебряную.
- Шкуру волка на полу велела медвежьей заменить, чтобы помягче было...
Сигни так от этого устала, что махнула рукой и велела выполнять все прихоти матери Торджера. Раздражение глухо закипало в ней, но она пыталась его подавить. Она представила вдруг, как мать мужа будет так же вмешиваться в их с Торджером жизнь, и ее покоробило.
Около полудня тем не менее она отправилась посмотреть, как разместились ее будущие родственницы. Когда она подошла к двери, то услышала из-за нее звонкие голоса. Разговаривали сестры Торджера. Сигни услышала свое имя и замерла, прислушиваясь.
- Он сказал, Сигни ждет ребенка, и не от него. Все понять не могу: почему он на ней женится? – Это был голос младшей сестры.
- Ты глупая малышка. – Голос старшей. – Да он бы женился на ней, если б она ждала не ребенка, а хоть жеребенка! Он же стал конунгом, а это всегда было его мечтой!
- Все равно, - настаивала младшая, - ему с его гордостью это очень, должно быть, обидно, хоть он виду и не подает.
- Ничего, во-первых, этот ублюдок вряд ли проживет долго, потому что Сигни пыталась от него отделаться. А, во-вторых, кто может помешать брату снова жениться? И взять в жены не попорченную кем-то девку, а невинную девушку. И не одну, а хоть десять!
- Да уж, наш Торджер надкушенным пирогом долго сыт не будет!
И обе девушки весело рассмеялись. Сигни же закипела от ярости и с трудом удержалась, чтобы не ворваться в комнату и не надавать девицам пощечин. Вот как, значит, они о ней думают! «Надкушенный пирог»?..
Подавив приступ бешенства, она повернулась и, даже не пытаясь идти тихо – пусть слышат и даже догадаются, что она была за дверью! – отправилась к себе. Упала на шкуру на полу и долго каталась по ней, грызя конец косы, сдерживая готовые сорваться с губ крики.
Потом лежала и думала. Разговор девиц касался не только ее, но и Торджера. Была ли в их словах правда? Неужели он решил жениться на ней ради того, чтобы стать конунгом, и только? Вранье, гнусная ложь!
Она вспоминала разговор с Торджером на поляне, огоньки радости в его глазах, когда она пообещала отдать ему свою власть... Но какой мужчина его звания не обрадовался бы такому возвышению? Она не может за это обвинять его. И он любит ее. Всегда любил! Даже не надеясь на взаимность.
Ребенок... Торджер несколько раз говорил о нем, говорил, что уже начинает чувствовать себя его отцом, клал ей на живот руку и гладил его. Тоже ложь? Неужели Торджер хочет смерти маленькому? Нет, конечно, нет. Он не способен на обман. Просто сообщил сестрам, что она, Сигни, хотела вытравить плод, а остальное те напридумывали сами. Мерзкие девчонки!.. Кто бы мог подумать, что они ничем не лучше своей матери?
Потом она начала ругать про себя Торджера. С чего он решил вообще рассказать сестрам правду о ребенке? Пусть бы считали, что это его дитя! Потому что он слишком честен и не хотел лгать им? Но что плохого он сделал бы своей ложью? Ничего. А доброе имя его невесты было бы спасено. Конечно, он рассказал им под секретом. Но эти две пустые болтушки наверняка разнесут сплетню, если уже не разнесли.
А эти слова сестер о повторном браке?.. Да, у викингов многоженство было принято, мужчины были слишком воинственны и часто погибали в сражениях на море и суше; женщин было всегда больше, и они часто были рады стать хоть второй, хоть третьей женой. Но для Сигни, отец которой был женат лишь единожды и на всю жизнь, подобный брак был неприемлем. Чтобы Торджер взял в их дом еще хоть одну жену?.. Только через труп Сигни!
Она вдруг осознала свое одиночество, и ей стало горько как никогда в жизни. Она надеялась обрести в браке с Торджером спокойствие и уверенность в будущем. Но, похоже, ее надежды развеялись как дым. Свекровь и золовки - не друзья ей, и никогда отныне ими не станут. В Торджере она больше тоже не уверена. И как муж, и как конунг он внушал ей опасения, и она никак не могла избавиться от них.
...Чтобы немного успокоиться и придти в себя, Сигни вышла из дома и прошлась пешком до леса. Выйдя на опушку, где протекал тихий ручей, она увидела двух собак. Обе были из усадьбы, одна - крупная, черная, с обрубленным хвостом – кобель; вторая, бело-рыжая, остромордая, помельче, - сучка. Она была очень добрая и часто ластилась к Сигни.
Собаки играли. Они бегали вокруг деревьев, повизгивая, высунув языки, взметая опавшие сухие листья. Они покусывали друг друга, вставали на задние лапы и смешно перебирали передними, так что походили на ребятишек, играющих в «ладушки». Сучка была проворнее, она легко могла ускользнуть от кобеля, но то и дело давала настигнуть себя. Черный пес подминал ее под себя, опрокидывал на спину и начинал делать задом движения, понятные даже детям. Но бело-рыжая сучка выскальзывала из-под него и снова начинала убегать, а он – преследовать ее. И все повторялось заново.
На Сигни они не обратили внимания, всецело занятые друг другом. В другое время эта сценка развеселила бы девушку, но сейчас она мрачно наблюдала за играющими собаками. «Даже эти бессловесные создания свободны и могут любить друг друга, когда и где им захочется. Почему же мы, люди, их хозяева, не таковы? Нас опутывают предрассудки, неравенство, долг чести. Почему мы не можем любить кого хотим, не оглядываясь на все это? Как это несправедливо!»
Кобель вновь повалил подругу на спину, и тут разозленная Сигни не выдержала, схватила с земли камень и швырнула в них. Камень попал сучке в голову, она жалобно взвизгнула, клубок распался, собаки кинулись в разные стороны.
Сигни тут же устыдилась своего поступка. Она позвала сучку по имени, ласково подзывая ее к себе. Но та не подошла к девушке, уселась в стороне, на морде ее было отчетливо написано чувство незаслуженного оскорбления.
«Если уж собака чувствует нанесенную ей обиду, - подумала Сигни, – при том, что она добрая и всегда бежит к людям, - то мужчина, гордый и самолюбивый, никогда не простит унижения, которому его подвергли. И никогда не вернется, разве только чтобы отомстить!»
О боги, она опять думает о нем?!! Ну и пусть. Пусть даже он околдовал ее гривной, - которую, кстати, она искала, но так и не смогла найти. Ей все равно. Это чувство сильнее ее. Она все еще его любит!
Она почувствовала, что слезы наворачиваются на глаза, и с трудом подавила рыдание. Как она несчастна! И никто, никто не виноват в этом, кроме нее самой.
Что остается ей, в чем она сможет найти опору в жизни? Только ее дитя. Мальчик, - Сигни надеялась, что родится мальчик, - такой же зеленоглазый и черноволосый, как... Ей страстно захотелось, чтоб он был похож на Харальда. Пусть пойдут кривотолки и пересуды. Пусть все узнают, чей это ребенок! Ей все равно. Он будет похож на Харальда и, когда вырастет, непременно поедет в Рисмюнде и встретится со своим отцом.
... Неподалеку послышались голоса; вероятно, женщины возвращались из лесу с грибами и ягодами для будущего пиршества. Сигни вскинула голову. Никто не должен видеть ее несчастной, никто не должен знать, каково ей приходится. Да, дочь Эриксона Краснобородого будет самой веселой невестой на свете, самой счастливой!
Она поспешно подошла к ручью, опустилась на колени, отогнала от кромки воды плавающие по ней опавшие листья и умыла разгоряченное лицо. Из воды на нее смотрела грустная, бледная, осунувшаяся девушка. Неужели это она, Сигни?..
Она тут же изобразила на лице лучезарную улыбку. Отражение сделало какую-то жалкую гримасу. Но Сигни не сдавалась, она вновь и вновь пробовала, как будто это было жизненно важно для нее и, наконец, добилась желаемого, - улыбка отражения вышла потрясающая, естественная и счастливая.
Сигни еще немного потренировалась, пока не убедилась, что выходит хорошо. Затем встала и направилась обратно в усадьбу. Собаки побежали за ней; она снова окликнула сучку, и в этот раз та подбежала, тыкаясь носом в ладонь девушки. Сигни потрепала ее по голове, довольная; ей показалось это хорошим предзнаменованием.
Девушка решила, что и к Гальдорфинн непременно сегодня зайдет, - нельзя пренебрегать той, которая столько лет была ей верной советчицей и наставницей; и на конюшню заглянет проведать Белогриву, - наверное, бедная кобылка застоялась в стойле, скучая по своей хозяйке. «Я часто обижала Белогриву, - подумала Сигни, вспоминая, как жестоко она избила лошадку в день скачки с мнимым Рагнаром, и как всю ночь после того, как издевалась над Харальдом, скакала на ней, едва не загнав до смерти. - Надо взять для нее с кухни свежего хлеба и моркови».
Она вдохнула полной грудью особенный, пахнущий грибами осенний воздух, чувствуя себя какой-то иной, не такой, как раньше. Наверное, это из-за беременности.
Пусть ее презирают сестры Торджера. Пусть не любит его мать. Пусть сам он женится на ней только из-за звания конунга. Ей все равно. У нее будет ребенок! И ради него она будет сильной и похоронит в себе все свои сожаления и горести!

*Тинг – собрание у викингов; обычно созываемые на него получали в знак приглашения стрелу

34.
Ближе к вечеру на дальнем холме у леса было устроено жертвоприношение во славу Одина и его жены Фригг*, которая покровительствует молодоженам. В честь Одина был принесен в жертву жеребец, такой же серый, как сам Слейпнир*, без единого пятнышка; а провидица Фригг получила в жертву белоснежную корову с позолоченными копытами и рогами.
Один из двух призванных на торжества предсказателей торжественно отрезал мертвому жеребцу детородный орган и дал откусить от него кусок жениху, - это был обряд, призванный дать молодому мужу силу и мощь коня.
Второй прорицатель отрезал вымя у коровы, которое попробовала невеста, - оно символизировало плодородие и материнство, считалось, что отведавшая его новобрачная будет многодетна и принесет мужу только здоровых детей.
Затем вымя и детородный орган коня были брошены в огонь и, когда обуглились, прорицатели склонились над ними и начали гадать, а затем объявили, что конунгу и его жене боги пророчат долгую и счастливую жизнь. Толпа встретила это предсказание радостным ревом.
После гадания процессия, возглавляемая женихом и невестой, тронулась в усадьбу, к свадебному столу. В ней участвовало множество народа, все были одеты красочно и пестро, с преобладанием в одежде красного, синего, зеленого и золотого тонов, любимых викингами.
Шли не молча, а, наоборот, с невообразимым шумом, так как считалось, что это отгоняет от молодоженов злых духов и обитателей Утгарда*, а также все зло и напасти, которые могут ожидать новую семью.
Остановок, несмотря на дальность пути, не делали; это считалось плохим предзнаменованием, так же как вороны, которые могли пролететь над процессией и накаркать молодым несчастье.
Сигни и Торджеру повезло: своим визгом и криками сопровождающие распугали всех ворон в округе, и ничто не предвещало жениху и невесте беду на всем протяжении пути до усадьбы.
Здесь же уже все было готово к свадебному пиршеству. Ломились от яств длинные столы. Они были разные: расположенные в огромном, затканном поверху пурпурным шелковым куполом, шатре, на высоком помосте, с резными столбиками по углам, – для знатных гостей и самих молодоженов, стоящие на помостах пониже, без шатров, – для дружинников и воинов, на свежеобструганных досках – для купцов и ремесленников, и на голой земле – для крестьян.
При входе в шатер Торджер подхватил Сигни и донес ее на руках до кресла, в котором она должна была восседать до конца пиршества, - это тоже было частью церемонии: споткнувшись или упав, жених тем самым обрекал свою будущую семью на жизнь беспокойную и немирную. Но Торджер легко пронес свою невесту через весь шатер и, опустив ее в ее кресло, уселся рядом с нею, довольно смеясь.
Вслед за молодыми за столы расселись и все остальные гости, и пир начался. Звучали здравицы в честь жениха и невесты, то и дело поднимались вверх рога и чаши с пивом и медом.
Постепенно хмелеющие участники пиршества начинали разговаривать все громче, смех и гомон становились все оглушительнее. Почти не было слышно игравших музыкантов, исполнявших веселые мелодии; немногие следили за выступавшими на большой площадке между столами акробатами, дрессировщиками медведей, жонглерами, танцорами. И никто, наверное, не замечал, как мало пьет невеста, едва пригубливая пиво из большой золотой чаши, и как она бледна.
А ведь кто из девушек на этом застолье не мечтал в этот вечер оказаться на месте Сигни! Жених был великолепен: на нем была алая рубашка, расшитая золотыми нитями, и темно-вишневые штаны; на золотом поясе, обвивавшем тонкую талию молодого конунга, сверкали крупные рубины, и золотые же цепочки были вплетены в косы жениха. Золотая корона-обруч венчала гордо посаженную на крепкой шее голову.
Мужественное красивое лицо Торджера то и дело озаряла ослепительная улыбка, обнажавшая ровные, один к одному, крупные зубы, в глазах вспыхивали янтарные огоньки, заставлявшие забиться быстрее не одно девичье сердце.
Невеста была тоже очень хороша – под стать жениху. Свадебное платье ее было ярко-бирюзовым, делающим цвет глаз необыкновенно насыщенным, и было расшито по подолу, коротким рукавам и вороту крупным и мелким жемчугом, серебром и золотом так обильно, что ткань в этих местах стала тяжелой и не сгибающейся.
В две косы невесты были вплетены жемчужины. На голове ее также был золотой обруч-диадема, с которого на лоб и виски свешивались покрытые зернью подвески в виде звезд, с рубинами по центру, а в ушах новобрачной сверкали серьги-полумесяцы.
Нельзя было не восхищаться этой парой и не завидовать ее прекрасному будущему. Кому бы пришло в голову, что счастлив только жених, а невеста глубоко несчастна?..

У Сигни кусок не лез в горло, и она чувствовала, что, если выпьет хоть немного, ей может стать совсем дурно. Она относила свое состояние к тому, что ей пришлось на обряде жертвоприношения попробовать сырое мясо, хотя дело было явно не только в этом.
Она боялась надвигающейся брачной ночи, как ни было это смешно, - о боги, ведь она уже не невинная девица! Взгляды Торджера, становящиеся всё тяжелее по мере того, как он осушал рог за рогом, заставляли ее сердце судорожно сжиматься, и ей стоило большого труда изображать радость или хотя бы сохранять видимую невозмутимость.
Ах, если б здесь была Гальдорфинн! Сигни почему-то очень хотелось видеть ее рядом. Но старухи не было, хотя она обещала прийти. Когда девушка навестила ее, та как раз бросала руны. Финка была мрачна и неразговорчива. Сказала, что руны подтверждают: быть Сигни замужем за конунгом. «Но ты поторопилась сделать им Торджера, девочка».
«Почему, если он назначен мне судьбой?»
«Он ли? Кто решает сам помочь своей судьбе, часто попадает впросак. Боги не любят, когда простые смертные вмешиваются в их дела», - сурово отвечала Гальдорфинн.
Сигни не стала с ней спорить. Пригласила на вечернее пиршество и ушла. Но слова старухи запали ей в душу...
Тут музыканты заиграли громче, дудя в свои рога и луры, перебирая струны арф и выбивая такт на больших обтянутых кожей барабанах, и к Торджеру подскочила одна из его сестер, приглашая его танцевать. Он вышел с нею в круг, и Сигни почувствовала несказанное облегчение. К танцующим тут же присоединились гости, они окружили жениха и его партнершу, размахивая разноцветными лентами, притопывая и прихлопывая в ладоши.
...Сигни вздрогнула, когда сзади на плечо ей вдруг опустилась чья-то рука. Оглянувшись, она увидала двух мужчин в латах и шлемах, скрывающих лица и украшенных вороньими перьями. Один из них, очень высокий и статный, чем-то напомнил ей Харальда, и, хоть это было невозможно, сердце девушки белкой подпрыгнуло к самому горлу. А незнакомец подхватил ее на руки, крепко прижав к ее рту большую ладонь, хотя Сигни и не думала кричать. Второй укрыл ее с головой какой-то тканью, и больше она ничего не видела, только ощущала, что ее быстро несут куда-то.
Нет, конечно, Сигни ошиблась насчет того, кто ее нес; она слышала, как он дышит, чувствовала даже через ткань, как он пахнет. Удивительно, как хорошо она помнила запах и дыхание Харальда!..
Ей вдруг страстно захотелось, чтобы это был он, чтобы он унес ее с этой свадьбы, куда-нибудь далеко-далеко, где они бы были совсем одни, где царили бы тишина и покой!
Но несший ее воин уже остановился и посадил Сигни на что-то жесткое. Покрывало съехало назад, и девушка увидела, что сидит на скамье за столом, где расположились крестьяне. Второй викинг закутал девушку с ног до головы в темно-синий длинный и широкий плащ, - этот плащ скрыл ее богатый наряд, и теперь невеста ничем не отличалась от сидящих за крестьянским столом женщин. Затем оба воина поспешили за соседний стол, присоединившись как ни в чем не бывало к сидящим там дружинникам.
Так начался древний обряд похищения невесты. Сигни повезло: нередко невест прятали в самых неудобных местах. Могли и в конюшне спрятать, и в свинарнике, и в стогу, посадить в ледяной погреб или засыпать сеном на сеновале.
Сигни огляделась. Крестьяне и их жены и дочери улыбались ей, кое-кто приосанился, - не каждый день рядом с пахотными людьми сидит сама невеста конунга! Стол и тут ломился от снеди, и отличался от столов знати только тем, что здесь не было скатерти, да люди ели и пили не из золотой и серебряной, а из оловянной посуды.
Сидящий рядом симпатичный очень молодой парень подвинул к «похищенной» большое оловянное блюдо с разделанным молочным поросенком и кружку с плескавшейся там медовухой, и озорно подмигнул девушке. Сигни отхлебнула крепкий напиток, не удержалась и подмигнула парню в ответ. Нахальный юнец вдруг подвинулся к ней и коснулся бедром ее бедра; но тут же отодвинулся вновь, потому что сидевший по другую его руку старик, видимо, отец, отвесил ему подзатыльник.
Между тем, круг танцующих распался. Музыка стихла, и Торджер направился на свое место. И остановился как вкопанный, глядя на опустевшее кресло своей невесты.
Теперь за всеми столами воцарилось молчание. Жениху предстояло найти свою суженую. Это могло продолжаться долго, но обычно гости помогали поискам, давая наводящие советы или говоря прибаутки, в которых намекалось на место, где спрятана невеста.
Вот и сейчас кто-то крикнул:
- Недалече воины-вороны унесли твою любимую, конунг!
- Неподалеку она! – подхватили женщины нараспев. – Сидит, бедняжка, пригорюнившись, что разлучили ее злые вороги с милым!
А Сигни вовсе не была расстроена; наоборот, ей вовсе не хотелось, чтоб Торджер быстро отыскал ее. Поэтому она плотнее закуталась в платок, сдвинув его пониже на лоб, и даже слегка съехала со скамьи вниз, чтобы стать как можно незаметнее.
Торджер между тем двинулся вперед, ища ее взглядом.
- Наклонись пониже к земле, конунг, чтобы найти невесту! – громко сказал кто-то, намекая на высокое звание жениха, которому придется снизойти до крестьян-землепашцев, и на то, что Сигни сидит за нижним столом, не стоящим на помосте.
Но Торджер понял этот совет буквально: он поднял длинную скатерть и заглянул под ближайший стол, думая, что его невеста сидит там.
Это было встречено громкими раскатами хохота; смеялись беззлобно, по-доброму, но, когда Торджер выпрямился, лицо его стало багровым не только от выпитого и от того, что он наклонялся.
Сигни почувствовала, что он взбешен, и даже немного испугалась. Ведь это всего лишь шутка, зачем же он так реагирует? Никто не хотел обидеть или унизить его нарочно!
По-видимому, и другие поняли его состояние, потому что смех затих, и кто-то крикнул:
- Конунг, не около железа ищи невесту, и не среди кошельков, и не рядом с наковальней! А там, где земля!
- Где земля, где земля! – подхватили все. – Там ищи свою суженую!
На этот раз Торджер догадался, что имеется в виду, двинулся с помоста вниз и направился к столу, за которым сидела Сигни. Все одобрительно затопали ногами и застучали чашами и кружками о столешницы.
Теперь Торджер увидел свою невесту; глаза его вспыхнули торжеством. Но обряд еще не закончился. Внезапно дорогу конунгу преградили те воины, которые «украли» Сигни, к ним присоединились еще трое товарищей. Они обнажили мечи, ясно показывая, что не подпустят жениха к своей добыче. Он должен был сразиться с ними, доказав родичам, гостям и невесте свою мужскую доблесть.
Тут уж новый конунг показал себя во всей красе. Он все еще был возбужден, и жажда выместить на ком-то пережитое унижение клокотала в нем, и сейчас выплеснулась кипящим гейзером. Выхватив свой меч, он с ревом бросился на противников.
Сигни не раз слышала, что когда-то битва за невесту и впрямь превращалась в страшное кровопролитие. Но те времена давно прошли и, хотя и теперь на свадьбе жених и похитители его невесты сражались между собой отнюдь не тупым оружием, все сводилось к ритуальному бою, где главным было не нанести смертельный удар, а показать свое умение владеть мечом, не калеча и не раня тяжело противников.
Но Торджер, похоже, и не думал сдерживаться и щадить «похитителей». Он наносил удары с бешенством берсерка, искры сыпались из скрещивающихся мечей. Спасли всех пятерых «воронов» только отличные стальные латы. Одному жених едва не проломил голову, другому чуть не отрубил руку по локоть. Сигни услышала, как вскрикнула одна женщина, за ней – другая, третья... Затем поднялся громкий визг, и он отрезвил взбешенного Торджера, вернув ему самообладание.
Троих оставшихся на ногах «врагов» он просто обезоружил. Сигни вздохнула с облегчением. Торджер рывком забросил меч в ножны и пошел к ней, улыбаясь, гордый своей победой. И тут случилось еще одно происшествие, едва не приведшее к трагическим последствиям.
Сидевший рядом с Сигни дерзкий юноша, вероятно, хотел встать, и получилось так, что он вытянул ногу, о которую споткнулся молодой конунг. Торджер едва не упал. В тот же миг юноша был подхвачен мощной рукой за шкирку и поднят в воздух. Лицо Торджера снова налилось кровью, он судорожно искал конвульсивно скрюченными пальцами рукоять меча. Старик-отец вскрикнул; горестно запричитала женщина, наверное, мать юноши.
Сигни вскочила и повисла на руке жениха, умоляя его сжалиться над несчастным. Но Торджер, кажется, ничего не соображал. Хмель и ярость вновь ударили ему в голову.
И тут на помощь Сигни пришла твердая уверенная рука. Кто-то схватил Торджера за грудки, с силой тряхнул, и конунг отпустил воротник юноши.
- Негоже проливаться крови там, где пенится веселое пиво! – воскликнул чей-то голос, и Сигни узнала его. Это был Асольф. – Вороны украли твою невесту, и ты с ними расправился, конунг; неужели убьешь ты вороненка, который только случайно клюнул тебя? А ты ну-ка, полетай, малыш, да не вздумай впредь даже близко подлетать к орлу!
И Асольф дал юноше крепкого пинка под зад, так что тот полетел кувырком и упал прямо лицом в лужу.
Все захохотали, и это разрядило накалившуюся обстановку. Громче всех смеялся Торджер, которому, видимо, пришлось по душе и лестное сравнение себя с орлом, и позорное падение дерзкого крестьянина в грязь.
Он поднял Сигни на руки и прижал к себе так, что у нее ребра затрещали.
- Никому не отдам! Моя! – рявкнул он, и все одобрительно зашумели, снова застучали кружки и чаши.
- Поцелуйтесь! Покажите, как любите вы друг друга! – закричали со всех сторон.
Торджер и без этого общего требования, кажется, собирался это сделать. Он тотчас припал к губам Сигни. Его язык толкался в ее рот, как таран в запертые ворота, настойчиво и упорно, но она отвергала его алчный призыв, - ей казалось, что, если он проникнет ей в рот, ее немедленно вытошнит. Наконец, он отстранился; в его глазах она увидела недоумение и злость.
- Ты что? – выдохнул он. – Не хочешь меня?
- Я... стесняюсь, - выдавила она с трудом, краснея вовсе не от стеснения, а от стыда за свою ложь.
Его лицо тотчас расслабилось, и он ухмыльнулся.
- Моя робкая малышка! Ну ладно, скоро мы с тобой найдем местечко поукромнее! – И он понес ее обратно в шатер. И вновь началось веселье, зазвучали здравицы, заиграли музыканты...

*Фригг - в германо-скандинавской мифологии жена Одина, верховная богиня. Она покровительствует любви, браку, домашнему очагу, деторождению. Она является провидицей, которой известна судьба любого человека.
*Слейпнир - в германо-скандинавской мифологии восьминогий конь Одина серой масти, который мог скакать как по суше, так и по воде.
*Утгард - в скандинавской мифологии окраинная зона земли, где обитают демоны и великаны.

35.
- Эй, Асольф! – зычно крикнул Торджер, перекрывая голосом смех, музыку и гомон. – Поди-ка сюда!
Молодой воин приблизился к креслу конунга и поклонился, прижав руку к груди.
- Где ты был? Я давно тебя не видел в усадьбе.
- Мой приятель решил отправиться на охоту, и я присоединился к нему, - спокойно объяснил Асольф.
- Вот как? – нахмурившись, протянул Торджер.
- Если ты недоволен, то знай, что я просил разрешения на отъезд у мейконунга, и она дала мне его.
- Это правда, - сказала Сигни. – Он отлучался с моего ведома.
- Что за приятель? – прищурился Торджер. – Где он живет?
- В Рисмюнде.
- Вот как! – зло усмехнулся конунг. - Что ж, можешь позабыть о дружбе с этим человеком. Отныне ни один мой викинг не пересечет границу с Рисмюнде без желания напоить свой меч кровью тамошних жителей!
По рядам пирующих прошел легкий трепет. Это было практически открытое объявление войны. Сигни сжала губы и посмотрела на Торджера. Жених ответил ей самодовольной улыбкой и продолжал как ни в чем не бывало:
- Но сейчас не время говорить о войне. Я хотел лишь напомнить тебе, Асольф Весельчак, что ты один из моей дружины не дал мне клятвы верности.
- Это так.
- Завтра утром придешь ко мне и принесешь присягу.
- Если богам будет угодно до утра сохранить наши жизни.
Торджер кивком головы отпустил воина, но Сигни, более трезвая и более чуткая, ощутила в речах Асольфа некий скрытый смысл. Когда он сказал, что был в Рисмюнде, то бросил на нее странный многозначительный взор. А последняя фраза, которая была обычна для любого другого времени, никак не подходила для свадебного пиршества: поминать смерть при новобрачных такая же плохая примета, как заговорить о пожаре при входе в новый дом или о засухе при посеве. И, произнося эту фразу, Асольф снова странно посмотрел на Сигни. Что бы всё это значило?..
Она проводила воина долгим взглядом, пока он не смешался с танцующими в кругу молодыми людьми, затем повернулась к жениху.
- Что это значит, Торджер? Ты правда собираешься воевать с Рисмюнде?
- А почему бы и нет?
- У нас с ним мир.
- Мне помнится, Сигни, совсем недавно ты сама хотела напасть на воинов и конунга из Рисмюнде. Сказала, что у тебя есть повод считать их врагами, но ничего не объяснила… Впрочем, то, что твой боевой пыл угас, меня не удивляет. Отныне ты – замужняя женщина, и будешь проявлять его только на супружеском ложе. На нашем ложе. – И он игриво ущипнул ее за подбородок. Но она оттолкнула его руку.
- У меня повод был, это верно. Но у тебя его нет.
- Ты так считаешь? – протянул он, и глаза его злобно сузились. – Мне так не кажется. У меня довольно много всего накопилось к этому трехглазому ублюдку. Пришла пора ему платить по счетам!
- Если это из-за меня, то, поверь, я о нем и не думаю.
- Зато я хорошо помню, кто тебя обрюхатил.
Лицо Сигни запылало, но она прямо взглянула в злое лицо жениха.
- Ты говорил, что будешь относиться к этому ребенку как к собственному!
- Буду. Но я не обещал забыть, кто его тебе сделал. Только бабы быстро забывают нанесенные им оскорбления.
- Ты это обо мне?..
- Нет, Сигни. Я лишь хотел сказать, что он оскорбил тебя, а, раз ты стала моей, то и меня.
- Ребенок – не оскорбление, Торджер. Ошибка. И только моя, а не Харальда.
- Вот видишь? Ты говоришь, что забыла его, а сама так рьяно защищаешь! Знаешь, почему? Он околдовал тебя гривной. Поэтому ты отдалась ему. Поэтому отпустила его невредимым.
Сигни замолчала. Бесполезный пустой спор. Но ей было больно, что Торджер так и не полюбил ее не родившееся дитя. Его обещание относиться к ее сыну как к родному было ложью!
Она сидела мрачная, забыв про фальшивые улыбки. За того ли человека она идет замуж, которого знала всю свою жизнь? Он всегда был открытым, веселым, готовым для нее на все. А теперь? Он стал ревнив, жесток и подозрителен, везде видит зависть и презрение к себе, как к недостойному звания конунга; а теперь еще это объявление войны Рисмюнде!..
- Обещай мне кое-что, - сказала она.
- Что же?
- Первое: мое слово будет вторым после твоего. Я буду не только твоей женой, я буду править наравне с тобой.
- Что ж, я согласен, - улыбнулся он. – Но не думаю, что у тебя будет много времени для правления: я намерен сделать тебе, и как можно быстрее, кучу детишек!
Он рассмеялся, но она даже не улыбнулась.
- Второе: мой ребенок. Вернее, наш. Вот этот. – Она дотронулась до живота и заметила, каким жестким стал взор Торджера. – Он станет конунгом Флайнгунда. Если родится мальчик, конечно.
- Мы это уже обсуждали, Сигни. Он первенец, и у него будут все права на корону конунга, - угрюмо сказал он.
Она облегченно вздохнула.
- Третье: ты не возьмешь в наш дом больше ни одну жену.
- Если ты обещаешь быть всегда ласковой и любящей, то не возьму, - хмыкнул он.
- Я сделаю все, что в моих силах.
- Тогда я отвечу тебе так же.
Она поняла, что не добьется от него другого ответа, и грустно усмехнулась про себя. Что ж, она сама угодила в свой силок. Она идет за него не любя, так вправе ли требовать, чтоб он не взял в жены ту, которая будет любить его всем сердцем?
- И последнее: ты не пойдешь войной на Рисмюнде, - медленно произнесла она.
- Ты за Харальда боишься? – мгновенно вскинулся Торджер. – Не волнуйся. Я не собираюсь его убивать. Конечно, если он окажется уступчивым и согласится выплачивать Флайнгунду дань.
- А если нет?
- Значит, он умрет. Мне нужно или его унижение, или его смерть. И прекратим этот разговор. Не время и не место.
- Да, ты прав, - согласилась она. Она чувствовала, что каждое из ее пожеланий он может не сдержать. Но что может она сделать? Они почти муж и жена.
...Веселье, между тем, было в самом разгаре; скоро наступит кульминационный момент – новобрачные обменяются дарами, которые сделают их, согласно древнему обычаю, мужем и женой, станцуют несколько танцев – и их проводят в приготовленные покои, где супруги проведут свою первую брачную ночь.
Сигни судорожно вздохнула. От этого никуда не деться. Она оглянулась. Позади них на возвышении, задрапированном синим шелком, стояли ларец и шкатулка. В шкатулке был подарок жениха, в ларце – невесты.
Сигни знала, что подарит ей Торджер. Поскольку гривна или ожерелье считались подарками лишь для девственниц, он приготовил для нее или кольцо, или браслет.
А она вышила для него пояс. Игла и нитка были для привыкшей к мечу и луку руки в новинку, и Сигни понадобилась помощь опытной вышивальщицы, но все же девушка выполнила эту важную для невесты работу. Пояс был зеленого цвета, на нем Сигни вышила непростой узор золотой нитью, в который вплела корону конунга, листья дуба, мечи и топоры.
- Не лучше ли взять вот эту? – спросила ее вышивальщица, когда Сигни выбрала зеленый, показывая девушке темно-оранжевую ткань. – Обычно невесты подбирают оттенок под цвет глаз жениха, госпожа.
- Нет, пусть будет зеленый, - ответила твердо Сигни...
Совсем скоро ей предстояло надеть на руку подарок жениха - кольцо или браслет. И опоясать Торджера поясом, признавая его отныне своим мужем и господином. О боги, оказывается, это так непросто, - всего-то произнести несколько слов брачного обета! Гораздо труднее, чем провести весь день в седле или до изнеможения рубиться на мечах.
Но обратно не повернуть. Она отдала Торджеру все, что имела, и ее тело – лишь малая толика того, что он уже получил. «Пусть он будет только хорошим правителем и добрым отцом моему ребенку! О большем я не прошу!»
И тут послышались возбужденные радостные голоса, повторяющие одно и то же, но столь желанное всем слово: «Скальды! Скальды!»

Скальды были всего лишь поэтами и музыкантами, но они почитались в Скандинавии не меньше, чем самые заслуженные воины, - ибо существовало поверье, что сами боги награждают песнопевцев-сказителей даром сочинять стихи и музыку.
Песни скальдов запоминались и передавались из уст в уста, им внимали с таким же благоговением, с каким выслушивали мудрейших предсказателей. Скальды были везде желанными и дорогими гостями; прогнавший или обидевший их совершил бы страшное кощунство. Их с почетом принимали и в богатых усадьбах ярлов и конунгов, и в бедных пастушеских хижинах; и скальды расплачивались за гостеприимство хозяев не звонкой монетой, а своими песнями, в которых прославлялись как деяния богов, так и подвиги умерших, а иногда и живущих, великих воинов и правителей.
Скальдов, пришедших на свадьбу Сигни и Торджера, было около дюжины; были среди них и древние старики, и совсем молодые юноши. Некоторые были калеками: безногими или слепыми, их несли на носилках или вели поводыри, - к таким сказителям относились с еще большим почтением.
Едва песнопевцы приблизились к помосту, где восседал конунг, как им тут же принесли кресла и скамьи, покрытые мягкими шкурами, под ноги положили подушки. По знаку Торджера кравчие обнесли скальдов и их сопровождающих медом, пивом и подносами со всякой снедью. Судя по запыленным одеждам и грязной обуви, многие песнопевцы явились издалека.
Подкрепившись и выразив благодарность за угощение, скальды выразили желание спеть для молодых и гостей, и это было встречено радостным гулом и шорохом, - люди придвигались ближе к сказителям, чтобы не пропустить ни слова из их песен.
Затем наступила такая тишина, что отчетливо слышно стало, как вьются мухи и пчелы над сладкими пирогами, медами и вареньями.
Первые шесть сказителей были из Флайнгунда. Все седобородые старцы, они сели в кружок и сложили руки вместе, словно стремясь слиться воедино в своем вдохновении; седьмой провел худыми бесцветными пальцами по струнам арфы, и скальды запели об Эрике Синеглазом, деде Сигни, прославленном воине, не ведавшем поражений в битвах, и мудром конунге.
Глаза Сигни заблестели, она расправила плечи и вскинула голову. Да, ее дед был великим человеком, и она по праву гордилась этим! Но вскоре плечи ее вновь поникли, очи потухли. Станет ли ее муж достойным продолжателем рода Флайнгунд, не уронит ли честь ее славных предков? Правильно ли она поступила, отдав ему звание конунга?
«Боги не любят, когда люди вмешиваются в их дела», - вспомнились ей слова старой Гальдорфинн. В них было предостережение, но оно запоздало; отныне и до самой смерти Торджер останется конунгом. Добровольно он с властью не расстанется, это очевидно.
Она скосила глаза на своего жениха. Он сидел, выпятив подбородок, и казался недовольным и мрачным. Сигни поняла его чувства: ведь пели не о его предках; и никогда не услышит он песни о них, ибо они были низкого происхождения, они не добились великой славы на поле брани…
Вслед за скальдами из Флайнгунда, которых слушатели одарили богато: серебром и золотом - выступили вперед четверо песнопевцев из Норвисте, двое пожилых мужчин и двое совсем молодых юношей. Они спели очень красивую сагу о Бальдре, сыне Одина и Фригг, боге весны и вечной юности, о его жизни, нелепой смерти от прута омелы и попытке богов освободить его из мрачного царства Хель.
Многие слушатели прослезились, с таким чувством, так проникновенно пели скальды, а женщины, не стесняясь, плакали навзрыд. Глаза Сигни тоже увлажнились; скоро она сама станет матерью, и ей ли не понять горя Фригг, лишившейся любимого дорогого сына?
Песня закончилась, и этих певцов одарили так же щедро; настала очередь последнего скальда, который явился из Рисмюнде. Это был слепец; глаза ему закрывала белая повязка; светлые косы его по длине и толщине могли соперничать с женскими. Судя по безбородому гладкому лицу, он не был так уж стар. Слепого сопровождал высокий, но очень сутулый, почти горбатый, мужчина с заросшим густой черной бородой лицом и черными короткими косами. Вероятно, он был вольноотпущенником, - как все бывшие рабы, он низко наклонял голову и смотрел в землю.
Вот и сейчас, не поднимая взгляд, поводырь помог слепцу сесть удобнее, затем снял закинутую на спину лютню и подал ее скальду, а затем сел у ног своего господина. Сигни тотчас заметила, что лютня не скандинавская. «Франкская, быть может?»
Слепой пробежал тонкими изящными пальцами по струнам лютни и запел. Голос у него был высокий и очень красивый; а заметный мягкий акцент придавал ему какое-то особое очарование. Все заворожено замерли; даже Торджер, не особо любящий музыку, застыл поначалу, не донеся до рта нож с наколотым на острие куском оленины.
В песне скальда пелось сначала о женщине, ставшей добычей викингов и полюбившей одного из своих врагов; затем о сыне, отнятом у нее суровым отцом и выращенном в монастыре. Затем рассказывалось, как мальчик этот вырос, стал воином, вырвался из лап жестокого деда и сбежал в Скандинавию; как нашел отца, и тот признал его; как возненавидел его сводный брат, и как он убил этого брата.
Имен слепой не называл, но слушатели вскоре догадались и без этого, о ком поется в песне.
- Похоже, я знаю имя этого воина, - сказал сидящий неподалеку от молодоженов викинг товарищу. – Это Харальд Трехглазый, конунг Рисмюнде!
«Харальд, это песня о Харальде!» - понеслось по рядам гостей, от стола к столу.
Сигни вздрогнула, услышав это имя. Торджер, отправивший было оленину в рот, выплюнул ее и начал с такой яростью кромсать ножом, как будто это был кусок тела ненавистного врага.
А скальд между тем продолжал: и вот он пел о том, как, став конунгом, молодой воин отправился за красавицей-невестой, как сделался по воле богов рабом, и как полюбил девушку, пожалевшую его и омывшую его раны. Но любовь его была отвергнута, и он с разбитым сердцем вернулся в свой край, но не может найти там покоя, ибо не может забыть ту, которая так жестоко поступила с ним...
И тут вдруг слепой запел на неизвестном никому языке, - никому, кроме Сигни, которая вновь вздрогнула от неожиданности. Это была латынь. «Если б знала его возлюбленная, что его отец был вовсе не Рагнар, - стала бы она мстить Гарольду? Неужели нет в ее сердце больше любви к нему, неужели там остались только ненависть и злоба? О, как хотелось бы мне заглянуть ей в душу, понять, по любви ли выходит она сегодня замуж!»
В этом голосе было столько тоски и печали, что Сигни почувствовала, что он обжег ей грудь, и вскочила, готовая крикнуть сказителю прямо при всех: «Нет! Нет! В моем сердце нет больше ненависти! И, даже если б он был сыном Рагнара, - ее бы не было! Я люблю его! Только его!»
Но и Торджер вскочил, побагровев.
- Эй, ты! На каком это ты там наречии поешь, и о чем? Хватит! – Он ощутил, что вокруг недовольны его речами против слепого скальда, и добавил уже не так злобно: - Вот тебе кошель с золотом; и в следующий раз прославляй во Флайнгунде не чужих конунгов, а только наших!
Он подозвал молодого свейна и велел ему отдать кошель скальду. Но, когда юноша подошел к певцу, тот покачал головой и произнес громко:
- Не возьму я ни золота, ни серебра! Но есть у меня одна просьба к конунгу.
- Какая же? – спросил Торджер.
- Я хочу поговорить наедине с твоей невестой.
- Странная просьба, - подозрительно глядя на скальда, сказал Торджер.
- Что же тут странного? – У Сигни быстро забилось сердце, но она сделала вид, что совершено спокойна. – Не поцелуя же он моего хочет. Не отказывай песнопевцу, Торджер, тем более в такой день!
- Ну, хорошо, - наконец, неохотно согласился ее жених. – Идите.
Сигни сошла с помоста и протянула руку скальду, который неожиданно легко оперся на нее. Они прошли между рядами пирующих и вошли в дом. Сигни притворила дверь и оглянулась на слепого...
Но его больше не было. Перед девушкой стояла женщина, очень красивая, хотя и немолодая; повязка куда-то исчезла, и на Сигни смотрели огромные, в пол-лица, светло-голубые глаза.
- Ты удивлена, дочь Эриксона? – спросила незнакомка все с тем же легким акцентом. – Да, я не мужчина. Меня зовут Юдит, и я мать Гарольда... то есть, Харальда Трехглазого.
- Мать? – Сигни недоверчиво глядела на нее.
- Не веришь? У меня есть доказательство. – Юдит вытащила из-за пазухи футляр и открыла его. В нем находилось хорошо знакомое Сигни украшение – золотая гривна. – Мой сын сохранил ее. И, возможно, это был божий промысел:
- Что значат твои слова?
Женщина мягко улыбнулась.
- Я наблюдала за тобой и твоим женихом. Ты его не любишь, это очевидно. И ты не согласилась бы поговорить со мною наедине, если б не хотела узнать о моем сыне. Разве не так?
- Так, - признала Сигни.
- Значит, ты все еще любишь Гарольда?
- Правда ли то, что ты пела в конце? Что он – не сын Рагнара Беспутного? – ответила вопросом на вопрос девушка.
- Правда, - кивнула Юдит. – Лишь я знала эту тайну и открыла ему, когда мы, наконец, встретились. Мать отца Гарольда – наложница; он незаконнорожденный, хотя они с Рагнаром Беспутным и сводные братья.
Сигни тяжело вздохнула.
- Я нанесла Харальду страшное оскорбление. Такое, что ни один мужчина не сможет забыть! Сын ли он Рагнара или нет – теперь уже не важно. И не важно, люблю ли я его. Я уверена, что он не сможет простить меня.
- Я знаю, что ты сделала, девочка. Как знаю и то, что месть викингов священна. Ты не могла поступить иначе. Ты должна была смыть пятно позора с чести своего рода. Конечно, то, как ты велела своим людям поступить с Гарольдом после, трудно ему, при его гордости, простить и забыть...
- Я не понимаю, - нахмурилась Сигни. – О чем ты говоришь? Что сделали Харальду мои люди?
Юдит внимательно посмотрела на девушку.
- Ты в самом деле не знаешь?
- Клянусь всеми богами!
Мать Харальда рассказала, как Торджер, Хельг и Бёдвар издевались над ее сыном. Сигни была потрясена. Все это творилось без ее ведома!.. И Торджер, Торджер стоял во главе!
- Вижу, ты и правда ничего не знаешь, - сказала Юдит. – Я рада, - ты не так жестокосердна, как мне казалось. Это облегчит и душевные муки Гарольда. Впрочем, что бы ты ему ни сделала в прошлом, он все равно готов простить тебя и жениться на тебе.
- Это правда?.. – прошептала потрясенная Сигни. Он прощает ее?.. В самом деле?..
- Правда. Я христианка, а потому смотри: я целую это распятие, и на нем клянусь, что мой сын хочет тебя в жены.
- Но... Юдит, сегодня моя свадьба! Мы с Торджером почти муж и жена!
- Насколько я знаю, вы не обменялись еще брачными дарами, - улыбнулась Юдит. – А, значит, вы еще не женаты. Надень эту гривну, и все поймут, что ты отвергла своего жениха.
Действительно, все оказалось так просто! Сигни протянула руку и взяла гривну. Украшение загадочно мерцало и переливалось в полутьме комнаты.
- Надень ее, - настойчиво сказала Юдит. – Пусть мой сын увидит, что ты принимаешь его дар и хочешь за него замуж!
Сигни изумленно подняла глаза:
- Разве... разве он здесь?
- Здесь, конечно. И ждет твоего решения.
Харальд здесь!.. Рядом!.. У Сигни голова закружилась от радости и облегчения. Он любит ее! Она будет с ним, никто и ничто не разлучит их больше!
Она уже готова была надеть гривну, но рука ее вдруг дрогнула.
- О, Юдит! – воскликнула она. – Я совершила столько ошибок! Мой край... Я отдала его Торджеру. И что теперь будет?
- Боюсь, что здесь ничего нельзя сделать, девочка. Торджер стал конунгом; этого уже не изменишь. Я понимаю - ты переживаешь, что стала бесприданницей, и что Харальд поэтому откажется от тебя, - но ты ошибаешься. Ему не нужны твои земли.
- Нет, я переживаю не из-за этого! – горько улыбнулась Сигни. - А из-за того, что сомневаюсь, будет ли Торджер хорошим правителем. Очень сомневаюсь!
- Если он окажется плохим конунгом, Харальд может объявить войну Флайнгунду и отнять у него земли.
- Юдит, ты не понимаешь! Мои люди – люди, которых я люблю, которые преданно служили много лет моему отцу и затем мне, - они присягнули Торджеру! Если будет война, - они останутся верны ему и умрут за него, ибо дали ему клятву. А я не хочу их крови!
- Да, получается замкнутый круг, - согласилась Юдит. – Но не думай сейчас об этом. Гарольд что-нибудь придумает, вот увидишь! А пока надень гривну, и идем к гостям!
- Ничего она не наденет, ты, мерзкая тварь! – Послышался чей-то голос, и дверь распахнулась от грубого удара ноги. В проеме стоял человек, и Сигни узнала в нем своего жениха. – Змеей хотела вползти в мой дом, на мою свадьбу? Не вышло! – Он прыгнул к Сигни и выбил из ее руки гривну, а затем повернулся к Юдит и в одно мгновение приставил к ее горлу острие кинжала одной рукой, а другой заломил ей руки назад. – Не зря я ваш разговор подслушал! Что, и сыночек твой здесь? Сейчас мы и его найдем! Живо отыщем!
- Торджер! – воскликнула Сигни. – Отпусти ее!
- Ну уж нет, - оскалил он по-волчьи белые зубы. – А ты не вздумай дергаться, или я не посмотрю, что ты женщина, и перережу твою глотку! Идем к гостям! Чуяло мое сердце – будет у меня веселая свадьба! Не обмануло, значит!
- Свадьбы не будет. Я не хочу выходить за тебя! – сказала Сигни.
- Ты дура! – рявкнул он. – Неужели ты не понимаешь – это снова проклятая гривна! Они заколдовали ее, и вот - ты готова опять бежать к Трехглазому!
- Дело не в гривне. Просто я не люблю тебя, вот и все! Ты должен отпустить нас – и ее, и меня, и Харальда. Ты и так получил более чем достаточно, так зачем тебе женщина, которая тебя не любит?
- А я хочу получить всё! – воскликнул Торджер, выпячивая подбородок. – И тебя в том числе! Я ждал этого долгие годы, и не позволю, чтоб этот мерзавец отнял тебя у меня!
- Тогда сразись с моим сыном, и пусть Сигни достанется победителю, - сказала Юдит.
- Да, Торджер! – поддержала женщину Сигни. – Бейся с Харальдом в честном бою!
- Ну уж нет, - усмехнулся Торджер.
- В таком случае ты трус! – вскричала мать Харальда.
– Шипи, змея, шипи! - засмеялся Торджер. - Нашла простака! Чтоб я, конунг Флайнгунда, вышел на поединок с каким-то ублюдком, который незаконно надел корону? Да-да, я слышал и это! Теперь все узнают, что Харальд Трехглазый – вовсе не сын Рагнара Беспутного! И его с позором свергнут с трона Рисмюнде!
Тут Юдит попыталась вырваться, но Торджер схватил ее еще крепче, и Сигни, которая хотела броситься ей на помощь, увидела кровь, показавшуюся из пореза на шее женщины. Нет, он не шутит, он и правда готов убить мать Харальда! Мысли ее метались в поисках выхода, но в голову ничего не приходило.
- Хватит болтовни, - сказал Торджер. – Идемте.
И он, ведя Юдит впереди себя и крепко прижимая к ее горлу нож, повел ее обратно к гостям. Сигни ничего не оставалось делать, как последовать за ними.